До свидания, Натанаел !

      У одной из дверей Нвард остановилась.
      - Решайте,- сказала она,- кто войдет первым.
      - Каро разве здесь? - с волнением спросил Рыжий Давид.
      - Здесь, - ответила Нвард.-Ну, так кто идет? Ты, Тигран?
      Рыжий Давид потянулся к ручке двери. Ему не терпелось, очень хотелось посмотреть, как пират выглядит после операции.
      - Подожди. Сперва пусть войдет Тигран,- сказала Нвард.
      - Я?
      - Потом Сероб,.- не ответив мне, предложила Нвард. - Цветы поставишь в вазу. Долго сидеть нельзя. Папа сказал, что больного на второй день после операции вообще-то нельзя беспокоить. Но все же разрешил.
      - Знакомство - дело полезное, - хмыкнул Сероб.
      - А o чем с ним можно говорить? - спросил Рыжий Давид.
      - Обо всем... Только смешить нельзя. Швы разорвутся... Входи, Тигран..
      Я растерянно посмотрел на них. Очень глупое у меня положение. Но делать нечего, я осторожно толкнул дверь.
      В палате было светлее, чем в коридоре. Здесь стояло четыре кровати. Две свободные. Слева от двери лежал Иезуит Каро, а под самым окном - Акоп, из соседнего квартала.
      Я его сразу узнал по длинным ногам, которые вылезли из кровати,- он был самым высоким человеком Лусашена.
      Я остановился в нерешительности.
      Иезуит Каро повернул голову в мою сторону. Бедняга сначала не понял, что происходит, но потом глаза его, может, от удивления, а может, и от страха как-то округлились, и выражение лица сделалось глупым-преглупым. Но это только на минутку. Иезуит беспомощно огляделся, но, увидев входящих вслед за мной Леонардо Серобо, Нвард и Рыжего Давида, успокоился: понял, что жизни его ничего не угрожает, и даже улыбнулся.
      Леонардо Серобо подошел к тумбочке, на которой стояла вазочка, поставил в нее цветы и робко проговорил:
      - Вот пришли... Как ты?
      Губы Иезуита Каро беззвучно зашевелились.
      - Температура есть? - спросила Нвард и глянула на табличку на задней стенке кровати.- Ничего, не очень высокая. Больно?
      Иезуит Каро отрицательно покачал головой и снова улыбнулся.
      - Не смейся,- испуганно закричал Рыжий Давид.Швы лопнут.
      - Не лопнут,- успокоил его Длинный Акоп.
      Он неподвижно лежал на спине. В ногах высился какой-то прибор с колбочками и трубочками. Колбочка побольше была наполнена прозрачной жидкостью, которая по капельке стекала в резиновую трубку. А к концу этой трубки была прикреплена большая иголка, всаженная прямо в ногу Длинному Акопу. Я посмотрел, посмотрел, но так и не понял, для чего все это.
      - Сколько дней будешь лежать? - поинтересовался Леонардо Серобо.
      - Ерунда,- вместо Каро ответил Длинный Акоп. - После операции слепой кишки лежат дней десять, не больше. Вот мне потруднее. Я уже со счету сбился. Желудок оперировали. "Питаюсь" одной глюкозой... Тигран, ты сегодня никого из моих не видел? Как они?
      - Не видел,- пожал плечами я.
      - Вчера тоже?
      - И вчера тоже...
      Длинный Акоп закрыл глаза.
      Иезуит Каро не осмелился смотреть в мою сторону. Ему, конечно, очень хотелось узнать, как мне удалось выбраться из пещеры, но спросить не решался.
      - А Тигран нашел библиотеку,- сообщила Нвард.
      Наконец-то Иезуит Каро посмотрел на меня.
      - Хочешь знать, где нашел? - спросила Нвард.
      Иезуит Каро шевельнул губами: наверно, это он сказал "да".
      - Расскажи, Тигран,- попросила Нвард.
      - В пещере,- буркнул я и, когда Иезуит Каро смущенно отвел взгляд, поспешил добавить: - Гулять вчера ходил и забрел в овраг... Очень хороший был воздух... А потом вдруг увидел пещеру. И подумал: "Войду-ка!" В пещере было довольно темно. Когда глаза привыкли к темноте, разглядел, что прямо посередине стоит сундук, а на нем табличка: "Библиотека. Открыта ежедневно с 9 до 17 часов".
      Сероб вобрал голову в плечи. Нвард удивленно посмотрела на меня. А Рыжий Давид быстро-быстро заморгал.
      - Скорее поправляйся, - сказал я, обращаясь к Каро. - Я обязательно покажу тебе эту пещеру. Очень любопытная. Может, и ты в ней что-нибудь найдешь.
      - Через десять дней будет на ногах,- не открывая глаз, сказал Длинный Акоп.- После, операции главное - хорошее питание. Приличное человеческое питание. И не через иглу... Не видали, наверно, никогда, чтобы человека питали через ногу?
      И он умолк.
      Иезуит Каро тоже хотел что-то сказать. Но он только высунул руку из-под одеяла и поманил меня.
      Я подошел, сел на край кровати и, так как он говорил шепотом, пригнулся к нему ухом, чтобы услышать все, что он скажет. Каро говорил, глотая слова. И мне казалось, что он никогда не доскажет того, что непременно хочет сказать...
      Немного погодя мне стало ясно: без слепой кишки Каро вполне приличный человек.
      Мы говорили так, что нас, конечно, никто не слыхал.
      Под конец я согласно кивнул и улыбнулся.
      Леонардо Серобо, заметив, что я улыбаюсь, вновь вобрал голову в плечи и стал оглядываться по сторонам, словно только теперь надумал рассмотреть, где он находится.
      - ...Обязательно,- заключил я громко наш разговор. - Ты только поскорее поправляйся, и мы обязательно побываем в пещере.
      - Натанаел обещал взять нас с собой в очень интересное путешествие, сказала Нвард. Для меня это было новостью.- А Тигран до сих пор ничего не знает. О том, что вы собираетесь в Австралию.
      "Подслушала, значит, шепот Каро",- удивился я про себя.
      А вслух спросил: - Кто собирается?
      - Пираты,- хмыкнув, проговорила Нвард.- На деньги, заработанные на продаже свечей, едут в Австралию. Охотиться на кенгуру. Когда Нат узнал, ох и смеялся. А потом сказал, что возьмет всех нас в такое место!..
      Каро больше не отводил глаз от меня.
      - В пещере было совсем не страшно,- сказал я, обращаясь к Каро.
      - Правда? - недоверчиво спросил Рыжий Давид.
      - Хочешь, проверь,- предложил Леопардо Серобо.
      Рыжий Давид опять быстро-быстро заморгал и очень пожалел, что задал такой опрометчивый вопрос.
      - Я могу сопровождать тебя,- сказал я.- Сам увидишь, что вовсе не страшно. Только жаль, библиотеки там нет.
      - Нужна она мне! - бросил Рыжий Давид.- Я просто так спросил.
      - Человек во всем должен убедиться лично, - сказал Леопардо Серобо.Может, и ты найдешь какой-нибудь клад? Скажем, .сундук золота. А?..
      Рыжий Давид так покраснел, даже веснушки пропали.
      Мне уже было жаль его, потому что положение у бедняги незавидное. Если бы он остался верным Каро и Серобу, сейчас мог бы, не отводя взгляда, смотреть на меня, как смотрят они. И я бы, может, уважал его и даже многое простил бы им, когда выяснилось, что они тоже любят мечтать и мечтают об охоте на кенгуру. Эх, выходит, не случайно, что. письмо пиратов было написано его рукой! Когда Каро встанет на ноги, мы с ним решим, как перевоспитать Рыжего Давида, чтобы, не крутился, словно флюгер, в ту сторону, откуда дует ветер посильнее...
      - Мы к тебе еще придем,- сказала Нвард.
      Каро улыбнулся.
      - И Тигран придет,- добавила Нвард.
      - Тигран...-прошептал Каро,- хороший, настоящий человек...
      - И честный! - Это сказал Сероб.
      - Идемте,- прервал я их излияния.- Поправляйся, Каро.
      - Скоро поправится,- опять пробурчал Длинный Акоп.- Что особенного, слепая кишка... Вот на желудке операция - это да...
      ...Мы вышли из больдицы. У ворот Сероб взял меня за руку. Мы опередили Нвард и Рыжего Давида на несколько шагов.
      - Возьми,- сказал он, протягивая мне пять рублей.
      - Что это? Зачем?
      - Они твои.
      - Мои?
      - Мы знали, что ты... но, понимаешь...
      - Знаешь что? - разозлился я.- Пусть остаются у тебя. Пригодятся, когда вместе отправимся ловить кенгуру!
      Сероб удивленно посмотрел на меня. Я ускорил шаги.
      - Подожди! - крикнул Сероб.- Ведь мы с Натанаелом шли уже за тобой. Но Каро вдруг забрали в больницу, и мы бросились туда. А пока его оперировали, у нас все из головы вылетело, даже то, что ты остался там, в пещере...Он говорил быстро-быстро, может, чтоб я не прервал его.Пока оперировали, мы стояли во. дворе больницы. И Нат тоже. Потом врач сказал, что все прошло благополучно.
      Я и вспомнил про тебя. Уже темно было. Сказал обо всем Нату. Так, мол, и так... Мы уже, пошли и вдруг в конце улицы увидали тебя и деда Гласевоса. Поверь мне, не думай ничего плохого.
      - Я и не думаю,- сказал я.
      - Забудь, пожалуйста, про это.
      - А вот забыть не забуду. Шутка ли - библиотеку нашел! Не сто, раз в жизни подобное случается.
      - Это да...- протянул Сероб.
      И мы поспешили. Нвард с Рыжим Давидом уже обогнали нас и оставили далеко позади. Надо нагнать их.
      ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
      Старинный род Пахлеванянцев. Семейный совет.
      Рубен уезжает, чтобы стать горожанином.
      Я смотрел на коричневую рамку, что висела на стене.
      Рамка всего только для одной картины. Но под стеклом было, наверное, около ста фотографий - история целого рода.
      История нашего рода. Кого только нет под стеклом в этой рамке!
      В темном овале на фоне причудливого замка подстриженный под бокс человек с напряженной улыбкой на лице, по утверждению всех взрослых - мой отец Аршак из рода Пахлеванянцев. Мне не верилось, но отец и сам говорил, что это он. А вон в гимнастерке с патронташем, в котором неясно,, есть ли патроны,- это мой родной дедушка Гурген Пахлеванянц. У него и кинжал на поясе. Кинжал и сейчас хранится у нас. Лежит в сундуке. В том самом, на котором я сижу и. глазею на фотографии...
      Человек с бородой и густыми усами, торжественно серьезный, чья фотография в верхнем углу справа, - дед отца, сам знаменитый Пахлеван, чьим именем теперь прозывается весь наш род. Я всегда удивлялся, глядя на него. Худой и какой-то даже болезненный на вид (но это, может, оттого, что фотография от времени пожелтела, так кажется?), он был пахлеваном[ Пахлеван - силач, борец. ]. Неужели раньше были такие пахлеваны?..
      Самая большая фотография -помещена в центре рамки.
      Кто-то, очень, говорят, похожий на меня, сидит в старинном, как в. музеях, кресле и смотрит мне прямо в глаза. И взгляд его выражает удивление. А чему человек удивляется, подика узнай через столько лет! Л еще он немножко самодовольный какой-то. Но это, наверно, потому, что рядом с ним стоит одетая в национальный костюм, украшенный золотыми монетками, застенчивая девушка-невеста. Это старая-старая фотография. Это родителей отцова деда. Как их звали, не знает никто, даже отец мой не знает. А фимилию и вовсе не узнать. Ведь весь наш род потерял старую фамилию, всех стали по прозвищу деда именовать.
      Много в рамке и других фотографий. И все это опять дедушка, бабушка, отец мой, мама, Тубен и я...
      Очень я люблю смотреть на фотографии и думать про всякое. Иногда так задумаюсь, что дедушка с патронташем начинает со мной разговаривать. И хотя на фотографии ему всего лет тридцать, он делается вдруг семидесятилетним стариком, таким, каким был два-три года назад, пока не умер в один из дней, совсем неожиданно. Помню, как утром встал, сказал, что хочет в последний раз сам полить огород, а вечером попросил у мамы тарелку спаса[Спас - суп из квашеного молока, заправленный рисом. ] и объявил, что решил через несколько дней покинуть этот мир, оставить его нам. Я был уверен, что дедушка шутит. Но напрасно.
      В серьезных делах дед шутить до любил. Гурген Пахлеванянц был хозяином своего слова...
      Сейчас я вот тоже почувствовал себя каким-то одиноким и уселся на сундук. В комнате тишина необыкновенная, хотя и Рубен, и отец, и мама тут. Вон сидят за столом, только минуту назад отец, Аршак Пахлеванянц, раздраженно хлопнул ладонью по столу и что-то сказал осипшим голосом.
      Но сейчас опять тихо. Тишина вползла в комнату в дверную щель, в открытое окно. Она принесла с собою монотонное стрекотание сверчка, журзание воды, текущей по картофельным грядкам, беспрерывный урчащий лай собаки, похожий на рокот старого "чихающего" мотора мотоцикла.
      Это, конечно, еще не настоящая тишина. Вот после полуночи наступает полная тишина. И только пчелы в ульях жужжат и... звезды в небе шепчутся. У нас в Лусашене звезды всегда шепчутся.
      Рассыпанные по всему небу, от дальнего края поля до вершины горы Чатал, звезды сверкают и шепчут друг другу про все, что творится в космосе.
      "Эх, жизнь, жизнь..." -вздыхает вдруг дед Гурген из рамки. Я молча смотрю на него и жду, что будет дальше.
      В таких случаях всегда надо очень терпеливо ждать, пока Гурген из рода Пахлеванянцев соберется с мыслями и настроится для беседы со мной.
      "Не понимаешь ты, мал еще,- после секундной паузы продолжал дед.- А когда поймешь, кто знает? Буду ли я тогда на свете или не буду?" Я согласно киваю головой.. Но дед не замолкает. Гурген Пахлеванянц твердо решил высказать свое мнение до конца. Он бесшумно выходит из рамки. И вот уже стоит передо мной. И оба мы будто не дома вовсе, а во дворе. А на улице не ночь, только еще вечер.
      Дед присел, привалясь к стене ацатуна. В руках- у него четки из персиковых косточек.
      Я сел прямо на землю, сильно прогретую за день и потому горячую, словно печь.
      Между пальцами пробегает муравей. Он мечется тудасюда: пока не знает, как ему утащить огромного овода.
      Ищет, за что бы ухватиться. Наконец находит. Берется за крыло челюстями и лапками и волочит. Овод тяжелый. Муравей мается. Но вот ему на помощь объявляются и другие муравьи. Они сначала сообща решают, как им быть. А потом все вцепляются в добычу и тащат ее. Вот они уже прошли с полметра. Я беру с земли веточку и бросаю ее в "караван"...
      "Мир уменьшился... Очень уменьшился,- говорит дед.Больше некуда... но кто знает?.." "Как то есть уменьшился?" - мысленно удивляюсь я.
      "Где это слыхано, чтобы всего за каких-нибудь полтора часа человек облетел Землю? Кто бы у нас в такое поверил, скажем, лет двадцать назад? А люди все еще слушают сказки деда Бархудара. И думают, что стали горожанами".
      "Не стали разве? - спрашиваю я.- В газетах ведь писали, что..." "Писали! - нараспев говорит Гурген Пахлеванянц. - Ну и что ж, что писали. Что изменилось? Люди-то остались, какими и были? Человек должен измениться! Человек".
      "В чем измениться?" "На мир он должен смотреть сверху. Смотреть и видеть, понимать, что это всего-навсего небольшой шар!..- Дед говорит, а сам стучит косточками-четок.- Деревня!.. Город!.. Пустое все это. Вставай, поезжай в город. Все равно останешься крестьянином. Просто город станет большой деревней. Э, да ты не поймешь! Мал еще. Человек должен измениться! Человек".
      - Чего ты сердишься?..- Глухо ухнул надо мной голос брата.
      В одно мгновенье я снова очутился в нашей столовой на сундуке. А дед Гурген опять стал фотографией. Я еле оторвал взгляд от рамки и посмотрел на сидящих за столом.
      Отец. Какой он худой... Опершись локтями о стол, курит "Аврору". Дым пускает через ноздри прямой струйкой.
      Отец явно чем-то расстроен.
      Мама. Она так сидит за столом, что вроде и нет ее тут.
      Руки лежат на коленях. Взгляд c тревогой мечется от Рубена к отцу. Мне ее почему-то вдруг делается очень жалко.
      Но больше жалко Рубена, сидит, сжавшись в комочек, и боится слова лишнего сказать. И вдруг он сказал, обращаясь к отцу: - Ну, что ты сердишься?
      В первый раз я слышал, что он перечит отцу. Но после этих слов он еще больше сжался. И сам, наверно, удивляется своей непочтительности.
      Ну, думаю, что сейчас будет! И чем все это может кончиться?
      Отец поискал взглядом пепельницу - сигарету загасить.
      Рубен с готовностью поднес ему алюминиевую пепельницу с вычеканенными на ней морем и парусником. Это отец в позапрошлом году привез сувенир пз Ялты. Целых пятнадцать дней он тогда отдыхал в Крыму.
      Отец закурил новую сигарету и с обидой в голосе глуховато проговорил:
      - Еще и не сердиться? Хотя, в общем-то, сердись не сердись, что толку. Ты же внук Гургена Пахлеванянца, как захочешь, так и поступишь...
      - Ну что плохого я делаю, отец? - сказал Рубен, приободренный успокоенным тоном отца.-Не будем же мы навечно привязанными к этому месту?
      - Не то ты говоришь! -вскипел отец.-А как же не быть к нему привязанным! Здесь жили твои деды, здесь живут твои мать и отец. Что ты потерял в городе? Боишься, девушки здесь не найдешь?
      - Отец!
      - Что - отец? Если твоей девушке из города нужен ты, а не город, пусть сама сюда приедет. Захотите - поживете с нами. Надстроим еще один этаж. Не захотите - построим вам новый дом. Будете жить отдельно.
      - Она-то с радостью приедет,- сказал Рубен.-Да я этого не хочу.
      - Что с тобой, сынок, ты не в этом селе, не в этом доме родился?
      - Ну и что ж...
      - А вот то! Здесь тоже люди дужны. Что ты будешь в городе -делать? Обихаживать деревья на улице Абовяна или траву в саду Комитаса? Думаешь, город ждет тебя не дождется? Или мало людей в город подалось? Их и так там много. Посмотришь, жалко делается. Вместо того чтобы ногами ходить, ездят в трамваях, в автобусах, а иногда даже на такси... Молоко и яйца в магазине покупают... Ну, что ты в рот воды набрала? - обернулся он к матери. - Скажи хоть слово. Не видишь, рехнулся парень?
      Мать тревожно взглянула на отца, потом на Рубена и молча прикрыла ладонью глаза. Наверно, прослезилась.
      Брат, заметно растерявшись, посмотрел на часы. Мысленно он уже спешил на поезд.
      - Я очень часто буду приезжать,- пообещал Рубен. - Каждую неделю.
      Отец горько улыбнулся и хотел что-то сказать, но вдруг закашлялся. Я испугался: не задохнулся бы. Глаза его заволокло слезами. Лицо стало землистым, руки затряслись.
      Я сбегал за водой. Подал ему кружку. Он выпил и встал со стула.
      - Нечего сказать, достойный пример ребенку подаешь, - сказал он. Ребенок - это я...
      "Аршак Пахлеванянц, ты хороший отец, э... Если сын не перегонит отца, что это за сын?.. Вот если бы Пахлеван мог видеть, чего достигли его потомки, глазам бы не поверил. За твое здоровье, сосед! Будь здоров. Для всех нас будь примером. С добром и младшенького своего тоже выведи в люди!" - повторяли наши соседи-старики один древнее другого, сидя воскресными вечерами у нас в доме вокруг стола и за дымящимся шашлыком и провозглашая тосты за моего отца.
      - Хоть за руки, за ноги привяжи - все равно уйдет, - сказал отец.-Напрасно уговаривать. Эх, парень, ведь скучать будешь, очень будешь скучать по дому, по воде нашей... Э, да ладно, Амас, грядки залило, посмотреть надо...
      Отец надел резиновые сапоги и, уже выходя, снова хлопнул себя по лбу и проговорил:
      - Э-ах! И кто надоумил меня послать его в город?
      Но вот дверь тихонько скрипнула на петлях и щелкнул язычок щеколды. Мать вскочила. Ее будто подменили.
      Тут же на столе появилась миска с мацуном, сыр, лаваш.
      - Ешь,-сказала она брату, а сама еще раз проверила его чемодан, не забыл ли чего-нибудь.-Хорошо смотри за собой.
      Это она уже пять лет подряд советовала брату.
      - Ага, - как всегда, пообещал Рубен.
      - На отца не обижайся. Старый человек, что с него взять.
      - Хорошо, - согласился Рубен.
      - Хоть раз в неделю напишешь, и на том благодарение богу.
      - Буду писать.
      - О стиральной машине я уж не говорю. Обязательно купишь, самого нового образца. Старую продам.
      - Хорошо.
      Брат поел, отставил тарелку и посмотрел на часы.
      - Ну, пойду,- сказал он.-Пока доберусь до вокзала, поезд приедет.
      - Проводить? - предложил я.
      Вокзал находился в двух километрах от Лусашена. А мне очень хотелось поговорить с Рубеном о его городской невесте.
      - Не надо,- отказался Рубен,- пойду один.
      Он приподнял, как бы взвесил, чемодан. Хотел, видно, сказать маме, зачем она столько всего наложила в него.
      Но смолчал.
      На балконе он приостановился и крикнул:
      - Отец, до свидания. Я поехал.
      Из дальнего конца двора, оттуда, где рос картофель, отец что-то сказал в ответ, но мы не расслышали.
      Журчала вода в огороде. Где-то лаяли собаки. Рубен пошел к воротам. Вслед за ним и мы тоже вышли на улицу и молча проводили его до речки.
      Еще не доходя до речки, у одного из домов вдруг появилась старушка Мармар-азл.
      - Амас, Рубена провожаешь? - спросила она.
      - Мармар-ази, и когда ты спишь, ночь ведь скоро? - вместо мамы ответил Рубен.
      Старушка больше ничего не сказала.
      У моста Рубен остановился.
      Мама обняла его и расцеловала.
      - Там в чемодане шелковый платок...- сказала она. - В прошлом году в сельмаге купила. Отдашь невесте. Импортный. Думаю, понравится.
      Брат только как-то особенно улыбнулся и, не знаю почему, пятерней взъерошил мне волосы.
      Он никогда раньше так не улыбался и никогда не делал такого с моими волосами.
      - Зажигалка тебе не понадобится? - спросил я.
      - Нет, зачем мне.
      - Хочешь - возьми. Она и правда помогает,- сказал я.
      - Не стоит, - ответил Рубен.-Я уже решил все трудные вопросы.
      - Как ее звать? - полушепотом спросил я.
      - Не забудь налить в зажигалку бензин,- словно не расслышав меня, сказал Рубен.- В шкафу, в маленьком пузырьке. Только будь осторожен...
      - Не хочешь сказать, как ее зовут?!
      Мама стояла в сторонке. То и дело стирала ладонью слезу со щеки, но я был уверен, что она сейчас радуется и даже счастлива, что ее сын будет жить в городе. Шутка ли, несколько месяцев в Лусашене все только об этом и будут говорить...
      - Наринэ ее зовут! - сказал наконец Рубен.
      - Хорошее имя,-похвалил я.
      - Правда? - обрадовался Рубен.- Ну, я пошел. Счастливо оставаться.
      Немного погодя он исчез во тьме. Собаки еще полаяли, и скоро опять стало тихо.
      В Ереване есть театр, есть неоновые рекламы, кафе и... такси...
      Там всюду асфальт.
      И после дождя люди не увязают в глине.
      В Лусашене тоже будет асфальт. Пройдут годы, пока лусашенцы привыкнут ходить по асфальту, пока человек изменится...
      Рубен Пахлеванянц уехал, чтоб стать горожанином.
      ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ И лето кончается. Что нужно, чтобы остаться удивительным человеком. Тодрос и Вар дик. Как тайники становятся местом паломничества. До свидания, Натанаел.
      В небе сгрудились клубы неподвижных облаков. Лежа на спине, я не мигая смотрел вверх, на голубизну огромного пространства. И вдруг перед моими глазами заплясали странные искры, падающие с солнца прямо на землю. Вернее, это были какие-то очень маленькие, шарики. Они неожиданно появлялись, медленно проплывали и столь же внезапно таяли, исчезали...
      Голоса ребят слышались откуда-то издалека. Они, как приливы морские, то набегали, то отказывались - то были похожи на гудение насекомых, то на гул трактора.
      - Надо же, какое синее небо! Как ты думаешь, в Мексике оно тоже такое?
      - В Мексике - не знаю,- сказал Каро.- Но в Австралии точно такое.
      - Откуда тебе известно?
      Каро не ответил.
      - Откуда ты знаешь? - снова спросил я.
      - Знаю, и все,- сказал Каро.- Знаю лучше, чем аборигены.
      - Ну уж...
      - Потому что они заняты охотой на кенгуру и смотреть на небо им некогда. Они это делают только вечером, когда сидят вокруг костра. А вечером небо там совсем другое. У них и звезды да небе другие... Вместо Большой и Малой Медведиц они видят Южный Крест.
      - Очень жаль,- сказала Нвард.
      - И правда, жаль, - согласился Сероб.- А солнце там тоже другое?
      - Солнце везде одинаковое.
      Я повернулся на бок, лицом к ребятам.
      - Что-то Ната не видать.
      - Придет,- сказала Нвард.
      Лежа я видел только купол монастыря.
      - Каро, а страшно было? - стотысячный раз спросил Сероб.
      - Так, чуть шекотало,- пожал плечами Каро.
      - А сейчас не болит?
      - Нет, только иногда щекотно.
      Сероб обиженно умолк. Он очень хотел знать, как чувствует себя человек на операционном столе, потому что при каждой встрече с Каро ему казалось, будто у него тоже приступ аппендицита.
      - А скоро лето кончится...- с сожалением проговорила Нвард.
      - Да! - вздохнул я.- И ты уедешь.
      - Куда я уеду?
      - В город.
      - Зачем?
      - Затем, что все уезжают. Брат вот уехал. И Натанаел тоже, наверно, завтра уедет. Здесь ведь даже в магазинах не продают молока в бутылках. А ты каждый день должна пить молоко.
      - Ну, это не главное,- сказала Нвард.
      - А что же главное?
      - Папина работа. Люди очень быстро привыкают к новым условиям. И здесь им уже неплохо. Только вначале было трудновато. А сейчас папа наконец-то снова начал исследования. Это очень важно для него.
      - Конечно,- согласился я.- Главное - это работа.
      - Тигран,- прервал наш разговор Каро,- ты когда видел Ната?
      - Вчера вечером. Он просил всех собраться здесь сегодня. Сказал, что в последний раз хочет видеть нас вместе. Перед отъездом.
      - И почему он уезжает? - с огорчением сказал Сероб. - Мы только наконец привыкли к нему, и вот уже уезжает.
      - Уезжает потому, что кончается лето. И через несколько дней начнутся занятия, - объяснила Нвард.
      - Но Нат же не учится? - пожал плечами Рыжий Давид.
      - Он удивительный человек,- сказал Каро.
      - Хороший человек,- поправил я.
      - Хороших людей мало. А удивительными бывают только единицы, - уточнила Нвард.-Вот вы, например!
      - Мы? - поразился Каро.
      - Не веришь?
      Я верил. Действительно, мы - удивительные люди.
      - И ты, Нвард, удивительная, - сказал я.
      - Может быть. Мама всегда, когда сердится на меня, говорит, что я удивительная девочка.
      - Правильно говорит. Именно потому, что удивительная, ты целых десять дней не выходила из больницы,- не удержался я.
      - А почему тебя это сердит? - спросила Нвард.
      - Ничуть и не сердит, Просто странно, что нас через десять минут выставляла вон, а сама усаживалась и сидела там часами. И о чем вы говорили столько времени?
      - Да она все утешала Длинного Акопа, - сказал Каро.
      - Он тоже удивительный человек? - съязвил я.
      - Когда-то был удивительным. А сейчас просто хороший,-сказала Нвард.-Вырастая, удивительный человек часто что-то теряет и становится просто хорошим человеком.
      - Мы тоже что-нибудь потеряем? - насторождлся Сероб.
      - Не все. Вот ведь Нат не потерял.
      - А мы? Мы потеряем?
      - Не знаю, - пожала плечами Нвард. - Никто не знает.
      - Я бы хотел всегда быть удивительным человеком.
      - И будешь! -Это сказал Нат.-Постарайся не разучиться мечтать, и все будет как надо.
      Нат стоял над нашими головами и улыбался.
      Вокруг было голубое, безграничное лебо, в котором неподвижно висели клубы белых облаков.
      - Мечтатели всегда делают что-то большее, чем обыкновенные хорошие люди. Мечтатели живут и в сегодняшнем дне и в завтрашнем.
      - Как это? - не поверил ушам Сероб.
      - Вроде тех людей, которые семьсот лет тому назад спрятали в пещере сундук с рукописями. Они жили в то время, но и сегодня живет их мечта, то, что они сделали.
      В то время...
      Это было семьсот лет тому назад. А может, вчера?.. Или даже сегодня?..
      И было то же самое солнце, то же небо, на котором разостлались те же звезды, те же созвездия - Большая и Малая Медведицы...
      Все, все было таким же: монастырь, пригорок, долина, речка. Только Лусашен не такой был: вместо двухэтажных каменных домов и улиц лепилось всего несколько домишек; кривые тропки тянулись во все концы, а дорог, какие теперь, и в помине не было.
      Что и говорить, другие времена.
      С рассветом выходили в поле крестьяне с деревянными плугами. Они пахали и пели песню пахаря. Песня эта дошла до нас...
      Тяжелые, трудные .были времена...
      ...От монастырей доносился перезвон колоколов. Тревожный этот звон докатывался к подножию гор, к близким и дальним селам.
      В песнях сельчан тех дней тоже были тревога и напряженность; . в ловких движениях ковровщиц, устраивающихся под вековыми тутовыми деревьями, в плавной походке девушек, несущих воду из родников, во всем была тревога...
      ...С гор к реке шел какой-то человек. Вот он остановился у ивы, огляделся вокруг, почесал затылок и... надул губы.
      Человеку было лет четырнадцать-пятнадцать, и пока он еще был по-детски обидчив.
      Паренек какое-то время так постоял, потом приставил ладони трубкой ко рту и крикнул во всю мощь своего неокрепшего голоса: - Э-э-эй!..
      Ему никто не ответил.
      - Вар-ди-и-к...
      С досады юноша плюхнулся на землю. Очень не хотелось возвращаться, но и ждать было скучно. Он стал от нечего делать кидать камешки в реку, где вода была почти неподвижна - как зеркало...
      ...Юношу звали Тодросом. Писец Мжеж обучал его наукам.
      В свободное время Тодрос любил рисовать. И часто дарил свои рисунки Вардик. А девушка всякий раз, получив такой чудесный подарок, ликовала...
      Тодрос набрал в горсть песку, растер его в запачканных краской ладонях - руки стали чистыми. Он уже собрался вернуться в монастырь. Едва двинулся вверх от подножия холма, из камышей на речке послышалось шуршание.
      Тодрос остановился и прислушался.
      Все стихло.
      Сделал шаг в гору, но тут его позвали: .
      - Тодрос!
      И из камышей вышла смеющаяся Вардик.
      Он не знал, сердиться ему или радоваться такой шутке.
      В эдакий-то день!
      - Спряталась,- сказал он.- Я так и знал.
      Девушка продолжала смеяться, потому что была уверена: Тодрос ничего не знал и она его здорово провела.
      Тодрос взял ее за руку.
      - Утром прибыл гонец,- сказал он.
      Вардик растерянно посмотрела ему в глаза.
      - Со стороны Мугана на нашу страну напали враги, Мжеж сказал, что перо придется отложить. Настала пора вооружаться копьем.
      Вардик задрожала.
      - Первым долгом надо прятать рукописи,- сказал Тодрос.- Поможешь?
      Вардик растерянно теребила висевший на ее шейке трилистник. Он был на цепочке.
      - А что будет потом? - почему-то вдруг шепотом спросила она.