Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Комиссар Мегрэ - Терпение Мегрэ

ModernLib.Net / Классические детективы / Сименон Жорж / Терпение Мегрэ - Чтение (Весь текст)
Автор: Сименон Жорж
Жанр: Классические детективы
Серия: Комиссар Мегрэ

 

 


Жорж Сименон

«Терпение Мегрэ»

Глава 1

День начался как воспоминание детства — ослепительный и сладостный. Без особой причины, просто потому, что жизнь была хороша, глаза Мегрэ смеялись, когда он принялся за первый завтрак.

Окна были широко открыты, и снаружи проникали запахи, знакомые звуки с бульвара Ришар-Ленуар, и уже трепетал горячий воздух; лучи солнца, пронизывавшие легкий туман, становились почти осязаемыми.

— Ты не устал?

Смакуя кофе, который казался ему лучше, чем в другие дни, он удивленно ответил:

— А почему бы мне устать?

— После той работы, что ты проделал вчера в саду…

Ведь уже несколько месяцев ты не держал в руках лопату.

Был понедельник, понедельник седьмого июля. В субботу вечером они поехали на поезде в Мён-сюр-Луар, в маленький домик, который они готовили уже несколько лет к тому дню, когда Мегрэ, согласно правилам, уйдет в отставку.

Через два года и несколько месяцев! В пятьдесят пять лет! Как будто мужчина, который никогда не болел, вдруг, в один прекрасный день, становится неспособным руководить бригадой по уголовным делам! И все только потому, что ему исполняется пятьдесят пять.

Труднее всего для Мегрэ было понять, как это его угораздило прожить уже пятьдесят три года.

— Вчера, — поправил он жену, — я главным образом спал.

— Ну да, на солнцепеке.

— Покрыв лицо носовым платком.

Какое прекрасное воскресенье! Рагу, томившееся в низенькой кухне, вымощенной плитками из голубоватого камня; аромат пахучих трав, распространявшийся в доме; мадам Мегрэ в пестром платочке, ходившая из комнаты в комнату; Мегрэ в рубашке с открытым воротом и соломенной шляпе, пропалывавший грядки, выгребавший сорную траву и, в конце концов, уснувший после обеда в кресле-гамаке с красными и желтыми полосами, где солнце не замедлило настигнуть его, хотя и не смогло вывести из блаженного состояния.

На обратном пути, в поезде, оба они чувствовали себя отяжелевшими, оцепеневшими, веки у них набрякли, и они уносили с собой запах, напоминавший Мегрэ его молодость в деревне, — смесь сена, пересохшей земли и пота: запах лета.

— Хочешь еще кофе?

— С удовольствием.

Даже передник жены в мелкую голубую клетку радовал его своей свежестью, какой-то наивностью, как радовал и отблеск солнца на одном из стекол буфета.

— Будет жарко!

— Очень жарко.

Он с удовольствием отправится на службу, откроет окна своего кабинета, выходящие на Сену, и будет работать без пиджака. Приятно было шагать по тротуару, где тенты перед лавками рисовали на тротуарах темные четырехугольники, приятно было ждать автобус на бульваре Вольтера рядом с девушкой в светлом платье.

Ему везло. У края тротуара остановился старый автобус с открытой платформой, так что он мог не гасить свою трубку и курить.

Все это напомнило ему вдруг ярко расцвеченное шествие, поглядеть на которое сбежался тогда весь Париж.

Мегрэ только что женился и был еще молодым, застенчивым секретарем комиссариата в районе Сен-Лазар.

Многочисленные ландо, запряженные в стиле герцога д'Омон, везли Бог знает каких иноземных властителей, окруженных подданными с султанами на шляпах; и на солнце сверкали каски республиканских гвардейцев.

В Париже был тот же аромат, что и сегодня, тот же свет, та же истома.

О, тогда он еще не думал о пенсии. Конец его карьеры, конец его жизни казались ему фантастически далекими, такими далекими, что он не забивал себе голову мыслями об этом. А теперь он уже приобрел дом, в котором проведет остаток дней.

Но никакой меланхолии. Улыбка, в общем, почти радостная. Он пока что идет на работу. Шатле. Сена.

Рыболов. Здесь, у моста Шанж, всегда стоял по меньшей мере хоть один рыболов. Потом адвокаты в черных мантиях, жестикулирующие во Дворце правосудия.

И наконец набережная Орфевр, где он знал каждый булыжник и откуда его чуть не изгнали. Совсем недавно. Около десяти дней назад один префект, который не любил полицейских старой школы, потребовал, чтобы Мегрэ подал в отставку, — выражаясь более элегантно, раньше времени ушел на пенсию, — и всего лишь потому, что несколько раз допустил оплошность.

Но это уже в прошлом. Отдав честь двум часовым, он поднялся по широкой лестнице, вошел в свой кабинет, открыл окно, снял шляпу, пиджак и стоя стал глядеть на Сену, на ее суда.

Несмотря на то что дни его были полны непредвиденного, существовали еще и почти ритуальные поступки, которые он совершал, не думая о них; так, например, раскурив трубку, он всегда толкал дверь в кабинет инспекторов.

За некоторыми столами были уже пустые места — началась пора отпусков.

— Привет, ребята! Жанвье, зайди ко мне на минутку.

Жанвье вел следствие по ограблению ювелирных магазинов, точнее, витрин ювелирных магазинов. Последнее ограбление произошло в прошлый четверг на бульваре Монпарнас, причем грабители уже в течение двух лет успешно пользовались одним и тем же методом.

— Что нового?

— Практически ничего. Опять молодежь, по двадцать-двадцать пять лет, согласно показаниям свидетелей. Как обычно, действовали двое. Один разбил витрину гаечным ключом, другой, в руках которого был мешок из черной ткани, сгребал драгоценности, затем ему стал помогать товарищ. Вся операция была точно рассчитана.

— На лицах платки?

Жанвье кивнул.

— А шофер?

— Показания свидетелей не совпадают, но, кажется, он тоже молодой, черноволосый, загорелый. Есть новое показание, но за него нельзя поручиться: одна торговка овощами незадолго до ограбления заметила какого-то типа, не очень высокого, коренастого, с лицом боксера, который стоял в нескольких метрах от ювелирного магазина и, казалось, ждал кого-то — он то и дело поглядывал на большие часы, висевшие над витриной, и проверял по ним свои ручные. По словам этой женщины, он держал правую руку в кармане. Когда грабители скрылись на кремовой машине, он сел в такси.

— Ты показал фото подозреваемых твоей торговке овощами?

— Она провела со мной в картотеке три часа, но точно так никого и не назвала.

— А что говорит ювелир?

— Он рвет на себе волосы. Если бы его ограбили несколько дней назад, это было бы не так страшно, потому что обычно он не любит выставлять ценные вещи. Но на прошлой неделе ему представился случай приобрести несколько изумрудов, и в субботу утром он решил выставить их на витрину.

Мегрэ еще не знал, что в это утро в его кабинете завязывался конец того дела, которое потом на набережной Орфевр окрестят «самым долгим следствием Мегрэ».

Вот так реальные факты постепенно превращаются в легенду. До этого дела профессионалы рассказывали всем новичкам о «самом долгом допросе Мегрэ», допросе, который продолжался двадцать семь часов и во время которого официант из пивной «У дофины», можно сказать не переставая, носил кружки пива и бутерброды.

Подозреваемого терзал не один Мегрэ. Комиссара сменяли Люка и Жанвье, каждый раз приступая к допросу с самого начала. Они вели, на первый взгляд, нудный разговор, который однако ж закончился полным признанием.

Сохранился в памяти также «самый опасный арест, произведенный Мегрэ», когда средь бела дня на улице Фобур-Сент-Антуан в толпе была арестована банда поляков, причем не раздалось ни единого выстрела, хотя вооруженные до зубов бандиты были полны решимости защищать свою шкуру.

По правде говоря, дело о драгоценностях началось для комиссара лет за двадцать до этого, когда он заинтересовался неким Манюэлем Пальмари, мошенником, приехавшим с Корсики и смиренно начавшим свою карьеру в качестве сутенера.

В эту пору происходила естественная смена поколений. Старые вожаки, владевшие перед войной публичными домами, хозяева тайных притонов и вдохновители сенсационных ограблений, один за другим отошли от дел, одни удалились на берега Марны, на юг, а менее удачливые или менее ловкие — в центральную тюрьму Фонтевро.

Им на смену шли молодые, более смелые и наглые, воображавшие, что они неуловимы. И действительно, в течение долгих месяцев полиция, сбитая с толку, действовала безуспешно. и Это было время дерзких нападений на инкассаторов и краж ювелирных ценностей средь бела дня, на шумных, оживленных улицах.

В конце концов кое-кого удалось поймать. Ограбления на некоторое время прекратились, затем возобновились, вновь стали реже, чтобы вспыхнуть с устрашающей силой два года спустя.

— Мальчишки, которых мы арестовываем, лишь исполнители, — заявил Мегрэ в самом начале этой волны.

Появлялись все новые лица, более того, на тех, кого арестовывали, в полиции большей частью не было прежде заведено дел. Это были не парижане, а люди из провинции, особенно из Марселя, Тулона и Ниццы, приехавшие для того, чтобы совершить одно, но, как им казалось, тщательно разработанное ограбление.

Правда, на большие ювелирные магазины, расположенные на Вандомской площади и улице Мира, нападения были совершены раза два, не больше — преступников отпугивала система сигнализации.

Злоумышленники, прознав про сложную охрану, нацеливались на небольшие магазины, расположенные не в сердце Парижа, а в отдаленных кварталах или даже в пригородах.

Как только вспыхивала волна ограблений, Мегрэ принимался за Пальмари.

— Итак, Манюэль?

Десять раз, сто раз Мегрэ обращался к Пальмари, сначала в «Золотом бутоне», баре, который тот купил на улице Фонтен и превратил в роскошный ресторан, а потом в квартире на улице Акаций, где он жил с Алиной.

Манюэль не пугался, и их встречи могли сойти за беседу двух друзей.

— Садитесь, господин комиссар. Что вам от меня еще надо?

Манюэлю было около шестидесяти; с тех пор, как в него попало несколько автоматных пуль в тот момент, когда он опускал железную штору в «Золотом бутоне», Манюэль не покидал своего инвалидного кресла.

— Тебе знаком мальчишка, ужасный стервец по имени Мариани, родом с твоего же острова?

Мегрэ принялся набивать свою трубку, так как разговор, как всегда, обещал быть долгим.

В конце концов он ознакомился со всеми уголками квартиры на улице Акаций, в особенности с угловой комнатой, полной бульварных романов и пластинок, где Манюэль проводил целые дни.

— А что он такое сделал, этот Мариани? И почему, господин комиссар, из-за этого пристают опять-таки ко мне?

— Я ведь всегда поступал с тобой по правилам.

— Это правда.

— Я даже оказал тебе кое-какие небольшие услуги.

И это тоже было правдой. Если бы не вмешательство Мегрэ, у Манюэля могли бы возникнуть неприятности.

— Если ты хочешь, чтобы так было и впредь, рассказывай…

Случалось, что Манюэль рассказывал, другими словами, называл исполнителя.

— Вы знаете, это ведь только предположение. Я-то никогда не впутываюсь в эти дела, и у меня нет судимости. Лично я не знаю этого Мариани, я только слышал…

— От кого?

— Не помню. Просто ходят слухи…

После покушения, когда он потерял способность двигаться, Пальмари практически не принимал никого. По телефону Манюэль говорил на самые невинные темы — знал, что аппарат прослушивается.

Кроме того, вот уже несколько месяцев с тех пор, как участились кражи в ювелирных магазинах, на улице Акаций постоянно дежурили два инспектора.

Их было двое, один должен был повсюду следовать за Алиной, куда бы она ни пошла, в то время как его товарищ продолжал наблюдение за домом.

— Ладно… Чтобы оказать вам услугу… так вот, есть гостиница возле Ланьи, название я позабыл. Ее содержат полуглухой старик и его дочь. По-моему, Мариани втрескался в эту девушку и охотно там останавливается.

Каждый раз за последние двадцать лет, как только заведение Манюэля начинало процветать, возрастало число краж в ювелирных магазинах.

И вот теперь это дело.

— А машину нашли? — спросил Мегрэ у Жанвье.

— В переулке у Центрального рынка.

— А отпечатки пальцев?

— Никаких. Мере, можно сказать, исследовал ее под микроскопом.

Надо было идти в кабинет начальника отдавать рапорт, и Мегрэ присоединился к другим комиссарам.

Каждый кратко излагал текущее дело. Мегрэ оказался многословнее коллег.

— А вы знаете, патрон, сколько ювелирных магазинов существует в Париже, не говоря уже о ближних пригородах? Более трех тысяч. Иные из них выставляют на витрину только простые украшения и не особенно ценные часы, но без преувеличения можно сказать, что добрая тысяча магазинов имеет в витринах такое количество товара, что оно может соблазнить организованную банду.

— Какой же вывод вы делаете?

— Возьмем хотя бы ювелирный магазин на бульваре Монпарнас. Обычно его владелец демонстрировал только посредственные вещи. На прошлой неделе он случайно купил несколько ценных изумрудов и в субботу выставил их на витрину, В четверг витрина была разбита вдребезги, а драгоценности украдены.

— Вы предполагаете…

— Я почти уверен, что какой-то профессионал обходит ювелирные магазины, периодически меняя район.

Кого-то предупреждают, как только ценные вещи выставляются в благоприятном месте. Тогда срочно вызывают из Марселя или еще откуда-нибудь молодых парней, обученных технике ремесла, но еще не известных полиции. Два или три раза я пытался устраивать ловушки, просил ювелиров выставлять редкие вещи…

— И что же?

Мегрэ раскурил трубку.

— Я ведь терпеливый, — пробормотал он.

Начальник, не такой терпеливый, как комиссар, не скрывал своего неудовольствия.

— И это продолжается… — начал он.

— Двадцать лет, патрон.

Несколько минут спустя Мегрэ возвращался к себе в кабинет, довольный тем, что сохранил спокойствие и хорошее настроение. Он снова открыл дверь к инспекторам, потому что не любил вызывать их по внутреннему телефону.

— Жанвье!

— Я вас ждал, шеф. Мне только что позвонили…

Он вошел в кабинет Мегрэ и закрыл за собой дверь.

— Неожиданное событие… Манюэль Пальмари…

— Что, неужели исчез?

— Убит! Получил несколько пуль в своем инвалидном кресле… Там находится комиссар XVII округа. Он и сообщил в прокуратуру.

— А Алина?

— Кажется, это она позвонила в полицию.

— Поехали.

Дойдя до двери, Мегрэ вернулся, чтобы взять с письменного стола запасную трубку.

Пока маленькая черная машина, которую вел Жанвье, поднималась по Елисейским полям, залитым ярким светом, на губах Мегрэ играла легкая улыбка, а в глазах сверкал всё тот же блеск, появившийся с самого его пробуждения.

Однако же в глубине души у него таилась если не грусть, то, во всяком случае, какая-то тоска. Смерть Манюэля Пальмари была не из тех смертей, которые повергают общество в траур. Горевать вроде некому. Кроме, может быть, — и то не наверняка — Алины, которая жила с ним вот уже несколько лет и которую он подобрал на тротуаре, да нескольких жуликов, всем ему обязанных.

Однажды Манюэль рассказал Мегрэ, что в детстве он пел в церковном хоре в родной деревне, такой бедной, что молодые люди уже в пятнадцать лет уезжали оттуда, чтобы избежать нищеты. Он слонялся по набережным Тулона, где позднее его могли видеть в качестве бармена и где он быстро понял, что женщины представляют собой капитал, дающий большие проценты.

Были ли у него на совести преступления? Некоторые на это намекали, но доказательств тому не было, и в один прекрасный день Пальмари стал хозяином «Золотого бутона».

Он считал себя ловкачом и действительно до шестидесяти лет так хорошо лавировал, что ни разу не был осужден.

Конечно, он не избежал пули, но в своем инвалидном кресле, среди книг и пластинок, радио и телевидения, сохранил любовь к жизни и питал, как подозревал Мегрэ, еще более страстную и нежную любовь к Алине, которая называла его папой.

— Зря ты, папа, принимаешь комиссара. Знаю я этих шпиков, они мне здорово насолили. А этот не лучше других. Вот увидишь, когда-нибудь он обратит против тебя все, что у тебя выпытывал.

Случалось, что эта девица плевала на пол у ног Мегрэ и потом с достоинством удалялась, покачивая своим крепким задом.

Не прошло и десяти дней с тех пор, как Мегрэ был на улице Акаций, и вот он снова ехал в тот самый дом, в ту же квартиру, где, стоя у открытого окна, вдруг интуитивно понял то, что позволило ему мысленно воссоздать преступление зубного врача, жившего напротив.

Перед домом он увидел две машины. Полицейский в униформе стоял у двери и, узнав Мегрэ, отдал честь.

— Пятый этаж, налево, — прошептал он.

— Знаю.

Полицейский комиссар, некий Клердан, стоя в гостиной, разговаривал с толстеньким человечком, очень светловолосым, взъерошенным, с белой, как у младенца, кожей, с голубыми наивными глазами.

— Здравствуйте, Мегрэ. — Видя, что Мегрэ смотрит на его собеседника, не зная, подавать ли тому руку, Клердан добавил: — А вы не знакомы?.. Комиссар Мегрэ… Следователь Анселен…

— Рад с вами познакомиться, господин комиссар, — проговорил человечек.

— Это я должен радоваться, месье Анселен. Я много слышал о вас, но еще не имел чести работать вместе с вами.

— Я в Париже недавно, а до того долго работал в Лиле.

У него был тонкий голос, несмотря на полноту, он казался моложе своих лет и походил на студента, засидевшегося в университете и не спешившего покинуть Латинский квартал и беспечную студенческую жизнь.

Беспечную, конечно, для тех, у кого есть где-то состоятельный папа.

Одет он был небрежно, пиджак был узок, брюки вытянуты на коленях, а обувь не мешало бы почистить.

Во Дворце правосудия рассказывали, что у него шестеро детей и дома он не пользуется авторитетом, что его старая машина может в любую минуту развалиться на части, что он снимает дешевую квартиру, чтобы свести концы с концами…

— Позвонив в уголовную полицию, я тут же оповестил и прокуратуру, — объяснил полицейский комиссар.

— Помощник прокурора еще не приехал?

— Сейчас будет здесь.

— А где Алина?

— Девица, которая жила с убитым? Она плачет, лежа в своей постели. За ней смотрит служанка.

— Что Алина говорит?

— Мне немного удалось из нее вытянуть, и поскольку она в таком состоянии, я не настаивал. Если верить Алине, она встала в половине восьмого. Служанка приходит в десять утра. В восемь часов Алина принесла Пальмари в постель первый завтрак, потом умыла его и одела.

— В котором часу она вышла из дома?

— Откуда вы знаете, что она вышла?

Мегрэ мог бы узнать об этом от своих двух наблюдателей. Но они не звонили ему. Они удивились, когда приехал полицейский комиссар, затем следователь и, наконец, сам Мегрэ. Ведь они не знали, что произошло в доме. В этом была какая-то ирония.

В комнату ворвался высокий молодой человек с лошадиным профилем — помощник прокурора, и, пожимая всем руки, спросил:

— Где труп?

— Здесь рядом, в комнате, — ответил Клердан.

— Напали на какой-нибудь след?

— Я как раз рассказывал комиссару Мегрэ то, что узнал. Алина, молодая женщина, которая жила с Пальмари, говорит, что вышла из дома около девяти часов, без шляпы, с сумкой для провизии в руках.

Один из инспекторов, дежуривших на улице, конечно, последовал за ней.

Она заходила в несколько лавок поблизости. Я не получил еще от нее письменных показаний.

— И в ее отсутствие…

— Она это утверждает, конечно. По ее словам, она вернулась без пяти десять…

Мегрэ посмотрел на часы, которые показывали десять минут двенадцатого.

— …и обнаружила в соседней комнате Пальмари, который соскользнул со своего инвалидного кресла на ковер. Он умер после того, как потерял много крови. Вы сейчас в этом убедитесь.

— В котором часу Алина позвонила вам? Мне сказали, что в комиссариат звонила именно она, это верно?

— Да. В десять часов пятнадцать минут.

Помощник прокурора, Ален Дрюэ, задавал вопросы, тогда как толстенький следователь только слушал с неясной улыбкой на губах. И он, несмотря на то, что ему было трудно прокормить свое семейство, казалось, наслаждался жизнью. Время от времени он украдкой взглядывал на Мегрэ, словно для того, чтобы установить с ним какой-то контакт.

Двое других, помощник прокурора и полицейский комиссар, говорили и вели себя так, как и положено добросовестным чиновникам.

— Врач уже осмотрел тело?

— Нет, не успел. Он утверждает, что до вскрытия невозможно определить число пуль, поразивших Пальмари. Заметен лишь след от пули, пронзившей затылок.

Значит, подумал Мегрэ, Пальмари не ожидал нападения.

— А не посмотреть ли нам, господа, прежде чем явятся сотрудники отдела установления личности.

Каморка Манюэля не изменилась, в этот час она была щедро залита солнцем. На пороге — свернувшееся тело, густая седина волос выпачкана на затылке кровью.

Мегрэ удивился, заметив Алину Бош, стоявшую у одного из окон. На ней было светло-голубое платье, которое он уже видел, ее черные волосы обрамляли смертельно бледное лицо, покрытое красными пятнами.

Она смотрела на вошедших мужчин с такой ненавистью или с таким вызовом, словно готова была броситься на них.

— Ну что, месье Мегрэ, теперь вы, наверное, удовлетворены, — процедила она сквозь зубы и, обращаясь ко всем, добавила: — Значит, меня нельзя оставить с ним, как любую женщину, потерявшую мужчину, с которым она прожила всю жизнь? Это правда, что вы меня арестуете?

— Вы ее знаете? — тихо спросил следователь у Мегрэ.

— Довольно хорошо.

— Вы думаете, это она?

— Вам, наверное, говорили, господин следователь, что я никогда ничего заранее не думаю. Я слышал, как сейчас подъехали сотрудники отдела установления личности. Они идут сюда со своей аппаратурой. Вы позволите мне допросить Алину с глазу на глаз?

— Вы увезете ее?

— Я предпочел бы сделать это здесь! Потом я отчитаюсь перед вами о том, что удалось вытянуть.

— Когда тело унесут, придется, вероятно, опечатать дверь этой комнаты.

— В случае надобности полицейский комиссар возьмет это на себя, если вы разрешите.

Следователь по-прежнему наблюдал за Мегрэ глазами, полными лукавства. Так ли он представлял себе знаменитого комиссара? Не был ли разочарован?

— Поступайте, как считаете нужным, но держите меня в курсе дела.

— Пойдемте, Алина!

— Куда вы меня ведете? На набережную Орфевр?

— Нет, не так далеко. В вашу комнату. А ты, Жанвье, сходи за нашими людьми, которые стоят на улице, и втроем подождите меня в гостиной.

Алина мрачно смотрела на специалистов, наводнивших комнату своими аппаратами.

— Что они будут тут делать?

— То, что полагается. Фотографии, отпечатки пальцев и тому подобное. Кстати, оружие нашли?

Она показала ему на круглый столик около дивана.

— Это вы его подобрали?

— Я до него не дотрагивалась.

— Чей это пистолет?

— Насколько мне известно, он принадлежал Манюэлю.

— Где он его держал?

— Днем прятал за радиоприемник, чтобы в любой момент можно было до него дотянуться. Вечером клал на свой ночной столик.

Это был «смит-и-вессон» 38-го калибра — оружие профессионалов.

— Пойдемте, Алина!

— Я ничего не знаю.

Она неохотно последовала за ним в гостиную, открыла дверь в спальню, типично женскую, с широкой низкой кроватью, какую чаще увидишь в кино, чем в парижских интерьерах.

Портьеры, обивка стен были из золотисто-желтого шелка; огромный ковер из белого козьего меха покрывал почти весь пол, а тюлевые занавески превращали солнечный свет в золотистую пыль.

— Слушаю вас, — сердито произнесла она.

Она упала в глубокое кресло, обитое шелком цвета слоновой кости. Мегрэ не решался сесть на один из хрупких стульев и колебался, зажигать ли ему трубку.

— Я убежден, Алина, в вашей непричастности…

— Кроме шуток?

— Не злитесь. На прошлой неделе вы мне помогли.

— Это, конечно, был не самый умный поступок в моей жизни. Теперь на тротуаре, напротив, красуются двое ваших шпиков, и тот, что выше ростом, еще сегодня провожал меня на рынок.

— Таково уж мое ремесло.

— И вас от него никогда не тошнит?

— А что, если мы прекратим играть в войну? Допустим, что я занимаюсь своим ремеслом, как вы занимаетесь своим, и не важно, что каждый из нас стоит по другую сторону барьера.

— За свою жизнь я никому не причинила зла.

— Возможно. Зато Манюэлю причинили сейчас непоправимое зло.

Он видел, как глаза молодой женщины наполнились слезами, и слезы эти не казались притворными. Алина неловко высморкалась, как маленькая девчонка, которая старается не разрыдаться.

— Зачем было нужно, чтобы…

Она осеклась.

— Что именно было нужно?

— Ничего. Не знаю. Ну… Чтобы он умер. Как будто он и так не был несчастен, живя в четырех стенах, потеряв ногу.

— Но он жил с вами.

— От этого он тоже страдал, потому что ревновал меня, и, Бог знает, возможно, на это и были причины.

Мегрэ взял на туалете золотой портсигар, открыл его и протянул Алине. Она машинально взяла сигарету.

— Вы вернулись с покупками без пяти десять?

— Инспектор подтвердит вам это.

— Если только вы не скрылись от его наблюдения, как случалось время от времени.

— Но только не сегодня.

— Значит, вы ни с кем не имели контактов по поручению Манюэля, не должны были передавать никаких инструкций, никому не звонили?

Она пожала плечами, машинально отгоняя от себя дым.

— Вы поднялись по парадной лестнице?

— А зачем мне было идти по черной? Я ведь не прислуга.

— И прежде всего вы направились на кухню?

— Как всегда, когда возвращаюсь с рынка.

— Можно осмотреть кухню?

— Кухня — направо по коридору.

Он открыл дверь и окинул помещение взглядом. Служанка варила кофе. Стол был завален овощами.

— Вы прежде всего вынули все из сумки?

— Кажется, нет.

— Кажется?

— Иногда мы действуем машинально. Мне трудно вспомнить все детально, я до сих пор не могу прийти в себя.

— Насколько я вас знаю, вы затем направились в кабинет, чтобы поцеловать Манюэля.

— И вы так же хорошо, как и я, знаете, что я там увидела.

— Но не знаю, как вы отреагировали.

— Кажется, я закричала. Инстинктивно бросилась к нему, но, признаюсь вам, при виде крови я трусливо отпрянула. Я даже не нашла мужества в последний раз поцеловать его. Бедный папа!

По щекам ее текли слезы, которые она и не думала вытирать.

— Вы подобрали пистолет?

— Я вам уже сказала, что нет. Вот видите! Вы заявляете, что верите мне, но, как только мы остаемся одни, вы ставите мне ловушки, шитые белыми нитками.

— Вы не дотронулись до него хотя бы для того, чтобы его вытереть?

— Я ни до чего не дотрагивалась.

— Когда пришла ваша служанка?

— Не знаю. Она ходит по черной лестнице и никогда не беспокоит нас, когда мы находимся в этой комнате.

— А вы слышали, когда она пришла?

— Из кабинета этого не слышно.

— А случается, что служанка опаздывает?

— Часто. У нее больной сын, и она, прежде чем уйти, должна ему все приготовить.

— Вы позвонили в комиссариат только в четверть одиннадцатого. Почему? И почему не вызвали тут же врача?

— Вы его видели, нет? Разве живые так выглядят?

— Что вы делали в течение двадцати минут с того момента, когда обнаружили тело, и до тех пор, пока позвонили в комиссариат? Мой вам совет, Алина, не отвечайте слишком быстро. Я знаю вас. Вы мне часто лгали. Я не уверен, что следователь будет в таком же настроении, как и я. А ведь ему предстоит решать вопрос о вашей свободе.

Она снова ухмыльнулась, как девушка с улицы, и закричала:

— Ну вот, только этого не хватало! Арестовать меня!

И есть еще люди, которые верят в правосудие! И вы в него верите? Скажите, вы в него верите?

Мегрэ предпочел не отвечать на этот вопрос.

— Видите ли, Алина, эти двадцать минут могут стать решающими. Манюэль был человек осторожный. Не думаю, чтобы он держал здесь в квартире компрометирующие бумаги или предметы, а тем более драгоценности или крупные суммы денег…

— К чему вы клоните?

— А вы не догадываетесь? Когда находят труп, первым делом вызывают врача или полицию.

— У меня иные рефлексы, не те, что у обычных смертных.

— Не стояли же вы неподвижно возле тела в течение двадцати минут?

— Во всяком случае, несколько минут простояла.

— Ничего не делая?

— Если вы уж очень хотите знать, то я молилась.

Я прекрасно понимаю, что это идиотизм, я не верю в проклятого боженьку. Однако же бывают моменты, когда о нем вспоминаешь против воли. Пригодится это или нет, но я помолилась за упокой души Манюэля.

— А потом?

— Потом я ходила.

— Где?

— От кабинета до этой комнаты и обратно. Я говорила сама с собой. Я чувствовала себя зверем в клетке, у которой отняли ее льва и львят. Он был для меня всем, и мужем, и ребенком.

Она говорила со страшным возбуждением и ходила по комнате, словно для того, чтобы восстановить в памяти все то, что делала утром.

— Это продолжалось двадцать минут?

— Не знаю…

— А вам не пришло в голову поставить в известность прислугу?

— Я даже не подумала о ней.

— Вы не выходили из квартиры?

— А куда бы я пошла? Спросите у ваших людей.

— Хорошо. Предположим, вы сказали правду.

— Я только это и делаю.

Бывали случаи, когда она вела себя как девушка из хорошей семьи. Может быть, в глубине души она и была хорошей и искренне привязанной к Манюэлю… но только ее жизненный опыт оставил в ее душе озлобленность и агрессивность.

Как верить в добро, в правосудие, как доверять людям после той жизни, которую она вела до встречи с Пальмари?

— Мы проделаем небольшой опыт, — проворчал Мегрэ, отворяя дверь. — Мере, — позвал он. — Вы можете прийти сюда с парафином?

Специалист стал готовить свои инструменты.

— Позвольте вашу руку, мадам.

— Зачем?

Комиссар объяснил:

— Чтобы установить точно, что сегодня утром вы не пользовались огнестрельным оружием.

Она подала правую руку. Потом, на всякий случай, опыт повторили с левой рукой.

— Когда вы сможете дать мне ответ, Мере?

— Минут через десять. У меня в машине есть все необходимое для анализа.

— Если вы не подозреваете меня… или так полагается?

— Я почти уверен, что это не вы убили Манюэля.

— Тогда в чем же вы подозреваете меня?

— Вы знаете это лучше меня, малютка. Я не тороплюсь. Все придет в свое время.

Он позвал Жанвье и двух инспекторов, которым было не по себе в этой бело-желтой спальне.

— Ваша очередь, ребята!

Словно готовясь к бою, Алина зажгла сигарету и с презрительной гримасой закурила.

Глава 2

Конечно, утром, выходя из дома, Мегрэ не ожидал, что снова очутится на улице Акаций, где неделю назад провел столько тревожных часов. Для него просто начинался сияющий день, как и для нескольких миллионов парижан. Еще меньше он ожидал, что около часа дня будет сидеть за столом, в компании со следователем Анселеном, в бистро под вывеской «У овернца».

Это был бар напротив квартиры Пальмари, бар прежних времен, с оцинкованным прилавком, с аперитивами, которые почти никто, кроме стариков, теперь уже не пил, с хозяином в синем переднике, лицо которого было перечеркнуто красивыми черными усиками.

Сосиски, колбаски, сыры в форме тыквы, ветчина с сероватой кожей, словно она сохранялась под золой, свешивались с потолка, а на витрине виднелись огромные плоские хлебы.

За застекленной дверью кухни сухопарая хозяйка суетилась у плиты.

— Будете обедать? Вам столик на двоих?

Столы покрывали не скатерти, а клеенки, а поверх была застлана гофрированная бумага — на ней хозяин писал свои счета. На грифельной доске мелом было означено меню:

Тарталетки со свиным фаршем из Морвана

Телячьи кружки с чечевицей

Сыр

Домашний пирог с фруктами и ягодами

Толстенький следователь расцветал в этой среде, со смаком вдыхая густой пар, поднимающийся от еды.

В зале сидело только два или три молчаливых клиента, завсегдатаи, которых хозяин называл по имени.

Вот уже месяц, как здесь образовался главный штаб инспекторов, которые сменялись, наблюдая за Манюэлем Пальмари и Алиной. Один из них всегда готов был следовать за молодой женщиной, как только она выходила из дома.

— Что вы об этом думаете, Мегрэ? Вы разрешите называть вас так? Я мечтал о встрече с вами давно. Знаете, ведь вы завораживаете меня.

Мегрэ удовольствовался тем, что проворчал:

— Вы любите телячьи кружки?

— Я люблю все деревенские блюда. Я тоже сын крестьянина, и мой младший брат управляет нашей семейной фермой.

За полчаса до этого, когда Мегрэ вышел из комнаты Алины, он с удивлением увидел, что следователь ожидает его в кабинете.

К тому времени Мере уже сдал комиссару свой первый отчет. Проверка с парафином оказалась отрицательной. Это не Алина дважды выстрелила в Манюэля.

— Никаких отпечатков пальцев на пистолете — его тщательно вытерли, равно как и дверные ручки, в том числе и ручку входной двери.

Мегрэ нахмурился.

— Вы хотите сказать, Мере, что и на ручках дверей не было отпечатков пальцев Алины?

— Так точно.

Алина вмешалась в разговор:

— Выходя, я всегда надеваю перчатки, даже летом, потому что ненавижу, когда у меня потные руки.

— Какие перчатки взяли вы сегодня, когда пошли на рынок?

— Белые хлопчатобумажные. Смотрите! Вот они.

Она вынула их из сумки. Зеленые следы на них свидетельствовали, что она перебирала овощи.

— Барон!

— Да, шеф.

— Сегодня утром вы следовали за Алиной?

— Да. Она вышла около девяти часов и несла, кроме сумки, которую я вижу на столе, еще сетку для провизии красного цвета.

— На ней были перчатки?

— Белые перчатки, как обычно.

— Вы не спускали с нее глаз?

— Я не заходил вместе с ней в лавки, но ни на секунду не упускал ее из виду.

— Она не звонила по телефону?

— Нет. У мясника она довольно долго ждала своей очереди и не разговаривала с женщинами, которые стояли в хвосте вместе с ней.

— Вы заметили, в котором часу она вернулась?

— С точностью до минуты. Без шести минут десять.

— Она торопилась?

— Напротив, у меня сложилось впечатление, что она гуляет, наслаждаясь прекрасной погодой.

— Позовите мне Ваше. Хорошо. Скажите, Ваше, пока ваш товарищ следовал за Алиной Бош, вы дежурили перед домой? Где вы стояли?

— Возле дома зубного врача, как раз напротив, правда, на пять минут я зашел в бистро выпить белого вина.

Но там от прилавка очень хорошо виден дом, где жил Пальмари.

— Кто же входил туда и кто выходил?

— Сначала на порог вышла консьержка, чтобы вытряхнуть соломенный коврик. Она узнала меня и что-то проворчала. Ей не нравится наша команда, она считает нашу слежку личным оскорблением.

— Ну а потом?

— Около десяти минут десятого из дома вышла девушка с папкой для рисунков под мышкой. Это мадемуазель Лаваншер. Ее семья живет на втором этаже, направо. Отец — контролер в метро. Каждое утро она ходит в художественную школу на бульваре Батиньоль.

— Дальше…

— Разносчик от мясника приносил кому-то мясо. Я его знаю, он всегда стоит за прилавком в мясной лавке Модюи, тут же по улице, немного подальше.

— А еще кто?

— Итальянка с четвертого этажа выбивала свои половики у окна. Потом вернулась Алина, нагруженная провизией, и Барон присоединился ко мне. Мы очень удивились, когда затем сюда приехал полицейский комиссар, за ним следователь и, наконец, вы сами. Мы не знали, что делать, и решили, что, поскольку у нас нет инструкций, лучше переждать на улице.

— Я хотел бы, чтобы после полудня вы составили список всех квартирантов этого дома, этаж за этажом, указав состав семьи, профессию, их привычки и прочее.

— Мы должны их расспрашивать?

— Это я сделаю сам.

Манюэля увезли, и, вероятно, судебный медик уже приступил к вскрытию.

— Попрошу вас, Алина, не выходить из квартиры.

Инспектор Жанвье останется здесь. Ваши люди ушли, Мере?

— Здесь они закончили свою работу. К трем часам мы получим снимки и увеличенные отпечатки пальцев.

— Значит, все-таки есть отпечатки пальцев?

— Понемногу везде, как обычно, на пепельницах, например, на радио, на телевизоре, на пластинках, на многих предметах, которых убийца, по-видимому, не касался, а значит, и не считал нужным вытирать.

И вот теперь они сидели за столом, покрытым бумажной скатертью, и комиссар то и дело вытаскивал из кармана платок, чтобы вытереть пот с лица.

— Я полагаю, Мегрэ, вы считаете пробу на парафин решающей? Я изучал прежде научные методы исследования, но, признаться, много из них не вынес.

— Если только убийца не действовал в резиновых перчатках, на руках его непременно остаются слабые следы пороха в течение двух-или трех дней, а проба с парафином сразу их выявляет.

— А вы не думаете, что Алина, к которой служанка приходит только на несколько часов в день, надевает резиновые перчатки хотя бы затем, чтобы помыть посуду?

— Возможно. Мы сейчас в этом убедимся.

Мегрэ нахмурился и тут же заметил, что следователь Анселен с жадностью следит за малейшими изменениями выражения его лица.

— Ребята, может быть, хотите, чтобы вам принесли бутерброды из пивной «У дофины»?

— Нет, не надо, мы пойдем обедать после вас.

На лестничной площадке следователь спросил:

— Вы будете обедать дома?

— Увы, несмотря на то, что дома меня ждет омар.

— Могу я пригласить вас?

— Вы не так хорошо знаете этот квартал, как я. Это я вас приглашаю, если вы не боитесь отведать овернской кухни.

Он стал с любопытством смотреть на маленького следователя, восторгавшегося обедом.

— Эти свиные тарталетки бесподобны. Они напоминают мне те, что мы делали на ферме, когда кололи свинью. Я думаю, Мегрэ, вы привыкли самостоятельно вести следствие, я имею в виду — вместе с вашими сотрудниками, и дожидаетесь более или менее определенных результатов, прежде чем направляете ваш отчет в прокуратуру и следователю.

— Это теперь стало невозможным. Подозреваемые имеют право, начиная с первого допроса, приглашать своего адвоката, а адвокаты, которые мало ценят атмосферу на набережной Орфевр, чувствуют себя свободнее перед судебным следователем.

— Если я остался сегодня утром и если мне захотелось пообедать вместе с вами, то, поверьте, не для того, чтобы контролировать вашу инициативу, и еще меньше, чтобы вас связывать. Мне просто любопытны ваши методы, и, видя вас за делом, я получаю превосходный урок.

Мегрэ ответил на этот комплимент неопределенным жестом.

— Это правда, что у вас шестеро детей? — в свою очередь спросил комиссар.

— Через три месяца будет семеро.

Глаза у следователя смеялись, как будто этим он сыграл хорошую шутку с обществом.

— Вы знаете, — продолжал следователь, — это очень познавательно. У детей раннего возраста проявляются достоинства и недостатки взрослых, так что учишься узнавать людей, видя, как растут дети.

— Ваша жена…

Он хотел сказать — ваша жена того же мнения?

Но следователь его перебил:

— Мечта моей жены — быть матерью-крольчихой в своем крольчатнике. Никогда не видишь ее такой веселой и беззаботной, как в период беременности. Она становится огромной, прибавляет в весе на тридцать кило, но носит их с легкостью.

Веселый, оптимистичный следователь лакомился телячьими кружками с чечевицей в овернском бистро, как будто был здесь завсегдатаем.

— Вы хорошо знаете Манюэля, правда?

— Уже более двадцати лет, — кивнул Мегрэ.

— Он был жесткий человек?

— И жесткий, и нежный, это в нем странно сочеталось. Когда он приехал в Париж в своих парусиновых туфлях на веревочной подошве, которые таскал в Марселе и на Лазурном берегу, — это был дикий зверь с длинными клыками. Большинство ему подобных незамедлительно знакомятся с полицией. Что касается Пальмари, то он, живя в их среде, умудрился устроиться так, что его не замечали, и когда он откупил «Золотой бутон», — а тогда это было простое бистро, — то не слишком упрямился, передавая нам сведения о своих клиентах.

— Он был одним из ваших осведомителей?

— И да, и нет. Он держался на таком расстоянии, чтобы оставаться в хороших отношениях с нами.

— Они с Алиной ладили?

— Он смотрел на все только ее глазами. Не ошибитесь, господин следователь. Эта девица, несмотря на свое происхождение и сомнительное начало, все-таки что-то из себя представляет. Она гораздо умнее, чем был Пальмари, и если бы ею как следует управлять, она могла бы создать себе имя в театре, в кино, участвовать в любом предприятии.

— Вы думаете, она его любила, несмотря на разницу в возрасте?

— Для женщин часто возраст мужчины никакой роли не играет.

— Значит, вы ее не подозреваете в убийстве?

— Я не подозреваю никого и подозреваю всех.

В ресторане оставался только один клиент за столиком и два у бара — рабочие с ближайшего предприятия.

Телячьи кружки оказались очень сочными, а вдобавок Мегрэ просто не помнил, когда он ел такую маслянистую чечевицу. Он решил, что когда-нибудь заглянет сюда с женой.

— Насколько я знаю Пальмари, пистолет сегодня утром лежал на своем месте, за радиоприемником. Если его убила не Алина, то, значит, кто-то, кому он полностью доверял, кто-то, у кого, вероятно, был ключ от квартиры. Однако вот уже несколько месяцев как за домом ведется наблюдение, а к Пальмари никто не приходил.

Нужно было пересечь гостиную, дверь которой всегда открыта, проникнуть в кабинет, обойти вокруг кресла на колесах, чтобы схватить оружие. Если речь идет о профессиональном убийце, то он знает о методах проверки парафином. Но я не представляю, чтобы Пальмари принимал у себя гостя в резиновых перчатках. Наконец мои инспекторы не видели, чтобы входил кто-то подозрительный. Спрашивали консьержку, она никого не заметила. Посыльный от мясника в счет не идет, он приносит мясо каждое утро в один и тот же час.

— А не мог кто-нибудь проникнуть в дом вчера вечером или сегодня ночью и остаться там, спрятавшись на лестнице?

— Это одна из версий, которую я рассчитываю проверить сегодня днем.

— Только что вы утверждали, что еще не напали на след. Стали бы вы сердиться, если бы я заподозрил, что у вас в голове все-таки есть какая-то идея?

— Есть. Только, возможно, она меня ни к чему не приведет. В доме шесть этажей, не считая мансарды. На каждом этаже по две квартиры. И следовательно, какое-то число жильцов. В течение месяцев телефонные разговоры Пальмари прослушивались и были совершенно невинны. Я никогда не верил, что Манюэль окончательно порвал с миром. За Алиной следили при каждом ее выходе. Мне также сообщали, что она иногда звонила по телефону из лавки одного коммерсанта, у которого делала покупки. Случалось, что она убегала от следовавшего за ней инспектора то при помощи классического трюка — дома с двумя выходами, то ускользала незаметно из большого магазина или метро и на несколько часов выходила из-под нашего наблюдения. У меня записаны даты ее телефонных звонков и побегов. Я сравнил их с датами краж в ювелирных магазинах.

— Они совпадают?

— Не все. Часто телефонные звонки на пять или шесть дней предшествовали краже драгоценностей. Напротив, таинственные побеги иногда имели место через несколько часов после этих краж. Сделайте из этого собственные выводы и учтите, что все эти кражи со взломом были совершены молодыми людьми, не имевшими судимости и, как нарочно, приехавшими с юга или из провинции.

Положить вам еще пирога?

Сочный пирог со сливами имел легкий запах корицы.

— Если вы тоже возьмете кусочек.

Они закончили трапезу крепким вином, от которого у них раскраснелись щеки.

Следователь, в свою очередь, принялся отирать пот с лица.

— Жаль, что работа задерживает меня во Дворце правосудия и я не могу наблюдать шаг за шагом за вашим следствием. Вы уже знаете, как возьметесь за него?

— Понятия не имею. Если бы у меня был план, мне пришлось бы изменить его через несколько часов. Прежде всего займусь жильцами этого дома. Буду ходить от двери к двери, как продавец пылесосов. Потом снова поговорю с Алиной, которая еще не все сказала и у которой было время подумать. Это, правда, не значит, что она окажется более разговорчивой, чем сегодня утром.

Они вступили в короткую перепалку по поводу оплаты счета.

— Это я напросился к вам, — протестовал следователь.

— Но я здесь вроде как дома, — возражал Мегрэ. — В следующий раз будет ваша очередь.

Хозяин спросил из-за прилавка:

— Хорошо пообедали, господа?

— Очень хорошо.

Так хорошо, что оба немного отяжелели, и оба почувствовали это, когда вышли на солнышко.

— Спасибо за обед, Мегрэ. Не оставляйте меня слишком долго в неведении.

— Обещаю.

И пока раскрасневшийся следователь пролезал за руль своей расхлябанной машины, комиссар снова прошел в дом, где совершилось убийство.

Он хорошо пообедал. Жара хотя и вызывала желание поспать, была приятной, солнце сияло.

Манюэль тоже любил хорошую еду, вино и эту полудрему в прекрасные летние дни…

Барон, посвистывая, ходил по гостиной. Он снял пиджак, открыл окно, и Мегрэ догадался, что инспектору не терпится пойти поесть.

— Можете идти. Оставьте отчет на моем письменном столе.

Комиссар увидел Жанвье, тоже без пиджака, в кабинете, где он опустил венецианские шторы. Когда вошел Мегрэ, инспектор встал, поставил обратно на полку бульварный роман, который читал, и взял свой пиджак.

— Служанка ушла?

— Я ее допросил — она не слишком разговорчива.

Оказывается, она новенькая, ее наняли в начале этой недели. Прежняя, кажется, вернулась к себе в провинцию, в Бретань, чтобы ухаживать за больной матерью.

— В котором часу она сегодня пришла?

— Говорит — в десять.

В Париже, как и в других местах, существует несколько типов домашних работниц. Эта, которую звали мадам Мартен, принадлежала к самой неприятной категории, к категории женщин, несчастных в личной жизни, женщин, которые притягивают к себе всяческие бедствия и потому злы на весь мир.

На ней было черное бесформенное платье, растоптанные туфли, и она смотрела на всех исподлобья свирепым взглядом, словно ждала, что на нее вот-вот нападут.

— Я ничего не знаю, — заявила она Жанвье, прежде чем он успел открыть рот. — Вы не имеете права надоедать мне. Я работаю в этом доме только четыре дня.

Угадывалась ее привычка во время работы цедить сквозь зубы что-нибудь ехидное.

— Я ухожу отсюда, и никто не может меня задерживать. Ноги моей здесь больше не будет. Я все время подозревала, что они не женаты и что это когда-нибудь закончится драмой.

— Вы полагаете, что смерть месье Пальмари связана с тем, что он не был женат?

— Так всегда бывает, разве нет?

— По какой лестнице вы поднимались?

— По той, что для слуг, — кисло ответила она. — В молодости бывали времена, когда люди с радостью вели меня по главной лестнице.

— Когда вы пришли, вы видели мадемуазель Бош?

— Нет…

— Вы сразу прошли на кухню?

— Я всегда начинаю с кухни.

— Сколько часов в день вы проводите здесь?

— Два часа, с десяти до двенадцати, и все утро по понедельникам и субботам, но теперь, слава Богу, я в субботу не приду.

— Что вы слышали?

— Ничего.

— Где была ваша хозяйка?

— Не знаю.

— А вы не должны были ее спросить, что вам делать?

— Я достаточно опытна, чтобы знать, что мне делать.

— А что именно вы должны были сделать сегодня?

— Убрать покупки, которые она принесла, — они лежали на столе, почистить овощи, пропылесосить гостиную.

— А что вы убирали в другие дни?

— Спальню и ванную.

— А кабинет?

— Кабинет месье? Этим занималась сама мадемуазель.

— Вы не слышали выстрелов?

— Я ничего не слышала.

— Ваша хозяйка не говорила по телефону?

— Дверь была закрыта.

— В котором часу вы видели мадемуазель Бош сегодня утром?

— Точно не знаю. Через десять или пятнадцать минут после того, как пришла.

— Какой у нее был вид?

— Она до этого плакала.

— А потом?

— Она мне сказала: «Не оставляй меня одну. Я боюсь, что потеряю сознание. Кто-то убил папу».

— Дальше…

— Она направилась в спальню, я за ней. Она бросилась на кровать и стала рыдать.

— А вы не пошли взглянуть на месье Пальмари?

— Зачем?

— Что вы о нем думали?

— Ничего.

— А о вашей хозяйке?

— Тоже ничего.

— Вы здесь с понедельника? Приходил сюда кто-нибудь с тех пор?

— Нет. Это все? Мне можно идти?

— С условием, что вы оставите свой адрес.

— Я живу недалеко. В мансарде самого разваленного дома на улице Этуаль, номер двадцать семь «а». Застать меня можно только вечером, весь день я работаю в разных домах. И запомните, полицию я не люблю.

Жанвье протянул комиссару протокол допроса.

— Давно ушел Мере?

— Минут сорок назад. Он все осмотрел в этой комнате, перелистал книги, заглянул в конверты с пластинками. Он ничего не нашел. Никакого тайника в стенах, ни одного ящика с двойным дном. На всякий случай он прошелся по комнате с пылесосом и унес пыль, чтобы сдать на анализ.

— Иди обедать. Рекомендую тебе телячьи кружки «У овернца». А потом зайди за мной. Ты посоветовал полицейскому комиссару ничего не сообщать прессе?

— Да. До скорого свидания. Кстати, следователь не очень вам надоел?

— Напротив. Этот человек начинает мне нравиться.

Оставшись один, Мегрэ снял пиджак, медленно набил трубку и стал осматриваться вокруг.

Кресло на колесах, принадлежавшее Пальмари, которое Мегрэ впервые видел пустым, вдруг приобрело особое значение, в особенности потому, что на коже сиденья и на спинке сохранились отпечатки тела, а в мягкой обивке сбоку виднелась дырка от одной из пуль.

Он машинально перелистал несколько книг, посмотрел пластинки и повернул ручку радиоприемника, потом поднял шторы на окнах, одно из которых выходило на улицу Акаций, а другое — на улицу Триумфальной арки.

Вот уже три года, как Пальмари проводил все время в этой каморке, покидая ее, только чтобы лечь спать после того, как Алина разденет его, как ребенка.

Если верить тому, что он говорил десять дней назад и что подтверждали инспекторы, Пальмари никто не посещал и, кроме радио и телевизора, Алина была для него единственной связью с внешним миром.

В конце концов Мегрэ пересек гостиную и постучал в спальню. Не получив ответа, он открыл дверь и увидел, что Алина лежит на спине в своей огромной кровати, устремив глаза в потолок.

— Надеюсь, я вас не разбудил?

— Я не спала.

— Вы поели?

— Я не хочу есть.

— Служанка заявила, что больше сюда не вернется.

— Мне это безразлично. Если бы и вы могли не возвращаться…

— Что бы вы стали делать?

— Ничего. Если бы вас убили, неужели вашей жене было бы приятно, что ее квартиру заполонили какие-то люди, которые беспрестанно задают вопросы?

— К несчастью, это неизбежно.

— Я не знаю ничего больше варварского.

— Нет, знаете — убийство.

— И вы подозреваете, что это я его совершила? Несмотря на испытание, к которому ваш специалист приступил сегодня утром?

— Я полагаю, вы стряпаете?

— Как и все женщины, у которых нет кухарки.

— Вы надеваете резиновые перчатки?

— Я стряпаю без перчаток, а надеваю их, только когда чищу овощи и мою посуду.

— Где они?

— На кухне.

— Покажите мне их, пожалуйста.

Она неохотно поднялась, глаза ее потемнели от злости.

— Пойдемте!

Ей пришлось выдвинуть два ящика, прежде чем она нашла их.

— Вот они! Вы можете послать их своим «артистам».

Сегодня утром я их не надевала.

Ни слова не говоря, Мегрэ сунул их в карман.

— Несмотря на то, что вы думаете иначе, Алина, я чувствую к вам большую симпатию и даже испытываю некоторое восхищение.

— Я должна быть этим растрогана?

— Нет. Я хотел бы немного поговорить с вами в кабинете Манюэля.

— А если я отвечу отрицательно?

— Что вы этим хотите сказать?

— Если я откажусь? Полагаю, тогда вы увезете меня в свой кабинет на набережной Орфевр?

— Я предпочел бы, чтобы это произошло здесь.

Она пожала плечами, прошла впереди него и опустилась на узкий диван.

— Вы воображаете, что я вновь расстроюсь, увидев место преступления?

— Нет. Но будет лучше, если вы перестанете скрывать от меня то, в чем будете вынуждены в один прекрасный день признаться.

Она зажгла сигарету, равнодушно глядя на Мегрэ.

Указывая на кресло на колесах, Мегрэ сказал:

— Вы хотите, чтобы убийца был наказан?

— Да, но я рассчитываю не на полицию.

— Вы предпочитаете взять это на себя? Сколько вам лет, Алина?

— Вы же знаете. Двадцать пять.

— О, у вас вся жизнь впереди. Манюэль оставил завещание?

— Я об этом никогда не беспокоилась.

— У него был нотариус?

— Он не говорил мне об этом.

— Куда он помещал свои деньги?

— Какие деньги?

— Начнем с тех, которые приносил ему «Золотой бутон». Мне известно, что каждую неделю вы получали от управляющего деньги, причитающиеся Манюэлю. Куда вы их девали?

На ее лице появилось выражение игрока, который учитывает все возможные последствия своего следующего хода.

— Я клала их в банк, оставляя только то, что требовалось на хозяйство.

— В какой банк?

— Отделение «Лионского кредита» на авеню Гранд-Арме.

— Счет на ваше имя?

— Да.

— А у Пальмари был счет?

— Не знаю.

— Послушайте, Алина. Вы ведь умная девушка. До сих пор, с Манюэлем, вы вели жизнь особого рода, более или менее вне общества. Пальмари был вожак, твердый человек, который в течение долгих лет заставлял работать на себя.

Она иронически указала на кресло, потом на пятно крови, плохо стертое с ковра.

Мегрэ оставил этот ее жест без внимания.

— Если такой человек, как Пальмари, человек, который знал все тонкости дела, позволил перехитрить себя, то что же вы думаете о молодой женщине, отныне оставшейся без покровителя? Хотите знать мое мнение? По-моему, существуют только две гипотезы. Либо те, кто набросился на него, нападут скоро и на вас и тоже не промахнутся. Или же оставят вас в покое, и это для меня будет означать то, что вы с ними заодно. Видите ли, вы слишком много знаете, а в этой среде считается, что только мертвецы не выдают.

— Вы пытаетесь меня запугать?

— Я пытаюсь заставить вас подумать. Мы уже слишком долго соперничаем с вами в хитрости.

— И по вашей теории это доказывает, что я способна молчать.

— Вы разрешите мне открыть окно?

Он открыл то окно, которое не выходило на солнечную сторону, но воздух на улице не был свежее.

— Вот уже три года вы прожили здесь с Манюэлем, который, по его и по вашим словам, никак не был связан с внешним миром. На самом-то деле он имел контакты через ваше посредничество. Официально вы ходили только раз в неделю, изредка два раза, проверять счета в «Золотой бутон», получать долю дохода Пальмари и вносить деньги в банк на счет, открытый на ваше имя. И частенько у вас была необходимость ускользнуть от бдительности моих инспекторов — то ли для того, чтобы таинственно звонить куда-то по телефону, то ли просто для того, чтобы обеспечить себе несколько часов свободы.

— Например, я могла бы иметь любовника…

— Вас не смущает, что вы говорите об этом сегодня?

— Я просто хочу показать вам, что возможно много вариантов.

— Нет, крошка.

— Я вам не крошка.

— Знаю! А все-таки бывают минуты, когда вы ведете себя как девчонка и когда возникает желание дать вам пощечину. Я сейчас говорил о том, что вы умны.

Но только, мне кажется, вы совершенно не представляете себе, в какое осиное гнездо попали. То, что вы согласились на такое положение, пока Пальмари был здесь, мог давать вам советы и защищать вас, это еще можно понять. А теперь вы одна, понимаете? Меня интересует, есть ли в доме еще оружие, кроме того, что сейчас находится у экспертов?

— Кухонные ножи.

— Если я уйду, если перестану вести наблюдение за вами…

— Об этом я и мечтаю.

Обескураженный, он пожал плечами. Она держалась железно, несмотря на заметную подавленность и какую-то тревогу, которую ей не удавалось полностью скрыть.

— Начнем разговор с другого конца. Пальмари было шестьдесят лет. В течение пятнадцати лет он был владельцем «Золотого бутона», в котором сам работал до тех пор, пока не стал калекой. На одном только ресторане он заработал кучу денег, а у него были и другие источники дохода. Однако же, кроме покупки этой квартиры, мебели и текущих расходов, он не производил больших трат. Где же собранное им таким образом состояние?

— Теперь его слишком поздно спрашивать об этом.

— Вы знаете каких-нибудь его родственников?

— Нет.

— А вы не думаете, что, любя вас, Пальмари мог оставить наследство вам?

— Мне ничего не известно о его банковском счете.

— Подобные люди вообще избегают вкладывать свои деньги в банк. Там слишком легко выяснить дату вкладов.

— Я продолжаю вас слушать.

— Манюэль работал не один.

— В «Золотом бутоне»?

— Вы знаете, что я говорю не об этом, а о ювелирных изделиях.

— Вы беседовали с ним на эту тему раз двадцать.

И ничего не выяснили. Почему вы решили, что теперь, когда папа убит, вам удастся выяснить что-то у меня?

— Потому что вы в опасном положении.

— А это разве вас касается?

Мегрэ показалось, что она начинает размышлять, но она, раздавив сигарету в пепельнице, вздохнула:

— Мне нечего сказать.

— Тогда извините, но мои люди будут здесь дежурить.

И будет продолжаться слежка за вами. И наконец я вас официально прошу не уезжать из Парижа до окончания следствия.

— Поняла.

— Если вам захочется что-нибудь мне сообщить, позвоните. Вот мои номера…

Она не дотронулась до карточки, которую он протянул ей, и в конце концов комиссар положил ее на столик.

— Теперь, когда наш разговор окончен, я выражаю вам мои самые искренние соболезнования. Пальмари решил быть в стороне, но не скрою от вас, я испытывал к нему нечто вроде уважения. До свидания, Алина.

Кто-то звонит в дверь, и это, конечно, Жанвье. Он кончил обедать. Он останется здесь, пока я не пришлю ему смену.

Он чуть не подал ей руку. Чувствовал, что она взволнована. Зная, что она не ответит на его прощальный жест, он надел пиджак и направился к двери, чтобы открыть Жанвье.

— Есть что-нибудь новое, шеф? — с порога осведомился инспектор.

Мегрэ отрицательно покачал головой.

— Останься здесь, пока я не пришлю тебе смену.

Следи за ней и остерегайся черной лестницы.

— Вы возвращаетесь на набережную Орфевр?

Мегрэ вздохнул, неопределенно махнув рукой.

— Не знаю.

Несколько минут спустя он сидел в пивной на авеню Ваграм. Он предпочел бы атмосферу «У овернца», но в бистро не было телефонной кабины. Аппарат стоял возле прилавка, и клиенты могли слышать разговоры.

— Официант, еще одну кружку и несколько телефонных жетонов. Ну, скажем, пять.

Тучная проститутка с густо намазанным лицом улыбалась ему, не подозревая, кто он. Мегрэ пожалел ее и, чтобы она не теряла даром времени, знаком дал понять, что не любитель подобных развлечений.

Глава 3

Поглядывая через стекла кабины на сидевших за столиками посетителей пивной, Мегрэ прежде всего позвонил следователю Анселену и попросил его отложить опечатание комнат на улице Акаций.

— Я оставил в квартире инспектора, а затем пошлю смену.

— Вы еще раз допрашивали эту… Алину?

— У меня сейчас был с ней долгий разговор, но никакого толку.

— Откуда вы звоните?

— Из пивной на улице Ваграм. Мне еще нужно позвонить отсюда в несколько мест.

Мегрэ показалось, что он услышал вздох. Разве маленький толстый следователь не завидовал комиссару, погруженному в кипучую жизнь города, в то время как сам он сидел в пыльном кабинете, согнувшись над скучными папками?

Еще в коллеже юный Мегрэ с тоской смотрел из окна своего класса на мужчин и женщин, ходивших по тротуарам, в то время как он был заперт в четырех стенах. Он уже долгие годы не переставал удивляться, как это столько людей ходят куда им вздумается в те часы, когда другие трудятся в конторах, в мастерских и на заводах.

В первое время после своего приезда в Париж Мегрэ мог целый день сидеть на террасе кафе на Больших бульварах или на бульваре Сен-Мишель, следя за движущейся толпой, наблюдая за лицами, стараясь угадать заботы каждого человека.

Затем он позвонил судебному медику. Это уже был не доктор Поль, а его молодой преемник, не такой живописный, но выполнявший свои обязанности с не меньшей добросовестностью.

— Ваши люди, как вы знаете, нашли одну пулю в спинке инвалидного кресла. Ее выпустили в упор, когда жертва была уже мертва.

— С какого примерно расстояния?

— Меньше метра и больше пятидесяти сантиметров…

Я не могу сказать точнее. Пуля, убившая Пальмари, была выпущена сзади, в затылок, снизу вверх и застряла в черепной коробке.

— Все три пули одного калибра?

— Насколько я могу судить. Они сейчас в руках эксперта по баллистике. Вы получите мой официальный отчет завтра утром.

— Последний вопрос: время.

— Между девятью тридцатью и десятью часами.

Теперь нужно было позвонить эксперту по баллистике.

— У вас было достаточно времени, чтобы изучить оружие и три пули?

— Кое-что еще надо уточнить, но уже сейчас можно сказать, что все три пули были выпущены из пистолета «смит-и-вессон».

— Благодарю вас.

Какой-то робкий молодой человек ходил кругами по пивной и наконец сел возле проститутки с крупными бедрами. Не смея смотреть на нее, он заказал кружку пива, и его пальцы барабанили по столу, выдавая смущение.

— Алло! Финансовая бригада? Будьте любезны, позовите комиссара Белома.

Казалось, Мегрэ больше заинтересован тем, что происходит в зале, чем своим телефонным разговором.

— Белом? На проводе Мегрэ. Вы мне нужны, старина. Речь идет о человеке по фамилии Пальмари, который живет, вернее жил, на улице Акаций. Он убит. Его приятели решили, что он достаточно пожил на земле.

У Пальмари был ресторан «Золотой бутон» на улице Фонтен, но около трех лет назад он передал все дела управляющему. Вы слушаете? Он жил с некоей Алиной Бош.

На ее имя есть счет в отделении «Лионского кредита», авеню Гранд-Арме. Похоже, она каждую неделю вкладывала туда часть выручки от «Золотого бутона». Есть основания полагать, что у Пальмари были и более солидные источники доходов. Дома у него ничего не нашли, кроме нескольких билетов по тысяче и по сто франков и около двух тысяч франков в сумочке его любовницы.

Кубышка где-то скрывается, может быть, в руках нотариуса, а может быть, деньги вложены в магазины или недвижимое имущество. Или я сильно ошибаюсь, или речь идет о крупной сумме. Срочно, конечно, как всегда. Спасибо, старина. До завтра.

Такой же, как утром, звонок мадам Мегрэ:

— Я вряд ли приду ужинать и, возможно, вернусь очень поздно. Теперь? На авеню Ваграм в пивной…

И наконец уголовная полиция:

— Позовите мне, пожалуйста, Люка! Алло! Люка? Ты можешь прийти сейчас на улицу Акаций? Да… И устрой так, чтобы тебя кто-нибудь сменил в восемь вечера и остался на ночь… Кто там у тебя под рукой?.. Жанен…

Прекрасно… Предупреди его, что ночью ему спать не придется… Нет, не на улице… У него будет удобное кресло…

Молодой человек с раскрасневшимся лицом встал и последовал между рядами столов и стульев за женщиной, которая годилась ему в матери. Было ли это для него в первый раз?

— Официант, еще кружку!

Если бы старый префект увидел его в этот момент, не осудил ли он его за поведение, недостойное дивизионного комиссара?

А между тем именно так комиссар удачно завершал большинство своих следствий, поднимаясь по этажам, вдыхая спертый воздух в углах, болтая направо и налево, задавая вопросы, с виду пустые, проводя целые часы в бистро, иногда не очень респектабельных.

Маленький следователь понял это и завидовал Мегрэ.

Несколько минут спустя Мегрэ входил в комнатку консьержки. С консьержками то же, что и со служанками: либо они очень хорошие, либо никуда не годятся. Мегрэ встречал консьержек прелестных, чистеньких, веселых, комнаты которых могли служить образцом порядка.

Здешняя, лет пятидесяти пяти, принадлежала к другой категории: ворчливых, больных, вечно готовых жаловаться на весь мир и на свою несчастную судьбу.

— Это опять вы?

Она чистила горошек, перед ней на клеенке, которой был покрыт круглый стол, стояла чашка кофе.

— Что вам еще от меня надо? Я уже сказала — никто не поднимался, кроме рассыльного мясника, приносящего сюда мясо в течение нескольких лет.

— Полагаю, у вас есть список жильцов?

— А как же иначе я собирала бы квартирную плату?

Если бы еще все платили в срок! Когда я подумаю, что мне приходится подниматься по пять раз к людям, которые ни в чем себе не отказывают, чтобы собрать…

— Дайте мне, пожалуйста, этот список! — бесцеремонно перебил ее Мегрэ.

— Не знаю, имею ли я право это делать. Может быть, лучше спросить разрешения у владелицы дома?

— У нее есть телефон?

— Даже если бы и не было, мне недалеко пришлось бы идти.

— Она живет в этом доме?

— Послушайте, думаете, я поверю, что вы ее не знаете? Ну да ладно, схожу. Правда, сегодня совсем неподходящий день, чтобы ее беспокоить. У нее и так достаточно неприятностей.

— Вы хотите сказать?..

— А вы не знали? Ну что ж! Узнали бы об этом чуть позже… Когда полиция начинает где-нибудь шнырять…

Это мадемуазель Бош, да…

— Квитанции подписаны ее именем?

— А кем же они могут быть подписаны, если дом принадлежит ей?

Мегрэ без приглашения сел в плетеное кресло, откуда прогнал кота.

— Посмотрим этот список…

— Тем хуже для вас. Сами договаривайтесь с мадемуазель Бош, которая не всегда бывает любезной.

— Она скуповата?

— Она ни в грош не ставит людей, которые задерживают плату. Кроме того, у нее свои любимцы.

— Соседнюю с вами квартиру занимает некий Жан Шабо. Кто он?

— Молодой человек, ему не больше двадцати пяти.

Работает на телевидении. Почти всегда в отъезде, он специалист по спорту — авто— и велогонки.

— Женат?

— Нет.

— Он знаком с Алиной Бош?

— Не думаю. Квартирную плату у него получаю я.

— А кто живет в квартире направо?

— А вы что, не умеете читать? На двери табличка:

«Мадемуазель Жанни Эрель, педикюрша».

— Давно здесь живет?

— Пятнадцать лет. Она старше меня. У нее хорошая клиентура.

— Во втором этаже налево — Франсуа Виньон.

— А разве люди не имеют права носить фамилию Виньон?

— Кто он?

— Работает по страхованию, женат, двое детей, младшему всего несколько месяцев.

— В котором часу он выходит из дома?

— Около половины девятого.

— В квартире направо — Жюстен Лаваншер.

— Контролер метро. Он начинает работать в шесть утра и будит меня, проходя мимо в половине шестого.

Это ворчун с больной печенью. Его жена — вздорная бабенка, и лучше бы они следили за своей дочерью, которой исполнилось только шестнадцать, но которая уже…

Третий этаж налево — Мабель Тюплер, американка лет тридцати, живет одна, пишет статьи для газет и журналов своей страны.

— Мужчины заходят к ней?

— Нет. Она равнодушна к мужчинам. На том же этаже, справа, — пожилые супруги Мопуа, прежде имевшие обувное дело. У их служанки Иоланды комната в мансарде. Три или четыре раза в год Мопуа совершают поездки в Венецию, Неаполь, в Грецию или еще куда-нибудь.

— А что они делают каждый день?

— Месье Мопуа выходит около одиннадцати часов, чтобы выпить аперитив. Всегда тщательно одетый. После полудня, поспав немного, он сопровождает свою супругу на прогулку или в магазины. Если бы они не были такими скрягами, то вполне… Теперь четвертый этаж.

С одной стороны — некто Жан Детуш, преподаватель физкультуры в специальной школе у Порт-Майо. Уходит из дома в восемь часов утра, часто оставляя в своей постели подружку, с которой знаком только один вечер или неделю. Я никогда еще не видела столько женщин у одного мужчины. Как можно заниматься спортом, почти каждую ночь…

— Он знаком с Алиной Бош?

— Я никогда не видела их вместе.

— Давно Детуш здесь живет?

— Поселился в прошлом году.

— Вы никогда не видели, чтобы мадемуазель Бош останавливалась на его этаже, входила к нему или выходила от него?

— Нет.

— Пойдем дальше. Направо — Джино Массолетти, у которого концессия во Франции на одну из марок итальянских автомобилей. Женат на очень красивой женщине.

— Которой я ни на грош не стала бы верить, — добавила ворчливая консьержка. — Что до их служанки, которая спит в мансарде, как и служанка Лаваншеров, то она похотливая, как мартовская кошка, по крайней мере, три раза в неделю я должна ей открывать на рассвете. Пойдем дальше. На пятом этаже слева — Пальмари, вернее, покойный Пальмари и Алина. На той же площадке Барийар.

— Что делает этот Барийар?

— Он коммивояжер. Представитель фирмы, изготовляющей упаковку для роскошных предметов — бомбоньерки для шоколада, коробки для духов. На Новый год он дарит мне вместо чаевых флакон духов или засахаренные каштаны, которые ему ничего не стоят.

— Сколько ему лет? Женат?

— Сорок или сорок пять. Довольно красивая жена, белокурая бельгийка. Она целый день поет…

— У них есть прислуга?

— Нет. Она сама занимается хозяйством, ходит на рынок, в магазины, а днем всегда отправляется полакомиться в кондитерскую.

— Дружит с Алиной Бош?

— Я никогда не видела их вместе. Дальше. На шестом этаже — Тони Паскье, второй бармен в «Кларидже».

У него жена и двое детей. Одна прислуга, испанка, живет в мансарде, как и другие. В квартире направо — англичанин Джеймс Стюарт, холостяк. Выходит из дома только в пять часов вечера и возвращается на рассвете.

Без профессии. Часто бывает в Каннах, Монте-Карло, в Довиле, Биаррице, зимой — на швейцарских лыжных станциях.

— Никаких отношений с Алиной Бош?

— Вы хотите, чтобы весь дом был с ней в каких-то отношениях? И что вы подразумеваете под этими отношениями? Вы воображаете, что они вместе спят? Ни один из жильцов не знает даже, что дом принадлежит ей.

На всякий случай Мегрэ все-таки отметил крестом фамилию англичанина, не потому, что тот мог иметь отношение к расследуемому делу, нет. Просто следовало проверить, не состоит ли он на учете в уголовной полиции. Например, в отделе, занимающемся сутенерами.

Оставался седьмой этаж, иначе говоря, мансарда. Четверо слуг в порядке, начиная справа — Иоланда, служанка Мопуа, испанская служанка Массолетти, служанка Лаваншеров и наконец служанка Тони-бармена.

— А этот Стюарт давно живет в доме?

— Два года. Он занял квартиру армянина, торговца коврами, откупив у него меблировку.

Еще одна жилица мансарды: мадемуазель Фэй, которую называют мадемуазель Жозетт, старая дева, дольше всех прожившая в доме. Ей восемьдесят два года, но она сама ходит на рынок и сама ведет хозяйство.

— Ее комната полна клеток с птицами, которые она выставляет поочередно на подоконник.

Затем шла пустая мансарда, а потом комната Жефа Клааса.

— Кто это?

— Старый одинокий глухонемой. В сороковом году он бежал из Бельгии. Его замужние дочери и внуки погибли в тот самый момент, когда поезд с беженцами должен был отойти с вокзала в Дуэ. Старик был ранен в голову, но остался жив. Один из его зятьев умер в Германии, другой вторично женился в Америке. Старик живет один и выходит только для того, чтобы купить себе еду.

Она давно уже очистила зеленый горошек.

— Надеюсь, теперь вы оставите меня в покое. Я хотела бы только знать, когда привезут сюда тело и когда состоятся похороны. Мне нужно собрать у жильцов деньги на венок.

— Пока еще ничего нельзя сказать определенно.

— Вот, кажется, вас ищут.

Это был Люка, который вошел в дом и остановился перед окошечком консьержки.

— Полицию я нюхом чую за десять метров.

Мегрэ улыбнулся и поблагодарил консьержку за сведения.

— Если я ответила на ваши вопросы, то только потому, что обязана отвечать. Но я не доносчица, и если бы каждый занимался своим делом…

— Что будем делать дальше, шеф? — спросил Люка.

— Поднимемся. Пятый этаж, налево. Жанвье, наверное, мечтает о стакане свежего пива. Если только Алина не сжалилась над ним и не угостила его одной из бутылок, которые я заметил сегодня утром в холодильнике.

Мегрэ позвонил в квартиру, у Жанвье, вышедшего открыть дверь, было странное выражение лица. Когда вошли в гостиную, комиссар понял, в чем дело. Алина тут же шмыгнула в дверь, ведущую в спальню. Вместо светло-голубого платья, которое Мегрэ видел на ней утром, она была в шелковом халате оранжевого цвета. На круглом столике — два стакана, один из которых не допит, бутылка с пивом и только что сданные игральные карты.

— Знаете, шеф, это совсем не то, что вам может показаться, — неловко оправдывался инспектор.

Глаза Мегрэ смеялись. Он небрежно пересчитал сданные карты.

— Белот?

— Да. Я вам сейчас объясню. Когда вы ушли, я стал настаивать, чтобы она что-нибудь поела. Она ничего и слышать не хотела и заперлась б своей комнате.

— Она не пыталась звонить по телефону?

— Нет. Примерно час лежала, а потом снова появилась — в пеньюаре, взвинченная, с такими глазами, какие бывают у человека, тщетно пытающегося уснуть.

«— Выходит, инспектор, хоть я и дома, а все-таки пленница, — бросила она мне. — А что произойдет, если я выйду из дома?

Я решил, что следует ответить так:

— Я вам мешать не стану, но инспектор… он последует за вами.

— Вы рассчитываете остаться здесь на всю ночь? — поинтересовалась она.

— Я — нет. Меня сменит мой коллега.

— Вы играете в карты?

— Случается.

— Что, если мы сыграем в белот, чтобы убить время?

Это отвлекло бы меня от тягостных мыслей».

— Собственно говоря, — сказал Мегрэ, обращаясь к Люка, — тебе следовало бы позвонить на Набережную, чтобы кто-нибудь из наших пришел дежурить перед домом. Кто-нибудь из таких, кто не допустит, чтобы его оставили в дураках.

— Здесь Бонфис. Лучшего для такой работы не найдешь.

— Пусть предупредит жену, что не придет домой ночевать. А где Лапуэнт?

— В кабинете на Набережной.

— Пусть придет и ждет меня здесь, вместе с тобой, пока я не вернусь. Ты играешь в белот, Люка?

— Кое-как защищаюсь.

— Алина может этим воспользоваться.

Он постучал в спальню, и дверь тут же открылась.

Алина, должно быть, подслушивала.

— Простите, что я беспокою вас…

— Вы же у себя, не правда ли? Сейчас как раз удобно это сказать.

— Я просто хотел предложить услуги на тот случай, если у вас есть необходимость с кем-то связаться. С управляющим «Золотого бутона», например, или нотариусом. Или с родственниками…

— У Манюэля не было родственников.

— А у вас?

— Моя семья не больше беспокоится обо мне, чем я о ней.

— Не кажется ли вам, что, если бы они узнали, что вы являетесь хозяйкой такого дома, как этот, они бы живо очутились в Париже?

Алина приняла удар мужественно. Она не задала никаких вопросов.

— Советую вам поесть, — продолжал Мегрэ. — Я оставляю здесь инспектора Люка, которого вы знаете. Если у вас появится желание что-нибудь мне сказать, я буду еще некоторое время здесь, в доме.

На этот раз взгляд молодой женщины стал более острым.

— В доме?

— Мне пришла охота познакомиться с жильцами.

Она не спускала с него глаз, пока он отправлял домой Жанвье.

— Тебе, Люка, я пришлю замену около восьми или девяти вечера.

— Я велел прийти Жанену, но лучше я сам останусь, шеф. Если бы мне только принесли бутерброды…

Около двух часов Мегрэ обходил дом, любезный и терпеливый, как коммивояжер.

Имена, помеченные у консьержки, постепенно теряли свой абстрактный характер, становились лицами, глазами, голосами, характерами — человеческими существами.

Педикюрша с первого этажа могла бы быть и гадалкой на картах. У нее было очень бледное лицо, большую часть которого занимали черные, почти гипнотические глаза.

— Почему полиция? Я в жизни не сделала ничего дурного. Спросите у моей клиентки, которую я обслуживаю уже девять лет.

— В этом доме убит человек.

— Я видела, как выносили тело, но я была занята.

Кто это?

— Месье Пальмари.

— Я его не знаю. На каком этаже он жил?

— На пятом.

— Я слышала о нем. У него очень красивая жена, немного манерная. А его я никогда не видела. Он был молодой?

Шабо, того, который работал на телевидении, не оказалось дома. Контролер из метро еще не вернулся домой, но его жена с подругой сидели за столом и пили шоколад с пирожными.

— Что я могу вам сказать? Я даже не знаю, кто живет у нас над головой. Если этот человек не выходил из квартиры, не удивительно, что я не встречала его на лестнице. Ну, а мой муж никогда не поднимается выше нашего этажа.

Еще одна женщина, в квартире напротив, ребенок, в колыбели, на полу девочка с голой попкой, соски в стерилизаторе.

Этажом выше стучала на машинке мисс Тюплер. Крупная, крепко скроенная мисс из-за жары, видно, предпочитала сидеть в пижаме. Куртка пижамы расстегнулась на груди, но она не испытывала потребности застегнуть ее.

— Убийство в доме? Как волнительно. Вы арестовали этого… как вы его называете… убийцу? А ваша имя Мегрэ! Мегрэ с набережной Орфевр?

Она направилась к стоящей на столе бутылке бургундского.

— Вы чокнетесь, как говорят французы?

Он чокнулся и минут десять слушал ее тарабарщину, соображая, прикроет ли она наконец грудь.

— «Золотой бутон»? Нет… не была. Но в Штатах почти все ночные клубы принадлежат гангстерам. А Пальмари был гангстером?

У американки царила безалаберная обстановка богемы. У рантье, в квартире напротив, все было приглушено, сладко, как варенье, и даже пахло конфетами. Человек с седыми волосами спал в кресле с газетой на коленях.

— Не говорите слишком громко. Он терпеть не может, когда его неожиданно будят. Вы пришли от благотворительного общества?

— Нет, я из полиции.

Это, казалось, восхитило старую даму.

— В самом деле? Из полиции! В таком спокойном доме! Только не говорите мне, что кого-то из жильцов обокрали!

Она улыбалась, лицо ее было ласковое и доброе, как у монашенки под чепчиком.

— Преступление? Вот почему сегодня утром столько людей ходило взад и вперед. Нет, месье, я не знаю никого, кроме консьержки.

Преподавателя физкультуры на четвертом этаже тоже не было дома, но дверь открыла молодая женщина, закутанная в одеяло.

— Нет, я не знаю, когда он вернется. Я здесь в первый раз.

— Когда вы его встретили?

— Вчера вечером, вернее, сегодня утром, потому что было уже за полночь. В баре на улице Пресбург. А что он сделал? На вид такой славный парень.

Напрасно было ее расспрашивать. Она говорила с трудом, видно с перепоя.

У Массолетти он застал только служанку, которая на плохом французском языке объяснила, что ее хозяйка поехала к мужу в Фуке и что обедать они будут в гостях.

В этой квартире меблировка была современная, более светлая и веселая, чем в других квартирах. На диване валялась гитара.

На этаже Пальмари Фернан Барийар еще не вернулся, дверь, напевая, открыла женщина лет тридцати, белокурая и упитанная.

— Смотрите-ка! Да я с вами уже встречалась на лестнице. Что вы продаете?

— Уголовная полиция.

— Вы расследуете то, что произошло утром?

— Откуда вы знаете о том, что произошло?

— Ваши коллеги распустили достаточно сплетен. Мне стоило только приоткрыть дверь, чтобы услышать все подробности. Кстати, у них забавная манера говорить о покойнике, особенно у тех, что с шутками несли тело по лестнице.

— Вы знали Манюэля Пальмари?

— Я его никогда не видела, но, случалось, слышала, как он ревет.

— Ревет? Что вы хотите этим сказать?

— С ним, наверное, приходилось нелегко. Я его понимаю, потому что консьержка сказала, что он калека.

На него иногда находили такие приступы злобы!

— Против Алины?

— А ее зовут Алина? Забавная особа… Вначале, когда я встречала ее на лестнице, я ей кивала, здоровалась, но она смотрела на меня так, будто я прозрачная… Какого сорта эта женщина? Они были женаты? Это она его убила?

— Когда ваш муж начинает работу?

— По-разному. У него нет определенных часов, как у служащих в конторе.

— Он обедает дома?

— Редко, потому что большую часть времени находится в далеких районах или даже в пригородах. Он торговый представитель.

— Я знаю. Когда он уехал сегодня утром?

— Не могу сказать. Я очень рано ушла на рынок.

— Что значит — очень рано?

— Около восьми часов. Когда я вернулась в половине десятого, его уже не было.

— Вы не встретили вашу соседку на рынке?

— Нет. Мы покупаем в разных местах.

Десятки и десятки вопросов, столько же ответов, откладывавшихся в памяти Мегрэ. Из всей этой кучи только несколько, а может быть, лишь единственный в какую-то минуту получит определенный смысл.

Бармен был дома, он начинал работу в шесть вечера. Няня и двое детей были заняты играми. Мальчишка выстрелил в комиссара и закричал:

— Пиф-паф! Вы убиты!

Тони Паскье, у которого была жесткая и густая борода, брился сегодня уже во второй раз. Его жена пришивала пуговицу к детским штанишкам.

— Какую фамилию вы назвали? Пальмари? Я должен его знать?

— Это ваш сосед снизу, вернее, он еще сегодня утром был вашим соседом.

— С ним что-нибудь случилось? Я встретил полицейских на лестнице, а когда вернулся в половине третьего, жена сказала, что унесли какого-то покойника.

— Вы никогда не были в «Золотом бутоне»?

— Лично я не был, но случалось посылать туда клиентов.

— Почему?

— Некоторые спрашивают, где лучше поесть в том или ином квартале. У «Золотого бутона» хорошая репутация. Я когда-то был знаком с их метрдотелем, Пернелем, который работал в «Кларидже». Он знает свое дело.

— А как фамилия владельца этого ресторана?

— Я никогда не спрашивал.

— А женщину, Алину Бош, вы никогда не встречали?

— Брюнетку с обтянутым задом? Случалось встречать на лестнице.

— Это владелица вашего дома.

— Впервые слышу. Я никогда не говорил с ней. А ты, Люлю?

— Терпеть не могу женщин такого типа.

— Видите, месье Мегрэ. Не густо в смысле сведений для вас.

Англичанин отсутствовал. На седьмом этаже комиссар обнаружил длинный коридор, освещенный только одним слуховым окном, проделанным в крыше. Со стороны двора — старый чердак, куда жильцы складывали как попало старые чемоданы, портняжные манекены, ящики, всякий хлам.

Со стороны фасада выстроился ряд дверей, как в казарме. Он начал с самой последней. Здесь обитала Иоланда, служанка рантье с третьего этажа. Дверь была открыта, и он заметил прозрачную ночную рубашку на смятой постели, сандалии на коврике.

Следующая дверь, по плану, который начертил Мегрэ в своей записной книжке, должна была принадлежать Амелии, но и там никого не оказалось. В следующей комнате тоже.

Когда он постучал в четвертую, слабый голос попросил его войти, и сквозь птичьи клетки, загромождавшие комнату, он заметил в вольтеровском кресле старую женщину с круглым как луна лицом.

Он чуть было не ушел, оставив ее мечтать. Практически она уже была без возраста, хрупкая нить связывала ее с этим миром. Она с безмятежной улыбкой смотрела на непрошеного гостя.

— Входите, милый месье. Не бойтесь моих птичек!

Ему не сказали, что, кроме птичек, здесь жил на свободе огромный попугай, уцепившийся за качели, висевшие посреди комнаты.

Птица принялась кричать:

— Коко! Милый Коко! Ты хочешь есть, Коко?

Мегрэ объяснил, что он из полиции и что в доме было совершено преступление.

— Я знаю, милый месье. Консьержка сказала мне, когда я ходила за покупками. Как это ужасно — убивать друг друга, когда жизнь и так коротка. То же самое и на войне. Я пережила две войны.

— Вы не знали месье Пальмари?

— Я не знаю никого, кроме консьержки, которая не такая уж плохая, как это можно подумать. Этой бедной женщине пришлось испытать много горя. Ее муж был бабник, к тому же еще и пил.

— Вы не слышали, никто из жильцов не поднимался на этот этаж?

— Время от времени это бывает, люди ходят на чердак, чтобы свалить там какой-нибудь хлам.

— Вы общаетесь с вашим соседом?

— С месье Жефом? Можно подумать, мы одного возраста, на самом деле он гораздо моложе меня. Ему немного за семьдесят. Это из-за своих ран он кажется старше. Вы его тоже знаете? Он глухонемой. Но я думаю, что быть слепым — еще тяжелее. Скоро я это узнаю, потому что с каждым днем вижу все хуже и хуже, и сейчас даже не могла бы сказать, какое у вас лицо. Вы не хотите присесть?

Наконец в последней комнате сидел старик и читал детские комиксы. Его лицо было покрыто шрамами, один из них понимал угол рта, отчего у старика был такой вид, словно он все время улыбается.

Месье Жеф носил синие очки. Стоявший посреди комнаты большой стол из некрашеного дерева был уставлен всякими деталями, неожиданными предметами, «Конструктором» для юношей, кусками обструганного дерева, старыми иллюстрированными журналами, пластилином. Железная кровать походила на казарменную, как и грубое одеяло, а на выбеленных известкой стенах красовались цветные репродукции. Фото залитых солнцем городов: Ниццы, Неаполя, Стамбула. На полу валялись иллюстрированные журналы.

Руками, которые не дрожали, несмотря на его возраст, старик старался объяснить, что он глухой и немой, что он не может ничего сказать, но способен понять собеседника по его губам.

— Прошу прощения, что беспокою вас. Я из полиции. Не знали ли вы, случайно, жильца по фамилии Пальмари?

Мегрэ показал рукой на пол, чтобы объяснить, что Пальмари жил внизу, показал два пальца, чтобы уточнить, на сколько этажей ниже.

Старый Жеф покачал головой, и тогда Мегрэ стал говорить ему об Алине.

Насколько комиссар мог понять, старик встречал ее на лестнице. Он словно вылепливал в пустоте ее узкое лицо, ее тонкий и волнистый силуэт.

Когда Мегрэ снова очутился на пятом этаже, он понял, что посетил только что целый мир. Он как-то отяжелел, его охватила меланхолия — люди, жившие рядом с Манюэлем, не знали даже, что это именно его унесли сегодня утром, накрытого брезентом.

Люка был в гостиной один.

— Думаю, она спит, — сказал инспектор на вопрос Мегрэ.

Молодой Лапуэнт был здесь, счастливый, что работает с шефом.

— Пиво осталось, Люка?

— Две бутылки.

— Открой одну, а я закажу еще.

Было шесть часов. На дорогах в Париже уже образовались пробки, и какой-то нетерпеливый автомобилист, несмотря на запрет, сигналил под окнами дома.

Глава 4

С одной стороны к ресторану «Золотой бутон» примыкал третьесортный стриптиз, с другой — лавочка, где продавалось выполненное с неудержимой фантазией женское белье, которое иностранцы увозили с собой в качестве сувенира из «Веселого Парижа».

Мегрэ и Лапуэнт, выйдя из машины уголовной полиции, медленно поднимались по улице Шапталь, где к люду, толкущемуся на ней днем, уже начинали примешиваться «силуэты» ночного Парижа.

Было семь часов. На пороге ресторана еще не появился вышибала в голубой форме, обшитой золотистым шнуром. Эта горилла, которую все называли Джо Толсторукий, еще не заняла своего поста.

Мегрэ хорошо знал швейцара — он был похож на бывшего ярмарочного боксера, хотя никогда не надевал боксерских перчаток, а провел половину из сорокалетней жизни в заключении.

Умственное развитие у швейцара было как у десятилетнего ребенка, и в непредвиденных обстоятельствах взгляд его затуманивался, становился почти умоляющим, как у школьника, не выучившего урок, но вынужденного отвечать.

Они нашли его внутри ресторана. Он, скинув ливрею, вытирал тряпкой пыль с коричневых кожаных банкеток, и как только узнал комиссара, лицо его приняло тупое выражение.

Двое официантов готовили ресторан к ужину, ставили на скатерти тарелки с вензелем фирмы, стаканы и серебряные приборы, а посреди каждого столика — по два цветка в высоком хрустальном бокале.

Лампы под розовыми абажурами пока еще не горели, так как солнце золотило тротуар на противоположной стороне улицы.

Бармен Жюстен, в белой рубашке и черном галстуке, в последний раз протирал рюмки. Единственный клиент, краснощекий толстячок, сидя на высоком табурете, пил зеленую мятную настойку.

Мегрэ его где-то видел, лицо ему было знакомо, но не мог сразу вспомнить где. Встречал ли он его на бегах, тут же, в ресторане, или у себя в кабинете на набережной Орфевр?

На Монмартре можно было встретить много людей, имевших дело с полицией.

— Добрый вечер, господин комиссар. Добрый вечер, господин инспектор, — развязно приветствовал их Жюстен. — Если вы ужинать, то рановато. Что вам подать?

— Пиво.

— Голландское, датское, немецкое?

Из заднего помещения бесшумно вышел управляющий: редкие волосы, слегка отекшее лицо, лиловатые мешки под глазами. Не выражая ни удивления, ни взволнованности, он приблизился к полицейским, подал Мегрэ мягкую руку, пожал руку Лапуэнту. Ему оставалось только надеть свой смокинг, чтобы быть в полной форме для приема клиентов.

— Я ожидал, что увижу вас сегодня. Даже удивлялся, что вы не пришли раньше. Что вы обо всем этом скажете?

Он выглядел измученным.

— О чем?

— Кто-то ведь с ним разделался. У вас есть предположение, кто мог это сделать?

Итак, хотя в прессе еще ничего не говорилось о гибели Манюэля, хотя Алина оставалась весь день под наблюдением и никуда не звонила, в «Золотом бутоне» уже все было известно.

Если бы полицейские района Терн и поставили кого-нибудь в известность, то это наверняка были бы репортеры. Что касается жильцов дома, то они как будто не имели никакой связи с преступной средой Монмартра.

— В котором часу вы узнали об этом, Жан-Лу?

Управляющего, исполнявшего также обязанности метрдотеля, полиция не могла ни в чем упрекнуть. Родом из Алье, он начал работать официантом в Виши, рано женился, имел детей. Сын его учился на медицинском факультете, а одна из дочерей вышла замуж за владельца ресторана на Елисейских полях. Он жил как буржуа, на вилле, которую построил в Шуази-ле-Руа.

— Не помню, — с удивлением ответил он. — Почему вы меня об этом спрашиваете? Полагаю, это всем уже известно.

— Газеты еще ничего не сообщали о преступлении.

Попробуйте вспомнить. Может быть, во время обеда?

— Мне кажется, да. Клиенты нам много чего рассказывают. А ты не помнишь, Жюстен?

— Нет. В баре тоже об этом говорили.

— Кто?

Мегрэ наталкивался на закон молчания. Даже если Пернель, управляющий, не принадлежал к преступной среде и вел вполне порядочную жизнь, он тем не менее должен был молчать — этого требовала часть его клиентуры.

«Золотой бутон» уже не был, как прежде, тем баром, где собирались лишь жулики, о которых Пальмари, управлявший тогда рестораном, не слишком артачась, давал Мегрэ кое-какие сведения.

Теперь у ресторана была зажиточная клиентура. Его посещало много иностранцев, красивые девушки. Сходились к десяти или одиннадцати часам, так как ужин подавался до полуночи. Несколько главарей шаек сохранили свои привычки, но теперь среди них не было молодых парней, готовых на любое преступление. Они тоже жили в собственных домах, у большинства были жены и дети.

— Я хотел бы знать, кто первый сообщил вам об этом.

И Мегрэ, как он сам выражался, «отправился на рыбную ловлю».

— Может быть, некий Массолетти?

Он успел записать имена всех жильцов дома на улице Акаций.

— А чем он занимается?

— Автомобилями… Итальянскими автомобилями…

— Не знаю такого. А ты, Жюстен?

— Первый раз слышу…

Чувствовалось, что оба говорят искренне.

— Виньон?

Глаза их даже не заблестели, оба покачали головой.

— Преподаватель физкультуры по фамилии Детуш?

— Такой в наших кругах неизвестен.

— Тони Паскье?

— Я его знаю, — вмешался Жюстен.

— И я тоже, — добавил Пернель. — Иногда он посылает мне клиентов. Ведь он второй бармен в «Кларидже», не так ли? Я его не видел уже несколько месяцев.

— Он не звонил вам сегодня?

— Он звонит только в том случае, если ему нужно рекомендовать клиента.

— А Джеймс Стюарт, англичанин? Тоже не говорил?

А Фернан Барийар?

При каждой фамилии они на секунду задумывались и снова качали головой.

— Кто, по-вашему, был заинтересован в том, чтобы устранить Пальмари?

— На него нападают не в первый раз.

— Но лишь двое из покушавшихся, те, что прошили его из автомата, были потом убиты. А Пальмари больше уже не выходил из своей квартиры. Скажите, Пернель, с каких пор в «Золотом бутоне» появился новый хозяин?

Бледное лицо управляющего слегка покраснело.

— Пять дней назад.

— И кто же теперешний владелец?

Он колебался только мгновение, понимая, что Мегрэ в курсе дела и что врать бессмысленно.

— Я.

— У кого вы откупили ресторан?

— Ну конечно же у Алины.

— А когда Алина стала настоящей владелицей?

— Точной даты не помню. Около двух лет назад.

— Акт вашей купли засвидетельствован у нотариуса?

— По всем правилам.

— У какого нотариуса?

— Мэтр Дегриер, бульвар Перейр.

— За сколько вы купили ресторан?

— Двести тысяч.

— Я полагаю, новых франков?

— Конечно.

— Уплачено наличными?

— Ассигнациями. Пришлось потратить порядочно времени, чтобы их сосчитать.

— Как Алина унесла их? В чемодане?

— Не знаю. Я ушел первым.

— А вы знали, что дом на улице Акаций тоже принадлежит любовнице Манюэля?

Жюстен и Пернель чувствовали себя все более неловко.

— Здесь всегда ходят какие-то слухи. Видите ли, господин комиссар, я честный человек, как и Жюстен.

У нас у обоих семьи. Поскольку наш ресторан находится на Монмартре, среди нашей клиентуры можно найти разных людей. Закон не разрешает нам выгонять их, разве только в случае, если они вдрызг пьяны, что бывает редко. Мы слышим, как они рассказывают разные истории, но предпочитаем забывать их. Не правда ли, Жюстен?

— Точно.

— Интересно, был ли у Алины любовник?

Ни тот, ни другой и бровью не повели, не сказали ни да ни нет, что несколько удивило Мегрэ.

— Она никогда не встречалась здесь с мужчинами?

— Она даже не останавливалась у бара. Прямо проходила на антресоль ко мне в кабинет и проверяла счета, прежде чем унести причитающуюся ей часть, как деловая женщина.

— А вас не удивляет, что такой человек, как Пальмари, кажется, перевел на ее имя все, что у него было, или, по крайней мере, добрую часть своего имущества.

— Многие коммерсанты и бизнесмены, предвидя возможную конфискацию, переводят имущество на имя жены.

— Пальмари не был женат, — возразил Мегрэ. — Кроме того, он был старше ее на тридцать два года.

— Я тоже думал об этом. Видите ли, я полагаю, что Манюэль был и в самом деле очарован ею. Он полностью доверял ей. Он ее любил. Я мог бы поклясться, что до того, как встретить ее, он никого не любил. Он чувствовал себя обделенным в своем кресле на колесах. Она стала смыслом его жизни, единственным существом, связывающим его с внешним миром.

— А она?

— Насколько я могу судить, она тоже его любила.

Это случается с такими девицами, как она. До него она прошла жестокую школу, мужчинам было нужно от нее только одно… они не считались с ее человеческим существом, Вы понимаете? Такие женщины потом очень высоко ценят семейную жизнь.

Толстый краснолицый человек на другом конце прилавка заказал еще рюмку мятной настойки.

— Сейчас, месье Луи.

Мегрэ тихо спросил:

— Кто этот месье Луи?

— Наш клиент. Я не знаю его фамилии, но он довольно часто заходит выпить одну или две рюмки мятной настойки с водой. Полагаю, он живет в этом квартале.

— В полдень он заглядывал сюда?

— Он был здесь, Жюстен? — вполголоса спросил Пернель.

— Кажется, да. Он спросил, нет ли у меня сведений о бегах.

Месье Луи вытирал пот с лица и тупо смотрел на свою рюмку.

Мегрэ вытащил из кармана записную книжку, написал несколько слов и дал их прочесть Лапуэнту.

«Следуй за ним, когда он выйдет. Встретимся здесь.

Если меня не будет, звони домой».

— Скажите, Пернель, вас не затруднит подняться со мной на минутку на антресоль?

— Сюда…

У нового хозяина ресторана было плоскостопие, и он ходил, переваливаясь, словно утка, как большинство метрдотелей, достигших определенного возраста. Лестница оказалась узкой и темной. Здесь не было ничего от роскоши и комфорта, царивших в ресторане. Пернель вынул из кармана связку ключей, открыл дверь, выкрашенную коричневой краской, и они очутились в маленькой комнате, окнами выходившей во двор.

На письменном столе лежали грудой счета, проспекты, стояло два телефона.

— Садитесь, Пернель, и слушайте меня внимательно.

Что, если мы оба будем играть в открытую?

— Я всегда играл в открытую.

— Вы знаете, что это не так, что вы не можете, себе этого позволить, иначе вы не стали бы хозяином «Золотого бутона». Для придания нашему разговору непринужденности, сообщу вам одно открытие, которое теперь уже не играет роли для заинтересованного когда-то лица. Когда двадцать лет назад Манюэль купил бистро, я иногда заходил сюда выпить стаканчик по утрам, в самое малолюдное время. Случалось, что Манюэль звонил мне по телефону или заходил ко мне, не афишируя это, на набережную Орфевр.

— Осведомитель? — прошептал хозяин ресторана, не слишком удивленный.

— Вы догадывались об этом?

— Не знаю. Может быть. Полагаю, по этой причине в него и стреляли три года назад?

— Возможно. Но только Манюэль был хитрец — при случае он поставлял мне сведения о мелких делишках, сам же занимался крупными делами, о которых, естественно, никогда не говорил.

— Вы не хотите, чтобы я велел подать сюда бутылку шампанского?

— Это почти единственный напиток, который меня не соблазняет.

— Тогда пиво.

— Сейчас ничего не надо.

Видно было, что Пернелю нелегко.

— Манюэль был хитер, — продолжал Мегрэ, глядя прямо в глаза собеседнику. — Так хитер, что я никогда не мог найти доказательств его причастности к преступлениям. Он знал, что мне известна правда, во всяком случае, хотя бы частично, и не старался изображать из себя праведника. А когда это становилось необходимым, предавал одного из своих сообщников.

— Не понимаю, что вы хотите сказать…

— Нет, понимаете.

— Я никогда не работал с Манюэлем, разве что здесь, по специальности — метрдотелем, потом управляющим.

— Но при этом уже в двенадцать часов дня вы знали, что с ним произошло. Как вы сказали, в баре и ресторане можно услышать много разных вещей.

Итак, что вы думаете, Пернель, о краже ювелирных изделий?

— То, что об этом пишут в газетах: молодые парни приучаются к преступному ремеслу, но, в конце концов, попадают в руки полиции.

— Нет, не то…

— Говорят, что во время кражи поблизости держится один из опытных грабителей, чтобы прийти на помощь новичкам в случае необходимости.

— А еще?

— Ничего. Клянусь вам, я больше ничего не знаю.

— Ну что ж, расскажу вам кое-что еще, хотя уверен, не сообщу ничего для вас нового. Скажите, какому главному риску подвергаются воры ювелирных изделий?

— Их могут застукать.

— Как?

— При перепродаже драгоценностей.

— Хорошо! Вы начинаете подходить к главному — все дорогие камни имеют, так сказать, свое гражданское состояние и известны людям, связанным с ювелирным делом. Как только совершается кража, описание изделий рассылается не только по Франции, но и за границу. Скупщик краденого, если только воры знают таких, даст им лишь десять или пятнадцать процентов от стоимости добычи. И почти всегда, когда год или два спустя он пускает эти камни в продажу, полиция узнает их, идет по следу и находит грабителей. Согласны?

— Думаю, так оно и бывает. У вас больше опыта, чем у меня.

— Но вот в течение почти десяти лет драгоценности, украденные в магазинах, теряются без следа. Что тут можно предположить?

— Откуда мне знать?

— Да бросьте, Пернель. Тот, кто занимается вашим ремеслом в течение тридцати или сорока лет, знает все его тонкости, даже если не получает от этого прямой выгоды.

— Но я не так давно работаю на Монмартре.

— Первая предосторожность состоит не только в том, чтобы вынуть камни из оправы, нужно еще преобразить их, а для этой цели необходим «свой» гранильщик бриллиантов. Вы знаете таких?

— Нет.

— Мало кто их знает по той простой причине, что их немного не только во Франции, но и во всем мире.

В Париже их не больше полусотни, живут они, как правило, в одном районе, в Маре, поблизости от улицы Фран-Буржуа, и образуют свой, очень замкнутый мирок. А кроме того, перекупщики, торговцы бриллиантами и крупные ювелиры, которые доверяют им работу, все время следят за ними.

— Я об этом никогда не думал.

— Бросьте шутить!

В дверь постучали. Это был бармен, который протянул Мегрэ листок бумаги.

— Только что принесли для вас.

— Кто?

— Парнишка из табачной лавочки на углу.

Это была записка от Лапуэнта, написанная карандашом на листке, вырванном из записной книжки.

«Он вошел в телефонную кабину. Сквозь стекло я видел, как он набирал 42—38. В последней цифре я не уверен.

Потом сел в углу, читает газеты. Я остаюсь здесь».

— Разрешите мне воспользоваться одним из ваших аппаратов. Собственно говоря, почему у вас две линии?

— Второй аппарат местный, соединен только с рестораном.

— Алло! Справочное? У телефона комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Мне нужно срочно узнать, какому абоненту принадлежит номер сорок два — тридцать восемь. Последняя цифра под вопросом. Будьте так любезны, позвоните мне сюда…

— А теперь, — сказал он Пернелю, — я с удовольствием выпил бы стакан пива.

— Вы уверены, что больше ничего не знаете о месье Луи?

Пернель колебался, отдавая себе отчет в том, что дело принимает серьезный оборот.

— Лично я его не знаю. Только вижу в баре. Случается, в отсутствие Жюстена обслуживаю его я, и мы перекидываемся несколькими словами о погоде.

— Его никто не сопровождает?

— Редко. Несколько раз я видел его с молоденькими мальчиками. Я даже подумал, не интересуется ли он этим…

— Вы не знаете его фамилию, адрес?

— Его всегда называют месье Луи, причем с явным уважением. Думаю, живет он где-нибудь поблизости, потому что никогда не приезжает на машине.

Зазвонил телефон. Мегрэ снял трубку.

— Комиссар Мегрэ? Кажется, я могу дать вам справку, которая вас интересует, — говорила девушка из справочного. — Абонент сорок два — тридцать восемь полгода назад временно отключил телефон из-за отъезда за границу. Владелец номера сорок два — тридцать восемь — Фернан Барийар, адрес…

Комиссар знал продолжение. Речь шла о представителе фирмы, изготовляющей роскошные коробки и футляры. Он жил на той же лестничной площадке, что и Пальмари.

— Благодарю вас, мадемуазель.

— Дать вам предыдущие номера?

— Дайте на всякий случай…

Предыдущие фамилии и адреса были ему неизвестны.

Мегрэ грузно поднялся, отяжелев от жары и утомительного дня.

— Подумайте о том, что я вам сказал, Пернель. Теперь, когда вы ни от кого не зависите, приобрели ресторан, который дает неплохой доход, было бы досадно иметь неприятности. Не так ли? Я думаю, что скоро увижу вас. Мой совет: не распространяйтесь о нашей беседе. Такой товар, как роскошные упаковки, вам ничего не говорит?

Новый владелец «Золотого бутона» посмотрел на него с Удивлением.

— Не понимаю.

— Некоторые картонажники специализируются на коробках для шоколада, рожках для драже и так далее.

Так вот, к этим «и так далее» можно причислить коробки, которые используют ювелиры вместо футляров.

Он опустился по темной и не очень чистой лестнице, пересек ресторан, где теперь в углу сидела какая-то пара, а у другого столика ужинали четверо.

Поднялся по улице до табачной лавочки с баром и заметил Лапуэнта, который мирно потягивал аперитив, а в углу сидел месье Луи и читал вечернюю газету. Ни тот, ни другой его не заметили, и несколько минут спустя комиссар сел в такси.

— Улица Акаций, на углу улицы Триумфальной арки.

В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения, и Мегрэ чувствовал, что рубашка у него прилипла к телу.

В такси он, кажется, дремал и, вероятно, дремал на самом деле, потому что вздрогнул, когда шофер объявил:

— Приехали, месье.

Мегрэ поднял голову и посмотрел снизу вверх на дом из красного кирпича, с окнами, обрамленными белым камнем. На лифте он поднялся до пятого этажа и по привычке чуть не позвонил у двери налево.

У дверей направо его заставили некоторое время подождать, и та же самая блондинка, которую он расспрашивал после обеда, наконец открыла ему дверь.

— Опять вы! — залепетала она с удивлением. — Мы с мужем сейчас ужинаем.

— Я хотел бы сказать ему несколько слов.

— Входите!

Гостиная была похожа на ту, что он видел в квартире напротив, но не такая роскошная, с более скромным ковром. Из гостиной дверь вела не в каморку, как у Пальмари, а в буржуазную столовую с мебелью в деревенском стиле.

— Это комиссар Мегрэ, Фернан.

Мужчина лет сорока тоже встал с салфеткой в руке.

Он был без пиджака, в рубашке с распахнутым воротом.

— Весьма польщен, — прошептал он, глядя то на жену, то на гостя.

— Комиссар уже приходил сегодня днем. Я не успела сказать тебе об этом. По случаю убийства этого жильца он обошел весь дом, звонил у каждой двери.

— Продолжайте ужинать, — сказал Мегрэ, — я не тороплюсь.

На столе стояла жареная телятина и лапша в томате.

Они, не без некоторого смущения, сели на свои места, а комиссар занял место в конце стола.

— Вы ведь выпьете стаканчик вина?

Графин с белым вином, только что из холодильника, так аппетитно запотел, что Мегрэ не стал сопротивляться. И хорошо сделал, потому что это было легкое вино из Сансера, которое конечно же купили не в бакалейной лавке.

Наступило неловкое молчание, когда Барийары снова принялись за еду под рассеянным взглядом своего гостя.

— Все, что я могла сказать комиссару, это то, что мы не знакомы с Пальмари. Я-то никогда его и не видела и еще сегодня утром не знала его фамилии. Что до его жены…

Ее муж был красивым мужчиной, стройным и мускулистым, он, должно быть, пользовался успехом у женщин. Его усы подчеркивали чувственные губы, безупречные зубы, открывавшиеся даже тогда, когда он чуть-чуть улыбался.

— А ты их знаешь?

— Нет. Но пусть говорит комиссар. Я вас слушаю, господин Мегрэ.

В его словах чувствовались ирония и чуть заметная агрессивность. Это был уверенный в себе красавец-самец, охотно вступающий в спор, не сомневающийся ни в своей силе, ни в своем обаянии.

— Заканчивайте сначала обед. Где вы сегодня побывали?

— В квартале Лила.

— На машине?

— Ясно, на машине. У меня «Пежо-404», я им очень Доволен, эта модель престижна. А в моем деле это очень важно.

— Я полагаю, вы возите с собой чемодан с образцами товаров?

— Конечно, как и все мои коллеги.

— Когда вы поужинаете, я попрошу вас показать мне его.

— Это любопытство довольно неожиданно, не правда ли?

— Смотря с какой точки зрения.

— Можно спросить вас, обращались ли вы с подобными просьбами на других этажах?

— Пока нет, месье Барийар. Добавлю, что вы имеете право не откликаться на мою просьбу. Тогда мне придется позвонить одному симпатичному следователю, который пришлет сюда с курьером мандат на обыск, а в случае надобности и на арест. Может, вы предпочитаете, чтобы мы продолжили разговор на набережной Орфевр?

Мегрэ заметил, что выражение лица его собеседника резко изменилось. Женщина же вообще вытаращила глаза, удивленная неожиданной резкостью обоих мужчин.

Она положила руку на ладонь мужа и спросила:

— Что происходит, Фернан?

— Ничего, милочка. Не беспокойся. Сейчас комиссар принесет мне свои извинения. Когда полиция встречается с преступлением, которое ей не по зубам, она всегда начинает нервничать.

— Это вам, мадам, кто-то звонил по телефону около часа назад?

Она повернулась к мужу, как будто спрашивая, что ответить, но тот смотрел на комиссара, стараясь угадать, что тот надеется выяснить.

— Это звонили мне.

— Приятель?

— Клиент.

— Шоколадник? Кондитер? Парфюмер? Ведь это все ваша клиентура, не так ли?

— Вы довольно хорошо осведомлены.

— Если только это звонил не ювелир. Месье Барийар, не назовете ли вы мне его фамилию?

— Признаюсь, не запомнил, потому что его предложение меня не заинтересовало.

— Клиент, который звонит по окончании рабочего дня? Что ему было от вас нужно?

— Прейскуранты.

— Вы давно знаете месье Луи?

Удар попал в цель. Красавец Фернан нахмурился, и даже его жена заметила, что ему не по себе.

— Я не знаю никакого месье Луи. А теперь, если вы считаете необходимым продолжить разговор, пройдемте в мой кабинет. У меня свой принцип: не вмешивать в дела женщин.

— Женщин?

— Мою жену, если так вам больше нравится. Ты позволишь, милочка?

Он провел его в смежную комнату, приблизительно такого же размера, как каморка Пальмари, довольно комфортабельно обставленную. Так как окна выходили во двор, здесь было темнее, чем в других комнатах, и Барийар зажег свет.

— Садитесь, и, если вы непременно хотите и раз уж так нужно, я вас слушаю.

— Вы только что произнесли довольно забавную фразу.

— Поверьте, у меня нет никакого намерения вас забавлять. Мы с женой собирались сегодня вечером в кино, а из-за вас опоздаем к началу фильма. Что же смешного я сказал?

— Что у вас есть принцип не вмешивать в дела женщин.

— Я не единственный в этом отношении.

— Что касается мадам Барийар, тут я охотно вам поверю. Вы давно женаты?

— Восемь лет.

— Вы тогда занимались тем же делом, что и сейчас?

— Приблизительно.

— А в чем же разница?

— Я занимался производством на картонажной фабрике в Фонтэне-су-Буа.

— Вы тогда жили в этом доме?

— Я жил в отдельном домике, в Фонтэне.

— Давайте посмотрим на этот чемодан с образцами.

Чемодан стоял на паркете, слева от двери, и Барийар неохотно поставил его на письменный стол.

— А ключ?

— Чемодан не заперт.

Мегрэ открыл его и, как и ожидал, среди роскошных коробок — почти все были сделаны со вкусом — нашел коробочки, в которые ювелиры кладут часы и драгоценности, продающиеся без футляров.

— Сколько ювелирных магазинов вы посетили сегодня?

— Не знаю. Три или четыре. Часовщики и ювелиры составляют только часть нашей клиентуры.

— Вы записали названия фирм, в которых побывали?

Лицо Фернана Барийара передернулось во второй раз.

— Мне не по душе ни счетоводство, ни статистика.

Я записываю только заказы.

— И, конечно, передав эти заказы вашей фирме, вы оставляете себе копию?

— Другие, может быть, так и поступают. Но я доверяю своим хозяевам…

— Значит, вы не можете дать мне список ваших клиентов?

— Это и в самом деле невозможно.

— В какой фирме вы работаете?

— «Жело и сын», авеню Гобелен.

— Их бухгалтерия, полагаю, содержится в большем порядке, чем ваша? Я навещу их завтра утром.

— Объясните ли вы, наконец, в чем дело?

— Сначала вопрос. Вы утверждаете, что никогда не вмешивали женщин в свои дела, не так ли?

Барийар, зажигавший в это время сигарету, пожал плечами.

— Даже если эту женщину зовут Алиной и она живет рядом с вами?

— Я не знал, что ее зовут Алиной.

— Однако вы сразу узнали, о ком я говорю.

— Есть только одна квартира напротив нашей, и, насколько мне известно, в этой квартире живет только одна женщина. Мне случается встречаться с ней на лестнице, но я не помню, чтобы мне приходилось говорить с ней.

— Ваша жена в курсе ваших дел?

— Каких именно?

— Вашей торговли. Вашей разнообразной деятельности. Ваших отношений с месье Луи.

— Я вам уже сказал, что не знаю никакого месье Луи.

— Однако вот уже прошел час, как он предупредил вас по телефону, что я произвожу расследование на улице Фонтен и частично передал вам содержание моего разговора с хозяином «Золотого бутона» и барменом.

— Что вы от меня хотите?

— Ничего. Как видите, говорю я. Бывают случаи, когда выгоднее играть в открытую, выложить свои карты противнику. Я могу отложить встречу с вашими хозяевами с авеню Гобелен. А иначе… Они не успеют к завтрашнему утру подделать свои книги, чтобы выручить вас. А вы хорошо знаете, что именно я там обнаружу.

— Обнаружите имена, адреса, цифры. Столько-то коробок в стиле Помпадур по сто пятьдесят франков за дюжину. Столько-то…

— Столько-то футляров по такой-то цене за дюжину или сотню.

— Ну и что тогда?

— Представьте себе, месье Барийар, что у меня есть список ювелиров, которые в Париже или в пригородах были за последние годы ограблены на солидные суммы.

Вы начинаете понимать? Я почти уверен, что в списке, который мне представит фирма «Жело и сын», найду фамилии почти всех клиентов, значащихся в моем собственном списке.

— А если даже и так? Я действительно посещаю большинство магазинов этого района, кроме самых крупных фирм, которые пользуются только футлярами из сафьяна. И это совершенно нормально…

— Не думаю, что следователь, которому поручено Дело Пальмари, будет того же мнения.

— А разве мой сосед по лестничной площадке занимался ювелирными изделиями?

— Да, по-своему занимался. И последние три года, с тех пор как стал инвалидом, вел свои дела через посредничество женщины.

— Так вот почему вы меня спрашивали…

— Вот именно. А теперь еще вопрос: Алина Бош ваша любовница?

Фернан Барийар действовал инстинктивно. Он сразу взглянул на дверь, потом крадучись подошел и приоткрыл ее, чтобы убедиться, не подслушивает ли жена.

— Если бы вы говорили так со мной в столовой, я, наверное, дал бы вам по физиономии. Вы не имеете права, как и никто другой, вызывать подозрение в семье.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Отвечаю — нет.

— И вы не знакомы с месье Луи?

— Не знаю никакого месье Луи.

— Разрешите?

Мегрэ протянул руку к телефонному аппарату, набрал номер квартиры напротив, узнал голоса Люка.

— Что делает твоя клиентка?

— Она немного поспала, потом решила съесть кусочек ветчины и яйцо. Она нервничает, ходит по комнатам, бросает на меня убийственные взгляды каждый раз, когда проходит мимо.

— Она не пыталась звонить по телефону?

— Нет. Я за этим слежу.

— Никто не приходил?

— Никто.

— Спасибо. Я буду у нее через несколько минут. Позвони, пожалуйста, на Набережную, пусть пришлют еще одного человека. Да, сюда. Я знаю, что Бонфис внизу, но мне нужен еще один человек с машиной. Он должен будет следить за неким Фернаном Барийаром, торговым представителем, на тот случай, если он решит выйти из дома, один или с женой. Барийар на одной площадке с Алиной. Я сейчас у него. Пусть его телефон подключат на прослушивание. Приметы Барийара: около сорока лет, густые каштановые волосы, довольно элегантный, мужчины такого типа нравятся женщинам. Его жена, на тот случай, если она будет с ним, лет на десять его моложе, блондинка, аппетитная, упитанная. Я подожду здесь, пока наш инспектор не появится внизу. До встречи, старина.

Пока он говорил, коммивояжер с ненавистью смотрел на него.

— Ну, так как, — произнес Мегрэ почти ласково, — вам все еще нечего мне сказать?

— Совершенно нечего.

— Мой инспектор будет здесь минут через десять, я пока посижу с вами.

— Как вам угодно.

Барийар сел в кожаное кресло, взял со столика иллюстрированный журнал и сделал вид, что погрузился в чтение. А Мегрэ встал и принялся подробнейшим образом осматривать комнату — читал названия книг, стоявших в шкафу, приподнимал пресс-папье, выдвигал ящики письменного стола.

Для хозяина квартиры время тянулось медленно. Поверх своего журнала он иногда поглядывал на этого тучного, безмятежного человека, который, казалось, заполнил своей массой весь кабинет.

Время от времени комиссар вынимал из кармана часы — он никогда не мог привыкнуть к ручным и тщательно хранил золотой хронометр, который достался ему в наследство от отца, — и объявлял:

— Еще четыре минуты, месье Барийар.

Тот старался не показывать виду, но руки выдавали его нетерпение.

— Три минуты.

Барийару все труднее было сдерживаться.

— Вот и все! Желаю вам доброй ночи в ожидании нашей близкой встречи, которая, надеюсь, будет такой же сердечной, как эта.

Мегрэ вышел из кабинета и увидел в столовой молодую женщину. Глаза у нее были красные.

— Мой муж не сделал ничего дурного, правда, господин комиссар?

— Это надо спросить у него, милая дамочка. Я желаю этого для вас.

— Хоть с виду и не скажешь, но он очень добрый, очень любящий человек. Иногда вспыльчив — такой уж У него характер, но всегда первый жалеет о том, что натворил.

Она проводила Мегрэ тревожным взглядом и увидела, что он направился не к лифту, а к двери напротив.

Глава 5

Дверь Мегрэ, более безмятежному, чем когда-либо, открыла Алина, вся какая-то взвинченная, с неподвижным и напряженным взглядом. Пока Мегрэ пересекал лестничную площадку, он принял добродушный вид, хорошо известный его инспекторам и никогда их не обманывавший.

— Я не хотел покидать этот дом, не пожелав вам спокойной ночи.

Люка, сидевший в кресле, бросил на ковер иллюстрированный журнал и лениво поднялся. Нетрудно было заметить, что далеко не сердечные отношения связывали этих людей, которым предстояло оставаться вместе до утра.

— А вы не думаете, Алина, что вам следовало бы лечь спать? Сегодня у вас было немало волнений. Боюсь, что завтра день будет такой же трудный, если не труднее. В вашей аптечке не найдется снотворного?

Она злобно наблюдала за ним, в бешенстве от того, что он не давал ей никакого повода для ссоры.

— Ну а я многое узнал за этот день, но должен кое-что проверить, прежде чем говорить с вами об открытиях. Например, сегодня вечером познакомился с довольно интересным человеком, вашим соседом по лестничной площадке. Сначала я принял его за простого представителя торговой фирмы по продаже коробок для кондитерских изделий и шоколада, но, оказывается, деятельность его значительно шире и включает также мир ювелиров.

Он не торопился. Привычным жестом указательного пальца набивал табак в трубку, выбрасывая лишние стебельки, и наконец чиркнул спичкой, в то время как Алина с растущим нетерпением следила за его чересчур старательными движениями.

— Красивый мужчина, этот Фернан Барийар. Я бы удивился, узнав, что у него нет любовницы, тем более, что его жена кажется мне женщиной незначительной.

А что вы об этом думаете?

— Я с ним не знакома.

— Понятно, что владелица дома не может знать близко всех своих жильцов. Тем более, что я не уверен, одним ли домом вы владеете. Об этом я узнаю завтра у нотариуса Дегриера. Это такое сложное дело, Алина, что иногда мне кажется, будто я даже теряюсь. На всякий случай — вдруг Барийару захочется выйти — я поставил внизу своего человека, а его телефон взят на прослушивание. Видите, я обо всем вас любезно предупреждаю.

А вам нечего мне сказать?

Сжав губы, она направилась четким механическим шагом к себе в спальню и захлопнула дверь.

— Шеф, то, что вы сейчас сказали, правда?

— Почти. Доброй ночи. Постарайся не заснуть. Приготовь себе сколько нужно крепкого кофе и, если что-нибудь произойдет, звони мне на бульвар Ришар-Ленуар. Не знаю, когда вернусь домой, но я твердо решил поспать.

Вместо того чтобы вызвать лифт, он спустился по лестнице, чуть замедляя шаг у каждой квартиры. Что за жизнь там, за этими дверьми? Некоторые смотрели телевизор, и во многих квартирах слышались одни и те же голоса, одна и та же музыка.

Инспектор Лагрюм дремал у руля машины уголовной полиции, и Мегрэ рассеянно пожал ему руку.

— У вас нет машины, шеф?

— Я поймаю такси на авеню Гранд-Арме. Ты получил инструкции?

— Следить за этим типом, Фернаном Барийаром.

Мегрэ чувствовал себя не так легко, как утром, когда проснулся в квартире, залитой солнцем, и когда по пути на службу наслаждался картинками Парижа, раскрашенного, как иллюстрированная книжка для детей.

Многие преследовали Мегрэ расспросами о его методах. Некоторые даже считали себя способными анализировать их и смотрели на его действия с развязным любопытством, считая, что понимают в его методах даже больше, чем он сам, не подозревая того, что комиссар всякий раз импровизировал и в основном прислушивался к тому, что подсказывал ему инстинкт.

Префект, конечно, не оценил бы того, что Мегрэ делал в этот день, повинуясь все тому же инстинкту, а маленький судебный следователь, несмотря на свое восхищение комиссаром, наверняка бы нахмурился.

Так, например, прежде чем допрашивать Фернана Барийара, Мегрэ, конечно, должен был по правилам собрать о нем как можно больше сведений, завести папку, уточнить даты, которые наверняка можно узнать в торговом доме «Жело и сын», кое-что уточнить у мэтра Дегриера…

А он предпочел вызвать тревогу у торгового представителя, намеренно заставил его остерегаться, предупредив, что за ним теперь следят.

Сначала он ничего не хотел говорить Алине, намереваясь на следующий день застать ее врасплох, устроив внезапную встречу с соседом по площадке, чтобы проследить за ее реакцией.

Но поступил иначе, и она уже вечером знала, что для него ясна связь между ней и представителем фирмы «Жело и сын».

За ними обоими наблюдали. Они не могли ни встретиться, ни связаться по телефону. Невозможно было выйти из дома, так как за каждым их шагом следили.

Могли ли они в таких условиях спокойно спать? Мегрэ точно так же поступил с месье Луи, дав ему понять, что каждый его поступок отныне регистрируется полицией.

Установить связь между этими тремя людьми пока еще не представлялось возможным. Единственное, что их объединяло, — это тревога, которую Мегрэ старался разжечь в каждом из них как можно сильнее.

— «Золотой бутон», улица Фонтен.

Здесь он тоже играл в открытую или почти в открытую. И уж если приходилось ужинать вне дома, то лучше было выбрать ресторан, владельцем которого долгое время был Пальмари.

Войдя в ресторан, он удивился царящему там оживлению. Почти все столы были заняты, слышался гул голосов, а дым от сигарет клубился под потолком сизым облаком.

В розовом свете ламп он заметил месье Луи, сидевшего за столиком напротив красивой девушки, в то время как Лапуэнт у стойки изнывал от скуки, потягивая лимонный сок.

Пернель с профессиональной улыбкой ходил от клиента к клиенту, пожимая руки, наклоняясь, чтобы выслушать смешной анекдот или принять заказ, который он передавал одному из двух официантов.

Две женщины, забравшись на табуреты бара, кокетничали с Лапуэнтом, который, стесняясь, старался смотреть в другую сторону.

Когда вошел Мегрэ, одна из них нагнулась к своей подруге, конечно, чтобы шепнуть ей:

— Это шпик!

И когда комиссар подошел к Лапуэнту, тот для них сразу же потерял всякий интерес.

— Ты ужинал?

— Я съел бутерброд в табачной лавчонке, где он проторчал больше часа. Потом он вернулся сюда и ждал эту молодую женщину, чтобы сесть с ней за столик.

— Ты не слишком устал?

— Нет.

— Я хотел бы, чтобы ты продолжал за ним следить.

Когда он вернется домой, позвони на Набережную, чтобы тебя сменили. Сделай это и в том случае, если он пойдет к девице, что весьма возможно, или поведет ее в какой-нибудь отель. Тебе надо поесть вместе со мной.

Он подозвал Пернеля, который усадил их за маленький столик, освещенный позолоченной лампой с шелковым абажуром.

— Сегодня я рекомендую вам острое испанское блюдо паэллу, а начать советую с тарталеток с сыром, приготовленных по ниццкому рецепту. К этому очень подходит сухое вино тавель, если только вы не предпочитаете пуйи.

— Давайте паэллу и тавель.

— Два прибора?

Комиссар кивнул и во время ужина, казалось, занимался только едой и вином, действительно очень душистым. Месье Луи, со своей стороны, делал вид, что смотрит только на подружку, которая все-таки два или три раза поворачивалась в сторону полицейских и, конечно, расспрашивала о них своего кавалера.

— Чем больше я смотрю на него, — вздохнул комиссар, — тем больше убеждаюсь, что знаю этого человека. Это было давно, может быть, лет десять назад, а может быть, и того больше. Возможно, тогда он был молодым и стройным, и меня сбивает с толку, что теперь он такой толстый.

Пернель принес счет и склонился с профессиональным видом над посетителем.

— После вашего ухода, — зашептал он на ухо Мегрэ, — я вспомнил одну деталь. Некоторое время назад ходили слухи, что Пальмари принадлежит отель на улице Этуаль.

Это был тогда отель для любовных свиданий, «Бюсьер» или «Бесьер».

Мегрэ расплатился, сделав вид, что не придает значения словам Пернеля.

— Я пошел, Лапуэнт, — прошептал он немного погодя. — Думаю, задержусь там недолго. Желаю удачи!

Месье Луи проследил за ним глазами до самых дверей. Проезжало свободное такси. Десять минут спустя Мегрэ вышел из машины напротив отеля «Бюсьер», находящегося меньше чем в ста метрах от полицейского комиссариата, что не мешало двум или трем девицам неподвижно стоять на тротуаре с самыми откровенными намерениями.

— Пойдешь со мной?

Он покачал головой и, войдя в отель, нашел дежурного, сидевшего за окошком, отделявшим коридор от маленькой комнаты.

— На одну ночь? Вы один? У вас нет багажа? В таком случае прошу заплатить вперед. Тридцать франков плюс двадцать процентов за обслуживание.

Он подвинул комиссару тетрадь.

— Фамилию, адрес, номер паспорта или удостоверения личности, профессию.

Если бы Мегрэ пришел с девушкой, он избежал бы всех этих формальностей. После ловушки, которую ему расставили две недели назад и которая чуть не привела его к преждевременной отставке, он предпочел не компрометировать себя и явился один.

Он указал свою фамилию, адрес, номер удостоверения, но уклонился от того, чтобы написать профессию.

Ему вручили ключ, и плохо выбритый дежурный нажал кнопку электрического звонка, предупреждая второй этаж о клиенте. Здесь его встретила не горничная, а лакей без пиджака, в белом переднике, он взял ключ и с недовольным видом посмотрел на номер.

— Сорок второй? Пойдемте.

В отеле не было лифта, чем и объяснялось плохое настроение лакея. Ночной персонал в гостиницах второго и третьего сорта часто состоит из малопривлекательных образцов человеческой породы.

Этот парень хромал, и лицо его с кривым носом было неприятного желтого цвета — признак больной печени.

— Ох уж эти лестницы! Все лестницы да лестницы! — ворчал он вполголоса. — Проклятый бордель!

На пятом этаже он свернул в узкий коридор и остановился у двери номера 42.

— Вот ваш номер. Я сейчас пришлю полотенца.

В номерах не было полотенец — это классический прием для получения чаевых сверх двадцати процентов за обслуживание.

Потом парень сделал вид, будто проверяет, все ли необходимое на месте, и его взгляд остановился наконец на пятидесятифранковой ассигнации, которую Мегрэ держал на виду между двумя пальцами.

— Вы хотите сказать, что это для меня?

Он не мог скрыть недоверия, и тем не менее глаза его заблестели.

— Вы хотите красивую девушку? На тротуаре, вижу, вам ни одна не подошла?

— Закройте на минутку дверь.

— Надеюсь, вы ничего худого не задумали? Странно, но мне ваше лицо кажется знакомым.

— Может быть, кто-нибудь на меня похож? Скажите, вы всегда работаете по ночам?

— Я? Нет. Если я работаю ночью, то только потому, что должен пройти курс лечения в диспансере.

— Значит, вам случается работать и днем, а поэтому вы должны знать постоянных клиентов.

— Есть такие, которых знаешь, но есть и другие, которые приходят только на одну ночь.

Его маленькие глазки перебегали от банковского билета к лицу комиссара, а лоб пересекала складка, выдававшая мучительные усилия мысли.

— Скажите, знакома ли вам эта женщина?

Мегрэ вытащил из кармана фотографию Алины Бош, которую приказал сделать без ее ведома несколько месяцев назад.

— Я хотел бы знать, приходит ли она сюда в сопровождении мужчины? — уточнил комиссар.

Лакей только бросил взгляд на фотографию и еще больше нахмурился.

— Вы смеетесь надо мной?

— Почему?

— Да это же фотография хозяйки. Во всяком случае, насколько мне известно.

— Вы ее часто видите?

— По крайней мере, ночью никогда. Случается, что вижу, когда работаю днем.

— У нее есть комната в отеле?

— Спальня и гостиная, на втором этаже.

— Но она не занимает их постоянно?

— Повторяю вам, что не знаю. Иногда мы ее видим, иногда нет. Это не наше дело, и нам не платят за то, чтобы мы следили за хозяйкой.

— Вы не знаете, где она живет?

— Откуда мне знать?

— А ее фамилию?

— Я слышал, как управляющая называет ее мадам Бош.

— Она подолгу бывает в отеле?

— Это сказать невозможно — кабинет управляющей на первом этаже соединен винтовой лестницей с комнатами на втором.

— А можно спуститься из этих комнат по общей лестнице?

— Конечно, можно.

— Возьмите эту ассигнацию. Она ваша.

— Вы из полиции?

— Возможно.

— Скажите, вы, случайно, не комиссар Мегрэ? Ваше лицо мне кажется знакомым. Надеюсь, вы не доставите неприятностей хозяйке, потому что это может отразиться и на мне.

— Обещаю, что речи о вас не будет.

В руках комиссара, как по волшебству, появился второй банковский билет.

— А это за правильный и честный ответ еще на один вопрос.

— Смотря что за вопрос.

— Когда мадам Бош бывает в отеле, видится ли еще с кем-нибудь, кроме управляющей?

— Она не занимается персоналом, если вы это имеете в виду.

— Нет, я имею в виду другое. Не принимает ли она в своих комнатах посторонних людей, которые поднимаются по главной лестнице, а не по винтовой, внутренней?

Ассигнация была такой же соблазнительной, как и первая. А тут еще Мегрэ сразу прервал колебания лакея, задав ему прямой вопрос:

— Какой он из себя?

— Я мельком видел его несколько раз. Он моложе и худее вас.

— Волосы темные? Тоненькие черные усики? Красивый мужчина?

Лакей утвердительно кивал.

— Он носил с собой чемодан?

— В большинстве случаев — да. Он снимает комнату на втором этаже, всегда одну и ту же, номер семь, — она ближе всего к апартаментам хозяйки. Но он там никогда не ночует.

Банковский билет перешел в руку лакея. Лакей быстро сунул его в карман, но вышел не сразу, быть может решая, не будет ли третьего вопроса, ответ на который принесет ему еще пятьдесят франков.

— Спасибо. Обещаю не впутывать вас в это дело.

Я уезжаю через несколько минут.

Раздался звонок, и лакей быстро вышел из комнаты, крикнув:

— Кто-то пришел!

— Тебе не было слишком жарко? — беспокоилась мадам Мегрэ. — Надеюсь, у тебя хватило времени пообедать и поужинать, а не довольствоваться бутербродами?

— Я ел отличную паэллу в «Золотом бутоне», а вот что на обед — позабыл. Помню только, что обедал с забавным маленьким судебным следователем в бистро «У овернца».

Заснул он с трудом, потому что лица, населявшие этот день, появлялись по очереди перед ним, и на переднем плане — почти гротескная туша, как-то странно скрюченная, — тело Пальмари у колес инвалидного кресла.

Для следователя Анселена это была просто жертва, начало следствия, которым он будет заниматься в течение нескольких недель. Мегрэ же знал Манюэля в различные периоды его карьеры, и хотя они находились по разные стороны барьера, между ними протянулись нити хрупкой связи, которые трудно было определить.

Можно ли сказать, что комиссар уважал бывшего владельца «Золотого бутона»? Слово «уважение» в данном случае звучало слишком сильно. Но когда многоопытный полицейский без предрассудков думал об этом человеке, он невольно испытывал к нему некоторую симпатию.

Точно так же с самого начала он заинтересовался Алиной, которая как бы зачаровывала его. Он старался понять ее, порой казалось, что ему это удается, но он тут же начинал сомневаться в своем мнении.

Наконец он окунулся в тот зыбкий мир, который отделяет бодрствование от сна, людские силуэты начали расплываться, мысли стали текучими, неточными.

В основе всего лежал страх. Он часто спорил об этом наяву с доктором Пардоном, который тоже обладал большим опытом, хорошо знал людей и недалек был от того, чтобы разделить взгляды Мегрэ.

Все чего-то боятся. У самых маленьких детей стараются рассеять страх волшебными сказками, и почти сразу же, как только ребенок идет в школу, он боится показать родителям дневник, в котором учитель поставил плохую отметку.

Страх перед водой. Страх перед огнем. Страх перед животными. Страх перед темнотой. Страх, в пятнадцать или шестнадцать лет, неверно выбрать свою судьбу, испортить себе жизнь.

В его полусознании все эти страхи становились нотками глухо звучащей трагической симфонии. Явные страхи, которые тащат за собой до конца, — острый страх, вызывающий крик, страхи, которые потом заставляют смеяться, боязнь несчастного случая, болезни, страх перед полицейскими, перед людьми, перед тем, что они говорят, что думают, перед взглядами, которые они бросают на вас, проходя мимо.

Глядя на банковский билет между пальцами комиссара, болезненный лакей в отеле разрывался между страхом быть уволенным и соблазном. Потом, при появлении следующего билета, действовал тот же механизм.

А разве теперь он не боялся, что Мегрэ выдаст его, запутает в дело, которое, как он понимал, было серьезным и могло повлечь за собой Бог знает какие осложнения?

А разве не из страха Пернель, совсем недавний владелец «Золотого бутона», шепнул на ухо комиссару адрес отеля на улице Этуаль? Из страха, что теперь ему не будет давать покоя полиция, из страха, что закроют его заведение, сославшись на какое-то никому не известное правило.

А разве месье Луи тоже не боялся? До сих пор он держался в тени, без всякой видимой связи с Манюэлем и Алиной. Но вот и за ним ходит по пятам полиция, а ведь невозможно дожить на Монмартре до его возраста, не понимая, что это значит.

Кто сейчас больше боялся, Алина или Фернан Барийар?

Еще сегодня утром никто не подозревал, что между двумя квартирами на пятом этаже существует связь. Мадам Барийар весело наслаждалась жизнью, не ставя себе никаких вопросов, и, как подобает представительнице мелкой буржуазии, вела как можно лучше свое хозяйство.

Решилась ли Алина лечь спать? Люка словно врос в ее квартиру, спокойный и непреклонный. Ничто не заставит его уйти. Она не сможет ни выйти, ни позвонить по телефону. Она вдруг оказалась предоставленной самой себе, отрезанной от остального мира.

Официально полиция находилась в квартире, чтобы ее защищать.

Две двери, лестничная площадка отделяли ее от человека, которого она много раз принимала в своих тайных апартаментах в отеле «Бюсьер».

Знал ли об этом Пальмари? Он тоже долгие месяцы жил так: против его дома беспрерывно дежурил полицейский, его телефон был взят на прослушивание, да вдобавок ко всему он еще был инвалидом.

И все-таки он не прерывал свою деятельность, руководя людьми через посредство Алины.

Это была последняя мысль Мегрэ перед тем, как он заснул по-настоящему: Алина… Манюэль… Алина называла его папой… Она, со всеми такая ироничная и агрессивная, становилась нежной, когда дело доходило до старого вожака шайки, и защищала его, как тигрица.

Алина… Манюэль…

Не хватало одного. Сознание Мегрэ было сейчас недостаточно ясным, чтобы он мог вспомнить, кто не ответил на перекличке. Не хватало одной из шестеренок сложного механизма. Он говорил об этом с кем-то, может быть, со следователем? Важной шестеренки, имеющей отношение к бриллиантам.

Алина… Манюэль… Фернан… Вычеркнуть Манюэля, поскольку он мертв. Алина… Фернан…

Каждый из них в своей клетке ходил взад и вперед, ожидая, пока Мегрэ проявит какую-нибудь инициативу.

Когда он проснулся, мадам Мегрэ широко открыла окно, потом подала чашку кофе.

— Ты хорошо спал?

— Не знаю. Все время что-то снилось, но не помню что.

Такое же солнце, как накануне, такая же легкость в воздухе, в небе, в щебетании птиц, в звуках и запахах улицы.

Но Мегрэ уже был другим, он не участвовал в этой радостной песне начинающегося дня.

— У тебя усталый вид.

— У меня впереди трудный день, придется брать на себя ответственность.

Это она угадала уже накануне, когда он вернулся домой, но старалась не задавать ему вопросов.

— Ты наденешь серый костюм? Он легче других.

Слышал ли он ее слова? Машинально проглотив первый завтрак, он выпил, не замечая вкуса, две чашки черного кофе. Под душем он не напевал и одевался с рассеянным видом, забыв осведомиться о том, что будет на обед.

— Вызови мне, пожалуйста, такси.

Никаких пейзажей сегодня утром, цветных картинок, которые сладостно бы мелькали перед глазами.

— Набережная Орфевр.

Сначала в свой кабинет.

— Вызовите мне Фернана Барийара… Площадь Звезды, сорок два — тридцать восемь… Алло! Мадам Барийар? Говорит комиссар Мегрэ. Будьте любезны, позовите вашего мужа… Да, я подожду…

Его рука машинально перебирала рапорты, сложенные в стопку на письменном столе.

— Алло! Барийар? Это опять я… Вчера я забыл попросить вас оставаться все утро дома и, конечно, весь день тоже… Я знаю… Знаю… Что же поделаешь, ваши клиенты подождут. Нет, понятия не имею, в котором часу вас увижу…

Отчет Люка был просто запиской, адресованной лично комиссару; официальный отчет он должен был представить позже.

«Ничего важного сообщить не могу. Она ходила по квартире до двух часов ночи, и несколько раз мне казалось, что она готова вцепиться мне в лицо. В конце концов она заперлась в своей спальне и затихла. Позвоню на Набережную около одиннадцати, чтобы узнать, не нужен ли я вам».

Отчет Лапуэнта был не более интересным. Он позвонил на Набережную в три часа ночи.

«Передать комиссару Мегрэ. Месье Луи и его девушка оставались в „Золотом бутоне“ до половины двенадцатого. Девушку зовут Луиза Пегас. Под именем Люлю-Торпеда она выступает в конце программы в кафе-стриптиз „Зеленый шар“ на улице Пигаль.

Месье Луи пошел вместе с ней. Я отправился за ним и сел за столик поблизости. Проскользнув через артистический вход, Люлю появилась на сцене, а закончив свой номер, устроилась вместе с подругами в баре, где им надлежит стараться, чтобы клиенты побольше пили.

Месье Луи продолжал сидеть за столиком, не звонил по телефону, ни на минуту не выходил из зала.

Около трех часов Люлю подошла к нему и шепнула несколько слов на ухо. Он спросил свою шляпу, и мы, один за другим, вышли на тротуар. Люлю тоже скоро вышла, и они направились пешком к меблированному отелю «Сквер» на площади Сен-Жорж. Я расспросил швейцара. Луиза Пегас живет в этом отеле уже несколько месяцев. Часто возвращается в сопровождении мужчины, редко с одним и тем же. Месье Луи появился в ее комнате во второй или третий раз. Я звоню из бистро, которое сейчас закроется. Продолжаю следить».

— Жанвье! Где Жанвье? Он еще не пришел?

В кабинет вошел Жанвье.

— Пошли человека дежурить напротив отеля «Сквер» на площади Сен-Жорж. Надо сменить Лапуэнта, который, наверное, уже изнемогает. Если у него нет ничего нового, пусть идет спать, а вечером позвонит. Возможно, он мне будет нужен.

Мегрэ едва поспел на доклад к начальнику, вошел в его кабинет последним. Коллеги бросили на комиссара понимающие взгляды, Мегрэ выглядел так, как в особые дни, предшествующие раскрытию преступления, — на лице выражение упрямства, а трубка так крепко зажата в зубах, что того и гляди лопнет кончик эбонитового мундштука.

Мегрэ не слушал, что говорилось в кабинете. Когда дошла очередь до него, он ограничился тем, что пробормотал:

— Я продолжаю вести следствие по убийству Манюэля Пальмари. Если все пойдет хорошо, возможно, я заодно раскрою и организацию, совершавшую кражи драгоценностей.

— Ваша старая идея! Сколько уже лет вы подозреваете Пальмари?

— Много лет, это правда!

В кабинете его ожидали и другие рапорты: от Гастинн-Ренетта, а главное, от судебного медика. Три пули, попавшие в Манюэля, одна из которых застряла в спинке кресла, были действительно выпущены из «смит-и-вессона», принадлежавшего Пальмари.

— Жанвье, зайди на минутку!

Он дал ему инструкции насчет дежурства на улице Акаций.

Немного погодя комиссар прошел в застекленную дверь, через которую по галерее можно было прямо попасть из уголовной полиции во Дворец правосудия. Ему пришлось подняться на два этажа, прежде чем он отыскал кабинет следователя Анселена, находившийся почти на чердаке.

Это был старомодно обставленный кабинет, из тех, которые обычно предоставляли новичкам, и следователю приходилось складывать бумаги прямо на полу и весь день сидеть при электрическом свете.

При виде Мегрэ толстенький Анселен потер руки.

— Вы можете быть свободны, — сказал он своему секретарю. — Садитесь, дорогой комиссар. Я горю желанием узнать, как ваши дела.

Мегрэ вкратце рассказал ему о своей деятельности накануне, об отчетах, полученных утром.

— Вы надеетесь, что все эти разрозненные элементы в конце концов соединятся в единое целое?

— Каждое лицо, имеющее отношение к этому делу, боится. Каждый из них изолирован, без всяких средств связи.

— Понимаю! Понимаю! Очень ловко! Но зато — не очень правильно. Я не мог бы действовать таким образом, но я начинаю понимать вашу тактику. Что вы будете делать теперь?

— Сначала схожу на улицу Лафайет, где в какой-нибудь пивной или на тротуаре каждое утро возникает «рынок» бриллиантов. Я знаю несколько бриллиантщиков.

Мне часто приходилось бывать там. Потом отправлюсь на картонажную фабрику «Жело и сын», чтобы проверить — вы догадываетесь — что.

— В итоге, если я хорошо понял, дело представляется таким образом…

И следователь, лукаво поглядывая на Мегрэ, стал разбирать механизм дела, тем самым доказывая, что провел часть ночи, изучая имеющиеся данные.

— Я полагаю, вы считаете Пальмари главой этого предприятия. В своем ресторане на Монмартре он годами водил знакомство с жуликами разных возрастов, которые собирались там. Старое поколение постепенно рассеялось по всей Франции, но тем не менее контакты сохранились. Другими словами, Пальмари, позвонив куда следует, мог вызвать двух или трех людей, которые были ему нужны для того или иного дела. Согласны?

Мегрэ соглашался, забавляясь возбужденным состоянием представителя суда.

— Хотя он оказался далеким от мира из-за потери ноги, ничто не мешало ему руководить своей организацией благодаря посредничеству Алины Бош. Он сразу купил дом, где поселился с ней, и я теперь думаю, не было ли у него определенной цели, когда он поступил таким образом.

— Это позволяло, между прочим, отказать кому-нибудь из жильцов в том случае, если срочно требовалась свободная квартира, — вставил Мегрэ.

— Например, для Барийара. Ведь очень удобно, когда находишься под наблюдением полиции, иметь сообщника на той же лестничной площадке. Вы считаете Барийара способным перегранить драгоценные камни и пустить их в продажу?

— Пустить в продажу, да. Гранить — нет, потому что это одно из самых тонких ремесел на свете. Барийар был наводчиком, он указывал ювелирные витрины, которые стоили того, чтобы организовать налет. Учитывая его профессию, это ему было нетрудно. Сведения он давал Алине, которая, периодически ускользая от нашей слежки, бегала в отель «Бюсьер»…

— Вот почему и был куплен этот отель, который вдобавок представлял собой и хорошее помещение денег.

— Сообщники приезжали из провинции на день или два. Алина, а может быть Барийар, ждали их в определенном месте, чтобы затем завладеть драгоценностями.

Чаще всего исполнители налета спокойно уезжали, не зная даже, на кого они работали, чем и объясняется, что те немногие жулики, которых мы арестовали, ничего не могли нам сказать.

— В общем, вам кого-то не хватает? — заключил следователь.

— Это точно. Гранильщиков бриллиантов.

— Удачи вам, Мегрэ. Вы ведь позволили мне вас так называть? Зовите меня Анселен.

И комиссар ответил с улыбкой:

— Попробую. Зная мои отношения с судейскими, в частности с одним судебным следователем по фамилии Комельо, боюсь, что это мне не сразу удастся. А пока счастливо оставаться, господин следователь. Я буду держать вас в курсе дела.

Когда он позвонил на картонажную фабрику на авеню Гобелен, к телефону подошел Жело-сын.

— Нет, нет, месье Жело. Не волнуйтесь, ничего особенного. Просто проверка, которая никак не повлияет на репутацию вашего дома. Вы говорите, что Фернан Барийар отличный представитель вашей фирмы, и я вам охотно верю. Просто хотелось бы знать, какие ювелиры, например, в течение двух последних лет, делали ему заказы. Я полагаю, по вашей бухгалтерии легко составить такой список, за которым я зайду попозже, но до обеда. Не беспокойтесь, мы об этом никуда сообщать не будем.

В кабинете инспекторов он долго переводил взгляд с одного на другого и, как всегда, остановил свой выбор на Жанвье.

— У тебя ничего важного нет?

— Нет, шеф. Я заканчиваю отчет: совсем не срочный.

Все еще только бумажонки.

— Возьми свою шляпу, пойдешь со мной.

Мегрэ не умел водить машину, он не доверял себе из-за рассеянности, из-за неясных мечтаний, в которые легко погружался во время ведения следствия.

— Улица Лафайет, на углу улицы Каде, — сообщил он Жанвье.

В полиции существует принцип: когда расследуется важное дело, нужно всегда действовать вдвоем. Если бы накануне, в «Золотом бутоне», с ним не было Лапуэнта, он не смог бы проследить за месье Луи и, конечно, понадобилось бы несколько дней, прежде чем он заинтересовался бы Барийаром.

— Я только найду место для машины и присоединюсь к вам.

Как и Мегрэ, Жанвье знал об этом рынке драгоценных камней. А вот большинство парижан, даже те, что каждое утро проходили по улице Лафайет, и не подозревали, что у этих скромных с виду людей, одетых, как мелкие служащие, которые болтают, стоя группами на тротуаре или сидя вокруг столиков в пивной, карманы набиты редкими камнями, составляющими целое состояние.

Эти камни в маленьких мешочках переходят из рук в руки, причем такие передачи в данный момент не приносят никакого дохода.

В этом закрытом мирке, где все знают друг друга, царит доверие.

— Привет, Бернстайн!

Мегрэ пожал руку высокому худому человеку, который только что отошел от двух своих компаньонов, сунув в карман, как обычное письмо, пакет с бриллиантами.

— Привет, комиссар! Снова нападение на ювелирный магазин?

— С прошлой недели больше не было.

— Вы все еще не нашли вашего типа? Я уже раз двадцать говорил о нем с коллегами. Они знают всех гранильщиков на Парижской площади. Их немного, и я могу поручиться почти за каждого. Ни один из них не стал бы переделывать не только краденые, но даже и просто подозрительные. У этих людей есть нюх, поверьте. Вы не выпьете со мной кружку пива?

— Охотно, как только мой инспектор перейдет на эту сторону улицы.

— Глядите! Жанвье! Значит, вы приехали с подкреплением.

Они сели за столик; вокруг, стоя, спорили перекупщики. Порой один из них вытаскивал из кармана лупу часовщика, чтобы рассмотреть камни.

— До войны двумя главными центрами гранения были Антверпен и Амстердам, — говорил Бернстайн. — Любопытно, что большинство гранильщиков по причинам, которые я так и не смог узнать, были выходцами из Прибалтики. В Антверпене у них были удостоверения личности иностранцев, и когда наступали немцы, их отправили группой сначала в Руан, потом в Соединенные Штаты.

Когда война закончилась, американцы всячески пытались их задержать. Но им с трудом удалось уговорить десятую часть: этих людей мучила тоска по родине. Однако некоторых на обратном пути соблазнил Париж. Вы их найдете в районе Маре и районе Сент-Антуан. Каждого из них знают, каждый имеет нечто вроде родословной, потому что это ремесло передается от отца к сыну и имеет свои тайны.

Мегрэ вдруг стал смотреть на него затуманенным взглядом, словно уже не слыша.

— Постойте-ка! Вы сказали…

Одно слово из сказанного Бернстайном его поразило, хотя и не сразу.

— Что вас смущает из того, что я сказал?

— Минутку! Наступление немцев… Антверпенские гранильщики… Соединенные Штаты… А почему они бежали и из Франции?

— Большинство из них были евреями, и им грозила гибель.

— Если только…

Комиссар резко поднялся.

— Поехали, Жанвье! Где твоя машина? Привет, Бернстайн! Я должен был догадаться об этом раньше…

И Мегрэ стал быстро пробираться сквозь толпу, запрудившую тротуар.

Глава 6

Жанвье смотрел прямо перед собой, сжимая немного сильнее, чем обычно, руль маленькой черной машины.

Он то и дело бросал искоса взгляды на Мегрэ, сидевшего рядом с ним. В какой-то момент Жанвье открыл было рот, чтобы задать вопрос, который жег ему губы, но сдержался и смолчал. Его всегда поражала метаморфоза, происходившая в поведении Мегрэ.

Накануне комиссар взялся за дело весело, с охотой вытаскивал из темноты персонажей, поворачивая их во все стороны в своих больших лапах, как кошка мышь, а потом ставил на место. Он посылал инспекторов направо и налево, казалось, без всякого плана, надеясь, видно, что из этого в конце концов все-таки что-нибудь получится.

Но внезапно он переменился. Рядом с Жанвье сидел другой человек — массивный, апатичный, почти устрашающий монолит.

Утром в июльской жаре проспекты и улицы Парижа походили на настоящий фейерверк: брызги света заливали черепичные крыши из розовых плиток, отражались от оконных стекол, за которыми пел красный цвет герани, свет этот гроздьями стекал с разноцветных кузовов автомобилей — голубых, зеленых, желтых. Слышались автомобильные гудки, голоса, скрежет тормозов, звонки, пронзительный свисток полицейского.

Среди этой световой утренней симфонии черная полицейская машина и восседавший в ней бесстрастной массой Мегрэ выглядели странно.

— Приехали, шеф!

Комиссар тяжело вышел из машины, которая давно стала для него слишком тесной, посмотрел пустым взглядом на улицу, хотя она была ему уже хорошо знакома, поднял голову, будто хотел оглядеть весь дом, со всеми этажами, со всеми обитателями.

Он неспешно выбил трубку, постучав ею по каблуку, снова набил и зажег.

Жанвье не спросил комиссара, должен ли его сопровождать, не заговорил с Жаненом, дежурившим около дома, и удивился тому, что и Мегрэ молча миновал инспектора.

Мегрэ направился прямо к лифту, и Жанвье последовал за ним. Вместо того чтобы нажать кнопку пятого этажа, комиссар ткнул пальцем в кнопку шестого, а оттуда направился к мансардам.

Повернув налево, он остановился против двери глухонемого и, зная, что на звонок никто не ответит, повернул ручку. Дверь открылась. Мансарда фламандца была пуста.

Комиссар почти сорвал занавеску, за которой висела одежда, и осмотрел вещи, оказавшиеся в довольно ветхом состоянии.

Его взгляд фотографировал каждый угол комнаты. Осмотрев ее, он спустился на один этаж, подумал, опять вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа.

Консьержку он застал на месте. На правой ноге у нее был надет башмак, а на левой — комнатная туфля.

— Вы не знаете, мадам, Клаас выходил сегодня утром?

Видя его таким возбужденным, она испугалась.

— Нет. Он еще не спускался.

— А вы не выходили из своей комнаты?

— Даже лестницу не убирала. Меня заменила соседка — у меня опять боли в пояснице.

— А Клаас не выходил сегодня ночью?

— Никто не выходил. Я открывала только нашим жильцам, возвращавшимся домой. У вас ведь есть дежурный у дома, он может сказать то же самое.

Мегрэ думал крепко, думал твердо, если употреблять выражения, которые он сам создал для своего собственного пользования.

— Скажите… Если я правильно понял, каждый жилец у вас располагает уголком чердака…

Точно. И в принципе каждый может снять еще комнату для прислуги.

— Я у вас не это спрашиваю. А подвалы?

— Перед войной было только два больших подвала, и каждый жилец устраивался так, чтобы держать свой уголь в каком-нибудь углу. Во время войны, когда антрацит стоил так же дорого, как черная икра, начались ссоры. То те, то другие заявляли, что их куча угля уменьшилась. Короче говоря, тогдашний хозяин сделал перегородки с дверьми и замками.

— Так что теперь каждой квартире положен отдельный подвал?

— Да.

— И Клаасу тоже?

— Нет. Ведь у него, собственно говоря, не квартира, а комната для прислуги.

— А Барийары?

— У них, конечно, есть.

— Ключи от подвалов у вас?

— Нет. У каждой квартиры свой замок и свой ключ.

— А вы видите, когда кто-нибудь спускается в подвал?

— Отсюда не вижу. Лестница, ведущая в подвал, находится напротив черной лестницы, в глубине.

Мегрэ снова вошел в лифт, молча глядя на Жанвье, следовавшего всюду за ним. У комиссара не хватило терпения звонить в дверь Барийаров, и он стал громко стучать в нее кулаком. Мадам Барийар, испуганная, открыла дверь.

— Где ваш муж?

— В кабинете. Он сказал, что вы не разрешили ему выходить из дома.

— Позовите его!

Появился Барийар, еще в пижаме и халате. Как он ни бодрился, вид у него был хуже, чем накануне, и держался он не так уверенно.

— Возьмите ключ от подвала.

— Но…

— Делайте, что вам говорят.

Все это происходило словно вне реальности, в мире снов или, скорее, кошмаров. Барийар, казалось, находился в состоянии шока.

— Идите.

Он втолкнул его в лифт и на первом этаже сухо приказал:

— В подвал!

Барийар становился все более хлипким, а Мегрэ все более жестким.

— Эта дверь?

— Да.

Единственная лампочка, очень слабая, освещала белую стену, двери со стершимися номерами; на облупленной краске угадывались нецензурные надписи.

— Сколько ключей от этого замка?

— У меня только один.

— У кого другой ключ?

— Откуда мне знать?

— Вы его никому не давали?

— Нет.

— Этим подвалом пользуетесь только вы?

— Мы уже несколько лет им не пользуемся.

— Откройте!

Руки торгового представителя дрожали.

— Ну, что же вы! Открывайте!

Дверь отворилась сантиметров на пятнадцать и дальше не пошла.

— Я чувствую, что-то мешает.

— Толкайте сильнее. Если нужно, нажмите плечом.

Жанвье внезапно сообразил, что комиссар предвидел именно такое развитие событий, и смотрел на него глубоко потрясенный.

— Немножко поддается.

Вдруг они увидели висящую ногу. Дверь еще приоткрылась, и появилась другая нога. Тело висело, сантиметров на пятьдесят поднимаясь над плотным земляным полом.

Это был старик Клаас в рубашке и старых брюках.

— Надень ему наручники, Жанвье!

Инспектор по очереди оглядел повешенного и Барийара. Барийар, увидя наручники, запротестовал.

Но взгляд Мегрэ давил на него, и, не в силах ничего прочесть в глазах комиссара, он перестал сопротивляться.

— Пойди за Жаненом на улицу. Там он больше не нужен.

Так же, как и наверху, Мегрэ осматривал узкую каморку, уходившую в глубину, и чувствовалось, что каждая подробность навсегда застревала в его памяти. Он коснулся пальцами нескольких инструментов, которые вытащил из мешка, затем, казалось, мечтательно погладил тяжелый стальной стол, вделанный в землю.

— Ты останешься здесь, Жанен, пока не приедут эти господа. Не пускай сюда никого. Даже коллег. Сам тоже ничего не трогай, понял?

— Понял, шеф.

— Пошли.

Мегрэ посмотрел на Барийара, который двигался как манекен. Силуэт его изменился от того, что руки он держал за спиной.

Они не воспользовались лифтом и прошли на пятый этаж по черной лестнице, где никого не встретили. Мадам Барийар, выйдя из кухни, вскрикнула, увидев мужа в наручниках.

— Господин Мегрэ! — бросилась она к комиссару.

— Сейчас, мадам. Сначала я должен позвонить по телефону.

Не обращая ни на кого внимания, он прошел в кабинет Барийара, где пахло табаком, и набрал номер судебного следователя Анселена.

— Алло! Да, это Мегрэ. Я идиот, мой дорогой следователь, и чувствую себя ответственным за смерть человека. Да, еще один труп. Где? Конечно, на улице Акаций,. Мне следовало понять это с самого начала. Я лазил по кустам вместо того, чтобы держаться основного следа. А главное, что уже многие годы этот третий элемент, если можно так выразиться, мучил меня. Простите, что буду краток. В подвале оказался повешенный. Врач, конечно, подтвердит, что повесился он не сам, что он был мертв или ранен, когда ему надели петлю на шею. Это старый человек. Могу я просить вас сделать так, чтобы прокуратура не слишком быстро взялась за дело? Я очень занят на пятом этаже и хотел бы, чтобы меня не беспокоили, прежде чем я не добьюсь результатов. Не знаю, сколько это займет времени. До скорого. О нет, нам сегодня не придется обедать у нашего симпатичного овернца.

Немного погодя он говорил со своим приятелем Мерсом, специалистом по идентификации личности.

— Нужна очень тщательная работа, не хотелось бы, чтобы ею занимались наспех. Необходимо, чтобы прокуратура и судебный следователь пришли покопаться в подвале. Вы увидите предметы, которые вас удивят.

Может быть, придется зондировать стены и рыться в полу.

Он встал, вздохнув, с кресла Барийара и пересек гостиную, где тот сидел на стуле напротив Жанвье, курившего сигарету. Мегрэ зашел в кухню и открыл холодильник.

— Вы позволите? — спросил он мадам Барийар.

— Скажите мне, комиссар…

— Через минуту, ладно? Я умираю от жажды.

Пока он открывал бутылку, она подала ему стакан, одновременно и послушная и испуганная.

— Вы думаете, что мой муж…

— Я ничего не думаю. Пойдемте со мной.

Ошеломленная, она последовала за ним в кабинет, где он запросто уселся на место Барийара.

— Садитесь. Успокойтесь. Ваша фамилия Клаас, не так ли?

Она колебалась, ее лицо от волнения покраснело.

— Да. Послушайте, господин комиссар, я полагаю, это не важно…

— С этой минуты, мадам, все стало важно. Не скрою, сейчас каждое ваше слово имеет значение.

— Моя фамилия действительно Клаас. Это моя девичья фамилия, записанная в моем удостоверении личности…

— Я вас слушаю…

— Но я не знаю, действительно ли это моя фамилия.

— Старик, живший в мансарде, ваш родственник?

— Не думаю. Я не знаю. Все это случилось так давно, тогда я была совсем маленькой девочкой…

— Что вы имеете в виду?

— Налет на Дуэ во время эвакуации. Поезда и опять поезда, откуда выходили люди, чтобы спрятаться за насыпью. Женщины несли окровавленных детей. Мужчины с повязками на руках бегали вдоль поездов. Наконец этот взрыв, похожий на конец света.

— Сколько вам было лет?

— Года четыре.

— Откуда взялась эта фамилия, Клаас?

— Я думаю, это фамилия моей семьи. Вероятно, я ее и произнесла.

— А имя?

— Мина.

— Вы говорили по-французски?

— Нет. Только по-фламандски.

— Вы помните название вашей деревни?

— Нет. Но почему вы не говорите мне о муже?

— Скажу в свое время. Где вы встретили старика?

— Точно не помню. То, что произошло перед самым взрывом и сразу после него, осталось смутным в моей памяти. Мне кажется, я шла с кем-то и кто-то держал меня за руку.

Мегрэ снял телефонную трубку и попросил мэрию Дуэ. Его соединили тут же.

— Господина мэра сейчас нет, — ответил секретарь.

Он очень удивился, когда Мегрэ спросил его:

— Сколько вам лет?

— Тридцать два года.

— А мэру?

— Тридцать три.

— Кто был мэром в сороковом году, когда в город вошли немцы?

— Доктор Нобель. Он оставался мэром еще десять лет после войны.

— Он умер?

— Нет. Несмотря на свой возраст, он еще принимает больных в своем старом доме на Гран-Плас.

Три минуты спустя Мегрэ уже говорил с доктором Нобелем по телефону.

— Извините меня, доктор. Говорит комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Речь идет не об одном из ваших пациентов, а о старинной истории, которая могла бы пролить свет на недавнюю драму. Ведь это вокзал в Дуэ бомбардировали в сороковом году средь бела дня, когда там стояло несколько поездов с беженцами, а сотни других беженцев ожидали на площади?

Доктор Нобель не забыл это ужасное событие.

— Я был там, господин комиссар. Это самое страшное воспоминание, которое может сохранить человек.

Все было спокойно. Приемная служба занималась тем, что кормила французских и бельгийских беженцев, которых поезда должны были везти на юг. Женщин с грудными детьми собрали в зале ожидания первого класса.

Там им раздавали рожки с молоком и чистые пеленки.

В принципе, никто не имел права выходить из поезда, но соблазн выпить что-нибудь был слишком велик. Короче говоря, повсюду было много народу. И вдруг, в тот момент, когда завыли сирены, вокзал задрожал, стекла стали лопаться, люди кричали, и невозможно было отдать себе отчет в том, что происходит. Это был налет вражеской авиации. Зрелище было кошмарное, всюду растерзанные тела, оторванные руки, ноги, те, кто ранен не смертельно, бегут, держась за грудь, за живот, с обезумевшими глазами. Мне повезло, меня не ранило, и я попытался превратить залы ожидания в приемные «Скорой помощи». Не хватало санитарных машин, кроватей в больницах. Срочные операции я производил на месте, в более чем неподходящих условиях.

— Не помните ли вы, случайно, высокого, худого человека, фламандца с израненным лицом, который от этого кошмара остался глухонемым?

— Почему вы о нем спрашиваете?

— Потому что именно он меня интересует.

— Представьте, я хорошо его помню. Я был в одном лице и мэром, и председателем местного Красного Креста, и ответственным за прием беженцев, и, наконец, врачом. В качестве мэра я пытался собрать воедино семьи, установить личность наиболее тяжело раненных и убитых, что не всегда было легко. Многих мы похоронили неопознанными, в частности, с полдюжины стариков, кажется, живших в доме для престарелых. Потом мы тщетно пытались узнать, откуда они родом. Среди всех этих ужасов в памяти у меня осталась одна семья — человек средних лет, две женщины, дети, трое или четверо, — всех их бомбой разорвало буквально на куски.

Именно возле этой семьи я увидел человека, голова которого представляла кровавую массу, и я велел перенести его на операционный стол, удивленный, что он не ослеп и что жизненные центры у него не повреждены.

Уж и не помню, сколько пришлось наложить швов, чтобы как-то поправить его лицо. В нескольких шагах от меня стояла маленькая девочка и спокойно следила за моими движениями. Я спросил, не отец ли он ей, но ответа не понял — она говорила по-фламандски. Спустя полчаса, когда я оперировал раненую, я увидел, как этот человек в сопровождении маленькой девочки выходил из вокзала. Это было довольно поразительное зрелище в царящем вокруг хаосе. Я наложил на голову раненого огромную повязку, с которой он ходил среди толпы. Человек не отдавал себе отчета и, казалось, совсем не занимался девчонкой, которая семенила за ним по пятам. Я попросил одну из помощниц вернуть человека, ведь он был не в состоянии никуда идти, прежде чем ему не сделают еще одну перевязку. Вот приблизительно все, что я могу сказать, господин комиссар. Потом я напрасно наводил о нем справки. Видели, как он блуждал среди развалин, возле санитарных машин. Один из моих помощников, кажется, видел высокого человека средних лет, немного сутулого, когда он взбирался на военный грузовик, солдаты помогли влезть в кузов и девочке. Так вы думаете, что нашли этого человека?

— Я в этом уверен.

— Ну и что с ним сталось?

— Его только что обнаружили повешенным, и в данный момент я сижу напротив бывшей маленькой девочки.

— Вы будете держать меня в курсе дела?

— Как только сам разберусь. Спасибо, доктор.

Мегрэ вытер пот со лба, выколотил трубку, набил табаком другую и тихонько сказал своей собеседнице:

— А теперь расскажите мне вашу историю.

Мадам Барийар смотрела на него большими тревожными глазами и грызла ногти, забившись в кресло, как маленькая девочка. Вместо того чтобы ответить, она обиженно спросила:

— Почему вы обращаетесь с Фернаном как с преступником, почему надели на него наручники?

— Мы поговорим об этом позже. А сейчас, если вы ответите искренне, у вас будет больше шансов помочь вашему мужу.

Молодой женщине не терпелось задать ему один вопрос, вопрос, который беспокоил ее уже очень давно, может быть, всю жизнь.

— Скажите, Жеф был сумасшедший? Жеф Клаас?

— А разве он вел себя как сумасшедший?

— Не знаю. Я не могу сравнить свое детство ни с каким другим, а его ни с каким другим человеком.

— Начинайте с Дуэ.

— Грузовики, лагеря беженцев, поезда, жандармы, допрашивавшие старика, — мне он тогда казался стариком. От него они ничего не добивались и начинали допрашивать меня. Кто мы такие? Из какой деревни?

Я не знала. Мы шли все дальше и дальше, и мне кажется, что однажды я увидела Средиземное море. Я вспомнила об этом позже и подумала, что мы добрались до Перпиньяна.

— Клаас пытался попасть в Испанию? Чтобы оттуда уехать в Соединенные Штаты?

— Откуда мне это знать? Он ничего не слышал, не говорил. Чтобы понять меня, он внимательно смотрел на мои губы, и я должна была повторять много раз один и тот же вопрос.

— Почему он тащил вас за собой?

— Я сама не отходила от него. Вероятно потому, что, потеряв всех родных, прицепилась к ближайшему человеку, который, быть может, походил на моего дедушку.

— Как это вышло, что он взял вашу фамилию? Ведь ваша фамилия действительно Клаас.

— Я узнала это впоследствии. Он всегда держал в кармане какие-то бумаги и иногда записывал на них что-то по-фламандски, так как еще не знал французского. В конце концов, после многих месяцев скитаний мы очутились в Париже.

Он не был беден. Когда ему нужны были деньги, он вытаскивал из-под рубашки одну или две золотые монеты, зашитые в широкий полотняный пояс. Это были его сбережения. Мы долго бродили по улицам, чтобы выбрать ювелирный магазин или лавку перекупщика, и он украдкой входил в нее, боясь, как бы его не схватили. Позже я узнала почему: евреям вменили в обязанность носить желтую звезду, пришитую к одежде. Он написал мне свою фамилию на куске бумаги, которую потом сжег: Виктор Крулак. Он был евреем из Латвии, родился в Антверпене, где, как его отец и дед, работал шлифовальщиком драгоценных камней.

— Вы ходили в школу?

— Да.

— А кто готовил еду? Жеф?

— Да. Особенно ему удавалось жареное мясо. Он не носил звезды и все время боялся. В комиссариатах ему устраивали всякие неприятности, потому что он не мог предъявить бумаги, необходимые для удостоверения личности. Один раз его отправили в какой-то сумасшедший дом, потому что приняли за безумного, но на следующий день он оттуда сбежал.

— Он хорошо к вам относился?

— Да. Он боялся меня потерять. Я уверена, что он думал, будто это Бог послал ему меня. Нас два раза не пропускали через границу, но тем не менее ему удалось попасть в Париж, и он снял меблированную комнату с маленькой кухней, сначала в районе Сакре-Кер, а потом в Сент-Антуанском предместье.

— Он не работал?

— В этот период нет.

— Как он проводил свои дни?

— Он бродил по улицам, наблюдая за людьми, учился читать по их губам, понимать их язык. Однажды, уже в конце войны, он вернулся домой с фальшивым удостоверением личности — наконец-то его многочисленные попытки увенчались успехом. Теперь он официально звался Жефом Клаасом, а я была его внучкой. Мы сняли квартиру побольше, недалеко от Ратуши, и туда стали приходить люди, давать ему работу. Сейчас я их уже бы не смогла узнать. Я ходила в школу, стала барышней, поступила продавщицей в ювелирный магазин на бульваре Бомарше.

— Это старый Жеф нашел вам место?

— Да. Он работал для разных ювелиров, производил починку, приводил в порядок старинные изделия.

— Таким образом вы и встретили Барийара?

— Да. Годом позже. Как торговый представитель он должен был приходить к нам раз в три месяца, но стал приходить чаще и в конце концов пригласил меня в кафе. Он был красивый, очень веселый, всегда в хорошем настроении. Он любил жизнь.

— Он знал, что вы внучка Жефа?

— Я сказала ему это. Поскольку он хотел жениться на мне, то попросил представить его дедушке. Мы поженились и стали жить вместе с Жефом в маленьком домике в Фонтэне-су-Буа.

— Вы никогда не видели там Пальмари?

— Нашего бывшего соседа? Не могу этого сказать… не помню. Фернан приводил иногда товарищей, приятных людей, которые любили посмеяться и выпить.

— А старик?

— Он проводил большую часть времени в хижине с инструментами, в глубине сада, где Фернан устроил ему мастерскую.

— Вы никогда ничего не подозревали?

— А что я могла подозревать?

— Скажите, мадам Барийар, у вашего мужа нет привычки вставать по ночам?

— Он никогда не встает.

— И не выходит из квартиры?

— А зачем?

— Вы пьете перед сном какую-нибудь настойку?

— Иногда из вервены, иногда из ромашки.

— Прошлой ночью вы не просыпались?

— Нет.

— Можете вы сводить меня в вашу ванную?

Ванная была небольшая, но довольно кокетливая и веселая, выложенная желтыми плитками. Над раковиной было углубление с аптечкой. Мегрэ открыл ее, осмотрел несколько флаконов, а один оставил в руке.

— Это вы принимаете такие таблетки?

— Я даже не помню, что это такое. Они стоят здесь Целую вечность. Ах да, припоминаю! Фернан страдал бессонницей, и один приятель посоветовал ему принимать это лекарство.

Этикетка на флаконе была новая.

— Что случилось, господин комиссар?

— Случилось то, что прошлой ночью, как и в другие ночи, вы приняли, не зная того, несколько таких таблеток вместе с вашей микстурой и спали крепким сном.

Тем временем ваш муж поднялся за Жефом в мансарду и спустился с ним в подвал.

— В подвал?

— Да, там была устроена мастерская. Он ударил его куском свинцовой трубы или каким-нибудь другим тяжелым предметом, а потом подвесил старика к потолку.

Она вскрикнула, но не лишилась чувств, наоборот, бросилась в гостиную и пронзительно закричала:

— Это неправда, скажи, Фернан! Это неправда, что ты так поступил со старым Жефом?

Любопытно, что к ней вернулся ее фламандский акцент.

Мегрэ немедля увел Барийара в кабинет и сделал знак Жанвье, чтобы тот следил за молодой женщиной. Прошлым вечером они сидели в том же кабинете, но теперь поменялись местами. Сегодня комиссар восседал на вращающемся кресле торгового представителя, а тот сидел напротив него.

— Это подло, — проворчал хозяин кабинета.

Что подло, Барийар?

— Беспокоить женщин. Если у вас есть вопросы, вы могли бы задать их мне, не так ли?

— Вам я не стану задавать никаких вопросов, потому что заранее знаю ответы. После нашего вчерашнего разговора вы решили, что необходимо заставить окончательно замолчать того, кто представлял собой слабое звено вашей компании. После Пальмари — Виктор Крулак, иначе говоря, Жеф Клаас. Бедный человек с расстроенной психикой, готовый сделать что угодно, только бы не расставаться с маленькой девочкой, которая в день Страшного Суда вложила свою ручку в его руку. Вы подлец, Барийар!

— Благодарю вас!

— Видите ли, бывают разные подлецы. Некоторым, как, например, Пальмари, я могу пожать руку. Вы принадлежите к самому плохому сорту подлецов, вам нельзя посмотреть в лицо, не почувствовав желания плюнуть.

И комиссар действительно сдерживался.

— Ну, давайте дальше! Я уверен, что мой адвокат будет в восторге.

— Через несколько минут вас отвезут в камеру предварительного заключения, и, конечно, сегодня днем или будущей ночью, а может быть, завтра мы возобновим этот разговор.

— В присутствии адвоката.

— Сейчас мне надо нанести один визит, который, по-видимому, будет долгим. Вы догадываетесь, о ком я говорю. В общем, от этого визита будет в значительной степени зависеть ваша судьба. Потому что, поскольку Пальмари ликвидирован, на вершине пирамиды остались только двое: Алина и вы. Мне теперь известно, что вы собирались уехать при первом удобном случае, потихоньку реализовав драгоценности Манюэля. Алина… Фернан… Алина… Фернан… Когда вы снова будете сидеть напротив меня, я уже буду знать, кто из вас двоих — я не скажу виновен, потому что виновны вы оба, — кто из вас двоих зачинщик этой двойной драмы. Поняли?

Мегрэ позвал:

— Жанвье! Отвези, пожалуйста, месье в камеру предварительного заключения. Он имеет право прилично одеться, но ни на секунду не своди с него глаз. У тебя есть оружие?

— Да, шеф.

— Возьмешь человека внизу, там, думаю, уже полно полицейских, пусть он сопровождает тебя. До скорого свидания!

Он задержался перед мадам Барийар.

— Не сердитесь на меня, Мина, за теперешние неприятности и за те, что еще ждут вас впереди.

— Это Фернан его убил?

— Боюсь, что да.

— Но зачем?

— Придется вам над этим подумать. А я лишь могу сказать — потому, что ваш муж подлец. И потому, что он встретил такую же подлую самку.

Комиссар, оставив Мину в слезах, спустился в подвал, где тусклую лампочку уже заменили прожектором.

Можно было подумать, что здесь происходит киносъемка.

Говорили все разом. Работали фотографы. Врач с лысым черепом требовал тишины, а Мере никак не мог пробиться к комиссару.

Маленький следователь оказался совсем близко от Мегрэ, и комиссар потащил его на свежий воздух.

— Стаканчик пива, господин следователь?

— Я не прочь, но как выбраться?

Они кое-как протиснулись сквозь толпу. Смерть старого Жефа, хотя его почти никто не знал, прошла не так незаметно, как гибель Манюэля Пальмари, и перед домом оказалось такое скопление народа, что двое полицейских с трудом наводили порядок. На комиссара набросились репортеры.

— Пока ничего не скажу, ребята. После трех часов, на Набережной.

Он тащил своего плотного спутника в бистро «У овернца», где завсегдатаи уже обедали.

— Две большие кружки!

— Ну как, Мегрэ, вы в этом разберетесь? — спросил судебный следователь. — Кажется, в подвале нашли современные инструменты для гранения бриллиантов. Вы это предвидели?

— Вот уже двадцать лет я ищу владельца этих инструментов.

— Вы говорите серьезно?

— Вполне. Владелец — это фигура. Все остальные — пешки. Я знал их ходы. За ваше здоровье!

Он медленно опустил свою кружку, поставил на оцинкованный прилавок.

— Повторите!

Потом, все с тем же жестким выражением лица, сказал:

— Я должен был понять это уже со вчерашнего дня.

Почему я не вспомнил об этой истории в Дуэ? Я рассылал своих людей во всех направлениях, кроме правильного, а когда наконец додумался, было уже поздно…

— Что вы теперь будете делать?

— Барийар уже в камере предварительного заключения.

— Вы его допросили?

— Нет. Еще рано. Прежде следует допросить кое-кого другого.

Через витрину он смотрел на дом напротив, особенно на окна пятого этажа.

— Алину Бош?

— Да.

— У нее в квартире?

— Да.

— Быть может, ее больше испугает допрос в вашем кабинете?

— Она нигде не пугается.

— Вы думаете, она может признаться?

Мегрэ пожал плечами, поколебался, не спросить ли третью кружку, решил, что не стоит, протянул руку славному маленькому следователю, который смотрел на него с восхищением и с некоторой тревогой.

— До скорого! Я буду держать вас в курсе дела.

— Я, вероятно, пообедаю здесь, а когда они там, напротив, закончат, вернусь во Дворец правосудия. — Следователь не посмел добавить: «Ну, ни пуха ни пера!»

Мегрэ, чувствуя тяжесть в плечах, пересекал улицу, по-прежнему глядя на окно пятого этажа. Ему дали дорогу, и только один репортер успел сфотографировать комиссара, напористо идущего вперед.

Глава 7

Мегрэ громко постучал в дверь квартиры, которая прежде принадлежала Манюэлю Пальмари, и ему открыл дверь инспектор Жанен.

Мегрэ едва взглянул на него.

— Никто не пользовался телефоном?

— Звонил только я, шеф, чтобы сказать жене…

— Ты завтракал?

— Нет еще.

— Где она?

— На кухне.

Мегрэ стремительно вошел в кухню. Алина курила сигарету — перед ней стояла тарелка с яичницей. Как эта женщина сегодня была не похожа на кокетливую Алину, настоящую мадам, которая так следила за своей внешностью!

На ней был только старый голубой халат, тонкий шелк которого прилип к телу. Ее черные волосы не были причесаны, на лице никакой косметики. Она не приняла ванны, и от нее исходил терпкий запах пота.

Уже не первый раз Мегрэ констатировал это. Он знал многих женщин, кокетливых и ухоженных, которые после смерти мужа или любовника так опускались.

Вдруг менялись их вкусы, их поведение. Они начинали одеваться более ярко, говорить вульгарным тоном, употреблять выражения, которые так старались забыть, их природные качества снова всплывали на поверхность.

— Пойдем!

Она достаточно хорошо знала комиссара, чтобы понять: на этот раз дело принимает серьезный оборот. И все-таки она неторопливо поднялась, раздавила сигарету в жирной тарелке, положила пачку в карман халата и подошла к холодильнику.

— Хотите пить?

— Нет.

Она не настаивала, достала для себя бутылку коньяка и стакан в буфете.

— Куда вы меня ведете?

— Пойдем, с коньяком или без него.

Он заставил ее пойти через гостиную и довольно грубо втолкнул в кабинет Пальмари, где инвалидное кресло еще напоминало о старом вожаке.

— Садись или стой, как тебе угодно, — проворчал комиссар, снимая пиджак и нащупывая трубку в кармане.

— Что случилось?

— Случилось то, что все кончено. Пора подводить итоги. Ты это понимаешь, да?

Она села на жесткий диван, скрестив ноги, и дрожащей рукой пыталась зажечь сигарету. по Комиссар присутствовал при своего рода крушении.

Он знал ее уверенной в себе, зачастую высокомерной, часто зло насмехавшейся над ним.

Сейчас она напоминала загнанное животное, ушедшее в себя, испуганное и полное тревоги.

Мегрэ крутился на кресле, вертел его в разные стороны и, в конце концов, принял ту позу, в которой часто видел Пальмари.

— Он прожил здесь три года пленником этого механизма.

Мегрэ говорил как бы сам с собой, его руки нащупывали рычаги управления, которые он поворачивал то вправо, то влево.

— У него оставалась только ты, чтобы общаться с внешним миром.

Она отвернулась, взволнованная тем, что видит человека такой же комплекции, как Манюэль, в его кресле.

А Мегрэ продолжал говорить, не обращая вроде бы на нее внимания.

— Это был мошенник старой школы, мошенник времен наших отцов. А старики были гораздо осторожнее, чем современные мальчики. В частности, они никогда не разрешали женщинам вмешиваться в свои дела, разве что когда пользовались их выручкой. Манюэль уже прошел эту стадию. Ты слушаешь?

— Слушаю, — пробормотала она голосом маленькой девочки.

— Правда, этот многоопытный старый крокодил полюбил тебя, как мальчишка, полюбил девку, подобранную им на улице Фонтен. У него уже была кругленькая сумма, которая бы позволила ему уехать на берега Марны или куда-нибудь на юг. Этот бедный идиот вообразил, что сделает из тебя настоящую даму. Он одел тебя, как супругу богатого буржуа. Ему не нужно было учить тебя считать, это ты умела с самого рождения.

Сколько показной нежности было в твоем обращении с ним! Ты хорошо себя чувствуешь, папа? Хочешь, я открою окно? Ты не хочешь пить, папа? Хочешь, твоя Алина тебя поцелует?

Резко поднявшись, он произнес:

— Девка!

Она и глазом не моргнула, не шевельнулась, хотя знала, что в гневе он способен и ударить ее.

— Это ты его заставила записать недвижимое имущество на твое имя? А счета в банке? Не важно! Пока он оставался здесь замурованный в четырех стенах, ты встречалась с его сообщниками, ты передавала им от него инструкции, ты собирала бриллианты. Тебе все еще нечего сказать?

Сигарета выпала из ее пальцев, и концом тапочки она раздавила ее на ковре.

— Сколько же времени ты была любовницей этого самца Фернана? Год, три года, несколько месяцев? Вам очень удобно было встречаться в отеле на улице Этуаль. И однажды кому-то из вас двоих, Фернану или тебе, стало невтерпеж. Хоть Манюэль и был слабее, чем раньше, но все же оставался крепким и мог прожить десять или пятнадцать лет. Накоплено было достаточно, и тебе не составляло труда внушить ему, что остаток дней надо провести там, где его могли бы катать в кресле в саду, где бы он чувствовал себя легко и свободно среди природы. Тебе или Фернану пришла эта мысль в голову? Твоя очередь говорить! Давай, живее!

Тяжелыми шагами он ходил от одного окна к другому, иногда выглядывая на улицу.

— Твоя идея?

— Я тут ни при чем. — И с усилием спросила: — Что вы сделали с Фернаном?

— Он в камере предварительного заключения, где будет томиться до тех пор, пока я его не допрошу.

— Он ничего не сказал?

— Не важно, что он сказал. Ясно, что не ты убила Манюэля. Фернан взялся за это, пока ты ходила за покупками. Что касается второго преступления…

— Какого еще второго?

— Ты что, не знаешь, что в доме произошло еще одно убийство?

— Кого?..

— Так вот! Подумай немного и ответь — кого, если ты не играешь комедию. Пальмари убрали с дороги. Но Барийар вдруг заподозрен полицией в этом убийстве. Вместо того чтобы увезти вас обоих на набережную Орфевр и устроить вам очную ставку, вас оставляют каждого в своей ловушке, тебя здесь, его напротив, без связи друг с другом. А что это дает? Ты таскаешься по квартире, теряясь в догадках, чем все кончится, и даже не моешься. Барийар мучительно соображает — где может быть наиболее слабое звено. Особенно возможный свидетель.

Прав он или нет, но Барийар уверен, что ты не будешь свидетельствовать против него. Но вот там, наверху, в мансарде есть сообщник, может быть, немного безумный, а может быть, более хитрый, чем хочет казаться, которому того и гляди достанется лакомый кусок.

— Старый Жеф убит? — воскликнула она.

— А ты сомневалась, что он будет первым в списке?

Она смотрела на него, явно сбитая с толку, не зная, за что уцепиться.

— Как его убили?

— Сегодня утром его нашли повешенным в подвале Барийара, давно уже превращенном в мастерскую, где Жеф Клаас, точнее Виктор Крулак, заново гранил украденные камни. Он повесился не сам. За ним ходили наверх, в мансарду. Его стащили в подвал и убили, прежде чем надеть веревку на шею.

Мегрэ не торопился, ни разу не посмотрел молодой женщине в лицо.

— Теперь речь идет не просто о грабежах, не только о драгоценностях, не о свиданиях в отеле «Бюсьер». Речь идет о двух убийствах, совершенных хладнокровно, преднамеренно. Тут слетит по меньшей мере одна голова.

Не в силах больше сидеть на месте, она встала и тоже принялась шагать, стараясь не подходить близко к комиссару.

— Что вы об этом думаете? — услышал он ее шепот.

— Что Фернан превратился в дикого зверя, а ты в его самку. Что ты жила тут месяцы и годы с тем, кого называла папой и кто доверял тебе, и ждала часа, когда сможешь пойти порезвиться с этим негодяем. И теперь уже не важно, кто держал пистолет, убивший Манюэля.

— Не я.

— Сядь сюда!

Он указал ей на инвалидное кресло, и она, онемев, вытаращила глаза.

— Сядь сюда.

Он схватил ее за руку и заставил сесть в кресло.

— Не шевелись. Я покажу тебе место, где Манюэль сидел большую часть дня. Здесь! Вот! Чтобы иметь радио под рукой, журнал под другой. Точно?

— Да.

— А где находился пистолет, без которого Манюэль никогда не пересаживался с места на место?

— Не знаю.

— Лжешь, ты видела, как Пальмари клал его туда каждое утро после того, как вечером уносил к себе в спальню. Верно?

— Может быть.

— Не «может быть», черт возьми! Это правда. Ты забываешь, что я приходил сюда двадцать или тридцать раз, чтобы поболтать с ним.

Она сидела застывшая, бледная, в том кресле, где умер Манюэль.

— Теперь слушай внимательно. Ты ушла за покупками нарядная и свежая, поцеловав папу в лоб и послав ему последнюю улыбку из дверей гостиной. Предположим, что в этот момент оружие было еще на своем месте, за радиоприемником. Фернан отпирает дверь своим ключом — у него был ключ, который позволял ему приходить к вожаку, когда это было необходимо. Представляешь, как Фернан обходит кресло и просовывает руку за радиоприемник, чтобы схватить пистолет и выпустить первую пулю в затылок Манюэля? Нет, крошка, Пальмари не мальчик из церковного хора, он насторожился бы сразу же, как только Фернан сделает неверное движение. Дело в том, что, кода ты целовала папу, когда ты ему улыбалась, когда вышла легкими шагами молодой красивой женщины, вертя своим маленьким задом, пистолет уже был у тебя в сумке. Все было рассчитано по минутам. На лестничной площадке ты сунула пистолет в руки Фернана, который как бы случайно выходил из своей квартиры. Пока ты ходила за покупками, за превосходным мясом, за овощами, вкусно пахнувшими огородом, он совершал задуманное. Теперь уже не нужно было обходить кресло старика и тянуться к желанному пистолету. Фернану достаточно было только быстрого движения, после того как он обменяется несколькими словами с Пальмари. Я знаю, как Манюэль берег оружие. Пистолет был как следует смазан, и я уверен, что в твоей сумке остались следы этого масла.

— Неправда! — вскричала она, бросаясь на Мегрэ и осыпая его ударами кулаков. — Я не убивала его! Это Фернан! Это он все сделал! Он все придумал!

Комиссар, не пытаясь отражать удары, громко позвал:

— Жанен! Займись-ка ею.

— Надеть наручники?

— Да, пока не успокоится. Я пошлю тебе чего-нибудь поесть, а сам постараюсь успеть пообедать.

Глава 8

— Сначала пиво, хозяин.

В маленьком ресторане еще пахло кухней от обеда, но бумажные скатерти исчезли со столов, и только в одном углу сидел какой-то клиент и читал газету.

— Не мог бы ваш официант снести два или три бутерброда и графинчик красного на пятый этаж, в квартиру слева?

— А вы? Вы уже обедали? На кухне все уже кончилось.

Не хотите ли тоже бутербродов? Например, с ветчиной.

Мегрэ чувствовал, что весь взмок. Он ощущал пустоту во всем своем массивном теле, ноги и руки обмякли.

Он столько часов шел напролом, не замечая окружения, что ему даже трудно было сказать, какой сегодня День. Он удивился, увидев, что часы показывали половину третьего.

Что он позабыл? Он неясно отдавал себе отчет, что не явился в назначенное место, но куда? Ах да! На авеню Гобелен, к Жело-сыну, который должен был приготовить ему список ювелиров, посещаемых Фернаном Ба-Рийаром.

Все это сейчас уже не важно. Список понадобится позже, и комиссар представил себе маленького следователя, который будет вызывать одного свидетеля за другим в свой неряшливый кабинет и собирать пухлое досье.

Мир начинал оживать вокруг Мегрэ. Он снова слышал шум улицы, видел отблески солнца и медленно наслаждался своим бутербродом.

— Это хорошее вино?

— Некоторые находят его немного терпким, но потому, что оно не привозное. Я получаю его от своего зятя, он делает всего бутылей двадцать в год, этого вина.

Комиссар попробовал этого вина, которое послали Жанену, и, когда вышел из бистро «У овернца», уже не выглядел, как разъяренный бык.

— Когда мой дом станет наконец спокойным? — простонала консьержка, увидя его.

— Скоро, скоро, дорогая мадам.

— А квартирную плату я по-прежнему должна отдавать молодой даме?

— Сомневаюсь. Это решит судебный следователь.

Лифт поднял его на пятый этаж. Сначала он позвонил в дверь направо. Ему открыла мадам Барийар с заплаканными глазами, все в том же цветном халатике.

— Я пришел проститься с вами, Мина. Извините, что я вас так называю, но я не могу выбросить из головы ту маленькую девочку, что в адской обстановке Дуэ вложила свою ручку в руку человека с окровавленным лицом, не знавшего, куда ему идти. Но и вы тоже не знали, куда он вас ведет.

— Правда ли, господин комиссар, что мой муж…

Она не смела произнести слово «убийца».

Он кивнул.

— Вы еще молоды, Мина. Мужайтесь!

Губы мадам Барийар распухли, лицо сморщилось, и она только прошептала:

— Как могла я ничего не замечать?

И вдруг она бросилась на грудь Мегрэ; он дал ей выплакаться вдоволь. Когда-нибудь, конечно, она найдет новую опору, другую руку, за которую сможет ухватиться.

— Обещаю, что приду навестить вас. Берегите себя.

Жизнь продолжается.

В квартире напротив Алина сидела на диване.

— Мы едем, — объявил Мегрэ. — Хотите одеться или предпочитаете, чтобы вас увезли в таком виде?

Она смотрела на него глазами человека, который много думал и принял решение.

— Я его увижу?

— Да.

— Сегодня?

— Да.

— Я смогу говорить с ним?

— Да.

— Сколько захочу?

— Сколько захотите.

— Имею я право принять душ?

— При условии, что дверь в ванную останется открытой.

Она пожала плечами. Ей было все равно, смотрят на нее или нет. Около часа она занималась своим туалетом, самым тщательным, наверное, какой ей приходилось когда-либо совершать.

Она потрудилась вымыть голову и высушить феном, а потом долго колебалась, прежде чем выбрала строгий черный атласный костюм.

Все это время взгляд ее был жестким, лицо решительным.

— Жанен! Спустись и посмотри, стоит ли внизу наша машина.

— Иду, шеф!

На минуту Мегрэ и молодая женщина остались в гостиной одни. Она натягивала перчатки. Солнце потоками врывалось через оба окна, выходившие на улицу.

— Признайтесь, у вас была слабость к Манюэлю, — прошептала она.

— В известном смысле, да.

Подумав, она добавила, не глядя на него:

— И ко мне тоже, нет?

И он повторил:

— В известном смысле.

После чего он открыл дверь, а когда они вышли, запер ее и сунул ключ в карман. Спустились на лифте. За рулем черной машины сидел инспектор. Жанен, стоя на тротуаре, не знал, что ему делать.

— Иди домой и поспи.

— Вы думаете, жена и дети позволят мне это! И все-таки спасибо, шеф.

За рулем был Ваше, и комиссар тихо сказал ему несколько слов. Потом сел рядом с Алиной. Когда они проехали сотню метров, молодая женщина, смотревшая в окно, повернулась к Мегрэ:

— Куда мы едем?

Вместо того чтобы проехать в уголовную полицию самым прямым путем, они ехали по авеню Гранд-Арме, обогнули Триумфальную арку, чтобы спуститься к Елисейским полям.

Она смотрела во все глаза, понимая, что, вероятнее всего, никогда уже не увидит этого зрелища. А если когда-нибудь и увидит, то будет тогда уже очень старой женщиной.

— Вы нарочно это сделали?

Мегрэ вздохнул, ничего не ответив. Двадцать минут спустя она прошла с ним в его кабинет, где комиссар располагался с явным удовольствием.

Он машинально привел в порядок свои трубки, затем подошел к окну и наконец открыл дверь кабинета инспекторов.

— Жанвье!

— Да, шеф?

— Будь любезен, спустись в камеру предварительного заключения, приведи Барийара. Садитесь, Алина.

Он обращался теперь с ней так, как будто ничего не случилось. Казалось, он уже не имел отношения к этому делу.

— Алло! Дайте мне судебного следователя Анселена.

Алло! Следователь Анселен? Говорит Мегрэ. Да, у себя в кабинете. Я только что прибыл в сопровождении молодой женщины, которую вы знаете. Нет, но это скоро произойдет. Мне нужно знать, хотите ли вы присутствовать при очной ставке. Да. Сейчас.

Он поколебался, снять ли пиджак, но потом решил, что не стоит, так как сейчас должен прийти следователь.

— Думаю, мы сегодня будем присутствовать при бое диких зверей, — заключил Мегрэ свой разговор с Анселеном.

Глаза женщины заблестели.

— Если бы у вас было оружие, я недорого бы дал за шкуру Барийара, — сказал Мегрэ, обращаясь к Алине.

Маленький следователь вошел первым и с любопытством посмотрел на молодую женщину в черном, сидевшую в напряженной позе.

— Садитесь на мое место, господин следователь.

— Я не хотел бы…

— Прошу вас. Моя роль практически закончена. Остаются только проверки, допросы свидетелей, составление рапортов и передача их вам. Целую неделю придется возиться с бумажками!

Жанвье постучал, а затем втолкнул в кабинет Барийара в наручниках.

— Снять с них наручники, шеф?

— Это мне кажется неосторожным. Ты оставайся здесь.

А я пойду и проверю, есть ли поблизости люди покрепче.

Алина сразу выпрямилась, будто вдохнула запах человека, который долго был ее любовником. Не любовником, а самцом. А она — его самкой.

Эти двое стояли и смотрели друг на друга так, как смотрят друг на друга звери в джунглях.

Губы у обоих дрожали. Фернан первый начал шипеть:

— Что ты там…

Стоя против Фернана, выставив бедро, она с ненавистью плюнула ему в лицо.

Не вытираясь, он в свою очередь сделал шаг вперед, угрожающе протянув руки, словно намереваясь ее задушить, в то время как маленький следователь метался, не зная, что предпринять.

— Это ты, шлюха…

— Подонок! Убийца!..

Ей удалось оцарапать ему лицо, но, несмотря на наручники, он ухитрился схватить ее за руку и пригнуть к полу с дикой ненавистью в глазах.

Мегрэ, стоя между своим письменным столом и дверью в кабинет инспекторов, подал знак, и двое мужчин бросились разнимать эту пару, которая уже каталась по полу.

В течение нескольких секунд разнять их не удавалось, но наконец Барийара подняли с окровавленным лицом, а Алину усадили на стул.

— Я думаю, господин следователь, лучше будет допросить их отдельно.

Луи Анселен отвел комиссара к окну и прошептал, еще потрясенный тем, что видел:

— Никогда не присутствовал при такой сорвавшейся с цепи ненависти, такой звериной ярости.

Мегрэ, обращаясь к Жанвье, бросил через плечо:

— Можешь их запереть. — И добавил с иронией: — Только, конечно, по отдельности.

Мегрэ не видел, как они уходили. Он повернулся к окну и стал смотреть на спокойную картину Сены, отыскивая на берегу знакомый силуэт человека, удившего рыбу. Уже долгие годы он называл его «мой рыбак», хотя, конечно, не каждый раз это был один и тот же человек. Но главное, что всегда такой человек находился.

Буксир, тащивший четыре баржи, шел против течения и наклонил свою трубу, чтобы пройти под каменной аркой.

— Скажите, Мегрэ, который из двух, по вашему мнению…

Комиссар помедлил, зажигая трубку и по-прежнему глядя на Сену:

— Ваша профессия судить, не так ли? Я могу только сдать их вам такими, какие они есть.

— На это было не очень приятно смотреть.

— Да, на это смотреть было неприятно. В Дуэ тоже.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7