Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Комиссар Мегрэ - Тетя Жанна

ModernLib.Net / Классические детективы / Сименон Жорж / Тетя Жанна - Чтение (стр. 2)
Автор: Сименон Жорж
Жанр: Классические детективы
Серия: Комиссар Мегрэ

 

 


В это мгновение имя, которое она слышала совсем недавно, нашло свое место в ее памяти, а его обладатель приобрел реальные очертания. Когда-то в течение долгих лет у них в винных погребах работал один служащий с угреватым носом, по имени Бернар, но дети по каким-то таинственным соображениям звали его Бабила. Он был очень невысокого роста, широкий и толстый, носил всегда слишком широкие штаны, свисающие сзади чуть не до колен, и это делало его ноги еще короче. Как звали дрессированную свинью, которую дети видели в цирке? Бабила?

Жил он на краю города, около Шен-Вер, и его шесть или семь детишек иногда приходили к ним к концу его работы.

Увидев доктора, Жанна поняла, что он один из тех детей; он был еще совсем мальчишкой, когда она уехала отсюда; его имя крутилось у нее на языке.

— Я думаю, что он мертв, доктор. Полагаю, что я правильно сделала, разрезав веревку. Он выскользнул у меня из рук, и я не смогла удержать его, чтобы он не стукнулся головой об пол. Думаю, впрочем, это уже не имеет значения.

Доктору было сорок — сорок два года, в отличие от своего отца он был высоким и худым, но с такими же светлыми волосами, что и Бабила. Пока он ставил сумку с инструментами на пол и опускался на колени, она осмелилась спросить его, хотя он не обращал на нее никакого внимания и даже не поздоровался:

— Вы ведь Шарль Бернар?

Имя вдруг само всплыло в памяти. Доктор согласно кивнул и, прилаживая свой стетоскоп, скользнул по ней быстрым взглядом.

— Я его сестра, Жанна, — объяснила она. — Я приехала сегодня утром.

Точнее, с поезда-то я сошла вчера вечером, но не хотела их беспокоить и провела ночь в «Золотом кольце».

Неожиданно пришло понимание того, что, позвони она в дверь брата накануне, она увидела бы его еще живым. За эту мысль зацепилась другая — о полутемном обеденном зале в отеле, потом — о Рафаэле, наливающем ей коньяк, и воспоминание о двух стаканчиках наполнило ее чувством вины.

— Бессмысленно и пытаться, — констатировал доктор, поднимаясь с колен. — Он мертв уже больше часа.

— Он, вероятно, поднялся сюда, как только моя невестка отправилась к мессе?

Крики ребенка раздавались без передышки, и доктор чуть заметно нахмурил брови, глядя в сторону лестничной площадки.

— Луиза была тут со мной некоторое время, — объяснила Жанна. — Она испытала ужасное потрясение.

— Будет лучше, если мы спустимся. Не знаете, он оставил какую-нибудь записку?

Тело прикрывало почти весь листок бумаги, торчал лишь небольшой уголок; Жанна потянула за него так, чтобы можно было увидеть единственное слово, написанное крупными буквами: «Простите».

Отношение Шарля Бернара к происходящему удивило Жанну не сразу. Они оба не осознавали, что именно держит их нервы почти в болезненном напряжении: это были пронзительные крики ребенка, умножаемые и усиливаемые эхом от каждой стены дома.

Доктор был человеком холодным, владеющим собой, с размеренными движениями, сдержанным в проявлении чувств. Но тем не менее он был сыном Бернара, он знал всю семью, ребенком играл во дворе дома и прятался, конечно, за бочками винного склада. Однако он не выказал никакого удивления, обнаружив Робера Мартино повесившимся на чердаке своего дома. Суровый лик смерти не заставил его нахмуриться. Он стал только чуть более угрюмым, как человек, столкнувшийся с неизбежным.

Может быть, он удивился лишь тому, что обнаружил Алису на тротуаре и не увидел Луизу рядом с телом мужа?

Встреча здесь с Жанной, спустя столько лет, да еще при столь необычайных обстоятельствах, видимо, не особенно его изумила.

Он повторил:

— Давайте спустимся.

На втором этаже он, не постучав, открыл дверь в комнату, откуда доносились крики ребенка. Мать ничком лежала на разобранной постели, уткнув лицо в подушки и закрыв пальцами уши, в то время как ребенок, вцепившись в перекладину своей кроватки, задыхался от крика.

Ни у кого ничего не спрашивая, Жанна взяла его, прижала к себе, и крики мало-помалу сменились горловыми всхрипываниями, а затем — вздохами.

— Он не болен, доктор?

— Три дня назад, когда я приходил в последний раз, он был здоров. Не вижу причин, почему бы ему не оставаться здоровым.

Не слыша больше криков, растерявшаяся мать полуобернулась к ним, глядя одним глазом сквозь растрепанные волосы. Потом мягким прыжком поднялась и встряхнула головой, приводя волосы в порядок.

— Приношу свои извинения, доктор. Я плохая мать, я знаю это. Мне это постоянно твердят. Но это сильнее меня: я не могу слышать, как он кричит! Только что, когда я снова сюда поднялась, я чувствовала, что была готова разбить ему голову об стену. Представьте, это длится все утро; чего только я не делала, чего только не пробовала!

Она смотрела на Жанну удивленно-подозрительно.

— И вот теперь, попав в чужие руки, он успокоился. Я всегда вам это говорила, но вы не хотели мне верить. Я для него ничего не значу.

Взгляды Жанны и врача встретились, и оба одновременно почувствовали некоторое замешательство, словно от возникшего сообщничества.

— Где ваша свекровь?

— Не знаю. Я слышала, как она спустилась и что-то искала внизу, потом снова поднялась, ходила взад-вперед, открывала и закрывала двери. Думаю, она заперлась в своей комнате на ключ, а это значит, что несколько часов она не захочет никого видеть.

Со стороны могло показаться, что они понимают друг друга с полуслова, говорят о привычных вещах, во всяком случае так, словно не случилось ничего странного или необычного.

— Вы были дома, когда ваш свекор поднялся на чердак?

— Я была здесь. Малыш уже кричал. Он кричит с утреннего кормления, хотя я дала ему успокоительное. Я слышала шаги по лестнице, но это меня не обеспокоило. Потом свекровь вернулась от мессы и стала повсюду звать своего мужа. Почти сразу же постучали в дверь и…

Она подыскивала слово, глядя на Жанну. Алисе явно не хотелось говорить «мадам». Назвать Жанну по имени она тоже не осмелилась, а слово «тетя» еще не было для нее привычным.

— …и она вошла.

— Необходимо предупредить полицию.

— Зачем, если он покончил с собой?

— Таково правило. Я могу отсюда позвонить комиссару и дождаться его, поскольку он захочет меня увидеть?

— Телефон есть в комнате родителей мужа.

Она тут же спохватилась:

— Я забыла, что свекровь закрылась.

— Я позвоню внизу. Не беспокойтесь. Я знаю, где телефон. Мне бы хотелось, пока я буду ждать, чтобы вы убедили мадам Мартино поговорить со мной.

Он ничего не говорил Жанне, следовавшей за ним. Она шла с успокоившимся ребенком, почти уснувшим на ее плече, но ни она сама, ни доктор этому не удивлялись. Жанна ничего не узнавала в доме, потому что в нем сменили не только обстановку и убранство комнат, но и снесли некоторые перегородки. Она все еще была в шляпе и, только войдя в столовую, сняла ее свободной рукой и положила на стол, не беспокоя ребенка.

— Алло! Комиссар полиции? Это вы. Марсель? Что, комиссара еще нет в кабинете? Не скажете ли, где я могу его отыскать? Это доктор Бернар.

Было любопытно слышать прежнего маленького Бернара, которого она помнила в коротких штанишках, сшитых из старых отцовских брюк, говорившего теперь с такой спокойной уверенностью. Он наверняка жил в красивом доме и был женат. Она была почти уверена, что у него есть дети и что телефонный звонок Алисы захватил его в тот момент, когда он тоже вернулся от мессы.

— Я попробую отыскать его по телефону. Спасибо.

И он тихо назвал другой номер.

— Мадам Грасиен? Это говорит доктор Бернар. Спасибо. А вы? Мне сказали, что комиссар у вас; я хотел бы сказать ему два-три слова. Извините, что беспокою вас, но это важно. Благодарю. Я подожду.

Держа трубку около уха, он, по сути, в первый раз обратился к Жанне.

Почему она была этим взволнована? Ни в его голосе, ни в его взгляде не было ничего необычного. Он никак особенно не нажимал на слова, чтобы подчеркнуть свои намерения. Фразы он произносил совершенно простые, однако сегодня утром они приобретали необычную важность. У нее было ощущение, что она сразу осознала все их значение; она знала, отвечая ему, что внутренний смысл и ее слов также будет понят.

— Вы приехали надолго?

— Не знаю точно. Еще утром я этого не знала.

— Вы видели остальных членов семьи?

— Нет, только жену брата и ее невестку. Они обе кажутся очень уставшими, не так ли?

После некоторого колебания она добавила:

— Мой брат тоже устал до предела?

Он не успел ответить, потому что комиссар, которого пошли искать в глубине сада, где он ловил в реке рыбу, взял трубку.

— Алло! Хансен! Говорит Бернар. Очень хорошо, спасибо. Прошу вас приехать к Мартино. Робер Мартино повесился сегодня утром у себя на чердаке. Он мертв, да. Когда я приехал, было уже слишком поздно. Нет, не было никакого смысла и пытаться. Из-за его веса сломался шейный позвонок. Я бы хотел, если вы сможете, да. Я подожду вас здесь, а пока начну составлять акт.

Жанна не стала снова задавать вопрос, показавшийся ей теперь бесполезным. Доктор тоже молчал. Малыш уснул со спокойным лицом, хотя дыхание его было еще немного хрипловатым.

— Я думаю, вы должны убедить свою невестку открыть вам дверь.

— Вы чего-нибудь боитесь?

Доктор не ответил и на этот вопрос, но обеспокоенным он не казался и добавил только:

— Комиссар непременно захочет с ней поговорить. Он не может поступить иначе.

Наверное, тишина в кухне, дверь в которую, подобно большинству дверей в доме, была открыта, поразила его в этот момент, потому что он спросил:

— Прислуги здесь нет?

— Кажется, она ушла вчера, не сказав никому ни слова. Они ждали сегодня утром другую, но она не пришла.

Никаких замечаний по этому поводу. Он вытащил блокнот из своей сумки, медленно снял колпачок с авторучки и расположился писать на углу стола.

— Может, ребенок не проснется, если вы его уложите. Попробуйте, во всяком случае. Его тяжело держать.

Она — уже во второй раз — направилась к лестнице, по которой стала подниматься медленно, без толчков, держа одно плечо выше другого из-за ребенка, прижавшегося к ней горячим и влажным тельцем. На втором этаже она не стала стучать в дверь. Алиса открыла окно, выходившее на набережную, и, наклонившись вперед, курила сигарету, дым от которой окутывал ее волосы; подол короткого черного платья был зажат между коленями.

Жанна со всевозможной осторожностью стала укладывать ребенка в кроватку; Алиса повернулась на шорох и раздраженно бросила:

— Вы уже пресытились? Если вы его положите, он проснется и заорет еще громче.

— Тише!

— Как хотите. Что же до моей свекрови, то она не отвечает. Вы тоже можете попытаться втолковать ей. Не исключено, что вам повезет больше, чем мне.

— Она плачет?

Девчонка пожала плечами. Она действительно была больше девчонкой, чем женщиной, — с несформировавшимся до конца телом, с гибкостью подростка, с Идиотскими, постоянно падающими на глаза волосами, которые она откидывала назад нетерпеливым движением, похожим на тик.

— Вот увидите, Мадлен вернется, когда все это закончится!

Жанна не знала точно, кто такая Мадлен, но предполагала, что Алиса намекает на дочь Луизы. Она говорила еще о сыне, но ни того ни другой так и не было.

Жанна постучала в дверь комнаты, где когда-то жили ее родители; комнаты — как ей внезапно пришло в голову, — в которой родились и она и ее братья.

— Луиза! Это я, Жанна. Доктор Бернар сказал, что ты обязательно должна открыть, потому что сейчас придет комиссар и захочет с тобой поговорить.

Сначала — тишина, лишь едва слышимый шорох со стороны кровати.

— Послушай меня, Луиза. Тебе необходимо сделать усилие и подняться наверх.

Она и не заметила, что стала говорить своей невестке «ты» лишь потому, что та была ее невесткой.

— Вероятно, скоро начнут приходить люди, чтобы выразить тебе соболезнования. Вернутся твои дети.

Жанне послышалось что-то вроде горького смеха.

— Открой хоть на минутку, чтобы я могла с тобой поговорить…

Луиза, должно быть, шла на цыпочках, тихо, как кошка, потому что Жанна хоть и прикладывала ухо к двери, не слышала никаких звуков и была обескуражена, когда створка двери внезапно распахнулась:

— Чего ты от меня хочешь?

Луиза была неузнаваема: волосы растрепаны, черты измученного лица искажены, расстегнутое черное платье позволяло видеть нижнее белье и часть белых мягких грудей.

Она смотрела на Жанну жестко, злобно, со странной гримасой на губах, в которой читалось что-то вроде садистского удовлетворения, и бросала ей совсем близко — так близко, что на Жанну летели брызги слюны:

— Чего ты приехала сюда выискивать, а? Что же ты не скажешь это прямо? Да говори же!

И в этот момент Жанна поняла, но не шелохнулась, не ответила. Открытие заставило ее застыть, она молчала, не проявляя никакой реакции. Она узнала запах. Она узнала и эти глаза, которые, казалось, пожирают сами себя, и измученное лицо, и жесты, одновременно порывистые и усталые.

— Так хочешь, я сама тебе скажу, чего ты приехала сюда выискивать? Ты вчера приехала, верно? Твой бедный брат, без сомнения, знал это. Может, ты написала ему о своем приезде или позвонила? Может, кто-то пришел ему сказать, что встретил тебя в городе? Не прикидывайся невинной, вот что!

Ты все поняла! Если же нет, то я тебе сейчас все объясню. Ты не можешь не знать — ты, похожая на привидение, — что это ты его убила!

Она сделала вид, что пошла назад, к своей измятой постели, и, не глядя на свою невестку, подыскивала слово, которым могла бы выразить свои чувства. Ей удалось найти одно — грязное, грубое, и она процедила его сквозь зубы:

— Падаль!

Потом, словно это придало ей сил, она снова повернулась лицом к Жанне и с новой энергией быстро заговорила:

— Не стесняйся, Жанна! Предъявляй свои счета! Чего ты ждешь? Продавай все! Ты права. Вероятно, все, что здесь есть, принадлежит тебе. Я, видишь ли, всегда это чувствовала, потому что я женщина, у меня как будто свои антенны есть. Я знала, что ты в один прекрасный день вернешься, и вид у тебя будет именно такой, как сейчас. Ты напрасно прикидывалась, что померла, я в это не верила, потому что кое-кто встречал тебя в одной из тех поганых стран, где ты жила. Ну, заявляй о своей части наследства.

Предъявляй счета. Требуй! Ты знаешь, что имеешь право требовать. Твой брат, конечно, сам не набрался смелости сообщить тебе, что не осталось ничего стоящего — разве что долги. Но сегодня моя кровать еще принадлежит мне, и никто не заставит меня из нее вылезти. Пойди скажи это комиссару. Расскажи ему все, что хочешь. Но оставь меня в покое, слышишь, ты, оставь меня в покое! Последние слова она выкрикнула пронзительным голосом, надрывая горло; затем она так резко захлопнула дверь, что ударила ею Жанну по лбу, и та машинально приложила ко лбу руку. Повернувшись, Жанна увидела позади себя Алису — спокойную, с лукавым взглядом и таким видом, словно она ничего не слышала или давно привыкла к подобным разговорам. Прикурив новую сигарету от предыдущей, которую она раздавила затем каблуком на навощенном паркете, Алиса сказала:

— Вы привыкнете к этому. Завтра она об этом и не вспомнит или же, рыдая, будет просить у вас прощения и выложит всю кучу своих несчастий.

— Когда малыш должен есть в следующий раз?

— Вы в этом разбираетесь? Я думала, у вас не было детей. Он ест трижды в день. Второй раз — в полдень.

— Что он ест?

— У него есть рожок. Молоко в холодильнике. Еще пюре из овощей. Вы намерены этим заняться? Жанна спустилась вниз именно в тот момент, когда к воротам подкатил автомобиль комиссара, и ей пришлось открывать ему.

Комиссар оказался не из местных. Здесь не было ни одной семьи с такой фамилией. Он выглядел примерно ровесником доктора. Комиссар принял Жанну за служанку и довольствовался тем, что спросил на ходу:

— Доктор Бернар все еще здесь?

— Он ждет вас в столовой. Из деликатности она оставила их одних. И, не зная, быть может, куда себя деть, пошла на кухню. Теперь это была современная кухня, ничем не похожая на старую, — такая, как рисуют в каталогах или выставляют в витринах: вся белая, со всякими усовершенствованными штучками. Жанна открыла холодильник, машинально изучила содержимое и, увидев приготовленный для жарки ростбиф с ломтиками сала, бросила взгляд на часы и нерешительно покрутила рычажки электрической плиты.

Сточное отверстие позади, выходившее во двор, еще существовало, но белые стены были покрыты лаком; овощи и фрукты аккуратно разложены на белых полках. Двое мужчин поднялись по лестнице, и сверху стало слышно, как они разговаривают приглушенными голосами. В раковине Жанна увидела чашки со следами кофе с молоком, грязные тарелки, ложки, вилки, ножи. Она вспомнила, что посуда в беспорядке валялась и в комнатах: наверху тоже оставалась грязная посуда, которую она не собрала. Ее действия были инстинктивными. Она не размышляла, не спорила сама с собой. Только сейчас после всего случившегося у нее на лице появилось недовольное, или, скорее, грустное, выражение. Синий передник висел за дверью, она взяла его, накинула на шею, завязала сзади тесемки. Засучивать короткие рукава необходимости не было. Из крана потекла вода — почти сразу теплая, потом горячая, и она не глядя сунула руку в мыльный порошок, взяла тряпку; пар от воды начал оседать на стеклах. Стук тарелок создавал привычный звуковой фон, и Жанна была весьма удивлена, когда немного времени спустя услышала, что кто-то покашливает за приоткрытой дверью. Это был комиссар полиции.

— Извините меня за недавнюю бестактность. Я не знал, кто вы такая.

Позвольте выразить вам мои соболезнования. Доктор Бернар сказал мне, что, наверное, не стоит беспокоить мадам Мартино сегодня утром, и я его понимаю. Не соблаговолите ли вы передать ей выражение моих чувств и сказать, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы свести формальности к минимуму?

— Тело так и останется пока наверху?

— Это не является необходимым, поскольку все очевидно. Более чем вероятно, что вскрытия не потребуется. Значит, вы уже сейчас можете вызывать похоронное бюро, и я думаю, — тут он бросил взгляд на еще исходящую паром посуду, которую вытирала Жанна, — что это нужно сделать в первую очередь, принимая во внимание время года.

Доктор невозмутимо держался позади него с видом человека, спокойно взирающего на происходящее.

— Думаю, что я сегодня не нужен вашей невестке, — сказал он. — Если, однако, возникнет необходимость, я буду дома весь день и вы сможете меня вызвать.

Она ответила просто:

— Спасибо.

В половине двенадцатого явился представитель похоронного бюро с двумя помощниками. Для очистки совести Жанна постучалась в дверь невестки, но ответа не получила. Ей в голову не пришло снять передник. Руки ее пахли луком.

— Лучше всего, конечно, выставить тело в голубой комнате, — сказала она, бегло осмотрев комнаты второго этажа.

Шедшая за ней Алиса проворчала раздраженно:

— Это комната Мад.

— А следующая?

— В ней живет Анри.

— Одному из них придется поспать на третьем этаже. Нельзя же оставлять тело наверху.

— Разбирайтесь с ними сами. Что же касается меня, то я не останусь в доме этой ночью.

Жанна не ответила ей, служащие похоронного бюро спустили тело с чердака и заперлись с ним.

Через улицу, с другой стороны моста, натянули широкую ленту; группы людей стояли на тротуаре, и их можно было видеть через открытые окна с удивительной четкостью; терраса «Золотого кольца» была набита битком, вьющиеся волосы Рафаэля мелькнули на мгновение под солнцем. Там проходили соревнования велосипедистов, и вот-вот должны были показаться первые гонщики, о чем возвестили крики, доносящиеся с вершины холма.

— Куда ушла Мадлен? — спросила Жанна.

— Вы думаете, она сообщает мне об этом?

— А когда она ушла?

— Утром, незадолго до того, как проснулся малыш. Было, вероятно, часов шесть.

— Одна?

— Разумеется, нет. За ней приехали на машине. Я слышала автомобильный гудок. Потом она спустилась.

— И кто там был?

— Друзья.

— Какие друзья?

— Во всяком случае, какие-то парни. Можете спросить у нее, когда она вернется. Единственное, что я знаю, так это то, что она ушла в шортах: все ее платья в шкафу.

— Может ли она вернуться сегодня вечером?

— Скорее, завтра рано утром. Готова поспорить, что она поехала купаться в Руайан.

— А ее брат?

— Вы же слышали, что сказала его мать. Анри опять угнал машину. Я не знаю, как он отыскал ключ, отец всегда его прятал.

— Сколько ему лет?

— Анри? Девятнадцать.

— А Мадлен?

— Вы ее тетя и не знаете этого? Видать, и правда, что…

Она прикусила губу, сделав это специально — так, чтобы было заметно.

— Правда — что?

— Ничего. Меня это не касается. Если я правильно понимаю, вы приехали, чтобы жить в этом доме?

Она уставилась на синий передник на ее тетке и, не дожидаясь ответа, настолько очевидным он ей казался, добавила:

— Ну, а мне, если хотите знать, на прошлой неделе исполнилось двадцать лет, со своим мужем я жила ровно пять месяцев. Может быть, вы понимаете, что я хочу сказать?

— Я думаю, что ребенок проснулся.

— Черт возьми! Все время этот ребенок! Раз уж вы с ним управляетесь лучше меня, идите к нему вы.

— Я спущусь вниз и закончу готовить, а ты пока за ним присмотришь.

Поняла?

Жанна никогда не была такой спокойной, и племянница даже рта не раскрыла, чтобы ей возразить, и осмелилась лишь состроить гримасу в спину уходящей Жанне; прежде чем направиться в комнату к проснувшемуся ребенку, она зажгла новую сигарету.

Когда Жанна открыла печь, в кухне словно раздалась музыка; шипенье соуса, которым она поливала жаркое, для дома играло почти ту же роль, что и ночное стрекотанье кузнечиков для деревни. На кастрюлях подпрыгивали крышки, из-под них вырывался пар.

— Ну вот! Начинает кричать, несносный ребенок! Как только тебя берет твоя мать, ты орешь. Если ты не замолчишь, я тебя отдам тете Жанне…

Жанна в ответ на это не улыбнулась, не нахмурила брови и только уголком передника вытерла покрытый капельками пота лоб.

Вошел представитель похоронного бюро с записной книжкой в руке:

— Не хочу вас беспокоить, я вполне понимаю ситуацию, но нужно поговорить о списке…

Жанна не поняла.

— Нужно будет разослать большое количество писем с извещением о смерти: ведь месье Мартино очень хорошо знали и уважали во всей округе. С клиентами я мог бы разобраться завтра, если мне поможет бухгалтер.

— Я сейчас же поговорю об этом с невесткой.

— Постарайтесь, чтобы она не очень с этим мешкала. Что же касается церковных вопросов…

— Брат строго соблюдал церковные обряды?

— Не думаю. Но он, безусловно, разделял христианские чувства.

Представителем похоронного бюро был совсем молодой человек, изо всех сил старавшийся казаться значительным.

— Я убежден, что мадам Мартино пожелает совершить отпущение грехов.

— Думаю, что это невозможно, поскольку церковь в случае самоубийства не соглашается на…

— Извините, но я в курсе дела. В принципе вы правы. Некоторые аспекты тем не менее стоит рассмотреть, и я знаю, что они будут рассмотрены благожелательно. Вполне вероятно — не так ли? — что человек, покушающийся на собственную жизнь, в тот момент, когда он делает это, не является здоровым душой и телом; к этому церковь относится с пониманием. Но даже и в противоположной ситуации, когда смерть наступает не сразу после предпринятого действия, достаточно всего лишь нескольких секунд — и человек получает возможность целиком и полностью раскаяться. Приношу извинения за такие подробности. Если позволите, я поговорю об этом с кюре, а потом сообщу его точку зрения.

— Благодарю вас.

Она упустила из виду, что этого молодого человека нужно проводить.

Двое его помощников ждали у ворот. Привычка закрывать за уходящими калитку давно забылась, но Жанна, как и в прежние времена, задвинула засов.

Вернувшись в дом, она ощутила тяжесть в пояснице, какую-то общую ломоту в костях и ненадолго застыла посреди кухни, не зная, что предпринять. На полках, прямо под рукой, были расставлены различные пряности, бутылки с приправами. На одной из бутылок золотыми буквами было написано «Мадера», но Жанне удалось вовремя сдержать непроизвольное движение руки к этой бутылке, лишь она подумала о буфетной стойке на вокзале в Пуатье, о светлых волосах Рафаэля. Потом ей вспомнился тощий силуэт Дезире в обеденном зале при тусклом, словно в церковной ризнице, освещении; Жанне показалось, что она снова слышит монотонный голос Дезире, рассказывающей новости: «Я родила троих, но двое умерли… «

Перед глазами снова предстали комната в гостинице, постель, в которой она хотела лежать как можно дольше, вдыхая свой собственный запах — запах старой женщины, шумы отеля, доносившиеся до нее, гудящие снаружи машины, хлопающие двери, спуск воды в уборных и дрожание водопроводных кранов, снующие взад-вперед женщины и дети, которых кто-то ругает.

Боль в спине она почувствовала впервые за долгое время. Ей действительно было непривычно ходить туда-сюда по лестницам. Она провела много часов в поезде. Корабль попал в бурю, и Жанна чувствовала себя совершенно разбитой; в каюте третьего класса их было шесть человек. В Париже она не задержалась. Она была честна сама с собой, не зная точно чего ради, не зная даже, чего она хотела или на что надеялась. У нее было ясное ощущение того, что если она остановится, то сил на то, чтобы отправиться дальше, ей не хватит.

Боже, как она устала! Ноги ее распухли, как и всегда в подобных случаях. Сегодня утром у нее не было возможности заметить, что ноги болят; все это время она проходила в новых туфлях, купленных специально, чтобы приехать сюда.

Ребенок орал. Он словно призывал к порядку. Перегнувшись через перила второго этажа, Алиса крикнула противным голосом:

— Мне казалось, что вы собираетесь принести ему поесть.

Жестом, который становился уже автоматическим, Жанна вытерла углом передника лоб, неопределенно улыбнулась и ответила, беря в буфете чашку:

— Сейчас все будет готово. Иду…

Глава 3

Около двух часов солнце начало прятаться за тучи, несколько порывов ветра надули занавески и заставили хлопать двери; потом воздух стал неподвижным, давящим и оставался таким вплоть до раздавшихся значительно позднее ударов грома.

Отъезд Алисы, совпавший с порывами ветра и заглушенный другими звуками, Жанна заметила только в самый последний момент. Молодая женщина не повторяла слов о решительном нежелании ночевать, в доме, где лежит покойник, и можно было полагать, что эта фраза брошена просто так, под влиянием утреннего эмоционального шока.

Алиса с растрепанными волосами сидела, скрестив ноги, на своей так и не прибранной постели, но с накинутым сверху покрывалом, и смотрела, как Жанна кормит малыша; мысли Алисы витали где-то очень далеко, но к концу кормления вид ее смягчился.

Жанна сказала:

— В конце концов, это мой внучатый племянник, а я до сих пор не знаю его имени.

Алиса ответила:

— Сначала хотели назвать его Жюльеном, как и его отца, но я боюсь называть его именем человека, погибшего столь ужасной смертью. Я несколько суеверна, это сильнее меня. Свекровь настаивает на том, чтобы назвать его Робером, как ее мужа. Все зовут его Боб. Мне это не нравится, но в конце концов я стала звать его так же. Не могу понять, почему он со мной такой противный. Он ведь, по сути, не такой уж трудный ребенок. Говорят, что он меня не любит. Уверена: если я сейчас попытаюсь его кормить, он снова заорет.

— Вероятно, потому, что вы все время в нервном состоянии.

— Вы думаете, он это чувствует?

— Уверена, что да.

Ребенок, наевшись, на этот раз почти сразу же уснул.

— Теперь вы, Алиса, пойдите поешьте.

Без особых надежд на успех Жанна отправилась переговорить со своей невесткой через все еще закрытую дверь комнаты.

— Завтрак готов, Луиза. Ты можешь спуститься когда захочешь. Если желаешь, я принесу тебе что-нибудь сюда…

За столом в столовой, где Жанна поставила три прибора, они сидели вдвоем; Алиса была удивлена тем, что был подан настоящий завтрак. После еды Алиса не предложила помочь убрать со стола или помыть посуду. С видом бесцельно бредущего человека она пересекла двор и на минуту скрылась в конторе; только много позже ее тетка поняла: Алиса пошла туда, чтобы позвонить по телефону и не быть услышанной.

Затем она поднялась в свою комнату, вероятно, без ясной цели. Ребенок не проснулся. Листья на деревьях уже начинали дрожать. Потом напротив дома трижды прогудел клаксон автомобиля. Жанна едва успела осознать, что происходит, как входная дверь открылась, снова закрылась и послышался шум отъезжающей от дома машины.

Жанна спокойно закончила свои дела. Из-за начавшегося ветра ей пришлось обойти весь дом и запереть окна; зашла она и в голубую комнату, где, пока еще без зажженных свечей, положили ее брата.

Служащие похоронного бюро все сделали как надо.

Желтый мягкий свет пробивался в комнату сквозь опущенные шторы, а воздух уже приобрел неподвижность, свойственную погребальным помещениям.

Белая повязка на голове Робера придерживала челюсть, с лица его исчез оскал ужаса, появившийся при удушении петлей. Его переодели в слегка накрахмаленную белую рубашку, и эта сверкающая белизна бросалась в глаза вместе с восковой белизной плоти и незажженных свечей.

Жанна не боялась мертвецов. Она придвинула стул к изголовью брата и села, словно желая с ним поболтать, сложив руки на животе и слегка наклонив голову; губы ее иногда шевелились, будто она действительно обращалась к нему с какими-то словами.

Бедный толстый мальчик! Он стал даже толще, чем она предполагала. В школе соученики звали его Резиновым Шаром, и казалось, что он смеется над этим прозвищем вместе со всеми, но на самом деле оно очень задевало его, и Жанна видела, как он, бывало, плакал украдкой. В те времена у него была розовая, почти вызывающе розовая кожа, наивные глаза и чистое здоровое тело.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9