Исэ моногатари

"Когда ж успел

сюда прийти я в Сиогама?

И вам сюда б, челны...

Что в утренней тиши

за рыбной ловлей..."

Если поехать в провинцию Митиноку, то местностей красивых очень будет много. Но нет у нашего микадо, во всех шестидесяти слишком провинциях, такого места, чтоб похоже на Сиогама было. И вот поэтому тот старец, дворцом восхищаясь, и сложил: «Когда ж успел сюда прийти я в Сиогама...»

В давние времена жил один принц – принц Корэтака по имени. Дворец был у него в местности Минасэ в сторону туда – к Ямадзаки. И каждый раз, когда во всем цвету бывали вишни, он направлялся в этот дворец. В это время с собою брал обычно он кавалера, что служил начальником правого конюшенного приказа. Прошли года и поколения с тех пор, – давно уж это было, от чего и имя кавалера в забвение погрузилось[109].

Однажды принц, не очень охоте предаваясь[110], за вином все время сложением занимался стихов японских[111]. Вишни в замке у взморья Катано, где на этот раз происходила охота, были особенно красивы. Под сень этих дерев сойдя и наломав ветвей, украсив ими свои прически, все здесь бывшие – и высшие, и средние, и низшие – стихи сложили. Кавалер, начальником приказа конюшенного бывший, сложил.

"Если бы на свете

никогда не цвели

цветы вишни, –

сердце волнений

не знало б весною..."

Так сложил он. А стихи другого: –

"Лишь потому, что цветы

облетают,

милей они вдвое...

В суетном мире

что может быть долгим!"

таковы были.

Когда они, поднявшись из-под сени дерев, в обратный путь направились, смеркаться день стал. Тут люди, бывшие при принце, с поля – из Минасэ – принесли вина. «Вино это давайте выпьем», – молвил принц, и все, отправившись искать хорошее местечко, до местности добрались, «Рекой небес» что называлась[112]. Вино принцу подносил тот кавалер – начальник конюшенного приказа. К нему принц обращаясь, проговорил: «Темой взяв, как мы с охоты у Катано сюда пришли к „Реке небес“, стихи сложи и вместе с чаркой мне их преподнеси!» И тот сложил и принцу преподнес:

"Весь день на охоте

провел я в надежде

ночлег получить у «Ткачихи»...

И вот уже здесь я – в долине

«Небесной реки»..."

Так сказал он, и принц эти стихи несколько раз повторил, ответа же дать не мог он[113]... В свите служил Ки Арицунэ. И он ответил:

"Ткачиха ждет здесь друга,

который лишь однажды

приходит в целый год...

И нет той здесь, кто мог бы

ночлег тебе тут дать".

Вернувшись, все вошли во дворец. Здесь до поздней ночи вели за вином они беседу, пока принц-хозяин, опьянев, не собрался идти к себе. Луна – то было в одиннадцатый день – также уж клонилась к закату, отчего тот кавалер сложил:

"Не успели еще

налюбоваться тобой, о луна,

а ты уж прятаться хочешь...

О, гребни тех гор, если б вы,

ее не приняв, убежали!"[114]

Почтительно от имени принца[115] Ки Арицунэ:

"Вот, если б пики

все без исключенья

в равнину превратились...

Гор не будь гребнистых, –

и месяц не зайдет!"

В давние времена наезжавший в Минасэ принц Корэтака однажды на обычную охоту туда отправился, и в свите у него был кавалер – начальник конюшенного приказа. Прошло несколько дней, и принц вернулся во дворец. Принца проводив, скорей к себе уйти думал кавалер, но тот – то жаловал вином, то собирался дать подарок[116] – и не отпускал. И кавалер в беспокойстве:

"Себе не связал

и травы в изголовье...

Пусть даже ночь

как осенью будет, –

сердце ж в тревоге..."[117]

Так сложил он. Время было – конец марта. Принц, не отправляясь на покой, провел всю ночь.

Так приходил и служил принцу кавалер, как вдруг нежданно принц постригся и жить стал в месте, что прозывают Оно. Когда в январе кавалер явился поздравить принца, у подножья горы Ниэ снегу было очень много. Когда, с усилием добравшись до покоев принца, он предстал перед ним, – в унынии и скуке был тот печален очень, отчего и кавалер понемногу задержался, и они с принцем вели беседы, вспоминая то прежнее, то нынешнее. Но все же, как ни думал кавалер: «Служить бы принцу так хотелось мне», – были у него дела официальные, не мог ему служить остаться он и, ввечеру собравшись в путь обратный, –

"Забыв про все –

«не сон ли это?» мнится...

Иль думал я когда –

прийти тебя увидеть,

пробившись чрез снега?"[118]

так сказал он и в слезах домой вернулся.

В давние времена жил кавалер. Сам низкого он звания был, но его мать была принцессой.

Мать эта проживала в месте, называемом Нагаока. Сын в столице на придворной службе был, отчего и не мог часто ее навещать. Единственным сыном он был у ней, и та печаловалась очень.

И вот однажды, в декабре, от нее письмо спешное пришло. Испуганный – взглянул, но ничего особого там не было:

"Состаришься – наступит,

говорят, разлука

неизбежно...

И все сильней тебя я видеть

хочу, о сын мой!"

Так было там. Увидев это, он, на лошадь даже не успев усесться, отправиться решил и, весь в слезах, по дороге думал:

"О, если б не было на свете

разлуки неизбежной!

Хотя б для тех детей,

что молят

о жизни в тысячу веков..."

В давние времена жил кавалер. Тот господин, которому служил он с отроческих лет, в монахи постригся[119]. В январе непременно он навещал его. Была у него официальная при дворе служба, отчего не мог он постоянно того навещать. Однако приходил к нему все с тем же прежним сердцем.

Раз собралось у того много его прежних слуг – и мирян, и уже духовных. «Январь месяц – дело особое...» – хозяин заявил и пожаловал вином[120]. Снег, просыпанный как будто, падал и весь день не прекращался. Все, опьянев, стихи слагали, темой взяв: «Как мы заключены в снегу».

"Хотел с тобой бы быть,

но не иначе –

как разделить себя пришлось бы...

От глаз не отступая

грудится снег, – как сердце хочет"[121].

Так сложил кавалер, и тот очень этим восхищался; сняв с себя одежду, он ему ее пожаловал.

XIII

В давние времена очень юный кавалер сговорился вместе с юной дамой[122]. У обоих родители были, отчего, в себе затая, они, высказавшись лишь, на том и остановились[123].

Прошли годы, и от дамы весть пришла: «Ну, что ж... Осуществим то дело!» – На что кавалер, стихи сложив, послал ей. При этом что он думал?..

"До сих пор на свете

не было людей,

что не забывают!

Ведь и у нас так много

лет прошло различных..."[124].

Сказал он и на этом покончил. Впоследствии и кавалер, и дама служили вместе во дворце.

В давние времена кавалер отправился в провинцию Цу, уезд Убара, в селение Асия – навестить свои владения – и поселился там. В старинном стихотворении поется:

"Ни минуты свободной

нет у тех, кто на взморье

у Асиноя соль добывает...

И вот я пришла к тебе, милый,

не украсив себя даже гребнем".

Это поется про это селение. Именно это место и зовут «Взморьем Асия».

Этот кавалер имел кое-какую службу при дворе, и на этом основании у него раз собрались чины дворцовой стражи. Старший брат его был также стражи офицером.

Гуляя по берегу морскому перед домом кавалера, они сказали:

«Взберемся посмотреть на водопад „Холст распростертый“, что, говорят, здесь на горе находится!»[125]

Взобравшись, взглянули, – водопад тот от всех других отличен был: высотою в двадцать саженей, а в ширину пять целых саженей скала была, и сверх ее как будто белый холст ту скалу обволакивал. Над водопадом выдавался камень, величиною с круглую цыновку для сиденья. Вода, бегущая поверх того камня, спадала каплями величиной с каштан иль малый апельсин[126]. И все, здесь бывшие, в стихах тот водопад воспевать стали. Первым сложил тот стражи офицер:

"Век мой... сегодня

иль завтра настанет...

жду... в ожиданьи –

жемчужины слез...

Чего же здесь больше?"[127]

Хозяин сложил вслед за ним:

"Как будто там кто-то

стоит, рассыпая

жемчужные перлы...

И беспрерывно летят всё они,

рукав же мой узок"[128].

Так сложил он, и все присутствующие – смешно им стало, что ли, – но стихи читать перестали[129].

Возвратный путь далек был, и когда все проходили мимо жилища покойного первого сановника двора[130], уж день стемнел.

Когда обратили взоры в сторону ночлега, во множестве виднелись огни рыбаков на ловле[131]; тут кавалер, хозяином бывший, сложил:

"Что это – звезды,

ясной ночью... иль светляки

на побережье?

Иль огни, что рыбаки

в моей жгут стороне?"

Так сложил он, и все домой вернулись.

В эту ночь дул южный ветер, и остатки волн все ж были очень высоки.

Ранним утром девочки из дома вышли и, набрав прибитые волнами плававшие «морские сосны», их в дом принесли. Взяв от девочек, водоросли эти положили на поднос и, листьями дубовыми покрыв, подали. На листьях этих так написал он:

"Сам бог морей «сосной морской» –

чем дорожит, чем украшает

главу свою –

для вас, друзья,

не поскупился!"

В этой песне жителя деревни были ль слоги лишние, иль их не хватало"[132].

В давние времена собрались однажды вместе кое-какие приятели, не очень уж молодые. Глядя на луну, один из них –

"По большей части

не любят месяца...

Их много

наберется – старость

наступит человека!"

В давние времена не бывший в низком звании кавалер любил одну даму, превосходившую его своим положением. Прошли годы...

"Когда я умру

от любви, что никто из людей

не знает, – кого из богов

понапрасну

в смерти моей обвинят?"

В давние времена кавалер любил даму, бесчувственною бывшую, все помышляя: «Ах, как бы это!..» Стало ли ей жалко его, но только ему она сказала: «Ну, если так, то завтра через перегородку поговорим хотя бы!..» – и тот доволен был безгранично, но, опять в сомнениях, ей, ветку красивую от вишни сломив, –

"Вишен цветы

так блистают сегодня...

Но, увы, трудно верить

тому, что случится

завтра в ночи!"

Такое, по-видимому, настроение у него было.

В давние времена кавалер, горюющий о том, что месяцы и дни уходят, – в конце марта –

"Как то ни жалко,

но сегодняшний день,

день последний весны, –

увы, превратился

уже в вечернюю тень!"

В давние времена кавалер, любовью томясь, то приходил, то вновь возвращался и, даме весточки даже не в силах послать, так сложил:

"У камышей прибрежных

без перекладины ладья...[133]

И сколько же десятков

раз сюда приходит и уходит

она – никто не знает..."

В давние времена кавалер, будучи низкого звания, любил даму, положения очень высокого. Было так, что ли, что не мог питать он, видимо, надежд никаких, но только, лежа, думал он с тоской, вставал и тосковал и, в отчаяние придя от дум, сложил:

"Лишь равную себе

любить должны мы....

Где ж пары нет,

где низкий и высокий, –

одно страданье лишь!"

В давние времена также такие вещи случались. Не закон ли это в этом мире?

XIV

В давние времена жили кавалер и дама. Как-то случилось, что он перестал быть с нею. После этого у той появился кавалер другой, но так как у них уже ребенок был, то хоть и не подробно, но все же изредка он посылал ей известия о себе.

Дама эта умела писать картины, почему и кавалер однажды ей послал веер, чтоб разрисовала. Но ввиду того, что как раз в те дни у нее был тот, другой, – она день или два ему не отсылала обратно, почему первый кавалер в негодовании послал сказать ей: «Того, о чем просил я тебя, ты до сих пор не выполнила. Конечно, так оно и должно было случиться! Я знаю это... Но все же я не могу сдержать свое негодование и не упрекнуть тебя». И послал при этом ей стихотворение; время было осенью:

"Осенней ночью забываешь

день весенний...

Видно, дымки, что весною, –

роса, что осенью встает, –

сильней гораздо!"

Так сложил он, а дама в ответ:

"Осеней тысячи

можно ль сравнить

с весной хоть одною?

Однако и клен, и цветы

осыпаются равно..."

В давние времена жил кавалер, служивший императрице Нидзё. Постоянно соприкасаясь с одной дамой, служившей там же, он полюбил ее. «Ах, как бы – хоть через перегородку – с тобой встретиться и рассеять безотрадные думы, которых столько накопилось!» – сказал он ей, и дама, под величайшей тайной, через перегородку с ним повстречалась. Ведя беседу, кавалер –

"Моя любовь сильней,

чем та, у Волопаса...

«Реку небес» – преграду,

что здесь нас разделяет,

ты уничтожь теперь!"[134]

Понравилось ей стихотворение это, и с ним встретилась она.

В давние времена жил кавалер. Пока он так и этак с дамой говорил, шли месяцы и дни. Но так как не была она из дерева иль камня, то сердце тронуто, что ль, было ее, – но только в конце концов сжалилась она над ним. Время было – середина месяца июня. У дамы на теле один иль два нарыва появились, отчего она ему сказать послала: «Теперь уж ничего иного нет на сердце у меня. Но у меня образовались один иль два нарыва, и время очень жаркое... Когда слегка повеет осенний ветер, – непременно с тобой встречусь». Но когда настала осень, отец дамы, услыхав, что думает она к нему идти, бранить ее стал и выговоры делать. И вот ее брат старший внезапно появился за ней самой, и дама, подняв один из первых красных листьев клена, на нем стихи написала:

«Осенью», – тебе

сказала я, и все же

ничего не вышло!

Листвой дерев засыпанным

ручьем все оказалось!"[135]

Написала она и, оставив, сказала: «Если оттуда пришлют как-нибудь, – отдайте это», – и ушла. И затем в конце концов хорошо ли ей стало иль плохо, куда она девалась – неизвестно было. И тот кавалер произносить заклятия стал, за спиной в ладоши ударяя[136]. Дело страшное. «Заклятия на людей... подействуют ли, нет ли, – теперь посмотрим!» – так говорил он.

В давние времена жил великий канцлер Хорикава. В день, когда пир, по случаю его сорокалетия, справлялся в доме на линии девятой, кавалер в чине тюдзё бывший, –

"Рассыпьтесь и сокройте

собою все, о, вишен

цветы! Чтоб старость,

грядущая сюда,

с дороги сбилась.."

В давние времена жил один великий канцлер. Ему служивший кавалер в сентябре, ветку сливы изготовив и к ней фазана прикрепив[137], – почтительно поднес:

"Для тебя, государь, –

что опора моя, –

цветы, что я рву, –

года времен

не различают совсем!"

Так сложил он, и канцлеру чрезвычайно стихи понравились, так что он тому – служившему ему – пожаловал награду.

В давние времена, в день состязаний на ристалище правой гвардии, в стоящем напротив экипаже, из-под нижней занавески, слегка виднелось лицо дамы[138], и кавалер, в чине тюдзё бывший, так сложил:

«Не вижу» тебя – не скажу,

и «вижу» сказать не могу...

Придется бесплодно весь день

в тоскливых мечтах провести мне

с любовью к тебе..."

А дама в ответ:

"Знаешь, кто я, иль нет, –

зачем же тут бесплодно –

так различать?

Любовь одна должна служить

верным руководством!"

Впоследствии он узнал, кто она.

В давние времена кавалер проходил как-то между дворцом Корёдэн и другим, и из покоя одной благородной дамы ему сказали: «Называешь ты „траву забвения“ травою „тайны“?» – и с этими словами траву ту ему показали. Кавалер, траву взяв[139]:

"Ты видишь, вероятно,

что поле все покрыто

забвения травой...

Но эта тайна лишь одна

и в будущее вера!"

В давние времена жил некий человек, Аривара Юкихира по имени, пост занимавший офицера левой дворцовой гвардии. О том прослышав, что в доме у него вино хорошее имелось, много придворных кавалеров к нему приходило, чтоб пить.

В день этот он, хозяин, устроил пир в честь сатюбэна[140], Фудзивара Ёситика по имени. Был человек со вкусом он, и цветы в вазы понаставил. Среди цветов тех были прекрасные глицинии. Цветущие их ветви в длину имели около трех футов и шести дюймов.

Взяв их за тему, все стихи слагали.

Когда уже слагать кончали, явился брат хозяина, услышав, что тот устроил пир, и, схвачен будучи, заставлен оказался и он стихи сложить. Не знал, конечно, он искусства стихосложения, отчего этому и противился, но, насильно будучи заставлен, так сложил:

"Как много укрылось

здесь под цветами

в цвету...

И блестящей, чем прежде,

глициний цветы!"

«Почему ты так сложил?» – его спросили, и он ответил: «Блеск и слава первою канцлера теперь в полном расцвете, и я сложил стихи, в виду имея то, что род „глициний“ теперь особенно цветет». И все перестали его бранить[141].

В давние времена жил кавалер. Стихов не слагал он, но все же свет знал хорошо[142].

И вот он даме благородной, что, став монахиней, от мира отвратилась и уж не в столице, но в далеком средь гор селении жила, – даме, бывшей одного с ним рода, стихи сложив, послал:

"Отвратясь от мира,

на облаке все же

ты не паришь...[143]

Но горести мира

так далеки от тебя!"

В давние времена жил кавалер, служивший микадо Фукакуса. Был очень верен он и честен и сердца ветреного не имел. Но вот – по ошибке ли сердечной – только сблизился он с дамой, бывшей прислужницей у принца. И раз поутру сказал он ей:

"Сон, проведенный

этой ночью с тобою, –

так безутешен!

А теперь все сильней

безутешность растет..."[144]

Так сложив, ей послал. Вот противная песня!

В давние времена жила дама, без особенной причины монахинею ставшая. Внешности своей придала она вид надлежащий, но к вещам интерес все ж был у нее, и на праздник Камо она вышла посмотреть. И тут кавалер, стихи сложив, послал ей:

"Вот вижу я того,

кто, как рыбак,

на море...

и мнится: угостит

меня морской травой"[145].

В давние времена кавалер послал сказать: «Если ты так, то мне остается лишь умереть!» – на что дама:

"Если капли росы

исчезнуть хотят, пусть исчезнут!

Не исчезнут они, – всё ж не будет

того, кто б на нить их,

как жемчуг, нанизывать стал..."

Так сказала она, и у того, хоть и роптал на нее, все ж сильнее стала любовь.

В давние времена кавалер, посетив то место, где прогуливались принцы, на берегу реки Тацутагава –

"Потрясающе-стремительных

богов в век – и тогда

не слыхать, чтоб волны

– река Тацутагава –

окрашивались в пурпур!"[146]

XV

В давние времена у одного не особенно благородного человека была в услужении женщина одна. В нее влюбился бывший в должности секретаря Фудзивара Тосиюки. Эта женщина по лицу и по всей наружности своей была красива, но молода еще была и в переписке неопытна, она не знала даже, что говорить, тем более стихотворений слагать не умела. Поэтому ее хозяин писал ей сам черновики и давал ей переписывать, – и тот, в приятном будучи заблуждении, восхищался ими. Раз тот кавалер сложил так:

"Тоскливо мечтаю, –

и в мечтаниях этих

«слез» все полнеет «река».

Один лишь рукав увлажняю,

свиданья же нет!"

В ответ на это, по обычаю, вместо дамы хозяин:

"Ну, и мелко же, если

только рукав увлажняешь!

Вот, если услышу: тебя самого

понесло уж теченьем –

поверю..."

Так сказал он, и кавалер, восхитившись этим, как бы ее, стихотворением, уложил его в шкатулочку для писем и всем носил показывать.

Он же, после того как с нею уже повстречался, послал такое ей письмо: «Собрался было я к тебе уж идти, как начался дождь, и с горестью взираю на эту помеху. Если б счастлив удел мой был, дождь не должен был бы идти!» Так он сказал, и, по обычаю, хозяин вместо дамы послал в ответ ему стихи такие:

"Любишь сильно

иль нет, –

спросить об этом трудно...

Но жизнь, что знает хорошо

все обо мне, льет еще пуще..."

Так сказал он, и тот, не успев даже взять дождевой плащ и шляпу, насквозь промокнув, второпях к ней прибежал.

В давние времена дама, ропща на сердце кавалера, –

"Подымется ветер – всегда

вздымаются волны, утес же –

всегда поверх их.

Рукаву ж моему – ни минуты,

чтоб высохнуть, нет..."[147]

Сказала... а кавалер, прослышав о том, что постоянно твердит она так, –

"В том поле, где так много

лягушек каждый вечер

плачет, –

вода все прибывает,

хоть и нет дождя"[148].

В давние времена кавалер своему другу, который потерял любимого человека, послал сказать:

"И вот быстротечней,

чем даже цветы,

она оказалась...

А кого из них – первым

нужно любить, думал ты?"[149]

В давние времена жила дама, с которой кавалер в сношениях тайных находился. И вот от нее пришли слова: «Сегодня в ночь ты снился мне во сне», – на что кавалер:

"То дух мой был,

что отделился

от любви избытка...

Увидишь поздней ночью

еще – завяжи!"[150]

В давние времена кавалер, как будто выражая свое соболезнование даме благородной, у которой умерла служанка, так сказал:

"В старину, быть может,

это и бывало, – я ж сегодня

узнал только: можно

любить того, ни разу

кого увидеть не пришлось".

В давние времена кавалер даме жестокой:

"Люблю тебя – не стану

вновь я говорить...

сама узнаешь, видя,

как твой исподний шнур

развязываться станет!"[151]

А та в ответ:

"Такого знака, чтобы

исподняя шнуровка

распускалась, – нет.

Уж лучше бы не прибегал

к таким намекам вовсе!"[152]

В давние времена кавалер даме, с ним бывшей в нежном союзе и теперь изменившейся, молвил:

"Дым, что разводит,

соль в Сума добывая, рыбак –

под ветра напором

склонился туда,

куда вовсе не думал!"

В давние времена кавалер, одиноким оставшись, –

"Чтоб забыть в этой жизни,

такой скоротечной, –

столь же короткой

душой обладать

тогда нужно!"

В давние времена, когда микадо Нинна приезд свой совершил в Сэрикава, еще не бывший слишком старым кавалер, хоть и знал, что ныне это не к лицу ему, но, так как раньше при этом был он, прислуживал микадо, как сокольничий[153].

На поле своей охотничьей одежды, где фигура цапли изображена была, он надписал:

"Утеха старца то...

не осуждайте люди!

Охотничья одежда...

«Сегодня только!» –

поет ведь цапля та..."[154]

Вид у государя был недовольный. Кавалер лишь о своем возрасте думал, а люди уже немолодые приняли, что ли, на свой счет[155].

В давние времена в провинции Митиноку жили кавалер и дама. «В столицу отправляюсь», – сказал ей он. И эта дама, в печали сильной, хоть проводить его желала[156] и в местности, что зовут Миякодзима в Окинои, вином его угощая, сложила:

"Печальней, чем сжечь

в сильном пламени тело

свое, здесь расстаться

с тобой у самой

Миякодзима!"

Сказала она, и он, восхищенный, остался[157].

В давние времена кавалер в скитаниях как-то дошел до провинции Митиноку. Оттуда в столицу, к той даме, которую любил, послал так сказать: