Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса

И столько самозабвенного однообразия было в движении этого живого организма, этой гигантской черной гусеницы, что я подумал: по красоте и режиссуре, по фантастической синхронности движений с этим ансамблем мирового класса могли бы сравниться только парады элитных частей Третьего рейха в черных мундирах, со свастиками или с черепами на рукавах в эпоху 1938–1939 годов, с механическим совершенством марширующих перед застывшей фигурой фюрера, возвышающегося на трибуне с выброшенной в мировое пространство неподвижной дланью.

А еще я бы мог сравнить сверхчеловеческое слияние отдельных тел в один организм, в одну громадную особь с бесчисленной стаей океанских рыб, внезапно, по неведомому нам приказу принимающей форму шара или объемного овала… Эти чудесные метаморфозы я не раз видел в замечательных телепрограммах Би-би-си о жизни природы… Мистерия, в которой начисто исчезает личная воля каждого исполнителя, но эта потеря возмещается апофеозом высшей воли племени, секты, сословия, стаи. Воли Божественной или сатанинской, горней или животной – это уж пусть каждый из нас понимает как хочет…

* * *

До сих пор таинственные обряды, зародившиеся в иудейской древности, живы и воздействуют на историю Израиля и на жизнь народа, порой самым причудливым образом.

К середине 90-х годов прошлого века премьер-министр Израиля Ицхак Рабин, в молодости профессиональный террорист, один из организаторов убийства шведского графа Бернадотта (защищавшего от имени ООН права палестинцев), отдавший приказ во время Интифады ломать руки палестинским детям, бросавшим камни в израильских оккупантов, пришел к выводу, что никаким военным решением палестинцев не сломить: народ победить невозможно. И он, подобно американцам во Вьетнаме и французам в Алжире, пошел на переговоры с Арафатом, чтобы дать палестинцам автономию и отказаться от дальнейшей оккупации Западного берега Иордана.

Через несколько месяцев израильские фундаменталисты провели против Ицхака Рабина обряд «пульса денура» («удар огнем»), каббалистическую церемонию, «участники которой, – как пишет историк Э. Ходос, – проклинают человека, виновного в преступлении против народа Израиля, и призывают ангелов смерти и разрушения покарать его».

Через недолгое время «предателя» убил несколькими выстрелами из пистолета молодой израильтянин Игал Амир.

Роже Гароди так пишет об убийстве Рабина: «Игал Амир, убийца Ицхака Рабина, не бродяга, не умалишенный, а чистый продукт сионистского воспитания. Сын раввина, студент-отличник клерикального университета, воспитанник талмудических школ, солдат элитных частей на Голанских высотах; имел в своей библиотеке биографию Баруха Гольдштейна (который несколько месяцев назад убил в Хевроне 27 арабов во время молитвы у гробницы Патриархов). Он мог видеть по официальному израильскому телевидению большой репортаж о группе Эйлл («воины Израиля»), поклявшейся на могиле основателя политического сионизма Теодора Герцля «уничтожить каждого, кто уступит арабам «землю обетованную» <…> Убийство премьер-министра Рабина (как и тех, кого расстрелял Гольдштейн) укладывается в строгую логику мифологии сионистских фундаменталистов: приказ убить, сказал Игал Амир, «исходил от Бога», как во времена Иисуса Навина» («Ле Монд», 8 ноября 1995 г.).

А ровно через десять лет обряд «пульса денура» был наложен на премьер-министра Израиля (бывшего организатором истребления нескольких тысяч палестинцев в ливанских лагерях Сабра и Шатила) Ариэля Шарона.

«Старый Бульдозер, – пишет Эдуард Ходос, – впал в немилость у своих бесноватых соплеменников с того момента, когда решил отогнать израильские танки и бульдозеры с небольшой части оккупированных палестинских территорий и вывести оттуда несколько тысяч еврейских поселенцев. Мимоходом замечу, что, несмотря на громкие рукоплескания «всего прогрессивного человечества», мирными инициативами там и не пахло. Все гораздо прозаичнее: уж очень дорого и хлопотно постоянно держать в круговой обороне несколько малочисленных поселений, с присутствием которых на отнятой у них земле никак не хотели мириться палестинцы» (с. 50).

Тому, что судьба Шарона, посягнувшего на какие-то сотки «земли обетованной», завещанной Иеговой народу Израиля, была решена, я нашел подтверждение в еврейской газете «Форум», в размышлениях Е. Сатановского, президента Института изучения Ближнего Востока (Москва).

«Шарон сегодня – это уже не тот Шарон, что 20 лет назад. То же самое можно сказать о большинстве политических деятелей. Они стары, они устали. Они запуганы. На сцену должно выйти поколение новых политических деятелей. От этого зависит, останется ли Израиль на карте. В конце концов, страну теряет не армия – страну теряют ее лидеры».

От ритуальных каббалистов – знатоков обряда «пульса денура» – к просвещенному российскому востоковеду информация доходит моментально, словно по таинственным сообщающимся сосудам истории.

«Пульса денура», шаманские танцы раввинов, юноша Игал Амир, словно бы возникший в современном Израиле из времен Иисуса Навина… Чудеса? Конечно. «Правоверный иудей действительно верит в физическую реальность и эффективность перечисленных во Второзаконии и других книгах проклятий. «Еврейская энциклопедия» подтверждает, что эта вера держится до сих пор. В этом отношении евреи сходны с африканскими дикарями, верящими в то, что заклинания могут привести к смерти, и с американскими неграми, дрожащими перед шаманами Вуду» (Дуглас Рид. Спор о Сионе, стр. 38).

«Талмудистская литература обнаруживает веру в действенную силу слов, доходящую до явного суеверия… проклятие, произнесенное ученым раввином, неотвратимо… Иногда проклинали, не произнося ни слова, а лишь фиксируя на жертве свой пристальный взгляд. Неизбежным последствием этого взгляда были скоропостижная смерть либо обнищание» (там же, стр. 78).

Вся эта ниточка древнейших обрядов (вплоть до «дела Бейлиса»!) тянется из глубины темных времен. Члены вечного синедриона, как высшая жреческая инквизиция, присматривают за рядовыми жрецами, и если те из прагматических соображений чуть-чуть пошатнутся вправо-влево, чуть засомневаются в законности или целесообразности владычества над землей обетованной, чуть помыслят пойти на компромисс с арабами, усомнившись в союзе Ягве и его народа, то верховная инквизиция тут же выносит им приговор.

Вот почему от этого диктата Осип Мандельштам бежал в христианство, Троцкий в русскую революцию, Маркс – в теоретический западноевропейский коммунизм, Роже Гароди – в ислам, Иосиф Бродский в американскую космополитическую жизнь. Куда угодно, только бы вырваться из-под власти жрецов, из «хаоса иудейского», о котором с удивительной точностью писал выдающийся русский поэт Николай Заболоцкий в стихотворенье «Бегство в Египет», где идет речь о спасении младенца Христа от фарисейской инквизиции:

Снилось мне, что я младенцем

В тонкой капсуле пелен

Иудейским поселенцем

В край далекий привезен.

Перед Иродовой бандой

Трепетали мы. Но тут

В белом домике с верандой

Обрели себе приют.

…………………………

Но когда пришла идея

Возвратиться нам домой

И простерла Иудея

Перед нами образ свой —

Нищету свою и злобу,

Нетерпимость, рабский страх,

Где ложилась на трущобу

Тень распятого в горах, —

Вскрикнул я и пробудился…

* * *

В газете «Форум» (№ 219, 2009) я прочитал статью журналиста Симона Джекобсона, которая повергла меня в изумление: оказывается, в правовом государстве Израиль, считающемся оплотом демократии на Ближнем Востоке, не существует Конституции! Вот что пишет об этом юридическом феномене автор статьи «Есть ли будущее у современного сионизма»:

«Израиль так и не принял Конституции (…) многие религиозные евреи настаивают, что единственная подлинная конституция еврейского государства – это Тора и еврейский закон (Алиха).

Они не только не видят необходимости в светской конституции, но даже усматривают в подобном документе угрозу верховенству Торы и соответствующим тысячелетним традициям еврейской жизни на родине и в диаспоре».

А мы еще возмущаемся, что иные мусульманские народы сегодня пытаются жить по законам шариата. Да Тора на две тысячи лет старше любого шариата!

Ну это все равно, как если бы русские жили даже не по «Домострою», а по «Правде Ярослава Мудрого»… Конечно, там, где Тора, где Второзаконие, – там и «пульса денура», и «уши Амана». Поневоле вспомнишь даже про кровь христианских младенцев. Словом, «ветхозаветная демократия»…

* * *

Евреи – люди лихие,

они солдаты плохие,

Иван воюет в окопе,

Абрам ворует в рабкоопе.

Я все это слышал с детства

и скоро совсем постарею,

но мне никуда не деться

от крика: «Евреи! евреи!».

Не воровавший ни разу,

не торговавший ни разу,

ношу в себе, словно заразу,

эту особую расу.

Пуля меня миновала,

чтоб говорилось не лживо:

евреев – не убивало,

все воротились живы.

Меня начиная с 1959 года, когда я его впервые прочитал, тревожило это стихотворение Бориса Слуцкого. Но всю сложность, глубину и противоречивость его я понял только в нынешней старости.

Борис Слуцкий – честный поэт, находившийся в эпицентре всех социальных и национальных веяний – русских, советских, еврейских, попытался в этом стихотворении внятно выразить всю сложность еврейской судьбы. Он бесстрашно принимает (или, по крайней мере, не отвергает) упреки мировой и русской истории, когда перечисляет действительные пороки еврейства: «они солдаты плохие», «люди лихие», «Абрам торгует в рабкоопе», «евреев не убивало – все воротились живы»… Это – почти набор антисемитских обвинений – анекдотов, наветов, слухов, сплетен… Но честный поэт Слуцкий не возмущается, не кричит в истерике: «антисемитизм!», «черносотенство!», он со спокойной усталостью как бы соглашается, что нет дыма без огня, что в этих антисемитских упреках есть некая страшная и трагичная для евреев и для него правда: «Но мне никуда не деться от крика: «Евреи! евреи!» Он почти соглашается с тем, что есть для этого тотального осуждения причина, поскольку очень уж непохожи евреи на все другие ветви человечества. «Ношу в себе, словно заразу, эту особую расу» – с мужеством отчаяния признает он, что раса – «особая», но одновременно поэт понимает, что мир несправедлив, обвиняя поголовно в «особом расизме» всех евреев.

Вот он сам. Его душа, распахнутая в стихах. Его судьба, непохожая на судьбу «Абрама», торгующего во время войны в рабкоопе; непохожая на судьбу евреев, укрывшихся в тылу, на судьбу евреев, которые и «люди лихие», и «солдаты плохие», не похожа на судьбу чуть ли не всей «особой расы». «Не воровавший ни разу не торговавший ни разу» – но почему мир не хочет видеть этой его единоличной искупительной честности, его офицерской мужественности, его, в конце концов, советского патриотизма? А сколько горестной иронии в последних строчках: «пуля меня миновала» – для чего? – для дальнейшей жизни после войны?! – да нет, все гораздо сложнее, для того, чтобы «навет» на еврейство был абсолютным, безо всякого исключения:

чтоб говорилось не лживо:

евреев – не убивало,

все воротились живы.

Даже его личная удача – остался жив – ложится на антисемитские весы истории, потому что мир убежден в порочности «особой расы», «избранного народа». А это уже разговор с судьбой, вымаливание милости у немилосердного, страшного и карающего Бога евреев Ягве. Моление, похожее на моление Авраама о том, чтобы ревнивый Бог Израиля простил утонувшие в грехах и непослушании ветхозаветные города Содом и Гоморру, поскольку в них все-таки есть среди тысяч, достойных только «заклятия», несколько праведников. «И подошел Авраам и сказал: может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? Не может быть, чтобы ты погубил праведного с нечестивым… Судия всей земли поступит ли неправосудно?» (Бытие, 18).

Поэт возвращает нас к спору, длящемуся сорок веков, начало которому было положено в мошенническом и трогательном молении Авраама, чтобы грозный Ягве помиловал ради горстки праведников целый город грешников.

Свято место пусто не бывает. И недаром Борис Слуцкий, выросший в эпоху воинствующего атеизма, вспомнив отринутого историей ветхозаветного Бога, поставил на его место другой, более понятный образ:

Мы все ходили под Богом.

У Бога под самым боком.

Он жил не в небесной дали,

его иногда видали

живого. На мавзолее.

Он был умнее и злее

Того – иного, другого

по имени Иегова,

которого он низринул.

Извел, пережег на уголь[8],

а после из бездны вынул

и дал ему стол и угол.

Этому земному Богу Слуцкого свойственны и «всевидящее око», и «всепроницающий взгляд» – все забытое, ветхозаветное и вдруг всплывшее из доисторической вавилонской бездны.

Интересно, что Сталин в стихах русских поэтов той же эпохи (Исаковский, Твардовский и др.) изображен как понятный людям земной человек, как суровый, но справедливый отец, как народная надежда, в крайнем случае как полководец и вождь и даже злодей или диктатор. Но никогда – как Бог. Такое случалось лишь с поэтами, вышедшими из «хаоса иудейского», из еврейской среды, сохранившей в своей генетической памяти все ветхозаветные мифы об отношениях их предков с грозным племенным божеством Ягве.

VII. От Розенберга до Валленберга

На деле существуют только два национализма: немецкий и еврейский.

Томас Манн

В поистине эпохальном романе Томаса Манна «Доктор Фаустус» есть одна сцена, всегда привлекавшая мое внимание. В маленьком городке – в сердце Германии – встречаются два человека, а если точнее, то два символа: гениальный и полубезумный немец – композитор Адриан Леверкюн и парижский импресарио, в прошлом бедный польский еврей Саул Фительберг. Действие происходит на рубеже 20—30-х годов. Импресарио уговаривает композитора совершить гастроли по Франции, соблазняет Парижем, но наталкивается на каменное молчание Леверкюна, в котором угадывается одно его желание – поскорее избавиться от назойливого собеседника и додумать, дочувствовать, довершить нечто медленное, глубокое, тяжелое, что никак еще не может вылиться у него на бумагу нотами, в которых, как он подозревает, может быть, будет выражена разгадка темной немецкой сущности. Еврей Фительберг – не дурак. Он сразу понял, что ни в какую Францию этот угрюмый немец не поедет, и после нескольких жеманных и остроумных попыток разговорить Леверкюна гражданин Франции, уже уходя, почти стоя в дверях, произносит замечательный монолог:

«Можем ли мы, евреи – народ пророков и первосвященников, не ощущать притягательной силы немецкого духа? Как родственны между собой судьбы немецкого и еврейского народов (…) Сейчас любят говорить об эпохе национализма. Но на деле существуют только два национализма: немецкий и еврейский; все другие – детская игра. К примеру исконно французский дух Анатоля Франса просто светское жеманство по сравнению с немецким одиночеством и еврейским высокомерием избранности» (Собр. соч., т. 5, стр. 528. М., 1960 г.). В ответ на возражение о том, что это суждение принадлежит герою повествования, а не автору, я приведу суждение о немецком народе из письма Томаса Манна, написанного летом 1934 года Эрнсту Бертраму:

«Несчастный, несчастный народ! Я давно уже прошу мировой дух освободить его от политики, распустить его и рассеять по новому миру подобно евреям, с которыми этот народ связан таким сходным трагизмом».

Крайне любопытна также мысль Томаса Манна, высказанная в письме Оскару Шмитту (январь 1948 г.), то есть уже после разгрома ненавистного ему гитлеровского Третьего рейха.

«В том, что Вы рассказываете мне об «иконоборческом» движении, о покаянном антиромантизме, есть, однако, своя плачевная сторона.

Низкопоклонством перед неудачей отдает это отвращение к ценностям, которые, не проиграй Ггрмания войны, оздоровляли бы мир <…> теперь ополчаются на Лютера, Фридриха, Бисмарка, Ницше, Вагнера, а то и на Гете. Хотят отречься, что ли, от своей истории, от своей немецкости? Есть много правды и много доброй воли, но есть и что-то жалкое в этом самобичевании и отрицании немецкого величия, самого, впрочем, каверзного величия на свете».

В двадцатом веке, к несчастью для человечества, на Европейском материке произошли столкновения двух национализмов, нет, много страшнее – двух расизмов, немецкого и еврейского. Оба были беременны внутренними темными революциями. «Сумрачный германский гений» жаждал всемирного господства, и не просто посредством грубой силы, но силы, обогащенной культом сверхчеловека, освященной религией расы. Ему было мало оставаться просто «тевтонским Римом», он возжелал стать арийским Иерусалимом, возведенным на фундаменте национальной почвы и чистой крови.

В то же время гений «избранного народа», уставший за два тысячелетия от скитаний по задворкам мировой истории, от тяжести венца «горнего Иерусалима», устремился к тому, чтобы стать «как все» и обрести свое национальное государство с признаками своего еврейского Рима, с родимыми пятнами несправедливости и бесчеловечности, которыми украшена история всех государств мира. Обе больные гордыни созревали для того, чтобы ради этих безумных целей принести в жертву своих сыновей и дочерей, как приносили их некогда на древнегерманские жертвенники жрецы эпохи Нибелунгов и левиты иудейского племени, требовавшие от имени Иеговы у своего стада первенцев для «всесожжения».

То, что я сейчас пишу, сегодняшние жрецы Холокоста воспримут с понятным мне возмущением, но, слава богу, в мировой истории были и еще есть честные еврейские мыслители. Одной из них была Ханна Арендт, жившая в Германии, точно и трезво объяснявшая драму еврейского самосознания на рубеже XIX–XX веков:

«Евреи трансформировались в социальную группу с характерными психологическими свойствами и реакциями. Иудаизм выродился в еврейство, мировоззрение – в набор психологических черт. Именно в процессе секуляризации родился вполне реальный еврейский шовинизм. Представление об избранности евреев превратилось… в представление, что евреи будто бы соль земли. С этого момента старая религиозная концепция избранности перестает быть сущностью иудаизма и становится сущностью еврейства» (Арендт X. Антисемитизм. «Синтаксис», Париж, 1989, № 28).

Но что могла сделать в 30-е годы Ханна Арендт и еще несколько трезвых еврейских умов, когда в правящем слое жрецов будущего Холокоста уже калькулировалась жестокая, прагматическая и предельно бесчеловечная цена, которую придется заплатить овцам стада Израилева за создание сионистского государства!

Бен-Гурион: «Задача сиониста – не спасение «остатка Израиля», который находится в Европе, а спасение земли Израильской для еврейского народа» (Том Сегев. Седьмой миллион. Изд. Дианы Леви, Париж, 1993).

«Если мы можем спасти 10 000 человек из 50 000 которые могут внести вклад в создание страны и дело национального возрождения, или миллион евреев, которые станут для нас обузой или в лучшем случае мертвым грузом, мы должны ограничиться спасением 10 000, которые могут быть спасены, несмотря на проклятия и призывы миллиона, который не в счет» (из меморандума «Комитета спасения». Том Сегев. Седьмой миллион. Изд. Дианы Леви, Париж).

«Сионизм прежде всего… Могут сказать, что я антисемит, что я не хочу спасать диаспору… Пусть говорят, что хотят» (И. Грюнбаум. Дни разрушения).

Что ж. Сказано честно. На войне как на войне. Сколько раз великие полководцы разных народов жертвовали частью своих солдат («остатком Израиля»), отрядами «пушечного мяса», лишь бы отвлечь внимание противника и нанести важнейший стратегический удар на главном направлении. В конце концов, и палестинцы многому научились у евреев. «Сухие ветви» у палестинцев – это их смертники, их шахиды, у которых, в отличие от евреев, за душой не просто библейские мифы и не оккупированная территория, а своя земля.

В 30-е годы XX века между сионистами и нацистами разыгрался, как продолжение разговора Фительберга с Леверкюном, бурный роман. Они ревновали друг друга в борьбе за мировое господство, объяснялись в любви, душили друг друга в объятиях, торговались за место под солнцем, обменивались своими идеологически-расистскими наработками.

Из меморандума «Сионистской федерации Германии», посланного 21 июля 1933 г. руководству нацистской партии:

«С основанием нового государства, которое провозгласило расовый принцип, мы хотим приспособить наше сообщество к этим новым структурам… <…> Мы не хотим недооценивать эти основные принципы, потому что мы тоже против смешанных браков и за сохранение чистоты еврейства» (Л. Давидович. Читатель Холокоста, стр. 155).

Словом, сионистская верхушка послала фашистской власти сигнал (не то чтобы «мы с тобою одной крови – ты и я», но чуть-чуть другой): «мы, как и вы, исповедуем чистоту расы и потому предлагаем вам плодотворное сотрудничество». В сущности, это было предложение об идеологическом разделении мира под властью двух избранных народов. Сионистский миф побратался на время с арийским мифом. Мартин Бубер – философ, сопротивлявшийся перерождению религиозного сионизма в государственно-политический, горевал по поводу такого перерождения:

«Большинство евреев предпочло учиться у Гитлера, а не у нас. Гитлер показал, что история идет не дорогой духа, а дорогой силы, и если народ достаточно силен, он может безнаказанно убивать» («Джуит ньюслеттер», 2.6.1958).

Иуда Магнес, президент Еврейского университета в Иерусалиме, называл отказ от традиции пророков, от их духовной праведности и увлечение еврейства расистскими соблазнами фашизма – «помешательством» и «языческим иудаизмом». «Если вы хвастаетесь своей избранностью вместо того, чтобы жить по воле Божьей, – говорил Мартин Бубер, обращаясь к евреям, – это преступление, это «превращение народа в идола» (М. Бубер. Израиль и мир. Нью-Йорк, 1948, с. 263).

«Горькая ирония судьбы пожелала, чтобы те же самые биологические и расистские тезисы, которые пропагандировались нацистами и вдохновляли позорные нюрнбергские законы, стали основой для определения принадлежности к иудейству в государстве Израиль» (Хаим Коэн, член Верховного суда Израиля. Источник: Дж. Бади. Основные законы государства Израиль. Нью-Йорк, 1960, стр. 156).

Во время Нюрнбергского процесса один из главных идеологов арийского расизма Юлиус Штрейхер на допросе относительно подготовки и принятия нюрнбергских законов заявил:

«Я писал статьи такого плана и всегда повторял, что мы должны брать еврейскую расу или еврейский народ за образец. Я всегда повторял в своих статьях, что евреев нужно считать образцом для других рас, потому что они дали расовый закон, закон Моисея, который гласит: «Если вы идете в чужую страну, вы не должны брать себе чужеземных жен». Это, господа, очень важно для оценки нюрнбергских законов. За образец были взяты еврейские законы. Когда несколько веков спустя еврейский законодатель Ездра установил, что, несмотря на это, многие евреи женились на нееврейках, эти браки были расторгнуты. Это было началом еврейства, которое, благодаря этим расовым законам, устояло на протяжении веков, в то время как все другие расы и цивилизации погибли». (Источник: «Процесс главных военных преступников в международном военном трибунале. Нюрнберг, 14 ноября 1945 г. – 1 окт. 1946 г. Официальный текст. Дебаты 26 апреля 1946 г., том XII, с. 321.)

Из документа, озаглавленного «Основные принципы национальной военной организации в Палестине, касающиеся решения еврейского вопроса в Европе и активного участия НВО в войне на стороне Германии»: «При условии, что германским правительством будут признаны национальные чаяния за свободу Израиля, национальная военная организация готова принять участие в войне на стороне Германии» (Д. Израэл и. Палестинская проблема в германской Палестине. Ун-т Бар Илон. Рамот Ган, Израиль, 1974).

Более того, как пишет Исраэль Шамир, «сионистское движение легально действовало в Третьем рейхе, и даже была отчеканена медаль, несущая шестиконечную звезду Давида с одной стороны и свастику – с другой» («НС», № 10, 2003., стр. 239).

Подумать только: две сакральные эмблемы, два священных символа были объединены в одно целое, как близнецы!

А Лев Коцин, один из религиозных авторитетов русскоязычной Америки, приблизительно в то же время писал в статье «Евреи в нацистской армии»:

«Еврейские офицеры – ветераны Первой мировой войны – обратились с патетическим письмом к Гитлеру, давая клятву верности Германии и прося его только об одном: «Да позволь нам умереть за Германию в бою!» Вот он, еврей, с Железным крестом на груди, который предан Германии больше, чем собственному отцу или народу» (газета «Форум», 3–9/8 2007, Нью-Йорк).

Эта статья Льва Коцина помогла мне разгадать одну загадку. Когда я писал свою книгу «Шляхта и мы», то пользовался исследованием австрийского историка Стефана Карнера «Архипелаг Гупви», в котором была любопытная таблица численности военнопленных гитлеровской интернациональной армии, которая содержалась в лагерях Советского Союза. Численность эта отражала национальный состав военнопленных рейха. Из таблицы я узнал, сколько у нас было в плену, помимо немецких, венгерских, румынских, австрийских и итальянских фашистов, – также польских, французских, чешских и прочих. Где-то в конце первого десятка цифр значилось, что в нашем плену было 10 тысяч еврейских фашистов, солдат и офицеров гитлеровского рейха… Прочитав статью в «Форуме», я понял наконец-то, откуда они взялись…

Подтверждением тому еще одно свидетельство следующего рода:

«По данным израильской прессы, в составе вермахта против СССР воевали 150 тыс. евреев, точнее т. н. «мишлинге», т. е. лиц, рожденных в смешанных германо-еврейских браках. И, надо признать, вояки они были отменные – среди них было 23 полковника, 5 генерал-майоров вермахта, 8 генерал-лейтенантов, 2 полных генерала, один генерал-фельдмаршал (Э. Мильх). Сотни солдат и офицеров из числа «мишлинге» были задействованы в полной мере – «образцом голубоглазого арийца» долгое время был Вернер Голдберг, отец которого был еврей. Воевали против СССР не только «мишлинге», но и даже чисто верующие иудеи, в частности, в составе осаждавшей Ленинград финской армии таких насчитывалось свыше 300 чел., у которых была даже походная синагога! Двое из них – майор Лео Скурник и унтер-офицер Соломон Класс – были представлены финским и немецким командованием к Железному кресту I класса. И это в то время, как их же соплеменники умирали от голода в блокадном Ленинграде…» (А Мартиросян. Трагедия 22 июня: блицкриг или измена, М., 2007, с. 565).

Будущий премьер Ицхак Шамир был арестован британскими службами в декабре 1941 года «за терроризм и сотрудничество с нацистским врагом». А вот как характеризовал Бегина один из основателей государства Израиль Бен-Гурион: «Бегин, несомненно, человек гитлеровского типа. Это расист, желающий уничтожить всех арабов во имя мечты об объединении Израиля, готовый использовать все средства для достижения этой святой цели…»; «Его можно обвинять в расизме, но тогда надо было бы устроить процесс над всем сионистским движением» (цит. по: Хабер Э. Менахем Бегин, человек и легенда. Делле Бук, Нью-Йорк, 1979 г., стр. 385).

Вот что рассказано израильским историком и журналистом Исраэлем Шамиром о главном подвиге Бегина, после которого началось паническое бегство палестинских крестьян-феллахов со своих земель.

«Почему опустела Лифта? В километре от нее, по другую сторону Яффской дороги, находится причина бегства жителей Лифты: груды серых камней, поросших кактусами, – руины села Дир-Яссин[9]. Их прекрасно видно из окна, где живет бывший премьер-министр и бывший глава правой организации еврейских боевиков «ЭцеЛь» Менахем Бегин. Ночью с 9-го на 10 апреля 1948 года отряды «ЭцеЛь» и «Лехи» (главой «Лехи» был другой израильский премьер-министр Ицхак Шамир) напали на это палестинское село, которое славилось хорошими отношениями с еврейскими соседями. То, что произошло в Дир-Яссине, Давид Бен-Гурион, первый премьер-министр Израиля, назвал «кровавой бойней». 254 палестинца, мужчин, женщин и детей, были убиты в Дир-Яссине.

Я помню, с каким недоверием я читал в Советском Союзе рассказы о Дир-Яссине: «Советская пропаганда», – думал я и отметал описания резни как вымысел. Понадобилось много лет, много книг, много документов, чтобы я понял: нет, Дир-Яссин не был выдуман Политбюро или Арафатом.

Подробнейшие описания того, что произошло в Дир-Яссине, можно найти в нескольких вышедших в Израиле и за рубежом книгах, в частности, в произраильской, но довольно объективной книге Доминика Лапьера и Ларри Коллинза «О, Иерусалим!».

В ней приводят слова командира Хаганы Давида Шалтиэля, который называл Дир-Яссин «одним из немногих мест, куда не ступала нога вооруженных бандитов извне».

Когда боевикам «ЭцеЛя» и «Лехи» удалось овладеть селом, они приступили к хладнокровному убийству. Коллинз и Лапьер пишут:

«Молодожены, вместе с 33 соседями, были среди первых жертв. Их выстроили у стенки и расстреляли… 12-летняя Фехими Зейдан, одна из выживших; рассказала: «Евреи поставили всю нашу семью к стенке и стали нас расстреливать. Я была ранена в бок, но большинство нас, детей, спаслись, потому что мы прятались за спинами родителей. Пули попали моей четырехлетней сестре Капри в голову моей восьмилетней сестре Сами в щеку моему брату Мохаммеду семи лет, – в грудь. Но все остальные были убиты». Халим Эл заявила, что видела, как «человек загнал пулю в шею моей сестре Сальхие, которая была на девятом месяце. Затем он распорол ей живот ножом»… «Нападавшие убивали, грабили, насиловали. Они рвали уши, чтобы легче было снять серьги».