Федор Трофимович и мировая наука

Сошинская Кира
Федор Трофимович и мировая наука

      Кира Сошинская
      Федор Трофимович и мировая наука
      Все началось в насоса. Седову нужен был насос. Насос лежал на складе в Ургенче. Если за насосом не съездить, то он так и будет лежать на складе, пока его не утащат хивинские газовики. Им он тоже нужен. Я никогда на была в Хорезме, и ребята согласились, что ехать надо мне. Седов попросил меня купить в Ургенче десять пачек зеленого чая первого сорта, потому что в кишлаке уже вторую неделю как остался только третий сорт, а он крошился и пылил не меньше, чем Каракумы.
      В Ургенче насоса не оказалось. Худайбергенов позвонил в Хиву. Там тоже не было нашего насоса. Худайбергенов пошутил немного, потом попросил зайти завтра и сказал, что насос будет. Я хотела съездить в Хиву, чтобы посмотреть старый город и серьезно договорить с газовиками, но автобус ушел перед самым носом, а со следующим ехать было поздно.
      Я пошла по городу куда глаза глядят я дошла до широкого канала. Он казался очень глубоким - вода в нем была такой густой от ила, что почти не отражала солнца. Вдоль берегов стояли в тени тонких тополей громоздкие колеса с лопастями, черпали воду и лили ее под ноги тополям. Я подумала, что эти колеса нетипичны и тут же услышала сзади голос:
      - Слушай, девушка, нетипичное сооружение.
      Я обернулась. Небольшого роста пахлаван - богатырь, он же джигит, нес, сгорбившись, телевизор "Темп" в фабричной упаковке. Пахлаван попытался мне дружески улыбнуться, но в глаз ему попала капля пота, и улыбка получилась кривой.
      - Понимаю, - ответила я. - В наш век драг и насосов...
      И тяжелые мысли о пропавшем насосе и коварных газовиках полностью завладели мной...
      Джигита я увидела на следующее утро на аэродроме.
      Перекати-поле скакали по белесым соляным пятнам, шарахаясь от вихрей вертолетных винтов, сменившиеся механики пили пиво с сардельками у зеленого хаузика, а неподалеку шмелем возился каток, уминая сизый асфальт. В еще прохладном зале аэропорта, густо уставленном черными креслами с металлическими подлокотниками, было дремотно и тихо, - трудно поверить, что за беленой стеной все время взлетали и садились, разбегались и тормозили, прогревали моторы и заправлялись - в общем занимались своими шумными делами ЯКи и АНы.
      - Гена, - сказала девушка в серой юбке и белой блузке с очень не форменным кружевным воротничком; - повезешь кровь в Турткуль.
      Гена почему-то взглянул на меня и спросил:
      - А пассажиров не будет?
      - Возьмешь больного в Турт-куле. И поскорей возвращайся. Тебя Рахимов в Хиве ждет.
      Гена вздохнул жалостливо - вздох предназначался мне - и пошел в маленькую дверь сбоку от кассы - там, наверно, он заберет свой груз.
      Худайбергенов позвонил мне поздно вечером и сказал, что есть насос в Туйбаке на Арале и что билет уже заказан. Я сначала подумала, что он хочет от меня от делаться. Но от Туйбака до нашего кишлака рукой подать, и я спорить не стала. Может быть, в Худайбергенове заговорила совесть.
      Уже улетел Гена на своем ЯКе в Турткуль, а посадку на мой самолет еще не объявляли. Воздух помаленьку разогревался, как бы исподволь подготавливая меня к жарище, которая будет здесь через час. Наконец, девушка с кружевным воротничком подошла ко мне и спросила:
      - Вы в Нукус?
      - Нет, в Туйбак.
      - Это один и тот же рейс, Проходите на посадку.
      Когда я вышла на веранду аэропорта, оказалось, там собрались уже все пассажиры. Девушка повела нас к тихоходному на вид биплану, который допивал положенный ему бензин. У самолета уже стоял вчерашний джигит с телевизором. Мы с ним поздоровались.
      Я уселась на неудобную, узкую лавочку. Маленькие АНы очень некомфортабельны - у затылка торчал какой-то крюк, который норовил вырвать клок волос. Кроме того, я все время съезжала на свою соседку. Пилоты помогли джигиту втащить телевизор. Рядом со мной сидели три старушки узбечки. Я подумала, что совсем недавно они вряд ли осмелились бы подойти к поезду - и вот, пожалуйста! Старушки негромко разговаривали - видно, о каких-то прозаических вещах. Их не волновали в данный момент глубокие мысли о скорости прогресса. Кореянка по имени Соня - так ее называл пожилой татарин, который провожал кореянку до самолета, - раскрыла "Науку и жизнь". Джигит сел на пол, поближе к телевизору.
      Пришел еще один узбек, из районных работников, в синем кителе, сапогах и синей кепочке с невенутым картонным кружочком, отчего кепочка принимала несколько фуражечный, ответственный вид. Узбек уселся рядом с кореянкой и сразу наклонил го-лову, чтобы разглядеть, что изображено на обложке журнала.
      И мы полетели, оставив внизу облако пыли, поднятое колесами.'
      Весенний Хорезм покачивался под окном. Пилоты сидели повыше нас и как будто тащили нас наверх, склоняясь, когда было трудно, к циферблатам приборов. Солончаки отражали раннее солнце и казались озерами.
      Теплый воздух, поднимаясь с поля, качнул самолет. Джигит с размаху схватился за телевизор. Джигиту, по-моему, было страшно.
      - Сколько лететь будем? - спросил узбек в кепочке.
      Ему пришлось повторить вопрос, потому что мотор верещал довольно громко. Один из пилотов расслышал и, откинувшись к нам, крикнул:
      - Час двадцать.
      На горизонте земля и небо, одинаково серые, сливались воедино. Там была дельта Аму-Дарьи. Там же в конторе консервного комбината лежит насос для нашей партии. Если Худайбергенов не обманул.
      Самолет затрепетал, будто встретил любимую самолетиху, и провалился чуть ли не до самой вемли. Джигиту стало совсем плохо. Он положил голову на коробку с телевизором и закрыл глаза.
      Я смотрела в окно; а когда надоело, уселась, как положено, и услышала, что ответственный узбек сказал кореянке:
      - Я эту статью тоже читал. Очень нужная статья.
      Джигит очнулся, потому что самолет восстановил равновесие, и сказал:
      - Я журнал "Наука и жизнь" домой получаю.
      Старушки посмотрели на него, и он прокричал эту новость по-узбекски. Старушки, наверно, были растроганы, но не подали виду. И я заподозрила, что все они тоже выписывают журнал "Наука и жизнь". Тут самолет вздрогнул, джигит уткнулся в телевизор, а пилот перегнулся к нам и крикнул:
      - Дед у него - отчаянный старик!
      Он показал на джигита.
      - Какой дед?
      - Папаша его жены, Федор Трофимович.
      Джигит молчал, и при резких толчках самолета его ноги в узконосых ботинках взлетали над узлами и чемоданами.
      - Эту проблему решить для сельского хозяйства большая польза, - продолжал обсуждать статью в журнале узбек в кепочке. - Комбайн мой хлопок убрал, к Джимбаеву полетел, колхоз "Политотдел" полетел, как самолет.
      Второй пилот, который, оказывается, все слышал, вставил:
      - Еще Эйнштейн доказал, что это невозможно.
      - Кто?
      - Эйнштейн, говорю! К Нукусу подлетаем, далеко не расходитесь, - минут через пятнадцать дальше полетим.
      Я так и не поняла, о чем они говорили - пропустила начало разговора и наверняка что-то не расслышала в середине.
      В тени, на надежной земле джигит порозовел и снова обрел богатырские повадни. Только изредка с недоверием поглядывал на самолет, но тот тоже твердо стоял на земле.
      - Уже немного осталось, - сказала ему Соня.
      - Товарищу тоже хорошо бы, - заметил узбек в кепочке. - Взял машину и сам полетел, никакой болтанви- молтанки.
      - А вы читали статью? - спросила меня кореянка. Она перелистала журнал и нашла ее, оказалось - очерк о проблемах гравитации.
      Вернулся второй пилот. Ему тоже хотелось поговорить о гравитации.
      - Показать бы этим фантастам его деда, - сказал он, глядя на джигита. Джигит потупился. - Ведь это дед велел тебе из Ургенча телевизор "Темп" привезти?
      - Федор Трофимович, - сказал джигит.
      - То есть настолько деятельный старик, что просто диву даешься. Ему эта гравитация - раз плюнуть.
      Джигит согласно кивнул головой.
      Одна из старушек посмотрела на часы и уверенно двинулась через поле к самолету. Пилот глянул на нее, на двух других старушек, последовавших за ней, вздохнул и сказал:
      - Пора лететь, пожалуй. В кабине становилось жарко. Хорошо бы и в самом деле добиться невесомости, а не болтаться в железной банке, как сардинка без масла. Вспомнились чьи-то беспомощно-хвастливые слова: "Всех на корабле укачало, только я и капитан держались..." Старушки продолжали мирно беседовать. В каком году они впервые увидели самолет? Нет, хотя бы автомобиль?
      - Так вы не слышали о его деде? - опросил меня, проходя мимо, пилот. - О Федоре Трофимовиче? Куда там Эйнштейн! Его все в дельте знают.
      Приближение дельты Аму угадывалось по высохшим впадинам, светлым полосам пересохших проток и желтым щетинкам тростника.
      - Арал мелкий стал, - сказала кореянка, - сохнет дельта.
      - Джимбаев много воды берет! - крикнул узбек в кепочке.
      Джигит нашел в себе силы оторвать на секунду голову от телевизора - не мог, видно, больше сдерживаться - и крикнул с неожиданной яростью:
      - Мракобес Федор Трофимович! Отсталый человек! Перевоспитывать надо!
      - Хоп, - сказал проходивший обратно пилот. - Отсталый человек. А как насчет Эйнштейна, все-таки? - и засмеялся.
      Джигит ничего не ответил.
      - Вот девушка сидит, - продолжал пилот. Это относилось ко мне. - Может быть, она из газеты, из самого Ташкента. Напишет про твоего деда - что тогда скажешь?
      Джигит приоткрыл один глаз, сверкнул им на меня неприязненно. Самолет качнуло, и глаз сам собой закрылся.
      - Я не из газеты, - сказала я, но за шумом мотора меня никто не услышал. Мне казалось, что мир кружится специально, чтобы сломать мой вестибулярный аппарат. Почему эти бабушки летят как ни в чем не бывало? Где-то под крылом самолета - та-ра-ра-ра! - зеленое море тайги зеленое море дельты, тростник в два человеческих роста, кабаны, может быть, последний тигр - дотяну ли я до Туйбака, капитан и я? - остальные в лежку...
      И когда стало совсем плохо, самолет накренился, показал в ок-но синее-пресинее Аральское море, косу, на которой стоит оторванный рт остального мира населенный пункт Туйбак, черные штришки лодок у берега, длинные корпуса консервного комбината... Кажется, я спасена. Я не смотрела на джигита - не имела морального права над ним иронизировать.
      Песок посадочной площадки в Туйбаке был глубок и подвижен. Чтобы не завязли самолеты, его прикрыли железными решетками. Самолет прокатился по ним, как по стиральной доске, встал, и в от-крывшуюся дверь ударило устоявшейся жарой, запахом моря, рыбьей чешуи, дегтя, бензина и соленого ветра - ветер, видно, куда-то улетел, но запах его остался.
      Я выпрыгнула из самолета первой, помогла выбраться Соне и остановилась в нерешительности.
      Потом вышли старушки - к ним, увязая в песке, бежали многочисленные родственники, за старушками последовал узбек в кепочке. Пилот помогал джигиту подтащить телевизор к двери.
      И тут появился дед Федор Трофимович.
      - Вот он, - сказал мне второй пилот, - собственной персоной.
      В голосе его слышалось уважение и даже некоторая робость.
      Я посмотрела на поле, но на поле не было ни единого деда.
      - Выше, - сказал пилот.
      Дед летел над полем, удобно устроившись на стареньком коврике. На деде была новая фуражка с красным околышем, и седая борода его внушительно парусила под ветром. Полет был неспешен, будничен. Никто на аэродроме не прыгал от восторга и не падал в обморок, как будто в Туйбаке деды только и летают на коврах-самолетах.
      - Ну, что я говорил, корреспондентка? - радовался пилот. - Куда там Эйнштейн!..
      - Да яе из газеты я,
      - Неважно. Писать будете?
      Я не могла оторвать глаз от деда. Одну ногу он подложил под себя, другая, в блестящем хромовом сапоге, мерно покачивалась в воздухе.
      - Привез телевизор? - гаркнул дед с неба, и джигит, наполовину вылезший из самолета, похлопал осторожно ящик по крышке и сказал:
      - Здравствуйте, Федор Трофимович. Зачем вы себя беспокоите? Я бы сам до дому донес.
      - Какой марки?
      Коврик мягко опустился на железную решетку, и дед довольно ловко вскочил и подбежал к нам.
      - "Темп-шесть", Федор Трофимович, как вы и велели. Ну зачем же вы?..
      - А мне на людей - ноль внимания, - сказал дед. - Еще разобьешь его по дороге. Лучше я его сам до дому доставлю. Ставьте сюда.
      И царственным жестом дед указал на коврик.
      Джигит вздохнул, пилот улыбнулся, и они поставили телевизор, куда указал старик. Коврик приподнялся на метр от земли и поплыл к стайке деревьев - за ними, видно, был поселок.
      Все произошло так быстро, что я опомнилась, только когда удивительная процессия - коврик с телевизором, дед в двух шагах за ним и джигит еще в двух шагах позади - исчезла за клубом пыли, поднятой въехавшим на поле "газиком".
      - Ну вот, - сказал пилот, насладившись идиотским выражением моего лица. Считайте, местная гордость.
      - Как же это он так?
      - А бог его знает! Писали, говорят, в Академию наук.
      - Ну и что?
      - Не ответили.
      - Чепуха какая-то.
      - Вот так все и говорят. Ну ладно, приятно было познакомиться. Мне обратно вылетать.
      - Спасибо. А как пройти к комбинату?
      - Да за деревьями сразу улица.
      Я шла по песку узкого переулка между белыми стенами мазанок, соединенных тростниковыми плетнями, и никак не могла изгнать из головы видение деда, летящего к самолету, и бороды его, извивающейся по ветру. Нет, тут -что-то не то... Летает по поселку человек на странном сооружении - на чем-то вроде ковра-самолета; и окружающие никак на это не реагируют. Может быть, он гениальный изобретатель-одиночка, самородок, в тиши своей избушки творящий историю науки? И я решила найти его и разгадать тайну.
      На комбинате история с насосом закончилась неожиданно легко и быстро. Оказывается, им в самом деле звонил Худайбергенов; и они в самом деле могли отдать нам насос. Больше того, завтра уходил катер вверх по Аму, и зам-директора при мне распорядился, чтобы насос погрузили и доставили почти к нашему кишлаку..,,
      А когда официальная часть беседы закончилась, я, не в силах больше сдерживаться, окинула подозрительным взглядом белый, похожий на приемный покой в больнице кабинет, полный образцов консервов и, уставившись в пуговицу на белом халате замдиректора, спросила его можне, естественней:
      - Вы не слышали о таком Федоре Трофимовиче?
      - А-а, - сказал зам, - я сам писал одному своему приятелю-журналисту в Ташкент.. '
      - Ну и что?
      - Ответил, что сейчас не та конъюнктура, чтобы писать. об Атлантиде и космических пришельцах.
      - Но при чем тут пришельцы?
      - И о "снежном человеке" теперь не пишут.
      - Вы же его сами видели. Собственными глазами!
      - "Снежного человека"?
      -Федора Трофимовича.
      - Как вас. Он даже мне как-то предлагал прокатиться.
      - Ну и что?
      - Ну и все. Не могу же я кататься на сомнительном ковре-самолете по поселку, где меня каждая собака знает. А что скажут подчиненные мне сотрудники?
      - Но ведь ковер существует.
      - Разумеется.
      - А вы говорите о нем, будто здесь ничего особенного нет.
      - Не исключено, что и в самом деле ничего особенного. А мы поднимем на ноги весь мир и окажемся в неловком положении. Дешевая сенсация, вот как это называется. Вообще-то говоря, я все собираюсь съездить в Нукус...
      Зам был молод, чувствовал себя неловко и, как бы оправдываясь, показал на банки в шкафу и добавил:
      - Технологию меняем. Леща меньше стало - судак пошел.
      Но на прощанье зам дал мне адрес деда Федора и даже подробно рассказал, как к нему пройти.
      - Может, вы протолкнете это дело; Неплохо бы, - сказал он. - Вдруг окажется, что наш поселок - родина нового изобретения.
      - Да, а почему Федор Трофимович в фуражке? Он милиционер?
      - Нет, из казаков. Сюда оренбургских казаков когда-то переселили, при царе.
      Мазанка деда Федора оказалась солидным, - хотя и невысоким сооружением под железной крышей, обнесенным, как и все дома в Туйбаке, плетнем из тростника. Над крышей гордо возвышалась на длиннющем шесте телевизионная антенна - не иначе как дед заготовил ее заранее. Я постучала и долго стояла перед зеленой калиткой, из-за которой доносился мерный, серьезный лай. Наконец калитка открылась, и в проеме ее обнаружился взмыленный джигит с отверткой, в руке и мотком проволоки в зубах.
      - Ввавуйте, - сказал он, и проволока задергалась, хлеща его по ушам. Ваводите.
      Я поблагодарила его за приглашение и заглянула джигиту через плечо, ища обладателя серьезного собачьего голоса. Обладатель - маленький пузатый щенок лежал у будки, привязанный на солидную цепь. Я успокоилась и вошла. Джигит запер свободной рукой калитку, вынул проволоку изо рта и пожаловался:
      - Никакого покоя, - принеси, отнеси. Уеду в Нукус, наверно, да?
      - Не знаю, - сказала я. - Мне хотелось бы поговорить с вашим тестем.
      - Джафарчик! - раздался громовой голос; - Где тебя носит?
      - Опять будет нотации-мота-цяи читать. Пойдемте.
      - Здравствуйте, здравствуйте, - приветствовал меня Федор Трофимович ласково, будто давно был со мной знаком. - Вот, тех нику осваиваем. Из Ургенча принимать будем и из Нукуса. А вы, значит, кто будете?
      Я представилась, потом сказала:
      - Вы меня извините, конечно, за беспокойство.
      - Какое уж тут беспокойство. Ты, Джафарчик, продолжай, не обращай внимания. Джафар - зять мой, техник по специальности. А мы с гражданкой бражки выпьем по стаканчику.
      - Нельзя вам, Федор Трофимович, - сказал джигит. - Нелли не разрешает.
      - Ты молчи, молчи, мы по маленькой.
      Но старику было приятно, что зять заботится о его здоровье. Дед налил нам, как уж я ни отказывалась, по стакану темной браги, заставил выпить до дна, Потом спросил:
      - Значит, полагаю, вы ко мне пожаловали насчет ковра, могущего преодолеть силы земного притяжения?
      Ах ты, какой сообразительный дед! Нет того, чтобы сказать - ковер-самолет.
      - И даже могу догадываться - из молодежной газеты "Комсомольская правда", куда я имел честь писать не столь давно.
      Я смалодушничала и промолча-ла. Испугалась: если признаюсь, дь что я просто-напросто геолог, дед не захочет показать ковер.
      Дед налил себе еще полстакана браги - я накрыла свой стакан ладонью, - он покачал бутылкой над ней, крякнул и сказал:
      - Служба, понимаю. Так вот, лежит у меня странное создание рук человеческих, а даже, подозреваю, неземного происхождения. Вполне не исключено - забыт аппарат старинными космонавтами с другой планеты.
      Оказывается, дед и не собирался напускать таинственности на свой коврик.
      - Мне этот ковер от Герасима Шатрова достался, - продол-жал между тем дед, пододвинув ко мне поближе нарезанного ломтями золотого полупрозрачного вяленого леща. - Угощайтесь, пожалуйста. Он, Герасим, когда помер, сундучок мне отказал. Родных у него не было, а в гражданскую мы вместе воевали. Так я лет десять сундучка этого не трогал, не догадывался. Потом вынул как-то оттуда коврик и положил на пол заместо половичка. И еще года два-три ровным счетом ничего не случалось. И вот стою я как-то поутру на коврике, - дед даже встал со стула, чтобы показать, как это произошло, - стою и думаю, полететь бы птицей к дочке моей Нелли. Училась она тогда в техникуме в Нукусе, а теперь там же в институте обучается. Только подумал - вижу, поднимаюсь в воздух, да как шмякнусь головой о потолок! Вот так-то я обна-ружил.
      Дед налил себе еще полстакана браги, оглянулся на дверь, не ви- дит ли Джафар, и быстренько опрокинул стакан.
      - С тех нор пользуюсь при надобности. Хотел сам в Москву отвезти - не верят мне здесь люди, насмешки позволяют. Долж-на же правда на свете быть. Я сам понимаю, случай, скажем, странный, но случай есть факт, и он не,. от бога. Вот так-то...
      - Так, значит, вы им управляете?
      - Как задумаю, так и управляется. Да что там, сейчас покажу по всей форме. Я бы его вам передал - только записочку, по-жалуйста, по форме и на бланке. Чтобы уверенность была, что до науки дойдет.
      Дед принес из соседней, комнаты свернутый в рулон коврик, раскатал на полу.
      - Много им, видно, пользовались, да боюсь, не всегда по назначению. Может быть, он триста лет на одном месте лежал и ни разу не взлетел. И на материал посмотри, милая. Материал не наш.
      Ковер и в самом деле был удивителен, удивителен был и переливчатый, неясный рисунок.
      Дед сел на коврик, ноги под себя и, нахмурившись, взлетел на высоту стола. Повис рядом со мной в воздухе, протянул руку, налил себе браги и выпил. Пока он пил, коврик закачался видно, мысли деда малость спутались, но дед взял себя в руки и выровнялся.
      - Вот, - сказал он, - такие-то дела. Джафарчик, скоро телевизор подключишь?
      Джафарчик, оказывается, стоял в дверях и неодобрительно смотрел на Федора Трофимовича.
      - Не уважает мое увлечение, - сказал дед. - А ведь, может, с помощью этого мы звезд достигнем. Я вам с ковриком тетрадь передам. В ней все результаты опытов записаны.
      - Вы, товарищ корреспондент, чай пить будете? - спросил Джа-фар.
      - Нет, спасибо. - Я не могла оторвать взгляда от деда - вернее, от коврика, который слегка прогибался под стариком, но держался в воздухе нерушимо и уверенно.
      - А мне по возрасту пользование ковром противопоказано, - сказал дед. Врачи не рекомендуют. Ну вот, только когда телевизор поднести или что другое особенное по дому сделать. А так он мне ни к чему.
      Тут я поняла, что обязана взять этот коврик. Поймите меня правильно. Я его не возьму, что тогда будет? Вернее всего, ничего не будет. Никакая редакция не даст командировки к месту нахождения ковра-самолета. Ни один даже самый умный академик или кандидат наук яе станет тратить время и деньги, чтобы лететь в Туйбак и знакомиться с принципом действия опять же ковра-самолета, Я же его отвезу прямо в Москву; и там пусть только попробуют мне не поверить - взлечу над Университетом или над курчатовским институтом. И все встанет на свои места.
      - А можно я попробую?
      - Давай. Значит, представь себе, что ты поднимаешься над полом на вершок. И он подымет.
      Дед опустился на пол, сошел с коврика, стряхнул ладонью пыль с того места, где только что на-ходились его сапоги, и сказал:
      - Садись, советская печать.
      Я села. Все это было совсем не таинственно; и я даже подумала, что выгляжу довольно глупо, сидя на пыльном коврике посреди комнаты. Джафарчик прыснул в дверях, Он тоже так думал.
      - Представляй, - сказал дед.
      Я представила себе, что ковер поднимается над полом, и он тут же дрогнул, приподнялся и упал обратно. Я немного ушиблась.
      - Ах ты, жизнь твоя несчастная, - как же не догадалась, что все время представлять нужно. Не больно?
      - Нет, ничего.
      Минут через пять я уже уверенно передвигалась по комнате, облетая стол и не задевая печку.
      Мы завернули коврик в две газеты, обвязали шпагатом, отдельно, в сумочку, я положила толстую общую тетрадь - наблюдения Федора Трофимовича. Потом написала расписку о получении одного ковра-самолета.
      Дед с Джафаром проводили меня до калитки.
      - Дальше не пойдем, - сказал дед. - Очень меня волнует телевизор - уж так я ждал его, представить не можете. Ты, Джафар, тоже не ходи. Вез тебя, какой ты ни есть несамостоятельный, телевизор не заработает... Так что пишите, результаты сообщите; очень я в них заинтересован. Адрес на тетрадке записан, если забудете.
      - Не забуду, Федор Трофимович, обязательно напишу.
      На поле аэродрома стоял только маленький ЯК; возле него - тот Гена, который утром возил кровь в Турткуль. Он увидел меня изда-ли и подошел.
      Уже вечерело, поднялся легкий, душистый морской ветер.
      - Ну и куда вам теперь? - спросил Гена,
      - Желательно в Москву. И поскорее.'
      - Не долетим. Покрупнее моей машину надо.
      - А вы куда сейчас?
      - В Куня-Ургенч. Потом домой. До темноты чтобы успеть.
      - А других самолетов не бу-дет?
      - Завтра с утра только. Я задумалась. От Куня-Ургенча до нашего кишлака совсем близко. Не лучше ли заехать к нашим, предупредить Седова и все рассказать? А то получается, как маленький ребенок - бросилась в Москву. Да у меня и денег нет долететь до столицы - в джинсах и ковбойке. Надо поговорить с ребятами. Если я от них скрою такое открытие - они мне никогда не простят. И правильно сделают.
      - Ген, а вам разрешат меня до Куня-Ургенча подбросить?
      - -А почему нет? Командировка с собой?
      - Командировка есть.
      - Зайдите к диспетчеру. Скажите, я согласен. Давайте я свер-ток пока подержу. Тяжело, наверно.
      - Нет, что вы, совсем не тяжело, - Я прижала к себе рулон, будто испугалась, что Гена его отнимет.
      - Дело ваше. Храните свою военную тайяу.
      - Да нет, тут ничего особенного, - сказала я. - Вы без меня, пожалуйста, не улетайте.
      - Не в моих интересах. Вдвоем. лететь веселее.
      Диспетчер оказался покладистым; не прошло и десяти минут, как я сидела рядом с Геной в уютной кабинке ЯКа, словно в такси, и прощалась с Туйбаком. Синее море осталось сзади, и снова потянулись зеленые заросли дельты, исчерченные зигзагами протоков.
      - Ондатры тут много, разводят ее, - сказал Гена.
      Я кивнула головой. Обеими руками я придерживала на коленях рулон и пакет с зеленым чаем, который я все-таки не забыла купить в Ургенче. "А вдруг ковер потеряет свою силу?" - испугалась я.
      - Так вам прямо в Куняг?
      - Нет, наша партия в кишлаке.
      - Как же, знаю, сказал Гена. - Я туда позавчера врача возил. Могу там сесть,
      - Серьезно?
      - А что тут несерьезного? Сяду - и все. Потом как-нибудь в гости приеду. Чаем напоите?
      - Ой, конечно напою! - сказала я.
      Гена был прямо ангелом. Так бы мне еще час шагать, если не подвернется попутный грузовик. Вот я сейчас вылезу из самолета - мои все удивятся несказанно: в собственном самолете прилетела, а я им скажу: "У меня есть самолет и похлеще, без шуток". И тут-то он и полетит...
      Гена приземлился на ровном такыре у самых палаток. Пока мы тормозили, вся партия сбежалась к самолету. Они сначала никак не могли догадаться, кто и зачем к ним прилетел, а когда я выпрыгнула, в самом деле удивились, и Ким - я этого ожидала - сказал:
      - Смотрите, летает в собственном самолете. Уж не заболели ли вы, мадам Рокфеллер?
      - Нет, не заболела, - сказала я. - Все в порядке, насос привезут через два дня, а я сделала удивительное открытие, и мне теперь поставят памятник.
      - Давно пора, - сказал Ким.
      - Чаю хотите? - спросил Седов у Гены.
      - Нет, пора лететь. А то до темноты не доберусь до Ургенча.
      Меня возмутило равнодушие геологов.
      - Я не шучу, - сказала я. - В самом деле со мной произошла совершенно удивительная история.
      - Где?
      - В Туйбаке.
      - Чего ж тебя туда занесло?
      - Так вот, в Туйбаке я нашла такую вещь, что сегодня же вы, Седов, отправите меня в Москву, в Академию наук.
      - Разумеется, - сказал Седов. - Отправлю. Ты сегодня долго была на солнце? Перегрелась?
      Я в гневе разорвала шпагат, газеты рассыпались, и коврик послушно лег у моих ног.
      - Где-то я его видел, - сказал задумчиво Гена.
      - В Туйбаке, - ответила я.
      - Так это психованного деда машина...
      - Вот-вот, все вы так думаете. А как насчет моих умственных способностей?
      Я встала на коврик и подумала из всей силы: "Лети!"
      Дальнейшее произошло в какие-то доли секунды, причем я не сразу сообразила, что же все-таки произошло. Я так боялась, что коврик вообще не полетит...
      Коврик взмыл к небу, я не удержалась на нем; падая, успела ухватиться за угол, коврик порвался, кончик его остался у меня в руке; я шлепнулась на землю, и когда открыла глаза, коврик, как воздушный змей, парил высоко над нами, удаляясь, как положено говорить в таких случаях, в сторону моря.
      - Назад! - кричала я, не чувствуя боли от падения. - Вернись немедленно! Да держите вы его! Ловите! - Это я кричала Гене.
      - Разве догонишь? - разумно сказал Гена. - У него скорость не меньше трехсот.
      И тут я заревела. Я сидела в песке, сжимая в кулаке уголок ковра; все утешали меня, еще не осознав, какую потерю понесла мировая наука, а я, дура, преступница, беспомощно ревела.
      И теперь, хотя Ким говорит, что мне можно поставить памятник и за тот кусочек, который попал в Москву и на основе которого пишутся минимум три докторские и десять кандидатских диссертаций, который изучают два НИИ и одна специальная лаборатория, я все равно безутешна.
      Только вот надеюсь, хоть и не очень, что коврик вернулся к Федору Трофимовичу и обиженный старик скрывает его пока от ученых и корреспондентов ведь сколько их у него побывало, а он им ни слова.