Эра Броуна

51

АНДЖЕЙ (5)

Честно говоря, Анджей обрадовался, получив приказ отправиться в Непал. Совсем не жалко было оборвать на середине дела. Да и не середина это вовсе, а полнейший тупик: все концы обрублены, все свидетели – в саванах.

Ван Куо после долгих мучений все-таки сумел расшифровать кодированные слова из записной книжки Крота. В результате получилась таинственная цепочка из десяти слов, каждое еще можно было как-то проинтерпретировать, но в сумме… Итак, “пирамида”, “подвал”, “Лысый”, “машина”, “двадцать”, “пуп”, “покой”, “хвост” и еще раз “хвост”. Ну и что прикажете с этим делать?.. Если “пирамида” – это какое-то здание или учреждение, то в ее “подвале” сидит или работает “Лысый”, у которого есть необходимая кому-то “машина” стоимостью двадцать… ну, скажем, тысяч или с неким параметром в двадцать мегапшиков… Впрочем, быть может, речь идет о двадцати “машинах”. А затем и вовсе чепуха. Что за “пуп”? Пуп Земли? А где он находится? Хань-цы считают, что, конечно же, в Поднебесной, а мы?.. “Покой” там будет обеспечен кому? “Лысому”? В обмен на “машину”? Просто покой или вечный покой? И при всем при этом за “Лысым” (очевидно!) должен быть “хвост”. А повторение слова означает важность данного момента или то, что “хвост” обязан быть двойным?

В аналитическом отделе после упорного сопротивления “скушали” эти сведения. Выдержав паузу, они наверняка представят какую-нибудь наукообразную отписку и сдадут дело в архив. Знаем – научены горьким опытом… Так что и тут полный швах.

Прощание с Джилл не было тягостным для обоих. Как видно, у нее найдется достаточно дел на время разлуки, тем более что Анджей оставил ей на расходы достаточно круглую сумму – он никогда не страдал жадностью и, по сути, ничего не жалел для женушки, просто не мог дать больше, чем имел…

В последнее время Краковяк натужно делал вид, что по-прежнему влюблен в Джилл и верит в искренность своей ненаглядной, любимой, драгоценной законной супруги. На самом деле он изрядно устал от такой семейной жизни, но для католика здесь выхода просто нет.

Жена, по его глубокому убеждению, слишком много хочет и ничем не готова поступиться. “С жиру бесится, – сочувственно говаривал, бывало, Пьяческа, разоткровенничавшись после бутыли-другой. – Детьми вам надо обзавестись – моей теперь только хвостом и вертеть, когда трое за подол тянут…”

Впрочем, у них до детей дело-то как раз дойти и не могло – причем, по обоюдному согласию сторон. Анджей считал, что работа его слишком опасна. Его в конце концов шлепнут, оставив детей сиротами, или их самих могут взять в заложники… Ну а Джилл, скорей всего, просто не хотела связывать себя, надеясь в глубине души, что когда-нибудь сможет гораздо лучше устроить свою личную жизнь, да и свою чудесную фигуру панически боялась испортить.

В какой-то момент, когда стартовая эйфория супружества улетучилась и глаза раскрылись, Анджей вдруг со щемящей тоской и безнадежностью прочувствовал верность мысли: “Разве дети могут быть без большой любви?” В последствии Краковяк никогда не Говорил себе, что любит Джилл. Впрочем, не мог сказать он и обратного.

Наверное, все дело в том, что между Анджеем и Джилл никогда не возникало подлинного понимания, не говоря уже о единении душ. Что же касается постели, то тут как раз проблем не было.

Отчего он решил соединить свою судьбу с неблизким человеком – вопрос праздный, если не глупый. Молодость – время, не подходящее для анализа, для длительных проверок. Это период всеобщей скоротечности: самой жизни, чувств, а значит, и принятия решений.

Джилл была лишена той внутренней свободы, которую всегда обнаруживал в себе Краковяк. Ведь свобода вовсе не в легкости, с которой ты преодолеваешь человеческие законы и нравственные преграды, а в способности выйти за пределы навязанной стереотипами жизненной схемы, выглянуть из узкой накатанной колеи, по которой большинство безоглядно мчит от рождения до смерти, даже не представляя, что жизнь человеческую можно устроить как-то иначе.

Анджей прилетел в Катманду на рассвете. При посадке ему предстало поистине величественное зрелище: озаренные восходящим солнцем снежные вершины, лазоревые пятнышки горных озер, блеснувшие золотом речные излучины… А само небо, ох какое было небо над Гималаями!.. Жаль, что он не поэт! Слова Богу, что он не поэт: какая может быть работа, когда ты опьянен увиденным и голова полна хлынувших как из рога изобилия строк?..

Отель “Пегас” находился на углу улицы Карла Маркса и бульвара Манделы. Он оказался скромным четырехэтажным зданием конца прошлого века, построенным, скорей всего, в период Первой (и пока единственной) Республики.

Дневной портье был уже на месте. Сделав соответствующую запись в книге регистрации проживающих, он приветливо глянул на Анджея-Эндрю и спросил:

– И зачем, если не секрет, вы сюда прилетели? Сейчас здесь довольно-таки тревожно: опять какие-то партизаны объявились…

– Даст Бог, пронесет… Главное, другой возможности выбраться в Непал у меня уже не будет. – Краковяк решил, что слишком рассусоливать не стоит, и пожаловался: – Друзья просили, чтобы передал привет Шамбале, но вот как туда добраться?.. – В сущности и пароль, и отзыв были идиотскими, как и все, что рождалось в стенах их комитета, но коли рядом никого из посторонних, то, в сущности, плевать.

– Да, нелегкая это работенка – Шамбалу искать, – посочувствовал портье. Он явно не был местным – откуда-то из Южной Европы. – Зато у нас здесь благодать – все под рукой: горы, леса, монастыри. Да и в Лхассе тоже красиво…

И вместе с ключом передал Краковяку небольшой, заклеенный скотчем конверт и завязанную шелковой синей лентой подарочную коробку, благо в холле сейчас было пусто.

– Благодарю, – сказал Анджей-Эндрю, быстро запихнув оба предмета в заранее расстегнутую сумку.

– Приятного отдыха, – снова улыбнулся портье и вдавил красную кнопку в край барьера. Из боковой двери тут же появился смуглый, коренастый бой в бордовой курточке и шапочке, подхватил единственный чемодан Анджея (сумку он на всякий случай держал в руке) и стремительно понесся по ступенькам парадной лестницы. Краковяк последовал .за ним.

Первый день ушел у Анджея на походы в Министерство внутренних дел и Представительство ООН. Легенда объясняла прилет Эндрю Крока в Непал довольно тривиально и потому вполне убедительно: мелкий чиновник из аппарата Объединенных Наций прислан для обеспечения оперативной связи СИАЯ-б напрямую с Нью-Йорком. А связь эта необходима для координации действий по поискам пропавшей комиссии. В случае же их затяжки или неудачи он возьмет на себя вывоз в штаб-квартиру ООН вещей и документов, принадлежавших похищенным чиновникам.

В Министерстве Крока внимательно выслушал какой-то мелкий чин (табель о рангах, судя по всему, здесь соблюдалась строго), а потом Анджея-Эндрю отвели в пресс-центр МВД и препоручили низенькому бодрячку-майору. Словом, это была пустая трата времени – кончилось дело тем, что Краковяка оделили официальным пресс-релизом суточной давности и пачкой глянцевых проспектов об успехах непальской полиции в борьбе с международной мафией. Анджей-Эндрю не без труда вырвался из цепких рук толстячка и испытал немалое облегчение, оказавшись на свежем воздухе. Тот мог заговорить даже глухого…

Ну а в Представительстве все было гораздо проще и несравненно эффективней: Краковяк прошел прямиком в сектор по связям с неприсоединившимися государствами, по выражению лица опознал коллегу и быстро нашел с ним общий язык, хотя формально и не раскрывал карт – все и так ясно.

Похищение комиссии было практически единственным делом сектора, где работало два человека, один из которых находился сейчас в отпуске в Европе. А по инструкции оставшийся не имеет права покидать рабочее место ни при каких обстоятельствах. Поэтому парень не стал вешать Ан-джею лапшу на уши и прямо сказал, что не в силах сообщить ничего нового. Что же касается СИАЯ-б, то от ее нынешнего руководителя лучше держаться подальше (больно склочный у него характер), зато идеальными партнерами в поисках могут стать биофизик Джим Трентон, ксенопсихо-лог Петер фон Peг и этнограф Санджай Шримавадар (если, конечно, он вернулся из экспедиции).

Пообедав в небольшом и довольно уютном китайском ресторанчике, Анджей вечером возвращался пешком в отель. Не дойдя до здания метров двадцать, он замер, услышав чей-то крик. Первый раз за целый день пребывания в Непале его что-то встревожило, насторожило.

Против всякой логики и здравого смысла Краковяк совершенно расслабился здесь, в Катманду. Он неторопливо шел по зеленым тенистым улицам и улыбался предзакатному октябрьскому солнышку. Начавший остывать после дневной жары воздух в городе сейчас был просто бархатный, к тому же с гор подул свежий ветер, разогнав пелену смога. Лето передавало Анджею свой прощальный привет. Оно, уже похороненное в Нью-Йорке, снова вернулось к нему здесь – оказывается, лето его жизни не умерло еще, а только притворилось. А ведь в этот самый момент за ним, почти не скрываясь, могли идти террористы, проследившие его путь от “Спичечного коробка”, или работающие на них местные полицейские.

И тем не менее Анджей закатал рукава, расстегнул ворот, подставляя лучам солнца руки, грудь и шею. Он старался ни о чем не думать, он довольно глубоко погрузился в прошлое, в недолгие периоды беззаботной жизни (обычно это бывало после экзаменационных сессий, когда у него оставалась пара свободных дней до возвращения на работу) и снова почувствовал, что у него еще может быть будущее…

Итак, кто-то кричал поблизости истошным голосом, и эйфория, охватившая Краковяка, рассыпалась всего несколько секунд. Анджей поднял глаза и увидел на карнизе четвертого этажа отеля “Пегас” мужчину в разорванной белой рубашке, со сдвинутым на бок полуразвязанным галстуком. Он кричал, раз за разом повторяя одну и ту же фразу, потом вдруг яростно взмахнул руками, словно хотел взмыть в небеса, и ласточкой полетел вниз. Тело с глухим звуком встретилось с мостовой.

Человек лежал, широко раскинув руки и обнимая землю. По асфальту растекалась лужа крови. Из дверей отеля выскочили престарелый швейцар, бой и несколько постояльцев. Они замерли на ступенях, увидев рядом труп.

– Что он кричал? – спросил Анджей у швейцара. Тот не сразу понял по-английски, потом ответил, запинаясь:

– Это не я. Не я. – И пошел вызывать “скорую”.

52

По сообщению корреспондента “Интернейшнл Геральд Трибьюн”, международным скандалом закончился прием, устроенный для дипкорпуса премьер-министром Объединенных Индуистских Штатов господином Манапуром по случаю Дня восстановления государственности.

В самом разгаре приема посол США Майкл Лоури остановился посреди зала – совсем рядом от “шведского” стола—и неожиданно для всех начал раздеваться. Никакие уговоры не помогали, и опытный пятидесятитрехлетний дипломат, имеющий великолепную репутацию, в конце концов разделся догола. Сотрудники посольства лишь силой сумели увести его из здания.

Глава одиннадцатая

10 ОКТЯБРЯ

53

ПРИМАК (3)

– Господин генерал! К нам направляется парламентер!

Примак слушал и не слышал своего адъютанта. “Кровь, всюду кровь… Все разом переменилось – сначала у меня украли победу, а теперь и…– Он не смог докончить свою мысль. Стоящий в дверях майор – как кость в горле. – Надо ему что-то сказать, но вот что?”

Два дня назад разведка донесла, что на противоположном берегу реки Хадры собираются пришедшие без какого-либо скарба огромные толпы мирного населения – по виду горожане. Размещаются прямо в саванне, без палаток, под открытым небом – мужчины, женщины, дети, старики. Греются у костров, сидят на земле, чего-то ждут.

Потом подъехали полсотни армейских полевых кухонь, началась раздача бесплатной похлебки, но всем, понятное дело, не хватило. Впрочем, народ не роптал. К удивлению наблюдателей, обошлось без эксцессов: те, кому не досталось варева, молча разошлись. Кухни уехали.

Армейские части Народной Революции за рекой стояли прежние – изрядно потрепанная в боях бригада “Черная кровь” и батальон необстрелянных студентов-ополченцев из Кисангани. Пополнение не подходило, свежие войска – тоже.

Уже тогда Примак почувствовал неладное, решил удвоить посты, выдвинуть вперед пикеты, создать мобильные огневые группы. А потом приказал полковнику-французу – вопреки запретам Генсека ООН – возобновить авиаразведку вражеской территории глубиной в триста километров.

Ооновские самолеты никто и не думал сбивать, они преспокойно фотографировали прифронтовую полосу. Вскоре поступили и затребованные по линии Совета Безопасности снимки с военных спутников США и России. Колонны людей протянулись по всем дорогам северных, центральных и восточных районов ТАР, вытекая из городов. Они либо рассеивались по сельской местности, либо направлялись к государственной границе, служащей сейчас линией разграничения противоборствующих сторон. К фронту шли и войсковые части, но только очень маленькими группами – обычно повзводно или поротно. Дураку было ясно: назревает грандиозная провокация, и Хабад заблаговременно готовится к ответному удару, выводя из городов мирное население и рассредоточивая армию.

На следующий день численность скопившегося за рекой Хадрой народа превысила двести тысяч человек. Люди продолжали прибывать. Вечером с того берега стал доноситься стук топоров и визг пил. Была на корню срублена близлежащая роща и разобраны все постройки на полосе шириной в три километра.

Такая же ситуация сложилась почти на всей линии Северного фронта – вплоть до реки Кагера. Общее количество собранного Хабадом мирного населения достигло миллиона.

Примак переговорил по спецсвязи с Равандраном. Тот посоветовал предупредить Хабад а о последствиях провокации. Международный суд в Гааге только в этом году приговорил к повешению более десяти военных преступников, правда, семь из них – заочно…

Генерал-лейтенант был более чем уверен: подобного рода угроза абсолютно не подействует на диктатора, но все же связался по специально проложенному неделю назад кабелю с командующим Северным фронтом Африканской Революции и потребовал передать Хабаду ультиматум ООН. Тот выразил недоумение такой постановкой вопроса, заверил Примака, что передвижения широких масс трудящихся есть не что иное, как подготовка к всенародной кампании по сбору второго урожая сорго. Командующий миротворческими войсками в Восточной Африке молча выслушал его, с запинкой выругался по-английски и в удовольствие – по-русски, а затем зачитал свой ультиматум. Командующий Северным фронтом обещал немедленно передать “официальную часть” Лидеру Революции. На том и распрощались.

А сегодня рано утром (точнее, в пять тридцать) Началось… Левый берег Хадры затопила толпа гражданских. Ха-бад построил свой план на том, что ооновцы не станут открывать огонь по женщинам и детям. Вскоре река уже кишела переправляющимися на правый берег людьми. Среди них совсем не было военных.

Хлынувшая толпа волокла лодки, наспех сколоченные или связанные плоты, бревна, доски. Те, кому не хватило плавсредств, поплыли так. Вода буквально закипела от тысяч тел. Многие тонули, не умея плавать или обессилев от многокилометрового перехода и отсутствия еды. Лодки сплошь и рядом топили 'пловцов – людей было просто не обогнуть. Барахтающаяся, плывущая, гребущая живая масса накатывалась…

Солдаты войск ООН стреляли из пулеметов в воздух, пускали сигнальные ракеты над головами плывущих, пытаясь остановить их, но тщетно.

На такой случай у Примака был разработан сценарий действий, однако реальность опрокинула скрупулезно разработанный Пятачком план, превратив его в пустую бумажку. Нормальные люди просто не могли так смело, безоглядно и даже ожесточенно идти на явную гибель, бросаться на укрепленные позиции, не обращая никакого внимания на оглушительную стрельбу, ослепительное полыханье ракет и даже на первые смерти, обрушившиеся на них на правом берегу Хадры. И самое удивительное: никто не гнал людей силой. Значит, атаку нельзя было остановить, сметя огнем заградотряды, стоящие за спинами наступающих.

Итак, первые группы жителей ТАР выбрались на густо заминированный берег и начали гибнуть десятками и сотнями. Народ валил вперед, карабкался вверх по глинистым откосам, срывался, снова начинал взбираться и рано или поздно погибал – кого-то разрывало в клочья, другие же медленно истекали кровью, потеряв при взрыве ногу или получив осколок в живот.

Гребцы, выгрузив своих пассажиров, даже не пытались развернуть лодку или плот и сделать новый рейс. Они тут же забывали об оставшихся на другом берегу и вместе со всеми бежали вперед…

Поразительно, но, идя на прорыв, толпа издавала совсем мало звуков: только яростное пыхтенье, натужный рык да стоны и хрипы раненых. Не было ни криков, ни призывов. Примак вдруг понял, что напоминает ему это наступление: неостановимый марш по джунглям рыжих муравьев-убийц. Те, кто сумел прорваться через первую полосу минных полей, напоролся на проволочные заграждения. Они тоже не смогли остановить людской напор. Столбы вскоре были повалены, и народ пошагал через опутавшую землю колючую проволоку по телам убитых и искалеченных. Дальше снова было минное поле, а потом – вал из спиралей Бруно. Командиры бригад по рации и телефонам терзали Примака, требуя приказов, запрашивая о своих дальнейших действиях.

– Огня не открывать! – только и кричал в микрофон генерал-лейтенант.

Зато он уже давно дал распоряжение начальнику разведки: “Только высадятся, возьми пяток “языков”. И ко мне, сюда!” Потом последовал еще один приказ – на сей раз командиру авиационного полка:

– Авиацию – в воздух! Атакуйте всеми средствами малые группы и одиночные машины. Особо – перевозящие плавсредства, самоходные понтоны, амфибии и инженерную технику. По возвращении на аэродромы заправляться, пополнять боезапас и снова в бой!

А затем Примак отдал приказ отвести артиллерию и бронетехнику на запасные позиции – они не должны попасть в руки Хабада. На этом распорядительная деятельность была завершена. Больше генерал-лейтенанту нечего было сказать своим людям.

Ежеминутно поступали донесения из бригад: такие-то укрепления захвачены, столько-то наступающих погибло. Особенно тяжкое положение складывалось там, где позиции противников не разделяли естественные преграды. Потом пошли сводки от авиаторов. Тут можно было услышать об уничтожении хоть каких-то сил неприятеля. Но успехи оказались мизерными – боевики ТАР рассредоточились по всей стране, а техники у Хабада и так почти не осталось после победносного наступления войск ООН.

Солнце ослепительно сияло на абсолютно прозрачном небе. Даже в тени стояла невыносимая жара. Жужжали огромные наглые мухи– тучами слетались к реке. Потные, изнемогающие от этого пекла солдаты прятались от солнца в тени палаток и под тентами. Уже никто не мог смотреть в бинокли или стереотрубы на то, что происходит на берегу Хадры. Невыносимо… Нервное напряжение в ожидании неотвратимой катастрофы охватывало одного бойца за другим, и офицеры были не в состоянии приободрить своих подчиненных.

– Господин генерал! – голос адъютанта вывел Примака из прострации. – Правительственная связь.

На экране видеофона появилось лицо Равандрана.

– Что у вас происходит?

– Хабад погнал на наши позиции миллион мирных жителей. Похоже, они наглотались какого-то наркотика…

– Жертвы большие?

– С нашей стороны – два экипажа бомбардировщиков. У них погибли тысячи, точнее подсчитать невозможно. Огня мы пока не открывали…

– Вы хоть понимаете, какой будет международный резонанс! – Генсек, казалось, был больше разозлен, чем испуган.

– Да.

– Сделайте что-нибудь! Вы обязаны что-нибудь придумать…– Старик замолчал, начал судорожно вытирать пот со лба.

– Мы предприняли ряд мер, но пока безрезультатно. – Командующий войсками ООН в Восточной Африке из всех сил старался говорить спокойно. – Силовые методы только умножат число жертв. Эти люди начисто лишены страха.

– Оставить позиции никак невозможно. – Равандран вдруг перешел на сухой официальный тон. – Это крах всей миротворческой политики ООН. К тому же… Ведь они так могут дойти до… до самого Нью-Йорка!

– Мне не меньше вас жаль терять завоеванные с таким трудом позиции, но…– Генерал-лейтенант замолк. – Извините, господин Генеральный секретарь. Срочные донесения – я должен заняться войсками. Свяжитесь со мной через час…– И выключил видеофон.

“Языков” удалось взять, лишь оглушив этих некогда мирных жителей, – они дрались, кусались, царапались, будто дикие звери. Допрошенные ничего не стали скрывать, да им, собственно, особо и нечего было. Примака, по правде говоря, интересовал один-единственный вопрос:

– Что их гонит на смерть?

Оказывается, в пять часов утра в нескольких точках на берегу Хадры были включены установленные еще с вечера телемониторы, на экранах возникло лицо Хабада и из громкоговорителей далеко вокруг разнесся его голос:

– Хабад КОМАНДА! Переправляйтесь на тот берег! Атакуйте врага! Убивайте его! Гоните со святой африканской земли! Не останавливайтесь до самой ночи! А завтра с утра погоните его еще дальше! Революция победит!

После допроса пленных генерал-лейтенант решил, что надо попытать счастья – быть может, достаточно сказать: “Хабад КОМАНДА!”, а потом приказать наступающим остановиться и разом все закончится. Он так и сделал – по громкоговорящей связи. Не тут-то было! Люди, судя по всему, реагировали лишь на голос самого Хабада.

Тем временем наступающие, устилая трупами вторую полосу минных полей, вышли на нескольких участках к спиралям Бруно и теперь десятками бросались на проволоку, создавая живые мосты. Это было безумие… А за спиралями – уже первая линия окопов, русские парни с “никоновыми” в руках.

Некоторые офицеры, не выдержав напряжения, уже потеряли ощущение реальности. Одни бродили по позициям – молча или бормоча что-то несвязное, другие метались вдоль окопов, набрасывались на всех, кто под руку попадется, третьи застывали с каменными лицами, ни на что не реагируя, четвертых же охватывал истерический смех, грозящий передаться окружающим.

Примак, узнав об этом, тут же распорядился отправить заболевших в тыл и срочно выдать личному составу по сто граммов водки.

– У тебя есть хоть одно дельное предложение? – обратился командующий к своему начштаба.

“Пятачок” был совершенно уверен, что Игорь рано или поздно непременно сделает гениальный ход, и они выпутаются из этой передряги. Сейчас он старался не попадаться ему на глаза – подготавливал на всякий случай детальный план отхода. Но вот все ж таки взят за хобот… Начштаба с характерным звуком потер заросший щетиной подбородок и пробормотал:

– Знаешь… Есть. – Его неуверенность вдруг исчезла. – Пожалуй, это единственный шанс… Если толпу гонит именно телеобращение Хабада, нам кровь из носу нужна эта пленка. Задействуй войсковую разведку и коммандос. Высадим воздушные десанты в столице и крупных городах и одновременно захватим телемониторы на том берегу… А еще – немедленно вызвать сюда лучших психологов и спецов по гипнозу со всем оборудованием. Отправь за ними наши самолеты…

– Так…– Примак нервно забарабанил по столу. Отдавай моим именем приказы, а я пока свяжусь с Генеральным…

Переговорив с Равандраном и получив заверения, что ЮНЕСКО немедленно начнет готовить научную экспедицию, генерал решил снова обратиться к Хабаду. Теперь ему во что бы то ни стало нужно было выиграть время. Он повторно переговорил с командующим Северным фронтом Африканской Революции, потребовал незамедлительно прекратить военные действия и провести переговоры на высшем уровне. В противном случае он наносит массированный ракетно-бомбовый удар по всем хозяйственным объектам ТАР: сожжет бензохранилища, уничтожит энергостанции, заводы, плотины, водопровод, склады, мосты, железнодорожные станции и превратит страну в пустыню. Он кричал все громче и, кажется, сам уже поверил, что действительно превратит ненавистную ТАР во прах. Похоже, этот чернокожий “соратник” тоже поверил в реальность угрозы и клятвенно обещал связаться с Лидером Революции.

Через полчаса командующий Северным фронтом попросил пропустить на правый берег Хадры и другие участки прорыва телеинформационные группы под белым флагом. Он гарантировал, что гражданское население перестанет переходить линию разграничения.

Моторная лодка доставила на правый берег человек двадцать. Боевики бегом протянули кабель, у самой воды был установлен дизельный движок. Командовал группой светлокожий майор. Он явно не был похож на загипнотизированного. Вскоре над Хадрой загремел звучный голос Лидера Революции:

– Хабад КОМАНДА!

Тысячи людей, заполнившие захваченный берег, живым валом перетекающие через проволочные заграждения, замерли, а потом дружно устремились назад, к телемониторам, словно притягиваемые магнитом. Раздалось два или три взрыва – кто-то наступил на мину.

Через пару минут Хабад повторил:

– Хабад КОМАНДА! – и продолжал: – Остановитесь, соратники! Отдохните три часа, а потом снова вперед, в атаку!

Обессиленные люди в изнеможении усыпали берег, покрытый трупами и воронками. Вскоре уже было не понять, кто жив, а кто мертв. Через реку стали переправляться плоты с походными кухнями. Один из них перевернулся, натолкнувшись на плывущий ствол дерева, и кухня с шипением и бульканьем отправилась на дно…

– Господин генерал! К нам направляется парламентер!

– Подберите его с берега на вертолет – и прямо сюда, – распорядился Примак, взяв себя в руки. “Что же он уполномочен передать? И почему это нельзя было сказать по рации?”

Тут в комнату вошла целая делегация. Возглавлял ее начальник разведки. Его сопровождали четыре старших офицера – все из России. Примак хорошо знал каждого из них.

– Разрешите обратиться, господин генерал!

– Обращайтесь.

– Пока пленки на нашем берегу, надо их захватить. Не время играться, в офицерскую честь – речь идет о жизни сотен тысяч!

В душе генерал-лейтенант был почти согласен с ними: самые дорогие сердцу понятия ничто в сравнении с жизнью людей… К тому же, применительно к Хабаду и ТАР в целом говорить о чести просто смешно. “Но ведь Хабад все-таки остановил наступление, – думал командующий, – значит, у меня, Игоря Николаевича Примака, все еще сохранился имидж офицера, способного держать слово. Если даже смертельные враги считают, что я – человек чести…”

– Я принял к сведению ваши слова, – дернув щекой, механическим голосом ответил Примак. – Можете идти!

– Но… господин генерал! – воскликнул начальник разведки.

– Вы свободны! – на сей раз голос его был из стали. Примаку немалого труда стоило сейчас не заорать на подчиненных.

Они отдали честь и с мрачным видом удалились.

Переговорив с парламентером, доставившим личное послание Лидера Революции, Примак уже через двадцать минут отправился на встречу с Хабадом. Летел на своем личном самолете в сопровождении адъютанта, четырех охранников и парламентера. Встреча должна была произойти близ городка Дунгу – примерно в ста пятидесяти километрах от фронта.

“Пятачок”, боясь западни, категорически возражал против этой авантюры, но генерал-лейтенант был непреклонен.

– Мы должны встретиться. Другого такого случая больше не представится.

54

Из эссе Карла Лючи “О природе переселения душ”: “…Отчего душа человеческая столь сильно жаждет хоть бы ненадолго сменить свое обиталище? Она тяготится однообразием, ограниченностью, а порой и ущербностью своей конкретной телесной оболочки. Это так же очевидно, как и стремление грецкого ореха, повторяющего формою своей очертания людского мозга, покинуть тесную скорлупу и войти в плоть земли, оплодотворив ее собою…

Происходящие в последнее время случаи переноса душ из одного бренного сосуда в другой свидетельствуют не столько о катастрофически возникшей тяге личности к расширению своего жизненного пространства, сколько о жажде бегства из неприемлемого для нее, бесчеловечного мира. К сожалению, а может быть, и к счастью, душа, переселяясь, вовсе не выходит за его пределы – не покидает пространства ЗЛА. Оно только поворачивается к личности иными сторонами, открывает все новые и новые ипостаси кошмара…

Не происходит при переселении душ и выхода из фатально присущего современному человеку одиночества. То есть не реализуется извечная, я бы даже сказал, изначально присущая ему, как разумному виду, мечта. Меняя оболочки, душа вовсе не обретает своего “альтер эго”. Попадая в “сосуд” чужой плоти, душа может лишь играть некую навязанную ей роль, зарабатывать “очки” или же терять их для хозяина тела. Создается парадоксальная ситуация, когда каждый участник традиционного “треугольника” уже не является сам собой, а включает самостоятельные элементы…

Разъединенность душ в наше время достигла своего апогея, ибо неимоверно возросла разъединенность самого человечества, произошел распад единой общности хомо сапи-енс на огромное количество стратификационных групп, перманентно враждебных друг другу. Поэтому и свое личное “альтер эго” человек скорее всего обнаружит в чужеродной или даже аннигилирующей его среде, и судьба современных Ромео и Джульетты будет повторяться с неотвратимостью захода солнца.

При этом возможное слияние душ, обретение идеального состояния полного удовлетворения высших потребностей, то есть достижение окончательного равновесия явилось бы своего рода интеллектуальной, а затем и физической смертью человечества, этаким всеобщим переходом в нирвану. Ибо у единственной на свете личности не будет ни инстинкта продолжения рода, ни любви, ни ненависти, ни даже инстинкта самосохранения – быть может, единственного стимула к выживанию цивилизации.