23000

      – Хювяа хуомента! – бодро произнес блондин и улыбнулся.
      – Топрое утро, – не очень бодро ответил низенький остроносый таможенник с редкими усиками.
      Блондин протянул ему паспорт, тот быстро нашел печать с отметкой о пересечении границы, вернул паспорт, повернулся и засеменил к белому зданию таможни. Блондин размашисто двинулся рядом, полицейские остались возле поезда.
      – Судя по запаху гари, у вас тоже засушливое лето? – заговорил блондин на отличном финском.
      – Да. Но это горят ваши торфяники, – неохотно ответил таможенник.
      Они вошли в здание, поднялись на второй этаж. Сопровождающий открыл дверь в небольшой кабинет. Блондин вошел, таможенник закрыл за ним дверь, оставшись в коридоре. За столом сидел полноватый и лысоватый капитан таможенной службы, пил кофе и перебирал бумаги.
      – Здравствуйте, господин Лаппонен.
      – Николай! Здравствуй, – капитан улыбнулся, подавая пухлую крепкую руку. – Что-то давно мы с тобой не виделись!
      – Два последних поезда были днем. Принимал господин Тырса, – блондин пожал протянутую руку.
      – Да, да, да… – капитан с улыбкой смотрел на блондина. – Ты всегда бодрый, подтянутый. Приятно смотреть.
      – Спасибо, – блондин щелкнул замком кейса, открыл, протянул папку с документами.
      Лаппонен взял их, надел узкие очки в тонкой золотой оправе, пролистал:
      – Как всегда, восемнадцать?
      – Восемнадцать.
      Блондин вынул из кейса маленький ледяной молот, длиной с мизинец, с кусочком горного хрусталя вместо льда и положил на документы.
      – Это что такое? – поднял брови Лаппонен.
      – Фирме «ЛЁД» в этом году исполняется десять лет.
      – А-а-а! – Лаппонен взял сувенир. – А я уж подумал – ты мне взятку хочешь дать!
      Они рассмеялись.
      – Десять лет! – Лаппонен вертел крошечный молот. – Время несется, как Шумахер. А мы стоим на месте. И таращимся. Ладно, пошли глянем…
      Он встал, взял папку:
      – Теперь каждый вагон досматривают. И я обязан присутствовать. Такие времена, сам знаешь.
      – Знаю.
      – Закон есть закон.
      – Закон делает нас людьми, – произнес блондин.
      Лаппонен посерьезнел, вздохнул:
      – Хорошо ты сказал, Николай. Если бы все русские это понимали.
      Они подошли к поезду. Началась процедура таможенного досмотра. В каждом вагоне-рефрижераторе лежал лед, напиленный одинаковыми метровыми кубами. Последний вагон был заполнен лишь на одну треть.
      – В Сибири не хватило льда? – усмехнулся Лаппонен, ставя печать на накладную.
      – Не успели с погрузкой, – блондин забрал документы, убрал в кейс.
      Лаппонен протянул руку:
      – Счастливого пути, Николай.
      – Счастливо оставаться, господин Лаппонен, – пожал ее блондин.
      Таможенники пошли к зданию, блондин – к голове поезда. Дойдя, поднялся на тепловоз по лестнице, закрыл за собой дверь. Впереди поезда загорелся зеленый свет, состав тронулся и пополз. Блондин открыл дверь салона. Отделанный в стиле хай-тек, с сиренево-серой мягкой мебелью, прозрачной барной стойкой и четырьмя маленькими спальными купе, салон был деликатно подсвечен мягким голубоватым светом. В кресле дремал второй машинист, за стойкой позвякивала посудой рослая блондинка-проводница.
      – Все, – блондин сел в кресло, положил кейс на стеклянную полку.
      – Как долго теперь, – потянулся, просыпаясь, рыжеволосый машинист.
      – Новые времена у мясных, – блондин снял пиджак, повесил на вешалку, зевнул. – Мир, дай мне…
      – Серого чая, – подхватила проводница, косясь темно-синими глазами.
      – Точно. И добавь к этому четыре сливы.
      Проводница исполнила, принесла на подносе, подала:
      – Ты совсем не спал, Лаву.
      – Сон со мной, – ответил он и надкусил сливу.
      Проводница села рядом с ним, положила ему голову на колени и сразу заснула.
      Лаву съел сливы, выпил сероватый настой. И закрыл глаза. Второй машинист последовал его примеру.
      Поезд набрал скорость и пошел по лесистой местности.
      Через 48 минут он затормозил, свернул с главной магистрали и медленно пополз через густой еловый лес. Вскоре впереди в лесу обозначился пологий холм и большие серебристые ворота с голубой надписью «ЛЁД». Поезд подошел к воротам и дал сигнал. Ворота стали раздвигаться.
      Спящие в салоне проснулись.
      – Слава Свету, – произнес Лаву.
      Проводница и второй машинист сжали его руки.
      Состав проехал ворота. Сразу за ними начинался тоннель, уходящий под землю. Въехали в темный тоннель. Но ненадолго: впереди прорезался свет, по обе стороны стали наплывать узкие платформы, матово засияли голубым и белым гладкие стены.
      И поезд остановился.
      Сразу же к нему подошла многочисленная охрана в голубой униформе и подъехали на автопогрузчиках рабочие в белых комбинезонах и касках. Лаву, с кейсом в руке, первым сошел на платформу и, не обращая ни на кого внимания, быстрым шагом направился к стеклянному лифту в середине платформы. На ходу вынул электронный ключ, приложил к трехгранной выемке. Двери лифта бесшумно раздвинулись, Лаву вошел. Двери закрылись, лифт тронулся наверх. И быстро остановился. Лаву вышел и оказался у массивной стальной двери с видеокамерами и трехгранной выемкой для электронного ключа. Он приложил ключ. Двери разошлись, открывая большой светлый, голубовато-зеленый и совершенно пустой зал с огромной мозаичной эмблемой фирмы «ЛЁД» во весь пол: два скрещенных ледяных молота под алым, пылающим огнем сердцем. На сердце стоял седовласый худощавый старик в белом, с белой, аккуратно подстриженной бородой. Желтовато-синие глаза внимательно смотрели на Лаву. Лаву поставил кейс на мраморный пол:
      – Шуа!
      – Лаву!
      Они подошли друг к другу и обнялись. Старик был гораздо мудреесердцем. Поэтому, зная, какой далекий путь проделал Лаву, он сдержалсвое сердце, позволив ему лишь короткую и мягкую вспышку– братское приветствие.
      Лаву облегченно замер в объятьях старика: сердце Шуа всегда дарило неземнойпокой.
      Старик первым разжал объятия, морщинистой, но твердой рукой коснулся лица Лаву и произнес по-английски, с американским выговором:
      – Свет с нами.
      – Свет в твоем сердце, брат Шуа, – очнулся Лаву.
      Старик в упор вглядывался в красивое молодое лицо Лаву, словно видел его впервые. Он сохранил способность радоватьсявстрече с каждым братом, как в первый раз, словно открывая заново родное сердце. Это давало старику огромнуюсилу. Шуа виделсердцем дальше и глубже многих братьев Света.
      – Ты устал после дороги, – продолжал Шуа, беря Лаву за руку. – Пойдем.
      Лаву шагнул, но обернулся, глянул на оставленный на полу голубой кейс. Он стоял прямо на одном из огромных ледяных молотов мозаики, совпадая цветом со льдом и почти полностью исчезая из-за такого совпадения.
      – Теперь это уже не нужно, – улыбнулся Шуа. – Никому не нужно.
      Они вышли из зала и сразу же оказались в апартаментах Шуа. Здесь все было просто и функционально, но во всех комнатах присутствовал камень холодных оттенков. Шуа провел брата в комнату Покоя. Лаву встретили братья Кдо и Ай, приветствовали сердечным объятием, раздели, натерли маслами, уложили в ванну с травяным настоем и удалились. Шуа подал чашу с ягодным чаем.
      – Я еще не верю, – лежа в ванне из лабрадора, Лаву сделал глоток из чаши, откинулся на каменный выступ. – Сердце ведает, но разум не хочет верить.
      – Твой разум иногда сильнее сердца, – произнес старик.
      – Да. И меня огорчает это.
      – Не огорчайся. Твой мозг много сделал для братства.
      – Слава Свету.
      – Слава Свету, – повторил старик.
      В комнате повисла тишина. Лаву сделал еще глоток, облизал губы:
      – Что мне делать теперь?
      – Сегодня ты полетишь к Храм. Ей необходима помощь. Твоему сердцу это тоже поможет.
      Лаву ничего не ответил. Молча и неспешно пил чай. Все это время старик неподвижно сидел поодаль. Наконец Лаву поставил пустую чашу на широкий край ванны, встал и вышел из зеленоватой воды. Старик подал ему длинный халат, помог надеть. Они перешли в трапезную. Здесь горели шесть больших свечей и стоял круглый стол с фруктами. Шуа взял гроздь темно-синего винограда, Лаву – персик. Они стали молча есть, пока не насытились.
      – Почему Храм зовет меня? – спросил Лаву.
      – Она встречает, – ответил Шуа.
      Сердце Лаву встрепенулось. И поняло. Он задрожал.
      – Ей нужен Круг, – еле слышно произнесли губы Лаву.
      – Ей нужен сильный Круг, – отозвался Шуа. – Круг тех, кто знаетЛед. Теперь ты будешь с ней. До конца.
      – Но ты сильней меня сердцем. Почему ты не с ней?
      – Я не могу оставить Арсенал. Я держуего сердцем.
      Лаву понял.
      Желто-синие глаза Шуа смотрели неотрывно. Его сердце помоглоЛаву вспомнить Храм. Он видел ее дважды. Но только раз говорил с ней сердцем. Это сердце потряслоЛаву. Оно ведалобез преград.
      – Когда я вылетаю? – спросил он.
      – Через четыре с половиной часа.
      Лаву унял дрожь пальцев, вдохнул и выдохнул:
      – Могу я в последний раз увидеть Арсенал?
      – Конечно. Мы обязаныпобывать там.
      – Сейчас. Сию минуту!
      – Нет, брат Лаву. Сию минуту твоему сердцу требуется глубокий сон в моей спальне. Ты возбужден. И теряешь равновесие. В Арсенал входят только сильные сердцем.
      – Согласен, – произнес Лаву, помедлив.
      – Я разбужу тебя, когда нужно.
      Через два часа десять минут они вошли в лифт. Лаву отдохнул на просторной кровати Шуа, устланной белым мхом, и выглядел бодрым и спокойным. На нем был все тот же летний светло-синий костюм и свежая белая сорочка. Лифт поехал вниз. И когда остановился, у дверей возникли рослые охранники-китайцы с автоматами. Миновав их, Шуа приложил свою ладонь к светящемуся квадрату. Дверь поползла в сторону. Они вошли в большой светлый цех Распила и Обточки. Здесь трудилось несколько десятков молодых китайских рабочих. Проворные руки их, приняв ползущий по конвейеру метровый куб Льда, распиливали его на нужное число частей, обтачивали эти части, высверливали в них впадину, шлифовали и отправляли готовые наконечники ледяных молотов дальше по конвейеру – в цех Сборки. Шуа и Лаву двинулись между рядами трудящихся. Китайцы, не обращая на них внимания, напряженно и ловко делали свое дело. Быстрые руки их мелькали, стараясь, чтобы Лед не успел подтаять: за каждую каплю полагалось суровое взыскание. Шуа и Лаву медленно прошли цех насквозь. За ним располагался цех Кожи. Все те же молодые китайцы нарезали из шкур животных, умерших своей смертью, узкие полоски и клали их на ленту конвейера, ползущую дальше, в цех Рукоятей, где из дубовых сучьев выстругивались рукояти нужной толщины и длины. Два брата Света миновали и этот цех и вошли в главный – Сборочный. Он был самым большим из всех четырех. Войдя в него, Лаву остановился, закрыл глаза. Шуа осторожно взял его за плечи, помогсердцем. Лаву открыл глаза.
      В цехе пятьдесят четыре китайца собирали ледяные молоты. Здесь было прохладно, китайцы работали в белых перчатках, шапках-ушанках и синих ватниках. Стены и потолок были расписаны в стиле традиционной китайской пейзажной живописи. С потолка вместе с холодным воздухом лилась спокойная китайская музыка. Готовые ледяные молоты по стеклянному конвейеру уходили вертикально вниз. Лаву подошел к конвейеру и остановился. Глаза его неотрывно следили за плывущими вниз молотами, сердце приветствовало и провожалокаждый. Шуа понималсостояние Лаву. Искусственный свет, неотличимый от дневного, поблескивал на отполированных молотах, искрился на выгибах, затекал во впадины. Ледяные молоты медленно и неуклонно плыли вниз.
      – Сила Льда… – произнесли побледневшие губы Лаву.
      – Пребудет с нами… – Шуа сзади сжал его локти.
      Лаву не мог оторваться от завораживающего зрелища уплывающих вниз молотов. Сердце его вспыхнуло.
      Но Шуа поддерживал: сильные руки старика качнули Лаву, сердце направило, губы шепнули:
      – Вниз!
      Они подошли к двери лифта. Он повез их еще ниже. И снова встретила охрана с автоматами: глаза китайцев смотрели безучастно. Открывать самую нижнюю дверь Шуа пришлось не только ладонью: луч просканировал роговицу его глаз, чувствительные датчики вслушались в голос:
      – Брат Шуа, хранитель Арсенала.
      Стальные врата полуметровой толщины бесшумно растворились. И сразу же за ними возникла новая команда охраны, во всем белом, в противогазовых масках, с белыми автоматами в белых руках, сторожащие последнюю дверь – небольшую, круглую, из сверхпрочной стали. Паролем этого дня было китайское слово:
      – Сяншуго!
      Услышав пароль, охрана расступилась, отвернулась. Шуа расстегнул пуговицу рубашки, вытянул платиновый ключ, всегда висящий на его шее, вставил в неприметное отверстие, повернул. Пропели невидимые ледяные колокола, массивная дверь пошла внутрь и влево. Шуа и Лаву шагнули в проем. Снова прозвенел лед: дверь встала на место.
      Перед вошедшими раскинулся Арсенал Братства Света.
      Громадное подземелье, узкое, но бесконечно длинное, хранило сотни тысяч ледяных молотов, лежащих ровными рядами в подсвеченных стеклянных сотах. Невысокий сводчатый потолок нависал над спящим Арсеналом Братства. Беломраморные плиты пола хранили идеальную чистоту. Ряды стеклянных ячеек были подернуты инеем: постоянный холод хранил драгоценный Лед. Здесь не было людей: лишь два робота-челнока, словно неусыпные муравьи, скользили по монорельсу над спящими молотами, следя и оберегая их ледяной покой. А чуть поодаль стеклянный конвейер бесшумно пополнял Арсенал: только что изготовленные быстрыми китайскими руками, новые молоты вплывали сверху непрерывным, грозно посверкивающим потоком и вливались в ряды спящего оружия.
      Лаву сделал шаг, другой, третий. Шуа стоял на месте, сердцем отпустивЛаву.
      – Лед… – произнесли губы Лаву.
      Пальцы его коснулись стеклянных сот. И вздрогнули. Лаву вздрогнулсердцем.
      Шуа подошел сзади.
      – Льда больше нет там, – проговорил Лаву. – Сегодня я сопровождал последний поезд.
      – Теперь Лед только здесь, – спокойно ответил Шуа, не помогаясердцем.
      – Только здесь… – произнес Лаву.
      – Только здесь, – твердо повторил Шуа.
      Сердце Лаву боролось. Но Шуа упорно не помогал.
      Лаву опустился на пол. Выдохнул. И после долгой паузы произнес:
      – Мне трудно.
      Шуа подошел:
      – Тебе трудно поверить. И понять.
      – Да.
      – Положи себя на Лед.
      – Я стараюсь. Хотя Льда тамбольше нет. Мне… трудно.
      Голос Лаву задрожал.
      – Лед здесь, – руки Шуа опустились на плечи Лаву. – И он пребудет с нами до самого конца. И его хватит на всех. Я знаю. И ты тоже, брат Лаву, должензнать это.
      Лаву сидел неподвижно, упершись взглядом в мраморные плиты пола.
      – Ты должензнать это, – повторил Шуа, не помогаясердцем.
      И сердце Лаву справилосьсамо:
      – Я знаю.
      Он легко встал. Сердце его успокоилось.
      – Кто сделает последний молот? – спокойно спросил он.
      – Он уже изготовлен.
      – Кем?
      – Мною. Мы спустились сюда за ним.
      Лаву понял.
      Шуа коснулся синей кнопки одной из сот. Стеклянный экран отошел в сторону. Шуа взял ледяной молот, быстро приложил его к своей груди, моментально вспыхнулсердцем, протянул молот Лаву:
      – Ты знаешь, кого он должен разбудить.
      Лаву взял молот. Приложил его к своей груди, вспыхнул:
      – Я знаю.
      – Ты не толькознаешь, – уверенно произнес Шуа, помогая.
      – Я… знаю… – напряженно произнес Лаву.
      И вдруг радостно улыбнулся:
      – Я ведаю!
      Шуа с силой обнял его. Ледяной молот коснулся лица Лаву. Лаву сжал древко молота. И вскрикнул. Его бледно-голубые глаза моментально наполнились слезами: сердце его ведало.
      – Пойдем. Я буду провожатьтебя, – произнес Шуа.

Горн

      Храм сидела на пирсе в своем золотом кресле и смотрела в океан. Так она всегда встречала.
      К концу дня северо-западный ветер не стих, и волны, разбиваясь и захлестывая пристань, ползли по розовому мрамору к креслу Храм, лизали ее босые, худые и слабые ноги. Бледно-голубые, почти выцветшие, но по-прежнему большие и ясные глаза Храм неотрывно смотрели туда, где скрывшийся за палевыми облаками солнечный диск коснулся океана. Рядом с Храм сидели братья Мэф и Пор, подставив свои мускулистые и загорелые тела влажному ветру. Другие братья и сестры ждалив доме, каждый на своем месте.
      Сердце Храм вздрогнуло.
      – Уже здесь! – прошептали ее губы.
      И, опершись костлявыми руками о гладкие золотые подлокотники, она стала приподниматься. Мэф и Пор вскочили, подхватили ее.
      – Уже! – повторила она и радостно, по-детски улыбнулась, обнажив старые, пожелтевшие зубы.
      Мэф и Пор вгляделись в океанский горизонт: он был по-прежнему пуст. Но сердце Храм не могло ошибиться: прошла минута, другая, третья, и левее мутного, тонущего солнечного диска возникла точка.
      Ее сразу заметили из дома: раздались радостные вскрики.
      – Мясо не удержало! – худые пальцы Храм сжали широкие запястья братьев.
      От дома по нисходящей лестнице бежали на пирс братья и сестры.
      Белый катер приближался.
      Храм двинулась к нему, но впереди ее босых и мокрых ног был край пирса. Братья удержали ее. Тело ее вздрагивало, сердце пылало.
      – Уже здесь! – старчески взвизгнула Храм и забилась в руках братьев.
      Худое тело ее извивалось, пена выступила на морщинистых губах. Подбежали братья и сестры, обняли, припали к ногам.
      – Положи себя на Лед! – помогсердцем Га.
      Тут же стали помогатьдругие, сдерживая собственный вой и рыдания. Но сердце Храм не хотелоложиться на Лед: скрюченные пальцы впивались в руки и лица братьев, тщедушное тело билось и извивалось, пена летела изо рта вместе с хриплым воем:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.