Домик на Волге

      этого самого народа. Душу за него положить...", и нее веяло холодом от речей жениха. Такие разговоры обыкновенно замирали в тяжелом молчании, которое обе стороны боялись нарушить, точно это был неведомый лес, куда нельзя было ступить из опасности наткнуться на какого-нибудь зверя.
      Ее поражало это отсутствие внутренней связи между нею и женихом, чего она прежде не замечала.
      Она думала о Владимире, с которым она могла разговаривать без конца и с которым даже молчать было легко.
      "Неужели так всегда будет?" - с ужасом спрашивала она себя, оставшись наедине. И тотчас отвечала, что этого не может быть: это только пока. Когда они поженятся, у них будет все общее.
      И она торопила с приготовлениями, и волновалась, и сердилась на мать, на няню, на всех, если что-нибудь не делалось так скоро, как бы ей хотелось.
      Няня не делала ей никаких упреков и замечаний.
      Она была умнее барыни и знала свою барышню лучше.
      Она только смотрела на нее умным старческим взглядом и, оставшись одна, вздыхала и покачивала седой головой.
      Раз, - это было в среду, дней десять спустя после отъезда Владимира, она была у Кати в спальне и расчесывала ей русые косы перед сном. Катя была грустна и задумчива: завтра должна была прийти газета от того числа, где Владимир, если только он благополучно добрался до Петербурга, обещал напечатать объявление.
      Жив ли он? Увидит ли она завтра это объявление? Это была бы такая для нее радость, что она не верила ее возможности.
      - Что это ты, касатка, закручинилась? - сказала няня. - Али о нем вспомнила?
      - О нем, - засмеялась Катя. - А ты почем знаешь ?
      Они понимали друг друга, и им не нужно было называть, кто этот "он".
      - Да уж мне ли не знать? Недаром седьмой десяток доживаю, - сказала няня.
      Она принялась расчесывать большим гребнем густые, крепкие волосы своей барышни. Несколько времени обе молчали.
      - Что ж, - продолжала старуха в раздумье, с выражснием старческой покорности судьбе на морщинистом лице. - Стерпится - слюбится. Он человек хороший и тебя крепко любит. Да и как ему не любить тебя, такую умницу и красавицу...
      "Он" был уже теперь другой, и Катя запротестовала.
      - Что это ты, няня, выдумала, - сказала она со смехом. - Никого мне, кроме Павла Александровича, не нужно.
      - Ну, и слава богу, дитятко, - сказала няня и, перекрестив ее перед сном, поплелась в свою каморку.
      Почта не ходила к Прозоровскому домику. Всю свою небольшую корреспонденцию семья получала на ближайшую железнодорожную станцию, куда посылали верхового раза два в неделю или как придется.
      Четверг был почтовый день в домике, но на станцию ездили только после обеда. Катя решилась ехать сама тотчас после завтрака и велела закладывать себе одноколку. Но едва она успела одеться, как увидела в окошко подъезжавшего Крутикова. Он ночевал в городе и явился спозаранку.
      "И чего бы ему не приехать после обеда! - с досадой подумала Катя. Только помешал".
      Она сошла вниз и поздоровалась с женихом довольно сухо.
      - Я захватил на станции вашу почту, - сказал Крутиков. - Ничего, впрочем, не оказалось. Только вот газеты.
      Он подал ей пакет, который Катя выхватила с жадностью у него из рук и разорвала бандероль. Она нашла номер и в неописанном волнении раскрыла лист.
      На первой странице на видном месте стояло объявление.
      Она вскрикнула от радости, засмеялась и захлопала в ладоши.
      - Что с тобой? Наследство получила? Фрейлиной тебя при дворе сделали? спрашивал Крутиков, с улыбкой глядя на свою невесту.
      - Нет, так, ничего. Я что-то загадала, - сыпала Катя, не помня от радости, что говорит. - Я загадала, что если будет сегодня в газете объявление с моим годом так мне будет счастье в жизни, а если нет - нет.
      И вдруг, вот смотри - мой год, да целых три раза.
      В объявлении об уроках с испанского дан был адрес: Васильевский остров, 22-я линия, дом 22, квартира 22. Катя, заливаяо" смехом, показывала это объявление жениху, маме, няне. Ей нужно было хоть как-нибудь поделиться своей радостью.
      Но вдруг она побледнела и, схватившись за грудь, опустилась на стул. Сердце ее внезапно вздрогнуло, застыло. С ней сделался припадок. Отец ее умер от разрыва сердца, и у нее остался наследственный порок в легкой форме. Доктор приказывал ей беречься, во ей было не до того в последние две недели. Ее уложили на кушетку, принесли воды. Мать и Крутиков перепугались. Но припадок скоро прошел. Катя встала как ни в чем не бывало и была целый день весела, как птичка, и особенно ласкова с женихом. Крутиков ушел к себе очарованный: до свадьбы оставалось всего четыре дня.
      Катя провела это время как в лихорадке. Несмотря на все ее желание повенчаться скромно, без огласки, весть об этом проникла и в город, и в окрестные усадьбы. Посыпались письма от знакомых, визиты от соседей. Нужно было принимать гостей, отписываться и вместе готовить приданое: мать была бы в совершенном отчаянии, если б дочка вышла замуж, даже не успев пометить белья. У Кати не было ни минуты свободной, чтобы сосредоточиться. Да она и не искала этого.
      X
      В роковой день она встала с тяжелой головой, и первой ее мыслью было: "Сегодня все кончится". Ей было и страшно, и тоскливо, и хотелось над чем-то заплакать. Но она знала, что это так всегда бывает с невестами, и бодрилась. Только сердце ее то замирало, то ни с того ни с сего начинало стучать, как молоток, и ныло предчувствием чего-то недоброго.
      День был пасмурный. С утра лил частый, мелкий дождик, который приводил старуху Прозорову и няню в большое уныние: это была скверная примета. Кто венчается в дождь - тому всю жизнь слезы. Прозорова даже всплакнула. В шесть часов подали карету. Под частый стук дождя о витрины они доехали до церкви.
      На паперти стояло несколько нищих, прослышавших как-то о предстоящем торжестве. Катя оделила их всех.
      - Молитесь за мою душу, - прошептала она, точно готовилась лечь в могилу.
      Они вошли вовнутрь, Бедная деревенская церковь была чуть освещена четырьмя иконостасными свечами и полудюжиной паникадил. От черного зияющего купола веяло холодом, сыростью. В церкви было пусто и тихо.
      "Точно в могиле", - мелькнуло в голове у Кати.
      Жених уже ждал. Оба шафера были тут же. Дьячок вынес перед царские врата аналой и положил на него требник, поставив рядом восковую свечу в высоком подсвечнике. Перед аналоем разложили шелковый плат. Вышел священник. Молодые взялись за руки и заняли свое место на шелковом платке.
      Няня, стоявшая сзади в небольшой кучке зрителей, нагнулась к уху своей госпожи.
      - Первая, она первая ступила на плат, наша голубушка! - радостно шептала она.
      Это была примета: кто из молодых первым ступит на плат, тому, значит, быть головой в доме.
      Молодые стояли, держась за руки. Катя не видела своего жениха: она слушала, что читалось с амвона.
      Священник попался молодой, не обломавший язык на обычной требе. Каждое слово он читал внятно и выразительно, и слова были все такие высокие, прекрасные.
      Они объясняли смысл и значение таинстза. Все оставит человек: отца, и мать, и семью - для одного человека, любимого, и будет с ним одно, телом и душою. "Тайна сия велика есть".
      Да, да, так... Это именно "то", о чем она мечтала.
      Она это понимает, она может. "Не иметь ничего своего, делить все, быть как одна душа, и вместе служить другим. Отречься от себя. Не иметь другой думы... Душу свою положить..." Откуда ока это говорит? - спросила она себя. - Поп этого, кажется, не читал ? Да это слова Владимира!.. Его образ вдруг встал перед ней ярко, как живой, с укором в глазах... Сердце ее застучало, как у пойманной птички, потом вдруг остановилось, и она вся похолодела. В груди ее что-то кольнуло. Она думала, что вот-вот грохнется на землю.
      Ее внезапную бледность заметили. В церкви произошло волнение. Шафер поддержал ее за плечо.
      Но она оправилась на этот раз.
      Из ризницы принесли на блюде венцы. Священник взял их, перекрестил и возложил их на голову сперва жениха, потом невесты.
      Певчие запели торжественный гимн.
      Потом священник опять стал читать, и Катя заслушалась. Слова показались еще лучше, еще трогательнее прежних. Они должны любить друг друга, как Христос возлюбил церковь. Как это хорошо сказано! Отчего она этих слов не слышала раньше, а ей все говорили о том, чтоб хорошо пристроиться, составить хорошую партию, иметь доходы... Да, именно: как Христос возлюбил церковь. Любить всей душой, заботиться, умереть за другого... Она это может. Она понимает... Боже мой, да ведь она о Владимире думает, она его так любит, а не этого, чужого, постороннего человека, который стоит с ней рядом! Она обманывает и бога и людей... Господи, что же это такое?
      Запели певчие, потом священник опять стал что-то читать. Но Катя уже не слушала: страшное открытие, как зарево внезапного пожара, осветило все, что было для нее темно в ее собственной душе. Мысли, как вырвавшиеся на волю кони, неслись, сталкиваясь и перегоняя друг друга, в ее цепенеющем от ужаса мозгу. Она давно любит Владимира. Она торопила с венчанием, чтобы убежать от своего чувства, убить его одним ударом.
      Но оно гналось за ней и нагнало ее... здесь... в самой церкви. Боже, что с ней будет? Она любит Владимира.
      Не уйти ей от этого чувства, как не уйти от самой себя.
      Она обманула себя и других, и всю жизнь должна прожить обманщицей-. И зачем все это случилось? Зачем она с ним встретилась? Ей было так покойно...
      Сердце неистово стучало у нее в груди. О, как бы она хотела, чтоб оно разорвалось и смерть пришла ей на выручку в эту минуту! Но нервы держались крепко.
      Ей казалось в эту минуту, что ее осудили и привели за ее великую вину на казнь. И как приговоренный не спускает глаз с лезвия топора, который отрубит ему голову, так и она следила с жгучим, леденящим любопытством за священником, который каждым своим движением крепче и крепче заклепывал ее вечную цепь.
      Приближалась решительная минута, после которой, по каноническому закону, брак становится нерасторжимым.
      В тупом отчаянии Катя снова начала слушать. Что зто? Опрашивание? А может быть, ей еще есть спасение! Она шепнет три слова жениху, чтоб тот от нее отказался. Она обернулась к нему лицом в первый раз за всю службу. Но губы ее шевелились, не издавая звука.
      - Раб божий Павел, - ясно проговорил между тем священник, - желаешь ли взять себе в жены сию рабу божию Екатерину?
      - Да, - послышался ответ жениха, который, как удар молота, отдался в ушах Кати.
      "Боже, боже! Что со мной будет?" - промелькнуло в ее уме.
      - Раба божия Екатерина, - повторил священник, переводя взгляд на нее. Желаешь ли взять себе мужем сего раба божия Павла?
      Катя прошептала что-то длинное, чего никто не мог разобрать. Священник приписал ее несвязный ответ обыкновенной застенчивости. Он подождал с минуту и, не желая смущать ее еще больше повторением вопроса, составляющего обыкновенно чистую формальность, он взял венчальное кольцо и собирался надеть ей его на палец. Ужас возвратил ей силы.
      - Нет, - раздалось под сводами церкви гулким шепотом, и столько было муки в этом звуке, что можно было подумать, что душа вырвалась из тела, пошевеливши в последний раз эти побледневшие губы. Катя упала без чувств.
      Произошел невообразимый переполох. С Прозоровой сделалась истерика. Священник смотрел растерянно то на невесту, лежавшую на руках шафера и няни, то на жениха, который стоял бледный, убитый, не отдавая себе еще отчета, как все это случилось.
      Катю унесли в карету. Брак не состоялся.
      Через две недели она уехала в Петербург.
      Прошло несколько лет. Протосковав целый год по Кате, Крутиков понемногу утешился и кончил тем, что женился на племяннице губернатора, что окончательно укрепило хорошее мнение о нем его начальника. Он быстро пошел в гору, потолстел и теперь метит в вицегубернаторы. Вспоминая в минуты своего чиновничьего торжества об увлечениях молодости, он радуется, что не связал своей судьбы с взбалмошной девчонкой, которая и его, пожалуй, не довела бы до добра.
      Домик на Волге все стоит на том же месте. Но в нем никто уже не живет. Окна заколочены досками, потому что новый хозяин, мещанин-огородник, находил невыгодным отоплять такую хоромину и ютился с женой и сыном в флигельке. Няня умерла, и старуха Прозорова, не выдержав одиночества, распродала все и переехала жить к незамужней сестре в одну из подмосковных губерний.
      Мирное гнездо было разрушено. Но в рядах борцов за мир и счастье миллионов других гнезд прибавилось одним человеком, а вскоре и двумя. В одном из подпольных изданий мелким шрифтом появилось известие о том, что один из бывших каторжан, Иван Прозоров, благополучно бежал из Сибири.
      Владимир исполнил жене обещание, данное любимой девушке.
      1889