Братья Рой и Генрих Васильевы - Эксперимент профессора Брантинга

— Он скрылся! Он скрылся! — бормотал Цвиркун, судорожно сжимая руки.

— Всех перехитрил и скрылся! Ах, я ожидал этого, я же ожидал! Итак, ничего не предотвратить!

— Сейчас мы точно будем знать, куда делся Брантинг, — сказал Рой. — Миша, отведи нам свободную комнату для установки дешифратора. И, пожалуйста, еще раз сверь все энцефалопаспорта пассажиров.

Цвиркун впал в такую апатию, что не стал помогать братьям, возившимся у дешифратора. Лишь когда в комнате зазвучала мелодия звонов, Цвиркун вскочил, подошел к прибору. Дешифратор показывал направление в космос. Брантинг со своими спорами находился на корабле. Корабль шел с полной рейсовой скоростью, и, по мере того как он отдалялся, музыка в приборе затихала. В комнату вошел Ван-Вейден со списком пассажиров.

— Я был прав, Рой. Главная справочная машина еще раз проверила все энцефалопаспорта пассажиров и не обнаружила среди них Сильвестра Брантинга.

Цвиркун схватил список, торопливо пробежал его глазами. Вскрикнув, он стал тыкать пальцем в одну из фамилий.

— Как это? Как это возможно? Нет, это чудовищно!

— Джон Цвиркун, — громко прочитал Ван-Вейден. — Не понимаю, что вас смущает, друг? Справочная установила, что среди отлетевших пассажиров, согласно их энцефалопаспортам, находится некий Джон Цвиркун.

— Некий Джон Цвиркун — я! Я, я некий! И я нахожусь здесь, а не в космолете! — яростно закричал Цвиркун.

Рой обменялся с Генрихом быстрыми взглядами.

— Впервые попадаю в такую ситуацию, — растерянно сказал начальник космопорта. — Излучения мозга всех пассажиров были ясные, глубокие, все свидетельствовали о хорошем здоровье… Больных или ослабленных мы не выпускаем в космос. Значит, кто-то излучал в вашей мозговой характеристике? Но ведь это физически невозможно!

— Можете сверить мой энцефалопаспорт с фальшивкой, которую вам излучил Брантинг, и тогда вы убедитесь, что имеются возможности, которые выходят за пределы вашего понимания, вот что я вам скажу, вот что! — едко ответил Цвиркун.

Рой еще раз обменялся взглядом с Генрихом. Генрих наклонил голову, соглашаясь с тем, что ему сказал взглядом брат. Рой властно остановил беснующегося Цвиркуна.

— Интересный человек этот Брантинг, — спокойно сказал Рой. — И поступки его заслуживают, чтобы с ним познакомиться поближе. Раньше всего мы проверим, не оставил ли он все же где-нибудь на Земле опасных спор. А после проверки поспешим за ним в космос. Когда отходит ближайший космолет на Марс, Миша?

— Послезавтра, — сказал расстроенный начальник космопорта. — Внести вас троих в списки на Марс?

3

— Нет, разумеется, его не было, — уверенно сказал дежурный диспетчер Марсианского космопорта. — Кто же не знает профессора Брантинга? Такой уважаемый ученый! А что до Джона Цвиркуна, то как, спрошу я вас, он мог бы прибыть предыдущим рейсом, если он прилетел с вами и сидит сейчас передо мной? — И диспетчер дружески улыбнулся мрачному Цвиркуну.

Тот сделал усилие, чтобы ответить хотя бы подобием улыбки. Рой пожал плечами.

— Да, в самом деле, как? Ваша аргументация убедительна. Но все-таки, если бы попросили проверить каждого, кто прибыл предыдущим рейсом, вы смогли бы это сделать? Скажем, вызвать их в космопорт. Или дать нам возможность посетить любого на дому. Видите ли, у нас имеются подозрения, что один из пассажиров, и как раз профессор Брантинг, прибыл на Марс, назвавшись другой фамилией и изменив свой облик.

— Боюсь, это неосуществимо. — Диспетчер не скрывал удивления, что его ответ не удовлетворил Роя.

О том, что кто-то может скрываться под чужой фамилией и в чужом облике, на Марсе еще не слыхали. Диспетчер старался вспомнить инструкцию по обслуживанию пассажиров космических рейсов. Он был уверен, что пункта о проверке облика там не было.

— Я хотел бы знать, почему это неосуществимо? — холодно спросил Рой.

— Потому ли, что вы не желаете такой проверки, или на Марсе невозможно установить, где кто проживает? Мне странно ваше нежелание…

В диспетчеры космопортов подбирали людей энергичных, ни при каких обстоятельствах не теряющих спокойствия. Диспетчер ответил с подкупающей вежливостью:

— Мои желания значения не имеют. Всех, кто находится на Марсе, можете пригласить сюда или посетить на их квартирах.

— Нам больше пока ничего и не нужно. Встречи со всеми пассажирами предыдущего рейса вполне нас удовлетворяют.

— В том-то и дело, что со всеми не выйдет. Вчера семь из ста восьми пассажиров, прибывших с Земли до вас, улетели дальше.

— Дальше? Куда?

— На Нептун, — торжественно сказал диспетчер. — А там, как вы знаете, действуют особые правила. Если интересующий вас человек, — диспетчер явно не мог произнести уважаемого имени Брантинга, — если этот человек на планетолете, то он мог назваться любой фамилией, и мы не имеем права доведываться, кто он реально.

Рой хорошо знал правила, установленные для Нептуна. Когда-то они имели серьезное значение, сейчас в них сквозил элемент игры, но то была игра, правила которой выполнялись с педантичной строгостью. Триста лет назад группка бежавших с Земли авантюристов учредила на Нептуне свою колонию. Беглецы, вооруженные аннигиляторами, долго не подпускали к планете земные корабли. Капитулировали они, лишь когда убедились, что без помощи Земли погибнут от голода и вырождения, но поставили при этом условие, что возьмут себе выдуманные фамилии и никто не станет дознаваться, кем они были раньше. Условие это было утверждено Большим советом в качестве закона для Нептуна.

Отныне каждый поселявшийся на планете брал новую фамилию и придумывал себе прошлое, какое нравилось. У обитателей Нептуна не было биографий, только легенды. Вначале казалось, что со странным обычаем будет покончено, когда исчезнут беглецы, боявшиеся наказания за проступки перед обществом. Но вскоре обнаружилось, что многим нравится игра в инкогнито. Молодые люди, не удовлетворенные ровным течением земной жизни, нанимались на Нептун и там разыгрывали из себя тех, кого хотели бы в себе видеть. По планете, как по сцене, ходили не простые жители, но актеры. Иногда кто-то улетал, менял использованную и надоевшую фамилию и легенду на другие, еще красочней, и возвращался обратно на новые роли. Существование на Нептуне было трудным, работа изнурительной — игра в придуманную жизнь скрашивала бытие. Теперь она была невинной, и на Земле посматривали с улыбкой на далекую планету.

Родители, отправлявшие взрослых детей на Нептун, сами с увлечением выдумывали им легенды и при обмене письмами и радиограммами строго хранили святость инкогнито.

Если Брантинг бежал от розыска, то лучшего места во всей солнечной системе, чем Нептун, он найти не мог.

— Мы все-таки проверим всех оставшихся на Марсе пассажиров, — сказал Рой. — Надежда, что Брантинг здесь, небольшая, но убедиться, что Брантинга нет, мы обязаны.

Понадобилось несколько дней, чтобы такое убеждение стало твердым. Рой вызвал в гостиницу Цвиркуна.

— Брантинг, по всем данным, бежал на Нептун, — подвел Рой итог неудачным розыскам на Марсе. — Остается, правда, возможность, что он хитро перемаскировался, а вместо него летит на Нептун кто-то, передавший ему свою внешность и биографию. Считаю такое допущение вздорным.

— Согласен, — поспешно сказал Цвиркун.

Генрих лишь молча кивнул. Рой сказал, что поиски на Марсе бесперспективны еще и потому, что здесь множество калиописовых рощ — дешифратор звенит не переставая и показывает все направления и все расстояния. Безрезультатно потрачено столько усилий! Надо решить, продолжать поиск вне Марса или отказаться. Бегство Брантинга наводит на нехорошие мысли. С Нептуна, где действует правило инкогнито, он может в любое время вернуться на Землю с гарантией, что никто не будет доведываться о его прошлом. Не открывает ли это ему более спокойную дорогу к осуществлению задуманного?

— Именно, друг Рой, точно и именно! — в страшном волнении закричал Цвиркун. — Ах, вы даже не подозреваете, даже не способны заподозрить, до чего вы правы!

— Как знать, может быть, и подозреваю. — Рой усмехнулся. — Но если мысль о возвращении на Землю с Нептуна не оставила Брантинга, то он должен взять с собой запас спор калиописа. И тогда он и на Нептуне окажется в сфере анализа нашего аппарата.

— Он взял споры с собой, он взял их, чем угодно поручусь! — воскликнул Цвиркун.

— А если он прихватил споры калиописа, чтобы рассеять их на Нептуне?

— сдержанно поинтересовался Генрих.

— Совершенно исключено! — быстро сказал Цвиркун. — Даже для калиописа на Нептуне слишком низкая температура. Выделяемый калиописом кислород может находиться там лишь в твердом состоянии. Не забывайте, что Нептун получает от Солнца в триста раз меньше тепла, чем Марс, в девятьсот раз меньше, чем Земля!

Рой вопросительно посмотрел на брата:

— Вызовем Армана? Он не очень загружен.

Генрих пожал плечами.

— Как хочешь. Но мне кажется, если мы начали это дело, то мы должны его и завершить.

— Летим на Нептун, — решил Рой. — Следующий планетолет идет туда через неделю.

4

Генрих колебался. Преследование Брантинга лежало на его совести. Он имел достаточно причин вмешивать брата в это дело: речь шла о безопасности Земли. Но бегство профессора на Марс, а с Марса на Нептун бросало новый свет на действия Брантинга. Калиопис на дальних планетах солнечной системы не запрещен. Имеют ли они право гнаться за профессором на дальнюю планету, где в принципе исключено наведение справок и поиск?

Рой так убежденно поддержал Цвиркуна, настаивавшего на дальнейшей погоне, что Генрих оставил сомнения при себе. Лишь в полете, продолжавшемся более месяца, Генрих побеседовал с братом по душам. Роя нелегко было в чем-либо убедить, но, убежденный, он держался твердо. Он опроверг сомнения Генриха. Если Брантинг не замышляет ничего скверного, зачем ему скрываться? Он покинул марсианскую станцию, свое детище, дело всей жизни, — почему? Без очень серьезных причин серьезные ученые — а Брантинг из них — в авантюры не пускаются. Что он замыслил какую-то авантюру, неоспоримо. Его надо обезвредить, пока не совершено преступление. Чтобы обезвредить, надо его найти. О чем, собственно, спорить?

— Неужели ты и впрямь считаешь, что Брантинг сошел с ума? Действия его по-своему разумны. Он знает, что его преследуют, и пока что отлично обводит нас вокруг пальца.

— Он хитер, верно. Говорят, безумным хитрость заменяет утерянный разум. Но разве одно его стремление обмануть нас не свидетельствует против него?

— На Нептуне никто не поможет нам в розысках, — хмуро предсказал Генрих.

— На Нептуне нам будет помогать наш прибор. — Рой уверенно показал на стоявший около него дешифратор.

Переговоры в Управлении нептунианской экспедиционной колонии вел Рой. Рою вежливо разъяснили, что администрация колонии справок о жителях Нептуна не дает, за исключением случаев, когда предъявляют официальный указ Большого совета о задержании опасного преступника, бежавшего сюда, чтобы укрыться от кары.

— Указа о задержании Брантинга у нас нет, ибо он не успел совершить преступление, — ответил Рой на поставленный прямо вопрос.

— В таком случае мы не знаем никакого Брантинга, — последовало холодное разъяснение.

— Значит ли это, что сами мы, без помощи администрации, не можем разыскивать интересующего нас человека? Будет ли запрещено побеседовать с ним, если мы его обнаружим? — допытывался Рой.

Представитель администрации ответил:

— Можете вести любые поиски и любые разговоры. Вам запрещаются лишь задержания и аресты.

— Что ж, и сердечная беседа с Брантингом может кое-что дать, — сказал Рой, когда все трое возвратились в гостиницу. — Будем налаживать прибор. У Брантинга теперь лишь один шанс уклониться от обнаружения: если он спрятал где-либо споры калиописа, а сам убрался подальше от них.

— Коробочка со спорами при нем, — с той же непоколебимой убежденностью возразил Цвиркун. — Я скорей поверю, что у меня две головы и четыре ноги, чем в то, что профессор расстанется с коробочкой хоть на минуту… нет, на секунду, на тысячную долю секунды!

Номер нептунианской гостиницы наполнил мелодичный перезвон колокольчиков, едва Рой включил аппарат. Дешифратор давал пеленг на северо-запад, указывал расстояние в сто двадцать два километра от гостиницы. Рой сверился с картой. В этом месте находился основной карьер треста «Нептунианские самоцветы» — самые крупные кристаллы зеленого нептуниана, незаменимого в производстве мощных гравитаторов, шли с этого карьера.

— Он там, он там! — бормотал Цвиркун, лихорадочно сжимая руки. — На карьер, немедленно на карьер, ни единой секунды, ни единой!..

— Торопиться не будем! Брантинг теперь от нас не уйдет! — оборвал его Рой и вызвал трехместную авиетку.

Генриху тоже не нравилось нервное возбуждение Цвиркуна. Цвиркун вносил нехороший азарт в дело, требовавшее ясного ума и спокойствия духа. Он походил скорее на охотника, обнаружившего желанную дичь, чем на исследователя. Рой сухо предупредил Цвиркуна, чтобы тот не позволял себе никаких резкостей, когда они приблизятся к Брантингу. Цвиркун, съежившись, жалко забормотал, что на него могут положиться. В доказательство готовности вести себя прилично он затих, прикорнув на заднем сиденье.

Солнце было в зените, но, крохотное и холодное, лишь немного превосходило по сиянию земную Венеру. Температура снаружи была около минус ста девяноста градусов; даже в хорошо утепленном скафандре ощущалась громадность космического мороза, навечно окаменившего тот гигантский сгусток водорода и аммиака, который назывался Нептуном. Авиетка шла на малой скорости. В стороне среди сумрачно-белых просторов показался черный треугольник космодрома; там стоял доставивший их сюда звездолет. За космодромом засверкали сигнальные огни второго подземного города — на Нептуне их было всего три, — а потом горизонт залило сияние карьера.

Это была гигантская чаша в окаменевшем газе нептунианского грунта. Именно в этом месте редкая аномалия природы связала немногочисленные тяжелые атомы, рассеянные в веществе планеты, в то удивительно красивое, поразительное по свойствам образование, которое называлось нептунианом. Ради добычи этого минерала и была устроена экспедиционная колония, все остальное на Нептуне не представляло интереса даже для энтузиастов геологии.

Рой сделал круг над карьером. Дешифратор надрывался в звоне. Внизу копошились нептунианские экскаваторы — «пауки» — машины, сконструированные для работы при морозах ниже двухсот градусов. Быстро передвигающиеся на восьми гибких ногах, они и вправду казались гигантскими пауками. Единственное внешнее отличие от пауков заключалось в том, что от кабины экскаватора отходил гибкий хобот, оканчивающийся пламенным ртом. Машина вела ртом по поверхности, мгновенно расплавляя застывшую массу, беловатое облачко вилось над ней — пары ненужного газа, исторгнутые наружу и вновь на лету замерзающие. Лишь куски нептуниана, остающиеся твердыми даже в пламени, оседали в чреве машины.

На одном из «пауков» работал оператором бывший ученый, светило марсианской астроботаники, профессор Сильвестр Брантинг. Мелодия дешифратора говорила об этом яснее слов.

Рой уменьшил звучание, так легче было вести авиетку. Тихая, то усиливающаяся, то замирающая музыка вызванивала направление на экскаватор, обрабатывавший центр площадки. Рой направил авиетку в середину карьера и сфокусировал на обзорный экран кабину «паука». На экране вспыхнул прозрачный водительский колпак машины, мелькнуло чье-то испуганное лицо, чей-то голос с ужасом вскрикнул:

— Джон! Ты? Ты?

Цвиркун, перегнувшись через плечо Роя, завопил в переговорную трубку:

— Теперь ты не убежишь, преступник! Теперь не убежишь!

Его истошный крик еще звучал в ушах братьев, когда экскаватор ринулся из карьера. Гигантский паук пронесся мимо других машин, стремительно выскочил на поверхность и огромными скачками унесся в морозный простор, лишь тускло просветленный заходящим крохотным Солнцем. Экскаватор убегал на восток, в ночную темноту. Он мчался с такой отчаянной быстротой, что уже через минуту стал стираться в отдалении. Рой форсировал двигатель, но авиетки на Нептуне были тихоходных моделей. Мощности двигателя хватило лишь на то, чтобы не слишком отставать. Рой крикнул в трубку:

— Профессор Брантинг! Нам нужно с вами побеседовать!

В ответ донесся отчаянный вопль:

— Ни за что! Ни за что! Опыт не закончен! Я не могу…

Цвиркун снова перегнулся через плечо Роя, чтобы крикнуть что-то в трубку, но сделал это так неловко, что слишком резким движением оборвал воспринимающий контур. Связь с убегающим механическим пауком прекратилась. Генрих сердито сказал Цвиркуну:

— Вы слишком порывисты! Предоставьте действовать нам!

Цвиркун, опустившись на сиденье, что-то покаянно бормотал. Рой манипулировал питанием двигателя, Генрих, не отрывая глаз от медленно уменьшавшегося темного пятнышка на темнеющей равнине, включил прожектор. Пятно стало отчетливо видно, но продолжало уменьшаться.

— Похоже, что он скроется от нас и на этот раз, — со вздохом сказал Рой.

Ни Рой, ни Генрих больше не обращали внимания на прекратившего бормотание Цвиркуна. И когда вперед вдруг унесся огненный шар, до них не сразу дошло, что Цвиркун тихонько приоткрыл смотровое окно в куполе авиетки и выстрелил из плазменного пистолета. Гигантский паук взметнулся вверх и упал, ломая ноги. Теперь он лежал на брюхе, темный, неподвижный, все увеличивающийся, по мере того как авиетка приближалась.

— Зачем вы это сделали, Джон? — сказал пораженный Рой.

Цвиркун крикнул, задыхаясь:

— Другого выхода нет! Он может скрыться!

Рой затормозил возле поверженного «паука». Генрих, следивший за Цвиркуном, успел предостерегающе воскликнуть:

— Не пускай его, Рой! — и сам вцепился в Цвиркуна, пытавшегося первым выскочить из авиетки.

Рой слишком поздно отреагировал на крик Генриха, Цвиркуну удалось вырваться. Генрих побежал вслед, но Цвиркун далеко опередил его.

Рой бегал быстрее Генриха, но замешкался.

Генрих мчался метрах в пятидесяти за Цвиркуном и видел, как тот рванул дверь, защищавшую кабину от наружного вакуума. Генрих вскочил в промежуточную камеру, когда Цвиркун был уже внутри. Давление в камере выравнивалось быстро, но не настолько, чтобы Генрих смог помешать тому, что увидел за прозрачной стенкой.

На полу кабины извивался и звал на помощь сухонький старичок, а Цвиркун, придавив его коленом, рвал на нем одежду.

— Прошу тебя! Очень, очень прошу! — кричал старичок, стараясь оторвать от себя руки Цвиркуна. — Будь благоразумен, препарат недоработан!

— Старик увидел Генриха, в бессильном гневе ожидавшего, когда откроется внутренняя дверь, и пронзительно закричал: — Помогите, я все объясню!

Цвиркун обернулся, увидел Генриха и еще сильнее затряс старичка. Голова Брантинга стучала о пол, Брантинг хрипел. Автоматическая дверь распахнулась, когда Цвиркун с небольшой коробочкой в правой руке отскочил от Брантинга. Генрих кинулся к распростертому на полу телу.

Седые волосы на голове ученого стояли дыбом, в распахнутых глазах окаменел ужас. Теперь в промежуточной камере находился разъяренный Рой, ожидавший своей минуты ворваться внутрь.

— Вы убили Брантинга! — с негодованием крикнул Генрих.

Цвиркун ответил с презрением и ненавистью:

— Я не хотел его убивать. А если и помог подохнуть, так собаке собачья смерть!

Генрих всматривался в озаренное торжеством лицо Цвиркуна. Все, что открывалось раньше, было маской. Генриха раздражало кривлянье Цвиркуна, калейдоскопическая смена гримас. Не было лица Цвиркуна в его кривлянье, в гримасах и минах. Все это был камуфляж, примитивная игра. Вот оно, настоящее лицо, открытое во всей своей беспощадной четкости — сумрачное, пронзающее убийственно острыми глазами.

Рой наконец ворвался в кабину и тоже кинулся к Брантингу, потом выпрямился и сердито посмотрел на Цвиркуна.

— Может быть, объясните, что произошло? И покажите коробочку со спорами! — Он протянул руку.

— Стойте на своих местах! Опустите руки! — властно потребовал Цвиркун. — Я дам исчерпывающие ответы на любые ваши вопросы, но при условии, что ни один из вас не сделает и шага ко мне, пока я не закончу.

Рой наверняка не посчитался бы с настояниями Цвиркуна, но, как и брата, его поразила перемена в ассистенте скончавшегося профессора. Рой медленно опустился на скамью и знаком показал Генриху, чтобы тот сел рядом. Цвиркун прислонился к стенке кабины, как если бы боялся нападения сзади. Генрих хотел поправить запрокинутую руку профессора, Рой сказал, что все надо оставить без изменений, пока не явятся медики колонии. Генрих сел возле брата. Рой нетерпеливо заговорил:

— Вы превысили свои права, Джон. На Нептуне за нападение на другого человека отвечают так же строго, как и на Земле.

— Кары я не боюсь, — спокойно сказал Цвиркун. И говорил он по-новому, без торопливости, без повторений, с каким-то почти пренебрежительным хладнокровием. — Я уже объяснил вашему брату, что не собирался приканчивать мерзкого старикашку, что, надеюсь, подтвердят местные медики, если они достаточно квалифицированны. Между прочим, больше всего я боялся, что Брантинг умрет раньше, чем я доберусь до него. Оператор на «пауке» — только на Нептуне могли придумать старому ученому такую должность! Но Брантинг дождался меня. Он умер если не на руках моих, то в моих руках. Уже одно это делает меня счастливым. Но не только это!..

— Второе, очевидно, захваченная вами коробка со спорами?

— Да, коробка, но не со спорами! — Цвиркун выкрикнул это с таким диким торжеством, что Генрих вздрогнул. — Никаких спор калиописа искать не нужно. Умерший был сумасброд, но чтил закон. Он мог бы взорвать весь мир, подвергнуть все человечество уродующей операции, но правил уличного движения не нарушал даже на Марсе, где они не так уж строги. Выходя, он тихонько притворял дверь и аккуратно гасил свет, а приходя, не забывал вытереть ноги.

— Стало быть, вы обманывали нас?

— Я рад, что истина наконец дошла до вас, Рой.

— С вашей нескорой помощью, Джон! Но что же содержится в коробочке, которая, видимо, так вам нужна, что вы вцепились в нее прямо-таки мертвой хваткой?

— Да, мертвой. Вы и не догадываетесь, как близки к сути! Ответьте мне на один вопрос. Сколько мне, по-вашему, лет?

Он смотрел на Генриха, и Генрих ответил первым:

— Двадцать два… Или двадцать три. Вы очень молоды.

— Двадцать четыре, плюс-минус два года, — ответил Рой.

В смехе Цвиркуна прозвучало торжество и ожесточение.

— Мне ровно шестьдесят пять. Не таращьте глаза и не пожимайте так недоверчиво плечами! На этот раз я не обманываю. В день, когда я появился у вас в лаборатории, Генрих, мое сердце отстучало именно эту круглую цифру.

— Вы хорошо сохранились, — сдержанно заметил Рой.

— Не надо иронии. Не хорошо — абсолютно сохранился! Боюсь, разница до вас не доходит. Сорок один год я не меняюсь, вот правда обо мне. Я таков же, каким был в тот день, когда Брантинг поставил на мне свой проклятый опыт.

— Новый вариант древней истории о некоем Дориане Грее? — Рой не удержался от недоверчивой усмешки.

— Нет, Рой, нет! — Цвиркун покачал головой. — Я тоже читал о том доисторическом Дориане Грее. Он сохранял лишь молодость, а меня сделали бессмертным. И если долгая юность Дориана была плодом его страстного желания, то мое бессмертие — плод ошибки. Да, не больше чем плод ошибки. Брантинг не рассчитал правильно силы введенного в меня препарата. Он хотел продлить мою жизнь, а взамен этого отменил мою смерть. Он намеревался сделать меня долго юным, вроде Дориана, а сделал бессмертным.

Рой скептически оглядел Цвиркуна.

— Вы так уверены, что тело ваше неразрушимо? Скажем, плазменный пистолет или атомная бомба наших предков…

— Даже простая дубина еще более далеких наших предков — неандертальцев! Ее тоже будет достаточно. Или камня, упавшего на голову! Я разрушаем, но не смертен. Тайна моя в том, что в себе самом я не несу зародыша своей гибели. Меня могут погубить внешние причины, но не мое собственное развитие. Я не эволюционирую. Слушайте меня внимательно, вам предстоит узнать то, о чем вы и не догадываетесь. Перед вами человек, воплотивший в себе совершенство и бесконечность. Я совершенен, ибо завершен. Я не меняюсь, ибо достиг абсолютной гармонии. Я настолько уравновешен во взаимодействии своих органов, своих тканей, своих молекул, даже атомов своих, что взорвать мою внутреннюю гармоническую уравновешенность силы, действующие внутри меня, не могут. Я способен изменяться лишь в той мере, в какой меняется природа молекул. Это значит, что эволюция моя продолжительна, как эволюция всего человечества. Я равновелик всему человечеству, хотя и остался самим собой. Я превратился из индивидуума в вид. Я стал из личности категорией. Вы все остаетесь частностями, даже ощущая в себе одну для всех нас общность. Я, став общностью, перестал быть частностью. Я — абстрактность конкретности. Я — конкретность абстрактности. Ибо я — завершенность! Воплотившееся совершенство.

Рой иронически прервал его страстную речь:

— Вы и вправду думаете, что так совершенно прекрасны? На бога вы не похожи.

Цвиркун уставил на него бешеные глаза.

— Я совершенен, но не прекрасен! Нечего путать божий дар с яичницей.

— Холодная реплика Роя дала новое направление его мыслям. В его голосе послышалась горечь. — И совершенство мое не идеально, я этого не хочу сказать. Брантинг наделил меня божественным бессмертием, не переменив моей внешности, далеко не божественной, как справедливо вы заметили. И он не погасил моих человеческих страстей. Он оставил в моем ставшем вечным теле тленную душу. Я любил траву и деревья, оттого и стал астроботаником, — миллиарды раз умрут все травы, миллионы раз сменятся поколения деревьев, прежде чем я состарюсь. Вдумайтесь, прошу вас: миллионы, миллиарды раз возникнут и сгинут, а я все буду пребывать. Я влюбился в Аврору, чудесную девушку, на время покинул ее для марсианской командировки. А когда вернулся на Землю, увидел женщину, перешагнувшую свой лучший возраст, а я был таким же, все таким же молодым! Тысячи Аврор возникнут еще и выпадут из моей жизни, тысячи раз я буду внушать смущение своей нестираемой молодостью, столько же раз меня будут пытать ужасным одряхлением моих подруг. Вдумайтесь, вдумайтесь! Вы, каждый из вас, обретаете возлюбленных, и они с вами, они все крепче, все тесней с вами, до самой смерти с вами. А я приобретаю, чтобы потерять, ибо каждое новое утро не сближает, но разделяет нас на один день, а сколько нужно дней, чтобы все потерять, все, все!

— Трагедия ваша проистекает только из вашей уникальности, — спокойно заметил Рой. — А если бы все люди обрели бессмертие, подобное вашему…

Цвиркун раздраженно махнул рукой:

— Тысячу раз обсуждено! Говорю вам, я плод ошибки. Была какая-то небрежность в приготовлении препарата, а какая, Брантинг не запомнил. И не сумел ее воспроизвести. Бессмертие мое — результат неряшливого эксперимента, глупейшего просчета.

— И вы возненавидели свое бессмертие?

— Да! Да! Да! Моя душа, такая своя, такая неповторимо личная, восстала против моей бесстрастной всеобщности. Я жаждал смерти, не сиюминутной гибели, не внешней катастрофы, нет, внутренней возможности подвести жизнь к естественному уничтожению, ибо без перспективы смерти нет упоения жизнью!.. Нет, вы меня не понимаете, не можете понять! А Брантинг понимал, но я для него был лишь экспонатом, вечным памятником его гению. Из жалости ко мне, использовав споры калиописа, он разработал нейтрализатор бессмертия, но не решился дать его мне. А когда я пытался силой завладеть препаратом, Брантинг бежал с Марса. Он знал, что я сконструировал индикатор, обнаруживающий препарат, и постарался уйти подальше. Но не ушел! — Цвиркун поднял вверх руку и восторженно выкрикнул:

— А теперь из бессмертного я стану живым, просто живым, упоительно живым!

Резким движением он опрокинул в рот содержание коробочки. Генрих, вскрикнув, кинулся к нему. Рой удержал брата. Цвиркун испустил протяжный вопль, зашатался и рухнул на тело Брантинга. Глаза его закатились, на губах выступила пена.

— Зачем ты помешал мне? — горестно воскликнул Генрих. — Брантинг кричал, что препарат недоработан!..

Рой с ужасом смотрел на два распростертых тела. Он с трудом сказал:

— Я и не думал, поверь мне…

Генрих поднял и опустил руку Цвиркуна. Ассистент Брантинга коченел на глазах. Генрих задумчиво сказал:

— Пожалуй, для него лучше, что недоработанный препарат нейтрализует бессмертие, лишь одновременно прерывая жизнь. К нормальному бытию Джон Цвиркун все равно бы не вернулся. Он ненавидел бессмертие, но он вкусил вечности…