Иван Грозный

В завещании Грозного упомянуто имя царицы Анны, получавшей крупный удел. У царя было две царицы по имени Анна. А.Л. Юрганов полагает, что царская духовная была составлена в 1577 — 1579 гг. и в ней упомянута Васильчикова, а не Колтовская.

Обратимся к фактам. В начале 1577 г. Иван IV пожертвовал монахам деньги «по Анне по Васильчикове свою государскую милостыню на вечной поминок». В монастырских вкладных книгах Анна фигурирует без царского титула, а в книгах Троице-Сергиева монастыря она записана не в список цариц, а в помяник Васильчиковых. На этом основании А.Л. Юрганов сделал вывод, что царь учредил поминание не жене Анне, а ее тетке — с тем же именем Анна Васильчикова. Пятый брак считался греховным, а религиозный царь «боялся обнародования своей греховности»; его вклады не по жене, а по тетке жены «показывают, на мой взгляд, силу влияния на царя его жены, Анны Григорьевны».

Знал ли царь заурядную дворянку — неизвестно. На каком основании он пожертвовал на нее неслыханную сумму в 850 рублей, — непонятно.

Право на титул царицы имели лишь законные супруги государя. По церковным правилам два последних брака Ивана IV были незаконными. Поэтому Анна Васильчикова и Мария Нагая могли фигурировать в дипломатических документах и церковных книгах без титула царицы. Этот факт не заключает никакой загадки.

Датировка, предложенная А.Л. Юргановым, рушится. Васильчикова умерла не позднее января 1577 г., и она не могла упоминаться как живая в завещании, будто бы написанном осенью 1577 — 1579 гг.

Грозный составил завещание по образцу духовных грамот отца и деда царя. Но было одно серьезное различие. Иван имел склонность к литературному творчеству, и под его пером завещание приобрело черты литературного сочинения. Добрую половину духовной занимает обширное введение с покаянием и поучением «чадцам».

Текст объединяет записи разновременного происхождения.

За введением следует традиционное начало завещания: «И Бог мира в Троице славимый…» Ниже следуют наставления сыновьям, в точности повторяющие завещание Ивана III. Младший брат должен «держать старшего в отца место», старший — держать младшего без обиды.

В литературном введении к завещанию сходные наставления приобретают иное звучание. Грозный не чувствует себя стесненным традицией, и его наставления производят впечатление взволнованной речи: «А ты, сыне мои Федор… во всем бы еси Ивану сыну непрекословен был так, как мне, отцу своему, и во всем бы есте жил так, как из моего слова».

Конец завещания носит традиционный характер и дословно списан с духовного завещания Ивана III. Государь наказывает удельному князю слушать брата своего старейшего, государства под ним не подыскивать, ни с кем на него не «одиначиться». Однако даже в этот традиционный текст царь внес поправку, соответствующую его характеру. Иван III угрожал ослушнику, что на нем не будет благословения Божьего и родительского. Царь завершал увещевания словами из Евангелия: «Аще кто не чтит отца или матерь, смертью да умрет».

Иван IV наставлял наследников чтить память родной матери и мачех: «А что по грехом, жон моих, Марьи да Марфы, не стало, и вы б жон моих Марью да Марфу, а свои благодатныя матери, поминали во всем по тому, как аз уставил…» Мария Черкасская умерла в 1569 г., Марфа — в 1571 г. Четвертая жена, Анна Колтовская, упомянута как живая.

Царское завещание заключало в себе пространное «исповедание», полное горьких признаний. Царь уподоблял себя всем библейским грешникам — от Каина до Рувима.

Последнее имя навело исследователей на любопытные размышления. При всем желании Иван никак не мог уподобиться Рувиму, «осквернившему отче ложе». Отсюда следует, что Грозный ограничился формальным покаянием во всех возможных грехах (Б.Н. Флоря). Так ли это? Иван был книжником, и потому его исповедь есть образец книжной мудрости. Важной особенностью православной книжности было говорение истины чужими словами. Библейские образы и цитаты обладали высшим авторитетом.

Ссылки не всегда точно подходили к случаю. Так было и с Рувимом, упомянутым всуе, не к месту.

Покаяние Грозного менее всего может рассматриваться как формальное. Иван был человеком глубоко религиозным и надеялся, что искреннее покаяние принесет ему спасение. А.С. Пушкин точно уловил эту особенность характера царя «с его душой, страдающей и бурной».

Роковые решения

Польско-литовское государство не примирилось с потерей Полоцка. Осенью 1564 г. король направил к крепости многочисленную армию. Русские полки были спешно стянуты к северо-западной границе. В это самое время Крымская орда, вероломно нарушив соглашение, вторглась в пределы России. Военные заслоны, стоявшие на Оке, не могли противостоять татарскому нашествию, но хан Девлет-Гирей не решился идти на Москву и свернул к Рязани. Гарнизон Рязани был немногочисленным, ее укрепления находились в плачевном состоянии. Случайно в окрестностях города оказался Басманов, отдыхавший в своем поместье. Наспех собрав вооруженную свиту, воевода напал на татарские разъезды, захватил «языков» и засел в Рязани. Все попытки врага взять крепость штурмом закончились неудачей. Крымцы поспешно отступили в степи.

Королевская армия, простоявшая в полном бездействии в нескольких верстах от Полоцка, ушла за Двину незадолго до отступления татар от стен Рязани. Нападения на русские границы были отбиты. Но военная тревога ускорила развитие кризиса в России. Москва понесла серьезное дипломатическое поражение, не сумев предотвратить объединение наиболее опасных противников. Отныне стала неизбежной война на два фронта. Прошло 15 лет с тех пор, как Грозный предпринял первый поход на Казань. С этого времени война не затихала ни на один год, принося беды народу и разорение стране.

В обстановке внешнеполитических неудач соратники царя настоятельно советовали установить в стране диктатуру и сокрушить оппозицию с помощью террора и насилия.

Но в Русском государстве ни одно крупное политическое решение не могло быть принято без утверждения в Боярской думе. Между тем позиция думы и церковного руководства была известна и не сулила успеха предприятию. По этой причине царь вынужден был избрать совершенно необычный способ действия. Стремясь навязать свою волю думе, он объявил об отречении от престола. Таким путем он рассчитывал вырвать у бояр согласие на введение в стране чрезвычайного положения.

Отречению Грозного предшествовали события самого драматического свойства. В начале декабря 1564 г. царская семья стала готовиться к отъезду из Москвы. Иван IV посещал столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей, он велел забрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую «святость». В воскресенье, 3 декабря, Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли сотни нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую «святость» и всю государственную казну. Церковные сокровища и казна стали своего рода залогом в руках Грозного.

Отъезду царя сопутствовали военные приготовления. Ивана сопровождали, во-первых, «бояре и дворяне ближние» и, во-вторых, выборные дворяне «изо всех городов». Им было велено ехать «с людми и с конми, со всем служебным нарядом».

Войско, сопровождавшее государя, было полностью вооружено и готово к военным действиям, дворян сопровождали боевые холопы («люди»).

Царский выезд был необычен. «Ближние люди», сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном неведении о замыслах царя и «в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведало куцы бяша».

Царский «поезд» скитался в окрестностях Москвы в течение нескольких недель, пока не достиг укрепленной Александровской слободы. Отсюда в начале января царь известил митрополита и думу о том, что «от великие жалости сердца» он оставил свое государство и решил поселиться там, где «его, государя, Бог наставит». Как можно предположить, в дни «скитаний» царь работал над завещанием и весьма откровенно объяснял причины отъезда из Москвы. «А что по множеству беззаконий моих Божий гнев на меня распростерся, — писал Иван, — изгнан есмь от бояр, самовольства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може, Бог когда не оставит».

Длительный и нередко кровавый опыт московских великих князей определил порядок, который должен был обеспечить решительный перевес сил на стороне государя в возможном конфликте с удельными князьями. Московские князья жаловали удельным князьям — членам династии — сравнительно небольшие города с округой.

Судя по черновику завещания, Грозный решительно порвал с традицией. Он решил разделить свое государство на две половины. На долю младшего сына Федора приходились города Суздаль с Шуей, Ярославль, Кострома с Плесом, Ко-зельск, Мценск, Волок Ламский, множество подмосковных сел. Младший сын получил удел, равный по территории европейскому королевству.

Вполне возможно, что идея раздела царства между наследниками восходила к тому времени, когда Грозный отвел царевичам «особный» двор в Кремле и приставил к ним бояр и особый штат слуг. Царское распоряжение об уделе Федора могло быть непосредственно заимствовано из завещания 1561 г. Но было ли оно при этом видоизменено — неизвестно.

Вопрос заключается в следующем. Какой характер должна была приобрести идея раздела в условиях опричнины?

В конце 1564 г. Грозный принял решение об отречении от престола. В трехсотлетней истории дома Калиты отречение было делом неслыханным. Опасность того, что Боярская дума примет отречение, была вполне реальной. Своеобразие момента заключалось в том, что самодержец отрекся от престола за себя, но не за своих сыновей — единственных законных наследников трона. Если бы Боярская дума приняла отречение, то главным претендентом на трон стал бы одиннадцатилетний царевич Иван. Монарх заблаговременно позаботился о том, чтобы наделить царевича функциями соправителя. Мальчику поручали дела, от его имени рассылали грамоты.

Видимо, государь длительное время размышлял, как закрепить царство за наследниками сыновьями, и в конце концов решил, что раздел огромной и слабо управляемой державы облегчит достижение поставленной цели. Заметим, что царь и его ближайшее окружение еще не обладали опытом опричного раздела России, а лишь размышляли над последствиями такой меры.

Проект отвечал политическим целям Грозного, ясно обозначившимся в 1561-1564 гг.

В соответствии с царским завещанием главные центры родовых наследственных земель суздальской знати должны были перейти не к старшему сыну, а к младшему царевичу и его мачехе. А именно: Суздаль с Шуей и Ярославль должен был получить Федор, а Ростов — жена Анна Колтовская.

Вдумаемся в смысл такого распоряжения. Фактически речь шла об изгнании князей Суздальских-Шуйских, Ярославских и Ростовских со службы в государевой Боярской думе и Государевом дворе. Единым махом царь намеревался перевести на службу в удельные княжества всю коренную суздальскую знать, исключая Стародубских князей. (Землевладение Стародубских подверглось наибольшему дроблению, что и определило их упадок.) На службу в удел определяли по традиции младших сородичей великих боярских фамилий. Удельная знать становилась как бы знатью второго сорта: удельным слугам закрыт был доступ к высшим постам в царских полках и государевой думе.

Распоряжение государя об уделах членов семьи носило реальный характер. Дьяки старательно пополняли соответствующие абзацы черновика. В раздел о передаче Федору Ярославля были включены сведения о вотчинах, конфискованных у князей («А которые есми вотчины поймал у князей Ярославских…»), в раздел о суздальских волостях — данные о волостях, селах, приселках и деревнях, конфискованных у князя Александра Горбатого в 1565 г.

Грозный успел приобрести достаточный политический опыт и понимал, что князья постараются отъехать из удела и вернуться на царскую службу. Чтобы предотвратить такой исход дела, он ввел санкции. Князьям Ярославским предписывалось «от сына моего Федора не отъехати к сыну моему Ивану и никуды. А кто отъедет от сына моего Федора куды нибудь, и земля их сыну моему Федору». Отъезд был запрещен под страхом конфискации родовых наследственных вотчин.

Волеизъявление о разделе государства монарх сопроводил важной оговоркой.

Наследник престола должен был выделить удел брату лишь после того, как сам «государства доступит». До той поры сыновья не должны были разделяться. «А докудова Вас Бог не помилует, свободит от бед, — наставлял отец сыновей, — и вы ничем не разделяйтесь, и люди бы у вас заодин служили и казна бы у вас заодин была, ино то вам прибыльняе». Итак, царевичи не должны были делить казну и войско, пока государство не будет «свобождено от бед».

При ближайшем рассмотрении можно заметить, что в завещании речь шла не столько о разделе царства, сколько о переходе России под совместное управление двух сыновей царя. Проект не был осуществлен, а раздел приобрел уродливую форму опричнины. Поучая детей, царь писал в духовной: «А всякому делу навыкайте, и божественному, и священническому, и иноческому, и ратному, и судейскому московскому пребыванию, и житейскому всякому обиходу». Государь поставил дела иноческие и священнические прежде дел управления. То была дань благочестию, а может быть, и нечто большее.

Наказ царя следует сопоставить с его обращением в Кириллов монастырь, когда самодержец устроил келью для себя, а позднее кельи для обоих своих сыновей.

Будущее представлялось самодержцу опасным и неопределенным. Иван заклинал наследников не забывать родителей, что бы ни случилось, «не токмо что в государствующем граде Москве или инде где будет, но аще и в гонении и во изгнании будете, во божественных литургиях, и в панихидах, и в литиях, и в милостынях к нищим». Изгнание — вот чего более всего боялся самодержец.

Текст завещания следует сопоставить с царскими приписками на полях Царственной книги. Летописное «Сказание о мятеже» дает возможность судить о том, какие чувства в душе царя посеял раздор с боярами на пороге опричнины. Описав «мятеж» бояр в дни его болезни в 1553 г., отказ от присяги наследнику, государь якобы обратился к крамольникам со словами: «Вы свои души забыли, а нам и нашим детем служити не хочете — и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах». Потом Грозный напустился с упреками на свою растерявшуюся родню — Захарьиных. «А вы, Захарьины, чего испужалися? — будто бы сказал он. — Али, чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего, да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Не надеясь на одних Захарьиных, царь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы:

«Будет станетца надо мною воля Божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где Бог наставит».

Обращение царя к Захарьиным менее всего соответствовало патриархальным временам правления Сильвестра, зато было исключительно злободневным в период, когда из-за боярского «самовольства» царь отрекся от престола.

После четырех лет «самодержавного» правления Грозный пришел к трагическому осознанию того, что он, боговенчанный царь, и дети, рожденные на троне, «ненадобны» более его могущественным вассалам.

Половину царского завещания составляли отеческие наставления, призванные уберечь наследников от собственных ошибок. Чтобы научиться повелевать подданными, надо знать, «как людей держать и жаловати и от них беречися и во всем их умети к себе присваивати», чтобы сами стали «своими государствы владети и людьми…ино вам люди не указывают, вы станите людям указывати».

Предостережения насчет советников, указывающих самодержцу, конечно же, имели в виду печальный опыт с Адашевым и Сильвестром. Более десяти лет он безропотно подчинялся авторитету наставников. Видимо, их он имел в виду, когда горько жаловался на людскую неблагодарность.

Завещание царя пронизано духом покаяния. «Главу, — писал монарх, — оскверних желанием и мнению неподобных дел, уста — разсуждением убийства, и блуда, и всякаго злаго делания, язык — срамословия и сквернословия, и гнева, и ярости, и невоздержания». Исповедание, обращенное равным образом к сыновьям и к Богу, государь завершал поразительным признанием: «Аще и жив, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднеиший и гнуснейший… сего ради всеми ненавидим семь…» Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные.

Совсем недавно боярин Курбский пенял царю на его чудовищную неблагодарность, сетуя на изгнание в дальние страны. «…Воздал еси мне злая за благие, — писал он Ивану, — и за возлюбление мое непримирительную ненависть…» Теперь совершенно тем же языком заговорил другой «изгнанник» — царь Иван. Ум покрылся струпьями, жаловался Иван, «тело изнеможе, болезнует дух, струпи телесна и душевна умножишася, и не сущу врачу, исцеляющему мя, ждах, иже со мною поскорбит, и не бе, утешающих не обретох, воздаша ми злая возблагая, и ненависть за возлюбление мое». Прошло несколько месяцев с тех пор, как Грозный бросил Курбскому горделивую фразу о вольном российском «самодержьстве». Теперь наступил жалкий фидал. Самодержец и помазанник Божий был «изгнан» от своего достояния своими холопами — боярами. Для человека, свято верившего в божественное происхождение своей власти, отречение не было фарсом. Иван IV пережил страшное нервное потрясение. У него выпали почти все волосы. Когда царь вернулся из Слободы в Москву, многие не могли узнать его, так он изменился. Как видно, жалобы на «изнеможение» тела, умножение струпий телесных и душевных не были простой риторической фразой.

Указ об опричнине

Укрывшись в укрепленной Александровской слободе, Иван IV направил в Москву гонца Поливанова с грамотами. Одну грамоту гонец вручил митрополиту Афанасию вместе со списком, «а в нем писаны измены боярские и воеводские и всех приказных людей, которые они измены делали и убытки государству его до его государьского возрасту…».

По существу, «список», присланный митрополиту, был посвящен в основном той же теме, что и летописные приписки и письмо царя Курбскому. В канун опричнины, когда старые вины бояр еще не были заслонены «великой боярской крамолой» опричных лет, вопрос об «изменах» бояр в малолетство Грозного приобрел злободневность, какой он не обладал ни прежде, ни потом.

Бояре расхитили государеву казну (в приписках такие упреки конкретно адресовались Шуйским), присвоили «государские земли» и пр. Едва царь соберется наказать виновных «по их винам», как все чины «покрывают» опальных (берут их на поруки).

В то время как члены думы и епископы сошлись на митрополичьем дворе и выслушали известие о царской на них опале, дьяки собрали на площади большую толпу и объявили ей об отречении Грозного. В прокламации к горожанам царь просил, «чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

Объявляя об опале власть имущим, царь как бы апеллировал к народу в своем давнем споре с боярами. Он не стесняясь говорил о притеснениях и обидах, причиненных народу изменниками-боярами.

Толпа на дворцовой площади прибывала час от часу, а ее поведение становилось все более угрожающим. Допущенные в митрополичьи покои представители купцов и горожан заявили, что останутся верны присяге, будут просить у царя защиты «от рук сильных» и готовы сами «потребить» всех государевых изменников.

При чтении официального отчета об отречении Грозного трудно избавиться от впечатления, что летописец преувеличил верноподданнические чувства народа, в едином порыве выразившего желание уничтожить всех, кто противился царю. Народу не за что было благодарить самодержца. Его царствование ознаменовалось бесконечными войнами и резким повышением царевых податей.

В Боярской думе оставался князь Александр Горбатый и некоторые другие бояре, не боявшиеся «прекословить» государю. Ввиду этого Иван IV после отречения испытал смертельное беспокойство. В январские дни он проявил малодушие.

Все знали, что Горбатому принадлежали лавры победителя Казани. Слава обеспечила ему авторитет в народе. Но противникам жестокого правителя не хватало единодушия. Из-за вражды со Старицкими князья Шуйский и Суздальские не желали видеть на троне князя Владимира. У многочисленной родни князя Владимира не было авторитетного предводителя, и они не могли преодолеть недоверия к Шуйским.

Царь избегал эксцессов на протяжении полугода, пока втайне готовил опричнину. Он усыпил подозрения недругов, для которых его отречение было полной неожиданностью. Благоприятный момент был упущен. Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречение Грозного, но вынуждена была обратиться к нему с верноподданническим ходатайством. Представители митрополита и бояре, не теряя времени, выехали в Слободу. Царь допустил к себе духовных лиц и в переговорах с ними заявил, что его решение окончательно. Но потом он «уступил» слезным молениям близкого приятеля, чудовского архимандрита Левкия, и новгородского архиепископа Пимена. Наконец в Слободу допущены были руководители думы. Слобода производила впечатление военного лагеря. Бояр привели во дворец под сильной охраной как явных врагов.

Вожди думы просили царя сложить с них гнев и править государством, как ему «годно». Ответная речь царя подробно изложена в записках опричников-иностранцев Таубе и Крузе. Сам по себе этот источник не внушает большого доверия. Но в нем фигурируют многие сюжеты, присутствующие в подлинном послании царя Курбскому.

Царь заявил боярам, что они и прежде пытались погубить славную династию и теперь ежечасно готовы сделать это. В словах Ивана можно усмотреть прямой намек на заговоры в пользу Старицких. Но имя удельного князя названо не было: прощение брата обязывало к молчанию. Как и в письме Курбскому, царь охотнее всего касался таких тем, как беззаконное боярское правление в годы его детства. В Слободе Иван IV выдвинул новые обвинения против бояр, отсутствовавшие в послании. Он заявил, будто после смерти отца бояре хотели лишить его законных прав и сделать своим государем выходца из рода Barbatto — князей Горбатых-Шуйских. И этих людей он ежедневно вынужден видеть в числе тех, кто причастен к правлению. Свою гневную речь Грозный заключил словами о том, что изменники извели его жену и стремятся уничтожить его самого, но Бог воспротивился этому и раскрыл их козни. Теперь он, царь, обязан принять меры, чтобы предупредить надвигающееся несчастье.

Присутствовавшие прекрасно уразумели смысл царской речи. Старшие Шуйские давно сошли со сцены, за исключением одного князя Александра Горбатого. Его-то и имел в виду царь, говоря о том, что принужден ежедневно встречаться с ним в своей думе. Правда, при регентстве Шуйских Горбатый подвизался на самых скромных ролях. Лишь при Адашеве Горбатый стал одним из столпов думы. Это и погубило его. Боярская дума не смогла защитить своего признанного вождя.

Когда царь под предлогом борьбы с заговором потребовал от бояр чрезвычайных полномочий, они ответили покорным согласием. Для выработки соглашения с думой царь оставил в Слободе нескольких бояр, а остальных в тот же день отослал в столицу. Такое разделение думы как нельзя лучше отвечало целям Басманова и других приспешников царя. На подготовку приговора об опричнине ушло более месяца. В середине февраля царь вернулся в Москву и представил на утверждение думе и Священному собору текст приговора.

В речи к собору Иван сказал, что для «охранения» своей жизни намерен «учинить» на своем государстве «опришнину» с двором, армией и территорией. Далее он заявил о передаче Московского государства (земщины) в управление Боярской думы и присвоении себе неограниченных полномочий — права без совета с думой «опаляться» на «непослушных» бояр, казнить их и отбирать в казну «животы» и «статки» опальных. При этом царь особенно настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В этом «тезисе» заключался, как это ни парадоксально, один из главнейших аргументов в пользу опричнины.

Правительство без труда добилось от собора одобрения подготовленного указа. Члены думы связали себя обещаниями в дни династического кризиса. Теперь им оставалось лишь верноподданнически поблагодарить царя за заботу о государстве.

Организованная по типу удельного княжества, «опришнина» находилась в личном владении царя. Управляла опричниной особая Боярская дума. Формально ее возглавлял удельный князь, молодой кабардинец Михаил Черкасский, брат царицы. Но фактически всеми делами в думе распоряжались Плещеевы (бояре Алексей Басманов и Захарий Очин, кравчий Федор Басманов) и их друзья (Вяземский и Зайцев).

В состав опричного «удела» вошло несколько крупных дворцовых волостей, которые должны были снабжать опричный дворец необходимыми продуктами, и обширные северные уезды (Вологда, Устюг Великий, Вага, Двина) с богатыми торговыми городами. Эти уезды служили основным источником доходов для опричной казны.

Финансовые заботы побудили опричное правительство взять под свой контроль также главные центры солепромышленности: Старую Руссу, Каргополь, Соль Галицкую, Балахну и Соль Вычегодскую. Своего рода соляная монополия стала важнейшим средством финансовой эксплуатации населения со стороны опричного правительства.

Опричная гроза

Царь забрал в опричнину Суздальский, Можайский и Вяземский уезды, а также около десятка других, совсем мелких. Уездные дворяне были вызваны в Москву на смотр.

Опричная дума во главе с Басмановым придирчиво допрашивала каждого о его происхождении, о родословной жены и дружеских связях. В опричнину отбирали «худородных» дворян, не знавшихся с боярами. Аристократия взирала на «новодельных» опричных господ с презрением. Родовитые немецкие дворяне Таубе и Крузе с пренебрежением отзывались об опричной гвардии, составленной из «косолапых и нищих мужиков», которые «были привычны ходить за плугом и вдобавок не имели ни полушки в кошельке». Опричников называли еще «скверными человеками».

Сам царь, находившийся во власти аристократических предрассудков, горько сетовал на то, что вынужден приближать мужиков и холопов. Впавшему впоследствии в немилость опричнику Василию Грязному он писал: «…по грехом моим учинилось, и нам того как утаити, что отца нашего князи и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды». Укомплектованное из незнатных детей боярских опричное войско должно было стать надежным орудием в руках самодержца. Известия об опричных «переборах людишек» способствовали возникновению историографического мифа о борьбе дворянства с боярством в XVI в. Царь Иван, писали современники, специально отбирал в опричнину «худородных» дворян, чтобы с их помощью разделаться с высокородной знатью. В действительности опричнина не привела к разделению высшего сословия на знать и низшее дворянство. Большинство мелких помещиков остались в земщине и терпели опричные злоупотребления наряду с прочими земскими людьми. Опричнина сохранила сложившуюся к тому времени структуру «служилого города». В опричнину были зачислены главным образом уезды с развитым поместным землевладением. Государев двор в XVI в. оставался оплотом привилегий дворянских верхов. Низшее городовое дворянство не имело такой единой для всей страны организации, как Государев двор, а потому было разобщено в большей мере, чем знать и высшее дворянство. Опричная реформа не привела к объединению низшего дворянства, а еще больше разъединила его. Опричнина сохранила деление дворян на «дворовых» и «городовых». Начальные люди опричнины и более знатные дворяне, принятые в «государеву светлость», составили опричный Государев двор. Подавляющая часть опричников служила в качестве городовых детей боярских поуездно.

О дворянском оскудении писал Курбский. Несомненно, к середине столетия в России появилось множество обнищавших, беспоместных детей боярских, которым приходилось пахать землю. О таких Таубе и Крузе писали следующее: «Если опричник происходил из простого рода и не имел ни пяди земли, то великий князь давал ему тотчас же 100-200 или 50-60 и больше гаков земли».

Опыт организации «тысячи лучших слуг» не был забыт. Тысячники были разбиты на три статьи: детям боярским высшей статьи полагалось 200 четвертей, третьей статьи — 100 четвертей. Опричники были разделены на четыре статьи. Беспоместным и «худородным» уездным помещикам четвертой статьи положен был оклад в 50-60 четвертей. Благодаря близости к особе царя опричники могли рассчитывать на быстрое продвижение по службе и, что особенно важно, на прибавки к поместным дачам и окладам.

Иногородние служилые люди, переведенные в опричные уезды, теряли старые поместья и получали новые в опричнине. В полном соответствии со старинными удельными традициями они сохраняли вотчины, оставленные ими в земской половине царства. Высланные из опричнины дворяне, по-видимому, такой привилегией не пользовались. Они утрачивали свои вотчинные владения, попавшие в удел. Местнические порядки отнюдь не были уничтожены в пределах опричного «удела».

Штаден писал, что «князья и бояре, взятые в опричнину, распределялись по ступеням не по богатству, а по породе». Карьера немца-опричника рухнула, когда выяснилось, что он не вышел породой, а кроме того, проявил себя с худшей стороны на службе.

При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, обещал, что не будет молчать обо всем дурном, что узнает.

Удельные вассалы царя носили черную одежду, сшитую из грубых тканей. Они привязывали к поясу у колчана некое подобие метлы. Этот отличительный знак символизировал решимость вымести из страны измену.

Сохранились свидетельства о том, будто опричники привязывали на шею лошади собачью голову. Описывая царский выезд, один современник упомянул о собачьей голове у седла царя. Но то была искусно сделанная серебряная голова, щелкавшая зубами при езде. Опричники не могли иметь при себе отрубленные головы собак, потому что летом им пришлось бы в силу естественных причин менять эти головы ежедневно. Может быть, свидетельство о головах имело в виду один из зимних походов опричной армии? В любом селе или городе собаки встречали опричников громким лаем и кусали тех, кто врывался во двор. Опричники безжалостно убивали собак, нередко заодно с хозяевами. Собачьи головы вешали на лошадей для устрашения народа.