Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник 2007 #6

      Спустился на “Жигулях” по переулку, где попал в темень улицы. А там оказалась засада. Как раз в том месте, где горела единственная на всю улицу лампочка. Под ней нужный номер дома. Только майор вышел из машины, как его издырявили автоматными очередями…
      Одному милиционеру удалось уползти. Он добрался до штаба приднестровцев и сообщил о засаде. Подняли казаков и гвардейцев.
      Весть о нападении стремительно облетела город. Сомнений не было - дело рук полицаев.
      Хотя стояла ночь, перед зданием полиции стали собираться люди. Свет из окон и фонарей освещал площадь. Пронеслась весть: Сипченко скончался в больнице. Это подогрело людей. Они потребовали от закрывшихся в здании полицаев покинуть город. Возмущение грозило перерасти в погром. Казаки и гвардейцы рвались в бой.
      - Что будем делать? - спросил я у Ратиева.
      - Штурмовать, - ответил тот.
      Подошел радист:
      - Атаман! Поймал волну, на которой переговариваются полицаи.
      - Переключайся на неё, - приказал атаман и громко произнес в микрофон: - Первая сотня, заходи слева! Вторая сотня - справа! В три часа открыть огонь из гранатометов. Подорвать вход…
      “Откуда гранатометы? Подрывать-то чем?” - чуть не вырвалось у меня.
      Ратиев сбавил голос:
      - Господа полицейские! С вами говорит атаман Войска Донского Ратиев. Мы приехали сюда защитить своих братьев, как поступали всегда. Если вы меня слышите, предлагаю вам сдаться. Если мы пойдем на штурм, от вас живого места не останется…
      Надо же, в три часа двери открылись, и полицаи повалили на улицу, поднимая руки. Они шли по открытому пространству к “автобусу” - творению приднестровских умельцев - облепленному металлическими щитами самосвалу.
      Казаки отбирали оружие. У одного полицая нашли пистолет. В патроннике оказался патрон, а обойма наполовину пустая.
      - Ты стрелял в майора?
      Полицай затрясся.
      И тут раздались выстрелы. Все заметались по площади. Одного казака убило. Другого ранило.
      - Кто стрелял?
      Видно было, что стреляли из здания. Мы ворвались на первый этаж, взметнулись по лестницам, пробежали по всем углам. Но никого не нашли. А в одну комнату второго этажа не зашли - мол, архив там, никого нет.
      Я до сих пор не пойму, зачем стреляли? Если полицай, понятно. А если?.. Хотя это и тем и другим было на руку. Ведь знали, казаки народ буйный, если их раскочегарить, то не остановишь. Начнут валить…
      Полицаев набивали в “автобус”.
      Я еле сдерживал казаков от самосуда.
      - Что с ними цацкаться, - шипел Бураков.
      - Ты уверен, что они виноваты?
      - Что мелешь? - морщился Бураков. - Что, и тот с пустой обоймой ни при чем?
      Он выхватил у меня винтовку и прицелился в борт самосвала.
      - Не пробьет, - ухмыльнулся я и забрал винтовку.
      Буракова крутило. Он плюнул и пошел к пристройке здания. Там размещался отдел охраны. Не успел он подойти к ступеням, как его осветило фарами патрульного “УАЗа” - подъехали полицаи.
      Бураков вытащил гранату. Вставил палец в ушко предохранительной чеки и крикнул:
      - Господа полицаи! Меняю ваши пистолеты на кольцо от гранаты!
      Полицаи могли скрыться, но испугались: еще взорвет. И отдали оружие. Их тоже затолкали в самосвал. Я все больше удивлялся находчивости Буракова, но некоторые его поступки порой страшили.
 
      Не успели мы разобраться с одним, как принесло другое. Еще утром 2 марта после вывоза полицаев их семьи стали покидать город. Это навело на определенные опасения, которые вскоре подтвердились. В тот же день бригада полиции с волонтерами из уголовников перешла Днестр по льду. Они напали на полк гражданской обороны Российской армии, который располагался в Кочиерах. В селении, что севернее Дубоссар.
      Временем нападения выбрали обеденный перерыв, когда в полку почти не осталось офицеров. Дежурный наряд, вооруженный только штык-ножами, разоружили. И сразу кинулись громить склады.
      Но про узел связи забыли. Оттуда и сообщила о налете дежурная радистка. Об этом доложили командующему 14-й армии, но тот приказал не вмешиваться. Многие генералы подражали московским политикам, которые соглашались с развалом страны.
      Осажденные взывали о помощи. На помощь пришли гвардейцы и казаки. В 16 часов мы подъехали к военному городку. Нас вел прапорщик, у которого в полку остались солдаты. Мы перелезли через забор и гуськом побежали вдоль аллеи. Скрытно, перебежками пробрались в казарму. С третьего этажа казармы увидели, как расхищалось имущество полка. Особенно усердствовали волонтеры в фуфайках.
      Волонтеров заранее собрали в доме отдыха на правом берегу Днестра. Если стать на плотине Дубоссарской ГЭС и смотреть выше по течению, то слева находится дом отдыха, а справа - Кочиеры. Тогда молдавские власти по зонам бросили клич: “Кто желает попасть под амнистию, пусть покажет себя в деле”. Вот и набрались желающие.
      Сначала нас не заметили, а заметив, кинулись в атаку. Думали взять с ходу. Но не тут-то было. Теперь оружия у нас было в достатке - к нам в руки попал ротный боекомплект. Бураков как чумной метался от окна к окну и стрелял. Лемской прятался за выступы стены и отмечал каждый удачный выстрел Буракова криком:
      - Один!.. Два!..
      Напряжение росло, на этаже не осталось ни одного целого стекла, их искромсали пули. Но противник откатился. Мы нащелкали двадцать нападавших. Я смотрел на распластанные на снегу тела в фуфайках, камуфляже и думал: “Ведь еще недавно все мы были жителями одной страны… Кто устроил нам всё это?”. На стене в казарме висел старый, оборванный портрет сладко улыбающегося Мишки Горбачёва с крупно напечатанными словами: “Перестройка для нашей страны и для всего мира!” Вот что они приготовили для нашей страны…
 
      Казарму окружили. По телефону предложили российским военным, которые оказались с нами, покинуть часть и даже обещали их вывезти.
      Старший лейтенант построил солдат:
      - Кто желает покинуть полк, выходи из строя. Кто желает принять бой, остается со мной.
      Осталось восемнадцать солдат, два прапорщика и майор медицинской службы. Покинуло полк только шесть человек.
      Нас принялись методично обстреливать. Группами и поодиночке пытались прорваться к входу. Отдельные смельчаки лезли в проемы первого этажа. В том бою погиб приднестровский гвардеец. Он вырвал чеку из гранаты, и когда замахнулся, чтобы бросить, в руку попала пуля. Он мог откинуть гранату, но тогда погибли бы казаки, стрелявшие рядом. Он закрыл собой гранату. Собирая в мешок куски тела гвардейца, я воротил голову от рук, ног, изуродованной головы, забрызганных кровью потолка, стен и пола.
      Бураков помогал мне и причитал:
      - Спас меня… Я бы… Я бы… - Потом куда-то пропал. А вернулся с волонтером в робе, у которого тряслась губа:
      - Вот этот мешок видишь?
      - Вижу…
      - Там лежит герой! Понимаешь, герой?
      - Понимаю…
      - Но из тебя героя не будет…
      Увидев второй мешок, я набросился на Аркадия:
      - Зачем ты это?
      - Не трогай!.. Не посмотрю, что ты мне друг…
      Глаза у Буракова налились кровью: в такие минуты к нему лучше было не подходить.
 
      С наступлением ночи организовали дежурство. Выставили посты по периметру. Заминировали лестничные проходы. Думали, нас оставят в покое. Но не тут-то было. В 6 утра казарму забросали гранатами со слезоточивым газом. Глаза слезились, перехватывало дыхание, невозможно было ничего делать. Но нас выручили противогазы. Когда снова полезли на нас, ранение получил казак из Ростова: пуля отрикошетила от стены и угодила в икру. Ему нужна была медицинская помощь.
 
      Ну, Бураков! Он предложил план, и мы перехитрили полицаев. Майор медицинской службы переодел казака в форму прапорщика и удачно вывез. Российская армия, как таковая, участия в боевых действиях не принимала, вот полицаи и пропустили их.
      Мы бы не сдали казарму, если бы не пришла команда оставить территорию полка. И мы ее покинули. Представляете наше состояние: победители - и уходят!
      Потом в полк на вертолете прилетал заместитель командующего 14-й армией, и ему полицаи жали руку. Благодарили за подарок - сдачу полка. Вы спросите: почему одну пилюлю за другой проглатывали российские генералы? Чего им недоставало? Думаю, из-за особенностей заячьей болезни. А недоставало им казацкого духа.
      В районе Кочиер река поворачивает на девяносто градусов на восток, и там к левому берегу жалась паромная переправа. У нас было задание ночью атаковать и сбросить противника в Днестр. Мы бы справились с задачей, но только изготовились к атаке, как в три часа ночи поступил приказ об отмене операции. Не очень нам везло и с приднестровскими командирами. Не могу сказать, что командир гвардейцев, который отложил операцию, предал нас. У него сын сражался в Дубоссарах. Но в данном случае он сплоховал. Полицаев и волонтеров днем с огнем бы не сыскали на нашем берегу. А они воспользовались промашкой, пробили лед и протянули паром к своему берегу. По этому парому и прошла к нам вражеская бронетехника.
 
      Невольно вспоминал закрывшего гранату гвардейца. Видимо, он любил Приднестровье, что пожертвовал собой, сохранил жизни бойцам. Так же поступил и Александр Матросов, накрывая дзот своим телом. У гвардейца был выбор: либо погибнет сам, либо погибнут товарищи, у Матросова тоже был: либо сам, либо бойцы. Но Матросов мог подавить дзот и другим способом и вместе с бойцами мог остаться в живых. А вот у гвардейца такой возможности не было. Гвардеец оказался в более тесных рамках.
      Я спрашивал себя: способен ли сам на такую жертву? Конечно, мне, как и любому, хотелось жить. И не как скоту - просуществовать и сгинуть, а приложить руку к чему-то достойному. Но смог бы я пожертвовать собой? Пожертвовать, когда на раздумье отводилась секунда?
      А что я мог? У себя дома ничего. В Приднестровье - показать себя мужчиной.
      И тут я понял, что готов для решительного броска, как Александр Матросов. Готов для поступка гвардейца. Хотя не знал, когда подвернется мне такая возможность и подвернется ли вообще.
 
      Когда мы вернулись в Дубоссары, я ходил на плотину, откуда всматривался вдаль. Лед тянулся огромной плоскостью, днем его освещало солнце, ночью луна. Однажды моему взору предстала странная картина: “румыны” в километре-двух от плотины свозили что-то и сбрасывали в прорубь. Я тогда не мог себе и представить, что это.
      Забегая вперед, скажу, что в мае, когда сброс воды из плотины ослаб, в шлюз полез водолаз. И выскочил оттуда как ошпаренный: к решеткам прилипли человеческие тела с выпученными глазами, изъеденными рыбой руками и лицами. Тут до меня дошло: в марте здесь румыны сбрасывали в прорубь своих - погибших при налете на полк.
      - Даже могилу лень выкопать!
      С горечью я подумал об убитых. Казаки себе такого не позволяли, всех погибших предавали земле, вот полицаи и волонтеры поступили иначе.
      Казаки против
      бронетранспортёров
      Но вернусь в март. После прорыва врага по льду командиры поняли, как сдержать противника: воду в водохранилище спустили, лед треснул, и переход по льду прекратился.
      Важным участком обороны Дубоссар являлась плотина - по ней можно было пройти в город. Она представляла собой длинную перемычку, по которой тянулась дорога, находилось здание управления электростанции, трансформаторный узел. Все это нещадно обстреливалось из орудий, минометов, стрелкового оружия. Снаряды и пули могли пробить трансформаторы, из которых вылилось бы масло и отравило бы воду. Возникла бы экологическая катастрофа. Возможен был подрыв плотины, что привело бы к затоплению берегов реки и массовой гибели людей. Осложнения на плотине могли обернуться непоправимыми последствиями. Но это мало волновало конфликтующие стороны.
      Оборону здесь держали черноморские казаки атамана Пантелея Сафонова. Того самого, что приезжал на круг в Новочеркасск. Они клали на плотине “ежи” и блоки. Выставляли сторожевые посты, секреты. Иногда нас бросали им на помощь, и донцы с черноморцами совершали рейды. Во время одной вылазки мы ворвались в здание управления станции. На проходной оказалось несколько мужчин с трехлинейками. “Кто они? Охранники? За кого?”
      Разбираться было некогда. Глаза от вида трехлинеек загорелись. Они не шли ни в какое сравнение с однозарядными винтовками: трехзарядные, с большой дальностью стрельбы, удобные в обращении, надежные…
      - Сдать винтовки! - я поднял пистолет.
      Мужчины недовольно зашевелились.
      - Ты чё, папаша?! - возмутился один, что помоложе.
      Но тут же получил в челюсть от Буракова.
      - Сдать, так сдать…
      Когда мы вернулись с “добычей”, Бураков вертелся от радости:
      - Под эту игрушку идут любые боеприпасы: бронебойные, зажигательные! Броню шьют…
      Вылазка разозлила противника. Там, где начиналась плотина, вылезло три бронетранспортера и принялось “плеваться” - стрелять, отбрасывая в сторону гильзы. Пули кроили бетонные плиты на нашем берегу. От них отваливались куски размером с холодильник. Казаки открыли ответный огонь. Бронетранспортеры “поплевались-поплевались” и ушли. Потом выехал трактор, выкопал ямы, и бронетранспортеры скрылись в них по макушку.
      - Вот видишь, - похлопал меня по плечу Пантелей Сафонов. - Какое здесь месиво… Не пожалел, что откликнулся на наш призыв?
      - Если бы пожалел, давно бы уехал, - ответил я.
      Досадно было слышать то, что не согласовывалось с моим настроением. Так и хотелось спросить: “Что, не видишь, что приднестровская земля уже вошла в мою жизнь и оказалась чем-то роднее и ближе Черноземья?”
 
      Когда наступала передышка в боях, мы выбирались в Тирасполь. Проведывали казачков второй сотни Войска Донского, которые квартировала там. Заходили в горисполком к “командиршам”. У них, как и прежде, кипела жизнь. Нас снова угощали приднестровским вином: мы пили за сестер с Днестра, они - за братьев с Дона. На втором этаже помещался кабинет президента республики. Он встретил нас в коридоре, обстоятельно расспросил. В одной столовой пообедал с нами. Он не отгораживался от людей, как поступали многие начальники. Следует сказать, что через год после приднестровских событий он привозил казакам на Дон огромную бочку вина.
      Вот президент!
      Приднестровье тонуло в виноградниках. Кто-то из казачков и не сдерживался, злоупотреблял виноградными напитками. За такие поступки полагалось наказание. По казачьим традициям решение о каре принимал совет стариков. Не тех, кто бы лично хотел отхлестать казачка, а суд чести. Старики определяли вину и меру наказания.
      Но какие в боевых условиях советы из стариков? Приходилось всё брать на себя.
      Помню, позвонили:
      - На посту пьяный!
      Я приехал на блок-пост. Точно: Бураков нализался. Лежит и орет:
 
      Пило каждое сословье
      В старину на свой манер:
      Коль портняжка - пьяный в лоскут,
      Казачок пьян в саблю, сэр…
 
      Забрал его, привез в казарму. Затолкал в оружейку - она пустая, зарешеченная. Только матрас на пол бросил. Бураков захрапел. А когда проспался, схватился за решетку:
      - Кто меня сюда! Отшибу…
      Трясет.
      - Что отшибу? - я подошел к решетке. - Считай, что заново родился. Парни, с которыми ты стоял на посту, полегли ночью…
      - Снова чуть не…
      С той поры Бураков тягу к напиткам приудерживал. Если и выпивал, то первый тост произносил за спасшего его гвардейца, второй - за днестровский напиток.
 
      Вскоре обстановка в районе Дубоссар обострилась. Город обстреливали из-за Днестра. Противнику удалось пробиться на левый берег. Он захватил пост на северной окраине. Прорвался на развилку дорог в Дубоссарах. Казакам приходилось отбиваться контратаками. Они двигались за ковшом землеройной машины - подобием динозавра с щитом и торчащим ножом.
      - За Дубоссары! - выскакивали из-за ковша и стреляли.
      Однажды “динозавр” разогнался так, что не смог затормозить, и пошел на таран дома. Смял изгородь, опрокинул чулан, завалил дом, где засели полицейские. На ковше повисли бревна, крыша. Полицаи бросились наутек.
      Лемской, видя такое, осмелел.
      - Стой! - погнался за улепетывающим воякой. Но тот быстро бежал. Лемской за ним.
      Тот развернулся, прицелился. Пуля просвистела над виском.
      - Ну, падла!
      Тут Лемской поскользнулся на мерзлой земле. Поехал, врезался в сарай…
      Из сарая выскочило двое в камуфляже. Огляделись:
      - Ну что, казачок! Попался…
      Как рассказывал потом Лемской, у него отнялись ноги, руки, пропала речь. В голове пронеслось: “Хана!”
      Но чудо: что-то затрещало сзади… Это крушил все вокруг “динозавр”.
      Мгновение - и полицаи в камуфляже куда-то исчезли, а его схватил за шиворот Бураков.
      - За кем ты погнался?
      - За…
      Бураков тащил и пинал однополчанина.
      - За кем…
      Когда мне рассказали, я вызвал к себе Лемского.
      - Заруби себе на носу: никогда ни при каких обстоятельствах от других не отделяться!
      - Но я… - лепетал тот.
      - Чем могла закончиться твоя самодеятельность?..
      Конечно, если бы это коснулось Буракова, я бы промолчал. Аркадий в подобной ситуации, вместо того, чтобы самому попасть в плен, взял бы в плен сам.
      Нам тогда здорово помогали самодельные броневики приднестровцев “Медведь”, “Кит” и “Аврора”, которые въезжали в расположение врага. А с кузовов поливали пулеметы, наводя ужас, быть может, больший, чем тачанки в гражданскую войну. Но у противника с бронетехникой дела обстояли лучше, она у него была не самодельная, а серийного производства. Как-то утром он обрушил шквальный огонь, в атаку один за другим полезли бронетранспортеры. Мы ожесточенно сопротивлялись, но все равно в тыл прорвалось несколько бронемашин.
      Группу казаков отправили патрулировать вдоль Днестра. Дорога шла поверху, параллельно реке, а к низу тянулся волнистый спуск.
      Вдруг из низины показался бронетранспортер.
      - Смотри, чья морда! - Бураков заметил лезшую на пригорок машину.
      Казаки обомлели.
      Бронетранспортер шел нагло. Видимо, сидящие в нем не сомневались, что одной очередью срежут донцов.
      Бураков прыгнул в канаву:
      - Бронебойно-зажигательными!
      Вот где пригодились трехлинейки. Один выстрел, второй… БТР ускорял ход. Оставалось метров сто.
      БТР “плевался” - по бровке вокруг казаков взметнулась смешанная со снегом земля.
      - Сейчас достанет!
      Казаки дали очередной залп. Бронебойно-зажигательные прошили броню машины. БТР еще некоторое время шел, а потом свернул и ткнулся в придорожную глыбу.
      Казаки подбежали, открыли люк: водитель и пулеметчик убиты, их обыскали, нашли удостоверения полицейских и румынские паспорта.
      - Наемники!
      - А мы кто? - спросил Лемской.
      - Болван! Мы братьям помогаем! - покрутил его за ухо Бураков.
      Осмотрели бронемашину. Оказалось, чехословацкой сборки. Но такой техники в регионе не было. Выходило, что бронетранспортер поставили из-за границы. Скорее всего, из Румынии. При мысли, что на маленькое Приднестровье навалилась не только Молдова, но и Румыния, стало не по себе.
      Из штаба запросили: кто подбил бронетранспортер? Но стреляли многие, а чьи пули угодили, не определишь. Так и доложили: общая работа.
 
      Днестр - могучая река. Течет из Карпат и впадает в лиман. В верховьях зажата в узкой теснине, как горная река. Со всех сторон подбирает притоки. А ниже Тирасполя выходит на равнину и расширяется до десятков километров. Вот какой собрат Дона отделил Приднестровье от Молдовы.
      У Войска Донского здесь было две сотни: одна в Тирасполе, другая в Дубоссарах. В Дубоссарах сотней командовал казак из Волгодонска, потом он погиб в Югославии. А когда шли бои на Кошнице - это севернее Дубоссар - там его оглушило. Под каску залетела пуля. Он оказался как в колоколе - оглох, потерял речь.
      Меня вызвал Ратиев:
      - Принимай сотню!
      Я не хотел командовать сотней. Взводным лучше. Каждый взводный знает, что делать, когда делать. А в сотне гнетет обязанность быть стрелочником, передаточным звеном команд: сверху вниз, снизу вверх. Понятное дело, без этого нельзя. Но взводным лучше.
      Поупрямился, хотя сотню принял. Казаков прогоняло, можно сказать, через мясорубку боев. Именно на Кошнице решалась судьба Дубоссар. Оттуда “румыны” хотели взять город в “клещи”. В середине Кошницы возвышался курган, на котором стояла статуя пионера с горном и мемориальной доской. Высоту с горнистом так и называли - “Пионер”. Ее оседлала рота гвардейцев, а на левом фланге по окраине фруктового сада залегли донцы.
      Нас безжалостно обстреливали. Надеялись, что казаки дрогнут. В атаку лезли бронетранспортеры, но нас выручали трехлинейки. Они окорачивали пыл противника.
      - За Суворова!
      - За Григория!
      Вслед пулям летели крики казаков. Только в последний мартовский день мы подбили три бронетранспортёра.
      За нашу и вашу свободу
      Румыны озверели: прямой наводкой били из-за Днестра по жилым домам. Лезли по плотине, где держались казаки атамана Сафонова. Там и сложил голову атаман. От плотины через Дубоссары вверх к частному сектору тянулась дорога. С той стороны и раздался роковой выстрел сзади, в спину. Я приезжал в Дубоссары хоронить атамана. Его положили в гроб - атамана было не узнать: лицо успокоилось, морщины исчезли, он смотрел на нас как с иконы. Его отпели в церкви, под залп опустили в землю в скверике в центре города рядом с могилой майора Сипченко.
      Уходили герои Приднестровья. Нашим долгом становилось драться за двоих, троих, четверых.
      Не обходилось и без казусов. Как-то передали, что молдавский президент встретился с украинским.
      Ко мне подошел казачок:
      - Атаман! Надо давать деру!
      - Как деру?
      - Они договорятся. И ударят по нам с обеих сторон.
      - Что, ноги затрусились? Успокойся…
      А мне сообщают через день:
      - Он хотел застрелиться…
      Я не выдержал:
      - Крыша поехала?
      - Похоже…
      - Дайте ему двух сопровождающих и отправьте домой.
      А на Кошнице всюду было неспокойно. Обе сотни донских казаков свели на фронте в одно соединение. Чтобы не возить из Дубоссар, поселили в ложбине в казармах бывшей воинской части. С одной стороны хорошо - казаки оказались вместе. Но с другой - опасно. Если раньше одна сотня попадет в переделку, вторая на помощь придет. Теперь, когда обе вместе, кто придет? Да и местность оказалась малопригодная - глубокая яма. Бывало, ночью БТР заедет на взгорок и поливает свинцом. Вот и жди…
      В общем, наглотались мы в Кошнице. Но румын не пустили. Двадцать единиц бронетехники не помогли им пробиться. Курган “Пионер” изрыло снарядами. У горниста остались одни ноги. Но взять в “клещи” Дубоссары румынам оказалось не по зубам.
      Господь оградил!
 
      Вскоре политики договорились, что казаков нужно вывести. Многим донцы не давали покоя. Нас перевели в Григориополь и составили отряд по борьбе с терроризмом. Хотя террором там и не пахло. Правда, случались отдельные стычки: БТР ночью пройдет, обстреляет; пулемет на пристани затрещит, и с другого берега прилетит снаряд. Но это уже были мелочи по сравнению с рубежом на Кошнице.
      Чувствовалось очередное затишье перед бурей. Ходили слухи, что молдаване подтягивают армейские части. Одно дело воевать с полицией и волонтерами, а другое - с регулярными частями.
      Вскоре началось в Бендерах. Молдаване сунулись на Бендерском направлении. В ход пошли танки. Отважные “командирши” и тут оказались впереди мужиков… А казачки написали рапорта, чтобы их послали в Бендеры. Но им отказали. Они поругались и собрались в дорогу. А чтобы не вышло чего, свой отход оставили прикрывать Буракова. Наш Ермак Тимофеевич справился с заданием успешно. Ни одна пуля не полетела в спины донцам.
      В поезде к нам с Лемским подсел парень в камуфляже. У него билет был до Донбасса. В вагоне прохладно, мы выпили, согрелись, разговорились. Оказалось, парень служил в молдавской полиции.
      - Ты против нас? - завелся Лемской.
      - А ты?
      - Я казак! - Лемской ударил себя в грудь.
      - И он! - Мы чуть не подрались.
      Потом полицейский оправдывался:
      - В чём я виноват? Окончил филологический факультет, остался в Кишинёве, направили в полицию…
      - Все из-за властей проклятых! Просто так молдаванин на приднестровца не полезет…
      Я незаметно задремал, а когда открыл глаза, казак и полицейский сидели, обнявшись, и протяжно пели:
 
      Уходили мы из Крыма
      Среди дыма и огня.
      Я с кормы все время мимо
      В своего стрелял коня…
 
      Песню белогвардейцев, уходивших из Крыма.
      На перроне в Дебальцево - уже добрались до Донбасса - выпили за то, чтобы никогда больше не оказаться на линии фронта, чтобы все утряслось на просторах нашей общей Родины.
      Вскоре вернулись на Дон и другие казаки, и почти у всех возник вопрос: на что жить? Почти все заводы и фабрики в “рыночной” России стояли, а те, что работали, дышали на ладан.
      Одиннадцать казаков 18-го полка взяли охранниками на завод синтетического каучука. Грязное производство и загазованность - но ничего не поделаешь. Теперь казаки по графику ходили охранять заводскую территорию. Зарплату им положили по пять тысяч рублей в месяц.
      Казаки проработали месяц - денег не заплатили.
      Проработали второй…
      Кончилось тем, что казаки бросили охранять завод и разбрелись кто куда. Бураков уехал в посёлок Воля и оттуда наезжал в город к дружкам. Лемской устроился в бане массажистом… Я был в отчаянии: казаки брошены, денег нет, лишь наш атаман Морчев почивает на лаврах. А мог бы заняться делом.
      Что оставалось? Мы стали готовить сход, чтобы переизбрать атамана.
 
      Но вспыхнула война в Абхазии!
      Грузинские войска захватили побережье, высадили десант в Гаграх. Среди казаков пронёсся клич: едем в Абхазию!
      В Абхазии были места, куда грузины не дошли, хотя, с одной стороны, взяли Гагры, а с другой - Сухуми. Это Новоафонский монастырь. Он находится в низовье горного ущелья. Если из него смотреть на море, то виден залив в Сухуми. Грузины установили на мысу гаубицы и обстреливали монастырь. Но снаряды большей частью разрывались перед монастырской стеной. Попадали и на территорию обители, но вреда не причинили.
      В то время в монастыре находился госпиталь: в храмах и кельях стояли носилки с ранеными. Я помогал больным. Своей энергией меня поражал игумен монастыря отец Виссарион. Стрелой проносился из одного края монастыря в другой, а под рясой у него всегда болталась кобура с маузером.
      Он показывал маузер:
      - Божья пушка…
      Боец-монах! Такого только и слушаться…
      Казаки стояли недалеко в лагере. Каждый день они с 35-килограммовыми мешками бегали в горы, готовясь к предстоящим боям. В лучшую сторону изменился Лемской - мало кто мог опередить этого возмужавшего земляка. Однажды я попробовал пронести мешок, но пробежал не более километра и понял, что такой нагрузки не выдержу. Мне стало горько за себя - я постарел.
      Вскоре казаки высадились в тылу противника и две недели удерживали плацдарм. “Как они там?” - у меня жгло сердце. Спадала огнем со лба испарина. Окажись я с ними, может, и совершил бы свой подвиг, равный поступку гвардейца, закрывшего друзей от гранаты. Но не судьба. Раненых в монастыре прибывало. Уход за ними отвлекал меня от клокочущих мыслей и заполнял все дни напролет. Так прошло знойное, полное тревог и переживаний лето. Одно за другим потянулись известия об освобождении сёл, форсировании рек, и, наконец, взятием Сухуми абхазская война закончилась.
 
      Второй раз мы возвращались победителями. После этого на вопрос: “Казачество - глупость или нет, средневековое, примитивное явление или насущная необходимость?” - ответ напрашивался сам: “Казачество - востребованное во все времена братство”.
      Если спросить: “Так в чем секрет казачества?” - В порыве сердца… В братстве… В готовности всегда, как говорится, встать “за нашу и вашу свободу”. В том, чем всегда славилась славянская душа!
      Мозаика войны

ТАТЬЯНА БАЛАКИНА ДЕТСТВО ЗА КОЛЮЧЕЙ ПРОВОЛОКОЙ

      Из книги воспоминаний “Исповедь”
 
      Июньским днём 1941 года двенадцатилетняя московская девочка Таня Гордеева приехала в Минск в гости к бабушке. А в начале июля по улицам Минска уже грохотали немецкие танки. Счастливое и беззаботное детство в один момент было перечёркнуто войной и оккупацией. И не только оккупацией. 5 мая 1942 в дом Таниной бабушки ударили тяжёлые приклады. Ворвавшиеся фашисты устроили повальный обыск и… нашли стихи маленькой девочки, в которых она писала о ненависти к захватчикам-фашистам, о Сталине, о Красной армии, которая скоро разгромит врагов, о любви к родине, о родной Москве… С этого момента судьба Тани стала судьбой малолетней узницы фашизма: она оказалась за колючей проволокой концлагеря смерти.
      Панцерказарма
      …Сильный удар в лицо - и мгновенно что-то горячее, липкое потекло по губам, а я оказалась отброшенной этим ударом в противоположный угол казармы. Пытаюсь открыть глаза, но правый глаз не открывается - заплыл от удара. Правая ноздря разорвана, выбит верхний зуб. Я вся залита кровью. А надо мной раздаются звуки злобной немецкой речи. Приоткрытый левый глаз видит блестящие сапоги фашиста. Голову поднять я не в состоянии, боль пронзает всё тело.
      Пнув меня ногой напоследок, фашист разворачивается и уходит.
      Я едва разглядела его худую фигуру, длинные руки и ноги. Мелькнуло удивительно уродливое лицо со страшным оскалом огромных редких зубов. Впоследствии я узнала, что это был сам начальник лагеря Адольф Штибенг, изверг и садист.
      А тут - я, бедненькая девочка с разбитым лицом, по которому вперемешку с кровью льются горькие слезы обиды и боли. Я ненавижу вас, гады ползучие! Нет! Нет! Никогда не подчинюсь вам!
      И вдруг послышались далекие голоса. Вот они все - уже звучит за окнами звонкая русская речь.
      - Дивитесь, девчата, никак в нашем полку прибыло! - услышала я. - Ничего, малыш, привыкай, здесь и не такое бывает.