Особый отдел (№2) - Вурдалак

Слушая гудки в трубке, он провел рукой по заросшему щетиной лицу. Цинка била дрожь: свежий ветер с моря, влетая через окно, забирался под одеяло и осушал ночной пот. Порывшись в карманах рубашки, наброшенной на спинку соседнего стула, Чандлер обнаружил, что у него опять кончились сигареты.

На звонок ответил приветливый деловитый голос.

Цинк заказал:

– Кофе. Черный. И пачку "Бенсон и Хедж".

Он повесил трубку и вернулся к балкону.

Ветер с залива ударил ему в лицо, ожег холодом до слез. Цинк прищурился от яркого солнца и велел себе расслабиться. Тело одеревенело, мышцы ныли от чересчур долгого сна, но несмотря на столь затяжной отдых, инспектор Чандлер не чувствовал себя бодрым и свежим.

За Внутренней Гаванью сверкали снежные шапки величественного Берегового хребта. Утреннее солнце прорывалось сквозь низкие тихоокеанские тучи, расплескивая по Лайонс и Сайпресс-Боул медь и золото, и высоко на ледяных склонах вспыхивали и искрились ярчайшие блики.

Серо-зеленую морскую гладь у подножия гор морщила рябь; лодки покачивались на зыби, как хэллоуиновские яблоки в бочонке.^[11] Застыл, перешагивая через узкое устье бухты, мост Лайонс-Гейт, Львиные Ворота, одной ногой на Северном берегу, другой – в парке Стэнли.

Громкий стук в дверь оторвал Чандлера от созерцания.

Цинк снимал этот номер в качестве богатого транжиры. Именно сюда в первый раз звонили "Охотники за головами", поэтому, несмотря на уверенность в том, что за дверью официант, он, памятуя о событиях субботнего вечера, решил: осторожность не помешает.

Прикрывая одеялом пистолет, Чандлер открыл дверь и отступил в сторону от наиболее вероятной траектории выстрела.

Поверх серебряного подноса с кофе и сигаретами на него взглянул прыщавый юнец:

– Ваш завтрак, сэр.

"Сторонний наблюдатель, – думал Цинк. – Вот кто я. Мне кажется, жизнь напролет я гляжу на происходящее со стороны".

Он пустил душ на полную мощность и закрыл глаза.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

"У твоего напарника Эда был выбор. Он знал, чем рискует, когда шел служить в полицию. А какой выбор был у Дженни? Ты припер ее к стенке".

– Ты... ты легавый!..Господи Иисусе!

– Тише, Дженни. Если нас услышат, несдобровать тебе. Не мне.

– Легавый! – прошептала она. – О боже!

– Можно подумать, ты никогда раньше не попадалась.

– Так – ни разу.

– Век живи, век учись.

– Цинк, ради Бога, не позволяй...

– Заткнись и слушай. Выбор у тебя простой. Либо я сейчас арестую тебя, Дженни, и ты будешь в камере сперва загибаться от кумара, пока у тебя кишки глоткой не выйдут, а потом год, два, три тосковать по игле. Либо я отпускаю тебя, и ты работаешь на нас. Будешь паинькой, сможешь выйти сухой из воды. Но попробуй меня наколоть, и я пущу слушок, что Дженни Копп ссучилась по доброй воле.

– Ты... ты не сделаешь этого.

– Ты уверена?

– Что-то мне нехорошо, – выговорила Дженни, отворачиваясь. Ее вырвало прямо на пол кафе. Чандлер поднялся и вытолкал ее за двери.

– Цинк, мне надо с тобой повидаться. – Это уже неделю спустя. В канун роковой субботы.

– В чем дело, Дженни?

– Я боюсь.

– Что, партия и впрямь приходит сего...

– Помоги мне, Цинк, пожалуйста!

И телефон умолк.

Бух!– час спустя Дженни Копп получает пулю в сердце. Из-за того, что – ну же, признайся – ты ее подставил.

Сперва Эд Джарвис. Теперь Дженни Копп.

Валяйся всю жизнь в дерьме – поневоле начнешь марать других.

Даже тугим струям воды не смыть вины.

* * *

8:43

Чандлер завтракал в захудалой грязной забегаловке возле здания службы общественной безопасности на 312-й Мейн.

В Ванкувере, в отличие от других административных территорий, полицейскую работу делает не КККП. Здесь есть собственный департамент полиции, собственные силы охраны порядка. Цинк ждал человека по фамилии Хоулетт, тянувшего лямку в отделе по борьбе с преступлениями против нравственности. Хоулетт обещал принести записи переговоров Хенглера.

Детектив опаздывал.

Ничто не действовало на Чандлера столь угнетающе, как утро, проведенное в районе притонов и ночлежек. За соседним столиком хриплым шепотом, едва слышным за шипением масла на кухне, переговаривались двое похмельных портовых грузчиков, один в охотничьей шляпе из шотландки, другой в бейсболке. Оба были в полупальто из плотного клетчатого драпа, с поясом и большими накладными карманами, и в башмаках с накладками из белого металла на носах. Обсуждалось спанье с бабами – "за", "против" и почем нынче это удовольствие.

Неподалеку, на другом краю ковра, черного от нанесенной с улицы грязи, сгорбился пропойца: небритое лицо, из-за сетки лопнувших кровеносных сосудов похожее на страницу атласа дорог, синие мешки под опухшими глазами, отвислые щеки. Пальцы в темно-желтых табачных пятнах разминали сигарету. Он ждал, когда наконец желудок будет в состоянии принять лосьон для бритья (флакон торчал из кармана). Лосьон назывался "Аква велва".

– Знаешь, зачем "Акву" выпускают трех разных цветов? – услышал Цинк. Один из грузчиков косился на флакон.

– Нет, – ответил другой.

– Чтоб алканы могли смешивать "Б-52".^[12]

За окном шумел дремучий лес разбитых надежд. Сразу за зданием суда, у дверей благотворительной организации, выстроилась вереница отверженных, закутанных в поношенные пальто с чужого плеча, – очередь за пособием. Усталый старик толкал по тротуару мимо здания службы общественной безопасности две самодельные тележки, заполненные всяким хламом, его земными сокровищами. Какой-то чудак на углу орал сам на себя.

– Еще кофе? – спросила подавальщица-китаянка.

Цинк кивнул.

Пока китаянка наполняла чашку, Цинк смотрелся в чайную ложечку. Отражение в вогнутом черпачке было перевернуто. "Как ты", – подумал он.

Грузчик за соседним столиком загадывал загадку.

– Какую рыбу ловят вдесятером на полсотни баксов?

– Ну? – спросил его друг.

– Блядюгу.

Дверь ресторанчика открылась, вошел мужчина, а за ним – двое тусклоглазых подростков с орущей стереомагнитолой. Из динамиков несся "Десперадо": "Иглз" настойчиво советовали Цинку, и вообще каждому живущему на свете, позволить кому-нибудь полюбить их, пока не поздно.

Хоулетт уселся за столик напротив Цинка (он походил на Роберта Митчема – сонный взгляд и все прочее, – только на руке недоставало двух пальцев) и сказал:

– Признаю, опоздал, но, ей-богу, я не виноват. Да чего там, сам знаешь.

– Конечно, – ответил Цинк.

Он посмотрел на папку в здоровой руке Хоулетта.

– Вот то, что удалось записать, вплоть до вчерашней ночи. В конторе у Хенглера, дома и в "Службе подкрепления фантазий" – это одно из его прикрытий.

Цинк взял папку.

– Спасибо.

– Может, объяснишь, чего это ты так воспылал к Хенглеру?

– Незаконченное дельце, – ответил Цинк.

* * *

10:59

В квартале от ресторанчика, в унылой небольшой комнате на Мейн-стрит Чандлер просматривал содержимое папки, которую вручил ему Хоулетт. Переговоры о продаже кино– и видеофильмов, об организации "поддержки фантазий" – и ни полслова о наркотиках.

Цинк положил папку и подошел к окну, смотревшему на подъезд здания суда. При водруженной над входом камере с телеобъективом, нацеленным на тротуар перед зданием, сегодня дежурил здоровенный детина лет под сорок по фамилии Карадон – длинные рыжевато-каштановые волосы, ухоженная борода и неискоренимое пристрастие к дрянной пище. Вытертый линолеум вокруг него усеивали пестрые обертки.

– Есть что интересное? – спросил Чандлер.

– Только черная шлюшка с неплохими буферами и очень даже недурственной кормой.

– А он не показывался?

– Пока нет, – ответил Карадон, и в эту минуту в комнату вошел третий мужчина.

В структуре Канадской королевской конной полиции существует несколько секретных подразделений. В частности, спецотделы "Н" и "Р" – ОсоН и ОсоР.

ОсоН расшифровывается как "особое наблюдение". Ядро отдела составляют десять специалистов по негласному надзору. Их речь пестрит выражениями вроде "агентурные подходы", "наружное наблюдение", "накрыть колпаком" и "работаем вариант "три машины". Здесь применяют методы ведения слежки, отшлифованные до тонкостей и опробованные британской, американской и израильской разведками. Однако люди из ОсоНа могли похвастать и особыми приемами – их вкладом в общее дело стало, например, использование компьютеров, радиомаяков, спутниковой ретрансляции, инфракрасной кино– и фотосъемки и биноклей со стабилизатором. Одного подозреваемого ОсоН нередко поручает сотне, а при необходимости и большему числу сотрудников. Билл Карадон был осоновцем.

В комнату же вошел сотрудник ОсоРа Кен Бенс – русый, голубоглазый и лопоухий добродушный северянин. Он вырос на Юконе, служил в Арктике и после переподготовки был направлен в Ванкувер. ОсоР, или "Особые методы расследования", – это электронные уши полиции.

– Чертова сырость, – сказал Бенс. – Окна из-за нее как запечатало, и от параболика никакого толку. Я пробовал найти укромное местечко внизу. Слишком рискованно, Цинк.

– Значит, перетопчемся, – ответил Чандлер.

– Что ты надеешься услышать? По-моему, эти пидоры на "Харлеях" – сявки. Тебе не кажется, что после субботней заварухи на бойне Хенглер ляжет на дно?

– Да, – согласился Чандлер. – Но он не обрубит свою последнюю связь с мотобандой, пока не убедится, что для нас он вне подозрений. Если он не хочет вылететь из дела, то ни за какие коврижки не похерит такой конец. Мыможем ошибиться раз, другой, третий. Он– только раз.

– Короче, чего делать? – Карадон не отрываясь смотрел в объектив камеры.

– Поймать парня в тот момент, когда он будет выходить из дверей. Если с ним выйдет адвокат Хенглера, пусть тоже попадет в кадр. Потом отправь наружку к дому Хенглера, к его видеостудии и к "Фантазиям". Фотографировать всех входящих и выходящих. И поставить телефон адвоката на кнопку.

Кен Бенс присвистнул:

– Это опасно, Цинк. Переговоры между адвокатом и его клиентами считаются конфиденциальными.

– Но не в том случае, если адвокат сам замешан в уголовщине. Кроме того, мне не нужны улики. Мне нужно нащупать след.

– Дело ведешь ты, – напомнил Бенс. – Если что, тебеотвечать.

– Попытка не пытка, – ответил Цинк.

Карадон вдруг резко выпрямился и запустил камеру:

– Вон они.

Чандлер навел бинокль на тех, кто стоял у подъезда городского суда. Один, в дорогой шубе из темной норки и норковой же шапке а-ля русский казак, держал затянутой в перчатку рукой адвокатский портфель. Второй, со стрижкой "ирокез", дрожал от холода в черной кожаной куртке.

Цинк видел, как шевелятся их губы, видел белый парок их дыхания. Видел щетину, отросшую на подбритых висках Ирокеза за время непродолжительного заключения, и очертания подвязанной руки под мотоциклетной кожанкой. Цинк, сторонний наблюдатель, наконец проник в их мир.

"Кто-то должен заплатить за смерть Дженни Копп, – думал Чандлер. – И, честное слово, Хенглер, я не понимаю, почему это должен быть только я".

Дичь

Англия, Лондон

Вторник, 7 января, 4:25

На полу подвала лежало полное собрание Г. Ф. Лавкрафта. Один том был раскрыт на "Зове Ктулху". Из-за закрытой двери-зеркала, ведущей в канализацию, тянуло слабым запахом крови и разлагающейся человеческой плоти. Гудел генератор, стены омывал голубой мерцающий свет телевизионного экрана.

Когда фермер, персонаж фильма Хичкока, распростерся в углу спальни, Вурдалак нажатием кнопки стоп-кадра остановил видеомагнитофон.

Подвальную стену за телеэкраном занимал коллаж из пятисот налезающих один на другой плакатов, кадров из фильмов и рисунков в жанре черной фантастики. В центре коллажа висела большая картина, изображавшая монстра с осьминожьей головой и массой скользких, холодных бахромчатых щупалец на месте лица – Великого Ктулху, вульвическое творение Лавкрафта, воплощение кошмара, преследовавшего писателя ночами, кошмара о матери, оскопляющей юного сына.

Подняв глаза к портрету Великого Ктулху, Вурдалак прошептал единственное слово: "Мама..."

* * *

7:11

Королевский адвокат Эдвин Чалмерс думал о своей любовнице, стараясь забыть о жене.

Думать о Молли удавалось без труда: последние восемь часов Эдвин провел с ней в постели, пил шампанское из ее пупка и глубокой ложбинки меж фантастических грудей и играл в десятки иных игр, рожденных восхитительно грязным, точно каирская сточная канава, воображением Молли. Однако позабыть о Флоренс было не так-то легко.

С первого взгляда на королевского адвоката Эдвина Чалмерса, худощавого педанта, становилось ясно, что он исполняет обязанности старшего юрисконсульта в адвокатской конторе, занимающейся весьма прибыльными гражданскими делами. Поверх костюма, купленного на Сэвил-Роу, на Эдвине было дорогое пальто от "Барберри", шею обнимало белое шелковое кашне, а крупную голову украшала норковая шапка, купленная в Москве.

Чалмерс предупредил жену, что обедает в Судебных Иннах,^[13] основанном в пятнадцатом веке питомнике адвокатов, если точнее, в Миддл-Темпл, и, возможно, задержится – но не настолько... И вот он стоял на набережной Виктории лицом к Судебным Иннам и спиной к Темзе, усталый, сильно под мухой, и тревожился, как бы Флоренс не заподозрила... нет, открыто не обвинила егов распутстве. Чалмерсу – адвокату и, значит, человеку, привыкшему ежедневно лгать, – сейчас, тем не менее, не шло в голову ничего, на чем можно было бы построить свою защиту. Поэтому, повернув прочь от высокой чугунной ограды Миддл-Темпл, он побрел по набережной, тщетно пытаясь придумать оправдание, которое Флоренс проглотила бы не поморщившись.

То, что он в стельку пьян, не облегчало задачу.

Небо на востоке зарозовело, и Лондон окрасился в цвет сверкающей бронзы. Справа от Чалмерса потоком расплавленного металла искрилась река. Впереди ослепительно сверкали Тауэр-бридж и купол собора Святого Павла.

Снег, выпавший в субботу, лежал на земле грязно-белыми островками. Однако слабые лучи утреннего солнца прогрели воздух, и почва задышала словно тысячью похороненных в ее толще замороженных легких, выталкивая на поверхность большие клубы тумана.

Чалмерс, погруженный в тревожные мысли, на заплетающихся ногах брел вдоль берега реки, то скрываясь в облаках тумана, то вновь появляясь и опять исчезая в сероватой пелене. Окружение было самое зловещее: слева к адвокату тянулись, чтобы задушить, узловатые голые ветви платанов, справа за ним безмолвно наблюдали чугунные змеи, обвившиеся вокруг фонарных столбов на подпорной стенке. Постукивание зонта Чалмерса по камням накладывалось на звук его неровных шагов.

Адвокат миновал черные громады корпусов и белые надстройки "Хризантемы" и "Президента", военных кораблей Ее Величества, пришвартованных у берега Темзы, и теперь, тяжело дыша, поднимался по пологому пандусу к мосту Блэкфрайерс, к его широким, приземистым красным быкам, к пролету белых решеток и ярко-синих арок, где катил двухэтажный автобус – прозрачный сквозной силуэт на фоне пылающего шара солнца.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.