Кентавр в саду

Кентавр? Я сам, Гедали-кентавр, мчусь навстречу двуногому Гедали?

Нет, это был всадник. Вернее, всадница. Это была Тита! Она остановила коня в двух шагах от нас, спешилась и бросилась ко мне. Мы стояли и плакали, обнявшись. Идем домой, сказал я. Посадил ее в седло, сел сам. Пери изумленно смотрел на нас, ничего не понимая.

– Вскакивай к нам, Пери! – смеясь, я пытался перекричать усиливающийся ливень. Он не заставил себя упрашивать: вскарабкался ловко, как обезьяна, на круп коня. И мы двинулись к дому.

Я внес Титу в дом на руках, уложил ее в постель. Она смотрела на меня и улыбалась. Я раздел ее. Лег рядом. Я целовал ей губы, грудь, живот, бедра, ступни. Как же я соскучился по этому телу. Ах, лоно Авраамово, как же я соскучился.

Это были наши лучшие дни? Да. Почти наверняка. Нам было так же хорошо, как тогда, когда мы носились галопом по полям поместья.

Мы бродили по плантациям, где после недавних дождей вовсю наливалась соя.

Тита, как ни странно, говорила гораздо больше, чем я. Рассказывала о тех днях, что последовали за моим отъездом. Она заперлась в комнате, не хотела видеть никого, даже детей. Женщины – Бела, Таня, Беатрис, Фернан-да – стучались к ней, умоляли впустить их. Она не отвечала. И не прикасалась к еде, которую оставляли у двери.

– Но, если честно, – сказала она, глядя мне прямо в глаза, – я не только из-за тебя оказалась в этой яме. Были и другие причины. Ты знаешь. Мне стало все понятно, когда я проходила психотерапию.

(Неужели она действительно любила кентавра? Да. И что в этом странного? Разве не влюбляются женщины, говорил я себе, в актеров из телесериалов, в подростков, которых случайно видят на улице?)

Вначале разлука со мной ее нисколько не волновала: сбежал из дому? Ну и пошел к чертовой матери! Но скоро она заметила, что ей меня не хватает; она тоже металась в постели и не могла заснуть, она тоже шептала в полусне мое имя. И вдруг как-то вечером – телефонный звонок: Мина рассказала ей, что я на нашей старой фазенде в Куатру-Ирманс.

Я вылетела первым же рейсом в Порту-Алегри, а потом автобусом до Куатру-Ирманс… Но ни один таксист не соглашался везти меня сюда: обрушился какой-то мостик на дороге. Пришлось взять напрокат лошадь. К счастью, скакать я еще не разучилась, – добавила она и мы оба рассмеялись.

Мы много ходили, разговаривали, смеялись без причины. Иногда умолкали, но ненадолго: тут же снова начинали говорить, оба одновременно – нам столько надо было сказать друг другу. Издали за нами наблюдал Пери. Тита очаровала его – это было заметно. Красивая у вас жена, патрон, говорил он с явным презрением ко мне и чуть ли не со злостью. Около дома я находил фигурки, вырезанные из сердцевины кукурузного початка, проткнутые гвоздями: это он насылал на меня порчу. Индеец, похоже, на меня глаз положил, говорила Тита, смеясь.

К концу той недели приехали наши сыновья. И мои родители, и сестры с семьями. Вот мы и собрались все вместе, расчувствовавшись, повторял отец, там же, где начинали. Мы отметили встречу грандиозным пиршеством. Оказалось, что Пери прекрасно умеет жарить мясо, особенно с помощью мальчишек, которые не отходили от него ни на шаг, очарованные историями, которые он не уставал рассказывать.

С отцом мы совершали длительные прогулки по фазенде. Деревья, камни – все пробуждало в нем воспоминания: здесь я как-то убил змею… Здесь любили играть Дебора и Мина… Он был в восторге от сои: в мое время такого не было, говорят, на ней можно здорово заработать. Под конец он вздыхал: видел бы барон твою плантацию – вот был бы доволен. Обо мне мы не говорили, он не спрашивал о том, как я себя чувствую: наверняка боялся, что я опять заведу речь о копытах, о том, как я скакал по полям.

Дожди прошли, и стояли ясные солнечные дни. Праздничные дни. Мы устраивали пикники в полях, проводили игры и турниры, ходили вместе на реку купаться. Мать, казалось, помолодела; даже не припомню ее такой веселой. Сокрушалась она только из-за того, что с нами не было Бернарду: он наверняка бродяжничал бог знает где. Может, еще появится, говорила Мина.

Нет, Бернарду не появился. Зато к нам приехали Паулу с Фернандой и Жулиу с Белой. Паулу привез хорошие новости: он подготовил план по экспортным поставкам, которыми мы с ним должны были заняться. Это сулило большую прибыль. Мы могли организовать фирму с несколькими филиалами: в Сан-Паулу, в Рио, в Порту-Алегри.

– Ты бы, скажем, мог обосноваться в Рио, – сказал он, подбирая слова и внимательно следя за моей реакцией. – Или, еще лучше, в Порту-Алегри, рядом с семьей.

Он боялся – как и мои родители, а может быть, и Тита, и сыновья – что я опять сбегу. Но я не обиделся:

– Хорошая идея, Паулу. Очень хорошая. Я подумаю. Но в принципе не возражаю.

Отлично, сказал он с облегчением и тут же сменил тему: заговорил о том, в какой восторг его привела фазенда. Сколько у тебя здесь места, чтобы бегать, Гедали, восклицал он с завистью.

– Ты все еще бегаешь? – спросил я.

– Каждый вечер. Сторожа кондоминиума уже привыкли, их это забавляет. Кстати, я заказал в Штатах потрясающие кроссовки. Там внутри такие выемки. И в подошве есть пустоты, а в них вставлены маленькие пружинки – отличная вещь. Они так тебя и несут вперед, Гедали, не хочешь, а бежишь.

Он грустно улыбнулся.

– Мне не хватает тебя, Гедали. Бегать в одиночестве – не то. К тому же, на бегунов смотрят косо, я знаю. Мне бы надо в теннис играть – это сейчас модно, все играют… Но я люблю бегать, Гедали. Бег – одна из немногих вещей, в которые я верю.

Он признался, что не слишком доволен жизнью, не смотря на перспективы, которые сулило открытие новой фирмы.

– Социализм наступит, Гедали. Рано или поздно, но наступит. Посмотри, что делается в Африке: дня не проходит, чтобы какая-нибудь страна не стала социалистической. В Азии – та же картина. Здесь нам твердят, что у нас капитализм… Да, но надолго ли? Слишком много злоупотреблений. Бот у одного моего приятеля две яхты, а другой чуть не каждый месяц в Париж летает. Не может же так продолжаться! В один прекрасный день какой-нибудь генерал, или полковник, а то и майор – ну, словом, какой-нибудь военный разозлится на все эти безобразия – и готово: социализм провозглашен. Тогда сделают вот что: ты будешь иметь право только на определенное количество квадратных метров жилья и на определенное число сигарет в месяц. Машину не каждый сможет купить. А о заграничных поездках нечего даже и думать. Так что надо приучать себя довольствоваться простыми вещами, Гедали. Вот бегать, например.

Он задумал организовать супермарафон.

– Запишутся только сто-двести бегунов, люди надежные, вроде нас с тобой. Бежать будем по дорогам Бразилии; трасса, разумеется, должна быть разбита на этапы. Добежим до Центральной Америки, пересечем Соединенные Штаты, доберемся до Аляски, преодолеем зону вечных льдов, потом вперед, в Азию, прибежим в Иерусалим, войдем с триумфом через Львиные Ворота и финишируем у Стены Плача.

Лицо его сияло:

– И знаешь, что я тебе скажу: посмотрим, как дело пойдет, и, может быть, вообще не вернемся. Останемся там, в Старом Городе. Чем займемся? Да чем угодно. Чеканкой. Или продажей открыток. Лишь бы днем заработать немного деньжат, а вечером – побегать.

Бела, слышавшая часть разговора, не согласилась:

– Капитализм здесь только крепнет, Паулу. Да неужели транснациональные компании выпустят из рук награбленное? Зря ты испугался, малыш. Можешь днем по-прежнему заниматься экспортом, а вечером бегать, ничего не боясь. Я уже смирилась: капитализм? Ладно, пусть будет капитализм, не биться же по этому поводу головой о стену. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на глупости. Если уж протестовать, то надо выбирать приемлемые формы протеста. Защищать потребителя, бороться за чистоту окружающей среды. Эти негодяи добавляют в консервы настоящие яды, губят природу – ты знаешь, что утконосов больше не существует, Гедали? Так вот: их больше не существует. Я видела фотографию последнего экземпляра: забавный был зверек, с утиным носом и сиськами. Сиськи, представляешь? То есть совершенно ни на кого не похожий! Ну скажи мне, Гедали, разве оттого, что он не похож на других, ему и существовать нельзя? Какое право имеют эти типы истреблять китов? А еще стоит подумать о феминизме. Женщины, Гедали, это половина человечества, а сколько им приходится терпеть? С этим надо покончить, Гедали, это варварство. Дело не в одном только соперничестве с мужчинами в профессиональной сфере. Важен оргазм, Гедали. Мы должны бороться за женский оргазм. А вы, мужчины, должны помогать, вы не можете оставаться в стороне от такой важной проблемы. Вы всю жизнь вели себя, как жеребцы – Гедали, ты гаушу, ты знаешь, о чем я говорю. Налететь галопом, быстренько трахнуть и ускакать в поля. Это не дело, Гедали. Согласись. Не дело.

Все обстоит не совсем так, начал Паулу, но тут подошла моя мать: хватит секретничать, дети! Идем к столу: обед стынет.

Что это, спросила меня как-то ночью Тита, указывая на засохшую лапу Лолы. Так, ничего, ответил я. Она нахмурилась: как это ничего? Это лапа какого-то зверя, Гедали. Ну, такая штука, вроде амулета, сказал я, это Пери мне подарил.

Она не поверила:

– Ты что-то скрываешь от меня, Гедали. Давай, рассказывай, что это. Пора перестать лгать друг другу.

Поколебавшись, я решился: я рассказал ей обо всем, что было у меня с Лолой, в мельчайших деталях. Она слушала меня сначала недоверчиво, потом удрученно. Я закончил. Она молчала и не поднимала головы. Мне показалось, что она обиделась, и это задело меня. Ты ведь спала с кентавром, хотелось мне сказать, ну а я со сфинксом – какая разница? Какая разница между пенисом коня и вагиной львицы? Зверь – он и есть зверь!

Но Тита не обиделась. Ладно, Гедали, сказала она, подняв наконец глаза. Ладно. Давай все забудем, давай сотрем прошлое, как губкой. Давай жить ради будущего, ради наших детей.

В эту ночь – жаркую ночь – я вышел побродить один по полям. У хлева стоял на коленях Пери, воздев руки к небу в молитве. Добрый вечер, сказал я ему. Он не ответил. В последнее время мое общество было ему явно в тягость.

Я пошел к реке. Сел на камень, задумался. Да, теперь со мной было все в порядке. Мне больше не хотелось носиться галопом, изводить себя вопросами. Так или иначе, но я излечился. Домой я помчался бегом и вприпрыжку, останавливаясь, чтобы поваляться в росистой траве. Счастье переполняло меня.

Когда я вошел, Тита спала.

Я тихо подкрался и приподнял одеяло. Вот ее ступни. Ступни – не копыта. Маленькие изящные ступни. Как в тот день, когда пришел конец нашей последней разлуке, я нежно поцеловал ее ноги. И почувствовал, что пора возвращаться в город.

Сан-Паулу: тунисский ресторан «Сад наслаждений». 21 сентября 1973

Теперь уж, конечно, ничего не выйдет, а то меня так и тянет бить копытом до тех пор, пока не появится официант. В этом ресторане обслуживание – чем дальше, тем хуже. Официантов не дождешься, зато мухи так и вьются вокруг, будто сговорившись довести меня до белого каления.

Тита все еще болтает с девушкой в темных очках. Я знаю наизусть историю, которую она ей рассказывает. Ту же историю она не один раз поведала Беле и прочим. Странно только, что Тита входит в такие подробности, раскрывает секреты этой практически незнакомой женщине. В чем дело? Неужели моя жена перебрала лишнего? Или думает, что нашла родственную душу? Да какая разница. По мне, так пусть рассказывает как хочет. Гедали, о котором она говорит, для меня так же ирреален, как для любого нормального человека – кентавр. Между тем, история Титы вполне правдоподобна: даже в описаниях скачек галопом о кентаврах – ни слова. А рассказывается в ней о мальчике, родившемся в округе Куатру-Ирманс штата Риу-Гранди-ду-Сул, однако крылатый конь не замечен над домом во время родов. Возможно, раньше нечто и порхало над этой крышей, а именно, душа будущего младенца, ведь она, как говорится в «Зохаре» [14], или «Книге сияния», уже существует тогда, когда родители – нежно ли, яростно ли, равнодушно ли, в отчаянии ли или полные надежд – обнимаются, дабы положить начало новой жизни. Гедали и не знает, что Тита читает «Зохар», мистическую книгу, к которой обращаются последователи учения каббалы, пытаясь отыскать разгадку тайн мироздания. Да, Тита считает, что Гедали о ее увлечении «Зохаром» ничего не знает; у нее есть от него секреты. Но Гедали знает. Многое знает. Мудрость, отложившаяся в самой сердцевине его копыт, не утрачена и после операции.

Тита рассказывает о тяжелых родах. Гедали-плод был неправильно расположен в матке: вместо головы первыми появились ступни. (Ступни. Это для Титы ступни.) Повитуха тянула изо всех сил, дона Роза орала благим матом, сестры рыдали в углу – в общем, ничего хорошего. После родов мать впала в глубокую депрессию. Много дней она лежала, не шевелясь, ни с кем не разговаривая, и почти не ела.

Как только жена оправилась, отец решил сделать сыну обрезание. Но тут опять неприятности: моэль, старый алкоголик, был как раз в запое и ему мерещилась всякая нечисть. Войдя в дом, он увидел не нормального младенца, а ребенка с лошадиными ногами и в ужасе бросился бежать. Лев Тартаковский удержал его. Завязалась перебранка. Под конец, изучив пенис Гедали, показавшийся ему гигантским, моэль согласился совершить обряд, видимо, завороженный возможностью сделать обрезание, подобного которому никто никогда не делал.

(Красавица смеется, показывая крепкие ровные зубы: сколько бифштексов, должно быть, разгрызли эти зубы. Сколько мужских плеч искусали.)

Гедали растет на фазенде. Он спокойный ребенок. Любит дальние прогулки, несмотря на небольшой врожденный дефект: одна стопа у него слегка искривлена, так называемая конская стопа. Ему приходится носить ортопедическую обувь и помногу ходить пешком он не может. Зато он отличный наездник: скакать по полям для него – одно удовольствие. Отцу не нравится, что сын уезжает так далеко от дома, но мальчику хорошо в поле. Там он может часами разговаривать с воображаемым другом, маленьким индейцем Пери. Кстати, в этом заброшенном краю у него и нет других друзей.

Гедали очень любит скакать верхом, а еще он любит играть на скрипке. Иногда он играет на скрипке прямо на скаку, чем приводит в восторг родителей. И внушает им надежды. А вдруг их сын станет виртуозом? Таким, как Миша Эльман, Иегуди Менухин, Цимбалист? Да разве угадаешь, что может случиться: однажды ни с того ни с сего Гедали бросает скрипку в мутные воды реки. Такой уж он непредсказуемый. Но от этого родители и сестры любят его не меньше, только вот брат Бернарду от души его ненавидит. И не упускает ни единой возможности задеть. Вдобавок у Гедали появляется враг: Педру Бенту, сын соседа-фермера. Негодяй заставляет Гедали встать на четвереньки и садится на него верхом, как на лошадь. Этот прискорбный эпизод переполняет чашу терпения доны Розы. Она давно мечтает уехать с фазенды: ты же видишь, говорит она мужу, наши дети не могут жить среди этих дикарей.

Семья переезжает в Порту-Алерги, теперь они будут жить в большом доме в районе Терезополис. Гедали уже подросток. Но он все такой же застенчивый и нелюдимый – до такой степени, что Бар-Мицва празднуется дома, в кругу семьи.

Он очень умный. В школу, к великому огорчению родителей, мечтающих о лучшей доле для сына, чем прилавок принадлежащего семье магазинчика, он ходить отказывается, но очень много читает, учится на заочных курсах, изучает языки по лингафонному методу. И хобби у него интересное: телескоп.

– Вот тогда-то он и влюбился в первый раз, – говорит Тита. – В соседку, которую видел только в телескоп и даже – представь себе – ни разу не разговаривал с ней. Самое большее, на что он оказался способен, это послать ей любовное письмо с почтовым голубем по кличке Колумб. Да только Колумб, вместо того, чтобы доставить послание, воспользовался случаем и смылся.

Девушка улыбается.

Красивая девушка. Вообще-то не такая уж она и юная – трудно судить о возрасте из-за темных очков – пожалуй, даже старше, чем я, но факт остается фактом: у меня она вызывает зверское вожделение. Начинаю фантазировать: вот я преследую ее в горах Туниса и загоняю в ущелье, из которого нет выхода. Вижу, как она кидается мне навстречу, словно львица, обезумевшая от страсти, и мы занимаемся любовью там, в ущелье, в горах Туниса.

Или вот еще: мы скачем верхом по пампасам, оба обнаженные. Я нарочно направляю коня в ее сторону, мы сталкиваемся, падаем на мягкую траву, хохочем. Дальше все происходит так, как будто мы в ущелье в горах Туниса.

Третий вариант. Мы сидим в этом ресторане. Она вдруг вспоминает, что забыла в машине какую-то нужную вещь, документы, например. Просит проводить ее. Выходим. Моросит мелкий дождик. Бежим, говорит она, и мы выбегаем на улицу. Меня немного покачивает от выпитого. Скорей, говорит она и протягивает мне руку. Обнявшись, мы подбегаем к машине, моя спутница открывает дверцу, садится за руль. Я сажусь рядом. Несколько минут мы никак не можем отдышаться, смотрим друг на друга и смеемся. Фары проходящих машин освещают ее лицо, шею, часть груди, которую видно в расстегнутом вороте блузки. Дождь усиливается, теперь это ливень, с шумом обрушивающийся на капот машины. Как мы выберемся отсюда, спрашивает она. Не будем и пытаться, отвечаю я, лучше переждем дождь. Она наклоняется, чтобы достать документы из бардачка, блузка расстегивается еще больше, показывается грудь, и вот женщина уже в моих объятиях, и мы целуемся, как сумасшедшие. Я укладываю ее на сиденье, сам укладываюсь сверху, тесно, мы едва можем повернуться, я поднимаю юбку, не обращая внимания на слабые протесты – это безумие, Гедали, безумие – и тут случается непредвиденное, впрочем, ситуация от этого становится только пикантнее: я задеваю боком ручку переключения передач. Машина, стоявшая на первой передаче, без ручного тормоза, трогается с места, но я не в силах остановиться, я вот-вот кончу; Гедали, кричит она, машина поехала, ну, все, я кончил, вскакиваю и жму на тормоз. Смотрю на нее, она побледнела, глаза округлились. Не ушиблась, спрашиваю я. Нет, отвечает она, просто испугалась. И вдруг добавляет: какая жалость, Гедали, мне бы еще чуть-чуть – и все, Гедали. Ничего страшного, говорю я, повторим. И мы повторяем; на этот раз ей действительно хорошо. Мы садимся, смотрим друг на друга. И вдруг начинаем хохотать. Мы хохочем и не можем остановиться, я хлопаю ладонью по рулю и нечаянно нажимаю на клаксон, машина громко гудит, тут мы и вовсе умираем со смеху. И все еще смеясь, возвращаемся в ресторан.

От несчастной любви Гедали решает сбежать из дому. Он бродит по полям Риу-Гранди, голодает, вынужден воровать еду. В конце концов ему удается устроиться в цирк. Богатое воображение помогает ему изобрести оригинальный номер: из конской шкуры он мастерит костюм кентавра. Передние ноги – его собственные, а туловище и задние ноги набиты соломой. Публика буквально сходит с ума от восторга, когда кентавр-Гедали выбегает на арену.

Тут он влюбляется во второй раз.

– В укротительницу, – говорит Тита и со смехом добавляет: – Хорошо еще, что не в львицу.

Укротительница – загадочная, обольстительная женщина. Гедали ей нравится. Однажды ночью она заходит в кибитку, где он живет. Юноша слишком неопытен, он бросается на нее, хочет овладеть ею силой. Укротительница в ужасе кричит: – Конь! Он настоящий конь! – парень спасается бегством. Снова скитается он по дорогам, доходит до самой границы. Тут и встречается с Титой, воспитанницей помещика Зеки Фагундеса и его жены доны Котиньи.

– Мой приемный отец был человеком тяжелым, – говорит Тита, вдруг посерьезнев и погрустнев. – Тиранил батраков. А на женщинах был буквально помешан. Теперь я подозреваю, что на меня он смотрел не только как на дочь… Умер он в тот день, когда Гедали появился в поместье. Сердце отказало.

В этот день рано утром Гедали приходит в поместье. На пути ему попадается пасущийся конь. Гедали, стосковавшись по фазенде, чувствует непреодолимое желание проехаться верхом. Он вскакивает на коня просто так, без седла. Конь, побрыкавшись немного, в конце концов признает седока и, лихо пришпоренный пятками, мчится по равнине.

Тем временем Тита тоже собирается на верховую прогулку. Сегодня день ее рождения, ей хочется отметить его, проскакав галопом по полям. Помещик видит, как она выезжает из-за кустов в полумгле зимнего рассвета. Он не в себе после ночной пьянки, так что видит в ней не приемную дочь, а аппетитную самку. К тому же она обнажена, этакая Годива пампасов. Он в мгновение ока седлает коня и устремляется в погоню.

Гедали в это время скачет навстречу и замечает их издали. Он быстро спешивается, прячется вместе с конем в сарае и наблюдает за происходящим через щель. Увидев, что беззащитную девушку преследует мужчина, Гедали, недолго думая, снова вскакивает на коня и бросается на выручку. Когда он как из-под земли появляется перед помещиком, тот вскрикивает и падает на землю. Замертво.

Гедали мчится вслед за девушкой: ее лошадь понесла. Ему удается поймать ее, остановить, он помогает девушке сойти, отводит ее в сарай. Бедняжка перепугана: она вся дрожит, глаза закатились. Гедали пытается ее успокоить. Разрыдавшись, она наконец чувствует облегчение. Он дает девушке выплакаться; шепчет ласковые слова, утирает ей слезы. Тихонько целует ее, она нерешительно отвечает. Он ложится рядом с ней; на этот раз он не груб. Наоборот, с мудростью, неожиданной для него самого, он умело ласкает ее, пробуждая в ней женщину. Хорошо, стонет она, как хорошо. И трепещет от наслаждения.

– Но, знаешь, то, что я чувствовала, нельзя было еще назвать любовью, – говорит Тита девушке, – то есть любовью в собственном смысле слова. Тут было больше секса, замешанного на символике. Гедали в каком-то отношении заменил умершего отца – понимаешь? Позднее, когда я проходила психоанализ, мне это стало ясно.

Она гасит окурок.

– Так вот, он, как последний мошенник, воспользовался моими бессознательными фантазиями. И ни словом не обмолвился о женитьбе. Ты же знаешь, я гой, а ему не хотелось спорить со своими стариками, он их просто-напросто боялся.

Дона Котинья окружила материнской заботой обоих. Гедали и Тите не о чем беспокоиться. Они целыми днями то бродят, то скачут верхом. И любят друг друга. Они готовы предаваться любви в любое время, в любом месте. Однажды в поле у них на глазах жеребец Гедали покрывает кобылу Титы. Эта сцена приводит влюбленных в восторг, со смехом они скидывают одежду и ложатся тут же на склоне средь бела дня.

Но счастью внезапно приходит конец…

Гедали, до того никогда не жаловавшийся на здоровье, вдруг заболевает. У него чудовищные головные боли, и при этом странные ощущения. Ему кажется, что тело его выросло, стало огромным, что кожа на ступнях затвердела: копыта. Заметны нарушения поведения: он встает среди ночи, убегает в поля. Тита вынуждена искать его, а когда находит, он отказывается возвращаться домой и твердит, что он – кентавр.

Кентавр, недоверчиво восклицает красавица, не может быть! Видно, что ее тянет рассмеяться, но она сдерживается: ей непонятно, то ли считать это шуткой, ведь весь рассказ Титы выдержан, так сказать, в ироническом ключе, то ли знаком того, что предстоит выслушать рассказ о чем-то серьезном. Во всяком случае, похоже, ей трудно поверить в то, что кто-то может убегать по ночам в поля и утверждать, что он – кентавр.

Ах, она не верит? Не верит? А как же эти ноги, незнакомка? Ноги, целый день не желающие знать покоя и не дающие мне уснуть всю ночь, как же эти неутомимые ноги, дорогая моя? Откуда эта неуемная энергия? Пойми, иными ночами я способен проскакать галопом многие километры. Не то чтобы я сам этого хотел, но ноги не желают останавливаться. Я, конечно, мог бы положить ногу на ногу, чтобы одна подчинила себе другую за счет собственного веса. Но тогда возникла бы новая опасность: опасность слияния. Представляешь, если бы обе ноги соединились в единую конечность? Представляешь, как это нечто, похожее на хвост, покрылось бы чешуей, и я превратился в существо еще более невероятное, чем кентавр, в самца русалки?

Тита в растерянности, а дона Котинья подозревает, что речь идет о тяжелой болезни. Врачи в один голос твердят, что это серьезное неврологическое заболевание, возможно, опухоль мозга, но точно ничего сказать не могут. Дона Котинья нервничает, требует от них диагноза, за деньгами дело не станет. Тогда ей рекомендуют модного специалиста, хирурга, прежде имевшего клинику в Париже, а теперь переехавшего в Марокко. Раздобыть специальный самолет, как хотелось бы доне Котинье, не удается, так что она фрахтует судно. Плавание проходит ужасно: Гедали рвет всю дорогу, но в конце концов они с Титой прибывают на место. Врач, обследовав Гедали, решает оперировать его немедленно.

– Это и в самом деле была опухоль мозга, – говорит Тита. – Невероятных размеров. Врач сказал, что за всю его практику ему не встречалась такая крупная опухоль, расположенная в таком месте и имеющая такую странную форму.

Опухоль. Интересная опухоль. Процесс формирования опухоли. Представьте себе кентавра. Представьте, что он неподвижен. Он замер, но готов сорваться с места, голова его вытянута вперед, кулаки сжаты, все связки напряжены. Воображаемая фигура, естественно, порождает небывалую энергию – хоть и воображаемую. Энергию, проникающую в ваши расширенные зрачки, стекающую вглубь по зрительному нерву, до самого мозга, и там скапливающуюся в каком-нибудь тихом уголке. Возникающее таким образом возмущение невероятно активизирует до того вполне безобидные клетки, так что они начинают беспорядочно плодиться и размножаться, подобно примитивным народам. И вот появляется узелок, узелок увеличивается, от него идут отростки, похожие на четыре ноги, на лошадиное тело, на руки, на голову и – готово, в глубине, из самого же вещества мозга, сформировалась миниатюрная копия кентавра, вниз головой, – ведь это зеркальное отражение, – во всем похожая на создавший ее образ, но только, в отличие от него, не воображаемая, а реальная, вполне реальная – во всяком случае, для Титы, которая может даже показать вам рентгеновские снимки как свидетельство существования этого странного нароста.

Гедали в реанимации, все еще без сознания, – и тут несчастье случается с Титой: ее, въезжая на территорию клиники на большой скорости (неосторожность водителя), сбивает грузовик. Она отлетает далеко в сторону, у нее открытые переломы таза и ног. Врач-марокканец оперирует ее в срочном порядке.

– Так мы оба оказались в послеоперационной палате, на соседних кроватях. Я – по пояс в гипсе. Это было бы даже забавно, если бы не так больно.

Гедали выздоравливает быстро, Тита – медленнее. Все как будто в порядке, однако им предстоит еще одно испытание: известие о смерти доны Котиньи, повергшее их в глубокую печаль.

Приходит день отъезда. Перед врачами, медсестрами, санитарами клиники Гедали и Тита танцуют Прощальный Вальс. Возвращаются они не в поместье – теперь, после смерти доны Котиньи, оно для них ничего не значит, – а в Сан-Паулу. На деньги, доставшиеся в наследство, покупают дом, и Гедали открывает консультационную фирму. Первое время им приходится нелегко. Гедали все еще мучают головные боли и галлюцинации, впрочем, быстро проходящие; Тита ходит с трудом и, как он, вынуждена носить ортопедическую обувь. Из-за всех этих проблем Гедали пока не хочет иметь детей. Однако соглашается на женитьбу. Свадьбу празднуют в Порту-Алегри к великой радости семьи, хотя мать Гедали все еще смотрит на невестку косо.

Когда Тита объявляет, что беременна, Геда-ли закатывает скандал. В конце концов ему приходится смириться, но он требует, чтобы роды принимала та самая повитуха, с помощью которой он сам появился на свет. Эта женщина, давно уже старуха, найдена и самолетом доставлена в Сан-Паулу. Все проходит благополучно, и вот Гедали – отец двух славных мальчишек.

– Не хотел становиться отцом, – смеется Тита, – так в наказание ему досталась двойня.

Гедали и Тита теперь больше общаются с друзьями. Раньше они считались странной парой. Никогда не ходили на пляж: Тита стеснялась показываться в купальнике, тем более со шрамами от операции. К тому же она, из-за ортопедической обуви, носит круглый год длинные брюки. Однако со временем друзья привыкают ценить их такими, какие они есть; да и сапоги с брюками входят в моду, так что Титу хвалят за то, как она хорошо одевается.

В кругу друзей царит такая любовь и взаимопонимание, что мысль поселиться вместе в одном кондоминиуме рождается сама собой. Начинается новая, счастливая и спокойная жизнь. Одна только неприятность возникает при переезде: Гедали обнаруживает, что начальник охраны – это Педру Бенту, его давний недруг. Сейчас бы отыграться, однако Гедали хорошо помнит слова Иеговы: отмщение оставьте мне. Гедали хочет примириться с прошлым и никакой Педру Бенту ему в этом не помешает.

Именно тогда он становится безумно ревнив. И это при том, что – спросите любого из друзей – у него у самого была интрижка с Фернандой! Его мучают подозрения, когда Тита звонит по телефону, его мучают подозрения, когда она молчит. Позднее окажется, что ревность его беспочвенна, что это проявления болезни. Но прежде, чем это выяснится, пройдут недели, месяцы. Трудное положение, которое эпизод с Рикарду еще более осложнит.

Тита рассказывает о Рикарду. Для нее он – не кентавр. Это юноша, убитый в кондоминиуме поздно вечером 15 июля 1972 года. Кентавр? Нет, он не кентавр.

Появиться на свет ему суждено на побережье Санта-Катарины, где его родители, семейная пара из Куритибы, проводят лето. На восьмой день ему, как и Гедали, делают обрезание. Но, в отличие от Гедали, он растет в комфорте: отец, богатый промышленник, не желает, чтобы его единственный сын в чем-то нуждался. Как и Гедали, Рикарду – застенчив, скрытен, предпочитает сидеть дома, занятый своими игрушками, а позднее – книгами. Именно книги (как с возмущением заметит потом мать) заморочили ему голову: романы Майкла Голда, Говарда Фаста и Жоржи Амаду, не говоря уже о трудах Маркса и Энгельса.