Восхождение

      Днем, когда в небе полыхало солнце, слепящим свечением отражавшееся от чаши льда, именуемой ледником Годуин-Остен, стало чертовски жарко. Мы, трое людей, убавили нагрев термскинов и сбросили верхние слои парок, чтобы немного остыть. Но жук, казалось, был вполне в своей стихии, хотя беспрекословно отдыхал, пока отдыхали мы, пил воду из бутылки, когда мы останавливались, чтобы напиться, и жевал что-то, на вид казавшееся плиткой, спрессованной из собачьего дерьма, пока мы ели наши питательные брикеты (которые, как я сейчас понимаю, тоже имели весьма значительное сходство с брусочками, изготовленными из того же материала). Если Канакаридес и страдал от перегрева или холода в этот первый долгий день на леднике, то не подавал виду.
      Задолго до захода солнца тень от горы упала на нас, и трое из четверых быстренько увеличили нагрев и снова натянули парки. Пошел снег. Неожиданно огромная лавина сорвалась с восточного склона К2, позади нас, и пошла вниз, набирая скорость, вскипая и утюжа ту часть ледника, которую мы проходили всего лишь час назад. Все мы застыли на месте, пока не затих гул. Наши следы в потемневшем снегу, всю последнюю милю поднимавшиеся более или менее прямой линией на тысячефутовую высоту, выглядели так, словно были стерты гигантским ластиком с размахом в несколько сот ярдов.
      — Мать твою, — охнул, я.
      Гэри кивнул, дыша немного тяжелее обычного, поскольку почти весь день прокладывал путь, повернулся, шагнул вперед и исчез.
      Последние несколько часов тот, кто шел впереди, пробовал дорогу ледорубом, чтобы убедиться в надежности грунта и проверить, не ждет ли впереди засыпанная снегом бездонная трещина. Гэри прошел два шага, не удосужившись сделать этого. И трещина поймала его.
      Всего момент назад он был с нами: красная парка мерцала на льду, и до белого снега на гребне было, казалось, рукой подать — и вот теперь его больше нет…
      За ним провалился Пол.
      Никто не вскрикнул, не засуетился. Канакаридес мгновенно встал на все лапы, вонзил ледоруб глубоко в лед, прямо под собой, и обвил страховочной веревкой дважды, пока тридцать футов провисшей части не натянулись. Я сделал то же самое, как можно глубже втыкая в снег «кошки» на ботинках и ожидая, что трещина втянет сначала Канакаридеса, а уж потом и меня.
      Этого не случилось. Шнур натянулся, но не лопнул. Генетически полученный паучий шелк, из которого он делается, никогда не рвется. Ледоруб Канакаридеса застрял намертво, да и жук крепко удерживал его в ледниковом льду, а мы двое застыли, как вкопанные, пытаясь убедиться, что тоже не стоим на тонкой корке снега. Однако когда стало ясно, где находится край трещины, я выдохнул: «Держи их крепче», — отстегнулся и пополз вперед, пытаясь заглянуть в черный провал.
      Я не имел ни малейшего понятия, насколько глубока трещина: сто футов? Тысяча? Пол с Гэри болтались там: Пол всего футах в пятнадцати, не больше. Казалось, он устроился с удобствами, прислонившись спиной к зеленовато-голубому льду и прилаживая жумар. Зажим и несложное подъемное устройство, которое, должно быть, использовали еще наши прадеды, быстро доставит его обратно на поверхность, при условии, что веревка будет держать и он достаточно быстро сумеет приладить ножные крепления.
      Гэри приходилось куда хуже. Он успел пролететь почти сорок футов и болтался вниз головой под ледяным выступом, так что виднелись только «кошки» и задница. Да, он, похоже, попал в беду. А уж если ударился головой о выступ, тогда…
      И тут я услышал, как он сыплет проклятьями, да такими цветистыми, каких я отродясь не слышал. Я облегченно вздохнул, сообразив, что с ним все в порядке.
      У Пола ушла всего пара минут на то, чтобы перевалить через край. Но на то, чтобы вытащить Гэри из-под выступа и подтянуть, мы потратили гораздо больше времени.
      И только тогда я обнаружил, до чего же силен этот жук! Думаю, Канакаридес смог бы вытащить из трещины всех троих: почти шестьсот фунтов чистого веса. И мне до сих пор кажется, что он сделал бы это всего лишь с помощью тощих, на вид безмускульных передних лап.
      Когда Гэри оказался в безопасности и выпутался из веревок, креплений и подъемника, мы осторожно обошли трещину стороной: я впереди, ежеминутно пробуя лед ледорубом, как слепой в долине, поросшей бритвенными лезвиями. Все же мы наконец добрались до хорошего, вполне подходящего для Лагеря Номер Один места у подножия ребра: до его вершины совсем немного, и дорога приведет нас к склону самой К2. Под последними лучами солнца мы отстегнули карабины от веревки, сбросили семидесятипятифунтовые рюкзаки и немного передохнули, прежде чем разбивать лагерь.
      — Ничего себе, чертовски хорошее начало для убойно удачной экспедиции, — проворчал Гэри между хлюпающими глотками из бутылки с водой. — Абсолютно ублюдочно-гребано-блестяще: я валюсь в проклятую сукину стебанутую трещину, как последний недоносок, мать его за ногу.
      Я оглянулся на Канакаридеса. Но кто может понять выражение морды жука? Этот бесконечный рот, похожий на прорезанное в тыкве отверстие, с бесконечными шишками и бороздками, занимающими две трети морды, от ее клювастого хоботка почти до начала ухабистой макушки, казалось, почти всегда улыбается. Неужели улыбка стала шире? Трудно сказать, а спрашивать мне как-то не хотелось.
      Одно было ясно. Богомол вытащил маленький прозрачный прибор величиной с кредитную карту и с молниеносной быстротой вводил данные всеми тремя пальцами.
      Словарь, подумал я, либо перевод, либо запись пламенного монолога Гэри, который, должен признать, являлся великолепным образчиком брани.
      Наш приятель продолжал плести великолепный гобелен непристойностей, не выказывая ни малейших признаков усталости, гобелен, который, возможно, на долгие годы повиснет голубым облаком над ледником Годуин-Остен.
      «От всей души желаю использовать эту лексику во время одной из ваших ооновских вечеринок с коктейлями», — мысленно посоветовал я Канакаридесу, стоило ему закончить ввод данных и спрятать карточку.
      Когда Гэри наконец иссяк, мы с Полом обменялись улыбками и принялись раскидывать палатки, разворачивать спальные мешки и ставить печи, прежде чем темнота, погрузила Лагерь Номер Один в глубокий лунный холод.
 

Лагерь Номер Два

Между карнизом и лавиноопасным склоном

Приблизительно 20 000 футов над уровнем моря

 
      Я делаю эти записи для агентов государственного департамента и всех тех, кто хочет больше узнать о жуках, их технологиях, о причинах прилета «членистоногих» на Землю, о культуре и религии, о всех вещах, которые они не сочли нужным рассказать нам за последние девять с половиной лет.
      Вот сводная запись беседы человека с богомолом в ночь, проведенную в Лагере Номер Один.
      Гэри: Кан… Канакаридес? Мы подумываем соединить наши три палатки, поесть супа и пораньше лечь спать. Может, у вас возникнут какие-то проблемы с ночевкой в отдельной палатке?
      Канакаридес: У меня с этим никаких проблем.
      На этом диалог завершился. Вот тебе и вся беседа.
 
      Сегодня вечером мы должны были оказаться выше. Весь день мы неутомимо поднимались вверх и все же остались в нижней части северо-восточного ребра, так что предстояло хорошенько постараться, если мы хотели взобраться на эту гору и благополучно спуститься вниз за отведенные нам две недели.
      Все эти термины типа «Лагерь Номер Один» и «Лагерь Номер Два», которые я заношу в дневник наладонника, весьма стары и остались с прошлого века, когда попытки подняться на восьмитысячники требовали буквально армий: более двухсот человек тащили снаряжение первой американской экспедиции на Эверест в шестьдесят третьем году. Некоторые из пиков были почти неприступными, но тыл и снабжение работали, как часы. Под этим я подразумеваю, что десятки носильщиков волокли бесчисленные тонны оборудования и припасов: в Гималаях это были шерпы, в Каракоруме, в основном, — балти. Бригады женщин и мужчин вручную поднимали эти тонны на горы, работая посменно, чтобы раскинуть лагеря, увеличив продолжительность подъема, размечая дорогу, натягивая стационарные веревки на целые мили вверх. Они помогали командам альпинистов взбираться выше и выше, пока, после нескольких недель, а то и месяцев постоянных усилий, очень немногие, самые удачливые и лучшие, получали возможность совершить восхождение из наиболее высоко расположенного лагеря, обычно под номером шесть, а иногда и семь, начиная где-то в Зоне Смерти, выше восьмитысячной отметки. Выражение «штурмовать гору» было в ходу в то время, тем более, что для него требовалось целое войско.
      Гэри, Пол, жук и я поднимались в «альпийском» стиле, то есть несли все необходимое, сначала сгибаясь под тяжестью, потом, по мере подъема, все больше распрямляясь, в надежде через неделю или менее того оказаться на вершине. Никаких постоянных лагерей, только временные ниши, вырубленные в снегу и льду для наших палаток, по крайней мере, кроме того лагеря, который мы назначим исходным пунктом попытки атаковать вершину. Там мы оставим палатки, большую часть снаряжения, и станем молиться всем богам, чтобы погода не испортилась, пока мы будем в Зоне Смерти, чтобы мы не заблудились, спускаясь в темноте в наш высотный лагерь, и чтобы ничего серьезного не произошло ни с кем из нас во время последней попытки, поскольку мы вряд ли сможем помочь друг другу на этой высоте, но, в основном, будем заклинать высшие силы, чтобы ничто не омрачило час нашего торжества.
      Однако все это возможно лишь при условии, что мы возьмем ровный темп. Сегодня, к сожалению, он был не таким ровным.
      Мы вышли рано, за несколько минут свернув Лагерь Номер Один, быстро нагрузились и стали подниматься: первым я, за мной Пол, потом жук и последним Гэри.
      Есть такой на редкость поганый траверс : крутой, бритвенно-острый, начинающийся примерно на уровне 23 000 футов, самая тяжелая часть нашего маршрута на этом ребре. Мы хотели заночевать в безопасном месте, перед тем как приступать к нему. Не вышло.
      Я уверен, что записал сегодня несколько реплик Канакаридеса, в основном, междометия, отнюдь не открывающие каких-то сенсационных тайн жуков. Выглядит это примерно так:
      — Кана… Канака… эй, Ка, ты уложил запасную плиту?
      — Да.
      — Хочешь сделать перерыв на обед?
      — Было бы неплохо.
      И:
      — Мать твою, кажется, снег пойдет.
      Последняя реплика, естественно, принадлежит Гэри. Все щелчки и вздохи в диктофоне издает Канакаридес, отвечающий на наши вопросы. Все ругательства — наши.
      К полудню разразился сильный снегопад.
      До этого дела шли неплохо. Я по-прежнему шел впереди: сжигал калории с неправдоподобной скоростью, прокладывая путь и вбивая шипы «кошек» в крутой откос для тех, кто шел следом. В этот раз мы были не в связке. Если один поскользнется или застрянет подкованными ботинками в скале, а не во льду, придется срочно прерывать падение, воткнув в скалу ледоруб, в противном случае, бедняга получит бесплатное развлечение на ледяном аттракционе, пропахав лед на тысячу футов вниз и отправившись в свободный полет на три-четыре тысячи футов, прежде чем приземлится на леднике.
      Лучше всего не думать об этом и побольше внимания уделять маршруту, как бы вы при этом ни устали. Смотри, куда ставишь ногу — вот главный закон. Не знаю, боялся ли Канакаридес высоты: лично я сделал мысленную заметку спросить его, но его стиль подъема отличался тщательностью и осторожностью. Его обувь была сделана по заказу: ряд острых шипов, похоже, из пластика, прикрепленных к нелепым стреловидным ступням; он явно умел пользоваться ледорубом и не допускал ни малейшей небрежности. В этот день он поднимался на двух ногах: задние были уложены в удлиненный проторакс, так что, не знай вы, где искать, ни за что бы не заметили.
      К десяти тридцати или одиннадцати утра мы достигли значительной высоты, откуда был ясно виден пик Стейркейз, или Лестница Богов, — его восточный гребень изрыт ступеньками, словно специально вырубленными для сказочного индусского гиганта. Находится он на северо-восточной стороне К2. Гора эта также называется Скианг-Кангри и отличается необычайной красотой, ослепительной в солнечном свете, на фоне синего восточного неба. Далеко внизу простирался ледник Годуин-Остен, расплывшийся вдоль подножия Скианг-Кангри до девятнадцатитысячного перевала Седло Ветров. Теперь мы могли легко бросить взгляд по другую сторону перевала — десятки миль тянулись до коричневых гор того, что когда-то было Китаем, а теперь стало мифической страной Синкьянг, за которую шла непрерывная война между Гонконгом и китайскими военачальниками различного толка.
      Но для нашего дела куда важнее был взгляд наверх и на запад, по направлению к прекрасной, но почти смехотворной громаде К2, с ее непокоренным, острым, как кинжал, ребром, до которого мы надеялись добраться к ночи. Я еще подумал, что при такой скорости особых проблем не возникнет…
      Именно в этот момент и послышалось знаменательное восклицание Гэри:
      — Мать твою, кажется, снег пойдет.
      Оказалось, мы не заметили, как клубившиеся облака надвигались с юга и запада, и через десять минут мы были окутаны серой массой. Поднялся ветер. Снег вихрился со всех сторон. Нам пришлось сгрудиться на чрезвычайно крутом откосе, только чтобы не потерять друг друга. Естественно, именно на этой точке нашего подъема крутой, но сравнительно безопасный и покрытый снегом откос превратился в грозную ледяную стену с каменной кромкой, видимой всего несколько минут, прежде чем тучи закрыли обзор.
      — Пистон мне в задницу, — буркнул Пол, когда мы собрались у подножия ледяного откоса.
      Неуклюжая клювастая голова Канакаридеса медленно повернулась к нему. Взгляд черных глаз казался на диво внимательным, словно их обладатель задался вопросом, возможна ли такая биологическая процедура. Но жук ничего не спросил, а Пол ничего не ответил.
      Пол, лучший альпинист среди нас, шел во главе группы следующие полчаса, вонзая ледоруб в почти вертикальную ледяную стену, потом сильно ударяя в лед двумя шипами на носке ботинок, подтягиваясь на правой руке, снова ударяя шипами в лед, вытаскивая ледоруб и опять врубаясь в лед.
      Обычная методика подъема, несложная, но утомительная, особенно на высоте почти двадцать тысяч футов, то есть в два раза больше той, на которой «CMG» и коммерческие авиалинии прибегают к дополнительной подаче кислорода. Кроме того, эта методика требует немало времени, особенно потому, что теперь мы шли в связке и страховали Пола, пока тот поднимался.
      Теперь Пол находился примерно в семидесяти футах над нами и с величайшей осторожностью переходил на каменную кромку. Внезапно из-под его ног брызнул фонтанчик небольших камней, посыпавшихся на нас.
      Спрятаться было некуда. Каждый выбил небольшую площадку во льду, на которой мы могли стоять. Оставалось прижаться к ледяной стене, закрыть головы и ждать. Меня камни не задели. Булыжник величиной с кулак отскочил от рюкзака Гэри и улетел в пространство. В Канакаридеса ударили два довольно больших камня: один попал в верхнюю часть левой лапы, руки, или как там ее, второй в шишкастую спинную бороздку. Звук был такой, словно камни стукнулись о шифер крыши.
      — Пистон мне в задницу, — отчетливо выговорил Канакаридес, стоически вынося камнепад.
      Когда обстрел закончился, Пол докричал последние извинения, а Гэри высказал все, что он о нем думает, я, вбивая ботинки в лед, прошел шагов десять к тому месту, где стоял богомол, прижавшийся к ледяной стене: правая передняя лапа поднята, но пальцы твердо держатся за вонзенный в стену ледоруб.
      — Вы ранены? — спросил я, опасаясь, что придется воспользоваться красной кнопкой, дабы эвакуировать жука, и таким образом загубить все дело.
      Канакаридес медленно покачал головой: не столько в знак отрицания, сколько для того, чтобы проверить, как работает шея. Со стороны зрелище было страшным: неуклюжая голова и улыбающийся клюв вращаются в любом направлении почти на двести семьдесят градусов! Свободная передняя лапа гнется совершенно невероятным образом, а длинные пальцы без суставов осторожно гладят и ощупывают спинную бороздку.
      Щелчок. Вздох. Щелчок:
      — Все в порядке.
      — Впредь Пол будет осторожнее.
      — Надеюсь.
      Пол и в самом деле стал осмотрительнее, но дорога была омерзительной, и еще нескольких камнепадов избежать не удалось. Правда, на этот раз обошлось без последствий. Десять минут и шестьдесят футов спустя Пол добрался до вершины, нашел надежное местечко для страховки и позвал нас. Гэри, все еще раздраженный, — он терпеть не мог, когда на него рушились камни из-под чьих-то ног, — пошел следующим. Я велел Канакаридесу идти за ним, футах в тридцати ниже. Я полез последним, пытаясь держаться поближе, чтобы видеть и увертываться от летящих булыжников, если таковые посыплются, когда мы достигнем каменной кромки.
      К тому времени, когда мы все начали подниматься по северо-восточному ребру, видимость уменьшилась до нулевой, температура упала градусов на пятьдесят, снег стал еще гуще и глубже; было слышно, как лавины несутся по восточному склону К2. Мы по-прежнему оставались в связке.
      — Добро пожаловать на К2! — крикнул Гэри, занявший первое место. Его парка, капюшон, солнечные очки и голый подбородок превратились в устрашающую, покрытую сосульками массу.
      — Спасибо, — щелкнул-прошипел Канакаридес, как мне показалось, довольно-таки церемонно. — Оказаться здесь — огромное удовольствие.
 

Лагерь Номер Три

Под сераком на вершине хребта у начала бритвенно-острого траверса

23 000 футов над уровнем моря

 
      Застряли здесь на три дня и ночи, ожидая приближения четвертой. Бессильно скорчились в палатках, поедая питательные брикеты и готовя суп, который ничем нельзя заменить, тратя нагревательные заряды в плитках, чтобы растопить снег, с каждым часом слабея и все больше злясь из-за недостатка кислорода и отсутствия физических нагрузок. Ветер выл, и шторм бушевал трое суток, даже четверо, если считать наш подъем из Лагеря Номер Два. Вчера Гэри и Пол, идущий впереди, на невероятно крутом гребне пытались проложить дорогу в бурю, через отвесный траверс, решив протянуть стационарную веревку, даже если потом придется взбираться на вершину с мотком бечевы, застрявшим в наших карманах.
      У них ничего не вышло. Бедняги повернули назад, проведя три часа на воющем ветру, едва не обморозившись, покрывшись ледяной коростой. Пол трясся в ознобе часа четыре, хотя регулятор термскинов был поставлен на верхнюю отметку. Если мы не пересечем этот траверс как можно скорее, буря там или не буря, нам вообще не придется беспокоиться о том, какие припасы и снаряжение оставить для восхождения, поскольку никакого восхождения не будет.
      До сих пор непонятно, как два дня назад нам удалось подняться из Лагеря Номер Два на эту узкую полоску выветрившегося гребня ребра. Наш жук, очевидно, был на грани изнеможения. Техника явно его подводила, несмотря на лишние ноги и непомерную силу, и мы решили последние несколько часов подъема идти в связке, на тот случай, если Канакаридес вдруг отстанет. Вряд ли стоит нажимать красную кнопку сигнализации наладонника, только чтобы сообщить прибывшим ооновским парням, что Канакаридес нырнул головой вниз, прямо на ледник Годуин-Остен, пролетев до этого пять тысяч футов.
      «Мистер Спикер Инопланетян, мы вроде как потеряли вашего малыша. Но, может, вы сумеете соскрести его со льда и клонировать». Нет, нам это совсем не улыбалось.
      Как оказалось, нам пришлось работать после темноты, с включенными головными прожекторами, пристегнутыми к нашим креплениям веревками, и ввинченными в склон специальными ледовыми крючьями, только для того, чтобы нас не снесло в черный провал. Орудуя ледорубами, мы высекли плиту как раз такого размера, чтобы уместилась палатка, вернее, скопление соединенных вместе маленьких палаток, угнездившихся в десяти футах от вертикального обрыва, в сорока — от места схода лавин и спрятанных прямо под нависающим сераком величиной с трехэтажное здание, сераком, который в любой момент мог рухнуть и похоронить палатку вместе с нами. В обычных обстоятельствах мы бы и десяти минут тут не задержались, не говоря уже о трех сутках под бушующим ураганом. Но особого выбора у нас не оставалось: либо кинжально-острое ребро, либо лавинный склон.
      Вопреки всем моим чаяниям, у нас наконец нашлось время для беседы. Наши палатки были соединены в форме тонкого креста с крохотной центральной площадкой, не более двух футов в поперечнике, едва-едва достаточной для того, чтобы, ложась спать, втиснуться в наши маленькие гондолы. Площадка, которую мы вырубили под карнизом, была не так велика или плоска, чтобы вместить нас всех, и меня вытеснили на тот сегмент палатки, который располагался более отвесно, так что голова оказалась выше ног. Хорошо, что не наоборот. Наклон был не столь велик, чтобы это мешало мне задремать, но все же настолько крут, что я то и дело просыпался, нащупывая ледоруб, чтобы остановить скольжение. Однако мой ледоруб находился за палаткой, вместе с остальными, воткнутый во все утолщавшийся слой снега и прикрепленный сотней футов основной веревки из паучьего шелка, обмотанной вокруг него, потом вокруг палатки и снова вокруг него. Мы также использовали двенадцать ледовых крючьев, чтобы надежнее приторочить себя к крохотному ледяному шельфу.
      Конечно, черта лысого это нам поможет, если серак решит обломиться, или произойдет сдвиг снега, или ветры просто вознамерятся сдуть с горы всю кучу веревок, ледорубов, крючьев, палаток, людей и жука.
      Мы, конечно, много спали. Пол захватил с собой е-бук ридер, загруженный дюжиной или около того романов и десятками журналов, так что время от времени мы передавали его из рук в руки. Даже Канакаридес не пропускал своей очереди почитать, и в первый день мы почти не говорили из-за невозможности перекричать вой ветра и шум валившегося на палатки снега. Но, в конце концов, нам даже спать надоело, поэтому мало-помалу мы стали обмениваться репликами. В тот первый день мы, в основном, обсуждали подъем и технические детали, перебирали подробности маршрута, приводили доводы «за» и «против» попытки восхождения, как только пройдем этот траверс и поднимемся выше снежного купола к подножию вершинной башни. Гэри отстаивал необходимость подъема по Финишной Прямой, причем, любой ценой, Пол выступал за осторожность, Канакаридес молча внимал. Однако к началу третьего дня мы стали задавать жуку личные вопросы…
      — Значит, вы, парни, прилетели с Альдебарана, — заметил как-то Пол. — И сколько же времени у вас на это ушло?
      — Пятьсот лет, — ответил жук. Для того, чтобы втиснуться в свою секцию палатки, ему пришлось сложить каждую конечность, по крайней мере, вдвое.
      Гэри присвистнул. Он никогда не уделял особого внимания материалам прессы, касающимся богомолов.
      — Неужели вы настолько стары, Канакаридес? Пятьсот лет? Жук, в свою очередь, испустил тихий свист, который, как я уже начал подозревать, был чем-то вроде эквивалента нашего смеха.
      — Мне только двадцать три ваших года, Гэри, — сообщил он. — Я родился на корабле, как и мои родители, и их родители, и так далее. Срок нашей жизни приблизительно равен вашему. Это был корабль смены поколений, если следовать вашей терминологии.
      Он помолчал, очевидно, не желая перекрикивать рев ветра, ставший уже совсем невыносимым. Когда шум стал чуть меньше, жук продолжал:
      — Я не знал другого дома, кроме корабля, пока мы не достигли Земли.
      Мы с Полом переглянулись. Настала пора допросить нашего жука ради страны, семьи и секретаря Ясная Луна.
      — Так почему вы… Слушатели, решили улететь на Землю? — спросил я. Жуки не раз отвечали на этот вопрос публично, но ответ всегда был один и тот же и не отличался особым смыслом.
      — Потому что тут были вы, — обронил жук. Все то же самое. Довольно лестное замечание, тем более, что мы, люди, всегда считали себя центром Вселенной, но смысла тут, однако, было немного.
      — Но почему вы потратили целые века на то, чтобы встретиться с нами?
      — Чтобы помочь вам научиться слушать, — пояснил жук.
      — Кого именно? — удивился я. — Вас? Богомолов? Мы хотим слушать. Хотим учиться. И с удовольствием прислушаемся к вам.
      Канакаридес медленно покачал тяжелой головой. Наблюдая эту голову вблизи, я вдруг понял: она более напоминала ящера, вернее, помесь птицы и динозавра, чем жука.
      — Не к нам, — пояснил он, щелчок-шипение. — К песне своего мира.
      — Песне нашего мира? — деловито переспросил Гэри. — Хотите сказать, нам следует больше ценить жизнь? Снизить темпы и нюхать розы? И все такое?
      Вторая жена Гэри увлекалась трансцедентальной медитацией. Думаю, именно по этой причине он с ней и развелся.
      — Нет, — покачал головой Канакаридес. — Я имею в виду, прислушаться к звуку вашего мира. Вы напитали моря. Освятили мир. Но не хотите слушать.
      Настала моя очередь еще больше все запутать.
      — Напитали моря и освятили мир, — повторил я. Палатка затряслась под очередным порывом ветра, но тут же замерла. — И как мы это сделали?
      — Тем, что умерли, Джейк, — выговорил жук. Он впервые назвал меня по имени. — Стали частью морей и мира.
      — Имеет ли умирание что-то общее со способностью слышать песню? — допытывался Пол.
      Глаза Канакаридеса были идеально круглыми и абсолютно черными, но вовсе не казались угрожающими, когда он смотрел на нас в свете одного из электрических фонарей.
      — Ты не можешь слышать песню, когда умираешь, — прощелкал-просвистел он. — Но и песни не будет, пока твой вид не рециклировал свои атомы и молекулы через твой мир на протяжении миллионов лет.
      — А вы можете слышать песню отсюда? С Земли, я имею в виду? — осведомился я.
      — Нет, — ответил жук.
      Я решил затронуть более перспективную тему.
      — Вы дали нам технологию «CMG», и это, несомненно, стало причиной многих поразительных изменений.
      Я покривил душой. Лично мне больше нравилось время, когда машины не летали. По крайней мере, дорожные пробки в Колорадо, на Франт Рейндж, где я жил, тогда были двухмерными.
      — Но мы… вроде как интересуемся, когда Слушатели собираются разделить с нами другие секреты.
      — У нас нет секретов. Хранить какие-то секреты не входило в наши намерения, когда мы прибыли сюда, на Землю.
      — Ну… не секреты, — поспешно согласился я, — а новые технологии, изобретения, открытия…
      — Какого рода открытия? — уточнил жук.
      — Хорошо бы узнать про лекарство от рака. Канакаридес издал щелкающий звук.
      — Хорошо бы, — согласился он. — Но это болезнь вашего вида. Почему вы ее не излечили?
      — Мы пытались, — оправдывался Гэри, — но это крепкий орешек.
      — Да, — кивнул Канакаридес, — это крепкий орешек. Мне ничего не оставалось, кроме как идти напрямик.
      — Нашим видам необходимо учиться друг у друга, — объявил я, возможно, чуть громче, чем необходимо, чтобы перекричать разгулявшуюся бурю. — Но представители вашей расы так сдержанны. Когда же между нами завяжется разговор по душам?
      — Когда ваш вид научится слушать.
      — Именно поэтому вы решили совершить с нами восхождение?! — воскликнул Пол.
      — Надеюсь, это не следствие, но вместе с необходимостью понимания стало причиной, по которой я пришел сюда.
      Я взглянул на Гэри. Лежа на животе, так что голова находилась всего в нескольких дюймах от низкой крыши палатки, он слегка пожал плечами.
      — В вашем родном мире есть горы? — спросил Пол.
      — Мне говорили, что нет.
      — Значит, ваша родина походила на южный полюс, который вы, ребята, взяли во владение?
      — Там не настолько холодно, а зимой никогда не бывает так темно. Но атмосферное давление почти одно и то же.
      — Значит, вы акклиматизировались к высоте… около семи-восьми тысяч футов?
      — Да.
      — И холод вам не докучает? — допрашивал Гэри.
      — Временами бывает не слишком приятно. Но наш вид вырастил подкожный слой, который регулирует температуру так же эффективно, как ваши термскины.
      Что же, теперь и мне самое время задать вопрос.
      — Если в вашем мире нет гор, почему вы пожелали взойти на К2 вместе с нами?
      — А почему вы хотите взойти на К2? — парировал Канакаридес, плавно поводя головой в сторону каждого из нас.
      Воцарилось минутное молчание… ну, не совсем молчание, поскольку ветер и неистовый снег вызывали такое чувство, что мы находимся под самым соплом реактивного двигателя, но, во всяком случае, никто из людей не издал ни звука.
      Канакаридес расправил и сложил все шесть ног. От этого зрелища становилось не по себе.
      — Попробую-ка уснуть, — сказал он, закрывая клапан, отделявший его нишу от наших.
      Мы приникли головами друг к другу и стали шептаться.
      — Проповедует, как чертов миссионер, — прошипел Гэри. — Вся эта демагогия насчет «прислушайтесь к песне»!
      — Нам, как всегда, повезло, — поддакнул Пол. — Первый контакт с внеземной цивилизацией, и — на тебе, долбаные Свидетели Иеговы!
      — Он пока еще не совал нам никаких брошюр, — вступился я.
      — Постой, все еще впереди, — заверил Гэри. — Мы, четверо, спотыкаясь, когда-нибудь приковыляем на вершину горы, если этот треклятый шторм соизволит уняться, задыхаясь, ловя ртом воздух, которого там нет, и тут-то наш жук выташит и станет раздавать «Башню стражи Богомолов».
      — Ш-ш-ш, — осадил его Пол. — Богомол нас услышит.
      В этот момент ветер набросился на палатку с такой силой, что все мы дружно попытались вонзить ногти в гиперполимерный пол, чтобы удержать палатку от соскальзывания с ненадежной площадки и падения с горы. Если дело обернется хуже некуда, мы что было силы заорем: «Откройся», — и ткань хитрой палатки сложится, а мы выкатимся на склон в наших термскинах и схватимся за ледорубы, чтобы остаться на месте. Так, по крайней мере, считалось теоретически. Фактически же, если площадка сдвинется или паучий шелк лопнет, мы почти наверняка совершим полет, не успев и глазом моргнуть.
      Когда мы снова смогли слышать друг друга за ревом ветра, Гэри крикнул: