Тамплиеры (№3) - Цитадель

Д'Амьена безуспешно извлекали из обморока двое госпитальеров.

Де Ридфор победоносно улыбался.

Дальше было сказано еще немало слов. Прокаженный напоминал дочери и сыну об имевших в прошлом место случаях, о которых могли знать только они и никто другой. Обращался он с такими же воспоминаниями и к патриарху, и другим. Но рассказы не добавляли убедительности достигнутой победе. Просто страдалец из лепрозория не мог остановиться. Сколько ночей он провел в размышлениях, готовясь к этой схватке и сейчас не мог поверить, что вернул себе трон, лишь произнеся имена своих детей.

Де Ридфор понимал происходящее лучше него. Из той же двери, из которой явилось прокаженное видение, непрерывным потоком хлынули вооруженные тамплиеры, создавалось впечатление, что тому извержению не будет конца.

Д'Амьена, единственного человека способного организовать какое-то сопротивление, сразил не просто обморок, его хватил удар.

Даже придя в себя, он не мог произнести ни слова, вся левая сторона омертвела. Но он мог видеть, как бывший писец, бывший двойник короля и бывший король лишается сначала короны, она тут же перешла в руки великого магистра, а вслед за этим и головы, которую корона столь мучила.

Видел Д'Амьен также, что великий тамплиер не спешит водружать знаменитый венец Годфруа на покрытую струпьями голову, извлеченного со дна ада, истинного Бодуэна. Больного просто берут под руки и УВОДЯТ, уводят… Истинный Бодуэн, кажется, тоже надорвал свои силы во время этой схватки, речи его потеряли силу, его голос обратился в лепет.

Конрад, патриарх, многочисленные бароны, королевские дети были оттеснены к стенам, и судя по выражению их лиц, никто ни в малейшей степени не собирался противостоять происходящему.

И Д'Амьен закричал, вернее попытался закричать, понимая сколь ужасное и полное он потерпел поражение. И тут же вновь утратил сознание. Господь сжалился над ним и избавил его слух от обвала последней новости.

— Господа, — обратился де Ридфор своим звучным, командным голосом к гостям, — заверяю вас, что вы все, ваши родственники, ваше имущество находятся в полной безопасности. Все желающие, кроме его святейшества, могут немедленно покинуть дворец. Вас выпустят беспрепятственно.

— Что вы собираетесь сделать со мной? — против обыкновения бледнея, а не краснея, спросил патриарх.

— Я хочу попросить вас выступить в вашем основном качестве, побыть священником. Вы должны сегодня обвенчать принцессу Сибиллу с графом Гюи Лузиньянским и короновать вот этою короной.

— Но, — дыхание патриарха сбивалось, — насколько все мы тут поняли, убит только двойник его величества, а сам он, хотя и болен…

Де Ридфор развел руками.

— Вы еще не знаете, что тяжело больной король, не выдержав волнения этого утра, только что скончался.

Нужно ли говорить, что наступившее молчание было гробовым. Де Ридфор, удовлетворенно оглядев высшее иерусалимское общество, велел кому-то из своих помощников.

— Пусть объявят народу, что сегодня в королевском Доме большая радость — свадьба дочери.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. УЛЫБКА

Над башнями замка Алейк медленно проплывала гряда облачных холмов. Шатер командующего войсками ордена тамплиеров барона де Бриссона стоял на одной из плоских вершин в нескольких сотнях шагов от стен неприступного сооружения, гордо рисовавшегося на фоне облаков.

С каменистого выступа, на котором барон устроил свой наблюдательный пункт, были хорошо различимы бревенчатые частоколы, которыми при подходе к замку христианское войско сочло нужным перегородить обе неширокие дороги, спускающиеся от его ворот. Над частоколами медленно колебались штандарты воинов Храма. Покрытые, в основном, колючими кустарниками, склоны были совершенно недоступны для действия каких-либо воинских формирований, и держались под обстрелом многочисленных арбалетчиков. По ночам зажигалось множество костров и могло показаться, что вокруг стен замка Алейк уложено большое дрожащее ожерелье.

— Если пойдет дождь, они откажутся, — мрачно сказал барон де Бриссон, всматриваясь в замедленные перестроения воздушных масс. Стоявшие рядом рыцари разделяли опасения командира. Один только человек, отличавшийся от прочих своим, не вполне воинским одеянием — а еще более своим лицом, которое не уже сравнивалось выше с мозаичной маской, — держался другого мнения.

— Даже, если прольется сильный ливень, они не могут запасти достаточное количество воды, — сказал он, — насколько мне известно, в этих местах не бывает продолжительных дождей. И даже если они сегодня дополнят свои резервуары, они отсрочат свою гибель лишь на несколько дней.

Барон недовольно посмотрел в сторону говорившего. Этот человек прибыл с указаниями от верховного капитула и имеет право на свое мнение, но уж больно заносчиво он себя ведет. И более всего раздражает в нем даже не вызывающий тон или прямое несоблюдение приличий, этого барон не потерпел бы и от посланника верховного капитула, а то, что этот урод всегда оказывается прав. И все это видят.

Полуторамесячное сидение под стенами Алейка, еще несколько дней назад, выглядело совершенно бесперспективным, несмотря на нейтральное отношение Зейнальского эмира, а, стало быть, и самого Саладина. Замок казался и оставался неприступным. Синан, имея в числе своих врагов всех государей Европы и Азии, не мог не позаботиться о многолетнем запасе провизии на случай нападения кого-нибудь из них. Удачей можно было считать уже то, что тамплиерской армии удалось подойти вплотную и неожиданно к Алейку, не заплатив за это жизнью своего военачальника.

Барон де Бриссон начал втайне уже жалеть о том, что взялся за это хлопотное дело, осаду ассасинского замка, как появился шевалье де Труа, или брат Реми, как он просил себя называть. Это обращение нравилось ему больше. Он согласился с той мыслью, что Синану хватит пищи на три-четыре месяца пока не начнется зима и нахождение армии здесь, в горах, станет невозможным. А вот, что касается воды… Короче говоря, он попросил У барона два десятка людей посноровистей и поотчаянней и двести локтей бедуинских волосяных веревок. Брат Реми утверждал, что знает, каким образом поступает вода в замок и брался канал поступления пресечь.

— Вы сломаете себе шею и погубите людей, — сказал барон, когда вместе с братом Реми и другими военачальниками осматривал ущелье, в котором, по утверждению посланца капитула, и располагался этот таинственный канал.

Де Труа настаивал на том, что надо спуститься на самое дно этого ущелья, и тогда слабость в обороне, казалось бы неприступного замка, станет очевидной.

— Откуда вы это можете знать, шевалье? — недоверчиво спросил барон, — вы что бывали в замке прежде?

— Я пришел к этому выводу путем ряда умозаключений, — смиренно ответил монах, чем положил первый камень в башню неприязни, которая воздвигалась в сердце гордого и не такого уж глупого бургундца. Так решил он, значит есть какая-то орденская тайна и он к ней не допущен. Это ли не унизительно?! Так размышлял он и все время вьющийся поблизости шевалье был постоянным возбудителем этих размышлений.

— И что же вы там нашли? — спросил барон, когда де Труа объявил, что необходимые работы закончены.

Тот охотно объяснил.

— В теле скалы есть глубокая расщелина, со стороны она кажется поверхностной трещиной, еще первый строитель замка заметил, что если в этом месте углубить дно реки, то создается как бы колодец, вы меня понимаете?

— Нет.

— По расщелине проложена труба с греческим винтом, ворот которого наверху в замке, там ходит лошадь по кругу и непрерывно вращает ворот, в силу чего вода непрерывным потоком из реки поступает в бассейн.

— Теперь понятно, — сказал де Бриссон, хотя это разъяснение ничего ему не разъяснило.

— Мы разрушили этот ворот, починить его, сидя наверху, нельзя. Каждый спустившийся будет убит, я поставил на другом краю ущелья самострельщиков. Я думаю Синан уже понял, что его неуязвимости пришел конец.

— Посмотрим, посмотрим.

— Как только мы закончили работы, я велел отправить старцу послание с предложением о переговорах.

Барон сверкнул в его сторону глазами.

— Я имею подобные полномочия, барон, — упредил его гнев брат Реми, — и потом, вы ведь сами понимаете, нам нужно спешить, наши люди измучены, чем раньше мы…

— То время, которое требовалось, чтобы предупредить меня, наши люди могли бы подождать.

— Если вы считаете себя задетым, я готов принести извинения.

Вот эта властная покладистость в посланце капитула была отвратительнее всего.

— Что же вы написали в этом послании?

— Что великий капитул, в случае искренней и полной капитуляции замка Алейк, и прекращения сопротивления всяческого, и делом, и умыслом, против людей и интересов Храма, от разрушения замка и полях замков страны готов воздержаться, получая, однако право на взимание ежегодной дани размером двадцать тысяч мараведисов.

Барон ударил перчаткой по железному наколеннику я хмыкнул.

— Две глупости сразу, ежели мы можем взять их за горло, как вы утверждаете, отчего нам отказываться от этого, зачем оставлять неразрушенным это гнездилище убийц. Другая глупость про дань. Отчего вы решили, что в замке этом могут быть такие деньги? Синан, я думаю, человек не нищий, но всему есть предел. Кучу отрезанных голов они, может быть, и могли бы принести к нашим ногам, но не кучу золота.

Брат Реми пожал плечами, предоставляя разрешение спора ходу событий.

День для ответа был назначен сегодняшний.

— Они опускают ворота! — крикнул кто-то из рыцарей, указывая в сторону замка.

Де Труа мог бы посмотреть в сторону барона, чтобы насладиться зрелищем его бессильной ярости, которая во всем великолепии выразилась на его рыжебородом породистом лице, но не стал. Кажется, он не нуждался в подобного рода развлечениях. Брат Реми стал спускаться к шатру, где был среди прочих привязан его конь. Взобравшись в седло с помощью своего верного оруженосца Гизо, он снова приблизился к барону и его свите.

— Опущенные ворота — признание своей слабости и одновременно приглашение для личной встречи. Вы присоединитесь ко мне, барон?

— У меня несколько иное представление о том, как должны сдаваться замки. Отчего бы этому старцу не прибыть сюда, к моему шатру. Насколько я слышал, он не так уж стар.

— Барон, это не обычный противник, для ассасинов значительно большим унижением является впустить кого-либо к себе.

Барон усмехнулся.

— Значит мне уже доводилось их унижать. Как-то я побывал внутри этого логова.

— Сегодняшний визит во многом будет отличаться от того, уверяю. И для вас, и для меня, — добавил брат Реми не совсем понятную фразу, разворачивая своего коня.

— Не собираетесь ли вы отправиться туда один? — весело спросил барон.

— У меня есть полномочия для этих переговоров, но как высокому посланцу капитула, мне положена свита из двенадцати человек, надеюсь, вы позаботитесь о том чтобы честь Храма не была унижена.

С этими словами шевалье дал коню шпоры и поскакал по тропинке, кружным путем выводящей к площади, перед висячим мостом замка.

Барону пришлось в самом спешном порядке, проявляя торопливость, почти роняющую его достоинство, отряжать рыцарей для сопровождении посланца графа де Ридфора. Когда копыта лошадей брата Реми и его оруженосца гулко цокали по кедровым брусьям подвесного моста, богато разодетые рыцари спускались по лесистому склону, оставляя в спешке куски своих белых плащей на иглах злого ливанского можжевельника.

Де Труа дал себя догнать под сводами надвратной башни. Де Бриссон отрядил для помощи брату Реми барона де Каванье. Для военных действий против ассасинов назначалось сразу пять или шесть равноправных военачальников, чтобы один удар кинжала не мог обезглавить армию. Внутри этого совета военачальники распределяли обязанности, барону де Каванье как раз надлежало представительствовать.

Де Каванье был посвящен в отношения между де Бриссоном и братом Реми и, зная, что высшие сферы орденской политики покрыты суть тьмою египетской, предпочитал держаться нейтральной позиции. Последний разговор он слышал и прекрасно знал, что именно было заявлено Синану. Так что объяснять ему ничего не было нужно. В дополнение ко всему сказанному, сей тамплиер был весьма представителен внешне, посольская роль была как раз по нему.

Приняли посольство скромно, без демонстрации в пышном саду, без каких бы то ни было эффектов. Обыкновенная, просторная комната с хорошо оштукатуренными стенами. Свет в нее падал через отверстие в потолке. Гостям предложили неудобные табуреты без спинок, но с подлокотниками. Сеид Ага, человек без мизинцев, и еще двое молчаливых ассасинов в длинных белых халатах, поклонами поприветствовали прибывших и, извинившись, сообщили, что придется подождать. Имам Синан будет скоро. «Он уже в пути».

— Он что с небес спускается? — недовольно пробурчал кто-то из рыцарей, кажется немец Леопольд фон Грау.

Наконец имам явился из левой сводчатой двери. «Постарел», — была первая мысль брата Реми, жадно разглядывавшего своего бывшего господина. Второй его мыслью было, что он сам, пожалуй изменился еще больше. Ну что ж, у времени нет друзей, так говорят персы и они правы.

Де Труа поместился во втором ряду сидящего посольства и не снимал с головы своего капюшона. Пока раздавались приличествующие случаю приветствия, он раздумывал над тем, как дать Синану понять что он, Исмаил, здесь.

Имам сделал знак и ему подали свиток, в котором находился составленный братом Реми текст.

— Весьма огорчительно, что мы, исмаилиты и тамплиеры, создавшие столь похожие духовные ордена, вынуждены решать наши дела подобным образом. Мы понимаем, что не одно лишь недоразумение тому причиной. Возможно, что и чей-то умысел злой виною многому. Во имя дальнейшей нашей дружбы, мы признаем нашу часть вины. Мы найдем и накажем зло-умысливших и понимаем, что это не вся цена, которую мы обязаны заплатить за восстановление прежней дружбы.

Говоря эти слова, Синан медленно обводил взглядом сидящих перед ним бородачей в железных одеждах. Не все члены посольства были посвящены в тайные тамплиерские мистерии, поэтому для них слова этого мусульманина о каком-то едином Боге, о родстве орденов и прочем в том же роде, были непонятной дичью. И хотя этот человек с опущенным веком владел лингва-франка вполне сносно, они решили, что он употребил неправильные слова.

В конце своей туманной речи Старец Горы заметил, что двадцать тысяч мараведисов ежегодно сумма не просто очень большая, но несуразная, и пообещав ее заплатить, он только ввел бы в заблуждение высокое посольство. Речь его была плавной, связной, но вел он себя так, будто все-таки не полностью присутствует в этом мире, что основная часть души его парит в местах невидимых и недоступных. Мирские дела, даже в виде ГРУД золота, лишь досадная помеха для отправления Дел высших и чистых.

Сеид Ага и остальные ассасины, с привычно сосредоточенным выражением лиц, внимали решениям имама, словно тихо блаженствуя от соседства с таким источником святости. Как ни странно, некий род одури стал нападать и на франков и на немцев, сидевших напротив него. Длинное говорение вообще, а уж продуманное длинное говорение, особенно, обладает гипнотическим действием. Впоследствии, обмениваясь впечатлениями об этом разговоре с бароном де Каванье фон Грау высказал мнение, что дело было не только в словах. Кажется что-то было подмешано в воздухе ведь ходят слухи, что ассасины специалисты по части дурманящих средств.

В один из моментов брат Реми осторожным движением, чтобы не спугнуть говорившего, снял капюшон и, слегка наклонившись влево, выставился из-за плеча де Каванье, за которым скрывался. Он ловил взгляд Синана. Имам, как ни невнимательно он глядел в лица оплетаемых словесами жертв, не мог, рано или поздно, обратить внимание на явление неожиданного чудища в рядах посольства. Поначалу это никак не отразилось на том, что он говорил. Поначалу, пока он просто рассматривал эту странную, отталкивающую маску. Но потом, когда брат Реми осторожно, едва заметно улыбнулся, между ними мгновенно возникла связь — узнавание. Второе веко Синана тоже слегка опустилось, отчего выражение лица сделалось менее странным, но более угрожающим.

Старец Горы узнал своего бывшего фидаина.

ГЛАВА ВТОРАЯ. КАРТА ПАЛЕСТИНЫ

Примерно в трех лье к северу от Иерусалима в небольшой цветущей долине между Массирой и Вефилем, стоял один из тамплиерских замков. Имя ему было Агумон. Ни чрезвычайной величественностью, ни сверхъестественной роскошью он не отличался. Может быть, именно поэтому, орденское руководство выбрало его для своей летней резиденции. Впрочем, были и другие причины, о них брат Реми узнал из беседы с братом Гийомом, которая состоялась сразу же после возвращения шевалье де Труа из под стен Алейка. Командующие войском бароны остались там для наблюдения за доставкой денег в счет оговоренной дани, в делах такого рода они не нуждались в контроле.

Брат Реми прибыл в Агумон перед самым рассветом. После короткого двухчасового сна и омовения в замковой купальне, он появился в просторной келье брата Гийома. Они поздоровались приветливо и спокойно, кружева рыцарского обхождения в этой среде были не в чести. Приехавший подробно рассказал о событиях в горах Антиливана и выразил мнение, что в целом, эта война произвела на него странное впечатление. Он сравнил бы ее с шахматной партией, если бы это сравнение не было столь избитым.

— Даже столкновение на рыцарском турнире несет в себе большую опасность для участников.

— В известном смысле вы правы. Как только мы показали Синану, что знаем его по-настоящему слабое место, он предпочел прекратить сопротивление. Причем не слишком опасаясь за свое будущее.

— Прошу прощения, брат Гийом, я еще не научился всякий раз понимать вас с полуслова. Почему это Синан мог не опасаться за свою жизнь.

— Он догадывается, думаю, что в данный момент нам невыгодно его полное истребление. Это нарушило бы равновесие сил в Святой земле и вокруг нее. Тут есть определенная сложность, ведь с одной стороны мы в отдаленных своих планах хотим это равновесие разрушить. Противоречие истребляется тем, что мы разрушаем порядок в этой стране с той скоростью, которая выгодна нам и только нам.

Это разъяснение не добавило ясности, но де Труа не стал переспрашивать более, зная манеру брата Гийома ко всему подводить постепенно.

— Вы похвалили меня за то, что я все устроил, как следует в замке Алейк. Но, — де Труа замялся, он не знал, стоит ли признаваться, — но во время переговоров… боюсь Синан догадался с кем имеет дело и уже не считает меня мертвецом.

Брат Гийом ответил не сразу, некоторое время перебирал лежащие на столе свитки.

— Я уверен, что вы сами все сделали для того, чтобы это случилось. И хвалить за это я вас не стану. Скорей всего это проявление молодости. С годами вы поймете, что в возможности потрясти воображение своего самого страшного врага нет настоящей высокой сладости. К сожалению, приходится вспоминать, что по годам вы почти юноша.

— Но не может ли этот случай каким-нибудь образом послужить к пользе ордена. Например сговорчивость Синана в денежном вопросе я связываю с этим… разоблачением.

— Возможно, — вяло сказал брат Гийом, — хотя, что для нас эти двадцать тысяч. Ведь завтра уже может возникнуть такое стечение обстоятельств, что этим деньгам придется или ехать обратно к исмаилитам, или отправляться за море.

Шевалье опять не все понимал, но спрашивать не решался.

— Кроме того, насколько я знаю характер этого человека с опущенным веком, он попытается убить вас.

— Мне казалось по-другому. Ведь, если даже до поражения от армии де Бриссона, он не попробовал пускать в ход свои «золотые кинжалы», то нужно ли ожидать этого теперь, когда он имел случай убедиться в нашем дополнительном над ним превосходстве.

— В отношениях между нами эти пресловутые «золотые кинжалы» оружие запрещенное. Синан знает, что если он переступит эту грань, то начнется война на уничтожение, а она не принесет прибыли ни ему, ни нам.

За сетчатым окном кельи раздалось хлопанье крыльев и вскоре служка внес в келью почтового голубя. Брат Гийом «распаковал» послание, закрепленное у него на лапке и отослал служку вместе с работящий птицей, развернул тонкую шелковую ленту, испещренную непонятными знаками. По его лицу нельзя было понять, нравится ему известие или нет. Скомкав ленту и положив ее в карман, он снова обратился к де Труа. Слова его никак не были связаны с прочитанным.

— Должен для установления полной ясности сообщить, что поручение под замком Алейк, помимо всего прочего было также и проверкой.

— Проверкой?

— Не надо этому ужасаться или обижаться. Вы входите, или начинаете входить в круг высшего руководства политикой ордена, и мы были бы не правы, не уяснив, до какой степени можем идти в доверии вам. Надо было установить, достаточно ли вы пропитались интересами Храма и все ли личные амбиции способны интересам этим подчинить.

— В чем же была суть проверки?

— Мы дали вам возможность почувствовать свою полную власть над вашим заклятым врагом, но, вместе с тем, запретили бравировать этой властью перед ним. Это настоящее испытание. Я считаю, что оно не выдержано полностью. Наш мир устроен таким образом, что чем выше стоит человек, тем меньше у него возможностей потакать своим прихотям. Лишь тот знает цену денег, кто преодолел тягу к их трате. Совершенствующийся идет не к счастью, но к истине.

Брат Гийом встал, лицо его было задумчиво.

— По зрелому размышлению, я прихожу к выводу, что испытание это вы выдержали лишь наполовину.

Де Труа опустился на одно колено и повинно склонил голову.

— С одном стороны ваша верность ордену не вызывает сомнений, но, с другой стороны, надо признать, что душа ваша еще не созрела. В ней бродят еще отголоски низменных страстей. Придется вам пройти еще один круг испытаний. Я благоволю к вам и, в первый момент после вашего рассказа попытался недопустимую выходку, с саморазоблачением, объяснить молодостью лет. Но мне ли не знать, что количество лет не имеет отношения к их ценности. От того, сколько мы прожили здесь, срок нашего пребывания там, не изменится. Да, вам придется на некоторое время задержаться на той степени посвящения, которой вы уже достигли. На некоторое время. Может быть на всю жизнь. Вам придется месить липкую глину реальности и некому будет подсказать к чему, на самом деле, должна устремляться душа ваша.

Брат Гийом замолчал. Брат Реми продолжал стоять на одном колене, не смея приподнять голову. Он понимал смысл своего прегрешения, но, вместе с тем, знал, что не мог его не совершить.

— Идемте? — негромко произнес брат Гийом. Они пересекли двор, чистый и совсем пустынный и приблизились к большой восьмиугольной башне. Она намного превосходила остальные четырехугольные не только числом сторон, но и высотою. В свое время с нее начали строить монастырь, то есть духовный, а не военный — форпост христианства. В башне намеревались поместить библиотеку. По причинам, может быть и имеющим отношение к этому рассказу, но безвозвратно канувшим в лету, кармелитские монахи здесь не прижились.

Вход в башню, увитый плющом, был приоткрыт. Врат Гийом, не оборачиваясь, вошел, брат Реми молча следовал за ним. Пришлось довольно долго подниматься по витой, каменной лестнице. Путь лежал на самую вершину.

Башня царила над живописной округой, с нее открывался вид, заставляющий затаить дыхание, что редко бывает в обожженной солнцем Палестине. Но зрение брата Реми было захвачено совсем другим зрелищем. Посреди площадки, на вершине строения стоял огромный, шагов десять в длину и три в ширину, стол. На нем было сервировано отнюдь не пиршество. С первого взгляда было невозможно сказать, что это такое. Стол был засыпан утрамбованной землей, но утрамбованной неровно. Посреди него пролегали две разновеликие продолговатые лужи, соединенные тонким ручейком. Вся левая сторона этой странной клумбы была залита водой. По всей поверхности свободной от воды можно было различить крохотные, вылепленные из глины строеньица в виде башенок. Возле одних торчали белые флажки с красными крестами, возле других — флажки были зеленые, или черные.

— Брат Реми, — произнес брат Гийом, и де Труа понял, что его кому-то представляют, и действительно, возле стола-ящика с землей и водой появилось еще два человека. Оба они были ничуть не похожи на брата Гийома внешним обликом, но вместе с тем чувствовалось, что они люди его ранга и типа. Один из них большой, массивный мужчина с раздвоенной бородой и крючковатым носом, заговорил первым.

— Вас заинтересовало это? — его рука махнула широким серым рукавом в сторону небывалого стола.

— Да.

— Но вы не догадываетесь что это?

— Мне приходилось видеть карты стран, нарисованные на бумаге, на коже…

— Правильно, это карта. Карта Святой земли.

Говоривший и второй монах, человек с лысой головой и выцветшими бровями, подошли к «карте» поближе.

— Брат Аммиан, брат Кьеза, позвольте вам представить брата Реми. Он сегодня на рассвете прибыл из замка Алейк.

Последовали знаки взаимного сдержанного приветствия.

— Брат Аммиан явился к нам прямо от папского престола, а брат Кьеза из покоев константинопольского императора.

Де Труа понимал, что это сообщается ему не из вежливости, эти сведения часть дела, в котором он призван участвовать. О том, во что он мог быть посвящен, выдержи он недавнее испытание, можно было только догадываться.

— К сожалению, — продолжил брат Гийом, — здесь не могут присутствовать еще несколько наших братьев, советы которых были бы весьма нелишни в такую минуту. Но таков уж род нашей деятельности, никогда в мире не бывает достаточно равновесия и порядка, чтобы мы могли хоть на время оставить его своими заботами. В несколько более узком кругу, чем следовало бы, станем мы сегодня обсуждать вопросы очень большой важности, и да поможет нам Бог истинный в начинаниях наших.

— Аминь, — негромко, без всякой аффектации сказали все.

Брат Гийом взял в руки прислоненную к краю стола тонкую и длинную трость.

— Для начала надобно сказать несколько предварительных слов. Я далек от мысли, что присутствующие здесь братья менее меня способны к постижению глубин жизни, равно как и всех тайн сердца человеческого. Но, тем не менее, я оглашу некоторые вещи и лишь для того, чтобы все начинали отмерять мысль от одной отметки.

Брат Аммиан погладил свою пышную бороду. Де Труа последовал его примеру, пробежав ладонью по редкой кустистой растительности на своем подбородке.

— Недавно нами была одержана очень крупная победа. Не в упрек вам, братья, но имею я в виду не то, что папа римский в очередной раз подтвердил обещания свои касательно нашего ордена, и не то, что император константинопольский снял обложение с наших банкирских домов во всех землях ему подвластных, и даже не то, что Старец Горы из замка Алейк отныне является нашим неохотным данником. Это победы счастливые и о них вольно нам забыть. А имею я в виду одну несчастную победу, что принесла нам два месяца назад полное посрамление Госпиталя и смерть злобнейшего нашего врага, графа Д'Амьена. Самое неприятное в этой победе, что получилась она полной, сокрушительной и безоговорочной. Не мне вам объяснять, что в результате подобного успеха позиции победившей стороны очень часто весьма и весьма ухудшаются. Не из желания быть оригинальным говорю я это. Теперь все перед нами преклонились. Король теперь, по сути, только мелкий орденский чиновник. Даже заносчивый маркиз Монферратский считает своим долгом присылать нам льстивые донельзя письма. Не говоря уж о мелких вассалах Раймунда. Мы выступили против Синана под знаком мести за убийство графа Триполитанского, но судя по тому, что мне доносят, это мало кого обмануло. Нечего говорить и о горожанах Святого города. Иудейское и сарацинское население никогда не было опорой христианской власти и теперь не станет. В латинских кварталах роптанье. Наши донаты и облаты тихо вытесняются из торговых рядов и из аскалонского порта. В случае окрика местного комтура, положение восстанавливается. Но это пока, пока свежи воспоминания о нашей победе. Все приходские священники бубнят что-то о единой церковной власти. Обобщая сказанное, замечу что страх и ненависть к Храму царят сейчас в Святой земле. Но страх имеет обыкновение рассеиваться раньше ненависти. После победы над Д'Амьеном, патриархом и баронами, мы перешли некую грань, оставили устойчивый берег и оказались в опасной трясине.

— Я всегда уважал вашу способность заглядывать мыслью в будущее, предчувствовать опасность, брат Гийом, — сказал лысоватый, — но не преувеличиваете ли вы на этот раз?

— Прежде, чем заговорить на эту тему, я долго думал над всем этим. И не увидел во мраке моего размышления ни одного обнадеживающего проблеска. Вот взгляните на эту карту, — трость возникла над лужей, обозначающей Мертвое море, — здесь обозначены города, в которых стоят наши гарнизоны. Вы заметили, что рядом с каждым бело-красным флагом черная метка?

— Что она означает? — спросил брат Аммиан.

— Что в этих городах, в случае беспорядков в столице, мы не можем рассчитывать на поддержку населения. Да что там поддержку, даже на нейтралитет не можем.

— Почему?

— Помимо гарнизона или расположенной по соседству капеллы, в этих городах есть наши ростовщики и откупщики, и шпионы, которые уверовав в свою неуязвимость и обнаглев, не скрывают, кто они такие. В округе промышляют разбойничьи шайки с которых мы берем дань. И, если еще два года назад мало кто догадывался об этом, то теперь мало кто не догадывается. Граф де Торрож не внял нашим предостережениям и шайки эти расплодились сверх всякой меры. Иногда они грабят даже церкви.

— Можно распустить слух, что это сарацины, — заметил брат Кьеза.

— Но мечети они грабят также, не пропускают и синагоги. И получается так, что иудеи, сарацины и христиане не успокаиваются тем, что их постигает равное поругание, но ненавидят Храм с утроенной силой. В портах положение еще хуже, — указка пролетела от Мертвого моря к левому краю стола, залитому водой, — здесь вся торговля переходит в руки ставленников ордена, а владение ею оставляет скрытые, разумные формы и выливается в формы куража, непристойного глумления над совестью и здравым смыслом. Что я вам говорю, вам ли не знать наших господ рыцарей, особенно во хмелю и корыстном угаре.