Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник 2006 #10

Сейчас пытаюсь подключить к этому Торшина, заместителя председателя Совета Федерации, председателя комиссии по Беслану. Но сдвиги все-таки есть, в том числе такие: если год назад ежедневно в заводской столовой покупалось 900 булок хлеба, то теперь около 250. Люди стали есть не только хлеб, пошли налоги в городскую казну, несколько изменился ассортимент в магазинах, так как люди наконец стали получать зарплату и появился спрос. От некоторой подозрительности перешел к поддержке губернатор Сумин. Пошли заказы с пограничного флота, с ним легче, ведь он все-таки подчиняется ФСБ, и то пытались мешать. Но с месяц назад к Д. приехали двое дельцов из Петербурга, из тех, что уничтожили аналогичный завод в Петербурге: “Слушай, ты такой молодой, а уже такой седой. Зачем тебе это нужно? Мы тебе даем 10 миллионов долларов откупных плюс то, что получишь за оборудование и станки, которые ты сдашь в металлолом, только уходи подобру-поздорову в сторону…”.
      Все-таки не дает мне покоя идея номера “НС” Аксаковского фонда, куда бы вошли и проза и поэзия. И, разумеется, публицистика. И статьи о современном отечественном предпринимательстве, о Валере Тетереве, в том числе его рассказ или статья. Может быть, статья о борьбе за завод Д. Чтобы люди увидели, что в стране не только Гусинские и Ходорковские, которые изначально испоганили само понятие предпринимательства. Что касается последних, есть возможность сделать беседу с “киллером олигархов”, следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры Салаватом Каримовым, который вел дела Гусинского, Березовского, Голдовского. А главное, был во главе следственной группы по делу Ходорковского. Его пытались шантажировать, подкупить, убить. По окончании дела Ходорковского его перевели из Москвы на родину в Уфу заместителем прокурора республики, скорее, в целях безопасности: сам он говорит — в силу чрезвычайной усталости. А может, просили задвинуть другие, “хорошие”, “наши” олигархи…
      Дурное сель-половодье, несущее обломки Советского Союза, чуть не снесло мост российской державности, ведущий из прошлого в будущее. Устояло всего несколько опор, на которых, стоная и содрогаясь, готовый вот-вот рухнуть, чудом продолжал держаться Русский Мост, пока опомнившиеся русские люди не принялись восстанавливать или менять рухнувшие опоры.
      Одной из таких устоявших, несмотря ни на что, опор был журнал “Наш современник”.
      Что касается меня лично, было время, когда, наверное, единственной духовной опорой, может, спасшей от петли или пули, для меня оставался журнал “Наш современник”. И было страшно от мысли, что его однажды вдруг не будет.
      Жаль, что не дожил до славного юбилея журнала Сергей Васильевич Викулов.
      Горько, что очень малый процент российских писателей читают “Наш современник”, одни экономят на подписке ради хлеба насущного, другие — обидевшись, что их журнал не печатает.
      Да, когда в апреле был в Париже на книжном салоне, то говорил о “Нашем современнике”. Что любопытно: ко мне подошёл некто Марк Авербух из США, пожал руку и сказал: “Это единственный журнал в России, который стоит читать. Разумеется, я не разделяю Ваших взглядов, на за журналом слежу и уважаю”.
 
      Ваш Михаил Чванов
      Уфа
      6.7.2005 г.
 
      Поклон из Саратова!
 
      Раскрыл четвёртый номер журнала, перечитал отрывок из поэмы, опубликованной к моему семидесятипятилетию, и обрадовался не той мальчишеской радостью, с которой встречал свои первые опубликованные стихи, а той тихой радостью старого человека, когда некоторые другие поэты в этом возрасте уже забыли, с какой стороны в ручке вставлено перо. А я всё ещё пытаюсь что-то изобразить и выразить. И судя по тому, что лучший журнал России меня печатает — получается. Спасибо. Отрадно для меня и то, что журнал появился на моём столе в знаменательное время весны между Первомаем и Днём Победы. В этом для меня тоже есть особый знак.
      Храни Вас Господь!
      Николай Палькин
      Саратов
      4 мая 2004 г.
 
      Уважаемый Станислав Юрьевич!
 
      Последние два месяца я очень редко выхожу из квартиры. Сегодня, собрав мелочь, поднялся вынужденно в лавку за чаем и папиросами. На хлеб уже не хватало. Смотрю: в ящике бандероль с журналом. То, что от Вас — разобрал. Спасибо за публикацию стихотворения. Именно оно и спасло мне жизнь три года назад. Тогда я подпивал иногда, не часто, но размашисто. Возвращался из бара-полуподвала в 1-м часу ночи. Чуть живой телесно, но с ясной пустотой в подсознании: читал стихи вслух, устал, охрип. А предмостная площадь опоясана сплошным рядом павильонов, за которыми надо миновать пустырь. На нём меня и остановил окрик из сутемени. Луна с востока и хороша, но пока не высокая, тени длинные. В тени — двое: “Стой, батя! Снимай шапку и куртку”. Лиц не вижу — спиной к луне стоят. А я весь на виду — в норковой шапке, добротной турецкой кожанке. У крайнего в руке лезвие, от луны кончик ртутной капелькой светится. “Неужели русского поэта убьёте? — говорю спокойно и без тени заискивания. — Давайте я вам лучше стихи почитаю”. И читаю первое, что ты напечатал: ”Пьёт кровавую воду заря”. Прочитал и говорю: “Спрячь нож!” Парень — лезвие в ручку. А я уже к ним пригляделся. Обоим около тридцати. Одеты круто: в кожанки длиннополые, шапки из чернобурки. Будто близнецы по одежде. А я читаю следующее: “Я жизнь воюю — не живу”. Парень суёт руку со складнем в карман: “Иди, батя, с миром!" А мне же собеседник нужен! Дома — никого. Я и спрашиваю: “Что же так на гоп-стоп? Я вот на Колыме 25 лет отработал геологом, спички нигде не украл”. “Семь лет, — отвечают они, — оттянули в зоне. Откинулись недавно. Кто нас возьмёт на работу?”
      О моих письмах Михаил Петрович Лобанов говорит: “Вы, Валерий, как Моцарт, право, их пишете“. В общем, я понимаю — о чём говорит мой Учитель. Ибо знаю десятки людей, пишущих стихи, но не могущих и два слова связать в простейшей зарисовке о человеке для газеты. С десяток писателей знаю, кто “сочиняет”, и довольно успешно, а коснись письма частного — вся убогость души и видна. Я-то давно знаю, что умён — сердцем и душою, без этого бы и не поверил в свою творческую путеводницу, да и с совестью у меня с самого детства всё в порядке и в ладу с ней. Только вот письма — “как Моцарт”, я теперь редко кому пишу.
      Не стройте иллюзий, спрашивая себя: “Нужен ли русским писателям “Наш современник”?” Русским — нужен, но их осталось единицы. В остальном же, всё больше и дальше — одни генетические космополиты. Нет и не будет больше ни Е. И. Носова, ни Н. Рубцова. Подобные В. П. Астафьеву — будут и ещё не раз, а вот как Валентин Саввич Пикуль — увы, никогда. Я сегодня с чувством ребёнка молюсь на В. Г. Распутина, В. И. Белова, Б. П. Екимова, люблю Ю. Лощица за “Дмитрия Донского”, радуюсь за Станислава Золотцева и очень горюю за Колю Шепилова — почему-то его не видно читателю. В Красноярском крае нет сегодня русских писателей кроме Саши Щербакова, Олега Пащенко да вот вашего покорного слуги. Нищенствую, но не сдаюсь: коль не пишется, занимаюсь самообразованием, и то, что надо бы взять было до 30 лет, постигаю сейчас, читая "Недоросля", "Историю Государства Российского” и много-много чего ещё, чего так требует моя казачья душа.
      Так что же ещё? Читал письма “Сибирь, Сибирь…” Валентина Григорьевича и мысленно думалось: мне-то уже до таких зрелых высот вряд ли подняться. Возраст поджимает, а знаю так мало. Да и где здесь взять тех же источников о казачестве Сибири? Канску ныне 370 лет. Хочется что-то дать для читателя, но история — не моя тема. Я, как и все люди, думающие сердцем, никогда и ничего не запоминал. Память больно пылкая, шалава. Не люблю я свою память мозговую, она мне за это и мстит всю жизнь. Но искомая и истинная — в сердце, в крови. Вот и идёт борьба уже 22 года, с того дня, как впервые взялся за перо. Толку, правда, мало в творческом плане; в человеческом же:
 
      Как же с честью дожить эту жизнь,
      Не утратив былого начала…
 
      Нынче этот вопрос, будто смерть, за дверью стоит, только открой её, эту дверь из квартиры на площадку. Я год назад ещё подумывал уйти в Енисейск в монастырь. Бросить всё и уйти. Но, благо, настоятель Свято-Троицкого о. Владимир без слов понял моё отчаяние, откровенно сказал: “Тебе — не надо. Поэту не место в монастыре. И там ведь человеческий фактор силён. И глупых, к сожалению, очень много”. Смирился, живу анахоретом, в городе вот уже 1,5 месяца не был. Мне ещё 3 года до пенсии, хотя 25 лет северного стажа, но годы не вышли. За квартирные долги не трясут, понимают, чем я живу и как. Мне грешно обижаться на людей и на Бога. Вера их, с кем по жизни иду, обязывает ко многому. И прежде всего: не бросать своего Дела. И не бросаю. Хотя, когда ещё сам себе смогу сказать: ну вот, брат, наконец-то ты испёкся, как добрый хлеб из доброй закваски. Пока же я ещё брожу в опарой и брожу не из-за малости дара Божьего, а из-за того, что холодно мне в этом космосе и мою “опару” не греет действительность и будущее страны. И только Вера — истинная — помогает жить и надеяться, что, как это и было уже в Истории России, Божией милости и Благодати ей не занимать. Есть она, эта Благодать, в русском человеке. Веками пили и не спились. Умалится числом народ, но не духом. И не стоит Вам, Станислав Юрьевич, горевать над вопросом: нужен ли русским писателям “Наш современник”? Нужен, хотя бы даже для одного Шелегова, пока он жив. В 1972 году я прилетел в Магадан из Томска. Первое лето читали в поле журналы. Полюбился “Наш современник” с тех лет. Им и воспитан. Его и на Севере выписывал постоянно.
      Станислав Юрьевич, отправьте письмо Олегу Пащенко, в котором и Анатолия Быкова попросите выписать журналы для сельских библиотек. Он сейчас довольно успешно поднял земли и людей в брошенных районах.
      Пишите, коль глянется. Здоровья Вам.
      С уважением
      Валерий Шелегов
      Канск
      1.02.2006 г.
 
      Станислав, дорогой, добрый день!
 
      Спасибо за подарок тебе, за книгу — и прости, что не ответил сразу, хотелось уже с результатом некоторым написать. Но тут весенний разброд пошёл, все в разъезды ударились, как раки на песке, не соберёшь; все в более или менее опрятной бедности, на нищету несколько смахивающей, здесь-то куда трудней заработать, чем в белокаменной, одному только удивляюсь — на что пьют?..
      Собрали деньги на десятка полтора книг твоих и на днях найдём способ передать их тебе (или кому из редакции, если тебя не будет) и забрать сами книги. Пытались с библиотекарями говорить, с бибколлектором, но они бедны до неприличия уже, представь: в главной областной библиотеке 1 (один!) экземпляр "Философических писем" Чаадаева, и его даже студентам, читателям вообще, не выдают, элементарных учебников не хватает… Ну, ты лучше других это знаешь сам, как знаешь и типичное большинство нашей пишущей братии, готовой по пьянке рубаху на себе и других порвать за идею, ползарплаты просадить, а словаря Даля не имеющей. Жёнам подчиниться, какой-нибудь “престижный” пустяк купить — это пожалуйста, но не книгу хорошую.
      В М-ве давненько был, по осени, в местах кучкованья нашего тебя не встретил тогда, а посему посылаю книжку свою, тогда вышедшую. Журнал получаем, спасибо, и это помогает крепко, держит провинциалов наших в курсе литновостей и идей. А книга твоя — очень нужная, она многое расставляет по своим заслуженным местам, в стихийной каше нынешнего интеллигентского сознания и толком не оформившихся интуиций и догадок, сами-то ленятся — всё ещё! — мыслить, выстраивать, доброго дядю всё ждут, “авось” компонуют с “небосем”.
      Ещё раз спасибо, Станислав, обнимаю!
      Твой
      Иван Евсеенко
      16 мая 2001 г.
 
      Дорогой Станислав Юрьевич!
      Лёне Гержидовичу семьдесят лет стукнуло. В конце января звал в новый дом, что в Юго-Александровке. Звал на рябчиков, сигов да холодец из медвежьих лап.
      Семидесятилетие Лёни Гержидовича в Березовском отмечали пышно в ДК шахтостроителей. Хоть по Первому каналу телевидения показывай. В глубине сцены — звёздное небо с созвездием Орион. Всё вспыхивает, мигает, превращается в ослепительно-белое сияющее ядро. Зрителям объясняют, что это звезда Гержидовича. Зовут на сцену Лёню. Он в джинсах, мягком свитере и седой, как леший. Потом выскочили с обеих сторон сцены девчонки в белом, стремительные, красивые. Произвели вокруг Лёни балет. Затем на огромном экране показывали фильм Светлакова. Лёня на фоне кедровой тайги вещал с экрана, будто Моисей израильтянам, типа “То ли заяц, то ли белка, то ли ёжик, то ли лось…”.
      После фильма был танец медведей. Зайцы и белочки дарили подарки, как герои Лёниных стихов. После этого завыла пурга, полетели кучи конфетти, и на сцену вышли, стуча лыжами, туристы, идущие в тайгу к Лёне. Зажгли костёр на листе асбеста, поставили треногу с котелком и стали читать Лёнины стихи по новеньким книжкам. Метель стихла, и на сцене появилась декорация нового Лёниного дома, почему-то с шатровой церковью и указателем — Юго-Александровка. Оказалось, что лыжники принесли в рюкзаках весь тираж новой Лёниной книги. А в завершение вышел хор ветеранов, совсем старухи и старики, с пихтовыми ветками. Пели песню на стихи Гержидовича и музыку Сергеева “Банька”. Спели, затем каждый похлопал Лёню веником и свалили все веники во внушительную кучу.
      После представления пили холодное белое вино и шампанское под сувенирный шоколад. Замёрзли как цуцики.
      Я договорился весной устроить читку своих стихов в содружестве с Камерным симфоническим оркестром Кузбасса, чтобы побольше Гершвина и Миллера было. Вот не знаю, какую музыку подобрать к “Маше-сиротке”.
      Ваш
      Виталий Крёков
      8 февраля 2005 г.
 
      Дорогой Станислав Юрьевич, Стасик!
 
      Двухтомник твой прилетел ко мне неожиданно. Спасибо. Многие главы я читал в “НС” и называл тебя отважным. В первый же день перечитал главы об Америке и заново — о В. Шутаеве, Б. Слуцком.
      Фотографии твоих предков заставляют еще раз поплакать о старой России. Ее чудо, величие, красоту лиц, породу русскую надо бы почаще славить в “Нашем современнике”, а?
      Я думаю, Стасик, в будущем нам следует написать хоть немножко о младых летах… Под музыку нежной благодарности сожаления о разрушенном царстве, в котором мы росли.
      Виктор Лихоносов
 
      Дорогой Станислав Юрьевич!
 
      Продолжаю наш разговор о судьбе писателя в провинции. Мне кажется, что тема эта весьма спекулятивная. Я не считаю, что любой поэт или прозаик, живущий не в столице, чувствует себя плохо. Надо признать, многие наши собратья по перу весьма лукаво тянут в общем хоре: “Ах я бедный, живу вдали, все другим, а мне — ничего”. Между тем большинство уважаемых коллег успешно реализуют свои дарования там, где родились, — в том числе и в провинции.
      Дело в том, что творчество большинства писателей, даже весьма талантливых, нуждается в контексте. И часто этот контекст — их малая родина. Описания родной местности, узнаваемые персонажи, личное знакомство писателя со своими читателями в таком случае только помогают успеху произведений. Если бы то же самое написал литератор “со стороны” — на его творения, может быть, и не обратили бы такого внимания. Но когда “свой” пишет о “своих” и его можно встретить на улице и в магазине — это повод для всенародной любви в пределах своей местности. Это не плохо, не хорошо, это особенность дарования. Переселись такой писатель в столицу — и к нему уже не будет подобного интереса ни в столице, ни на родине.
      Многие об этом даже не догадываются, а иные и лукавят: “Жил бы я в Москве — знал бы обо мне весь мир!”.
      Куда как вреднее жить в провинции литераторам, в творчестве которых есть широкие обобщения. Они мало кому интересны на родине и вдобавок ощущают свое одиночество в отрыве от плодотворной для них среды, а она по известным причинам как раз именно в столице и находится.
      Мой земляк Николай Заболоцкий догадался уехать в столичные города еще в юности, это благотворно сказалось на развитии его таланта. Но на родной для него вятской земле мало кто знает его имя, хотя Заболоцкого изучают в школе. Зато страшно вымолвить, кого иной раз ценят как поэта.
      Увы, Заболоцкий ничего не написал об Уржуме, где он рос; не удосужился воспеть географию родных мест. А что воспевал? Гурзуф, Сухуми, Сибирь, Комсомольск-на-Амуре и “абстрактную природу”. Короче говоря, “не наш” поэт, неблагодарный какой-то.
      Капитализм, усиливая местнические настроения, не особенно ущемляет писателей, ориентированных на свою местность. Практика показывает, что они легко находят спонсоров для издания своих произведений, уважаемы в обществе и ограничены разве что в тиражах своих книг; но это уже, как говорится, макроэкономический фактор.
      Куда беспощаднее сегодня работает в писательской среде другой закон капитализма — “Боливар не вынесет двоих”.
      Не секрет, что определенная часть российских писателей хотя бы в какой-то мере сохранила возможность “жить нормальной жизнью”, то есть полноправно участвовать в литературном процессе, зарабатывать на жизнь писательским трудом или организаторской работой в сфере литературы. Это можно считать большой удачей, если учесть, что остальные “сброшены” капиталистическим Боливаром на грешную землю.
      Здесь уж как кому повезет. Если Боливар сбросил именно тебя, обремененного семьей и не имеющего других навыков, кроме литературных, да если некому тебя содержать, — забудь о том, что ты писатель! Тебя ждет каторжный труд, далекий от литературы и не оставляющий возможности когда-нибудь “догнать” тех, кого Боливар умчал далеко вперед. В известном смысле, это судьба пастернаковского доктора Живаго, который как поэт тоже стал жертвой революционных катаклизмов (ссылаюсь на этот пример не потому, что он особенно мною любим, а оттого, что наиболее показателен).
      Тут не на кого пенять: судьба, рок. Впрочем, я не исключаю, что некоторые сильные личности сумеют справиться и с такими обстоятельствами, если позволит здоровье и нервная система. Был такой американский фильм — “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?”. Много раз я ловила себя на мысли, что меня давно уже пора пристрелить, но ведь еще не пристрелили!
      Я из тех многих, кого “сбросил Боливар”, кто может надеяться только на свои силы и выносливость. Если все ресурсы подсчитать, в том числе и возраст (вдвое превышающий стартовый возраст, допустим, Мартина Идена), то прогноз явно неблагоприятный. Поэтому некоторые критики меня заранее похоронили. Я на это не обижаюсь, да и сил на литературные споры у меня нет.
      Перестройка застала меня в тот момент, когда я уже отошла от журна-листской работы и пыталась серьезно заниматься литературой, работая лифтером. Убедившись, что на зарплату лифтера прожить нельзя, я несколько лет бегала по шабашкам и хваталась за любые виды заработка.
      У меня не было ни выходных, ни отпусков, ни больничных — никакой социальной защиты. Надо было на чем-то специализироваться, случайно подвернулась информационная работа в правительстве области, и я остановилась на ней. С 2000 года работаю сотрудником пресс-служб государственных органов власти и муниципалитетов, в настоящее время — в секретариате губернатора Кировской области.
      Эта деятельность плохо совместима с литературными занятиями. Она очень изнуряет человека, требует постоянного напряжения, большой дисциплины и терпения. К тому же со сменой власти обычно меняют состав информационных работников, поэтому я кочую с одного места на другое: от губернатора к мэру, от мэра к полпреду и т. д. За это время я лишь раз сумела полностью использовать свой отпуск, да еще однажды два месяца просидела уволенная в связи со сменой власти. Только в такие минуты передышки и удается вернуться к литературе.
      Часто, в том числе и в прессе, я встречаю упреки: не дело, мол, поэту работать на власть, позорное это занятие. Объясняться по этому поводу я не собираюсь. Иначе мне, человеку семейному, не прожить, ведь литературный труд в моем варианте — занятие дотационное, а содержать меня некому. Все мои родственники — простые люди, сами еле сводят концы с концами.
      За годы моей работы во властных структурах я увидела и узнала очень многое. Лишь недалекий человек может считать, что все это — “грязная политика”: это жизнь, а писатель не может от нее отворачиваться с пренебрежением, какой бы она ни была.
      Контекст моего существования мешает восприятию моих стихов. В них читатели невольно ищут политические мотивы, приверженность к “левым” или “правым”. Думаю, что это ошибочный подход, смысл моих стихов более общий. Вероятно, так могли бы сказать о своих стихах и Вы, дорогой Станислав Юрьевич.
      К моей сегодняшней ситуации, я надеюсь, подходят песни военных времён: “Вся команда цела, и машина пришла на честном слове и на одном крыле”. Думаю, то же самое можно сказать о “Нашем современнике”: много очень тяжелых утрат, но мы добрались до юбилея, будем жить и дальше. С чем я искренне нас всех поздравляю!
 
      Светлана Сырнева
      Киров (Вятка)
      29.07.2006 г.
 
      Глубокоуважаемый Станислав Юрьевич, добрый день!
      До сих пор жжет мне душу фраза твоя, которой ты завершил, после добрых слов о моем таланте, дарственную надпись на своей книге стихов: “человеку без корней”. Это — 80-е годы.
      Наверное, ты был прав. Так я жил, таким казался. Но со временем всё родовое вылезает на лице — у людей всех национальностей: у кого зубы, у кого плешь… и теперь, заглядывая в предстоящую ночь, я перестал играть.
      Рад был получить от тебя письмо, дружественное, откровенное, пусть даже и горестное… Я понимаю, лучший русский журнал надо поддерживать всеми силами, вне зависимости от того, печатают в нём нас или нет. Для меня опубликоваться в “Нашем современнике” — большая честь. Но и в пору, когда я не был автором твоего журнала, я постоянно читал его, — мне номера передавал Виктор Петрович с просьбой или непременно прочесть то-то и то-то, или прочесть то, что он сам не смог. В последние годы читаю в краевой библиотеке. А вот что касается подписки — я уже второй, нет, третий год не подписываюсь ни на один журнал — дорого, живём мы здесь скудно. Но, честное слово, я всегда был рад, что у “Нашего современника” самый большой тираж среди всех литературных журналов, и убеждённо полагал, что так и должно быть. “Знамя” — “тусовочный журнал”, “Новый мир” — печатаюсь в нём, но не могу понять до сих пор — куда этот угрюмый плот катится…
      Я даже представить не мог — может быть, по своему легкомыслию, а скорее — из завистливой надежды, что в Москве-то спонсоров завались, а уж Россия всегда поддержит “НС”, как и всегда поддерживала… Но, видно, усталость и нищета читающей России и здесь сказалась. Конечно же, я сделаю для подписки всё, что смогу. У нас беда — все хозяева края живут в Москве, в Лондоне и т. д. Кое-кто сидит в тюрьме. Но есть несколько знакомых, некоторые полагают себя патриотами (это депутаты, обеспеченные мужики), я с ними уже говорил — обещают… С директорами заводов поговорю.
      Поклон собратьям по перу! Если не против, буду присылать для знакомства и наш журнал “День и ночь”, пока ещё с трудом я его издаю, тираж мизерный, правда, многие читают через Интернет. Почта — даже удивляюсь. Что им за радость печататься без гонораров в далекой Сибири! С Украины пишут. Из Латвии. Из Германии.
 
      Роман Солнцев
      Красноярск
      2.02.2006 г.
      Здравствуй, Станислав Юрьевич!
 
      Приветствую тебя с нерчинской духовной каторги и каторги повседневности!!!
      Так всё совпало: мои горькие думы июля, да твоё письмо, да твоя публицистика в “НС” о Глазунове, да некоторые статьи в “ЛГ” (о неоткрытии памятника Шолохову по зловредительству Швыдкого — чё он не может попасть в автоаварию, а?) — темно в душе, как у сатаны…
      Вопрос подписки на “НС”, как и на любое иное издание, разветвился на А и Б. Если на Б (почему именно на “НС”?) — я отвечаю легко, цитируя тебя, себя, Распутина и т. д., то А — “ЗАЧЕМ ВООБЩЕ ЧТО-ТО ЧИТАТЬ?” — ставит меня в тупик. Густо ссылаются на Интернет, на бесполезность чтения какой-либо гуманитарной литературы, кроме справочников. Интересы массового читателя крутятся вокруг рубля и доллара — народ скупает все брошюры типа “Как стать богатым”, “Секрет успеха в бизнесе” и т. д.
      Я иногда ради прожиточного минимума пишу листовки, деловые бумаги, поздравления. И меня замучили упрёком: “Очень уж, Михаил Евсеевич, сложно по мысли и сложно по слову, надо бы проще”.
      Родители и общественность бунтуют против кафедры журналистики в Чите: мол, такие деньги вбухали в обучение, прокорм, проезд, одежду Танечки-Ванечки, а они писать не умеют, на работу устроиться на ТВ в роли Якубовича не могут. Говорят, мол, таланта нет. “А почему не научили таланту? Мы бабки вбухали”. …У-фф! Как мне всё это надоело…
      ТЕМ НЕ МЕНЕЕ В ОТНОШЕНИИ ПОДПИСКИ НА “НС” НА 2006 г. РУКИ НЕ ОПУСКАЮ — БУДУ ДЕЛАТЬ, ЧТО В МОИХ СИЛАХ.
      Хорошо, что твоя статья-эссе о Глазунове вышла в одном номере с Олегом Михайловым, который словами Палиевского “о гениях без Гения” усилил твои аргументы. Вообще, я Палиевского читал. Но не так много и полно. Придётся восполнять пробел, ибо мужик он серьёзный и крупный, могущий будить мысль. Знать Палиевского (при всём при том) надо. И — прости — может, показалось, но где-то по тону, что ли, прошла тень твоей обиды на Глазунова. М. б., всё естественно: а чему тут радоваться при таком разочаровании — обидно, что не самый глупый художник пошел по дороге ожесточенного требования всемирной славы. На меньшее он не рассчитывает. Кто-то да ведь должен был высказать сие открыто, ибо верно подметила в этом же номере Ирина Стрелкова словами Евгения Носова: “Обвес и обмер в обращении с правдой безнравственны”. Спасибо за мужество, С. Ю.!
      А вот твою шутку насчёт зимовья и рябчиков воспринял всерьёз. Поговорил с друзьями-охотниками. Есть варианты не “героического штурма”, а вполне нормальной поездки на зимовье в 50-70-100 км от Читы — на выбор. Я ведь не могу потащить старика Куняева по хребтам-дебрям-россыпям-буреломам с запасом хлеба да сала (на уровне выживания). Да и сам старею, уже не тот ухарь 50 лет. Конечно, я не могу тебя повезти и по ранжиру — “машину к порогу зимовья”, это — шумно, людно, пьяно и малоинтересно. Если ехать, то высадиться на пади, протопать 5-6 км в сивер, одинокое зимовье. Можно взять человечка на заход, обустройство, огляд. А если будут силы да тропа, то и сами доберёмся с условием, что дрова “Дружбой” будут напилены. Не тюкать же нам топорами мерзлый листвяк. А время хорошее, ещё тепло и живность еще не нахлёстана из карабинов да дробовиков. Реально, зная тебя, надо рассчитывать на 2-3 ночи — на большее у тебя вряд ли время есть. Вот каковы мои соображения. Обуть-одеть-вооружить — решаемо. Можешь приезжать в галстуке.
      Сообщал ли я тебе, что вот-вот в Москве в издательстве “Русь” выходит мой двухтомник “Стихи и поэмы”, где кроме оных — “Перо краевое” в первом томе, а во втором — “Раноставы Великого Слова”. Записки переводчика. Да статья обо мне, да библиография (я противился — кому это надо, в каком Нижнезадрищенске я печатался? — но издатель настоял). Редактор Николай Коняев.
      А радости никакой. Такая пакость — дожить в России до 60-ти, до начала нищенской пенсии, ненужности общественной, немощи старческой и т. д. Счастлив Юра Кузнецов, уйдя в свои залетейские дали. Я даже юбилейные столы не люблю — кушанья пахнут поминками, поэтому даже не знаю, что делать 2 сентября. А-а, как жена решит, так и будет! Всё по-русски — перекладываю предварительное и окончательное решение на её плечи.
      Пришлось ради семьи писать 16 стихотворений по 20 строк каждое в виде подписи под 16 портретами бульдозеристов Харанорского разреза. Садизм, но 10 тыс. руб. на ремонт в квартире одной комнаты заработал и отремонтировал. Барахтаюсь, но остаюсь жив-здоров, творчески работоспособен на 4 балла, закончил читать томище мемуаров Бисмарка, коего одна фраза будет уместна по окончании письма:
      “Константинополь легче защищать от русской опасности на польской границе, чем на афганской” — прозорлив, гад, был.
      Твой
      Михаил Вишняков
      Чита
      1-5 августа 2005 г.
 
      Уважаемый Станислав Юрьевич!
      Вручая мне свой трехтомник, вы, полагаю, были уверены, что ваш “испепеляющий бестселлер” будет воспринят мною критически. У меня же по прочтении возникли только незначительные пожелания.
      Но все по порядку.
 
      Том 1
      Все три книги отличает совершенно точный диагноз окружающего, удивительные характеристики поэтического бомонда 60-х годов: Сельвинского, Асеева, Пастернака, Слуцкого. Да разве можно было встретить в те годы такие заметки о поэзии Соколова или Евтушенко?.. Нет и нет! Кстати, это были годы вашего вхождения в советскую литературу, а я барахтался в прибалтийских лесах, участвуя в создании ракетного щита нашей страны.
      Не случайно Передреев поклонялся Есенину. В творческом плане он, по-моему, как-то повторил судьбу константиновского самородка.
      Ваше проникновение в мир Рубцова, вологодского беспризорника, многого стоит.
      Ваше пророчество в 60-е годы сродни сегодняшнему беспардонному наступлению еврейства, вылезшего из всех нор. Особенно это касается высших эшелонов власти.
      Свидетельства о “советской диктатуре” и “постсоветской демократии” точны и справедливы. У вас даже хватило мужества назвать поименно всех лжедемократов.
      Из текста о геноциде русского народа в 20-30-е годы — я бы убрал “30-е”. Да, пострадало немало честных и преданных советской власти людей, но сама чистка в канун войны от наследников Троцкого была совершенно необходима! Тут я всецело согласен с выводом В. Карпова.
      Мощь нашей послевоенной общеобразовательной школы подтверждаю. Двое из одиннадцати моих одноклассников удостоились золотых медалей и в 1949 г. поступили и успешно окончили МГУ!
      Что такое тоталитаризм?.. Тридцать пять лет учу молодежь, что мы жили в условиях авторитарной системы. Тоталитаризм свойствен был режимам Италии, Германии и Испании 30-40-х годов, эпохе Муссолини, Гитлера и Франко.
 
      Том 2
      Кто еще, кроме вас, мог так представить Смелякова! Но, по-моему, не стоит противопоставлять Смелякова и Твардовского. Последний все же на порядок выше. Равно как Пушкина и Тютчева. Последний умница, но Пушкин первопроходец.
      Вроде походя, но очень метко показаны правдолюбцы — Василь Быков, Юрий Черниченко, Анатолий Приставкин. О литературных и жизненных подлостях Астафьева, несостоявшегося нобелевского лауреата, я глубоко узнал только от вас. Политика — грязное дело… Гитлер ни разу не встретился с предателем Власовым, потому что считал, и правильно, что тот при случае может предать и его.