На вопрос профессора о баклановском ударе Шолохов дал подробный ответ и в заключение сказал:
— Однажды Ермаков у меня во дворе, вот при Марии Петровне, показал нам, что такое баклановский удар… Это было, профессор, какое-то дьявольское наваждение, когда он рубил шашкой поставленные в снег березовые бревна……
Все долго молчали. Потом Хьетсо снова задал вопрос:
— Вы с ним имели много встреч?
— Да, — ответил Шолохов. — Он был известен не только ударом шашки, о чем позже мне рассказывал Семен Михайлович Буденный, в Конармии которого Ермаков командовал полком.
Шолохов умолк, подымил сигаретой и продолжал:
— Ермаков был привлекателен и своими думами, как мы здесь говорим, глубокой мыслью… К тому же он умел все одухотворенно рассказать, передать в лицах, в ярком диалоге. Поверьте, он знал о событиях Вешенского восстания больше, чем знали и писали об этом в то время наши историки, больше, чем я мог прочесть в книгах и материалах, которыми пользовался…”.
В этой — последней перед смертью — большой беседе с норвежским профессором М. А. Шолохов повторил еще раз и как бы обобщил то, что он уже говорил ранее и что, как мы убедились, полностью подтверждается документально.
Документы — “расстрельное” “дело” Харлампия Ермакова, воспоминания свидетелей и очевидцев — с полной неопровержимостью подтверждают правоту М. А. Шолохова, неоднократно называвшего Харлампия Ермакова прототипом Григория Мелехова, чья “служивская” биография составила основу биографии главного героя “Тихого Дона”. Более
того, документы свидетельствуют, что именно Харлампий Ермаков был главным источником информации о Вешенском восстании, без которого “Тихий Дон” не мог бы родиться, поскольку именно Вешенское восстание является кульминацией событий в романе. Именно через него народное предание об этом реальном историческом событии стало доступно автору “Тихого Дона”.
Но в этой ситуации, с учетом того неопровержимого факта, что именно Харлампий Ермаков являлся прототипом Григория Мелехова и источником информации о Beшенском восстании, — какого другого автора “Тихого Дона”, кроме М. А. Шолохова, возможно представить себе?
А если Харлампий Ермаков в творческой истории “Тихого Дона” ничего не значил — тогда как объяснить поразительное сходство его биографии с биографией Григория Мелехова? И еще: откуда у автора “Тихого Дона” такое поразительно точное знание стратегии и деталей Вешенского восстания? И почему Вешенское восстание в романе “Тихий Дон” показано через судьбу именно 1-й повстанческой дивизии? Иных повстанческих частей, описания их боевых действий в романе нет. На каких путях стала доступна автору вся эта эксклюзивная, как мы бы сказали сегодня, причем — воистину в огромном объеме уникальная информация?
Эти вопросы “антишолоховедение” перед собой даже не ставит, поскольку они рушат всю его “концепцию”. “Антишолоховеды” в упор не видят командира 1-й повстанческой дивизии Харлампия Ермакова, являющегося прототипом, первоосновой характера Григория Мелехова, не хотят слышать о Харлампии Ермакове как главном источнике информации о Вешенском восстании для автора “Тихого Дона”.
Они делают вид, что не существует документальных свидетельств о давних и прочных взаимоотношениях Шолохова и Харлампия Ермакова; не существует очевидных объективных фактов поразительного совпадения “служивской” биографии Харлампия Ермакова в годы империалистической и гражданской войн с биографией Григория Мелехова; не существует убедительных свидетельств отражения в “Тихом Доне” судьбы Алексея, Павла и Марии Дроздовых, на квартире у которых жили Шолоховы; не существует проблемы источников той огромной, многообразной, уникальной по своей достоверности и правдивости информации, которая легла в основу “Тихого Дона”.
Для “антишолоховедов” не существует не только Харлампий Ермаков, являющийся по своему весу и значению второй фигурой в руководстве Вешенским восстанием, — для них не существует и военный руководитель, командующий Вешенским восстанием Павел Кудинов, также изображенный в романе “Тихий Дон”.
Критика :
НИКОЛАЙ ПЕРЕЯСЛОВ. ДОЧИТАВШИЙ ЖЕ ДО КОНЦА — СПАСЕТСЯ…
и прогноз развития русской литературы
на начало третьего тысячелетия)
1
Такая же, хотя и отчерченная небольшим светящимся ореолом, чернота окружает и портрет московского прозаика Сергея Сибирцева в первом томе его двухтомного “Избранного”, что почему-то очень не понравилось рецензенту журнала “Знамя” Юлии Старыгиной, напечатавшей в августовском номере журнала за 2000 год резко отрицательный отклик на это издание.
Чем же так не понравился автору рецензии портрет, а главное — само содержание двухтомника Сергея Сибирцева? (Ибо портрет, как я понимаю, это только формальная зацепка, увертюра вроде классического “Что-то мне твоя морда не нравится”, после чего объект можно начинать пинать и мутузить.) Ведь приводимые в качестве отрицательных примеров оценки с описанием инцеста, садизма, гомосексуальных и зоофилических актов, крупномасштабных оргий и мистики с оживающими покойниками — это как раз и есть любимый “суповой набор” сегодняшних демократических журналов, не исключая и самого “Знамени”. Так что по всем параметрам прозу Сергея Сибирцева надо бы превозносить до небес, награждать Букерами и Антибукерами да наперебой печатать в “Новом мире”, “Октябре” и том же самом “Знамени”, а не иронизировать по поводу неудачного ракурса писательской головы на фотографии! Тем более что прозаик, как говорится, нигде первый на демократию не нападает, а наоборот, выражает надежду, что его сочинения “окончательно похерят и похоронят остатки застойных нецивилизованных моральных ценностей, все еще преобладающих в некоторых читательских массах…”
Ну кто не помнит весь этот застойный хлам, за который цепляются упомянутые им “читательские массы” — всякие там долг, честь, совесть, сострадание к ближнему, патриотизм и так далее? Сибирцев хоронит и херит их с такой убедительностью, будто этих нравственных категорий никогда и на свете не существовало, а всегда и повсюду царили одни только общечеловеческие цивилизованные ценности. “Жить надо по средствам, — утверждает жена главного героя в романе “Государственный палач” (т. 1). — А уж откуда эти средства, это наше личное дело…”
С женой главного героя абсолютно согласны и его молодые соседи по лестничной площадке — “милые интеллигентные коммерсанты”, Лидочка и Виталий. Эта молодежная пара называла себя демократами, и они запросто, не стесняясь, вслух мечтали: когда же начнут уличные фонари приспосабливать под виселицы, чтоб там высоко, всем на радость, болтались “все эти кровожадные ублюдки красно-коричневые вместе со своими выродками-детьми…”
Хотя, если говорить откровенно, то где они, эти красно-коричневые ублюдки, которых можно серьезно бояться? Так — убогий дедуля с плакатиком, но ведь внук его уже на все эти демонстрации-парады фиг пойдет, митинговать за возврат к социализму не станет. Чтобы он, проварившийся в чеченской войне, “молодой, тренированный, умеющий запросто обращаться с чужими жизнями” — и пошел теперь по стопам деда на завод токарем? Ему, освобожденному от похороненных и похеренных демократией застойных ценностей, “очень хочется и машину-иномарочку, и квартирку отдельную, и попутешествовать по заграницам с бабенкой не рядовой наружности…”
Казалось бы, политические и мировоззренческие симпатии Сергея Сибирцева налицо, и все-таки я не стал бы говорить, что он открыто агитирует своего читателя за коммунизм или капитализм — он просто показывает,
пришло на смену существовавшему ранее строю. И оказывается, что при всей несимпатичности многих сторон нашей советской действительности со всеми ее тотальными дефицитами, коммуналками, страхами, очередями и прочими перегибами, вся та мерзость, которую выставила в упрек его прозе рецензент “Знамени”, это как раз и есть те самые “общечеловеческие ценности”, которые явились на смену застойным.
Нет, я не случайно начал эти свои размышления о двухтомнике сибирцевской прозы с упоминания имени Данте. Тысяча триста тридцать шесть страниц черного двухтомника с диагональной надписью “Избранное” — это практически полный аналог схождения героя “Божественной комедии” в Ад, при желании можно даже сопоставить описанные Данте круги и обитающих на них грешников с их зеркальными отражениями в романах и повестях Сибирцева, отыскав в них двойников Уголино, Франчески и Паоло, других персонажей Дантовой комедии.
В пользу подобной трактовки сибирцевской прозы говорит даже само изображаемое им время, как бы отвергшее свою реальную поступь и то и дело останавливающееся, чтобы растянуть сюжетную оценку почти до эпических размеров. Именно такой прием мы встречаем в поэмах Гомера, где течение грохочущей под стенами Трои битвы вдруг замирает, как кадр кинопроектора, словно бы Увы, но подобные растяжки времени у Сибирцева не редкость — в незаконченном романе “Привратник “Бездны” (т. 1) один из ворвавшихся в квартиру главного персонажа (называть его “героем” как-то рука не поднимается) бандитов, желая подавить его волю унижением, начинает справлять прямо на него малую нужду и делает это с 397-й по 405 страницу включительно. Пряча голову от бьющей в лицо струи, персонаж Сибирцева размышляет во время этого бесконечного по продолжительности акта о таком своем могущественном преимуществе над издевающимися над ним отморозками, как “абсолютная свобода собою”, заключающаяся в том, что хоть они и унижают его тело, разум остается в его личном подчинении. Еще он размышляет о вещественных эквивалентах тех частных сокровищ, которые ему приходится охранять, работая в службе охраны, о своем саркастическом отношении к этой работе, зиждущемся “не на идейной платформе легального посткоммунистического куража (в сущности, когда позволено орать, рисовать-тащить красные транспаранты — это уже не кураж), а всего лишь блюдя смысл известной киношной реплики знаменитого Петра Луспекаева, создавшего образ истинного русского человека: “За державу обидно…”, и о многом, многом другом. А струя все хлещет по лицу, щиплет закрытые глаза едким запахом мочи, хлещет… С 397-й по 405 страницу. Но ведь мы уже сказали выше, что проза Сибирцева — это точно такое же погружение в Ад, как и в поэме Данте, а откуда возьмется в Аду время, если это — место вечных мучений? За античной рекой, которую поминает, лежа после удара ногой в пах, персонаж романа “Государственный палач”, времени больше нет, а есть только стон да “скрежет зубовный”. Практически они же окружают сибирцевских персонажей в их полуреальных, полусомнамбулических странствиях по сюжетным лабиринтам всех этих “психопатических этюдов”, “записок зануды и труса впридачу”, “пересказов мистификатора”, “рассказов-причитаний” и других, слагающихся в круги постигаемого Ада, произведений. Но страшны, тем не менее, не подробности живописуемых писателем беззаконий, и тут Сибирцев, похоже, и в самом деле перегружает бумагу словесами, увлекаясь описанием садистских сцен и сатанинских оргий (многословие — вообще один из самых основных недостатков его таланта, здесь я на сто процентов согласен с Ю. Старыгиной и надеюсь, что, работая над очередным томом своего собрания сочинений, он все-таки подумает над этим нашим двойным замечанием). Страшен же, я повторяю, не столько перечень конкретных проявлений зла в нашей сегодняшней жизни, сколько сам факт ее превращения в Ад — словно то ли мы вдруг ухнули в самые глуби преисподней, то ли всплыл тихой сапой со дна огненного озера зловещий город грехов Пандемониум и подменил собою окружавшую нас до этого реальность. Она и так-то была для нас далеко не Раем, а с похерением всех существовавших ранее нравственных барьеров погрузилась в такую тьму, которую не оттенишь никаким фотографическим ореолом. Есть только один свет, который бы мог победить собой этот мрак — это сияние Божьей славы. Но здесь, на уровне нижних кругов Ада, в этом, как пишет Сибирцев, “элитарном подземном Клубе” (в который, заметим, сегодня превратилась вся страна) определяющим ныне является только одно слово — свобода Свобода от всех чистоплюйских обязательств. Свобода — от Бога!” Ну, а там, где люди освободили себя от Бога, там сразу же простирает свою власть Его вечный соперник. Свято место, как говорится, пусто не бывает… 2 тысячно-рутинном супружеском или элементарном любовно-похотливом) в единое “сиамское” целое…” (т. 2, “Приговоренный дар”). Вникая в особенности прозы Сергея Сибирцева, опять и опять убеждаешься, что, вопреки топонимически звучащей фамилии автора и его сибирскому происхождению (он родился в Иркутске), ничего сибирского в его книгах нет, и истоки художественного своеобразия его текстов ведут нас опять-таки к перекличке с Дантовой поэмой либо же — к Гомеровой “Илиаде” и произведениям других античных авторов основными художественными принципами которых являлись не внутренняя логика сюжета и не психологическая точность мотивировки поступков, а только авторский произвол над поведением героев, призванный продемонстрировать калейдоскопичность тех или иных человеческих качеств: достоинств (“Подвиги Геракла”) или пороков (“Золотой осел”). В этом же ряду лежит и большинство произведений Сибирцева, где мы почти на каждом шагу имеем дело с откровенной логической немотивированностью поведения его персонажей, совершающих те или иные поступки только по той причине, что это надо автору. Особенно он любит заставлять их открывать чужие двери, за которыми, как в шкатулке с сюрпризами, располагает свои главные сюжетные фокусы. Так, не дождавшись, пока его впустят в “офис” (а именно так герой называет снимаемую на стороне квартиру, где его жена зарабатывает проституцией деньги на семейную жизнь), он без всякого на то повода суется в дверь соседней квартиры, из-за которой, как ему показалось, за ним кто-то наблюдает. “Дверь подалась с душераздирающим скрипом, точно потревожили насквозь проржавелый якорь в клюзах бессмертного Летучего Голландца, — пошла-покатилась мне навстречу, уже игнорируя отпрянувшую руку…” Казалось бы, ладно уж, открыл и открыл, чего уж там, рука сама дернула за дверную ручку, но зачем же потом-то лезть в чужое жилье? А герой тем не менее не останавливается — как ни в чем не бывало шагает за чужой порог. “Мои ироничные глаза, — поясняет он свои действия, — готовы были увидеть и запечатлеть для незрелого потомства полнометражную картину ужасов, кошмаров и прочих разложившихся трупов растерзанной семьи красного профессора Канашкина, — чернильно-мрачный проем тянул войти…” И он — входит. После чего, собственно говоря, полнометражная картина ужасов как раз и начинается. Точно так же притягивает героя соседская дверь и в романе “Привратник “Бездны”, и, само собой, именно там, за этой абсолютно немотивированной дверью, таится самая пикантная и интригующая часть сибирцевского повествования, включающая в себя почти непременное (и практически всегда — с неким оттенком извращенчества) совокупление, сдобренное либо присутствием трупа, либо хотя бы разговором или размышлением о смерти. Надо сказать, что в отношении к вопросу смерти, а точнее — лишения кого-нибудь жизни — проза Сергея Сибирцева помимо произведений античных авторов весьма ощутимо перекликается еще и с русскими народными сказками из собрания А. Н. Афанасьева. Помню, меня всегда поражала не то чтобы даже жестокость афанасьевских сказок, а какая-то поразительная . Нет, проза Сергея Сибирцева просто обязана была понравиться рецензентам журнала “Знамя” — ведь нравится же им литературная стряпня Владимира Сорокина, да еще как нравится! А не понравился им в данном случае вовсе не талант автора двухтомника и не сцена, в которой персонаж “с проворностью ударницы-ветеринарши вставил свой семяизвержительный лакированный шприц прямиком в не успевшее сомкнуться, скользкое анальное лоно”, а именно то, как беспощадно он описал в своих книгах сегодняшний российский мир, четко обозначив, что это мир — уже без прежней, так называемой на их языке — “застойной”, а попросту говоря — человеческой морали. Мир, в котором атаковавшие в октябре 1993 года Верховный Совет “звероподобные существа” на глазах главного героя “коваными казенными каблуками выбили из молодой дуры-патриотки ее уже вовсю осмысленный плод: и профессионально с веселым эсэсовским гоготом сотворив красно-коричневой обомлелой гражданке уличный бесплатный аборт, проявили гуманитарную гуманность, не разрешив ей и ее странно пищащему розово-кровавому комку долго мучиться, эти казенные супермены сунули их тщедушные тела под удалые поддатые элитные гусеницы и аккуратно втерли, вмазали в замусоленный столичный прогорклый городской дерн…” Не случайно, насмотревшись на подобную действительность, герой рассказа “Нужно застрелиться” признается: “Нет, господа, я начинаю задумываться о власти, о настоящей, охраняющей мой обывательский мир. Я начинаю мечтать о государственном режиме, который вместо судебных ужимок и церемоний будет на месте преступления карать смертью любых пакостников и подонков. И мне наплевать, как этот режим будет именовать себя. И тем более глубоко безразлично, будут этот режим нахваливать или, напротив, страшиться чужеземные демцарьки… Я жажду, чтобы мое государство, мою, ныне униженную Россию уважали, а еще лучше трепетали и почитали, а не лезли со своей говенной протухшей гуманитарной консервой, которую уважающие себя русские коты даже нюхать брезгуют…” Вот, чего, к сожалению, не стала цитировать в своей лихой рецензии Юлия Старыгина, побоявшись, что бумага “Знамени” не выдержит и прогорит в этом месте, как от пролитой на нее серной кислоты. 3 Страшно? Еще бы не страшно, ведь весь этот изображенный Сибирцевым ужас, хотя и гиперболизирован писательским воображением до панта-грюэлевских масштабов, тем не менее является нашей повседневной реальностью — со всеми ее, почти уже не вызывающими ни у кого содроганий, убийствами, с открыто ведущимся в наших школах (!) растлением несовершеннолетних, с беспрерывной гомо-гетеро-бисексуальной оргией на нашем (хотя какое там оно — наше?) телевидении… Все больше вокруг беззакония, все меньше вокруг любви. Но, как сказано в Евангелии об ужасах последних времен, “претерпевший же до конца — спасется” (Матф. 24; 13), так и о двухтомнике Сибирцева можно сказать: дочитавший же до конца — спасется (хотя, возможно, женщины при его виде будут хватать на руки детей и с криками “Он был в Аду!” перебегать на другую сторону улицы). А если говорить серьезно, то автору “Государственного палача”, “Приговоренного дара” и “Привратника “Бездны” (как, впрочем, и всем, кто творит современную русскую литературу сегодня или намерен заниматься этим в течение двух-трех ближайших столетий нового тысячелетия) надо вспомнить, что после схождения в бездны Ада персонаж Дантовой комедии побывал еще и в Чистилище, а затем — и в Раю, без чего бы его сознание, наверное, просто не вынесло одних только адских впечатлений. Думается, что этот принцип “обязательного показа Рая” необходимо учитывать всем, кто строит свои произведения на изображении исключительно греховной стороны нашей жизни. Да, искусство давно доказало, что обнаженная правда — это одно из самых сильных оружий художественного творчества. Но сильнее, чем правда, читателю постперестроечной России необходима надежда — этот спасительный свет в конце тоннеля, показывающий, ради чего стоит терпеть все выпадающие на судьбу ужасы. А значит, надо писать для него новые Чистилище и Рай. Дальнейшее же погружение в глубины греха и срама — губительно не только для Сергея Сибирцева и его поклонников, но и для всех писателей и читателей вообще.
Книжный развал :
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ РОССИИ. Экономическая безопасность: Производство — Финансы -Банки.
Академии естественных наук, написана капитальная книга, в которой впервые в отечественной экономической литературе столь глубоко и многопланово рассмотрены сложные, чрезвычайно важные и актуальные пробле-мы обеспечения экономической безопасности современной России. Это позволило автору предисловия к книге Председателю Совета Федерации доктору экономических наук Е. C. Строеву с полным основанием оценить ее как чрезвычайно актуальную “…целостную концепцию по снижению угроз экономической безопасности”, содержащую “…конкретные рекомендации для решения назревших финансово-экономических проблем безопасности” страны. Весьма объемная, многоплановая монография базируется на огромном фактическом материале, всесторонне характеризующем изменения, произо-шедшие в ходе экономических реформ в реальном секторе российской экономики, ее финансовой и денежно-кредитной системах. Свои аргументы и выводы авторы подкрепляют глубоким экономическим анализом обширных данных отечественной и зарубежной статистики (вплоть до 1998 года), приводят убедительные международные сопоставления, интересные материалы о экономических реформах разработок, позволяя читателям самостоятельно оценить их результат на основании проведенных расчетов, многочисленных таблиц и графиков. Особо хочется отметить присущую книге ясность изложения очень серьезных и сложных экономических и финансовых проблем, что делает ее доступной и интересной не только для сравнительно узкого круга специалистов, но и для всех читателей, интересующихся вопросами обеспечения экономической безопасности страны, a также поиском оптимальных путей выхода из глубокого экономического кризиса и устойчивого подъёма национальной экономики в условиях развития рыночных отношений. Охват большого количества разнообразных экономических, финансовых и социальных проблем, связанных с обеспечением экономической безопасности государства, повышением устойчивости его финансовой системы, противодействием криминализации экономики и сокращением ее “теневого” сектора, обусловил объем книги. Она состоит из восьми разделов (включающих 39 глав), в которых обстоятельно рассмотрены основы концепции и стратегии экономического роста в реальном секторе экономики, состояние и тенденции развития финансовой системы страны, денежно-кредитная политика и устойчивость национальной банковской системы, региональные аспекты экономической безопасности, криминализация экономики и ее воздействие на безопасность личности, общества и государства, а также положение России в мировой экономике с позиций обеспечения нашей национальной безопасности. В монографии показано, что категория экономической безопасности является важным и неотъемлемым элементом современной экономической теории и нуждается в специфических методах исследования. Сущность экономической безопасности страны трактуется в книге “…как состояние экономики и институтов власти, при котором обеспечиваются гарантированная защита национальных интересов, социальная направленность политики, достаточный оборонный потенциал даже при неблагоприятных условиях развития внутренних и внешних процессов”, что означает “…не только защищённость национальных интересов, но и готовность и способность институтов власти создавать механизмы реализации и защиты национальных интересов развития отечественной экономики, поддержания социально-политической стабильности общества”. В книге проанализировано различие и связь понятий “экономическая безопасность” и “устойчивость”, определена их роль при развитии экономики, приведена и обоснована система критериев и показателей экономической безопасности, при этом безопасность трактуется как “…состояние объекта в системе его связей с точки зрения способности к выживанию и развитию в условиях внутренних и внешних угроз, а также действия непредсказуемых и труднопрогнозируемых факторов”, в то время как “ ..устойчивость экономики отражает прочность и надежность ее элементов, вертикальных, горизонтальных и других связей внутри системы, способность выдерживать внутренние и внешние “нагрузки”. Несомненной заслугой авторов монографии является четкая классификация возможных внутренних и внешних угроз и впервые выполненное количественное определение и обоснование пороговых (т. е. предельных) значений показателей (индикаторов) экономической безопасности, несоблюдение которых нарушает нормальный процесс воспроизводства и приводит к появлению отрицательных тенденций в части экономической безопасности страны. Сопоставление обоснованных пороговых значений индикаторов экономи-ческой безопасности России и их фактических показателей свидетельствует о реальной угрозе утраты страной роли великой державы. Для сохранения своей роли с позиций экономической безопасности в производственной сфере страна должна иметь соответствующий объем валового внутреннего продукта (ВВП), который, по оценке авторов, должен составлять 75% от среднего показателя по странам “большой семерки” (фактически же — порядка 30%), на душу населения — 50% от среднего по “семерке” (фактически — примерно 20% от среднего по “семерке” и 25% от среднемирового уровня) и 100% — от среднемирового показателя ВВП (по нему Россия в 1997 году опустилась во вторую десятку наиболее развитых стран мира, пропустив вперед себя не только страны “большой семерки”, но и Китай, Индию, Бразилию и Индонезию). По ВВП на душу населения Россия в этот период оказалась на 45-м месте в мире. При пороговом значении доли обрабатывающей промышленности в промыш-ленном производстве 70% ее фактический удельный вес в 1997 году составил в стране порядка 50%, фактическая доля наукоемкой продукции России была на уровне 2-2,5% от общего объема выпуска при пороговом значении этого показа-теля — 6%. Крайне неудовлетворительным является состояние основных производ-ственных фондов, которые устарели физически и морально. Ничего удивительного в этом нет, поскольку за 1992-1997 годы объем инвестиций снизился более чем на 70%, составив примерно 15% ВВП, тогда как пороговым значением этого показателя экономической безопасности является величина в 25% ВВП. О провале экономической реформы убедительно свидетельствуют фактические значения индикаторов уровня жизни населения: например, к началу 1997 года доля в населении граждан с доходами ниже прожиточного уровня составила 20% (пороговое значение — 7%), продолжительность жизни человека — 65 лет (пороговое значение — 70 лет), разрыв между доходами 10% самых высокодоходных и 10% самых низкодоходных групп населения — 13 раз (пороговое значение — 8 раз), тогда как народ страны за предшествующие десятилетия привык к разрыву в доходах не более 4-5 раз. Неблагоприятным выглядит и соотношение многих пороговых значений индикаторов финансового состояния с их фактическими показателями, приведенными в скобках: объем внешнего долга в процентах к ВВП — 25% (примерно 30%), объем иностранной валюты в наличной форме к объему наличных рублей — 25% (более 100%), денежная масса (М2) в процентах к ВВП — 50% (14%). Эти цифры убедительно говорят о значительной, даже чрезвычайной долларизации денежного обращения, большом внешнем долге страны, крайне низкой монетизации экономики в российской валюте, обусловившей крайнюю недостаточность оборотных средств предприятия, развитие таких негативных явлений, как рост задолженности предприятий, бартер, неуплата налогов и др. Кризис платежеспособности угнетает производство, вызывая его спад, при этом, согласно монографии, главным должником в стране является государство, каждый рубль долга которого приводит к росту неплатежей в размере 4-5 рублей. Всего было разработано пороговых значений по 27 индикаторам экономической безопасности, но эта работа будет продолжена. Анализ ситуации в реальном секторе экономики привел авторов к печальному выводу о том, что невиданный ранее спад производства сопровождался существенным падением эффективности использования ресурсов и соответст-венно дополнительными издержками (вопреки ожидавшемуся их снижению при развитии рыночных отношений). В экономике образовался огромный неисполь-зуемый потенциал, составляющий по основным фондам 40% имеющегося объема и по занятости — почти четверть. За период “…1991-1996 гг. в сфере материального производства фондоотдача снизилась вдвое, производительность труда — на треть, загрузка мощностей в промышленности упала с 83% в 1990 году до 40-41% в 1996 году”, в результате чего неизбежно выросли избыточные затраты, достигшие в 1992-1996 годах уровня 30 — 40% чистой прибыли реального сектора экономики. В книге приведены многочисленные данные и результаты анализа, показывающие, что “…внутренний потенциал сформировавшейся системы воспроизводства близок к исчерпанию”, “…сложившаяся модель воспроизводства, ориентированная на топливно-энергетическую отрасль, балансирование бюджета за счет доходов от экспорта топливно-энергетических ресурсов, исчерпала свои возможности” и не отвечает задачам надежного обеспечения экономической безопасности России. Особенно тяжелое положение сложилось в аграрном секторе экономики, в котором в ходе реформы был “…разрушен механизм воспроизводства (спрос — производство — доходы — накопления)”, ему катастрофически не хватает материальных и финансовых ресурсов, основных фондов, в результате чего сократившийся объем выпуска сельскохозяйственной продукции едва покрывает МИНИМАЛЬНЫЕ физиологические потребности населения в основных продуктах питания. Авторы с горечью отмечают, что потребление населения (особенно качественных продуктов питания) “…уже вплотную приблизилось к критической черте”, опасной для здоровья. Действительно, если в 1990 году население страны потребляло животного белка в среднем 48 г/сутки на человека, то в 1996 году — всего 32 г (минимально необходимая норма его потребления в российских условиях 29 г на человека в фруктов и ягод на 24%, овощей и бахчевых культур на 14%. Чрезвычайно возросла зависимость национальной экономики от импорта важнейших продуктов питания, в результате чего Россия фактически утратила продовольственную независимость: ведь при пороговом значении доли импортного продовольствия 20 — 25% в 1997 году доля импорта в общем объеме потребления была равна: по мясу и мясопродуктам — 34%, сахару (включая сахар-сырец) — 73%, растительному маслу — 42%, рыбе и рыбопродуктам — 50%; причем в Москве и Санкт-Петербурге доля многих видов импортного продовольствия достигла 80%. Отметим, что эта крайне негативная ситуация в настоящее время несколько смягчилась, возросло потребление отечественных продуктов (из-за увеличения дороговизны импортных в результате резкого снижения курса рубля после 17 августа 1998 года), но она все еще далека от требований обеспечения продовольственной безопасности страны. Дезинтеграционные процессы неравномерно протекали на территории страны, затронув в наибольшей степени северные районы России, в которых спад промышленного производства был существенно больше, чем в среднем по стране. В книге показано, что непродуманные реформы разрушительно отразились на российской науке.
