Вдали от берегов

      - Молю.
      - И молите...
      - Но это не мешает мне говорить, что консервы гадость, а бекасы вкусная вещь.
      - Что вы хотите этим сказать?..
      - То и хочу, что сказал...
      Готова вспыхнуть ссора. Но старший офицер вмешивается:
      - Полноте, господа... Полноте!
      А угрюмый гардемарин уже обдумал каверзу и, когда Ворсунька подает ему блюдо, спрашивает у него нарочно громко:
      - Это кто тебе глаз подбил?..
      Ворсунька молчит.
      Все взгляды устремляются на Чебыкина. Тот краснеет.
      - Кто, - говорю, - глаз подбил?
      - Зашибся... - отвечает, наконец, молодой чернявый вестовой.
      Через минуту угрюмый гардемарин продолжает:
      - Ведь вот капитан отдал приказ: не драться! А есть же дантисты!
      - Не ваше дело об этом рассуждать! - вдруг крикнул Чебыкин, бледнея от злости.
      - Полагаю, это дело каждого порядочного человека. А разве это вы своего вестового изукрасили? Я не предполагал... думал, боцман!
      - Алексей Алексеич! Потрудитесь оградить меня от дерзостей гардемарина Петрова! - обращается Чебыкин к старшему офицеру.
      Тот просит Петрова замолчать.
      После пирожного все встают и расходятся по каютам озлобленные.
      IV
      Клипер точно ожил. У всех оживленные, веселые лица.
      - Скоро, братцы, придем! - слышатся одни и те же слова среди матросов.
      - Через два дня будем в Батавии! - говорят в кают-компании, и все смотрят друг на друга без озлобления. Все, точно по какому-то волшебству, снова становятся простыми, добрыми малыми и дружными товарищами. Аяксы, конечно, примирились.
      Под палящими отвесными лучами солнца клипер прибирается после длинного перехода. Матросы весело скоблят, чистят, подкрашивают и трут судно и под нос мурлыкают песни. Все предвкушают близость берега и гулянки. Уже достали якорную цепь, давно покоившуюся внизу, и приклепали ее.
      На утро следующего дня ветер совсем стих, и мы развели пары. Близость экватора сказывалась нестерпимым зноем. Кочегаров без чувств выносили из машины и обливали водой. По расчету берег должен был открыться к пяти часам, но уже с трех часов охотники матросы с марсов сторожили берег. Первому, увидавшему землю, обещана была денежная награда.
      И в пятом часу с фор-марса раздался веселый крик:
      "Берег!" - крик, отозвавшийся во всех сердцах неописуемой радостью.
      К вечеру мы входили в Зондский пролив. Штиль был мертвый. Волшебная панорама открылась пред нами. Справа и слева темнели острова и островки, облитые чудным светом полной луны. Вода казалась какой-то серебристой гладью, таинственной и безмолвной, по которой шел наш клипер, оставляя за собой блестящую фосфорическую ленту.
      К утру картина была не менее красива. Мы шли, точно садом, между кудрявых зеленых островков, залитых ярким блеском солнца. Прозрачное изумрудное море точно лизало их.
      Наконец мы вышли в открытое место и к сумеркам входили в Батавию. Когда якорь грохнул в воду, офицеры, радостные и примиренные, поздравляли друг друга с приходом, и скоро почти все уехали на берег, на который не вступали шестьдесят два дня.