Создатель звезд (другой перевод)

Олаф Стэплдон
Создатель звезд

ОБ АВТОРЕ

      Олаф Стэплдон писал о будущем человечества, чтобы помочь его настоящему, он писал о космических цивилизациях, чтобы расширить понимание цивилизации земной. В литературу он пришел дорогой, проложенной великими романтиками-пророками викторианской эпохи: Блейком и другими романтическими поэтами, Карлейлем, Рёскиным, Арнолдом, Уильямом Моррисом, Джорджем Бернардом Шоу и Гербертом Уэллсом. У него не было завораживающего таланта этих людей, но, тем не менее, он стоит с ними в одном ряду и, возможно, является последним из этого ряда. Он обладал той же, как и все они ответственностью, тем же ощущением миссионерства, теми же широтой и глубиной интересов, энергией и плодовитостью. Полное собрание его сочинений (в том числе и неопубликованных) составляет двадцать три тома и включает в себя не только поэзию и философию, но и социальные и культурологические труды. И если нам трудно найти Стэплдону место пусть даже и незначительное в кругу самых знаменитых писателей своего времени, то это не потому, что его работы прошли незамеченными или не оказали никакого воздействия на читателей того времени, а потому, что их значение до сих пор не дошло до ученых голов. Среди писателей двадцатого века, обладавших равными со Стэплдоном талантом и плодовитостью, нет ни одного, кто сумел бы остаться абсолютно невидимым для историков литературы.
      Жизнь и деятельность этого человека состоят почти из одних только контрастов: Англия и Ближний Восток, город и деревня, война и мир, наука и религия, капитализм и социализм, респектабельность представителя среднего класса и нестандартные идеи, обычный английский здравый смысл и провидческий мистицизм.
      Разнообразие интересов и «верность» (любимое слово Стэплдона) противоположным идеалам и придали воображению философа такие необычайные широту и глубину. Под воздействием этого смешения противоречий образ мышления Стэплдона постепенно менялся: ибо факторы, придававшие форму, смысл и, если хотите, стабильность его философским воззрениям, всегда были прямо противоположны его жизненным установкам. Потребность разрешить этот многосторонний конфликт преследовала Стэплдона с юности и сделала из него философа и одного из самых выдающихся пророков своего времени. А постоянное стремление выражать и драматизировать этот конфликт, разрешать его эмоционально и символически сделало из него писателя.
      Если мы проследим за динамикой вышеупомянутого конфликта, то сможем разделить жизнь Олафа Стэплдона на четыре основных периода. Разделяющие даты следует считать приблизительными границами, поскольку изменения в его образе мышления происходили постепенно.
      1. Подготовительный период: от момента его рождения до участия в Первой Мировой Войне. 1886–1915 гг.
      2. Период «Философского Пробуждения» (термин придуман им самим): с момента возвращения к мирной жизни и до первых серьезных достижений в философии. 1915–1929 гг.
      3. Период «Гуманистического воображения»: «Дух» как Трагическая Общность. Труды этого периода почти полностью посвящены человеку и Земле. Еще не сложившаяся до конца система философских воззрений Стэплдона основывается на героико-мифическом и трагическом осознании того, что Человек одинок и бессилен перед вселенной. 1929–1935 гг.
      4. Период «Космического Провидчества»: «Дух» как Мистическое Сообщество. Начало этому периоду положил «Создатель звезд». Стэплдон пытается сформулировать принципы того, что, как он надеется, станет поистине новой религией «духа» в новом обществе, состоящем из «личностей, живущих общими интересами». Эта вера подогревается интуитивным предположением Стэплдона о потенциальном единстве человека с «духом» всей вселенной. 1935–1950 гг.
      Приводимые ниже основные даты биографии Олафа Стэплдона дают представление о том, какое место его книги занимали в его жизни, и каким образом его жизнь влияла на его книги.
      1886 – Родился 10-го мая в Вэллэзи (графство Чешир), городке, расположенном на северной стороне Вирраля, – полуострова между Ливерпулем и Северным Уэльсом.
      1887–93 – Первые годы детства провел в Порт-Саиде (Египет), городе расположенном на средиземноморской оконечности Суэцкого канала. Его отец работал там экспедитором.
      1893 – Вместе с родителями возвращается в Западный Кирби на Виррале; теперь его отец занимает пост менеджера в ливерпульской компании «Блю Фьюнелл Лайн».
      1898–1905 – Учится в школе «Эбботсхолм» в соседнем Дерби.
      1905–09 – Колледж «Баллиол», Оксфорд; получает степень бакалавра по новейшей истории.
      1910–11 – В течение года работал заместителем директора манчестерской начальной школы.
      1911–12 – Восемнадцать месяцев работы экспедитором: сначала в ливерпульском бюро «Блю Фьюнелл», затем в экспедиторском агентстве в Порт-Саиде.
      1912–13 – Учитель английской литературы и промышленной истории Ливерпуля в вечерней рабочей школе Ливерпульского университета.
      1913 – Получает в Оксфорде степень магистра новейшей истории.
      1914 – «Современные Псалмы». (Поэзия).
      1915–19 – Будучи противником войны, отказывается идти в армию, и служит водителем грузовика Санитарного Подразделения Квакеров в Бельгии и Франции, обслуживавшего раненых французских солдат в Шампани, Аргонне и Лоррене. Награжден «Военным Крестом».
      1919 – женится на Агнес Зене Миллер, двоюродной сестре из Австралии. (Двое детей: дочь, год рождения 1920; сын, год рождения 1923.).
      1919–25 – Возвращается в вечернюю рабочую школу. Начинает заниматься философией и психологией в Ливерпульском университете. Как и в военные годы, продолжает писать стихи. (По окончании этого периода редко возвращается к поэзии.)
      1925 – Получает в Ливерпульском университете степень доктора философии.
      1925–29 – Преподает в вечерней школе философию и психологию, и, в течение короткого периода, те же самые предметы в Ливерпульском университете; публикует различные статьи в философских журналах.
      1929 – «Современная Теория этики».
      1930 – «Последние и первые люди». Успех книги побуждает его оставить преподавательскую деятельность и отказаться от занятий наукой. 16-го октября с благодарственного письма начинается его знакомство с Гербертом Уэллсом.
      1931–1939 – Принимает все более активное участие в социалистических и других левых (но не коммунистических) обществах и движениях. Печатается в таких журналах, как «Лондон Меркьюри», «Нью Стейтсмен», «Лидер», «Лисенер», «Ливерпуль Пост», и в нескольких сборниках научных статей.
      1932 – «Последние лондонцы».
      1934 – «Пробуждающийся мир».
      1935 – «Странный Джон».
      1937 – «Создатель Звезд».
      1939 – «Философия и жизнь», «Святые и революционеры», «Новые надежды Британии». Завершает строительство своего дома в Саймоне Филд, Западный Кирби, Вирраль, где живет до самой смерти.
      1939–45 – Периодически читает лекции по социологии и психологии на военных и военно-воздушных базах в соответствии с образовательной программой Военного Министерства.
      1942 – «За пределами „измов“. „Тьма и свет“.
      1944 – «Старый Человек в Новом Мире». «Сириус». «Из смерти в жизнь». «Семь столпов мира».
      1946 – «Молодость и завтрашний день».
      1947 – «Пламя». «Брось оружие».
      1948–49 – Участвует в Конгрессе Сторонников Мира во Вроцлаве, Польша (сентябрь, 1948) а затем (март, 1949) в Нью-йоркской конференции работников науки и культуры за мир во всем мире, которая происходила в самый разгар Берлинского кризиса. Был единственным британским делегатом, получившим въездную визу для участия в этой конференции. Американская пресса обвинила его в прокоммунистических и просоветских симпатиях.
      1948–50 – Публикует несколько статей, свидетельствующих о росте его интереса к религиозному мистицизму и паранормальным явлениям. Пишет серию (оставшуюся незаконченной по причине его смерти) воображаемых диалогов с представителями различных современных образов мышления – Христианином, Ученым, Мистиком, Революционером. Кроме того, работает над серией размышлений на религиозные темы, опубликованной женой уже после его смерти под названием «Открывая глаза».
      1950 – «Противоречивый человек». 6 сентября умирает у себя дома от сердечного приступа.
      Написанный в 1937 г. «Создатель Звезд» принадлежит к числу наиболее значительных философских произведений Стэплдона. В нем он пытается дать ответы на вечные вопросы. Откуда все пошло и к чему придет? В чем смысл бытия и есть ли у него вообще смысл? Что есть разум, что есть дух, что есть Бог? В чем смысл общения? Что есть личность?
      Свои идеи Стэплдон, как правило, облекал в весьма оригинальную художественную форму философско-фантастического повествования. Недаром книги Стэплдона ценили такие выдающиеся писатели-фантасты, как Герберт Уэллс и Артур Кларк. Но, хотя некоторые и склонны относить Стэплдона к основоположникам жанра современной научной фантастики, он, все же, прежде всего был философом. Философские воззрения Олафа Стэплдона могут показаться спорными и даже шокирующими, но это отнюдь не умаляет достоинств произведений одного из самых выдающихся философов нашего века, столь незаслуженно обойденного вниманием ученых и мыслителей.

ПРЕДИСЛОВИЕ

      Сейчас, когда Европе грозит катастрофа пострашнее той, что приключилась в 1914 г., эту книгу могут осудить, как попытку отвлечь людей от отчаянной необходимости защитить цивилизацию от современного варварства.
      Год от года, месяц от месяца и без того незавидное состояние нашей разобщенной и непрочной цивилизации становится все более серьезным. Фашистские государства все наглее и безжалостнее нападают на другие страны, все сильнее тиранят своих собственных граждан, и с еще большим варварским презрением относятся к человеческому интеллекту. Даже в нашей собственной стране есть основания опасаться милитаристских тенденций и сворачивания гражданских свобод. Проходят десятилетия, но не предпринимается никаких решительных шагов, чтобы смягчить несправедливость нашего социального строя. Наша изжившая себя экономическая система обрекает миллионы людей на горькое разочарование.
      В этих условиях писателям трудно делать свое дело с отвагой и беспристрастно. Некоторые просто пожимают плечами и покидают главное поле битвы нашего века. Те из них, чей разум глух к самым насущным проблемам мира, неизбежно создают произведения не только не имеющие большого значения для современников, но и глубоко неискренние. Ибо эти писатели, осознанно или нет, хотят убедить самих себя, либо в том, что кризиса человеческой цивилизации вообще не существует, в том, что этот кризис менее важен, чем их собственная работа, и их лично не касается. Но на самом деле кризис существует, причем очень глубокий, задевающий каждого из нас. Может ли разумный информированный человек придерживаться иной точки зрения, не прибегая к самообману?
      И все-таки я искренне сочувствую тем «интеллектуалам», которые заявляют, что в этой борьбе от них все равно нет никакой пользы, и на этом основании держатся от нее подальше. Я ведь, в сущности, – один из них. В нашу защиту я должен сказать, что мы, хоть и не участвуем непосредственно в самой борьбе (да от нашего участия и толку было бы немного) – мы эту борьбу не игнорируем. Более того, она стала нашей навязчивой идеей. Просто очень долгим методом проб и ошибок мы пришли к убеждению, что наибольшую пользу принесем только в том случае, если пойдем окольным путем. У некоторых писателей совершенно иной подход: отважно бросаясь в самое пекло боя, они используют свой талант для решения сиюминутных пропагандистских задач или даже берут в руки оружие. Если они обладают определенными способностями, и если битва, в которой они принимают участие, является частью великой борьбы цивилизации, то они, конечно, выполняют полезную работу. К тому же они могут приобрести симпатии читателей и литературный опыт. Но решение насущных задач может заставить их забыть о главном – о важности сохранения и развития даже во времена кризиса того, что можно назвать «самокритическим самосознанием рода человеческого». Или же можно забыть о стремлении рассматривать человеческую жизнь как нечто, неразрывно связанное со всеми остальными вещами. А это стремление включает в себя способность по возможности непредубежденно оценивать все человеческие дела, идеалы и теории. Те, кто находятся в самой гуще борьбы, пусть даже борьбы за великое и правое дело, неизбежно становятся фанатиками. В пылу борьбы за благородные идеалы они как-то забывают о том, что к наиболее ценным человеческим качествам все-таки относится и определенная отстраненность, способность к трезвой оценке происходящего. В борьбе, наверное, так и должно быть; она требует не отстраненности, а преданности делу. Но среди людей, окунувшихся в эту борьбу, должны быть и те, кто, наряду с верностью ей, стремятся сохранить дух беспристрастности. Мне кажется, что попытка увидеть наш смятенный мир в сравнении с другими звездными мирами, еще больше обратит наше внимание на кризис человеческой цивилизации. Она может также заставить нас быть более милосердными по отношению друг к другу.
      Вот с этим убеждением я и попытался создать в своем воображении набросок ужасной, но жизненно необходимой целостности вещей. Я прекрасно понимаю, что это по-своему «детский» набросок, до смешного несоответствующий действительности, даже если его рассматривать с позиций нынешнего опыта человечества. В более спокойный и мудрый век он вполне может показаться безумным. И все же, несмотря на всю примитивность этого вымысла, он может быть не так уж далек от истины.
      Рискуя подвергнуться нападкам, как слева, так и справа, я, время от времени, периодически использовал идеи и слова религиозного происхождения, пытаясь истолковать их с позиций потребностей современного мира. Прекрасные, хотя и дискредитированные теперь слова «духовность» и «поколение» левые считают едва ли непристойными, а правые спокойно относят их исключительно к сфере взаимоотношений полов. Я же использовал их для определения ощущения, которое правые, скорее всего, воспримут извращенно, а левые вообще поймут неправильно. Должен сказать, что это ощущение включает в себя отстраненность от любых частных, общественных и расовых устремлений; нет, человек ни в коей мере не отказывается от этих устремлений, просто он оценивает их по-другому. Вероятно, по сути своей, «духовная жизнь» – это попытка определить и усвоить установку, столь же уместную по отношению к нашей жизни, как целому, так же, как уместно восхищение по отношению к хорошо воспитанному и высокообразованному человеку. Этот процесс может привести к укреплению ясности и четкости сознания, и, стало быть, благотворно скажется на поведении личности. И, действительно, если в результате этого ощущения и благоговейного отношения к судьбе, не родится решительный человек, готовый служить пробуждающемуся человечеству, – то такое ощущение есть ни что иное, как иллюзия.
      Прежде чем закончить это предисловие, я должен выразить свою благодарность профессору Мартину, а также господам Майерсу и Риу, за доброжелательную и весьма полезную критику, благодаря которой я переписал многие главы. Даже сейчас я с опаской связываю их имена с моей экстравагантной работой. Если оценивать ее в соответствии с критериями художественной литературы, то оценки будут, вероятно, ужасно низкими. Впрочем, эта книга к художественной литературе отношения не имеет.
      Некоторые идеи, относительно искусственных планет, я почерпнул из увлекательной книжечки Бернала «Мир, Плоть и Дьявол». Надеюсь, что его не слишком сильно рассердит мое обращение с ними.
      Мою жену я хочу поблагодарить за помощь в работе, и просто за то, что она есть.
      В конце книги я поместил небольшую заметку о Звездной Величине, которая будет полезна тем, кто не знаком с астрономией. Кого-нибудь может развлечь и очень приблизительная шкала времени.
 
       О. С.
       Март 1937 г.

ГЛАВА 1
Земля

1. Отправная точка

      Однажды ночью, в состоянии глубокого смятения и горечи, я отправился на вершину холма. В темноте заросли вереска хватали меня за ноги. Внизу маршировали фонари пригородных улиц. Дома закрыли свои глаза-окна занавесками и смотрели сны, казавшиеся им реальной жизнью. Над сгустившейся над морем тьмой пульсировал маяк. Над головой царил мрак.
      Я разглядел наш дом – наш островок посреди бурного и жестокого океана жизни. Там, в течение полутора десятков лет ты и я, такие разные, к нашему взаимному одобрению, все больше и больше прикипали друг к другу, пока не образовали сложный симбиоз. Там мы ежедневно обсуждали наши планы и прошедшие в течение дня странные и досадные события. Там накапливались ждущие ответа письма, там штопались носки. Там родились дети – эти неожиданные новые жизни. Там, под этой крышей, две наши жизни, иногда такие нетерпимые друг к другу, все-таки к счастью слились в одну, более значительную и осмысленную.
      Конечно, все это было хорошо. И все же появилась горечь. И горечь эта не только вторглась в наш дом из окружающего мира; она также проросла внутри нашего магического круга. Ибо на вершину холма меня загнал не только страх перед обезумевшим миром, но и ужас от нашей собственной бесполезности, нашей собственной нереальности.
      Мы вечно торопились решать одну маленькую неотложную проблему за другой, а результаты оказались слабыми. Возможно, мы неверно поняли смысл нашего существования? Может быть, мы исходили из неверных посылок? Взять, к примеру, наш союз – эту, на первый взгляд, надежную точку опоры. Не был ли он ничем иным, как водоворотиком привычного домашнего уюта, бесполезно кружащимся на поверхности мощного потока и не имеющим ни глубины, ни значения? Может быть, мы все-таки обманули сами себя? Может быть, наша жизнь, как и многие другие жизни, протекающие за невидящими глазами окон, действительно была лишь сном? Разве можно быть здоровым, если болен весь мир? Вот и мы двое, проживающие жизнь в основном чисто механически, редко понимая, что мы делаем, были порождением больного мира.
      И все-таки наша жизнь не была только лишь унылой фантазией. Разве она не была соткана из нитей реальности, которые мы собирали во время всех наших выходов на улицу, в пригород, в город, и поездок в другие города и уголки земли? И разве мы не соткали вместе истинное проявление нашей натуры? Разве наша жизнь ежедневно не сплетала более или менее прочные нити активного образа жизни и не стала часть растущей паутины – сложной, воспроизводящейся ткани человечества?
      Я размышлял о «нас» спокойно, но с интересом и неким подобием изумленного благоговения. В каком виде я могу представить наши отношения даже самому себе, не унижая и не оскорбляя их при этом безвкусными побрякушками сентиментальности? Ибо это наше хрупкое равновесие зависимости и независимости, это наше трезвое, критическое, насмешливое, но нежное отношение друг к другу, конечно же, было микрокосмом интимного человеческого сообщества, – пусть простым, но реально существующим образцом той высокой цели, к достижению которой стремится весь мир.
      Весь мир? Вся вселенная? Над моей головой во мраке зажглась звезда. Одна дрожащая стрела света, пущенная Бог знает сколько тысячелетий тому назад, вонзилась в меня и наполнила мое сердце страхом, а нервы – предчувствием. Ибо какое значение для такой вселенной может иметь наше случайно возникшее, хрупкое, недолговечное сообщество?
      Но сейчас, вопреки всякой логике, мной овладело иррациональное непреодолимое желание молиться; нет, конечно же не звезде, этой обыкновенной печи, которой расстояние придало фальшивый ореол святости, а чему-то другому, тому, что дало понять моему сердцу контраст между звездой и нами. Но что, что это могло значить? Разум, вглядываясь в окружающую звезду тьму, не обнаружил ничего – ни Создателя Звезд, ни Любви, ни даже Силы. Он видел одно лишь только Ничто. И все же сердце пело хвалу этому неведомому.
      Я раздраженно стряхнул с себя глупое наваждение, оставил в покое непостижимое и вернулся к близкому и конкретному. Отбросив желание молиться, а также страх и горечь, я решил более трезво изучить это замечательное «мы», эту на удивление впечатляющую данность, которая для «нас самих осталась основой вселенной, хотя в сравнении со звездами эта данность казалась такой малостью.
      Впрочем, мы были незначительными и, может быть, даже смешными, и сами по себе, а не только в сравнении с подавляющей нас громадой космоса. Мы были такими стандартными, такими банальными, такими респектабельными. Мы были просто семейной парой, без излишнего напряжения «отбывающей» совместную жизнь. В наше время брак вообще был делом сомнительным. А наш брак, начавшийся так банально-романтически, был сомнителен вдвойне.
      В первый раз мы встретились, когда она была еще ребенком. Наши взгляды пересеклись. Какое-то мгновение она смотрела на меня спокойно, внимательно и даже, как показалось моему романтическому воображению, с каким-то неясным, идущим из глубины души признанием. Так или иначе, но я понял (вернее с юношеским пылом убедил себя), что этот взгляд – моя судьба. Да! Каким предопределенным казался наш союз! А сейчас, по прошествии многих лет, каким он казался случайным! Да, конечно, мы прожили в браке довольно долго и практически стали одним целым, словно два дерева, стволы которых срослись, деформировав и в то же время поддержав друг друга. Сейчас, трезво глядя на вещи, я считал ее просто полезным, но зачастую причиняющим много беспокойства придатком моей личной жизни. В целом, мы были вполне разумными партнерами. Мы предоставили друг другу определенную свободу и потому были в состоянии вынести нашу близость.
      Таковы были наши отношения. Для понимания вселенной они, на первый взгляд, не имели большого значения. Но в глубине души я знал, что это не так. Даже холодные звезды, даже космос со всей его бессмысленной безбрежностью не могли убедить меня в незначительности этого нашего, пусть несовершенного, пусть недолговечного, но драгоценного для нас микроскопического сообщества.
      А действительно, мог ли наш, не поддающийся четкому определению, союз иметь хоть какое-то значение для кого-то, кроме нас самих? Например, являлся ли он доказательством того, что сутью природы всех человеческих существ является любовь, а не страх и ненависть? Был ли он примером того, что мужчины и женщины всего мира, невзирая ни на какие неблагоприятные обстоятельства, способны создать всемирное сообщество людей, зиждущееся на любви? Более того, являясь порождением космоса, был ли наш союз доказательством того, что любовь в определенном смысле, является также основой космоса? И могли он в своем подлинном величии, гарантировать нам, его тщедушным служителям, в определенном смысле вечную жизнь? Вообще, доказал ли он, что любовь – это Бог, и что Бог ждет нас на небесах?
      Нет! Наше драгоценнейшее, уютное, дружелюбное, и в то же время изнуряющее, смехотворное, скучное сообщество духа не доказало ничего из вышеперечисленного. Оно не гарантировало ничего, кроме своей несовершенной правоты. Оно было всего лишь микроскопическим, очень ярким воплощением одной из возможностей существования. Я вспомнил о несметном количестве невидимых звезд. Я вспомнил о страхе, горечи и ненависти, из которых состоит человеческий мир. Я вспомнил также и о наших собственных, не таких уж редких, спорах. Я напомнил себе, что очень скоро мы должны исчезнуть, как исчезает рябь, поднятая на поверхности спокойного водоема утренним ветерком.
      В очередной раз я осознал странный контраст между звездами и нами. Непостижимая мощь космоса таинственным образом подтвердила справедливость существования «бабочки-однодневки» нашего сообщества и недолговечного, неведомо куда несущегося человечества. А они, в свою очередь, ускорили движение космоса.
      Я сел на вереск. Тьма над моей головой обратилась в паническое бегство. На очищенной от нее территории, звезда за звездой, появлялось освобожденное население небес.
      По обе стороны от меня в непроглядную даль тянулись либо едва различимые в темноте холмы, либо безликое море, которого я и не видел, но знал, что оно там есть. Но полет фантазии поднял меня на высоту, с которой я мог видеть, как холмы и море, изгибаясь книзу, исчезали за линией горизонта. Я осознал, что нахожусь на маленьком, круглом, сделанном из камня и металла зернышке, покрытом тонкой пленкой воды и воздуха, вращающегося среди солнечного света и тьмы. А на тонкой кожуре этого зернышка сонмы людей, поколение за поколением, проживали свои жизни в трудах и неведении, периодически веселясь и периодически прозревая душой. И вся история человечества, с ее переселениями народов, ее империями, ее философами, ее высокомерными учеными, ее социальными революциями, ее постоянно растущей жаждой общения – все это было лишь одним мгновением одного дня жизни звезд.
      Если бы тогда можно было знать, что среди этой сверкающей толпы есть и другие зернышки из камня, населенные одушевленными существами, и металла и что неуклюжее стремление человека к мудрости и любви является не самостоятельным и незначительным толчком, а частью движения всей вселенной!

2. Земля среди звезд

      Тьма над моей головой рассеялась. От горизонта и до горизонта небо было сплошь усеяно звездами. Две планеты, не мигая, уставились на меня. Наиболее заметные созвездия подчеркивали свою индивидуальность. Квадратные плечи Ориона, его ноги, пояс и меч, Большая Медведица, зигзаг Кассиопеи, знакомые Плеяды, – все они выглядели четкими узорами на темном фоне. Млечный Путь – обруч неяркого света – катился по небу.
      Воображение совершило то, что было не под силу зрению. Мне казалось, что со свой высоты я гляжу на прозрачную планету, что сквозь вереск и скалу, сквозь кладбища исчезнувших видов, сквозь потоки жидкого базальта я вижу железную сердцевину Земли; но мой взгляд проникал дальше, сквозь слои пород южного полушария, сквозь океаны и земли, сквозь корни каучуковых деревьев, сквозь ступни стоящих вверх тормашками людей, сквозь голубой, пронизанный солнцем купол дневного неба туда, в вечную ночь, где вместе живут солнце и звезды. Я находился на такой головокружительной высоте, что нижние созвездия проплывали подо мной, как рыбы в морских глубинах. Два небесных купола были спаяны в одну полую, черную сферу, населенную звездами, невзирая на слепящее солнце. Молодая луна была кусочком раскаленной добела проволоки. Замкнутый обруч Млечного Пути сжимал вселенную.
      У меня странно закружилась голова, и я стал искать опору в светящихся окошках нашего дома. Все оставалось на своем месте: и пригород, и холмы. Но звезды светили сквозь них. Впечатление было такое, будто все земные вещи были сделаны из стекла или какой-то нетвердой стекловидной массы. Где-то далеко часы на церкви стали бить полночь. Едва слышно, быстро исчезнув, раздался звук первого удара.
      Теперь воображение создало новую, еще более странную форму восприятия. Переводя взгляд со звезды на звезду, я рассматривал небо уже не как инкрустированные драгоценными камнями пол и потолок, а как бездну, притаившуюся за той бездной, что была освещена яркими вспышками солнц. И хотя большая часть великих и давно знакомых небесных светил была хорошо видна именно потому, что находилась неподалеку, некоторые яркие звезды на самом деле располагались далеко и были видны только благодаря силе их свечения, а некоторые тусклые светлячки были видны только потому, что располагались очень близко. Дальше, за близкими звездами, кишмя кишели другие. Но даже и они, казалось, придвинулись поближе: ибо Млечный Путь отступил на несравненно большее расстояние. Сквозь прорехи в его ближайших ко мне частях за одной равниной светящегося тумана была видна другая, а за той еще и еще одно пространство, заселенное звездами.
      Вселенная, в которую меня забросила судьба, была не украшенной блестками комнатой, а пучиной звездных потоков. Нет! Она была чем-то большим. Вглядываясь во тьму между звездами, я видел там пятнышки и точки света, которые, на самом деле, были такими же пучинами, такими же галактиками, скупо разбросанными в пустоте следующих одна за одной бездн, настолько обширной, что даже воображение не могло добраться до пределов этой космической, всеобъемлющей галактики, состоящей из галактик. Теперь вселенная представлялась мне пустотой, в которой витали редкие снежинки, и каждая такая снежинка сама была вселенной.
      Глядя на самую отдаленную из вселенных, я, в своем сверхтелескопическом воображении, видел ее, как толпу солнц; и рядом с одним из этих солнц была планета, а на темной стороне этой планеты был холм, а на этом холме находился я сам. Ибо наши астрономы уверяют нас, что в этой бесконечной конечности, которую мы называем космосом, прямые линии света ведут не в бесконечность, а к своему источнику. Тут я вспомнил, что если бы мое зрение основывалось на физическом свете, а не на свете моего воображения, то «вернувшиеся» ко мне из космоса лучи показали бы не меня, а события, произошедшие задолго до образования Земли, а может быть даже и Солнца.
      Но, опять испугавшись этой безмерности, я снова стал искать занавешенные окна нашего дома, который, хотя и просвечивался звездами насквозь, все же оставался для меня более реальным, чем все эти галактики. Но наш дом исчез, и вместе с ним исчезли пригород, холмы и море. Исчез даже тот участок, на котором сидел я сам. Вместо них, там, далеко подо мной, был лишь бесплотный мрак. И сам я казался бесплотным, поскольку не мог ни видеть, ни осязать своего тела. Члены мои не двигались – у меня их просто не было. Привычное внутреннее восприятие своего тела и донимавшая меня с утра головная боль уступили место непонятной легкости и возбуждению.
      Когда я полностью осознал произошедшую со мной перемену, я задумался над тем, не умер ли я, и не погружаюсь ли в совершенно неожиданное новое бытие. От банальности такого варианта я поначалу пришел в отчаяние. Затем с неожиданным испугом я подумал, что, если я в самом деле умер, то я не смогу вернуться к своему драгоценному, конкретному микроскопическому сообществу. Ужас моего положения потряс меня. Но скоро я утешил себя мыслью, что, наверное, я все-таки не умер, а нахожусь в каком-то трансе, из которого смогу выйти в любую минуту. Поэтому я решил особенно не переживать по поводу этой таинственной перемены. За всем, что со мною происходило, я следил с чисто научным интересом.
      Я заметил, что тьма, занявшая место земной поверхности, съеживается и сгущается. Сквозь нее уже нельзя было разглядеть звезды, находившиеся под ней. Вскоре земля подо мной стала похожа на круглую крышку стола – широкий диск, окруженный звездами. Я явно уходил все дальше вверх от своей родной планеты. Солнце, которое мое воображение видело в нижних небесах, снова было физически закрыто Землей. Хотя я должен был находиться уже в сотнях миль от поверхности Земли, меня не беспокоило отсутствие кислорода и атмосферного давления. Я ощущал только все возрастающий восторг и восхитительную легкость мысли. Невероятно яркие звезды производили на меня огромное впечатление. То ли из-за отсутствия затуманивающего взгляд воздуха, то ли из-за моего обостренного восприятия, а может и по той, и по другой причине, небо выглядело не так, как всегда. Каждая звезда стала значительно ярче. Небеса пылали. Главные звезды были похожи на фары движущихся вдалеке автомобилей. Млечный Путь, более не разведенный тьмой, превратился в бегущий по кругу поток гранул света.
      Вдоль восточного края планеты, находившейся теперь уже далеко внизу, появилась линия слабого свечения; и, по мере того, как я продолжал подниматься вверх, отдельные ее участки приобретали теплый оранжевый или красный цвет. Я определенно двигался не только вверх, но и на восток, навстречу дню. Вскоре солнце вспыхнуло у меня перед глазами, и его сияние поглотило огромный полумесяц рассвета. Но я продолжал движение, расстояние между солнцем и планетой увеличивалось, и ниточка рассвета превратилась в туманную полосу солнечного света. Эта полоса увеличивалась, словно прибывающая на глазах луна, до тех пор, пока половина планеты не была залита светом. По границе владений дня и ночи пролегла широкая, размером в субконтинент, полоса светлой тени, открывающая территорию, занятую рассветом. Я продолжал подниматься в восточном направлении, залитые дневным светом материки и острова бежали подо мной на запад. И вот в самый полдень я оказался над Тихим океаном.
      Теперь Земля выглядела огромной яркой сферой, в сотни раз превышающей размеры полной луны. В самом ее центре было ослепительное пятно света – отразившееся в океане Солнце. Окружность планеты была полосой светящегося тумана, постепенно растворяющегося в подступающей со всех сторон тьме космоса. Равнины и горные массивы слегка повернутого ко мне северного полушария были покрыты снегом. Я мог разглядеть отдельные части Японии и Китая – грязно-коричневые и грязно-зеленые вмятины на серо-голубой плите океана. Ближе к экватору, там где воздух почище, океан имел темный цвет. Маленькое крутящееся сверкающее облачко вероятно было верхним слоем какого-то урагана. Прекрасно были видны Филиппины и Новая Гвинея. Австралия скрылась в тумане южного края планеты.
      Я был растроган разворачивающимся подо мной зрелищем. Охватившие меня восхищение и удивление полностью вытеснили опасения за свою безопасность; потрясающая красота нашей планеты ошеломила меня. Она была похожа на огромную жемчужину в инкрустированной драгоценными камнями оправе из слоновой кости. Она то отливала перламутром, то была похожа на опал. Нет, она была красивее любого драгоценного камня. Ее узорчатая раскраска была более тонкой, более воздушной. Она излучала нежность и сияние, сложность и гармоничность живого существа. Странно, находясь на таком расстоянии от Земли, я, воспринимал ее, как живое существо, погруженное в сон, но подсознательно жаждущее пробуждения.
      Я удивился: ничто на этом небесном и живом драгоценном камне не свидетельствовало о присутствии человека. Прямо подо мной, пусть даже и невидимые моему взгляду, находились наиболее густонаселенные районы земного шара. Там, подо мной, располагались огромные промышленные центры, загрязняющие атмосферу своими выбросами. Однако, вся эта бурная жизнь и лихорадочная деятельность не оставили никакого следа на лице планеты. С той высоты, на которой я находился, Земля казалась такой же, какой она была до появления человека. Ни ангел-бродяга, ни пришелец с другой планеты никогда не смогли бы догадаться, что эта с виду пустая сфера кишит злобными, жаждущими мирового господства, мучающими самих себя, но изначально ангельскими тварями.

ГЛАВА 2
Межзвездное путешествие

      Созерцая таким вот образом свою родную планету, я продолжал подниматься все выше и выше. Земля удалялась, становясь все меньше и меньше, и поскольку я двигался в восточном направлении, она вращалась подо мной. Все, что было на ее поверхности, двигалось в западном направлении, пока закат, середина Атлантики, а затем и ночь, не показались над ее восточным краем. Прошло еще несколько минут, и планета стала выглядеть огромным полумесяцем. А вскоре это был уже только туманный, уменьшающийся в размере серп, рядом с которым был виден четко очерченный маленький полумесяц его спутника.
      С восторгом я осознал, что перемещаюсь с фантастической, совершенной невероятной скоростью. Я двигался настолько быстро, что у меня сложилось впечатление, будто я плыву в беспрерывном потоке метеоров. Они были невидимы до тех пор, пока не оказывались совсем рядом со мной; ибо они сияли только отраженным солнечным светом, и появлялись лишь на мгновение в форме полосок света, словно огни пролетающего мимо скорого поезда. С некоторыми я сталкивался лбом, но это не имело для меня никаких последствий. Один огромный асимметричный камень, размером с дом, основательно испугал меня. Сверкающая масса, словно девятый вал поднялась у меня перед глазами (за какую-то долю секунды я успел разглядеть ее грубую бугристую поверхность) и поглотила меня. Вернее я догадался, что она поглотила меня, поскольку я прошел сквозь нее так быстро, что не успел опомниться, как она осталась позади.
      Очень скоро Земля стала всего лишь одной из звезд. Я говорю «скоро», но, на самом деле, я полностью утратил ощущение времени. Я не различал ни минут, ни часов, а может быть, даже и дней и недель.
      Несмотря на то, что я по-прежнему пытался собраться с мыслями, я обратил внимание, что уже вышел за пределы орбиты Марса и мчусь в потоке астероидов. Некоторые из этих маленьких планет теперь находились настолько близко, что выглядели большими звездами, плывущими через созвездия. Некоторые из них, прежде чем исчезнуть позади меня, продемонстрировали мне свои полукруглые выпуклые формы.
      Уже и Юпитер, находившийся далеко впереди меня, становился все ярче и менял свое расположение среди неподвижных звезд. Огромный шар теперь выглядел диском, который вскоре был уже больше съеживающегося Солнца. Четыре его главных спутника напоминали плавающие вокруг него маленькие жемчужины. Из-за облачности поверхность планеты казалась куском бекона, исполосованного прожилками сала. Облака закрыли всю окружность планеты. Я приблизился к планете вплотную и миновал ее. Из-за невероятной толщины ее атмосферы было невозможно определить границу между ночью и днем – они просто слились в одно целое. Кое-где на ее восточном неосвещенном полушарии я заметил области размытого красноватого света. Вероятно, это сквозь плотные облака пробивался свет пламени вулканических извержений.
      Через несколько минут, а может быть лет, Юпитер снова стал просто звездой, а затем затерялся в сиянии уменьшившегося в размерах, но все еще сверкающего Солнца. На моем пути больше не было внешних планет, но вскоре я сообразил, что уже далеко вышел даже за пределы орбиты Плутона. Теперь Солнце было просто самой яркой из звезд, удалявшихся от меня.
      Наконец-то пришло время заволноваться. Я не видел ничего, кроме звездного неба. Большая Медведица, Кассиопея, Орион, Плеяды дразнили меня своими хорошо знакомыми, но очень далекими очертаниями. Солнце было всего лишь одной из ярких звезд. Ничего не изменилось. Неужели я был обречен вечно болтаться в космосе, превратившись в бесплотную точку обзора? Может я умер? Может это было наказанием за мою бесплодную жизнь? Может быть наказание за несостоятельность заключалось в том, чтобы навечно отстранить меня от человеческих дел, страстей и предубеждений?
      Усилием воображения я вернулся на вершину холма в своем пригороде. Я увидел наш дом. Открылась дверь. На участок двора, освещенный горящей в холле лампой, вышла жена. Какую-то минуту она постояла, оглядываясь, а потом вернулась в дом. Но все это было только в моем воображении. На самом деле, вокруг были одни только звезды.
      Через некоторое время я заметил, что Солнце и расположенные рядом с ним звезды приобрели красноватый оттенок. Те же, что располагались на противоположном полюсе небес, были светло-голубого цвета. Объяснение этому странному феномену пришло мне в голову совершенно неожиданно. Я перемещался настолько быстро, что свет просто не мог не реагировать на мое перемещение. Волнам, следующим со мной в одном направлении, требовалось много времени, чтобы догнать меня. Поэтому они представлялись мне более медленными пульсациями, чем на самом деле – вот почему я видел их в красном цвете. Те волны, которые шли мне навстречу, были сконцентрированными и укороченными, и потому я видел их в голубом свете.
      Очень скоро небеса представляли собой совершенно необычное зрелище, потому что все звезды, располагавшиеся за мной, были темно-красного цвета, а звезды впереди меня, – фиолетового. Рубины – за мной, аметисты – впереди меня. Вокруг рубиновых созвездий были разбросаны топазы, а вокруг аметистовых – сапфиры. По обе стороны от меня небесные светила имели привычную белизну бриллиантов. Поскольку я путешествовал почти на галактическом уровне, то обруч Млечного Пути по обе стороны от меня был белым, сзади – красным, а впереди – фиолетовым. Очень скоро звезды, располагавшиеся непосредственно впереди и позади меня, потускнели, а потом исчезли, оставив в небесах две беззвездные дыры, каждая из которых была окружена ореолом разноцветных звезд. По всей видимости я все еще набирал скорость. Свет звезд, располагавшихся впереди и позади меня, теперь доходил до меня в формах, недоступных человеческим органам зрения.
      По мере того, как увеличивалась скорость моего движения, две беззвездные, окаймленные цветной бахромой дыры впереди и позади меня продолжали поглощать зону нормальных звезд, расположенную по обе стороны от меня. Теперь я стал замечать среди них какое-то движение. Из-за моего перемещения казалось, что ближайшие звезды плывут на фоне звезд, более удаленных. Скорость их движения увеличивалась до тех пор, пока в течение какой-то минуты все небо не было исполосовано летящими звездами. Затем все исчезло. Видимо, моя скорость была настолько велика в сравнении со скоростью звезд, что свет ни одной из них не мог меня достичь.
      Хотя теперь, наверное, я перемещался со скоростью, превышающей скорость света, мне казалось, что я плаваю на дне глубокого спокойного колодца. Безликая тьма, полное отсутствие каких-либо ощущений ужасали меня, если только можно назвать «ужасом» отвращение и дурные предчувствия, которые я испытывал безо всяких физических проявлений ужаса: дрожи, потливости, учащенного дыхания и сердцебиения. Несчастный от жалости к себе, я отчаянно хотел вернуться домой, отчаянно хотел еще раз увидеть лицо той, кого я знал лучше всех. В своем воображении я видел, как она сидит у камина и шьет, а по ее лбу пролегла маленькая морщинка беспокойства. Я подумал о том, не лежит ли в зарослях вереска мое бездыханное тело. Найдут ли его там поутру? Как она перенесет столь большую перемену в своей жизни? Разумеется, она не подаст виду, но она будет страдать.
      Но даже в тот момент, когда я отчаянно протестовал против распада нашего драгоценного микроскопического сообщества, я чувствовал: что-то внутри меня, мой дух, явно не хочет прекращать это удивительное путешествие. Не могу сказать, что моя привязанность к знакомому мне миру людей могла быть хоть на мгновение поколебленной жаждой приключений. Я был слишком большим домоседом, чтобы искать на свою голову опасностей и неудобств. Но моя робость была побеждена осознанием того, что судьба предоставляет мне возможность не только исследовать физические глубины вселенной, но и узнать, какую именно роль в звездном мире играют жизнь и разум. Мною овладело острое желание познать значимость человека или каких-либо человекоподобных существ, в масштабах космоса. Наше домашнее сокровище – бесстрашно призывающая весну маргаритка, растущая на обочине скучной дороги современной жизни, – заставило меня с удовольствием пуститься в это странное путешествие. Ведь я мог обнаружить, что вселенная – это не покрытая пылью и пеплом равнина с торчащими тут и там пеньками жизни, а бескрайнее поле цветов, простирающееся за пределами жарящейся на Солнце свалки под названием Земля.
      Был ли человек на самом деле тем, чем он иногда желает быть, – все разрастающейся точкой космического духа, по крайней мере, в его временном аспекте? Или он был одной из миллионов разрастающихся точек? Или человечество занимает во вселенной такое же место, какое занимают крысы в кафедральном соборе? И что является истинной функцией человека – сила, любовь, мудрость, поклонение, или все вместе взятое? А может быть, идея функции (цели) не имеет для космоса никакого значения? Я мог бы ответить на все эти очень серьезные вопросы. Кроме того я это определил для себя: я должен получить более ясное представление и выработать правильное отношение к тому, что принуждает нас к поклонению.
      Теперь я казался своему раздувшемуся от сознания собственной значимости «я» не отдельной, жаждущей славы личностью, а посланником человечества, щупальцем, которым живой человеческий мир шарил в космосе, пытаясь отыскать себе подобных. Я должен был идти вперед любой ценой, даже если в результате этого должна была безвременно оборваться моя банальная земная жизнь, моя жена стать вдовой, а дети – сиротами. Я должен был идти вперед; и однажды, даже если это межзвездное путешествие затянется на века, я должен вернуться назад.
      Сейчас, действительно вернувшись на Землю после самых удивительных приключений и оглядываясь на этот период восторга, я с печалью думаю о том, какой контраст между тем духовным сокровищем, которое я хотел передать своим братьям – землянам, и истинным результатом моих трудов. Вероятно, причиной моей неудачи является то, что приняв брошенный судьбой вызов, я принял его с внутренней опаской. Сейчас я понимаю, что страх и жажда уюта ослабили силу моей воли. Моя решимость, несмотря на всю ее внешнюю твердость, все-таки оказалась хрупкой. Храбрость слишком часто изменяла мне, уступая место тоске по моей родной планете. Во время путешествия у меня снова и снова возникало ощущение, что из-за своих робости и занудства, я упускаю наиболее важный аспект происходящих событий.
      Даже во время моих странствий я осознал только малую долю того, что было мною пережито; а ведь тогда моим природным способностям пришли на помощь существа, в своем развитии значительно превышающие человека (об этом речь пойдет ниже). Сейчас, когда я снова нахожусь на своей родной планете и подобной помощи мне ждать не приходится, я не могу припомнить даже большую часть приобретенных мною знаний. И потому мой рассказ, повествующий о самом далеком из путешествий, когда-либо предпринятых человеком, все-таки нельзя считать более достоверным, чем любую бестолковую болтовню, порожденную разумом, свихнувшимся от столкновения с непостижимыми для него вещами.
      Возвращаюсь к своему рассказу. Я не знаю, сколько времени я провел в споре с самим собой, но вскоре после того, как я принял решение, абсолютная тьма была снова пронизана звездами. Я явно пребывал в состоянии покоя, поскольку со всех сторон я видел звезды, и все они были нормального цвета.
      Но со мной произошла таинственная перемена. Я вскоре обнаружил, что приблизиться к какой-либо звезде я могу одним лишь усилием воли и со скоростью, во много раз превышающей скорость света. Мне было хорошо известно, что с физической точки зрения это совершенно невозможно. Ученые уверили меня, что движение со скоростью, превышающей скорость света, не имеет никакого смысла. Стало быть, заключил я, мое движение – это мысленный, а не физический феномен, дающий мне возможность поочередно занимать разные точки обзора, не прибегая при этом к физическим средствам передвижения. Кроме того, мне представлялось само собой разумеющимся, что свет, в настоящее время излучаемый звездами, не был нормальным, физическим светом; я обратил внимание, что мои новые скоростные средства передвижения никак не влияют на цвет звезд. Как бы быстро я не двигался, они оставались все теми же бриллиантами, хотя цвет их становился несколько более ярким и насыщенным, чем обычно.
      Как только я убедился, что обладаю новыми возможностями передвижения, я тут же лихорадочно принялся ими пользоваться. Я сказал себе, что отправляюсь в экспедицию, целью которой являются астрономические и метафизические исследования. Но мое желание вернуться на Землю, уже сместило мои ориентиры. Оно совершенно напрасно нацелило меня на поиск каких-то планет, похожих на Землю.
      Недолго думая, я выбрал самую яркую из ближайших звезд и направился к ней. Мое движение было таким стремительным, что меньшие по размерам и более близкие светила пронеслись мимо меня, как метеоры. Я приблизился к огромному Солнцу, совершенно не ощущая его жара. Несмотря на ослепляющий свет, своим волшебным зрением я сумел разглядеть на его веснушчатой поверхности группы огромных темных солнечных пятен, каждое из которых было ямой, в которую можно было сбросить дюжину таких планет, как Земля. Уродливые наросты хромосферы, расположившиеся вдоль края звезды, напоминали огненные деревья, плюмажи и доисторических чудовищ, поднимающихся на задние лапы или взлетающих в воздух, которым все, что существовало на этом шаре, было слишком маленьким. За ними бледная пленка короны рассеивала тьму. Огибая звезду в гиперболическом полете, я отчаянно искал планеты, но не нашел ни одной. Со всей тщательностью я возобновил поиски, то удаляясь от звезды, то приближаясь к ней. Если описывать широкую дугу, то легко можно проглядеть такой маленький объект, как Земля. Я не нашел ничего, кроме метеоров и нескольких незначительных комет. Мое разочарование было таким сильным еще и потому, что эта звезда очень напоминала хорошо мне знакомое Солнце. В душе я надеялся найти не какую-то там планету, а именно Землю.
      В очередной раз я погрузился в океан космоса, направляясь к другой близлежащей звезде. И в очередной раз меня ждало разочарование. Я увидел еще одну одинокую печь.
      Возле нее тоже не витало никаких маленьких зернышек, приютивших у себя жизнь.
      Теперь я уже метался от звезды к звезде, словно собака, потерявшая своего хозяина. Я мчался то сюда, то туда, стремясь найти Солнце с планетами, а на одной из этих планет – свой дом. Я тщательно обследовал множество звезд, но еще большее количество миновал не задерживаясь, сразу поняв, что они слишком велики, молоды и слабы, чтобы быть земным светилом. Некоторые из них были тускло-красными гигантами размерами, превышающими орбиту Юпитера; некоторые, меньшего размера, сияли, как тысяча Солнц, и были голубого цвета. Когда-то мне сказали, что наше Солнце является средним по всем показателям, но сейчас я обнаружил, что молодых гигантов гораздо больше, чем сморщившихся, желтоватых светил «среднего возраста». Должно быть, я забрел в область более позднего сжатия звезд.
      Я обратил внимание на огромные, как созвездия, затмевающие звездные потоки облака пыли, а также на полосы светящегося бледным огнем газа, которые иногда светились сами по себе, а иногда просто отражали свет звезд. Зачастую эти облака-континенты прятали в себе множество жемчужин неясного света – эмбрионы будущих звезд.
      Я рассеянно понаблюдал за тем, как звезды разбившись на двойки, тройки и четверки более или менее равных партнеров, вальсируют, сжимая друг друга в объятиях. Один только раз я натолкнулся на пару, в которой один партнер размерами не превышал Землю, но был массивен и сиял, как большая звезда. Кое-где в этой области галактики я натолкнулся на печально дымящиеся умирающие звезды; а кое-где я увидел покрытые коркой погасшие мертвые светила. Эти звезды я мог увидеть, только сильно приблизившись к ним, да и то не очень ясно, потому что они были освещены только отраженным светом небес. Я приближался к ним ровно настолько, насколько это было необходимо, потому что в моем безумном стремлении к Земле они не представляли для меня никакого интереса. Более того, мой разум цепенел при появлении этих предвестников вселенской смерти. Впрочем, я утешился тем, что их было очень немного.
      Я не нашел ни одной планеты. Я хорошо знал, что любая планета своим рождением обязана мощному сближению двух или более звезд, и что такие события должны быть большой редкостью. Я напомнил себе, что сопровождаемые планетами звезды должны встречаться в галактике не чаще, чем драгоценные камни в песке морского пляжа. Каковы же были мои шансы найти одну из них? Я начал терять веру. Меня ужасно угнетало это кошмарное царство тьмы и неприветливых огней, эта безбрежная пустота, столь скудно украшенная мерцающими звездами, эта колоссальная бесполезность всей вселенной. В довершение всего, начала давать сбои моя способность к передвижению. Я передвигался между звездами с очень большим усилием, все медленнее и медленнее. Вскоре я обнаружил, что вишу в пространстве, словно бабочка в коллекции натуралиста; но в этой коллекции я был обречен вечно быть единственным экземпляром. Да, вне всякого сомнения, это был мой очень необычный Ад.
      Я взял себя в руки. Я напомнил себе, что даже если мне и уготовлена такая судьба, то это все равно не имеет большого значения. Земля прекрасно могла обойтись и без меня. И даже если нигде в космосе больше не существовало никакого живого мира, Земля-то жила и могла дорасти до более полноценной жизни. И пусть я потерял свою родную планету, но этот, любимый мною мир, по-прежнему оставался реальным. Кроме того, я ведь совершал волшебное путешествие, и если волшебства будут продолжаться, то я вполне могу натолкнуться на какую-то другую Землю. Я вспомнил, что совершаю великое паломничество и в этом звездном мире являюсь эмиссаром человечества.
      Как только ко мне вернулась отвага, я тут же вновь обрел способность к передвижению. По всей видимости она была непосредственно связана с мужественным и самоотверженным образом мышления. Жалость к самому себе и стремление вернуться на Землю заблокировали ее.
      Приняв решение исследовать другой район галактики, где могло быть больше старых звезд, а, значит, было больше шансов отыскать другие планеты, я направился к отдаленной и многочисленной группе светил. По неяркости свечения отдельных пятнышек, составлявших этот шар света, я догадался, что они находятся на очень большом удалении друг от друга.
      Снова и снова я путешествовал во тьме. Поскольку я ни разу не отклонился от намеченного мною маршрута, то, проплывая по океану космоса, я ни разу не приблизился ни к одной звезде настолько, чтобы увидеть ее, как диск. Небесные светила равнодушно проплывали мимо меня, словно огни далеких кораблей. В результате этой вылазки, в ходе которой я утратил всякое ощущение времени, я оказался в галактическом ущелье – огромной, лишенной звезд пустыне – прорехе между двумя звездными потоками. Млечный Путь окружал меня со всех сторон и куда ни глянь, всюду лежала обычная пыль далеких звезд; но здесь не было никаких огней, за исключением далекой горсточки светящихся зерен, к которой я и устремился.
      При виде этого чужого неба я снова ощутил беспокойство, вызванное моей все усиливающейся тоской по дому. Когда я видел там, за самыми далекими звездами нашей галактики, маленькие пятнышки, каждое из которых было иной галактикой – я испытывал почти облегчение; это напоминало мне о том, что, несмотря на сказочную скорость и прямизну моего передвижения, я по-прежнему находился в пределах своей родной галактики, внутри той же самой маленькой клеточки космоса, в которой жила и она, подруга моей жизни. Кстати, я был удивлен, что очень многие иные галактики были видны невооруженным глазом, и что самая большая из них была бледным, туманным пятном, чуть большим, чем Луна на земном небе.
      Если, несмотря на все мое перемещение в пространстве, внешний вид далеких галактик оставался неизменным, то расположенная впереди меня гроздь звезд явно увеличивалась в размере. Вскоре после того, как я окончательно пересек великую пустоту между двумя звездными потоками, эта гроздь предстала передо мной в виде огромного облака бриллиантов. Прошло еще немного времени, и я миновал один из самых насыщенных ее участков. Потом она развернулась передо мной, покрыв все небо впереди меня своими близко расположенными друг к другу огнями. Когда корабль приближается к порту, он встречает другие корабли. Так и я миновал одну звезду за другой. Когда я проник в самое сердце облака, я оказался на участке, гораздо более насыщенном, чем все те, на которых я побывал до того. Со всех сторон сверкали солнца, и многие их них выглядели гораздо ярче, чем Венера на земном небе. Я испытывал восторг путешественника, который, переплыв океан, вечерней порой входит в порт, и видит вокруг огни большого города. Я сказал себе, что на таком перенасыщенном участке могло произойти немало сближений звезд, и могли быть образованы многие планетные системы.
      Я снова принялся искать «зрелые» звезды солнечного типа. До сих пор мне попадались только молодые гиганты, размером с целую солнечную систему. Потратив некоторое время на поиски, я обнаружил несколько подходящих звезд, но планет возле них не было. Кроме того, я обнаружил много двойных и тройных звезд, описывающих свои не поддающиеся вычислению орбиты; а также огромные континенты газа, в которых образовывались новые звезды.
      После долгих поисков, я наконец-то нашел планетную систему. В безумной надежде я кружил среди этих миров; но все они были больше Юпитера и расплавлены. И снова я метался от звезды к звезде. Я исследовал, должно быть, многие тысячи звезд, но все напрасно. Разочарованный и одинокий, я покинул это облако. Оно осталось у меня за спиной, превратившись в одуванчик, на котором сверкало несколько капелек росы. Находившаяся впереди меня полоса тьмы заслонила отрезок Млечного Пути и соседствующие с ним звездные участки. Только несколько ближайших светил лежали между мной и непроницаемой тьмой. Волнистые края этого огромного облака газа или пыли были обозначены скользящими лучами притаившихся за ним ярких звезд. Это зрелище вызвало у меня жалость к самому себе; очень часто, выйдя вечером из дому, я наблюдал, как лунный свет именно так серебрил края туч. Но облако, находившееся в данный момент передо мной, возможно, поглотило не просто целые миры, и не просто бесчисленные планетные системы, но также и целые созвездия.
      Мужество в очередной раз покинуло меня. В приступе трусости я пытался закрыть глаза. Но у меня не было ни глаз, ни ресниц. Я был бесплотной, блуждающей точкой обзора. Я старался вызвать в воображении интерьер своего дома с задернутыми шторами и пляшущими в камине язычками пламени. Я пытался убедить себя, что все это ужасное царство тьмы, безграничных пространств и неприветливого света является лишь сном, что я просто задремал у камина и в любой момент могу проснуться, а она отложит свое шитье, прикоснется ко мне и улыбнется. Но я по-прежнему был пленником звезд.
      Силы покидали меня, но все же я снова отправился на поиски. И после того, как я блуждал от звезды к звезде в течение дней, а, может быть и лет, а может и столетий – или какой-то ангел-хранитель направил меня к одной звезде солнечного типа; расположившись в ее центре, я огляделся и заметил маленькую точку света, которая двигалась вместе со мной на фоне разукрашенного неба. Когда я бросился к ней, я обнаружил еще одну, а потом и еще. Да, это действительно была планетарная система, похожая на мою собственную. Руководствуясь только своими человеческими соображениями, сразу принялся искать среди этих миров тот, что был более всего похож на мою Землю. К моему удивлению такая планета появилась. Ее диск взметнулся впереди меня, а может и подо мной. Ее атмосфера явно была менее плотной, чем атмосфера нашей земли, потому что мне были хорошо видны очертания незнакомых материков и океанов. Как и на Земле, в темном море отражалось сверкающее солнце. Кое-где виднелись белые облака, плывущие над морями и сушей, которая, как и на моей родной планете, была коричневой и зеленой. Но даже с этой высоты я заметил, что, в отличие от земной, здешняя зелень была более насыщенной и имела более голубой оттенок. Я заметил также, что на этой планете размеры суши превышали размеры океана, а центральные части огромных континентов были заняты, в основном, ослепительно белыми пустынями.

ГЛАВА 3
Другая Земля

1. На другой Земле

      Когда я медленно спускался к поверхности этой маленькой планеты, я поймал себя на том, что ищу землю, в чем-то похожую на Англию. Но как только это пришло мне в голову, я тут же напомнил себе, что условия на этой планете должны совершенно отличаться от земных, и что у меня немного шансов встретив здесь каких-либо разумных существ. А если такие существа и есть здесь, то мне будет чрезвычайно трудно найти с ними общий язык. Может быть это будут огромные пауки или живое ползающее желе. Есть ли у меня надежда на установление контакта с подобными монстрами?
      Покружив наугад некоторое время над тонкими облаками и над лесами, над пестрыми равнинами и прериями, над ослепительными пространствами пустынь, я выбрал приморский край с умеренным климатом – ярко-зеленый полуостров. Когда я почти достиг поверхности земли, я увидел удивительно зеленую страну. Вне всякого сомнения, она была покрыта растительностью, очень похожей на нашу, но сильно отличающейся в деталях. Толстые или даже шарообразные листья напоминали мне флору наших пустынь, но стебли здесь были тонкими, как проволока. Пожалуй, наиболее потрясающей особенностью здешней растительности был ее цвет – насыщенный сине-зеленый – цвет виноградников, удобряемых медным купоросом. Впоследствии я узнал, что растения этого мира действительно научились защищать себя посредством сернокислой меди от микробов и насекомых-вредителей, в прошлом опустошивших эту довольно сухую планету.
      Я проскочил над переливающейся красками прерией, заросшей кустами цвета берлинской лазури. Небо здесь также приобрело насыщенный синий цвет, встречающийся на нашей Земле только на больших высотах. По небу плыли низкие, но перистые облака, структуру которых я объяснил для себя разреженностью здешней атмосферы. Такое мнение сложилось у меня на основании того, что немало звезд задержалось на почти ночном небе. Хотя мой спуск происходил летним утром, все открытые поверхности были интенсивно освещены. Тени от ближайших кустов были почти черными. Некоторые удаленные объекты, похожие на дома, но представляющие собой, вероятно, обычные скалы, были словно заретушированы белой краской или краской цвета слоновой кости. Тем не менее, пейзаж впечатлял неземной фантастической красотой.
      Я – бескрылое существо, научившееся летать, – скользил над поверхностью планеты, над полянами, каменистыми участками, вдоль речных берегов. Вскоре я оказался над довольно обширным участком суши, покрытым аккуратными, параллельными рядами растений, похожих на папоротники. Под листьями этих растений висели огромные гроздья орехов. Нельзя было представить себе, что эта, выстроившаяся как на парад, армия растений не была порождением разума. А может это был природный феномен, не встречающийся на моей планете? Мое удивление было настолько велико, что способность к передвижению, всегда реагирующая на мое эмоциональное состояние, снова начала давать сбои. Меня бросало в воздухе из стороны в сторону, как пьяного. Собравшись, я, покачиваясь, полетел над разлинеенным полем в направлении довольно большого объекта, расположенного в некотором отдалении от меня, за полосой голой земли. Прошло немного времени, и я пришел в изумление – объект оказался плугом! Это было довольно странное орудие труда, но ошибки быть не могло – это был ржавый, вне всякого сомнения сделанный из железа, плуг. У него имелись две железные ручки и цепи, предназначенные для тягловых животных. Мне было очень трудно поверить, что от Англии меня отделяют сотни световых лет. Оглядевшись, я безошибочно узнал выбитую колесами повозок колею, а потом увидел зацепившуюся за куст рваную грязную тряпку. Но над моей головой было неземное небо, на котором и в полдень были видны звезды.
      Я полетел над дорогой, пролегавшей через странный кустарник: большие, толстые, загнутые к низу листья были украшены по краям плодами, напоминавшими вишни. За поворотом дороги я неожиданно натолкнулся на человека. Вернее, поначалу моим изумленным и уставшим от звезд глазам показалось, что они видят человека. Если бы на этой ранней стадии я понял природу сил, контролирующих мои приключения, то я бы не, удивился, что это создание похоже на человека. Воздействовавшие на меня силы, которые я опишу ниже, позволили мне, прежде всего открывать миры, наиболее похожие на мой собственный. А пока читатель может понять изумление, в которое меня повергла эта встреча.
      Я всегда считал, что человек – существо уникальное. Его породило непостижимо сложное стечение обстоятельств, и невозможно было представить, что такое стечение обстоятельств может повториться где-нибудь во вселенной. И вот пожалуйста, на первой же встреченной мною планете, я натыкаюсь на обыкновенного крестьянина. Приблизившись, я увидел, что он не так уж и похож на земного человека, как это показалось мне на расстоянии. И все же это был человек. Неужели Бог заселил всю вселенную существами, созданными по нашему образу и подобию? Может быть, он создал и нас по своему образу и подобию? Это было невероятно. То, что я задавал себе подобные вопросы, было доказательством возмущения моего разума.
      Поскольку я был всего лишь бесплотной точкой обзора, я мог наблюдать за чем угодно, оставаясь невидимым. Существо шагало по дороге, а я парил рядом с ним. Оно было двуногим, прямоходящим и определенно человекоподобным. Я не мог измерить его рост, но он должен был примерно соответствовать земным стандартам. По крайней мере, это существо было не ниже карлика и не выше рослого человека. «Человек» был очень худым. Ноги у него были почти как у птицы. Они были облачены в узкие штаны из грубой ткани. Торс его был обнажен. Его непропорционально большая грудная клетка была покрыта косматыми зеленоватыми волосами. Руки у него были короткими, но очень мощными, а на плечах бугрились огромные мускулы. Кожа у него была смуглая, с красноватым оттенком, и покрыта густым зеленоватым пушком. Выглядел этот человек довольно странно, потому что строение всех его мускулов, жил и суставов совершенно отличалось от нашего. Шея у него была забавная – длинная и гибкая. На этой шее раскачивалась голова, а, если точнее, – череп с торчащими во все стороны зелеными волосами. Вполне человеческие глаза мерцали под косматыми бровями. Рот у него был странным – губы капризно выпячены вперед, словно он что-то насвистывал. Между глазами, вернее над ними, располагалась пара постоянно подрагивающих лошадиных бровей. Переносица шла от ноздрей до самой макушки, словно бугор на покрытом зеленой травой поле. Ушей не было видно. Позднее я узнал, что органы слуха находятся в ноздрях.
      Не было никаких сомнений: хотя эволюция на этой, похожей на Землю, планете пошла путем, на удивление сходным с нашим, между ними, однако, существовало немало различий.
      У незнакомца имелись не только ботинки, но и перчатки, изготовленные, похоже, из невыделанной кожи. Ботинки были поразительно невысокими. Позднее я узнал, что ступни людей этой расы, которых я назвал «Другими Людьми», были похожи на ступни страуса или верблюда. Три больших пальца были сросшимися. Вместо пятки был еще один, широкий и короткий палец. Руки не имели ладоней. С каждой свисала гроздь из трех хрящеватых указательных пальцев и одного большого.
      Когда я писал эту книгу, то ставил себе задачу не рассказывать о своих приключениях, а дать читателю некоторое представление об увиденных мною мирах. А потому я не буду в подробностях рассказывать о том, как я внедрился в ряды «Других Людей». Достаточно будет и нескольких слов. Я наблюдал за этим сельским тружеником и через некоторое время меня странным образом стала угнетать мысль о том, что он совершенно не подозревает о моем присутствии. Я до боли ясно осознал, что целью моего путешествия являются не только научные наблюдения, но и установление умственного и духовного контакта с другими мирами, чтобы взаимно обогатить друг друга. Но как я смогу это сделать, если не овладею каким-нибудь способом связи? Только после того, как я последовал за своим спутником в его дом и провел некоторое время в круглой, каменной хижине, покрытой обмазанной глиной соломой, – только тогда я обрел способность проникать в его разум, видеть его глазами, чувствовать его органами чувств, воспринимать его мир так, как он воспринимал его, следить за ходом его мыслей и эмоциональной жизнью. И только много позже, когда я пассивно «просуществовал» во многих представителях этой расы, я научился уведомлять их о своем присутствии и даже вести со своими «хозяевами» внутренние беседы.
      Такого рода внутреннее «телепатическое» общение, которым, впоследствии я пользовался во всех моих странствованиях, было поначалу трудным, неэффективным и болезненным. Но со временем я научился полностью жить ощущениями своего «хозяина» и при этом сохранять свою индивидуальность, свой критический разум, свои желания и опасения. Только после того, как мой «хозяин» осознал мое присутствие внутри себя, он смог особым усилием воли хранить от меня в тайне какие-то свои мысли.
      Стоит ли удивляться, что чужой разум поначалу показался мне совершенно непостижимым. При сходности серьезных ситуаций, ощущения «Других Людей» отличались от моих собственных. Мне были чужды их мысли, эмоции и чувства. Свойственный им образ мышления, наиболее распространенные среди них концепции, были продуктом незнакомого мне исторического процесса, и выражались языком, уводящим незаметно земной разум в неправильном направлении.
      Я провел на Другой Земле много «других лет», переселяясь из мозга в мозг, из страны в страну, но ясное представление о психологии «Других Людей» и их истории я получил только тогда, когда повстречал одного из их философов, – пожилого, но все еще полного сил человека, эксцентричные взгляды которого помешали ему занять высокое положение в обществе. Большинство моих хозяев, осознав мое присутствие внутри себя, воспринимало меня либо как злого духа, либо как божьего посланника. Впрочем, люди с более сложным мышлением считали эту ситуацию просто болезнью, проявлением их собственного безумия. А потому они немедленно обращались к местному психиатру. Примерно после года (в соответствии с местным календарем) горького одиночества среди разумных существ, отказывавшихся видеть во мне человека, мне повезло: я натолкнулся на этого философа. Один из моих «хозяев», жаловавшийся на то, что слышит «голоса из потустороннего мира», обратился к старику за помощью. Бваллту, ибо приблизительно так звали этого философа (двойное «л» произносилось примерно так, как оно произносится в Уэльсе), «излечил» беднягу, предложив мне воспользоваться гостеприимством его разума, где, как он выразился, с удовольствием развлечет меня. Я испытывал невероятную радость от того, что наконец-то встретил существо, которое признало во мне человеческую личность.

2. Суетный мир

      Мне нужно описать столько важных отличий этого мирового сообщества, что я не могу уделить много времени рассказу о самой этой планете и заселяющей ее расе. Здешняя цивилизация достигла той стадии развития, которая была мне хорошо знакома. Меня постоянно удивляло это сочетание сходства и различий. Путешествуя по планете, я обнаружил, что земледелие распространено в большинстве подходящих для этого районов, а многие страны достигли высокого уровня развития промышленности. В прериях паслись и резвились огромные стада похожих на млекопитающих созданий. Большие млекопитающие или «квазимлекопитающие», паслись на лучших пастбищах. Они давали мясо, молоко и шкуры. Я назвал их «квазимлекопитающими», потому что хотя они и были живородящими, у них не было сосков. Жвачка, химически обработанная еще в животе матери, выплевывалась в рот детеныша в виде струи уже переваренной жидкости. Таким же образом свое потомство кормили и человекоподобные матери.
      Наиболее распространенным средством передвижения на «Другой Земле» были паровозы, но поезда были настолько велики, что казались пришедшими в движение городскими кварталами. Вероятно такое развитие железнодорожного транспорта объяснялось огромным количеством и протяженностью пустынь. Время от времени я путешествовал по здешним немногочисленным и небольшим океанам на пароходах, но в целом, морской транспорт был довольно отсталым. Винт был неизвестен, и пароходы приводились в движение колесами. Двигатели внутреннего сгорания применялись в автомобилях и движущихся средствах, предназначенных для пустыни. Из-за разреженной атмосферы авиация развивалась мало. Но ракеты использовались для пересылки почты на большое расстояние и для бомбардировки удаленных объектов противника во время войны. Переход к аэронавтике мог состояться в любой момент.
      Мой первый визит в столицу одной из великих империй «Другой Земли» стал для меня событием знаменательным. Все вокруг было одновременно и знакомым, и чужим. Были улицы, магазины со множеством витрин, здания контор. Город был старым, и его узкие улицы были настолько забиты автомобилями, что прохожие перемещались по специальным мостикам, подвешенным на уровне второго этажа вдоль и поперек улиц.
      Плывшая по этим мостикам толпа была так же разнообразна, как толпы на улицах наших городов. Мужчины носили полотняные рубашки и брюки, удивительно похожие на европейские, с той лишь разницей, что аккуратные люди делали складку вдоль бокового шва штанины. Женщины, такие же безгрудые и ноздреватые, как и мужчины, отличались от последних более вытянутыми в трубочку губами, биологическая функция которых заключалась в том, чтобы передавать пищу ребенку. Вместо юбок они носили зеленые блестящие колготки и маленькие панталоны ярких расцветок. Мне такое непривычное одеяние показалось вульгарным. Летом эти существа обоего пола часто показывались на улице голыми по пояс; но они всегда носили перчатки.
      Впрочем, здесь было полно индивидуумов, которые, несмотря на всю свою странность, по сути своей были такими же людьми, как и жители Лондона. Они совершенно спокойно занимались своими личными делами, даже не подозревая о том, что пришедший из другого мира наблюдатель считает их очень смешными: это отсутствие лба, большие, высоко задранные подрагивающие ноздри, удивительно человеческие глаза, капризно надутые губы. Я разглядывал их, живых и деловитых, идущих за покупками, пялящихся в небо, разговаривающих друг с другом. Дети дергали матерей за руки. Сгорбленные белобородые старики опирались на палки. Молодые люди косились на молодых женщин. Обеспеченных людей было легко отличить от их менее удачливых собратьев по более новой и богатой одежде, по более уверенному, а иногда и высокомерному поведению.
      Как я могу всего на нескольких страницах описать своеобразный характер этого кипучего и сложного мира, так отличающегося от моего собственного и в то же время так на него похожего? Здесь, как и на моей планете, постоянно рождались дети. Здесь, как и там, они требовали пищи, а вскоре и общения. Они узнавали, что такое боль, страх, одиночество и любовь. Они вырастали, и их характер формировался в зависимости от доброжелательного или жесткого отношения к ним собратьев. Они были либо хорошо воспитаны, щедры, разумны, либо умственно искалечены, обозлены, тупо мстительны. Все они, как один, отчаянно жаждали блаженства истинной общности; но только очень узкому, может быть, даже более узкому, чем в моем мире, кругу удавалось найти нечто большее, чем ее быстро исчезающее очарование. Они жили стаей и умирали в стае. Если они испытывали физический или умственный голод, то сходили от этого с ума, они дрались друг с другом за добычу и разрывали друг друга на части. Иногда некоторые из их останавливались и спрашивали: имеет ли происходящее какой-либо смысл. После этого можно было ожидать словесной перепалки, но не вразумительного ответа. Затем, пройдя свой путь от рождения до смерти, – неуловимое мгновение космического времени, – они исчезали.
      Эта планета была по сути своей Землей и породила такую же человеческую расу, хотя несколько иную, чем род человеческий, населяющий нашу Землю. Ее континенты были так же разнообразны, как и континенты нашей планеты, и населены они были таким же разношерстным народом, как и Homo Sapiens. Всем проявлениям духа, имевшим место в нашей истории, можно было найти эквивалент и в истории «Других Людей». Здесь были свои Средневековье и Век Просвещения, периоды прогресса и регресса, цивилизации, озабоченные только материальными ценностями, и цивилизации, обращенные к интеллекту, эстетике и духовности. Здесь были свои «восточные» и «западные» расы. Здесь были империи, республики и диктатуры. И, тем не менее, все было не так, как на Земле. Разумеется, многие различия были чисто внешними; но было и коренное отличие, суть которого я понял далеко не сразу, и от разговора о котором я пока что воздержусь.
      Мне следовало начать с биологии «Других Людей». В основе своей, их природа была схожа с нашей. Как и мы, они могли испытывать гнев, страх, ненависть, нежность, любопытство и так далее. Их органы чувств не очень отличались от наших, с той лишь разницей, что они меньше воспринимали цвет и больше форму. Когда я смотрел на ослепительные краски «Другой Земли» их глазами, эти краски казались мне довольно тусклыми. Слух у них тоже был слабоват. Хотя их органы слуха, так же, как и наши, могли улавливать даже негромкие звуки, – различали они их очень слабо. Музыки в нашем понимании в этом мире не существовало.
      Зато они обладали потрясающе острыми обонянием и способностью чувствовать вкус. Эти существа ощущали вкус не только с помощью своего рта, но также своими влажными черными руками и ступнями. Значит, у них была способность чрезвычайно остро чувствовать свою планету. Вкус металла и дерева, кислых и сладких почв, камней, бесчисленные резкие или едва различимые вкусовые качества растений, сминаемых босыми ногами, – все это представляло собой целый мир, неведомый земному человеку.
      Их гениталии также были снабжены органами вкуса. Мужчины и женщины отличались другу от друга определенными химическими характеристиками, которые вызывали у особи противоположного пола сильное влечение. Прикасаясь рукой или ступней к любой части тела партнера уже можно было получить определенное удовольствие, а при совокуплении интенсивность приятных ощущений возрастала невероятно.
      Из-за этого удивительного богатства вкусовых ощущений мне было очень трудно полностью войти в мысли «Других Людей». Вкус играл в их воображении и восприятии мира такую же важную роль, какую у нас зрение. Многие идеи, к которым земной человек пришел в результате созерцания, и которые даже в их наиболее абстрактной форме несут на себе отпечаток своего «визуального» происхождения, – у «Другого Человека» возникли в результате вкусовых ощущений. Например, если мы говорим «блестящий человек» или «блестящая идея», то на их языке это прозвучало бы, как «вкусный» и «вкусная». Нашему слову «ясный» в их языке соответствовало слово, которым в примитивные времена охотники называли резкий запах – след, оставленный дичью. Эквивалентом нашего «религиозного озарения» у них был «вкус небесного меда». «Сложность» у них была «многовкусием». Этим словом определялось смешение запахов на водопое, куда приходят различные животные. Аналог нашей «несовместимости» произошел от слова, означавшего отвращение, которое один человек испытывает к другому из-за его запаха.
      Расовые различия, которые в нашем мире проявляются прежде всего во внешности людей, для «Других Людей» были различиями вкуса и запаха. И хотя территориальные границы между расами «Других Людей» были гораздо менее четкими, чем границы между нашими расами, борьба между группами людей с разными запахами играла большую роль в истории этой планеты. Каждая раса была убеждена, что ее собственные запах и вкус – свидетельство высочайших умственных способностей и, более того, признак бесспорного духовного превосходства. В прошлом различия вкусов и обоняния были, несомненно, явными признаками и расовых различий; но в настоящее время в более развитых регионах планеты, все уже было по-другому. Во-первых, расы перемешались между собой, а во-вторых, индустриальная цивилизация привела к многочисленным генетическим изменениям, в результате которых старые расовые различия стали просто абсурдными. Однако, несмотря на то, что запахи и вкусы уже не имели никакого расового значения, а неприятные друг другу запахи могли быть даже у членов одной семьи, вкус и обоняние по-прежнему были непосредственно связаны с эмоциональной жизнью. В каждой стране какие-то определенные запах и вкус считались истинной отличительной чертой народа именно этой страны, и все другие запахи и вкусы презирались.
      В стране, с жизнью которой я познакомился лучше всего, главным расовым признаком считался невероятный (как для нас, землян) соленый вкус. Мои «хозяева» считали себя не иначе, как «солью земли». Правда, тот самый крестьянин, который стал моим первым «домом», был единственным из всех, кого я там встретил, по-настоящему «соленым» человеком. Подавляющее большинство граждан этой страны достигали нужного вкуса и запаха искусственным образом. Истинно «соленые», хотя и сами были в большей или меньшей степени далеки от идеала, вечно пытались вывести на чистую воду своих «кислых», «сладких» или «горьких» соседей. Если замаскировать вкус различных членов тела не составляло особого труда, то изменить «вкус совокупления» было практически невозможно. Молодожены зачастую узнавали неприятную правду друг о друге именно во время брачной ночи. Поскольку в подавляющем большинстве брачных союзов ни одна из сторон не обладала идеальными вкусом и запахом, то оба супруга принимали решение вести себя так, как будто ничего не произошло. Но зачастую подобная ситуация выливалась в тошнотворную несовместимость двух «вкусовых» типов. Все население страны было поражено неврозами, порожденными тайными семейными трагедиями. Бывали случаи, когда один из более или менее «правоверных» супругов с возмущением разоблачал обманщика или обманщицу. Тогда суды, средства массовой информации и общественность объединялись в ханжеском осуждении.
      Некоторые «расовые» запахи и вкусы были слишком резкими, чтобы их можно было замаскировать. Один из них, из разряда «горько-сладких», обрекал своего владельца на самые немыслимые преследования даже в странах, отличавшихся наибольшей терпимостью. В свое время, «горько-сладкая» раса заработала себе репутацию хитрой и корыстолюбивой и потому периодически подвергалась избиению менее практичными соседями. Но при современном биологическом «брожении» «горько-сладкий» вкус мог проявиться в любой семье. И горе тогда новорожденному и всем его родственникам, на которых падало такое проклятие. Преследования были неизбежны; снять с себя проклятие могли только люди, достаточно богатые для того, чтобы купить у государства «почетное соление» (в соседней стране покупали «почетное подслащивание»).
      В наиболее просвещенных странах все эти расовые предрассудки уже стали восприниматься неодобрительно. Среди интеллигенции ширилось движение за воспитание детей в духе терпимости к любому человеческому запаху и вкусу, за отказ от дезодорантов и «девкусантов», и даже за отказ от перчаток и ботинок, носить которые требовала мораль цивилизованного общества.
      К сожалению, этому движению за терпимость мешало одно из последствий индустриализации. В перенаселенных и загрязненных индустриальных центрах, по всей видимости в результате биологической мутации, появился новый вкусовой и обонятельной тип. В течение жизни вот уже нескольких поколений этот кислый, резкий, неистребимый запах царил во всех самых ужасных рабочих кварталах. У людей зажиточных, с утонченным восприятием, этот запах неизбежно вызывал тошноту и ужас. По сути, он стал для них неосознанным символом, выражающим все те скрываемые чувства вины, страха и ненависти, которые угнетатели испытывают по отношению к угнетенным.
      Как и в нашем, так и в этом мире, почти все основные средства производства, вся земля, почти все шахты, фабрики, железные дороги, корабли – все это использовалось небольшим меньшинством населения с целью получения личной выгоды. Эта горсточка привилегированных особ под угрозой голодной смерти заставляла массу работать на себя. Неизбежный при такой системе трагический фарс был уже на подходе. Собственники все активнее направляли энергию трудящихся на создание новых средств производства, а не па удовлетворение потребностей личности, ибо станки приносили прибыль, а хлеб – нет. В результате соревнования машин с машинами прибыли стали падать, это привело к сокращению заработной платы, за чем, естественно, последовало падение спроса на товары. Из-за уменьшения рынка сбыта товары пришлось уничтожать, хотя вокруг было полно голодных и раздетых. По мере распада экономической системы увеличивались безработица и беспорядок, усиливались репрессии. Знакомая история!
      Государственные и общественные организации постепенно утрачивали способность справляться со все нарастающей массой безработных и неимущих. Новая раса отверженных стала психологически пригодной для злобных замыслов напуганных, но все еще могущественных богачей. Родилась теория, что эти несчастные существа были результатом тайного систематического отравления расы зловредными иммигрантами, и поэтому с ними можно вообще не церемониться. Вот им и давали самую черную работу на самых тяжелых условиях. Когда безработица стала серьезной социальной проблемой, практически все отверженные превратились в безработных и неимущих. И, конечно, трудящимся было нетрудно поверить, что безработица была порождением отнюдь не кризиса капитализма, а массой бесполезных отверженных.
      Ко времени моего визита рабочий класс все больше стал ощущать разлагающее влияние отверженных. Среди представителей властей и богатого сословия широкое распространение получила идея введения института рабства для отверженных и полуотверженных, чтобы с ними можно было открыто обращаться как со скотом, каковым они, в сущности, и являлись. Некоторые политики утверждали, что из-за опасности дальнейшего отравления расы, необходимо полностью истребить отверженных или, по крайней мере, полностью их стерилизовать. Другие доказывали, что отверженные необходимы обществу как источник дешевой рабочей силы. Поэтому будет разумнее просто не давать им слишком размножаться, доводя их до преждевременной смерти, используя на тех видах работ, за которые никогда бы не взялись представители «чистой» расы. Впрочем, эта идея годилась только для периода процветания; во времена кризиса лишнее население можно было заморить голодом или использовать в физиологических лабораториях.
      Те, кто первыми осмелились предложить такую политику, были сметены волной благородного общественного возмущения. На самом же деле, эта политика стала претворяться в жизнь; но не открыто, а при молчаливом согласии. Все равно никто ведь не предложил ничего более конструктивного.
      Когда я в первый раз «проехал» по самой бедной части города, я с удивлением увидел: многие местные трущобы были значительно ужаснее английских, но здесь также было немало больших чистых многоквартирных домов, вполне достойных Вены. Они были окружены садами, утыканными убогими хижинами и палатками. Трава и цветы были вытоптаны, кусты поломаны. Повсюду без дела слонялись мужчины, женщины и дети. Все были грязны и одеты в лохмотья.
      Я узнал, что эти приличные дома были построены до начала мирового экономического кризиса (знакомая фраза! ) одним миллионером, сделавшим свое состояние на торговле наркотиком типа опиума. Он подарил эти здания Городскому Совету, миллионера зачислили в ряды небожителей и занесли его имя в местный аналог нашей Книги пэров. Наиболее достойные и наименее «невкусные» бедняки получили в этих домах квартиры; но власти позаботились о том, чтобы квартплата была не по карману расе отверженных. А затем наступил кризис. Жильцы один за другим оказывались не в состоянии платить квартплату и их выгоняли на улицу. Не прошло и года, как дома почти опустели.
      Затем события приняли любопытный оборот, который, как я узнал впоследствии, был вполне естественным для этого странного мира. У респектабельной публики, несмотря на все ее агрессивное отношение к безработным, бурное сочувствие вызывали больные люди. Стоило человеку заболеть, как он становился кем-то вроде святого и получал преимущество перед всеми здоровыми людьми. Как только у любого из несчастных обитателей палаточных городков обнаруживалось серьезное заболевание, его тут же отправляли в больницу, и там для его лечения использовались лучшие достижения медицины. Отчаявшиеся нищие быстро смекнули что к чему, и делали все, что было в их силах, чтобы заболеть. Они настолько преуспели в этом деле, что все больницы очень скоро оказались переполненными. А потому пустые квартиры были поспешно переоборудованы под больничные палаты, чтобы принять нарастающий поток пациентов.
      Эти и другие, отдающие фарсом, события напомнили мне о моей собственной расе. Но хотя «Другие Люди» были во многом похожи на нас, у меня зрело подозрение, что какой-то все еще непонятный мне фактор обрек их на страдания, совершенно неведомые нашему более благородному виду. В отличие от нашего мира, на этой планете здравый смысл и нравственные устои не стояли на пути психологических эксцессов. И все же нельзя было сказать, что «Другие Люди» были менее разумны и менее нравственны, чем мы. В абстрактном мышлении и практической изобретательности мы были по крайней мере равны. Но многие недавние их открытия в области физики и астрономии превосходили то, что было сделано нами. Я заметил, что психология была еще более хаотичной, чем наша, а общественная мысль приняла странно извращенные формы.
      Например, в области радио и телевидения «Другие Люди» значительно обогнали нас, но совершенно диким образом использовали свои удивительные изобретения. В цивилизованных странах все, за исключением отверженных, носили с собой карманные приемники. На первый взгляд это было странно, ибо у них не было музыки; но поскольку у них отсутствовали и газеты, то радио оказалось единственным средством, благодаря которому рядовой человек мог узнать результаты лотереи или спортивных состязаний, являвшихся основной пищей его ума. Более того, место музыки заняли сочинения из вкусов и запахов, которые были преобразованы в специальные волны и транслировались всеми крупными общенациональными станциями. В карманных приемниках и вкусовых аппаратах эти сочинения приобретали свою изначальную форму. Эти аппараты очень своеобразно стимулировали органы вкуса и обоняния, расположенные на руке. Удовольствие было настолько сильным, что мужчины и женщины почти всегда держали одну руку в кармане. Имелась и специальная волна, успокаивающая младенцев.
      На рынок был выброшен и сексуальный приемник. Сексуальные передачи транслировались во многих странах, хотя и не во всех. Это оригинальнейшее изобретение было комбинацией радиоволн с осязательными, вкусовыми, обонятельными и звуковыми ощущениями. Аппарат не воздействовал на органы чувств, а непосредственно стимулировал соответствующие мозговые центры. Потребитель надевал на голову специально сконструированный шлем, с помощью которого какая-нибудь далекая студия транслировала ему объятия восхитительной и чувственной женщины в том виде, в каком их действительно ощущал работающий в студии «радиолюбовник», если передача происходила в прямом эфире. Эти же ощущения могли быть и заранее записаны электромагнитным способом на стальную пленку.
      Вокруг нравственности сексуальных радиопередач возникли яростные споры. В некоторых странах эти передачи предназначались исключительно для мужчин, чтобы сохранить невинность прекрасного пола. Кое-где церкви удалось запретить эти передачи на том основании, что радиосекс, даже если к нему будут прибегать только мужчины, станет дьявольской заменой весьма желанному и ревностно охраняемому религиозному ощущению под названием «непорочная связь», о котором я расскажу ниже. Священнослужители очень хорошо знали, что их влияние в значительной степени зиждилось на умении с помощью ритуалов и прочих психологических приемов приводить свою паству в этот сладострастный экстаз.
      Представители военно-промышленного комплекса также были решительно настроены против нового изобретения; в дешевом и эффективном производстве иллюзорных половых актов они видели еще большую опасность, чем в противозачаточных средствах. Запасы пушечного мяса могли сократиться.
      Поскольку во всех наиболее солидных государствах средства массовой информации управлялись отставными генералами и фанатичными священниками, то новое изобретение поначалу прижилось только в наиболее коммерциализованных и пользующихся наиболее дурной славой странах. Их радиостанции передавали любовные утехи популярных «радиолюбовников» и даже нуждающихся в деньгах аристократов вперемежку с рекламой лекарств, противовкусовых перчаток, лотерей, вкусов и «девкусантов».
      Принцип стимуляции мозга радиоволнами получил дальнейшее и серьезное развитие. Программы, состоявшие из наиболее сладострастных или острых ощущений, передавались во всех странах и принимались простейшими приемниками, имевшимися у всех за исключением отверженных. Таким образом, землекоп или фабричный рабочий могли побывать на банкете, не потратив при этом денег и не рискуя переесть, могли испытать восторг бального танца, не потратив время на обучение этому искусству, могли ощутить нервное напряжение автогонщика, не подвергая себя при этом никакой опасности. Обитатели заваленных снегом северных хижин могли понежиться на тропических пляжах, а жители тропиков могли получить удовольствие от зимних видов спорта.
      Власти очень скоро обнаружили, что новое изобретение является дешевым и эффективным орудием воздействия на массу. Жизнь в трущобах могла показаться более сносной при условии постоянного присутствия иллюзорной роскоши. Ненавистные властям реформы можно было похоронить, представив их вредными для национальной системы радиовещания. Забастовки и восстания зачастую легко можно было подавить, пригрозив закрыть радиостанции, или же, наоборот, в критический момент заполнить эфир очередным суррогатом.
      Тот факт, что против дальнейшего развития радиоразвлечений активно выступали левые силы, способствовал более благосклонному отношению к ним со стороны властей и имущих классов. Особенно ярыми противниками этих развлечений были коммунисты. (Диалектика истории этой на удивление похожей на Землю планете породила партию, заслуживающую именно такого названия.) С их точки зрения это был чистый «опиум для народа», придуманный капиталистами для того, чтобы предотвратить установление неизбежной диктатуры пролетариата.
      Нараставшее сопротивление коммунистов правительство использовало в качестве разменной монеты в торге с их естественными врагами – священнослужителями и военными. Была достигнута договоренность о том, что в будущем на трансляцию церковных служб будет выделено больше вещательного времени и что десятая часть поступлений от продажи лицензий на вещание будет жертвоваться на нужды церкви. Однако, церковники отказались от предложения транслировать «непорочную связь». В качестве дополнительной уступки была достигнута договоренность о том, что все семейные сотрудники Комитета по Радиовещанию под угрозой увольнения должны были представить доказательства того, что ни разу в жизни не провели ночь вне супружеской постели. Кроме того, стороны согласились с тем, что всех сотрудников КРа, заподозренных в симпатиях к таким безобразным идеям, как пацифизм и свобода самовыражения, следует выкинуть на улицу. А военные удовлетворились финансовой поддержкой государством матерей, введением налога на холостяков и регулярными военно-пропагандистскими радиопередачами.
      В течение последних лет моего пребывания на «Другой Земле» была разработана система, в соответствии с которой человек мог раз и навсегда улечься в постель и провести всю жизнь, слушая радиопередачи. Его питанием и всеми функциями тела занимались врачи и медицинские сестры, при Комитете по Радиовещанию. Вместо физической нагрузки он периодически получал массаж. Подобное устройство поначалу было дорогим удовольствием, но изобретатели надеялись в недалеком будущем сделать его доступным для всех. Кое-то высказывал надежду даже на то, что со временем отпадет необходимость в медицинском и прочем обслуживающем персонале. Огромная система автоматического производства пищи и питания лежачего потребителя жидкой жвачкой с помощью подведенной к его рту трубки дополнялась сложной канализационной системой. Электрический массаж можно было получать просто нажав кнопку. Медицинский уход мог быть заменен системой автоматического компенсирования желез внутренней секреции. Эта система должна была автоматически регулировать кровообращение пациента, вводя в его кровь из общей системы трубопроводов те химические вещества, которые были необходимы для физиологического баланса.
      Более того, для радиопередач не потребовался бы и человек, потому что все возможные ощущения были бы заранее записаны с самых лучших живых «оригиналов». Эти записи постоянно транслировались бы в многочисленных, попеременно выходящих в эфир программах.
      Для обслуживания этой системы могло потребоваться какое-то количество техников и организаторов; но при правильном распределении обязанностей работа занимала бы у каждого члена Мирового Комитета по Радиовещанию не более нескольких часов в неделю.
      Если бы возникла потребность в новых поколениях, тот детей создавали бы путем эктогенеза. От Директора Мирового Радиовещания потребовалось бы соблюдать психологические и физиологические характеристики идеального представителя «племени радиослушателей». Появившиеся в соответствии с этой схемой дети получали бы образование посредством специальных радиопрограмм, которые должны были их подготовить к взрослой радиожизни. Им не пришлось бы расставаться со своей колыбелью, с той лишь разницей, что по мере взросления они перебирались бы в кровати больших размеров. На склоне лет, если медицинской науке не удалось бы одурачить старость и смерть, человек, по крайней мере, мог безболезненно уйти из жизни посредством нажатия соответствующей кнопки.
      Энтузиазм по поводу этого ошеломляющего проекта стал быстро шириться среди населения всех цивилизованных стран, но определенные реакционные силы оказывали этой идее яростное сопротивление. Люди старомодных религиозных убеждений, а также воинствующие националисты утверждали, что величие человека состоит в деятельном образе жизни. Верующие стояли на том, что душа может быть подготовлена к вечной жизни только посредством самодисциплины, укрощения плоти и постоянных молитв. А националисты любой страны заявляли, что именно их нации даровано священное право повелевать недочеловеками, и, к тому же, врата Рая откроются только перед душой, совершившей ратные подвиги.
      Если поначалу многие крупные капиталисты приветствовали умеренное радиоблаженство, считая его опиумом для недовольных рабочих, то теперь многие из них выступили против этого новшества. Они жаждали власти; а для этого им были нужны рабы, чей труд они могли направить на осуществление своих грандиозных экономических замыслов. А потому они разработали аппарат, который был одновременно и «опиумом» и «кнутом». Все средства пропаганды они бросили на разжигание национализма и расовой ненависти. В сущности, они создали «Другой Фашизм» в его законченной форме – с ложью, мистическим культом расы и государства, восторгом перед грубой силой, игрой как на самых низменных, так и на самых благородных страстях одураченной молодежи.
      Кроме того, в каждой стране существовала немногочисленная партия растерявшихся от всего происходящего людей. Она выступала и против критиков радиоблаженства, и против самого радиоблаженства, утверждая, что истинной целью человеческой деятельности является создание всемирного сообщества просвещенных и творчески мыслящих людей, связанных друг с другом взаимопониманием, взаимоуважением и общей задачей претворения в жизнь всех возможностей человеческого духа. Большая часть их доктрины представляла собой повторение учений религиозных провидцев добрых старых времен, но на нее также оказали значительное влияние достижения современной науки. Однако эту партию не понимали ученые, проклинали церковники, высмеивали милитаристы и игнорировали поклонники радиоблаженства.
      К этому времени экономические неурядицы стали причиной все более и более яростной борьбы за рынки сбыта, развернувшейся между великими экономически развитыми империями «Другой земли». Экономическое соперничество в сочетании с древними национальными страхом, ненавистью и гордыней привело к бесконечной цепочке войн, каждая из которых грозила перерасти во всемирное побоище.
      В этой ситуации энтузиасты радио принялись утверждать, что если их идея будет принята, то мировой войны не будет, и, с другой стороны, если такая война разразится, то реализация этой идеи будет отложена на неопределенное время. Им удалось организовать движение за мир во всем мире; а жажда радиоблаженства была настолько велика, что это движение захлестнуло весь мир. В конце концов был создан Международный Комитет по Радиовещанию, в задачи которого входили пропаганда «Евангелия от радио», улаживание разногласий между империями и, в перспективе, управление всем миром.
      Религиозные фанатики и искренние поклонники воинской доблести были совершенно справедливо возмущены, низменностью мотивов, на которых зиждился новый интернационализм. Но, пребывая в заблуждении, эти люди решили спасти «Другое Человечество» против его воли, спровоцировав войну. Все силы пропаганды и финансового развращения объединились в героических усилиях для разжигания национализма. Но дикая жажда радиоблаженства приняла к этому времени такие масштабы, что «партия войны» ни за что не добилась бы успеха, если бы за ней не стояли огромные деньги производителей оружия и их опыт в деле разжигания ненависти.
      «Партии войны» удалось создать напряженность в отношениях между одной из старых экономически развитых империй и государством, которое лишь недавно приобщилось к технической цивилизации, но уже стало сверхдержавой, отчаянно нуждавшейся в рынках сбыта. Радио, которое до того было основной движущей силой космополитизма, неожиданно и повсеместно превратилось в главное орудие пропаганды национализма. Каждого цивилизованного человека утром, днем и вечером уверяли, что враги, конечно же, с плохим вкусом и запахом, замышляют его уничтожить. Шпионские истории, страсти вокруг гонки вооружений, сообщения о варварском и садистском поведении соседних народов создали в каждой стране такую атмосферу маниакальной подозрительности и ненависти, что война стала неизбежной. Разгорелся спор из-за одного участка приграничной территории. Во время этого кризиса я и Бваллту оказались в большом провинциальном городе. Я никогда не забуду это состояние почти безумной ненависти, в котором находилось все население, чувства человеческого братства и даже самосохранения утонули в свирепой жажде крови. Перепуганные правительства выпустили по своим опасным соседям ракеты дальнего радиуса действия. В течение нескольких недель несколько столичных городов «Другой Земли» были уничтожены воздушными налетами. Каждый народ стал прилагать все усилия к тому, чтобы причинять противникам больше вреда, чем причинили ему.
      Не имеет смысла в подробностях описывать ужасы этой войны, последовательное разрушение городов, охваченные паникой голодные толпы, бродящие в сельской местности и промышляющие грабежами и убийствами, распад системы социального обеспечения, возникновение безжалостных военных диктатур, катастрофический упадок культуры, исчезновение благородства и всех приличий из человеческих отношений.
      Я уверен, что наш род человеческий, в подобных обстоятельствах, ни за что не допустил бы, чтобы им полностью овладели неконтролируемые эмоции. Разумеется, мы сами находимся перед возможностью не менее разрушительной войны; но, какие бы мучения не ждали нас впереди, мы почти наверняка выкарабкаемся. Мы можем совершать дурацкие поступки, но всегда умудряемся избежать падения в пропасть абсолютного безумия. В последний момент, разум из последних сил, но ухитряется восторжествовать. С «Другими Людьми» этого не произошло.

3. Перспективы расы

      Чем дольше я жил на «Другой Земле», тем крепче становилось мое убеждение в том, что есть какое-то коренное отличие этой человеческой расы от моей. В определенном смысле, это различие явно касалось понятия равновесия. В целом, Homo Sapiens был более сплоченным, обладал большим здравым смыслом, и был менее склонен устраивать эксцессы из-за различий в менталитете.
      Вероятно, наиболее ярким свидетельством экстравагантности «Других Людей» была та роль, которую в наиболее развитых странах играла религия. Здесь религия была более значительной силой, чем на нашей планете, а религиозные учения древних пророков могли разжечь огонь даже в моем не особо чувствительном сердце чужестранца. Но сама религия и ее место в современном обществе показались мне не слишком достойными подражания.
      Я должен начать с объяснения, что в развитии религии на «Другой Земле» очень большую роль сыграли вкусовые ощущения. Племенные боги были, естественно, наделены вкусовыми характеристиками, наиболее приятными народу племени. Позднее, когда возникли монотеистические религии, – описания Божьей силы, Божьей мудрости, Божьей справедливости, Божьей благодати стали сопровождаться описаниями Божьего вкуса. В мистической литературе Бог зачастую сравнивался с древним выдержанным вином; некоторые описания религиозных ощущений позволяли сделать вывод, что этот вкусовой экстаз был во многом похож на то состояние благоговения, с которым наши дегустаторы пробуют редкие сорта вин.
      К сожалению, из-за разнообразия вкусов любое более или менее общее согласие в вопросе о Божьем вкусе существовало недолго. Чтобы определиться с тем, был Бог сладким, соленым или отличался вкусом неизвестной расы, велись религиозные войны. Одни проповедники уверяли, что вкус Бога можно ощутить только ступнями, другие – только ртом или ладонями, третьи настаивали на том, что Бог познаваем только как сложнейшая смесь вкусовых ощущений. Известна эта смесь под названием «непорочной связи», представлявшей собой чувственный и, в основном, сексуальный экстаз, вызываемый размышлениями о половом акте с божеством.
      Ряд проповедников утверждали, что хотя Бог и имеет вкус, но познать его можно только духом, а не каким-либо телесным органом; и что вкус его был нежнее и приятнее даже вкуса любимого человека, поскольку включал в себя все самое «пахучее», духовное и еще бесконечно многое.
      Некоторые пошли еще дальше и заявили, что Бога следует рассматривать не как какую-то личность, а как собственно вкус. Бваллту говаривал: «Либо Бог есть вселенная, либо Он есть вкус творчества, коим пропитаны все вещи».
      Где-то около полтора тысяч лет назад, когда религия, насколько я могу судить, была более жизнеутверждающей, не было никаких церквей и священнослужителей; но религиозные догмы занимали в жизни любого человека непостижимо большое место. Позднее появились и церкви, и священнослужители, чтобы сохранить явно приходившее в упадок религиозное сознание. Прошло еще немного времени, и за несколько столетий до Промышленной Революции организованная религия настолько подчинила себе наиболее цивилизованные народы, что три четверти их национального дохода тратилось на содержание религиозных учреждений. Более того, рабочий люд, вкалывавший на собственников за мизерную зарплату, большую часть своих жалких грошей отдавал священникам и жил еще беднее, чем мог бы.
      Развитие науки и промышленности привело к одной из тех внезапных и отмеченных крайностями революций в образе мышления, которые были так характерны для «Других Людей». Почти все церкви были разрушены или временно отданы фабрикам и музеям индустриализации. Атеизм, впоследствии подвергшийся преследованиям, тогда был в большой моде. Все лучшие умы стали агностиками. Однако по прошествии определенного времени, по всей видимости, придя в ужас от материалистической цивилизации, гораздо более циничной и вульгарной, чем наша, – наиболее развитые народы стали снова обращаться к религии. Естественные науки были обоснованы с духовной точки зрения. Были вновь освящены старые церкви, а новых понастроили так много, как у нас кинотеатров. И действительно, новые церкви скоро стали выполнять функции кинотеатров, бесконечно показывая кинокартины, представлявшие собой мастерски приготовленную смесь из оргий и религиозной пропаганды.
      Ко времени моего визита на эту планету, церкви вернули себе утраченное влияние. Одно время конкуренцию им составляло радио, но они сумели поглотить и его. Они по-прежнему отказывались транслировать «непорочную связь», отчего это ощущение приобрело еще большую престижность, – люди решили, что оно слишком духовно, чтобы его передавать по волнам эфира. Впрочем, наиболее прогрессивные церковники согласились с тем, что если создать всемирную систему «радиоблаженства», то эту проблему можно было бы решить. Коммунисты, тем временем, упорствовали в своем отрицательном отношении к религии. Но в двух крупных коммунистических странах официальное «безбожие» стало во всем походить на религию, за исключением названия. У него были свои учреждения, свои священнослужители, свои ритуалы, своя мораль, своя система отпущения грехов, свои метафизические доктрины, которые, несмотря на весь их ярый материализм, являлись, тем не менее, суевериями. А вкус и запах божества были заменены вкусом и запахом пролетариата.
      Стало быть, религия была по настоящему значительной силой в жизни всех народов этой планеты. Но в их набожности было нечто озадачивающее. В определенном смысле она была искренней и даже имела благотворное воздействие: в отношении маленьких личных искушений и устоявшихся нравственных норм «Другие Люди» вели себя куда достойнее моих собратьев. Но я обнаружил, что типичный современный «Другой Человек» проявляет добросовестность только в стандартных ситуациях. При этом у него наблюдается странное отсутствие подлинной нравственной душевности. Поэтому, несмотря на большую (в сравнении с нами) житейскую щедрость и склонность к завязыванию ни к чему не обязывающих дружеских отношений, здешние жители с чистой совестью «промывали мозги» другим людям, причем самыми изощренными методами. Чувствительные личности должны были быть постоянно начеку. Подлинная близость и взаимное доверие были хрупким и редким видом отношений. В этом живущем такой страстной общественной жизнью мире, одиночество неотступно следовало за духом. Люди постоянно «общались», но до истинного общения дело так и не доходило. Каждый приходил в ужас от перспективы остаться наедине с самим собой; но в компании, несмотря на дружескую атмосферу, эти странные существа оставались такими же далекими друг от друга, как звезды на небе. Ибо каждый искал глазами глаза соседа, чтобы увидеть в них свое отражение. Больше он ничего не видел, а если и видел, то это приводило его в гнев и ужас.
      К моменту моего посещения в религиозной жизни «Других Людей» появилась еще одна ошеломляющая особенность. Хотя все были очень набожными, и любое богохульство воспринималось с ужасом, – отношение к божеству было торгашеским. Люди считали, что вкус и запах божества можно приобрести с помощью денег или соблюдения ритуала. Более того, – Бог, которому они возносили молитвы на прекрасном и трогательном языке древности, – воспринимался либо как строгий работодатель или же как снисходительный отец, либо, как физическая энергия в чистом ее виде. А венцом этого вульгарного отношения было убеждение, что еще никогда раньше религия не была настолько широко распространена и настолько мудра. Почти все соглашались с тем, что только сейчас учения пророков древности понимались именно в том смысле, какой в них заложили сами пророки. Современные писатели и радиокомментаторы утверждали, что они переписывают древние рукописи в соответствии с потребностями просвещенных верующих, живущих в Век Научной Религии (название придумали они сами).
      И все же, я часто чувствовал, что за благодушием, характерным для цивилизации «Других Людей» накануне всемирной войны, скрывается какое-то смутное беспокойство. Конечно, как и на моей планете, подавляющее большинство людей занималось только своими делами и было поглощено только своими частными интересами. Люди были слишком заняты заработками, женитьбами, воспитанием детей, извлечением максимальной выгоды из отношений друг с другом, чтобы тратить время на возвышенные размышления о смысле жизни. И все же они часто производили впечатление человека, забывшего что-то очень важное и отчаянно пытающегося вспомнить, что именно он забыл. Они также напоминали стареющего проповедника, произносящего зажигательные речи, уже не совсем ясно понимая их смысл. Я все сильнее начинал подозревать, что, несмотря на все достижения этой расы, сейчас она живет идеями давно минувших времен и пользуется концепциями, сути которых уже не в состоянии понять. Она громогласно молится идеалам, стремиться к которым у нее нет никакого желания, и подчиняется системе ценностей, многие из которых пригодны только для разумных существ, отличающихся меньшей черствостью характера. Я подозревал, что эта самая система ценностей была создана расой, обладавшей не только более высоким (в сравнении с нынешними «Другими Людьми») разумом, но и большей способностью к истинному общению. Эта система явно основывалась на предположении, что все люди являются добрыми, разумными и обладающими самодисциплиной существами.
      Я часто задавал Бваллту вопросы на эту тему, но он всегда уходил от ответа. Следует помнить, что хотя я и имел доступ ко всем его мыслям, но только до тех пор, пока у него не возникало желания скрыть их от меня. Сделав особое усилие, он всегда мог «уединиться». Я уже давно подозревал, что он что-то скрывает от меня, когда, наконец, он рассказал мне странную и трагическую историю.
      Это было через несколько дней после того, как столица его страны подверглась бомбардировке. Глазами Бваллту, сквозь стекла его противогаза, я увидел последствия бомбардировки. Самой бомбардировки мы не видели, но попытались вернуться в город, чтобы принять участие в спасательных работах.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.