Кольцо призрака

Славка, тоненько попискивая, старательно смеялся и глядел на нее, не спуская глаз. Анне не очень-то нравился его смех, который вот-вот, она чувствовала, мог сорваться в слезы. Славка был что-то уж слишком послушный. И торт глотал кусками, просто давился. Все скорей и скорей. Они вместе дули на блюдечко с чаем, а чай все не стыл. И вдруг Анна поняла, что Славка подыгрывает ей и понимает больше, чем следовало бы, чем ей хотелось. Этот следящий за ней, выпытывающий взгляд. И прыгающий, быстрый смех тоже был нехорош.

– Мы тебе с бабулей звонили со станции, а тебя все нет, – негромко сказал Славка, и все тот же пристальный взгляд подрезал ее торопливую болтовню.

– А… это я у тети Мариши ночевала. Ну да, – легко соврала Анна. Скользкие слова сами соскакивали с языка, будто не она, а кто-то другой, поселившийся в ней, веселый и ловкий, говорил за нее. – Ой, мне уже ехать пора. Завтра у нас отчет. У мамочки твоей бумажек во-от сколько!

– Как? – вдруг звонко сказала Вера Константиновна и выпрямила узкую спину. – Как? Я же тебя предупреждала. Заранее. Мне сегодня просто необходимо быть в городе.

– Необходимо? – протянула Анна, смутно, туманно вспоминая что-то пустяковое, необязательное. – Ну да.

– Все соберутся, – с торопливым жаром проговорила мать. – Шейка бедра. Я имею в виду Катю, бедняжку. Сегодня, наконец, принесут анкеты. Она же прикована, а я так мало помню.

Но на этом пути Анну нельзя было остановить, здесь она обретала скорость и не свойственную ей несговорчивость.

– Ну, мама, ну, я не могу. Мне с утра на работу.

– Как? Извини. Ты по средам всегда во вторую смену.

– Меня попросили. Подменить. Я обещала… – E, поймав обвиняющий горчичный взгляд матери, сказала с раздражением: – Ну всегда виновата, что бы ни делала. Сколько ни старайся.

И тут неловким, резким движением, порожденным досадой на себя, на причиненную боль, Анна нечаянно задела рукой старую розовую чашку, стоявшую на тумбочке. Тонкая чашка упала и, негромко звякнув, разбилась.

– Ах! – театрально, как показалось Анне, вскрикнула мать. – Это же дедушкина!

«Ну, поехало», – обреченно подумала Анна.

– Даже фотографии нет… – голос матери оборвался. – У Кати, бедняжки, целый альбом. У племянника в Воронеже. Спрятали. А у нас, ты же знаешь, мы все сожгли. Только чашка, больше ничего не осталось. От дедушки…

– Так ты что, чашку собиралась отнести им в музей? – не выдержала Анна и тут же пожалела о сказанном. Мать вскинула на нее оросившиеся слезами глаза, по-рыбьи открыла и закрыла рот.

– Бабуля, а вот еще блюдечко, блюдечко есть, – Славка всем телом худенько прижался к Анне, вцепился в фартук Веры Константиновны, стараясь подтянуть ее поближе. Но мать вздрогнула плечами, отвернулась и заплакала.

– Блюдечко… от дедушки… – бессмысленно повторила она. – От дедушки. Блюдечко…

– Бабуля! – перехватив ее слезы, вскрикнул Славка и рванулся к ней. – Да бабуля же!

– Сейчас, сейчас, – тихо и жалобно проговорила Вера Константиновна и старательно рассмеялась, все отворачиваясь. – Что ты, Славочка? Видишь, бабуля веселая, бабуля смеется.

По движению локтей и наклону головы Анна догадалась, что она вытирает слезы углом передника, потом послышался носовой всхлип, она высморкалась. Мать повернула к Славке смирившееся, посветлевшее лицо.

– Ну что ты, что ты! Мы сейчас мамочке цветов нарежем. Ты поезжай, пока светло, – сказала она, не глядя на дочь.

– Какие цветы, обойдусь… – начала было Анна. Но Вера Константиновна уже спустилась в сад.

На клумбе в жесткой овощной листве цвели тяжелые разбухшие георгины. Вдоль забора тряско проехал грузовик, и мохнатая матерчатая листва жадно всасывала белесую пыль. Щелкали ножницы, мать подбирала букет. Она вдруг остановилась, держа на весу разинутую пасть ножниц, раздумывая, срезать или нет породистый мраморный георгин, малиново-красный. Каждый его лепесток заканчивался белым заячьим ушком.

– И этот мамочке! – Славка с хрустом вломился в клумбу и ухватил малиновый георгин за стебель. Рука скользнула вверх, послышался короткий щелчок, головка георгина оторвалась.

– Какой ты! – с упреком воскликнула Вера Константиновна, отворачиваясь. – Боже мой…

Славка на дрогнувшей ладошке протянул Анне круглую, как блюдце с ягодами, головку цветка.

– Тебе, на! – тонким голосом сказал Славка. – Мамочка…

– Комар! – Анна звонко хлопнула Славку по макушке. В пушистых волосах присосался комар, и она двумя пальцами, скользя по пряди волос, стянула кровавый комочек. Славка опустил голову, и Анне почудился не то вздох, не то слабый звон разочарования.

Нет, тут с ними чокнешься! Слух Анны невольно потянулся за утихающим перестуком электрички. Скорее бы их на море отправить. Лапоть путевки обещал.

Вера Константиновна и Славка пошли провожать ее на станцию. Славка нарочно волочил ноги, поднимая клубы легкой, как пудра, пыли. Гольфы все время уползали в кеды, мать то и дело наклонялась и подтягивала их. Тут на счастье по верхушкам елок расстелилось что-то мышино-серое. Сбоку привалилось грудастое, обабившееся облако, в его чреве глухо повернулся гром.

– Еще, еще проводим мамочку, – ныл Славка, – до билетов.

– Нет, – Анна обняла Славку, но в нее уперся упрямый локоть, не то не подпуская, не то отстраняя ее. Анна распрямила Славкину руку, и он прижался к ней уже покорно, безвольно.

Электричка мгновенно унесла ее от опустевшей голой платформы.

«Блюдечко от дедушки, блюдечко от дедушки», – железно и равнодушно отстукивали колеса.

Анна радовалась перелескам, станциям, дачам, ей хотелось нагромоздить побольше холмов, заборов, мостов между собой и тем, что осталось там, позади. Андрюша уже давно дома, сидит и волнуется.

Электричка шла мимо темнеющих лугов, часто останавливаясь на маленьких станциях, будто отдыхая. С неба из низких туч вместо дождя пролился ранний сумрак. Деревья переплелись ветвями, то, темнея, надвигались на окно, то отступали.

По лугу шла женщина. Лиловое платье в вечернем воздухе совсем слилось с растерявшей дневную зелень травой. Чуть угадывались, рябили рассыпанные в траве ромашки. Женщина вела за руку ребенка. Плыло, таяло светлое платьице. Но тут им навстречу в доме, выступившем из вечерней зелени, приветно зажегся оранжевый деревенский свет. И в тот же миг Анна стала этой женщиной, а свет в доме зажег Андрей. Маленький прозрачный аквариум на колесах – проехал автобус. Это Андрюша возвращается домой. Анна жадно оглядела длинный приземистый барак, крыльцо, короткие серые занавески на окнах. Пока дом не уплыл назад, Анна успела прожить в нем долгую жизнь. Это она развесила белье на длинной, дугой провисшей веревке, чтоб оно пропиталось запахом вечера и скошенной травы.

Потом Анна облюбовала потемневший расшатанный балкон. Там, облокотившись о некрашеные перила, она прижалась к Андрею, чувствуя живое тепло его плеча и сырость, поднимавшуюся снизу от земли. А позади них, где, расплываясь, чернел дверной проем, там, в глубине, спал в теплом серебре и тихо дышал их ребенок.

А что? Возьму и рожу. Первый будет Андрюша. Хорошо бы близняшки. Андрей и Анна. В каждом окне Анна успевала зажечь свет. Одна жизнь за другой. Множество жизней, без конца.

Электричка жестко остановилась. Окна забили пятиэтажки. В вагон торопливо вошла молодая женщина. Оживленно блестя глазами, она быстро шагнула мимо Анны и плотно привалилась к окну, положила красивые руки в ямочках на раму.

– Приезжай, Клавочка!

– Отойдите вы от вагона, – улыбаясь, кивала женщина. – Вот дураки какие… Мясо привезу. А этот! Да оттащите его!

– Клавочка!

Электричка дернулась. Женщина привстала на цыпочки, гибко высунулась, помахала рукой в широком браслете. Проплыли круглые часы, налитые светящимся соком. Все пропало.

Женщина протяжно вздохнула и неожиданно грузно опустилась на лавку против Анны. Лицо ее угасало, меркло. Оживление, молодость волнами сбегали с него. Женщина широко и долго зевнула. Она шевелилась, оседая, расползаясь по швам. Анна отвела глаза. Теперь за окном была только непроглядная темень, иногда расчерченная огнями.

Андрюша… Позвоню ему из метро. Ужинать без меня не сядет. Может, Лапоть у него? Ничего, Андрюша его сразу спровадит. Мигнет – и нет Лаптя. И нетерпение скорее увидеть Андрея, радость, что впереди долгий вечер, вся ночь, целиком наполнили Анну. Она слепо глядела в окно, и темнота отвечала ей слепым взглядом.

– Букет забыла, – хрипло сказала Анне женщина, с трудом поднимая мягкое растекшееся тело.

Оказывается, приехали.

Глава 8

Анна тихо вошла в квартиру. Сейчас Андрей, как всегда, радостно окликнет ее: «Ты!»

Но ее встретило неподвижное густое молчание. Из передней она заглянула в комнату. Она увидела угол тахты и две ноги Андрея. Так и уснул одетый, только ботинки скинул и один носок. Какая ступня белая и пальцы поджаты, будто холодно ему. Анна на цыпочках тихонько вошла и не смогла сдержать улыбку нежности: устал ждать, устал и уснул. Только почему лицо такое мрачное? Что ему снится?

Накинула халатик и прилегла рядом, боясь разбудить его своим дыханием.

На круглом столике тонко нарезанный сыр и бутылка коньяка. Ждал меня, милый мой, и уснул.

А после дачи и вовсе хочется спать, все-таки, что ни говори, совсем другой воздух.

Сверху плавно опустилось невесомое облачко сна, окутало ее всю, опустилось на веки, храня в туманной глубине покой и тишину.

Анна не заметила, как уснула.

Комната была почти пустой, с голыми стенами, но это почему-то не удивило Анну. Она разглядела кривой гвоздь с обглоданной ржавой шляпкой, вбитый в стену. Тень от гвоздя то укорачивалась, то удлинялась, шевелилась. Гвоздь от этого казался живым. Ей понравилось, что все стены освещены золотистым греющим светом. Этот свет нес надежную радость и тепло. Анна чувствовала его тепло на себе, пока вдруг не поняла, что это светит она сама.

«Да, я – свеча», – Анна оглянулась.

Еще много зажженных свечей стояло на столе и на полу возле стула с гнутыми ножками. Закругленная тень от спинки стула сползала со стены, не находя опоры.

Послышались гулко-мерные в тишине шаги, твердые и ровные, как стук маятника. Анна с ужасом поняла, что она совсем голая, и как бы со стороны увидела свое длинное, желтоватое, восковое тело.

Она стояла неподвижно, не в силах пошевелиться, и вдруг нитка тающего воска горячо сбежала по ее телу. Она только беспомощно качнула треугольным язычком пламени. У нее нет ног, чтобы убежать, нет рук, чтобы оттолкнуть то, что сейчас к ней неумолимо приближается. Хотя бы загородиться и не видеть.

Дверь отворилась. Все свечи и она вместе с ними, трепеща от порыва холодного воздуха с запахом вина, остатков музыки, покорно наклонили язычки огня.

В комнату вошли Андрей и Лапоть. Анна с облегчением увидела спокойное, родное лицо Андрея. Его приход нес избавление, и утробный страх вдруг сменился в ней гордой радостью: он здесь, пришел за ней, она спасена. Он нашел ее.

– Все гасить будем? А? – оживленно спросил Лапоть и быстро облизнулся. – Давай все погасим. Надоело. К черту.

– Одну какую-нибудь оставь, – буднично и безразлично сказал Андрей.

Он дунул на высокую свечу, стоявшую на углу стола, далеко от Анны. Пламя испуганно сбилось набок, сорвалось с фитиля и отлетело прочь. Кривой струйкой кверху потянулся невзрачный жалкий дымок.

«Меня он не погасит, нет… Это он про меня сказал: одну оставь. Только почему какую-нибудь? Просто одну меня, – пугаясь, подумала Анна. – Лишь бы он догадался, что это я».

Лапоть ползал на четвереньках по полу и шумно дул на свечи.

– Не хотят гаснуть, ишь, жмутся, суки. Что, неохота? – хохотнул Лапоть. – А вонища от них!

Андрей перегнулся через стол, морщась от жара, дунул на толстую розовую свечу, украшенную снизу восковой, тоже розовой, оборкой.

– Так ее! Так! – обрадовался Лапоть. – До чего мне надоела, телефон оборвала. Ну, эта! Хочешь вдоль, хочешь поперек. А ведь устроил я ее с Левчуком. Все в ее вкусе. А она думает – ты к ней вернешься. Нет, правда, ловко ты ее погасил!

Струйки дыма от потушенных свечей, стертые, голубовато поднимались вверх, пропадали. В комнате заметно потемнело. Лапоть с трудом встал, распрямился, вкусно крякнул и шагнул к столу.

– Смотри, Андрюх, сама погасла! Это она! Я ее сразу узнал. Наташка! Она самая! – Лапоть в восторге хлопнул себя ладонями по бедрам. – Это чтоб я ее не погасил. Побрезговала. Сама изволила. Я, знаешь, ей шепнул: давай с шестого этажа. Чего лучше-то! А ей, вишь, душу свою бессмертную сохранить охота. Верно, ей Хранитель ее подсказал. Может, она и не слышала, и не поняла. А все равно, порода такая стервозная!

– Дурак! – нетерпеливо одернул его Андрей. – Куда лезешь? Что ты в этом понимаешь?

– Пусть, пусть не понимаю, согласен! – не унывая, подхватил Лапоть. – Уверен, все вранье. Душа, бессмертие… поповские штучки! Да нам-то какое дело? Это не по нашей части. Плевали мы! Мы с тобой к этому никакого отношения…

– Замолчи! Надоел! – уже с раздражением оборвал его Андрей.

– Послушай, ведь никогда тебя ни о чем не прошу, ну ни о чем. Можно эту – я? Вот чувствую, устроит она нам подлянку, – прошипел Лапоть. Анна сразу поняла, это он про нее, и замерла в беспомощном страхе. – Вот не верю я ей, Андрюх, не верю!

– Эта – моя! – властно, как хозяин, сказал Андрей.

Он наклонился к Анне, и она увидела свое трепещущее отражение в его глазах, зеркально-плоских, без зрачков.

– Не надо! – хотела крикнуть Анна, но не смогла.

Лицо Андрея медленно придвинулось.

– Ф-фу, – дунул Андрей.

Беспощадный вихрь ударил Анну. Она пошатнулась, почувствовала, что запрокидывается, падает навзничь…

– Упала, а все равно горит! Видишь, а я что говорил, сучка настырная! – Лапоть высунулся из-за плеча Андрея. – Капает! Плевать ей, что ковер замарает. А кому потом чистить? Андрюха, дай я ее пальцами погашу!

Он сочно плюнул на пальцы. Анна увидела его приближающуюся руку, она становилась все огромнее. Два пальца, скрюченные, как клещи… Анна задохнулась. Ей показалось, Лапоть разом зажал ей ноздри и стиснул горло. Словно со стороны она услышала свой стон, смешанный с треском и мокрым шипением.

И вдруг у нее широко открылось дыхание. Лапоть с визгом крутился на месте, ухватив себя пальцами за мочку уха.

– Что, обжегся? – проникновенно, с ехидством спросил Андрей.

Лапоть завертелся еще быстрей. Лицо – затылок, лицо – затылок, визг стал тоньше, пронзительней.

«Как трудно светить, – подумала Анна. – Лапоть, сволочь, чуть меня не потушил. А Андрюша? Он просто меня не узнал. Ведь я – свеча».

Глава 9

…Гроза. Как темно в комнате! Порывами со свистом проносятся плети дождя. Вдруг серебряная гнутая вилка беззвучно воткнулась в далекие крыши. Вдогонку с сухим треском раскололась горсть небесных орехов. А ведь ей на дачу ехать. Андрюша с ума сойдет, будет ее встречать на станции.

Гроза как-то сразу поутихла, ушла гулять по другим крышам. Вся в мокром, отряхиваясь, возникла голубизна.

Анна заторопилась. Хорошо, о жратве думать не надо. Лапоть все притащит, да еще упакует так, что даже мясо не протечет. Вываливает на стол здоровенные кусища. Любуется ими. С наслаждением начинает разделывать, ловко отделяя жилы и пленки. Что-то бормочет ласково. Да нет, он с ним разговаривает. У него с мясом свои секреты, разговорчики. Один раз Анна сама слышала, Лапоть спросил: «Как желаешь: в мясорубку тебя или отбить кусками и на сковородку?» В ответ мясо что-то прошеп-тало.

Вчера Лапоть приволок банку селедки. Чистил ее долго, всхрапывая от восторга. Тускло-серые куски с серебристым бочком раскладывал по банкам, поливал постным маслом.

– Кончай, – лениво и недовольно отозвался из дальней комнаты Андрей. – На черта нам твоя селедка? Будут краны селедкой вонять, убью.

– Ты что, Андрюх, с горячей картошечкой! Бывает же, захочется солененького, ткни вилкой, и пожалуйста.

Лапоть повернулся к Анне с мертвой улыбкой, синеватые короткие пальцы растопырены, блестят селедочным жиром, и свисает клок не то кожи, не то селедочной шкурки.

– Анна, милочка, пустите воду, боюсь за кран взяться, ведь вправду убьет.

Андрея на платформе не было. Анна с недоумением смотрела по сторонам, пока не спустилась со ступенек последняя старуха с круглым рюкзаком на спине и двумя раздутыми сумками.

Анна свернула на тропинку. И здесь прошла гроза. Между полными неподвижного мрака елями дышали распахнутыми зелеными легкими березы, осины блестели глазами и трепетали. На все была накинута еще редкая желтизна осени. Порыв ветра, и начинается толкотня лучей, летят яркие листья и капли. Все вокруг являет блеск и свежесть.

– Сейчас приду, поставлю варить картошку, накрошу салат. Сядем за стол. Андрюша хлеб привез свежий. Вкусно. Все хрустит. Пойдем погуляем. Холодно, нет, все равно искупаемся. Придем домой, выпьем коньяку – и в постель.

Калитка была широко распахнута и висела косо. Ой, вдруг обворовали? Телевизор старый, а все равно могут унести. Нет, дверь приоткрыта. Значит, Андрюша дома. Вернулся со станции, сидит и злится. Вдруг Анна резко остановилась, словно от тугого толчка в грудь. На ступеньках террасы стояли чьи-то белые босоножки. Маленькие, на высоком, совсем не стоптанном каблуке. Чужие белые копытца.

– Андрей, Андрюша, – негромко позвала Анна, и неживая тишина за дверью ощутимо вобрала в себя ее голос. Анна снова посмотрела на белые босоножки. Чьи они?

И постепенно, поднимаясь невидимой струйкой, над босоножками возник колеблющийся призрак женщины. Прозрачные ноги, текучие зыбкие груди, лицо, черты которого все время менялись, не желая определиться и открыть свою тайну.

Что это я? Анна перешагнула через босоножки, все же ощутив некое сопротивление призрачной гостьи. Дурь какая в голову лезет! А, да, я же не ела ничего, только чаю попила на работе. Сейчас картошку почищу.

Стукнула калитка. Наконец-то! По тропинке к дому шел Андрей. Рядом с ним женщина. Невысокая, едва ему по плечо. В строгом темно-синем городском платье. За ее неяркое лицо зацепился кусок плетеной лесной рогожки.

– Познакомься – Аля! – сказал Андрей. – Снимает у Огородниковых. Ходили тебя встречать. Я уж беспокоиться начал. Под дождь не попала?

– Руки мокрые, я картошку чистила, – Анне стало легко и весело.

– Ничего. – Рука Али была прохладна, тонка, словно в одну пустую косточку. Аля незаметно отряхнула руки. Ей была отпущена особая, неяркая красота. Глаза бесцветные, словно остановившаяся неглубокая вода. Видны камешки, песок, неподвижно стоит стайка мелкой рыбешки. Но дикими, просто невозможными показались Анне ее волосы. Пепельные, негустые, они легким венчиком поднимались надо лбом и дальше пушились, ровно колеблясь.

Ветер встряхнул огрузневшие от влаги ветви сирени. Давно пора разредить сирень, совсем сгниет терраса… Посыпались капли, осколки радуги. В этом мелькающем, путаном свете ветер вздыбил волосы Али. Сорвал их с головы, и они разлетелись в разные стороны. Словно подули на пушистый шарик одуванчика, и открылось нечто голое, пористое. Все это длилось один невнятный миг, ветви сирени успокоились, и горсть лучей расчесала быстрым гребнем тонкие Алины волосы.

Анна случайно опустила глаза и увидела Алины ноги. Аля была босая. Но не это было нехорошо. Пальцы на ее ногах свела судорога. Они скрючились, загребая траву и землю.

Тут забормотал, закипая, старый чайник.

Аля быстро сунула ноги в босоножки, с облегчением закурила, глубоко затягиваясь, наполняя все свое маленькое тело дымом сигареты. Но острая жесткая травинка застряла между пальцами ее ноги.

– Пойдемте ко мне, кофе пить. – Аля быстро взглянула на Андрея и тут же спрятала глаза. Она предложила вроде бы из вежливости, как приглашают, надеясь на отказ. Но Андрей, видно, не так понял ее:

– С удовольствием.

Терраса у Али была темной, сумеречной. Она повисла без опоры меж стволов шелушащихся сосен. В трещинах коры застыли нити густой, беловатой, словно засахаренной, смолы. По смрадному от прелости дыханию угадывался глубокий овраг.

Кофе какой крепкий! Аля села на скрипучий плетеный стул у стены, сжалась, ссутулилась, стала бледной до синевы. Или это свет такой на террасе? Просеянный сквозь хвою. Анна выпила еще чашку кофе. Все было бы хорошо, если бы не эта свежая и жесткая, как из жести вырезанная травинка, торчащая у Али между пальцев ноги. Почему-то это томило и раздражало Анну. Ползучий дым сигареты не отлетал от Али, пушистые волосы втягивали его. И нельзя уже было разглядеть ее глаза. Камешки на дне, песок и стайка мелкой рыбешки. Все пропало.

Вдруг по террасе наискосок прошлепала голая лягушка. Анне показалось, лягушка спрыгнула с Алиного плеча.

– Ой! – вздрогнула Аля.

«Ага, испугалась! – почему-то обрадовалась Анна. – Сама ты лягушка».

– Всю ночь теперь не засну! – Испуг Али был непритворен.

– Я ее сейчас поймаю, – предложила Анна. – Хотите? Я их не боюсь.

– Правда? – Аля сжала у горла мелкие кулачки.

«Хорошо, что я в джинсах», – подумала Анна и полезла в угол. Весь угол был заставлен пустыми бутылками из-под пива. Лягушка исчезла.

Щелкнул выключатель. С потолка опустился сиреневый абажур. В тот же миг стекла террасы со всех сторон залила чернота. Сосны пропали, только ветер на ощупь находил верхушки и раскачивал их. Волосы Али наполнились сиреневым воздухом. Мелкие блестящие мушки роились в ее волосах. Острая мушка влетела в один глаз Али и вылетела из другого.

Анна еще дальше заползла в угол. Теперь все больше попадались бутылки из-под портвейна. Тут Анна услышала близкий мокрый скрип. Лягушка вытянулась на задних лапах и обняла зеленую бутылку. Анна схватила ее и удержала за склизкие лапки. Бутылки раскатились в стороны, да черт с ними.

Анна повернулась к двум теням, молчаливо слившимся на стене. Но даже сиреневый срез абажура не скрыл гадливости и торжества во взгляде Али. «Вот ты как!» – подумала Анна. Она подошла к ступеням террасы и бросила лягушку в темноту. Аля косила глазами, зябко куталась в дым сигареты, натягивая его на плечи.

– Может, руки помыть хотите? – не скрывая брезгливости, предложила Аля, загораживаясь ароматным дымком.

«Ах, значит, ты так. Ах, ты так!»

– Что вы! Они такие чистенькие, – Анна проговорила это простодушно, по-детски тонким голосом. – Я, когда маленькая была, любила гулять, а за щекой лягушонок. Он там шевелится, а мне нравится.

– О-о! – Аля потерянно отшатнулась.

– Ты кофту не взяла, холодно. – Андрей ласково обнял Анну за плечи. – Ну, ладно, мы пошли, спасибо, Аля, поздно уже.

Его короткие ласки не насытили Анну.

– Надо же, какая стала баба! Научилась… – Анне показалось, Андрей сказал это почти с осуждением. – А до чего дрожать умела, ну, прямо не тронь…

Внезапная хмурость овладела им.

– Все какие-то морды, – пожаловался он, обводя пальцем зрачки сучков на бревенчатой стене. – Вон глядят. Рыла всякие…

В свете ночника, где на чайного цвета шелке ожогом отпечаталась лампочка, желтоватый профиль Андрея показался Анне остылым и жестким.

«Это все Алька, гадина, привязалась к нам, весь вечер испортила».

Анна положила руки Андрею на грудь, близко заглянула в глаза. Наклонилась, вдыхая родное дыхание.

– А… Это ты! Чего тебе?

– Андрюш, да что с тобой? У тебя настроение? Не надо так, пройдет.

– Пройдет, пройдет. Все проходит. – Андрей незнакомо усмехнулся.

Взгляд его чуть сместился. Анна ощутила напряжение, слабый наэлектризованный волосок у своего виска. Смотрит мимо нее. Да что с ним?

– Постой, как же… – сказал вдруг Андрей, – Черт, хорошо вспомнил, мне же завтра к Генке. Договорились статью кончать.

– И я с тобой в Москву. Я дома приберусь, к Марише заскочу.

– Зачем? Зачем тебе мотаться? – Андрей перегнулся через нее и погасил ночник. Его резкий жест и внезапная темнота подтвердили окончательность решения. Но голос Андрея был привычный, мягкий. – Завтра же Валера придет, алкаш этот. Ступеньки делать. А вечером я пораньше вернусь.

– Пораньше, – повторила Анна, вздохнула глубоко и коротко, утешаясь этим словом. – Пораньше…

Рука Андрея коснулась ее лба, тронула веки. Темнота окружила Анну. Полными сна губами она поцеловала его ладонь.

На другой день Андрей не приехал. Валера тоже не пришел, обманул. Но Анна так и думала.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.