Письма 1886-1917

 

Счастлив, если мне удалось помочь Вам. Будьте только очень строги и требовательны к своему сценическому самочувствию. Больше всего проверяйте мышцы (и особенно мышцы лица), которые у Вас натружены. Постоянноучитесь на публикеослаблять их.

 

Второе – объект. (Будьте безумно требовательны к нему.) Третье – неожиданностьприспособлений. Они удивляют и тем поднимают тон в публике.

 

Будьте очень строги в выборе приспособлений.

 

Кроме того, все яснее и определеннее передавайте и чеканьте внутренний рисунок роли. Рад, что чтения идут успешно.

 

Скажите, ради бога, Знаменскому и Уралову, что я их умоляю к моему приезду (первая неделя поста) хорошо познакомиться с записками. Начнутся репетиции "Гамлета", тогда уже поздно будет заниматься теорией. Если они не подготовятся, мы совершенно не будем понимать друг друга.

 

Отвечу на поставленные вопросы. 1) Как развивать наивность? В записках сказано, но, должно быть, не очень ясно. Надо отгонять сомнения, критику и все прочее, что мешает наивности. Добавлю, надо с большой верой относиться ко всем другим приемам системы, т. е. к кругу, к объекту, к приспособлениям. Общее, совместное действие всех этих приемов также увеличивает наивность (пожалуйста, пометьте на полях и напомните мне развить эту часть об общем воздействии приемов на усиление наивности).

 

2) Пока я знаю только одно упражнение для аффективной памяти – писание истории и природы любви, ревности, страха и пр., а также деление разных ролей на куски и определение желаний. Вы пишете, что это трудно. Не слишком усложняйте эту работу, не бойтесь первое время наивности и глупых писаний. Дело не в форме, а в процессе самоанализа и чувственных воспоминаний.

 

Целую ручки, кланяюсь мужу. Жду статьи о Сальвини.

 

Искренно преданный, сердечно любящий Вас

 
       К. Алексеев
 

390. A. E. Крымскому
 
Февраль 1911

 
       Москва
 

Дорогой Агафангел Ефимович!

 

Я пишу Вам это письмо в ответ на Ваше прекрасное письмо, в день 50-летия со дня смерти Т. Г. Шевченко 1 .Великий сын украинского народа поднялся на сверкающие вершины поэзии, его горячее сердце билось удар в удар с сердцами лучших людей России, мечтавших о золотых, счастливых днях для народа. Произведения Шевченко переживут века и вечно будут будить в сердцах людей благородные великие чувства.

 

Я вспоминаю, с каким благоговением впервые прочитал на русском языке "Кобзарь", трудно было без волнения читать это изумительное по своей художественности, яркости и сочности языка и патетике произведение. В нем была вся душа Шевченко, его мысли, его идеи, его сердце. Я преклоняюсь перед Шевченко – поэтом, последовательным борцом за счастье человека.

 

В Шевченко я вижу и осязаю всю красоту человеческой души, это подлинный певец своего народа.

 

Мы, русские люди, глубоко сочувствуем страданиям украинского народа и верим, что солнце новой счастливой жизни засияет над Украиной и ее истерзанное сердце раскроется во всей своей прелести, шелесте золотых украинских полей, в могучем народном творчестве, в талантах его прекрасного свободолюбивого народа.

 

Я горячо люблю украинскую музыку. Если Чайковского мы называем чародеем русской музыки, то Лысенко 2– этого чудесного и пленяющего красотой своей музыки композитора – мы смело можем назвать солнцем украинской музыки.

 

Такие украинские актеры, как Кропивницкий, Заньковецкая, Саксаганский, Садовский – блестящая плеяда мастеров украинской сцены, – вошли золотыми буквами на скрижали истории мирового искусства и ничем не уступают знаменитостям – Щепкину, Мочалову, Соловцову, Неделину. Тот, кто видел игру украинских актеров, сохранил светлую память на всю жизнь.

 

Да живет долгие века народ, который дал миру бессмертного Шевченко.

 

Вот, дорогой Агафангел Ефимович, вкратце то, что я сегодня мог высказать для Вашего литературно-рукописного альманаха о Шевченко.

 

Жму крепко вашу руку.

 
      С глубоким уважением
       К. Станиславский
 

391. A. M. Горькому

 

1911-14-III. Мскв.

 
       14 марта 1911
 

Дорогой Алексей Максимович!

 

В Берлине я захворал и пролежал 5 дней. Пробовал писать Вам оттуда, но не писалось; бросил.

 

Приехал в Москву; здесь на меня накинулись все, кто ждал меня 8 месяцев.

 

Сколько дел, разговоров, объяснений, писем, рукописей!!!

 

Сижу перед огромным мешком с письмами и другими присланными бумагами, развожу руками и чувствую свою беспомощность.

 

Телефоны звонят, люди приходят и уходят, а большая и интересная работа ("Гамлет" и ряд школьных лекций) ждет меня в театре.

 

Я уже играл новую пьесу: "Дядя Ваня" 1.

 

Ничего. Выдержал, хотя и волновался за голос, за походку и за другие изъяны после тифа.

 

Когда разберусь в делах, буду писать Вам подробно, а пока хочется сказать Вам много хороших слов.

 

Я опять привязался к Вам всем сердцем; я опять почувствовал Вашу большую душу, обаяние Ваших чар. "Мы разные люди", – писали Вы мне в Кисловодск. Да, в политике, которой я не понимаю, в которой я бездарен, но в искусстве – мы близкие.

 

Позвольте мне хоть в этой области считать Вас родным.

 

Последнее свидание опять приблизило меня к Вам. Спасибо за хорошие часы, проведенные с Вами, спасибо за гостеприимство, за простоту и ласку. Спасибо за хорошее письмо и за присылку рукописей: а) сцена пьяного, б) "Встреча", в) два экземпляра "Почти святой" 2.

 

Сцену пьяного прочел. Думаю, что из этого можно что-то сделать. Буду пробовать, когда освободится время.

 

Остальные еще не читал, так как жду подходящего настроения.

 

Все это время меня замотали. Пишу и Марии Федоровне, которой прошу поцеловать ручки и поблагодарить за дружбу и внимание ко мне и к Кире.

 

Жму Вашу руку. Жена, Кира и Игорь кланяются Вам и Марии Федоровне.

 
      Сердечно преданный
       К. Алексеев
 

392. Л. Я. Гуревич

 
       14 марта 1911
 

Дорогая и многоуважаемая

 

Любовь Яковлевна!

 

Спасибо за Ваши хорошие письма. Я недавно добрался до них. Дело в том, что за 8 месяцев моего отсутствия накопилась огромная корзина писем. Как быть, как прочесть, как ответить? Сижу перед ней и беспомощно развожу руками. Хочется ответить каждому, откликнувшемуся на мое горе 1. Приходится много писать. Вот почему это письмо такое короткое и такое неинтересное.

 

Прочел Вашу статью о Рейнгардте {Она мне нравится, и я с Вами согласен. (Примечание К. С. Станиславского.)} 2и только что видел в Берлине "Эдипа" и "Гамлета". Рейнгардт стал неузнаваем. Это еврейский антрепренер, не художник, и я с большой грустью признаюсь в этом и отрекаюсь от него. Увы, жаль! Еще одним меньше!!! 3

 

Пишу записки и, если позволите, прочту их при скором свидании в Петербурге.

 

Будьте только здоровы и Вы и Ваша милая барышня 4, которая очень тронула меня своим вниманием.

 

Нам предстоит большое сражение в Петербурге. Ругать будут – как никогда. Заступитесь, если стоим.

 

Целую Ваши ручки и желаю успеха.

 
      Душевно преданный
       К. Алексеев
 

1911-14-III. Москва.

 

393*. А. А. Стаховичу

 

1911. Март 27. Понедельник

 
       27-28 марта 1911
       Москва
 

Дорогой друг Алексей Александрович.

 

Не писал тебе так долго, потому что сразу окунулся в рабочую жизнь. Был капустник (на днях вышлю рецензии, так как вовремя не собрали их, и теперь приходится доставать газеты). Потом начали "Гамлета" и лекции 1. И, наконец, смерть милой Маргариты Георгиевны 2. О ней-то я тебе и буду писать сегодня, так как все остальное отходит на второй план.

 

Извиняюсь и перед Евгенией Алексеевной. За мной хорошее, длинное письмо. Я должен хорошо поблагодарить ее за то, что она была ко мне и к Кире так мила и сердечна. Я должен объяснить ей, как мне досадно, что мы не виделись при моем проезде мимо Рима.

 

Сейчас не могу найти подходящего настроения для бодрого письма, так как смерть Савицкой – покрыла все.

 

Я был у нее за неделю до смерти, отвез ей подарок и цветов. Она была ясная, милая, веселая и даже здоровая на вид. Она кокетничала со мной с той неловкостью, которая так подходит к се чистой, не знающей грязи душе. Она была мне очень рада, и я был доволен тем, что слухи, ходившие по театру о ее болезни, не оправдались. Доктора говорили, что обойдется и без операции. Рассосется. Потом стали говорить о том, что операция будет, но легкая. Потом я встречал Бурджалова, и он мне говорил: "Ничего, все хорошо". Потом я случайно видел, как Бурджалов зарыдал невзначай, но все говорили: ничего, обойдется. В пятницу звонил мне по телефону Румянцев. "Сегодня ночью сделали операцию Савицкой, так как благодаря непрохождению пищи боялись воспаления кишок или брюшины. Найден рак – в сильнейшей степени, покрывший все кишки. Пришлось отрезать около желудка кишки и вывести пищу через живот. Боли прекратились, но положение безнадежное". К Савицкой не пускали.

 

В субботу я был на фабрике, и репетировали "Дядю Ваню" без меня, так как вводили Муратову вместо Раевской, которая заболела бронхитом. Во время репетиции Румянцев пришел и объявил, что Маргарита Георгиевна скончалась. Прекратили репетицию, поехали в больницу, но оказалось, что фельдшерица по неопытности ошиблась. Савицкая была жива, приняла всех, была очень бодра, с силой жала всем руку, жестикулировала и говорила звонким голосом. Наши уехали, и Маргарита Георгиевна вскоре впала в беспамятство и не приходила в себя. Ночью, часа в 3-4, она скончалась – тихо. Ее смерть соединила и сблизила всех товарищей. Панихиды многолюдны. Как всегда, только теперь мы поняли, какой пример и элемент чистоты и благородства являла собой покойная.

 

За 13 лет ни одного резкого слова, каприза, ни одной сплетни, ни одной неприятности. Завтра утром ее хороним.

 

Кончаю письмо после "Дяди Вани" (4-й абонемент). Тороплюсь итти спать, так как завтра в 10 час. вынос. Ее пронесут мимо театра. Лития перед театром и потом в Ново-Девичий монастырь (где похоронен Чехов).

 

Вечером все сходятся в театр (спектакль отменяется). Спектакль перенесен на четверг утро, так как "Лапы" 3делают удивительные сборы. Думают, что днем, в будни, никто не вернет билетов. Сбор в память покойной.

 

Низко, почтительно и дружески кланяюсь Марии Петровне, Евгении Алексеевне, Ольге Петровне, Михаилу Александровичу, Марии Ивановне и всем римским знакомым.

 

Жму твою руку.

 

Больны: Горев (его дело плохо), Александров (поправляется), Бутова (стрептококковая жаба), Татаринова (воспаление обоих легких), Раевская (бронхит), Врасская (тиф – лучше).

 

Что же это такое?!

 
      Твой К. Алексеев
 

394*. М. Ф. Андреевой

 

2/IV 911

 
       2 апреля 1911
       Москва
 

Дорогая Мария Федоровна!

 

Не объясняйте неправильно моего молчания. Смерть Савицкой, первые выступления, капустник, конец сезона, залаживание будущего сезона, куча дел, накопившихся за 8 мес. моей болезни и отдыха, сбили меня с толку. Я спутался и всюду опаздываю.

 

Среди суматохи и телефонов вспоминаю Капри, и он представляется мне раем, Алексей Максимович – херувимом, а Вы – шестикрылым серафимом.

 

У нас холод, дождь со снегом, гадость.

 

Прочел "Встречу" 1и пришел в восторг. Разрешите ставить, или в Художественном, или в театре одноактных пьес, кот[орый] я думаю с будущего года наладить.

 

До Вашего перевода еще не могу добраться – простите. Целую Ваши ручки, а Ал. Макс, низко кланяюсь.

 

Благодарю Вас за доброту, внимание и гостеприимство. Без конца обласкан – доволен.

 

Кира погуляла на свободе в Сицилии только неделю, а через неделю старуха княгиня Ливен вызвала дочь, а с нею и Киру, в Рим. Из Рима Кира приехала с Ливенами в Москву. И постыдил ее за то, что она ни слова не написала Вам. Должно быть, боится писать Вам, так как письмо может попасться в руки Ал. Макс. (писателю!).

 

Мне остается только поворчать из приличия. Все равно нашего брата не слушают.

 
      Сердечно преданный
       К. Алексеев
 

Жена и дети шлют поклон.

 

Не пишу о Савицкой – слишком это грустно.

 

395*. Л. А. фон Фессингу

 

Михайловская, 2

 

"Английский пансион" Шперк

 

23/IV 1911

 
       23 апреля 1911
       Петербург
 

Глубокоуважаемый Леонид Александрович.

 

Прежде всего искренно благодарю Вас за поздравление. Прошу принять таковое же от меня и жены и поздравить от нас обоих Вашу уважаемую супругу.

 

Во-вторых, у меня к Вам большая просьба, рассчитанная на Ваше доброе и отзывчивое сердце.

 

Прилагаю два письма Горева и доктора Чернорук 1.

 

Из них Вы узнаете суть дела.

 

Не откажитесь познакомить Гриневского с содержанием этих писем и попросить его высказать свое мнение. Если же он ничего определенного не скажет, то поговорите с Уманским 2. Отсюда ничего нельзя решить.

 

Дело в том, что было решено так:

 

1) Не везти Горева в Крым, так как он наотрез отказывается от этого.

 

2) Не везти его в Сухум, так как там очень сыро после снежной зимы, а также потому, что через месяц больному надо ехать на кумыс в Уфимскую губернию. От Кавказа до Уфы далеко и потому не стоит забираться в такую даль.

 

3) За границу отказался тогда ехать и сам больной (теперь же он просит).

 

4) Вот почему его решили свезти к Вырубову в санаторий. Но Вырубов, очевидно, не очень-то рад иметь у себя опасного больного – желает от него избавиться. Ради этого он подстрекает и самого Горева.

 

Если поездка неизбежна и может принести пользу, я найду денег для отправки, но надо знать -

 

1) куда его отправят,

 

2) сколько это будет стоить и

 

3) запастись местом в заграничном санатории заранее.

 

Без Ф. А. Гриневского мы не сумеем разрешить этих вопросов.

 

Простите, что беспокою, но к кому же мне обратиться? Притом бедный Горев так жалок и беспомощен, что нужно доброе сердце, чтоб его пожалеть.

 

Зная Вашу доброту, я пользуюсь ею ради хорошего, гуманного дела.

 

Извиняюсь и сердечно благодарю заранее.

 
      Сердечно преданный
       К. Станиславский
 

396*. О. В. Гзовской

 
       21 мая 1911
 

Дорогая Ольга Владимировна!

 

Спасибо за Вашу хорошую телеграмму и за добрую память. Спасибо и Владимиру Александровичу. Очень был тронут. Жаль, что Вы не приписали о художественных и материальных результатах первого вечера. Будет ли второй? Когда думаете вернуться в Москву?

 

Напишите коротенькую записку на все эти вопросы. Мы уезжаем 31 мая. Я – на три недели в Карлсбад, а жена с детьми в St Lunaire, villa Goeland.

 

Вчера Сулер показывал перестановку ширм и освещение 1.

 

Великолепно, торжественно и грандиозно.

 

Если удастся угадать замысел Крэга и в костюмах – получится нечто большое.Теперь все дело в актерах.

 

От души желаю отдохнуть, так как предстоящий сезон обещает быть интересным и трудным.

 

Целую Вашу ручку и жму руку Владимиру Александровичу.

 
      Сердечно преданный
      Ваш К. Алексеев
 

21-V-911 Москва

 

397*. Г. С. Бурджалову

 
       28 мая 1911
 

Дорогой Георгий Сергеевич!

 

Спасибо за поздравление, спасибо за теплое хорошее письмо.

 

Я опоздал ответом, так как искал такой минутки, когда можно, забыв о делах, отдаться жизни чувства. Ведь только в эти минуты можно говорить от сердца.

 

Хочется помочь и ободрить Вас.

 

Попробуйте-ка крепко взяться за работу, но знаете как? не очень критикуя условия работы, а, напротив, с полным желанием и верой устранить все мелкое и ненужное и отстоять чистое в искусстве. Давайте сделаем это в память нашей милой, чистой Маргариты Георгиевны 1. Она любила молодежь, она занималась с ними. Поможемте же и мы им.

 

Устроим параллельно спектакли – одноактных, двухактных пьес, иллюстрации рассказов, миниатюр и проч.

 

Если эта мысль Вас заинтересует, постарайтесь за лето подыскать и составить репертуар. Конечно, произведения должны быть литературные. Намечены, между прочим, "Белые ночи" Достоевского, "Униженные и оскорбленные" (роман Наташи) Достоевского. Миниатюры Чехова, Мопассана. Рассказы Слепцова и т. д. Хорошо бы просмотреть Щедрина (Салтыкова), Григоровича, Успенского.

 

Право, увлекитесь-ка этим делом, и как актер, и как инициатор, и как администратор.

 

Лучшее лекарство от тоски и горя – работа. Как бы хотелось помочь Вам!

 

Крепко обнимаю Вас, благодарю и люблю. Жена Вам кланяется.

 
      Любящий Вас
       К. Алексеев
 

28-V-911-Москва

 

398. В. С. Врасской

 
       30 мая 1911
 

Дорогая Варвара Степановна!

 

Все понимаю, искренно Вам сочувствую, люблю, как и раньше, и желаю успеха.

 

Тяжело и жалко, что все так случилось, но "нет худа без добра".

 

Если Вам дадут дело в Александринке, то Вы найдете практику. Постарайтесь на практике осуществить то, что Вы полюбили, и поддержите доброе имя и принципы Художественного театра. Жду, что Теляковский будет благодарить нас за Вас, как он благодарил за Лаврентьева, Петрова 1.

 

Служите искусству, не личному успеху.

 

Подчините себя строгой этике. Терпеливо проводите новое, не обижая и не оскорбляя старого, и… все будет хорошо.

 

Если среди года напишете словечко о себе, о здоровье и о дебютах, буду искренно благодарен. Мысленно благословляю Вас, жму руку и прошу передать почтение Вашим родителям от сердечно преданного Вам

 
       К. Алексеева (Станиславского)
 

1911-30-V-Москва

 

399. М. П. Лилиной

 

Июнь 1911

 
       Карлсбад
 

Дорогая и бесценная.

 

Не знаю, куда писать. Едва ли ты получишь это письмо – пишу на риск, так как соскучился. Доехал я хорошо и плохо. Хорошо, потому что было удобно, плохо – так как скверно спал. Не знаю почему! Устроился с Немировичем в "Rudolfsnof". Он очень мил и внимателен. В первый день приезда не лечился. Устал. Вчера пил горячие воды. Пока никакого действия. Здесь сравнительно хорошая погода. Устройство, место, прогулки – очаровательны. Жизнь скучная. Знакомых, слава богу, не очень много. Брат Попова, Козлов, Потапенко.

 

Крепко обнимаю, благословляю. Стремлюсь к вам.

 
      Нежно любящий
       Костя
 

Сегодня нашел конфеты и был тронут твоей неизменной заботой и памятью. Есть конфеты не буду, а вспоминать буду.

 

400. Из письма к М. П. Лилиной

 

12/VI 911, воскресенье

 
       12 июня 1911
       Карлсбад
 

… Сегодня немного волнуюсь. Нет телеграммы. Вчера, понимаю, не могло быть, так как вы поздно приехали.

 

…А сегодня? Праздник? Может быть – заперто. До завтра подожду, а то буду запрашивать. И сегодня жара. Утром брал ванну натощак (а то закрывались ванны). Потом взял ванну для одних ступней (Moorbad). Ванна натощак и жара разморили меня, и я сонный. Гулял мало. Лениво сидел и глазел на воскресную толпу. Никаких прогулок не было. Однообразие отчаянное. Никаких тем.

 

Немирович прочел записки и долго говорил 1 .Одну вещь сказал дельную, а остальное, как всегда у него – мудрено; от жары не понял.

 

Очень ценю, люблю и хочу сблизиться, как Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна. Обнимаю, благословляю.

 
       Костя
 

401. Из письма к М. П. Лилиной

 

21/VI 911

 
       21 июня 1911
       Карлсбад
 

…Пока лечусь. Встаю в 7 час, пью воду горячую, но не крепящую (Kaiserbrunnen) – слабая; через час в кафе – кофе, потом гуляю и по всем лавкам пишу записки (т. е. материал) 1. В 1 ч. я, Владимир Иванович и Потапенко завтракаем в ресторане. Потом болтаемся по городу, в 4 ч. второй стакан того же. Через день – ванна (то же, что нарзан, только щелочной). Потом лежу, потом пишу дома и говорю с Немировичем. В 8 час. ужин, в 10 спать. Нежно обнимаю всех.

 
      Твой навсегда Костя
 

Еще день не наладился, много неожиданных встреч. Погода была прекрасная, сегодня испортилась.

 

402*. А. А. Стаховичу
 
Июнь 1911

 
       Карлсбад
 

Дорогой друг Алексей Александрович.

 

Напиши, как твои больные… Каждый день говорим с Козловым о Марии Петровне и о тебе. Мы оба – ее горячие почитатели, и потому напиши мне, так как Козлов уезжает завтра. Твоя приписка в письме Немировича взволновала нас.

 

Что сказать о Карлсбаде и о себе? Живем мы с Немировичем в одном отеле ("Rudolfshof"). Рядом стоит в "Koburg" Потапенко. Обедаем в "Kaiserhof-Hotel'e", завтракаем – ins Grume {за городом (нем.).}. Я – в "Freundschaftssaal", там пишу свои записки часов до 3-31/2. Потом опять воды, ванна и т. д. Знакомых, слава богу, мало. Степан Алексеевич Протопопов, Ермолова, Сабуров с Грановской и M. M. Ковалевский – местный поп. Погода была прекрасная и только два дня как испортилась. Сегодня получил письмо от наших из St. Lunaire'a, Они приехали туда только в субботу. Качалов и Эфросы – довольны, а Нина недовольна и ворчит. Очень поволновались с Немировичем относительно пожара и до сих пор не понимаем, что сгорело. Если шкаф со всеми моими костюмными пробами и выдумками за все 13 лет – это очень жаль. Что попорчено дымом – тоже непонятно. Если мои музейные шугаи – тоже обидно.

 

С Немировичем говорим о театре, но мало. Он подробно рассказывал о Париже и еще больше охладил меня к нему 1. По-моему, надо ехать по России. Театру нужен триумф в противовес всем московским конкуренциям.

 

Почтительно и дружески целую ручку Марии Петровны. Евгении Алексеевне низко кланяюсь, так же как и Марии Ивановне. Мише – жму руку, а тебя обнимаю.

 
      Твой К. Алексеев
 

Забыл, что еще есть страница. По русской привычке, хочется исписать все. Я потерял уже 4 фунта. Сбываю, что нажил в Риме благодаря твоим и твоей семьи милым и незабываемым заботам. Так много поездок и впечатлений от этого необычного для меня года, что мне кажется, что с прошлого лета я прожил два или три года. Кавказ, Москва, Берлин, Рим, Неаполь и Капри, Москва, Петербург, Москва, Берлин, Карлсбад. Это целый маршрут большого путешествия.

 

Пишу мало и лениво по двум причинам: 1) никаких тем благодаря курортному однообразию жизни и 2) каждую свободную минуту, а их мало, отдаю запискам. Ты не знаешь, как надо поскорее привести их в приличный вид. Только летом и можно работать.

 
      Твой Константин
 

403*. О. В. Гзовской

 

St. Lunaire

 

1911 – 5/18 июля

 
      5 июля 1911
 

Сен-Люнер

 

Дорогая Ольга Владимировна!

 

Не дождался письма и пишу Вам, так как очень мы Вас все жалеем и волнуемся. Правда, Владимир Александрович предупредил эти волнения, но Вам так не идут болезни, что мы хотим поскорее узнать, что Вы готовы опять прыгать и скакать. Конечно, не вздумайте это делать. Что можно сказать Вам издали, не зная даже, в чем дело? Чем можно помочь Вам? Теплотою участия и попыткой Вас развлечь. Прежде всего просьбой: беречь себя до смешного, так как три четверти последствий операций – от неблагоразумия самого больного. Чем придать Вам энергии? Знаете, всякая хорошая взбучка в жизни сначала утомляет, но, если помочь природе не только справиться с ней, но и очень хорошо отдохнуть после нее, – природа, тем более молодая, обновляется и закаляется. Совсем другое дело, когда на одно утомление нагромождают другое утомление, тогда бывает нехорошо, но так как Вы, умная, то и не стоит говорить об этом.

 

Попросите Владимира Александровича написать, какие Ваши дальнейшие планы? Нужно ли хлопотать о продлении Вам отпуска? Я напишу ему сам по получении его письма; первое письмо – Вам, как даме и больной. Впрочем, муж и жена – едино… Я не знал, где Вы находитесь. Косминская писала, что Вы были в Наугейме, но куда уехали – неизвестно.

 

Другая причина молчания та, что я пишу записки. Усердно, но… начинаю писать об одном и совершенно незаметно перескакиваю на другое – нужное, но не то, что я хотел писать в первую очередь. Это меня бесит. Пишу о ремесле и штампах. Хорошо, что начал об этом в Карлсбаде, где воды предохраняли разлив желчи (от злости). Кроме того, в Карлсбаде был сам генерал-штамп – Южин. Можно ли придумать лучший материал для исследований?

 

В Карлсбаде много говорили с Немировичем, и он прочел записки. Очень хвалил все разрушающее старое, но ничего еще не может сказать о созидательной части (которая еще и не написана). Сделал дельные замечания.

 

В Люнере я уже две недели. Погода чудесная, и компания оказалась покладистой. […] Димка оживляет и смешит. Эфрос – хлопочет. Недаром его зовут Астрюком 1(с тросточкой он гораздо симпатичнее, чем с пером). Качалов купается в чепце жены и в полосатом костюме, молчит, улыбается и ровно ничего не делает (он заслужил это вполне). Меньше всех поправляется Игорь. Ради бога, берегите себя и поправляйтесь. Ведь в первый раз мне придется как следует заняться с Вами! Очень этого хочу 2.

 

Целую ручки. Жена целует Вас и вместе с детьми шлет лучшие пожелания. Вл. Ал. крепко жму руку.

 
      Искренне преданный и любящий
       К. Алексеев
 

404. Из письма к М. П. Лилиной
 
1911

 

2 августа

 
       2 августа 1911
       Москва
 

Неоцененная!

 

Приехали. Как ехали? От Люнера – было очень жарко, душно, шумно и неудобно, хотя все время ехали одни в купе. Поговорили о Гамлете с Василием Ивановичем, и он говорил хорошо. По-моему, попал на верную колею. В Париже брали ванны, обедали у Ledoyen, гуляли по Champs-Elysees. На следующий день выехали неожиданно с Nord-Express. Обо всем этом я писал. До Берлина купе чудесное, было жарко и главное – пыльно. Василий Иванович, который сидел около окна, скоро превратился в араба; говорили о Гамлете довольно подробно и кое-что выяснили 1.

 

Приехали в Берлин рано – утром в 8 часов. Нас встретил Юлиус. Он достал нам купе.