Тридцать три несчастья (№8) - Кошмарная клиника

И примемся тут же до колик смешить

Тех, кого доктор посулил

На части распилить.

Поем мы днем и ночью, ночью и днем,

Поем для тех, кто бодрствует, поем для тех, что спят,

И для детей, что смазаны

Зеленкою до пят.

Тра-ла-ла, все трын-трава!

Уйдет болезнь, конечно.

Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!

Воздушное сердечко.

Поем для ветерана, что корь подхватил,

Поем для девицы, лежащей в бреду,

И для больных чумой споем

Себе же на беду.

Тра-ла-ла, все трын-трава!

Уйдет болезнь, конечно.

Возьми, хи-хи! Возьми, ха-ха!

Воздушное сердечко.

Один мой коллега по имени Уильям Конгрив когда-то написал очень грустную пьесу. Она начинается строкой: «И чары музыки смягчают волнение души». Фраза эта в данном случае означает — если вы взволнованы или выведены из душевного равновесия, послушайте музыку и она вас успокоит и ободрит. Сейчас, например, когда я скорчился позади алтаря в Соборе одной, как говорят, святой, мой друг играет сонату на органе, чтобы успокоить меня и чтобы прихожане не услышали стука моей пишущей машинки. Скорбная тема сонаты напоминает мне мелодию, которую любил напевать мой отец, когда мыл посуду, и, слушая ее, я на время забываю о полудюжине неприятностей.

Однако успокоительное воздействие музыки на взволнованную душу безусловно зависит от характера музыки, и я с сожалением должен сказать, что бодлеровские сироты, слушавшие распеваемую волонтерами песню, не почувствовали ни малейшего успокоения или бодрости. Очутившиеся в фургоне Вайолет, Клаус и Солнышко до такой Степени были озабочены тем, как избежать ареста, что на первых порах даже не огляделись вокруг. Но когда они отъехали на порядочное расстояние от лавки «Последний Шанс» и хозяин ее превратился в пятнышко на плоской безлюдной равнине, дети обратили внимание на свое новое убежище. В фургоне ехало человек двадцать, и все без исключения были невероятно жизнерадостны. Жизнерадостные мужчины, жизнерадостные женщины, горстка жизнерадостных детей и очень жизнерадостный водитель, который время от времени отрывал взгляд от дороги и, обернувшись, одарял пассажиров веселой улыбкой. Раньше, когда Бодлерам доводилось совершать долгое путешествие в автомобиле, они обычно читали или смотрели на окружающий пейзаж и при этом думали о чем-то своем. Но тут, едва фургон отъехал от лавки, бородач начал играть на гитаре и петь, вовлекая в пение всех волонтеров, однако каждое веселое «тра-ла-ла» вызывало у Бодлеров лишь еще большую тревогу. Когда волонтеры затянули куплет про носы, из которых идет кровь, дети только и ждали, что вот-вот кто-нибудь перестанет петь и воскликнет: «Постойте! Этих троих в фургоне раньше не было! Они не наши!» Когда поющие дошли до куплета, где доктор обещал кого-то распилить пополам, дети не сомневались, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте! Эти трое не знают слов! Они не наши!» А когда жизнерадостные пассажиры запели ту часть песни, где речь шла о смертельных микробах, Бодлеры окончательно уверились, что сейчас кто-нибудь перестанет петь и скажет: «Стойте-ка! Эти трое детей — убийцы, про них написано в „Дейли пунктилио“. Они не из наших!»

Но жизнерадостные волонтеры предавались радости без перерыва. Они так твердо были уверены, что «нет новостей — хорошая новость», что никто не подумал читать «Дейли пунктилио». Они пели с огромным увлечением и не заметили, что Бодлеры не из их числа.

— Ох и люблю я эту песню! — провозгласил бородач, когда был пропет последний куплет. — Так бы и пел ее всю дорогу до самой больницы. Но, пожалуй, надо поберечь голос для трудового дня. Давайте-ка просто посидим и весело поболтаем.

— Потрясно, — заявил один из волонтеров, и все остальные закивали, выражая согласие. Бородатый отложил гитару и подсел поближе к Бодлерам.

— Надо придумать себе другие имена, — шепнула Клаусу Вайолет, — чтобы никто не догадался, кто мы такие.

— В «Дейли пунктилио» и так перепутали наши имена, — шепотом ответил Клаус, — может, нам лучше называться своими, настоящими?

— Так, давайте познакомимся, — бодро заявил бородатый. — Я хочу знать всех своих волонтеров до единого.

— Меня зовут Салли, — начала Вайолет, — я…

— Нет, нет, — остановил ее бородатый. — Мы в Г.П.В. не пользуемся именами. Называем друг друга просто «сестра» или «брат». Мы считаем, что все люди — сестры и братья.

— Я как-то не понимаю, — сказал Клаус. — Я всегда думал, что братья и сестры это те, у кого одни родители.

— Не обязательно, брат, — отозвался бородатый. — Иногда это люди, объединенные общим делом.

— Значит ли это, брат, — спросила Вайолет, попробовав применить новое слово «брат» в новом значении, но чувствуя, что ей это совсем не нравится. — Значит ли это, что вы не знаете имен тех, кто с вами в фургоне?

— Ты угадала, сестра, — ответил бородатый.

— И вы не знали по имени никого, кто когда-либо служил в Группе Поющих Волонтеров? — поинтересовался Клаус.

— Ни одного имени, — подтвердил бородач. — А почему это вас интересует?

— Мы знаем одного человека, — осторожно выбирая слова, ответила Вайолет, — он, как нам кажется, мог быть членом Г.П.В. У него была одна бровь вместо двух и на щиколотке вытатуирован глаз.

Бородатый наморщил лоб.

— Никого не знаю такой наружности, а ведь я с Поющими Волонтерами с самого начала.

— Бред! — выпалила Солнышко.

— Сестра хочет сказать, — объяснил Клаус, — что мы разочарованы. Мы надеялись узнать побольше об этом человеке.

— А вы уверены, что он был членом Группы Поющих Волонтеров? — осведомился бородатый.

— Нет, — признался Клаус. — Знаем только, Что он работал волонтером чего-то там.

— Ну так волонтеров чего-то там полным-полно, — ответил бородач. — Вам, ребятки, нужно какое-нибудь Хранилище Документов.

— Хранилище Документов? — переспросила Вайолет.

— В Хранилище Документов содержится официальная информация. Там можно найти список всех до единой волонтерских организаций в мире. Или же поищите сведения именно об этом, интересующем вас лице, проверьте, существует ли его досье. Может, узнаете, где он работал.

— Или откуда знал наших родителей, — нечаянно подумал вслух Клаус.

— Ваших родителей? — Бородатый завертел головой. — Они тоже тут?

Бодлеры обменялись взглядами. Вот если бы родители были здесь, в фургоне, пусть бы и пришлось тогда обращаться с нелепыми «брат» к отцу и «сестра» — к маме! Порой детям казалось, будто прошли сотни и сотни лет с того ужасного дня на пляже, когда мистер По сообщил им страшную новость.

Но не менее часто им казалось, будто с тех пор прошло всего несколько минут. Вайолет представила себе, как отец сидит рядом и, возможно, показывает на что-то интересное за окном фургона. Клаус представил себе, как мама улыбается и покачивает головой, потому что ее позабавили нелепые слова песни волонтеров. А Солнышко представила себе, как все пятеро Бодлеров опять собрались вместе и не надо спасаться от полиции, никого не обвиняют в убийстве, никто не ломает себе голову над решением разных загадок и, главное, никто не погибает во время страшного пожара. Но представлять себе что-то — это одно, а реальность — совсем другое. Бодлеров-родителей в фургоне не было. Дети посмотрели на бородатого мужчину и печально помотали головами.

— Ух, какие мрачные! — сказал бородатый. — Ну, ничего, не беспокойтесь. Где бы ваши родители сейчас ни находились, они наверняка довольны жизнью, так что долой хмурые лица. Быть жизнерадостным — вот смысл организации Поющих Волонтеров, помогающих бороться с болезнями.

— А что конкретно мы будем делать в больнице? — задала вопрос Вайолет, чтобы переменить тему.

— Именно то, чем занимается Г.П.В. Мы — волонтеры, и мы будем бороться с болезнями.

— Надеюсь, нам не придется делать уколы, — заметил Клаус. — Мне всегда как-то не по себе от вида шприцев.

— Конечно, не придется, — успокоил его бородатый. — Мы делаем все только жизнерадостное. В основном мы бродим по коридорам, поем для больных и дарим им воздушные шарики в форме сердца.

— Но каким образом это помогает бороться с болезнью? — с недоумением спросила Вайолет.

— Получив жизнерадостный шарик, легче представить себе, что ты поправляешься, а если что-то представлять себе, оно становится реальностью, — объяснил бородатый. — В конце концов, жизнерадостное отношение ко всему — самое эффективное средство против болезни.

— А я думал, такое средство — антибиотики, — вставил Клаус.

— Эхинацея! — добавила Солнышко. Она хотела сказать «Или хорошо проверенные лекарственные травы».

Но бородатый мужчина перестал обращать внимание на детей и уставился в окно.

— Волонтеры, подъезжаем! — крикнул он. — Вот и больница! — Он повернулся к Бодлерам и показал пальцем в окно. — Правда, красивое здание?

Дети выглянули наружу и решили, что могут согласиться с бородатым волонтером лишь наполовину по той простой причине, что больница представляла собой лишь половину здания или в лучшем случае две трети. Левая сторона больницы была белой и сияющей, с рядом высоких колонн и небольшими барельефами — портретами знаменитых врачей над каждым окном. Перед зданием имелась аккуратно подстриженная лужайка с пятнами ярких полевых цветов. Но правую сторону больницы никак нельзя было пока назвать зданием, и тем более красивым. Это было сооружение из наспех сколоченных планок, образующих что-то вроде клеток. Вместо пола были набросаны доски, стены и окна отсутствовали, а все вместе выглядело как скелет больницы. Не было в помине колонн, никаких изображений врачей, лишь кое-где развевались на ветру большие куски пластиката, и вместо лужайки перед зданием простиралась пустая грязная площадка. Создавалось впечатление, будто отвечавший за строительство архитектор, не достроив здания, вдруг решил поехать на пикник, да так оттуда и не вернулся. Водитель припарковал фургон под вывеской, которая тоже была не закончена: половина слова «больница» выведена красивыми золотыми буквами на поверхности чистой деревянной доски, вторая же половина нацарапана шариковой ручкой на куске картона, оторванного от старой коробки.

— Уверен, что когда-нибудь ее закончат, — сказал бородатый. — А пока мы можем представлять себе, как будет выглядеть другая половина здания, а когда представляешь что-то, оно может стать реальностью. Итак, представим себе, как мы выходим из фургона.

Троим Бодлерам не понадобилось ничего представлять, они просто взяли и вышли вслед за бородачом и остальными волонтерами на лужайку перед более привлекательной половиной больницы. Члены Г.П.В. некоторое время потягивались, расправляя руки и ноги после долгой поездки, потом помогли бородачу вытащить из глубины фургона огромную связку воздушных шаров. Дети просто стояли рядом и с тревогой гадали, что делать дальше.

— Куда нам деться? — размышляла вслух Вайолет. — Если бродить по коридорам и петь, кто-нибудь может узнать нас.

— Это верно, — согласился Клаус. — Не все же доктора, медсестры, администраторы и больные считают, что «отсутствие новостей — хорошая новость». Нет сомнений, что кто-нибудь из них уже прочел утренний выпуск «Дейли пунктилио».

— Аронек, — добавила Солнышко, что означало «Пока мы ничего не узнали ни про Г.П.В., ни про Жака Сникета».

— Ты права, — сказала Вайолет. — Может быть, надо найти Хранилище Документов, как советовал бородатый мужчина.

— Где же его искать? — возразил Клаус. — Мы находимся невесть где.

— Не ходить, — заявила Солнышко.

— Мне тоже больше не хочется без конца бродить, — сказала Вайолет, — но что нам еще остается?

— А ну-ка, волонтеры! — позвал бородатый. Он вынул из фургона гитару и взял несколько знакомых жизнерадостных аккордов. — Каждый берет по воздушному сердечку и начинает петь!

Мы братья-волонтеры, с болезнью борцы,

Поем — распеваем день напролет.

Кто нас печальными зовет,

Бессовестно тот соврет.

— Внимание! — прервал его голос, который шел откуда-то с неба. Голос был женский, но очень хриплый и слабый, казалось, женщина говорит сквозь налепленную на рот фольгу. — Прошу внимания!

— Тихо все! — скомандовал бородач, перестав петь. — Это Бэбс, Зав Человеческими Ресурсами. Должно быть, какое-то важное объявление.

— Внимание! — повторил голос. — Говорит Бэбс, Зав Человеческими Ресурсами. Я хочу сделать важное объявление.

— Где она? — спросил Клаус, обеспокоенный тем, что вдруг среди волонтеров Г.П.В. она узнает троих обвиняемых в убийстве.

— Где-то в больнице, — ответил бородатый. — Она предпочитает общаться по аппарату внутренней связи.

Слова «внутренняя связь» в данном случае означают, что кто-то где-то говорит в микрофон, а голос выходит из динамика совсем в другом месте. Дети и в самом деле заметили ряд квадратных ящичков, помещенных над барельефами врачей на завершенной половине здания.

— Внимание! — снова раздался голос, теперь еще более хриплый и тихий, как будто женщина с фольгой, налепленной на рот, свалилась в бассейн, наполненный газированной водой. Не самая приятная манера говорить, и тем не менее, едва бодлеровские сироты услышали сделанное Бэбс заявление, на их взволнованные души снизошло умиротворение, словно слабый и скрипучий голос был успокоительной музыкой. Бодлеры, однако, почувствовали себя лучше не из-за того, как звучал голос Бэбс. Их взволнованные души успокоились от того, что именно она сказала.

— Мне требуются три человека из Группы Поющих Волонтеров, если они готовы получить новое назначение, — сказал голос. — Эти три человека должны немедленно явиться в мой офис, семнадцатая дверь слева от входа в завершенную половину больницы. Вместо того чтобы бродить по коридорам и петь для больных, эти трое будут работать в Хранилище Документов здесь, в больнице.

Глава четвёртая

Стоите ли вы перед дверью директора школы, вызванные за то, что бросали мокрые бумажные полотенца в потолок — посмотреть, прилипнут они к потолку или нет, или ждете приема к зубному врачу с целью упросить его высверлить вам дупло в зубе, чтобы пронести одну страничку из вашей последней книги мимо контроля в аэропорту, — в любом случае стоять перед дверью любого кабинета всегда неприятно. Пока бодлеровские сироты стояли перед дверью с надписью «Кабинет Зава Человеческими Ресурсами», они вспоминали все неприятные кабинеты, которые им довелось посещать в последнее время. В день поступления в Пруфрокскую подготовительную школу, когда они еще не познакомились с Айседорой и Дунканом Квегмайрами, Бодлеры посетили кабинет завуча Ниро и узнали все суровые и несправедливые правила этого учебного заведения. Когда они работали на лесопилке «Счастливые Запахи», детей вызвали в кабинет хозяина и тот им обрисовал их ужасную ситуацию. И, естественно, Вайолет, Клаусу и Солнышку приходилось много-много раз бывать в банке в кабинете мистера По, где он кашлял, разговаривал по телефону и принимал решения относительно судьбы Бодлеров — решения, которые ни к чему хорошему не приводили. Но даже если бы у детей и не было такого печального опыта по части кабинетов, все равно они долго стояли перед семнадцатой дверью слева и собирались с духом, прежде чем постучаться.

— Я не уверена, должны ли мы рисковать, — проговорила Вайолет. — Если Бэбс прочла утром «Дейли пунктилио», она сразу же нас узнает. Стучать в эту дверь — все равно что стучаться в дверь тюремной камеры.

— Но, возможно, Хранилище Документов — наша единственная надежда, — запротестовал Клаус. — Нам необходимо выяснить, кем был Жак Сникет, где он работал, откуда знал нас. Если мы добудем какие-то факты, мы сможем убедить людей в том, что Граф Олаф жив, а мы не убийцы.

— Кьюрой, — добавила Солнышко, что значило «Кроме того, тройняшки Квегмайры далеко-далеко отсюда, и у нас всего несколько страничек из их записных книжек. А нам нужно непременно выяснить настоящее значение букв Г.П.В.».

— Солнышко права, — подтвердил Клаус. — Возможно, в Хранилище Документов нам даже удастся разрешить загадку подземного туннеля, который ведет от квартиры Джерома и Эсме Скволор прямо к пепелищу бодлеровского дома.

— Аффику, — заключила Солнышко. Она имела в виду что-то вроде «А единственный способ попасть в Хранилище — это поговорить с Бэбс. Выходит, надо рискнуть».

— Хорошо, — Вайолет с улыбкой поглядела на младшую сестру. — Ты меня убедила. Но если Бэбс начнет смотреть на нас с подозрением, мы тут же уходим. Договорились?

— Договорились, — ответил Клаус.

— Да, — отозвалась Солнышко и постучала в дверь.

— Кто там? — послышался голос Бэбс.

— Трое из Группы Поющих Волонтеров, — ответила Вайолет. — Мы готовы работать в Хранилище Документов.

— Входите, — приказала Бэбс. Дети открыли дверь и вошли в кабинет. — Без конца жду, когда кто-нибудь придет, — продолжала Зав Человеческими Ресурсами. — Я как раз прочла утренний выпуск газеты. Про то, как трое ужасных детей появляются в нашем округе и убивают людей.

Бодлеры переглянулись и только хотели броситься к двери, как заметили нечто, отчего раздумали спасаться бегством. Кабинет Зава Человеческими Ресурсами был небольшой — небольшой стол, два небольших стула, небольшое окошко с двумя маленькими занавесками. На подоконнике стояла маленькая ваза с желтыми цветами, а на стене висел изящный портретик мужчины, ведущего лошадь к маленькому пруду. Но не меблировка комнаты, не цветочное украшение и не изящное произведение искусства остановили троих сирот.

Голос Бэбс шел со стороны стола, как и ожидали дети, но вот чего они не ожидали, так это того, что Бэбс не было ни за столом, ни на столе, ни даже под столом. Вместо этого в центре стола стоял маленький квадратный динамик — точно такой, какие размещались на наружной стене больницы, и именно оттуда раздавался голос. Странно было слушать голос, исходивший от динамика, а не от человека, но дети быстро сообразили, что Бэбс их не видит и, значит, не может узнать. Вот почему они остались в комнате.

— Мы тоже трое детей, — начала Вайолет, обращаясь к динамику и стараясь, насколько возможно, придерживаться правды. — Но мы предпочитаем работать волонтерами в больнице, а не становиться на путь преступлений… — Если вы дети, то помолчите! — грубо оборвал ее голос Бэбс. — По моему мнению, детей может быть видно, но не должно быть слышно. Я — взрослый человек, а значит, меня должны слышать, но не видеть. Вот почему я имею дело исключительно с микрофоном. А вы будете иметь дело исключительно с самой важной частью работы, которую мы делаем в больнице. Догадываетесь, что это?

— Лечение больных? — высказал предположение Клаус.

— Молчать! — приказал динамик. — Детей можно видеть, но их не должно быть слышно, запомнили? Я не могу вас видеть, но это не повод, чтобы вы болтали про больных. Нет, ошибаетесь. Самое важное в нашей больнице — работа с документами, поэтому вы будете работать в Хранилище Документов, расставлять бумаги. Не сомневаюсь, работать вам будет трудно, дети не обладают административным опытом.

— Хенд, — не согласилась Солнышко. Только Вайолет хотела объяснить, что сестра имела в виду нечто вроде «По правде говоря, я как раз работала помощником администратора в Пруфрокской подготовительной школе», но динамик уже настроился относиться к Бодлерам критически, то есть в данном случае «кричать при каждом удобном случае „Молчать!"». Поэтому он закричал:

— Молчать! Вместо того чтобы тараторить попусту, сейчас же отправляйтесь в Хранилище Документов. Оно расположено в подвальном этаже, лестница рядом с моим кабинетом. Будете являться прямо туда каждое утро, когда фургон прибывает в больницу, и уезжать с фургоном в конце каждого дня. Фургон будет отвозить вас домой. Есть вопросы?

У Бодлеров, разумеется, накопилось множество вопросов, но они не стали их задавать. Дети знали — скажи они хоть слово, динамик прикажет им замолчать. Кроме того, им не терпелось попасть в Хранилище, где они надеялись отыскать ответы на жизненно важные для них вопросы.

— Отлично! — одобрил динамик. — Вы, я вижу, учитесь быть увиденными, но не услышанными. А теперь убирайтесь из кабинета.

Дети убрались оттуда и быстро нашли лестницу, про которую говорил динамик. Бодлеры были рады, что дорогу в Хранилище Документов так легко запомнить, ибо в этом здании заблудиться ничего не стоило. Лестница извивалась то туда, то сюда, от нее отходило множество коридоров со множеством дверей, и через каждые три метра под динамиками был прибит весьма запутанный план больницы с кучей стрелочек, звездочек и других знаков, незнакомых Бодлерам. Время от времени навстречу им попадался кто-то из работников лечебницы. Хотя ни Поющие Волонтеры, ни Зав Человеческими Ресурсами не узнали троих детей, кто-то в больнице наверняка уже читал «Дейли пунктилио», и, поскольку Бодлерам не хотелось быть увиденными или услышанными, приходилось отворачиваться к стене, делая вид, будто они изучают план.

— Пронесло, — с облегчением вздохнула Вайолет, когда мимо прошла группа врачей; они болтали о чем-то между собой и внимания на них не обратили.

— Да, проскочило, — подтвердил Клаус. — В другой раз может и не повезти. Не думаю, что сегодня нам следует возвращаться в фургоне, да и в другие вечера тоже.

— Ты прав, — согласилась Вайолет. — Чтобы добраться до фургона, пришлось бы каждый день проходить через всю больницу. Но как быть ночью? Людям покажется странным, если трое детей будут ночевать в Хранилище Документов.

— Половина, — подсказала Солнышко.

— Неплохая идея, — похвалила ее Вайолет. — Мы могли бы спать в недостроенной половине здания. Ночью никому не придет в голову идти туда.

— Спать там одним, в недостроенном помещении? — ужаснулся Клаус. — Там будет темно и холодно.

— Вряд ли намного хуже, чем в Сиротской Лачуге в Пруфрокской школе, — возразила Вайолет.

— Данья, — добавила Солнышко, что означало «Или в спальне в доме Графа Олафа».

Клаус вздрогнул, припомнив то ужасное время, когда Граф Олаф был их опекуном.

— Вы правы, — сдался Клаус. Он остановился у двери с надписью «Хранилище Документов». — В недостроенном крыле больницы хуже не будет.

Бодлеры постучали в дверь, которая почти мгновенно отворилась, и за нею обнаружился один из самых старых старичков, каких они встречали в своей жизни. На носу у него сидели самые маленькие очки, какие им доводилось видеть. Стеклышки были не крупнее горошины, и старичку пришлось сильно прищуриться, чтобы разглядеть детей.

— Зрение у мёня уже не то, что раньше, — проговорил старичок, — но кажется, вы — дети. И что-то в вас есть очень знакомое. Я уверен, что уже где-то видел ваши лица.

Бодлеры в панике переглянулись, не зная, броситься ли вон из комнаты или попытаться убедить старичка, что он ошибается.

— Мы — новые волонтеры, — сказала Вайолет. — Не думаю, чтобы мы встречались.

— Бэбс поручила нам работу в Хранилище Документов, — добавил Клаус.

— Что ж, вы попали куда надо, — старичок сморщил личико в улыбке. — Меня зовут Хэл, я работаю в этом Хранилище уже столько лет, что и считать неохота. Боюсь, что зрение у меня уже не то, вот я и попросил Бэбс прислать кого-нибудь из волонтеров на подмогу.

— Уолик, — сказала Солнышко.

— Сестра говорит, что мы с радостью вам поможем, — перевела Вайолет. — И это так и есть.

— Что ж, приятно слышать, — ответил Хэл. — Работы тут тьма. Входите, я объясню, что от вас требуется.

Бодлеры шагнули внутрь и очутились в маленькой комнате, где на маленьком столике стояла ваза со свежими фруктами.

— Это и есть Хранилище? — удивился Клаус.

— Нет-нет, это проходная комната, здесь я держу фрукты. Если в течение дня проголодаетесь, берите, что захочется. И здесь же стоит динамик, на случай, если Бэбс вздумает сделать объявление.

Старичок подвел их к небольшой двери и вытащил из кармана пиджака большую связку ключей — сотни ключей на веревочной петле, которые качались и тихонько звякали друг о друга. Хэл быстро нашел нужный ключ и отпер дверь.

— Вот и Хранилище Документов, — он слегка улыбнулся.

Потом он провел детей в тускло освещенную комнату с очень низким потолком — настолько низким, что седые волосы Хэла почти касались его. Зато комната была громадная. Хранилище простиралось так далеко, что Бодлеры едва различали противоположную стену, равно как и правую, и левую. Они видели перед собой только большие металлические шкафы с выдвижными ящиками, на которых аккуратно наклеенные этикетки оповещали о содержащихся там документах. Ряды этих шкафов уходили вдаль насколько хватал глаз. Проходы между ними были настолько узкими, что детям пришлось идти за Хэлом гуськом, пока он проводил экскурсию по комнате.

— Всю эту систему придумал я, — сообщил он. — В Хранилище Документов содержится информация не только о больнице, но обо всем на свете — от поэзии до пилюль, от песен до пирамид и от пудинга до психологии. Мы сейчас как раз идем по проходу «П».

— Удивительное место, — сказал Клаус. — Сколько тут всего можно узнать, если прочесть все документы.

— Нет, нет, нет, — Хэл с суровым видом затряс головой. — Наше дело сортировать информацию, а не читать документы. Ни в коем случае не разрешаю вам трогать папки с информацией. Вы только расставляете по местам поступающие документы. Потому я и запираю все шкафы крепко-накрепко. Так, а теперь я покажу, где вы будете работать сегодня.

Хэл подвел их к дальней стене и показал на небольшое прямоугольное отверстие, в которое могла бы протиснуться разве что Солнышко или, в крайнем случае, Клаус. Рядом с дырой стояла корзина, а в ней — толстая пачка бумаг и чашечка со скрепками.

— Представители властей вкладывают бумаги с разной информацией в специальное окошко снаружи больницы, откуда по лотку они скатываются вниз, прямо сюда, — объяснил Хэл. — Мне требуются двое помощников, чтобы расставлять поступающие документы по своим местам. Делать вы должны следующее. Сперва отцепляете скрепки и кладете их в чашечку. Затем смотрите на поступившую информацию и соображаете, куда ее поместить. Помните, читать вы должны как можно меньше. — Он замолчал, раскрепил тоненькую пачку бумаг и, прищурившись, всмотрелся в верхнюю страницу. — Вот, например, — продолжал он, — достаточно прочесть первые несколько слов — и вы поймете, что речь тут идет о погоде на прошлой неделе близ Дамокловой пристани, которая находится на берегу какого-то озера. Стало быть, вы просите меня отпереть шкафы в проходе «Д», Дамоклова, или «П», Погода, или даже «О», Озеро. Выбирайте сами, куда класть.

— Но разве это не затруднит поиски нужной информации? — осведомился Клаус. — Ведь люди не будут знать, смотреть им на букву Д, или на П, или на О.

— Значит, посмотрят на все три. Не всегда сразу ясно, где находится нужная информация. Помните, работа с документами — самое главное, что мы делаем в нашей больнице, так что ваша работа очень важна. Вы уверены, что сумеете правильно разложить бумаги? Я бы хотел, чтобы вы приступили к работе немедленно.

— Думаю, мы справимся, — ответила Вайолет. — А что будет делать третий волонтер?

Хэл на минуту замешкался с ответом, но потом приподнял кверху связку ключей.

— Я потерял несколько ключей от шкафов, — признался он. — Мне нужно что-то острое, чтобы открыть эти шкафы.

— Я! — выпалила Солнышко.

— Моя сестра имеет в виду, что эта задача как раз для нее — у нее очень острые зубы, — пояснила Вайолет.

— Твоя сестра? — Хэл поскреб голову. — Я почему-то знал, что вы родственники. Я уверен, что недавно где-то читал о вас.

Дети опять переглянулись, и в желудках у них затрепетало от волнения.

— Вы читаете «Дейли пунктилио»? — робко спросил Клаус.

— Конечно нет, — возмутился Хэл. — Это худшая газета из всех, которые мне известны. Почти все, что они печатают, — абсолютная ложь.

Бодлеры с облегчением улыбнулись.

— Мы не можем передать вам, как рады это слышать, — сказала Вайолет. — Пожалуй, пора приступить к работе.

— Да-да, — отозвался Хэл. — Пойдем, малютка, я тебе покажу, какие шкафы не отпираются, а вы начинайте раскладывать бумаги. Хорошо бы все-таки вспомнить… — голос Хэла замер, но он тут же щелкнул пальцами и улыбнулся.

Если вы, скажем, слушаете приятную музыку, то вполне можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, показывая, что музыка обладает чарами, способными успокоить вашу взволнованную душу. Если вы работаете шпионом, то вполне можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, передавая секретное сообщение с помощью кода, который состоит в щелчке и улыбке. Но вы также можете щелкнуть пальцами и улыбнуться, когда, промучившись в попытках что-то вспомнить, вы вдруг это вспоминаете. Хэл не слушал музыку в Хранилище Документов, и после девяти месяцев шести дней и четырнадцати часов проведенных мною расследований я с относительной уверенностью могу сказать, что Хэл не был шпионом. Стало быть, разумно сделать вывод, что он кое-что вспомнил.

— Я кое-что сейчас вспомнил. Я знаю, почему вы мне знакомы, — сказал Хэл, продолжая вести Солнышко по другому проходу, чтобы показать ей, где пригодятся ее зубы. Голос его долетал до старших Бодлеров, как будто он говорил в микрофон. — Я, разумеется, не прочел всю информацию, но я заметил кое-какие сведения о вас в досье о сникетовских пожарах.

Глава пятая

— Просто ничего не понимаю, — сказал Клаус, что говорил нечасто.

Вайолет кивнула и произнесла фразу, которую тоже говорила не так-то часто.

— Боюсь, эту загадку нам не решить.

— Пиетрисикамоллавиадельрехиотемексити, — выговорила Солнышко. Слово это она произнесла до сих пор только однажды. Значило оно нечто вроде «Должна признаться, я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит». В первый раз младшая из Бодлеров произнесла его, когда ее только что принесли домой из родильного дома, где она появилась на свет, и она глядела на брата с сестрой, склонившихся над ее кроваткой. На сей раз она сидела в недостроенном крыле больницы, где работала, и глядела на брата с сестрой, которые пытались догадаться, что имел в виду Хэл, говоря о сникетовских пожарах.