Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вас зовут 'Четверть третьего'

ModernLib.Net / Слукин Всеволод / Вас зовут 'Четверть третьего' - Чтение (стр. 1)
Автор: Слукин Всеволод
Жанр:

 

 


Слукин Всеволод & Карташев Евгений
Вас зовут 'Четверть третьего'

      B. Слукин, Е. Карташев.
      Вас зовут "Четверть третьего"?
      СЛУКИН Всеволод Михайлович
      Карташев Евгений Ростиславович
      В биографиях этих авторов много общего, начиная с возраста, - и тому и другому по 29 лет. В. Слукин закончил Свердловский горный инстиТУТ- по специальности инженер-геофизик, в настоящее время работает в научно-исследовательском институте (г. Свердловск). Е. Карташев закончил Московский геолого-разведочный институт, инженер-геофизик; в настоящее время работает в научно-исследовательском институте (г. Москва). Оба увлекаются научной фантастикой.
      Впервые вместе в 1961 г. написали рассказ на конкурс журнала "Техника молодежи". Рассказ не выдержал конкурса, но, возможно, это обстоятельство и вызвало еще больший интерес авторов к научнофантастическому жанру. В 1963 г. журнал "Искатель" напечатал их первый рассказ "100% объективности". В. Слукин и Е. Карташев выступили с литературными пародиями и фантастическими юморесками в "Литературной газете" и газете "Вечерний Свердловск".
      Рассказ "Вас зовут четверть третьего?" публикуется впервые.
      1. ЧАСЫ СВЕТИЛИСЬ В ТЕМНОТЕ
      (рассказывает И. М. Никифоров)
      Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Вроде бы и не льет, просто висит в воздухе водяная пыль. А плащ насквозь мокрый.
      Лужи кругом, слякоть. Листья летят. Желтые, красные. Осенние листья. У нас, в Москве, наверное, уже все листья облетели.
      Березки стоят голые, а в Александровском саду дворники подметают лохматыми метлами пустынные аллеи.
      Такие бородатые дворники. Подметают, складывают сухие листья в кучи и жгут. Дым идет едкий-едкий... Скоро зима. Будут девчонки с ребятами ходить на каток в Нескучный сад. А завтра снова на работу... На чем я остановился?
      Да! Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Или я уже об этом говорил? И бегут, значит, девчонки на работу. У меня тогда работы не было... Совсем. Денег не было тоже. Я, собственно, и часы заложил потому, что денег не было. Ну, да об этом после.
      Шел, значит, дождь и все такое. Мне сказали, что в Бауэрсберге освободилось место судомойки в ресторанчике "К белому коню" и хозяин готов взять "перемещенного", потому что "перемещенным" можно меньше платить. Только ждать он будет всего сутки.
      Так что я должен был самое позднее к восьми часам вечера приехать в Бауэрсберг. Что? Почему я стал "перемещенным"? Это вопрос особый. Я лучше об этом когда-нибудь потом. Самое главное - это то, что я им стал, и обратно мне дороги нет. Ну, так вот. Я должен был приехать в Бауэрсберг не позднее восьми часов вечера. Осенью, знаете, темнеет рано.
      Я еще днем заложил часы, чтобы достать деньги на билет. До Бауэрсберга недалеко, но пешком все же не дойдешь.
      Когда я вышел из дома, было уже совсем темно и шел этот проклятый дождь. Плащ мой сразу промок. Я вскочил в автобус. Вид у меня, видно, был не ахти какой, потому что кондукторша участливо посматривала на меня, а потом предложила сесть на ее место. Я было отказался, но она меня все же усадила. Это было хорошо - ехать сидя. Тем более, что я два или три дня не обедал. В ресторане работать было бы хорошо еще и потому, что не нужно заботиться об обеде.
      А вы знаете, как это хорошо - не думать об обеде? Вы, наверное, об обеде думаете только в том смыслу, что приготовит на обед жена. Простите, у вас нет сигареты?..
      Итак, я ехал в автобусе. За окном плыли неоновые рекламы баров и яркие витрины магазинов.
      Возле баров толкались молодые люди, рассматривая афишки последних программ ревю. Девицы в фривольных позах, сетчатые чулки... Я когдато мечтал о такой жизни: каждый вечер ресторан, красивая девушка. Но я, кажется, опять сбиваюсь со своего рассказа.
      Автобус неожиданно остановился. Между мостом и Шлосскирхе, там есть маленькое кафе. Так вот, автобус остановился напротив этого кафе, и шофер стал копаться в моторе, а потом объявил, что машина дальше не пойдет, и пассажиры должны ожидать следующую. Все высыпали из автобуса. Я уже говорил вам, что я должен непременно быть в Бауэрсберге... В общем, выехать мне нужно с поездом восемнадцать-пятнадцать.
      А было уже оноло шести вечера. До вокзала от Шлосскирхе не очень далеко, и я пошел пешком...
      Когда я вбегал в вокзал, поезд трогался. Мимо проплыли светлые окна вагонов. Я остался на платформе. Сразу стало темно, только где-то высоко, почти в самом небе, светились вокзальные часы. Стрелка перескочила на следующее деление и будто закрыла мне семафором все пути в будущее. Почему-то стало безразлично.
      Нет работы, нет денег, нет родины, нет никого, ничего.
      Ничего? Зачем вообще все это? К чертовой бабушке! К черту этого хозяина в Бауэрсберге! К черту все рестораны мира! Вообще, весь мир к дьяволу!
      Я подошел к краю платформы. Внизу тускло поблескивали рельсы. Скоро пойдет поезд в другую сторону. Упасть прямо под колеса, чтобы больше ничего не слышать и не видеть.
      Я стоял так и думал, наверное, минут десять или пятнадцать, а может быть, и все полчаса. Не знаю. Было как-то легко-легко. Ног я не чувствовал. Головы не чувствовал. Даже есть не хотелось, как будто я только недавно съел пару боквурстов. Хороших горячих боквурстов с горчицей. Вы знаете, я уже привык к этим колбаскам.
      Неплохо. Только горчица к ним подается кислая и слабая. Не то, что наша, русская...
      Да, пока я вот так стоял, ко мне подошел сзади человек. Такой черный-черный. И одежда на нем черная. Это и был господин Шиндхельм, профессор Шиндхельм. Но я, конечно, не знал его и сначала было подумал, что это какой-нибудь агент или переодетый полицейский. Он и начал, как полицейский:
      - Что вы тут делаете? Кто вы такой?
      Я молчал. Он спросил снова:
      - Кто вы? Я наблюдал за вами целых двадцать минут. Если сказать по правде, вы мне не нравитесь. То, что вы опоздали на поезд,- еще не повод для самоубийства.
      Я молчал.
      Почему он подошел ко мне? Какое ему дело до меня? Следит за мной? На что я ему сдался?
      - Пойдемте, поужинаем,- вдруг предложил он.- Думаю, что после ужина смерть потеряет для вас первостепенное значение.
      - Спасибо, не голоден,- только и смог выдавить я.
      Он почувствовал по акценту, что я иностранец.
      Это было заметно по его чуть дрогнувшим векам, когда он услышал мой ответ. Но отношение его ко мне не изменилось. По крайней мере, мне показалось, что он даже более тепло повторил свое приглашение поужинать. Потом он взял меня под руку и повел к двери со светящейся вывеской "Митропа".
      - Спасибо,- прошептал я.
      - Спасибо будете говорить потом,- смеясь, ответил он.
      - Я не об этом, не об ужине...
      - А o чем? Ах, да... Ну, пойдемте, пойдемте...
      Он толкнул стеклянную дверь и вошел в зал.
      Почему-то заколебавшись, я остановился перед дверью и посмотрел на платформу. Дождь сыпал.
      Мокрый асфальт блестел, как начищенные ботинки. На платформе одиноко светился газетный киоск, да где-то в темноте высоко, как луна в небе, висел циферблат больших станционных часов. Было без четверти семь. Прошло всего полчаса с тех пор, как ушел поезд, надежды на мое маленькое благополучие. Жизнь могла несколько раз оборваться за эти полчаса.
      Вы знаете, жизнь ужасно непостоянная штука.
      Раз-два, чик-чик и все. Смерть гораздо постояннее. Если уж возьмет...
      - Пойдемте,- прикоснулся к моему плечу незнакомец.
      Я вздрогнул.
      - Что?
      - Пойдемте.
      - Прошло всего полчаса...
      - Да, всего полчаса,- ответил он.- А сколько же вы думали?
      - Не знаю. Мне показалось, что целая вечность...
      Мы оба подняли головы. Высоко в черном небе светились часы...
      2. МНЕ БЫЛ НЕОБХОДИМ ОБЪЕКТ...
      (рассказывает, профессор Оттокар Шипдхелъм)
      Вам интересно, как я встретился с господином Никифоровым? О, это обыкновенная история.
      В сущности, если бы я не встретил господина Никифорова, то, вероятно, нашел был кого-то другого. Господин Никифоров подходил для этих целей лучше всего: ослабленная воля, готовность ко всему, даже к самому худшему. Цинично?
      Если хотите, да. Но, после того, сколько я работал, сколько искал, почти нашел и... Я скажу, не хвастая, кроме меня еще никто не покушался так глубоко на человеческую природу. Создать искусственное чувство - чувство времени. Что?
      Вы говорите, что человек ощущает время. Не буду спорить, если "гомо сапиенс" видит смену дня вечером, а вечера ночью, то он не путает день с ночью. На то он и "сапиенс" - разумный.
      Но знаете ли вы, что в полярных областях младенцы в условиях незаходящего солнца путают день с ночью, то есть то условное время, которое мы устанавливаем по часам. С трудом удается приучить этих малюток к привычному для взрослых режиму, то есть несколько изменить установившийся ритм их жизни.
      Все же человек не ощущает время так четко, как свет, тепло, вкус, запах...
      Жизнь человека, я имею в виду биологическую жизнь, подчиняется определенному ритму. Сердце бьется в определенном ритме. Иногда немного чаще, иногда немного реже. Человек дышит, ест, переваривает пищу, спит. Все это чередуется в определенном порядке. Моргать глазами человек должен через некоторые промежутки времени. Даже во сне. Что? Вы не знали, что человек моргает во сне? Понаблюдайте за спящим. Да, да.
      Процессы, протекающие в мозгу, тоже имеют определенную частоту -10 герц. Это так называемый альфа-ритм. Кстати, о мозге.
      Знаете ли вы, что мы используем наш мозг очень нерационально, что если "мощность" мозга использовалась хотя бы на десять процентов, то человек мог бы выучить наизусть все 12 томов новой энциклопедии. Вообще, мозг - это такая машина, такая машина...
      Извините, вам, вероятно, неинтересно. Мозг - это моя слабость.
      Именно вот эта большая "емкость" нашего мозга и помогла мне выработать "рефлекс времени", разбудить шестое чувство, а может быть, и создать его вновь.
      Я, наверное, утомил вас своими сказками о мозге и времени. А вас, видимо, интересует больше дело господина Никифорова, но ведь вопрос о Никифорове нельзя отрывать от опытов "по "рефлексу времени". Расскажу вам о том, как мы встретились с Никифоровым.
      Тринадцатого ноября... Для меня число тринадцать счастливое, но для господина Никифорова...
      Впрочем, и для него тринадцатое не .было несчастным. Итак, тринадцатого ноября я должен был ехать в Бауэрсберг. Один из друзей сказал, что там я смогу найти себе пациента. Мне в то время необходим был пациент, вернее, объект для опытов по выработке "рефлекса времени".
      Я убедился, что никакого вреда для здоровья ни белым мышам, ни свинкам, ни кроликам, ни шимпанзе опыт не приносит. Но даже шимпанзе не мог мне сказать, чувствует ли он течение времени. Мне нужен был человек. Я искал объект всюду, но сотрудники относились к опытам довольно холодно, скептически. У меня даже была мысль подвергнуться опыту самому. Но здесь имелась другая трудность: за течением опыта я должен был обязательно следить объективным взглядом экспериментатора, не примешивая никаких субъективных факторов. Смог бы я сделать все это над собой? Вряд ли. Поэтому-то я и оказался на вокзале, но случайно (у меня отстали часы) опоздал на бауэрсбергский поезд.
      Я сидел на скамейке под навесом и ожидал поезда. Шел противный осенний дождь. Было сыро, но я, погруженный в свои мысли, не замечал ничего. "Нужно скорее заканчивать исследование, -думал я.- Иначе можно остаться без денег, с незаконченными опытами, с несбывшимися надеждами". Мне было очень жаль, что все те люди, с которыми я работал уже много лет подряд, на этот раз не особенно доверяют мне, не верят в успех работы, вообще в необходимость всего этого дела. Но, послушайте, эти опыты имели колоссальное значение как в философском аспекте, так и с точки зрения биологии, физиологии, кибернетики и, конечно, с практической стороны- ведь люди могли обходиться без капризного, ненадежного, зависящего от тысячи различных факторов механизма, называемого часами. Нужно было только использовать естественный ритм жизни организма и с помощью колоссального резерва емкости, которым обладает человеческий мозг, выработать у человека рефлекс времени, "установить стрелки" в этих живых часах и все. Опыты застряли на стадии "установки стрелок". Для этого нужен был объект иссле: дований.
      Итак, я сидел на скамейке под навесом, а на краю платформы прямо под дождем стоял какой-то странный человек. Он покачивался, иногда чуть не падал назад.
      Иногда его лицо попадало в полocкy cвeтa oт рeсторанной двери, и меня поражали пустые, как будто бы неживые глаза и необыкновенная бледность. Такое лицо и такой взгляд мне приходилось видеть лишь в домах умалишенных да у людей, испытавших сильнейший нервный шок.
      Сразу подумалось: вот идеальный объект для испытаний. Я уже говорил, что для опыта нужен был человек с ослабленной волей.
      Поэтому-то я и решился подойти к нему и предложить работать у меня. Даже хотел дать ему полуторную зарплату, лишь бы он только согласился. Но когда я подошел к нему ближе и увидел, что он голоден, морально разбит и готов ко всему, то сначала решил пригласить его поужинать. Это было самым верным средством завоевать расположение человека.
      8. СКАЖИТЕ, СЕОЛЬКО БУДЕТ ТРИЖДЫ ТРИ
      (рассказывает И. Ж. Никифоров)
      "Дважды два - четыре, трижды три - девять".
      Он извел меня своей арифметикой. Какого черта он ко мне привязался? Пристает с идиотскими вопросами. Посередине разговора вдруг предлагает три раза стукнуть по столу костяшками пальцев через равные промежутки времени. Или вдруг спрашивает: - Скажите, а бывает тридцатое февраля? Кстати, сколько будет шестью шесть?
      - Тридцать шесть,- буркаю я в ответ.
      И все в таком же духе. Мне просто-напросто захотелось взять со с-ола тарелку и надеть ему на голову. Он, казалось, не замечал моего состояния. А я, что было сил, сдерживался.
      Как раз тогда, когда я уже чуть было не сорвался, он вдруг спросил:
      - Почему вас не удивляет то, что я задаю такие странные вопросы? На вашем месте я давно бы уже возмутился.
      - Только что собирался это сделать,- снова буркнул я.
      - У меня есть к вам деловое предложение,начал он серьезно.Все это время я испытывал вас. Элементарные вопросы, но я выяснил ваши способности, вернее, возможности и хочу пригласить вас работать у меня...
      - Согласен,- перебил я его.- Плата?
      Он как будто не заметил.
      - Я заведую лабораторией мозга в одном из научноисследовательских институтов. Занимаюсь очень интересной проблемой. Мне нужен объект для исследований. Пациент. Пошли бы вы ко мне?
      Я хотел согласиться. Но потом меня забрали всякие мысли: "Что это профессор (он представился мне еще в начале ужина), руководитель лаборатории ходит по вокзалам, ищет себе пациентов? Неужели для такого дела он не мог послать сюда парочку помощников?
      Может быть, он такой же профессор, как я - прима-балерина.
      Не нужен ли я ему для какого-нибудь темного дела? Или пусть он даже профессор. Исследует чьи-то там мозги. Но при чем же тут я? Так я и дам ему ковыряться у себя в черепной коробке.
      Жить мне, что ли, надоело? (Я уже совсем было забыл, что буквально час тому назад думал о смерти). Профессор, или как его там, ждал, не торопя, не высказывая ни малейшего нетерпения.
      Казалось, ему было все равно, соглашусь я или нет. Черт возьми! Но мне-то было совсем не безразлично! Я не мог не согласиться. Мне ничего уже больше не оставалось делать. Только после того, как профессор услышал мой ответ: "Ладно? Идет!", я увидел, что он тоже волновался, боялся услышать отказ и все такое.
      И вот, значит, я сказал: "Ладно! Идет!". Oн сразу же подозвал официанта. Расплатился. Мы побежали к такси
      Профессор торопил шофера, и машина мчалась по ночному городу со страшной скоростью, пугая одиноких прохожих. Миновав центр, мы поехали по зеленыы улицам-аллеям Тирвальда. Вы ведь знаете этот район, где живут здешние богатеи, аристократы, хозяева и прочая сволочь. Извините, я немного волнуюсь.
      Я не любил Тирвальд. И это несмотря на то, что здесь было больше всего зелени в городе. Несмотря на то, что здесь были самые красивые дома.
      Надо сказать, прекрасные дома. Не любил за то, что вся здешняя буржуйская сволота сладко ела, сладко пила и жила в этих изумительных модерных домах, ездила в шикарных модерных ?лашинах и все такое.
      И я, значит, подумал сначала, что этот профессор, или как его там, тоже живет в Тирвальде, и разозлился.
      Нет, это совсем не потому, что мне не хотелось жить в красивых домах, есть, пить, гонять на авто. Нет. Я не прочь бы заняться всеми этими делишками. Но я был рабочим, был безработным, был... a кем я только не был! Я вкалывал, а эти с девчонками мчали по автостраде на озера или к морю. Я вкалывал, а они...
      Зависть, скажете вы. Нет, мне кажется, это была не зависть.
      Это была ненависть. Мне раньше долбили о классовой ненависти.
      Я только ухмылялся. Какая там может быть ненависть! Такие же люди: один удачливый, другой - нет. Теперь я ненавидел богатых всей душой...
      Но мы проскочили Тирвальд и выехали на шоссе к Лауэну. Я хотел спросить, долго ли нам еще ехать, но как раз в это время машина остановилась.
      За забором среди зелени виднелась небольшая вилла. Цветы, подметенные дорожки, в глубине сада гараж. Стена виллы обвита плющом. Неплохо. Конечно, не Тирвальд, но все-таки... Нет, положительно, мой профессор по мозгам, видимо, не зря раскидывает ими. Если только он не жулик какой-нибудь и не содержатель притона...
      А, черт с ним! Пусть он хоть черт с рогами!
      Мефистофель! Я и то бы ему запродался. -Голод не тетка. Есть такая русская пословица.
      Профессор расплатился с шофером и пригласил меня войти.
      - Фрау Гросс! - крикнул он.- Два холодных ужина и бутылку вина.
      Мы поднялись наверх. Он показал мне маленькую комнатку на второмэтаже. (Я должен был там жить.) Потом повел в большую пристройкулабораторию, заставленную приборами, колбами, клизмами и какими-то большими ящиками.
      После этого мы спустились вниз в гостиную. Две тарелки с кружочками колбасы, масла и сыра, две рюмки, бутылка хорошего вина.
      - Вы живете здесь один?- спросил я.
      - Да... Собственно, не один. Мне во многом помогает фрау Гросс, моя экономка, она же лаборантка.
      -Разве вы работаете дома?
      - Мы с вами будем работать здесь и в лаборатории. Но больше здесь. Это не только мое личное желание. Это также желание и моих хозяев. И ваших хозяев тоже. Здесь есть несколько секретов фирмы и несколько научных -секретов. Завтра в институте вы должны будете подписать обязательство о неразглашении...
      Я выслушал эту тираду, и у меня засосало под ложечкой. В какую перепалку попал! В жизни я старался никогда не связываться с тайнами (а вдруг это военная тайна?), с обязательствами (не затянет ли меня это обязательство в кабалу на всю жизнь?) и все такое.
      Вот так и сидел я, тянул кислое вино, а у меня сосало под ложечкой. Но делать было нечего.
      Я уже дал согласие. Вдруг я вспомнил, что не спросил самого главного.
      - Скажите...а каков оклад?
      Профессор посмотрел на меня как-то непонимающе, будто я должен служить науке так, задаром, за здорово живешь и все такое.
      Я повторил вопрос:
      - Сколько мне будут платить?
      Профессор как будто очнулся.
      - Ах, да. Как же это я упустил...
      И назвал такую сумму, что я присвистнул. Он взглянул на меня:
      - Что, мало?
      - Да, нет... Немало. У меня еще столько не бывало за один раз.
      - Я забыл сказать, что питаться вам придется здесь. Фрау Гросс неплохо готовит. Разумеется, за некоторую плату.
      Я размечтался... Нужно попросить аванс и пойти купить костюм, хорошую новую рубашку, нет, лучше две. А еще лучше дюжину.
      Пару галстуков. Ботинки. Зажигалку-пистолет... Дальше зажигалки мои мечты в тот вечер не пошли.
      Профессор встал.
      - Хочу пожелать вам доброй ночи. Завтра в восемь завтрак. К девяти мы должны быть в дирекции фирмы...
      - Спокойной ночи! - ответил я.
      Перина была чересчур мягкой, одеяло чересчур теплым, простыни чересчур белыми. Мне снились в ту ночь ботинки и зажигалки. Много разных зажигалок: маленькие карманные, большие настольные, зажигалки в портсигаре и зажигалки с эмалевыми девицами на боках. Я схватил одну зажигалку и чиркнул ею. В пламени появилась ухмыляющая рожа профессора. Он орал мне:
      - Сколько будет трижды три?!
      - Половина восьмого! - не моргнув глазом, ответил я.
      - Вставайте, господин Никифоров. Уже половина восьмого. - Фрау Гросс трясла меня за плечо. Так начался первый день моей работы у профессора Шиндхельма.
      4. МАУС, МАУС, КОМ ХЕРАУС!
      (рассказывает профессор Отпгокар Шиндхельм)
      После завтрака мы с господином Никифоровым отправились в дирекцию, где он подписал обязательство о неразглашении секретов и получил аванс. Затем поехали в институт. Мне нужно было успокоить моего пациента, убедить, что ничто страшное ему не угрожает. Я не мог бы работать с человеком, боящимся опыта. А господин Никифоров, действительно, побаивался, хотя старался внешне ничем это не показывать. С улыбкой он пересчитал деньги, сунул их в карман и сказал мне деланно бодрым голосом:
      - Ну, профессор, я готов. Теперь,- он похлопал по карману,хоть под нож. Рад быть жертвой науки.
      Меня несколько покоробили эти слова. Я совсем не собирался делать его "жертвой". Наоборот, мне казалось, что он станет первым из счастливейших людей - людей с искусственным чувством, чувством времени. Его нужно было обязательно успокоить.
      Я решил продемонстрировать ему несколько моих опытов с белыми мышами, постараться сделать это непринужденно, без нажима, чтобы он не заподозрил в этом какого-либо подвоха с моей стороны.
      Я долго не знал, как же называть своего пациента. Господин Никифоров? Слишком уж официально. Правда, тысячи моих земляков зовут друг друга именно по фамилии с приставкой слова - господин.
      Я спросил, как его имя. Он ответил:
      - Иван. А отца моего звали Михаил. У нас, русских, принято называть по имени-отчеству. Так вот меня зовут Иван Михайлович. Но вы меня можете звать просто Иван. Ваня.
      - О, это хорошо! Иван! - я почему-то очень обрадовался. На память пришли "Иваны" еще военных времен. Хорошо, что здесь только один этот Иван, а остальные там, на востоке.
      Я повел его в наш "зоопарк", как все называли комнату с клетками для подопытных животных.
      Говорят, русский ученый Иван Павлов, кстати тоже Иван, его я очень уважаю... Так вот, Иван Павлов поставил памятник собаке. Я бы поставил памятник белым мышам. Именно они помогли мне открыть "рефлекс времени". Мы пошли к белым мышам. Увидев меня, эти красавицы забегали по клетке, начали вставать на свои тонкие лапки, показывая розоватые брюшки. Никифоров засмеялся.
      - Мыши. Ха-ха! Когда-то в школе я учил такой немецкий стишок: "Маус, маус, ком хераус!" "Мышка, мышка, выгляни наружу!"
      Он снова нервно засмеялся, наклонился к клетке:
      - Маус, маус, ком хераус!
      Положительно, его нужно было успокоить. Я взял свою любимицу Ренату. Мышка с девичьим именем сидела у меня на ладони и крутила черным носиком.
      - Пойдемте, Иван, - потянул я Никифорова за собой в соседнюю затемненную комнату. В полумраке ярко светились красные и зеленые индикаторы работающих приборов, голубела шкала большого излучателя и прыгали светящиеся стрелки на кварцевых часах.
      Я посадил Ренату на металлическую пластинку, закрыл экранирующую сетку, соединил излучатель с автогипнотизером и часами. Тонкий, еле заметный луч света из излучателя постепенно двигался вдоль спины мышки к ее голове и затем, когда на экране электроэнцефалоскопа появилась линия с характерным пиком - "пиком", застыл в одной точке. Мышка сидела неподвижно. Как всегда, через шесть с половиной минут альфа-ритм мозга вошел в резонанс с ритмом часов и пик на экране начал пульсировать. Через пятнадцать минут я убрал излучатель. Пик на экране продолжал вздрагивать. Рената дергала черным носиком. Пик пульсировал. Я спросил Никифорова:
      - Ну, как вам это нравится? Вы поняли смысл работы?
      Иван ответил довольно неопределенно:
      - Интересно. А вот насчет смысла... Гм! Нужно подумать....
      - Что вам думать? - не понял я.- Теперь думать поздно. Вы уже согласились работать у нас.
      - Я не об этом,- прервал он меня.- Нужно подумать над смыслом работы. Очень интересно! - снова повторил он.
      Нет, он положительно нравился мне. Это Гитлер не любил, когда солдаты думали. Мне нравились мыслящие сотрудники. Хорошо, если он будет думать о работе. И таким образом быстрее войдет в курс дела, быстрее будут получены необходимые результаты. Конечно, если все будет в порядке, если все пойдет так, как нужно...
      Пик на энцефалоскопе пульсировал с такой же амплитудой, как и десять минут назад, когда начались колебания. Счетчик щелкал, отсчитывая колебания. Зазвенел звонок сигнализатора.
      Я включил свет и показал Никифорову запись энцефалограммы и отсчет с кварцевых часов.
      - Плюс-минус ноль секунд. Безошибочно.
      - Да, хорошо,- согласился Иван.- А зачем все это?
      - Как зачем? - я искренне удивился.- Вы хотите знать смысл работы? Попробуйте пофантазировать сами: ритм мозга - ритм часов... Вам это что-нибудь говорит? И уж если у этой жалкой мышки...
      Я показал рукой в сторону металлической пластины, где находилась Рената, и осекся... На широком черном чугунном листе лежало крошечное белое тельце моей любимицы. Я с криком бросился к ней. В чем дело? Какая ужасная нелепость!
      - Маус, маус, ком хераус! - вдруг пропел Никифоров и тихонько, боком-боком вышел из комнаты.
      Я рассеянно посмотрел ему вслед. Он медленно шел по коридору и вдруг, как бы сорвавшись с места, побежал к выходу.
      - Господин Никифоров! Иван! Иван!
      - Маус, маус, ком хераус!-донеслось до меня...
      3. И ОТ БАБУШКИ УШЕЛ И ОТ ДЕДУШКИ УШЕЛ...
      (рассказывает И. М. Никифоров)
      Профессор ехал в своей машине почти рядом со мной, изредка открывал дверцу, жестом приглашая сесть в автомобиль. Без шапки и пальто я бежал по улице. Дул холодный ветер, раздувал полы моего старенького пиджака. Я так и не успел купить себе новый костюм. Куда я бежал?
      А черт его знает. Куда-то бежал и все. На ходу сунул руки в карманы. Попалась пачка денег.
      Я вытащил ее из кармана и швырнул в сторону профессорской машины. Машина сразу остановилась, и Шиндхельм бросился вдогонку за этими цветными бумажками. Не знаю, собрал он их все или нет, но через несколько минут машина снова догналаменя. Я показал профессору кукиш. Он не понял: - Что вы?
      - Накося, выкуси! - крикнул я по-русски.
      - Господин Никифоров! Иван! Вернитесь!
      Я не отвечал. "Опель" обогнал меня и остановился чуть впереди. Профессор пулей вылетел из машины. Он открыл дверцу и без лишних слов втолкнул меня в автомобиль. Я упал на сиденье и несколько минут лежал, тяжело дыша. С непривычки. Давно я уже так не бегал! Потом сообразил, что он меня может сейчас отвезти в свою лабораторию, положить на чугунную плиту, опутать проводами, а потом со злорадством ожидать, когда на экране большого прибора зеленая линия замрет и выпрямится...
      - Ах ты, гад!-прошипел я и на ходу выскочил из машины...
      ...Очнулся я уже в лечебнице. Маленькая белая палата. Одна кровать. Полузанавешенные окна.
      Этакое кругом чистоплюйство. Дорогая, видно, лечебница. Как я их надул! Пусть лечат. Пусть! А платить будет Пушкин.
      Потом пришла сестра, сделала мне укол и снова укатилась. Я лежал, смотрел в потолок. Начал обдумывать план побега. Самое главное - это раздобыть одежду. А остальное приложится.
      Одно я уже решил твердо - профессор меня больше не увидит. Я ему не белая мышь. "Маус, маус, ком хераус!" Видали? Как говорит поэт, "лучше уж от водки умереть...", и все такое.
      Через несколько минут после ухода сестры появился профессор.
      Видно, она ему сказала, что я очнулся. Профессор сел на стул около койки, взял мою руку, пощупал пульс, потрогал голову, посмотрел на доску, где записывалась моя температура. Потом спросил.
      - Ну, как чувствуете себя, Иван?
      Я молчал, с неприязнью разглядывая его.
      - Теперь уже все в порядке,- продолжал он.- А было очень плохо. Воспаление легких. Фрау Гросс просидела около вас два дня. И еще двое суток дежурила вот эта милая девушка.
      Он показал на заглянувшую в комнату молодую сестру. Она улыбалась. Я мельком взглянул на профессора. Он тоже улыбался.
      Прямо цвел. Блестел, как медный пятак.
      - Знаете, Иван, почему погибла Рената? - спросил он.
      - Не знаю никакой Ренаты и знать не хочу.
      Он рассмеялся.
      - Рената - это белая мышь, которая погибла во время опыта. Так вы знаете, почему она погибла?
      - И знать не хочу,- повторил я упрямо.
      - Я виноват в этом. Какая глупая случайность. Я забыл выключить ток, и экранирующая сетка над металлической плитой оказалась под напряжением.
      Час ст часу не легче!-подумалось мне.- Одно дело - умереть во имя науки, черт возьми! И совсем другой коленкор, если тебя шлепнет током, как какого-нибудь бандита на электрическом стуле. И все по милости этакого рассеянного болвана. А теперь он счастливо смеется. Потом, когда мои останки выкинут на помойку, он через несколько дней счастливо заржет: "Эврика! Нашел! Этот тип умер от того, что я забыл вынуть из его черепа нержавеющий скальпель! Какая рассеянность! Надо быть в следующий раз внимательнее. Так-то!"
      - Нет, вы подумайте, Иван! Какая глупая случайность! - снова донеслось до меня.
      Я отвернулся к стене. Профессор еще раз что-то говорил, но я вдруг уснул. Проснулся почти через сутки. В палате было очень светло. Светило солнце, небо было голубое - явление не частое в ноябре. Стало как-то хорошо, спокойно. Даже профессор с его мозговыми извилинами перестал меня волновать, и все такое. А он, профессор, тут как тут.
      - Ну, как дела, Иван? Вы, кажется, поправляетесь. Температура почти нормальная. Но полежать еще придется. Все-таки воспаление легких- не шутка, да и ударились вы сильно, ведь машина шла быстро. Нужно полежать. А потом начнем опыты.

  • Страницы:
    1, 2, 3