Комиссар Мегрэ - Преступление в Голландии

Разница между двумя пачками бросалась в глаза. Писем Попинги, на одной страничке, в основном по пять-шесть строк, не насчитывалось и десятка.

Писем Бетье, длинных, написанных убористым почерком, было в три раза больше.

Конрад умер. Остались лишь две неравные пачки писем да куча бревен, свидетелей встреч на берегу Амстердипа.

— Успокойтесь, — попросил Мегрэ. — И неплохо бы прочитать эти письма без гнева.

В глазах фермера стояла глубокая печаль. Он уже все понял и непроизвольно шагнул к столу.

Мегрэ взял первое попавшееся под руку послание Попинги.

— Не сочтите за труд перевести, мадемуазель Ани.

Девушка, казалось, не слышала. Она смотрела на почерк, не говоря ни слова. Г-жа Попинга, степенно и с достоинством, взяла записку у нее из рук.

— Написано в училище. Число не указано. Сверху пометка: шесть часов. И текст:

Бетье, малышка!

Сегодня вечером не приходи — ждем директора на чашку чая.

До завтра. Целую.

Она взглянула на всех вызывающе спокойно, взяла другую записку и медленно прочитала:

Бетье, прелесть моя!

Прошу тебя, успокойся. Думай о будущем — жизнь такая длинная. У меня сейчас много работы: третий курс сдает экзамены. Сегодня вечером я занят.

Я тебя по-прежнему люблю, но, к сожалению, освободиться не могу. Что будем делать?

Не волнуйся. У нас все впереди.

Нежно обнимаю тебя.

Мегрэ хотел сказать, что этого достаточно, но г-жа Попинга взяла очередное послание:

— Пожалуй, это, последнее:

Бетье.

Так нельзя! Умоляю тебя, будь благоразумна. Ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег, а чтобы найти приличное место за границей, потребуется много времени.

Будь осторожна, не волнуйся. Главное — верить!

Ничего не бойся. Если случится то, чего ты так опасаешься, я выполню свой долг.

Я нервничаю, потому что сейчас много работы, а когда я думаю о тебе, то работаю плохо. Вчера директор сделал мне выговор, и я очень расстроен.

Завтра вечером постараюсь выйти из дому — скажу, что иду в порт взглянуть на норвежское судно.

Обнимаю тебя, малышка.

Г-жа Попинга обвела всех усталым взглядом. Ее рука потянулась к другой пачке, той, которую принесла она, и фермер вздрогнул. Она взяла письмо наугад.

Дорогой Конрад, как я тебя люблю!

Есть отличная новость: по случаю моего дня рождения отец положил на мой счет в банке еще тысячу флоринов.

Этого вполне достаточно, чтобы поехать в Америку — я узнала из газеты тарифы на пароход. Мы можем отправиться в третьем классе.

Что тебя удерживает здесь? Жизнь стала просто невыносимой. Я задыхаюсь в Голландии. Мне кажется, весь Делфзейл смотрит на меня с укором.

Но несмотря ни на что, я счастлива и горда принадлежать такому человеку, как ты!

Надо обязательно уехать до каникул: отец настаивает, чтобы я отправилась на месяц в Швейцарию, а я не хочу — тогда наш грандиозный план придется отложить до зимы.

Я купила учебники английского языка и уже выучила много фраз.

Скорее! Скорее! Нас ждет прекрасная жизнь, правда?

Нельзя больше оставаться здесь… Особенно теперь! Мне кажется, г-жа Попинга стала холодна со мной. И я боюсь Корнелиуса — он бегает за мной по пятам, а я не могу его огорчить. Очень милый, хорошо воспитанный мальчик, но как он глуп!

К тому же он совсем ребенок. Не то, что ты, Конрад!

Ты видел мир, знаешь жизнь.

А ведь всего лишь год назад, когда я появилась на твоем пути, ты даже не смотрел на меня! Помнишь?

И вот теперь у меня может быть ребенок. Твой ребенок!

Во всяком случае мог бы быть…

Но почему ты так изменился? Неужели ты меня разлюбил?..

Письмо было не закончено, но голос г-жи Попинга настолько ослаб, что она замолчала. Пальцы ее перебирали пачку писем. Она что-то искала.

Потом прочитала еще одну фразу из середины письма:

Заканчиваю с мыслью, что ты больше любишь свою жену, чем меня, я ей завидую и ненавижу ее. Иначе, почему ты теперь отказываешься уехать?

Фермер не понимал слов, но слушал с таким вниманием, что можно было с уверенностью сказать: он догадывается.

Г-жа Попинга проглотила слюну, взяла последнее письмо и прочитала глухим голосом:

Я слышала разговоры, что Корнелиус больше влюблен в госпожу Попинга, чем в меня, и что они хорошо ладят друг с другом. Если бы это было правдой! Тогда мы могли бы не волноваться, и тебя не терзали бы сомнения…

Она выронила листок. Он упал на ковер к ногам Ани, которая не сводила с него глаз.

В комнате воцарилась тишина. Г-жа Попинга не плакала, но все в ней выражало страдание: и затаенная боль, и умение держать себя в руках, достигнутое ценой огромных усилий, и прекрасное чувство, вдохновляющее ее.

Она пришла защищать Конрада! Она ждала нападения и готова была сражаться, если потребуется.

— Когда вы нашли эти письма? — смущенно спросил Мегрэ.

— На следующий день после…

У нее перехватило дыхание. Она глубоко вздохнула. Глаза ее наполнились слезами.

— После того, как Конрад…

— Да.

Он понял и посмотрел на нее с сочувствием. Не красавица, но и далеко не дурнушка, она не имела тех недостатков, которые делали столь неприятным лицо Ани.

Высокая, крупная, но не толстая. Густые прекрасные волосы, розовое лицо.

И все-таки Мегрэ предпочел бы, чтобы она была некрасива. Он старался избегать таких правильных лиц с тщательно продуманным выражением, вызывающим скуку.

Даже ее улыбка должна была быть сдержанной, осмотрительной, а радость — спокойной и бодрой.

В шесть лет она, вероятно, была серьезным ребенком, а в шестнадцать — уже такой, как сегодня.

Она из тех женщин, которые рождены быть сестрами, тетушками, сиделками или вдовами, патронирующими благотворительные учреждения.

Конрада не было, но еще никогда Мегрэ не чувствовал его настолько живым, как сейчас, с добродушным детским лицом, чревоугодием, вкусом к жизни, робостью, боязнью открытого столкновения, возле этого приемника, ручки которого он крутил часами, чтобы поймать мелодию джаза из Парижа, цыган из Будапешта, оперетту из Вены или даже чуть слышимые позывные судов.

Ани подошла к сестре, обращаясь с ней как с больным или теряющим силы человеком. Но г-жа Попинга повернулась к Мегрэ, сделала навстречу ему два шага.

— Я никогда не думала… — прошептала она. — Никогда!

Я жила… Я… И когда он умер, я…

По тому, как она дышала, Мегрэ понял, что у нее больное сердце, и мгновение спустя его предположения подтвердились: она долго стояла неподвижно, положив руку на грудь.

Тишину нарушили шаги: фермер с лихорадочным, жестким взглядом подошел к столу и с нервозностью вора, который боится быть застигнутым на месте преступления, взял письма дочери.

Г-жа Попинга промолчала. Мегрэ тоже.

Но фермер не уходил. Он заговорил, не обращаясь, собственно, ни к кому. Слово Franzose резануло ухо Мегрэ, ему показалось, что он понимает голландский язык, как, без сомнения, Ливенс в этот день понимал французский.

Мегрэ составил фразу примерно такого содержания:

— Вы считаете, надо все рассказывать французу?

Он уронил шапку, поднял ее, поклонился Ани, мимо которой проходил, но только ей одной, проворчал что-то неразборчивое и вышел. Служанка уже закончила мыть пол, потому что дверь сначала открылась, потом закрылась — и все стихло.

Несмотря на присутствие девушки, Мегрэ продолжал расспрашивать г-жу Попинга и делал это с мягкостью, на которую, казалось, был не способен:

— Вы показывали письма своей сестре?

— Нет! Но когда этот человек…

— Где они лежали?

— В ящике ночного столика. Я никогда не открывала его. Там же был и револьвер.

Ани что-то сказала по-голландски, и г-жа Попинга машинально перевела:

— Сестра говорит, что мне надо лечь — вот уже три ночи, как я не сплю… Он бы не ушел. Наверное, однажды был неосторожен. Он любил смеяться, шутить… Я вспомнила кое-какие мелочи. Бетье всегда приносила фрукты и пирожные, которые делала сама. Я думала, это мне. Потом она приглашала нас играть в теннис, и всегда, когда знала, что я занята. Но я не хотела видеть дурного. Я была рада, что Конрад хоть чуть-чуть отдыхает. Он много работал и скучал в Делфзейле. В прошлом году она ездила с нами в Париж.

Именно я настояла на этом.

Она говорила просто, с усталостью, в которой проскальзывала горечь.

— Он не хотел ехать, но боялся огорчить меня. Такой уж у него был характер. Он получал выговоры, потому что ставил на экзаменах слишком хорошие отметки. Мой отец не любил его за это.

Она аккуратно поправила безделушку, и ее выверенный хозяйский жест шел вразрез с общим настроением.

— Скорее бы все кончилось. Ведь его даже не хотят хоронить, понимаете?.. Я больше ничего не знаю. Пусть мне его отдадут! Бог накажет виновного.

Она оживилась и продолжала твердым голосом:

— Да! Так я и думала! Именно так! То, что случилось, — дело Бога и убийцы. И нам ли знать?..

Она вздрогнула, потрясенная внезапной мыслью. Указав на дверь, быстро сказала:

— Может быть, он убьет и ее! Он способен. Ужасно!

Ани нетерпеливо смотрела на сестру. Считая все эти рассуждения ненужными, она спокойно спросила:

— Что вы думаете теперь, господин комиссар?

— Ничего.

Она не настаивала, но лицо ее выразило недовольство.

— Я ничего не думаю. Прежде всего, есть фуражка Остинга, — продолжал Мегрэ. — Вы знаете теории Жана Дюкло, читали работы Гроса, о которых он вам говорил. Принцип: не позволять уводить себя от истины соображениям психологического характера. До конца следовать умозаключениям, исходящим из вещественных доказательств.

Трудно было сказать, шутит он или говорит серьезно.

— Есть фуражка, окурок сигары. Кто-то их принес или подбросил в дом.

Г-жа Попинга вздохнула:

— Не могу поверить, что Остинг…

И вдруг, подняв голову.

— Я начинаю припоминать.

Она замолчала, испугавшись своих слов.

— Продолжайте.

— Да так, пустяки.

— Прошу вас.

— Когда Конрад отправлялся ловить морских собак на отмели Воркюма…

— И что же?

— Бетье была с ними. Она тоже ловит. Здесь, в Голландии, девушки весьма свободны.

— Они уходили с ночевкой?

— Да, иногда на ночь, иногда на две.

Схватившись за голову двумя руками, она простонала:

— Нет! Не хочу больше думать. Все так ужасно! Ужасно!

В голосе ее слышались рыдания. Они рождались, они должны были вырваться. Ани положила руки сестре на плечи и мягко подтолкнула ее в соседнюю комнату.

Глава 7

Обед в «Ван Хасселте»

Когда Мегрэ прибыл в гостиницу «Ван Хасселт», он понял: что-то произошло. Накануне он ужинал здесь рядом с Жаном Дюкло.

Итак, в центре зала стоял круглый столик, накрытый на три персоны. Ослепительной белизны скатерть еще не успела расправить свои складки. И наконец, перед каждым прибором было три бокала, что в Голландии свидетельствует о торжествах самого высокого уровня.

У входа комиссара встретил инспектор Пейпекамп, который подошел к нему с протянутой рукой и заговорщической улыбкой.

Он был при всем параде. Высокий пристежной воротничок, визитка. Свежевыбритый, видимо, только что от парикмахера, он распространял аромат фиалкового лосьона.

Позади него со скучающим видом скромно стоял Жан Дюкло.

— Простите меня, дорогой коллега, что не успел предупредить вас утром. Я был бы счастлив принять вас у себя дома, но я живу в Гронингене и к тому же холостяк, поэтому позволил себе пригласить вас на обед сюда. О, скромный обед, без всяких церемоний!

Последние слова он договаривал, оглядывая приборы, хрусталь и, очевидно, ожидая протестов со стороны Мегрэ.

Но их не последовало.

— И я подумал, поскольку профессор ваш соотечественник, вам было бы приятно…

— Отлично! Отлично! — прервал комиссар. — Я вымою руки, не возражаете?

Он мылся не спеша, с брюзгливым видом, в маленькой туалетной комнате по соседству с кухней, откуда слышались суетливая возня, звон тарелок и кастрюль.

Когда он вошел в зал, Пейпекамп со скромной, но полной восхищения улыбкой сам разливал по бокалам портвейн, приговаривая:

— Как во Франции, правда? Prosit! Ваше здоровье, дорогой коллега!

Трогательный в своей предупредительности, он старался найти изящные выражения, показать себя человеком светским до мозга костей.

— Следовало бы пригласить вас еще вчера, но я был настолько… как это сказать?.. потрясен случившимся… Что-нибудь прояснилось?

— Ничего.

В глазах голландца сверкнула молния, и Мегрэ подумал: Ты сгораешь от нетерпения похвастаться своей победой, приятель, и выложишь мне все за десертом, если не раньше».

Он не ошибся. Сначала подали суп с томатами и приторный до тошноты «Сент-Эмилион»[17], явно предназначенный на экспорт.

— Ваше здоровье!

Славный Пейпекамп! Он из кожи лез, но Мегрэ, казалось, ничего этого не замечал.

— В Голландии во время еды никогда не пьют. Только после. Вечером, на больших собраниях, стаканчик вина с сигарой… И никогда не ставят на стол хлеб.

Пейпекамп косился на тарелку с хлебом, который принесли по его просьбе, и даже на портвейн, заказанный им вместо традиционного джина.

Разве можно устроить лучше? Он наслаждался, поглядывая с умилением на бутылку золотистого вина. А Жан Дюкло ел, думая совсем о другом.

Пейпекампу так хотелось придать обеду живость, веселость, создать вокруг атмосферу праздника на французский манер!

Подали huchpot, национальное блюдо — плавающие в соусе куски мяса. Напустив на себя загадочный вид, Пейпекамп проронил:

— Скажете, если понравится.

Увы, Мегрэ был не в настроении. Он чувствовал во всем какую-то таинственность, но еще не мог объяснить себе ее причины. У него складывалось впечатление, что между Жаном Дюкло и инспектором существует сговор: всякий раз, наполняя бокал Мегрэ, полицейский посматривал на профессора.

Около сковороды стояла нераспечатанная бутылка бургундского.

— Я думал, вы пьете больше вина.

— Когда как.

Дюкло был явно не в своей тарелке. Он старался не вмешиваться в разговор и пил минеральную воду, сославшись на режим.

Пейпекамп уже рассказал о красоте порта, о важности перевозок по Эмсу, о Гронингенском университете, куда приезжают с лекциями крупнейшие ученые мира, и здесь его терпение кончилось.

— А вы знаете, есть новости.

— Серьезно?

— Ваше здоровье! За французскую полицию! Да, теперь тайна почти раскрыта.

Мегрэ смотрел на него своими сине-зелеными глазами без малейших эмоций, даже без тени любопытства.

— Сегодня утром, около десяти часов, мне сообщили, что меня ждет посетитель — угадайте кто?

— Баренс. Продолжайте.

Пейпекамп не скрывал разочарования: новость произвела на комиссара эффект еще меньший, чем роскошно сервированный стол.

— Откуда вы знаете? Вам сказали, да?

— Вовсе нет. Чего он хотел?

— Вы его знаете. Он очень робок, очень… по-французски… да, замкнутый. Он даже не осмеливался смотреть на меня и, казалось, вот-вот заплачет. Баренс признался, что в ночь преступления, выйдя от Попингов, не сразу возвратился в училище.

Последовала серия многозначительных взглядов.

— Вам ясно? Он любит Бетье! Он ревновал, когда девушка танцевала с Попингой, злился, потому что она пила коньяк Он видел, как они вышли вместе, наблюдал за ними издалека, преследовал своего преподавателя.

Дорого бы отдал инспектор за малейшее проявление восхищения, удивления, тревоги на лице Мегрэ, но тот оставался бесстрастен.

— Ваше здоровье, господин комиссар! Баренс не сознался сразу, потому что испугался. И вот она, правда: сразу после выстрела он увидел мужчину, который бежал к штабелю леса и спрятался там.

— Он вам его подробно описал, не так ли?

— Да.

Пейпекамп был в полной растерянности. Он потерял всякую надежду поразить коллегу. Его рассказ не вызвал ожидаемых восторгов.

— Матрос. С иностранного судна. Высокий, тощий, обритый наголо.

— И конечно, на следующее утро судно покинуло порт.

— Ушло три судна. Дело ясное. Искать надо не в Делфзейле. Убил иностранец. Очевидно, матрос, который знал Попингу раньше, когда тот плавал. Матрос, которого он в свое время, будучи офицером или капитаном, вероятно, наказал.

Жан Дюкло никак не реагировал на происходящее. Пейпекамп сделал знак г-же Ван Хасселт, сидевшей за кассой в парадном платье, принести еще одну бутылку вина.

Обед завершался фирменным из трех сортов крема тортом, украшенным шоколадной надписью — Делфзейл.

Инспектор скромно опустил глаза.

— Не разрежете ли?

— Вы оставили Корнелиуса на свободе?

Пейпекамп подскочил как от удара и посмотрел на Мегрэ, задаваясь вопросом: в своем ли тот уме.

— Но…

— Если не возражаете, мы можем допросить его вместе, сегодня же.

— Нет ничего проще! Я сейчас позвоню в училище.

— Если так, распорядитесь, чтобы доставили и Остинга, мы допросим его после.

— Из-за фуражки? Теперь все объясняется, правда?

Матрос, проходя, увидел на палубе фуражку, взял ее и…

— Разумеется.

Пейпекамп чуть не плакал. Едва заметная, но обидная ирония Мегрэ сбила его с толку до такой степени, что, входя в телефонную кабину, он натолкнулся на дверь.

Комиссар остался с Жаном Дюкло, низко склонившимся над тарелкой.

— Вы не посоветовали ему, в качестве соучастника, сунуть мне незаметно несколько флоринов?

Мегрэ говорил мягко, без язвительности. Дюкло поднял голову, открыл было рот, чтобы возразить.

— Тихо! У нас нет времени для споров. Это же вы рекомендовали ему устроить шикарный обед с вином. Вы сказали ему, что именно так во Франции ломают сопротивление чиновников… Тихо, кому сказал?.. И я растаю.

— Клянусь…

Мегрэ раскурил трубку, повернулся к Пейпекампу. Тот возвратился из телефонной кабины и, подойдя к столу, сконфуженно пробормотал:

— Позвольте предложить вам рюмочку коньяка. Здесь он неплохой.

— Позвольте это сделать мне. Только не сочтите за труд попросить хозяйку принести нам бутылочку старого доброго коньяка и дегустационные рюмки.

Однако г-жа Ван Хасселт принесла обыкновенные маленькие рюмочки. Комиссар встал, подошел к полке, взял другие и наполнил их до краев.

— За голландскую полицию! — провозгласил он.

Пейпекамп не осмелился протестовать. Коньяк был настолько крепкий, что у него выступили слезы на глазах. Но кровожадный комиссар, улыбаясь, без всякого перерыва поднял рюмку:

— За нашу полицию! Когда Баренс будет у вас?

— Через полчаса. Сигару?

— Спасибо, предпочитаю трубку.

Мегрэ снова наполнил рюмки и так властно, что ни Пейпекамп, ни Дюкло не посмели отказаться.

— Прекрасный день, — повторил он несколько раз. — Возможно, я ошибаюсь, но думаю, сегодня вечером убийца несчастного Попинги будет арестован.

— Если, конечно, он не плывет сейчас по волнам Балтийского моря, — возразил Пейпекамп.

— Вы полагаете, он так далеко?

Дюкло поднял бледное лицо.

— Это намек, комиссар? — резко спросил он.

— Какой намек?

— Вы, кажется, утверждаете, что если убийца не далеко, значит, он может быть совсем близко.

— Что за фантазии, профессор!

Обстановка накалилась до предела. И все из-за двух рюмочек коньяка. Пейпекамп был красен как рак, глаза его блестели. У Дюкло, напротив, опьянение проявилось в мертвенной бледности.

— По последней, господа, и пойдем допрашивать беднягу Баренса.

Бутылка стояла на столе. Каждый раз, когда Мегрэ наливал, г-жа Ван Хасселт слюнила кончик карандаша и отмечала в книге выпитое.

Выйдя из гостиницы, они окунулись в тяжелую атмосферу жары и тишины. Судно Остинга стояло на своем месте. Пейпекамп держался более напряженно, чем обычно.

Полицейский участок находился недалеко, метрах в трехстах. Вдоль пустынных улиц тянулись ряды лавочек, чистых и заваленных товарами, как на Всемирной выставке перед открытием.

— Найти матроса просто невозможно, — говорил Пейпекамп. — Но хорошо уже то, что убийца известен, — никого больше не надо подозревать. Я подготовлю донесение, чтобы господина Дюкло, вашего соотечественника, освободили из-под надзора.

Не вполне уверенным шагом он вошел в отделение местной полиции, наталкиваясь на мебель, добрался до кабинета и плюхнулся на стул.

Он не был пьян, но алкоголь лишил его той мягкости, той учтивости, которая характеризует голландцев. Непринужденным жестом инспектор нажал кнопку звонка. Откинувшись на спинку стула, он отдал полицейскому распоряжение ввести Корнелиуса.

Пейпекамп встретил его с преувеличенным радушием, но молодой человек, войдя в кабинет и увидев там Мегрэ, казалось, потерял почву под ногами.

— Комиссар хочет задать вам несколько вопросов, — сказал по-французски Пейпекамп.

Мегрэ не торопился. Дымя трубкой, он ходил взад-вперед.

— Дорогой Баренс, что вам рассказал Бас вчера вечером?

Словно встревоженная птица, тот покрутил по сторонам головой на тоненькой шейке.

— Я… я думаю…

— Ладно, я помогу вам… Ваш отец живет в Индонезии.

И он будет весьма огорчен, если с вами что-нибудь случится — скажем, неприятности, ну, я не знаю что. Так вот, за ложные показания в деле, подобном этому, полагается несколько месяцев тюрьмы.

Корнелиус задыхался. Он боялся пошевелиться, боялся поднять глаза.

— Сознайтесь, что вчера на берегу Амстердипа вас ждал Остинг, что он научил вас, как отвечать полиции. Сознайтесь, что вы никогда не видели высокого тощего человека около дома Попингов.

— Я…

Нет! Корнелиус не мог больше упорствовать и разрыдался. Он сдался.

Мегрэ посмотрел сначала на Жана Дюкло, потом на Пейпекампа тяжелым непроницаемым взглядом; из-за этого взгляда, неподвижного и казавшегося пустым, некоторые принимали его за слабоумного.

— Вы считаете… — заикнулся инспектор.

— Судите сами.

Молодой человек, совсем худенький в офицерской форме, высморкался, сжал зубы, сдерживая рыдания, и наконец пробормотал:

— Я ничего не сделал…

Пока он успокаивался, все молча на него смотрели.

— Хватит, — отрубил Мегрэ. — Я не сказал, что вы что-то сделали.. Остинг уговорил вас, и теперь вы утверждаете, что видели иностранца недалеко от дома, и он же намекнул, что это единственное средство кого-то спасти. Кого?

— Клянусь памятью матери, он не называл имен. Я не знаю… Лучше умереть…

— Черт возьми! В восемнадцать лет всегда хочется умереть. У вас больше нет вопросов, господин Пейпекамп?

Тот пожал плечами, показывая, что ничего не понимает.

— Можете идти, приятель.

— Бетье здесь ни при чем, вы знаете.

— Вполне возможно. Вам пора присоединиться к товарищам по училищу.

И он подтолкнул его к дверям, ворча:

— Где другой? Остинг пришел? Жаль, что он не понимает по-французски.

Прозвенел звонок, и полицейский ввел Баса, который держал в руке новую фуражку и потухшую трубку.

Бас бросил на Мегрэ один-единственный, но полный упрека взгляд. Потом он подошел к столу инспектора, поздоровался с ним.

— Спросите его, где он был в то время, когда убили Попишу?

Инспектор перевел. Остинг разразился длинной речью.

Ничего не понимая, Мегрэ оборвал его на полуслове:

— Стоп! Остановите его! Короче, в двух словах.

Пейпекамп перевел. Снова укоризненный взгляд и быстрый ответ:

— Он был на борту своего судна.

— Неправда!

Мегрэ все время ходил, заложив руки за спину.

— Что он скажет на это?

— Пусть поклянется!

— Хорошо. В таком случае, кто украл у него фуражку?

Пейпекамп был удивительно послушен. Справедливости ради следует признать: Мегрэ производил сильное впечатление.

— И что же?

— Он был в каюте. Занимался бухгалтерией. Видел в иллюминатор чьи-то ноги на палубе, матросские брюки.

— Он преследовал мужчину?

Остинг помолчал, прикрыв глаза, пощелкал пальцами и наконец быстро заговорил.

— Что он сказал?

— Что говорит правду. Он хорошо понимает, как важно установить его невиновность. Когда он поднялся на палубу, матрос уже уходил. Он пошел за ним следом, на расстоянии. Они шли по Амстердипу почти до самого дома Попингов. Там матрос спрятался. Заинтригованный Остинг тоже спрятался и стал ждать.

— Он слышал выстрел два часа спустя?

— Да, но ему не удалось поймать убегавшего мужчину.

— Он видел, как этот человек вошел в дом?

— По крайней мере, в сад. Он предполагает, что тот поднялся на второй этаж по водосточной трубе.

Мегрэ улыбался странной блаженной улыбкой человека с хорошим пищеварением.

— Он узнал бы мужчину?

Перевод. Бас пожал плечами.

— Он не уверен.

— Он видел Баренса, следившего за Бетье и преподавателем?

— Да.

— Но из боязни, что его обвинят, а с другой стороны, из желания вывести полицию на правильный след, он поручил Корнелиусу говорить за него.

— Именно это он и утверждает. Ему нельзя верить, согласны? Он виновен.

Жан Дюкло проявлял признаки нетерпения. Остинг же был спокоен как человек, готовый ко всему. Он что-то сказал, и инспектор сразу перевел.

— Он говорит, хотите верьте, хотите нет, но Попинга был его другом и благодетелем.

— Что вы собираетесь с ним делать?

— Отдать в руки правосудия. Он сознался, что был там.

Под воздействием коньяка голос Пейпекампа звучал громче обычного, жесты были резкими и решения носили соответствующий характер. Он хотел проявить категоричность перед иностранным коллегой, пытаясь спасти как свою личную репутацию, так и репутацию своей страны.

Приняв серьезный вид, он снова нажал кнопку.

Тотчас вошел полицейский. Постукивая по столу разрезным ножом, Пейпекамп приказал:

— Уведите этого человека — он задержан. Я вызову его позже.

Сказано было по-голландски, но достаточно красноречивый тон позволял понять смысл.

Инспектор встал.

— Я закончу расследование дела и не забуду подчеркнуть вашу роль. Разумеется, ваш соотечественник свободен.

Он и не догадывался, что Мегрэ, наблюдая за его жестикуляцией, за его горящими глазами, думал: «Через несколько часов, старина, когда успокоишься, ты горько пожалеешь о содеянном!..»

Пейпекамп открыл дверь, но комиссар не уходил.

— Хотел бы просить вас еще об одной, последней любезности, — произнес он с необычной вежливостью.

— Слушаю вас, дорогой коллега.

— Сейчас нет и четырех часов. Сегодня мы могли бы воспроизвести события того трагического вечера со всеми действующими лицами, в той или иной степени причастными к делу. Не запишете ли фамилии? Госпожа Попинга, Ани, господин Дюкло, Баренс, Винанды, Бетье, Остинг и наконец господин Ливенс, отец Бетье.

— Вы хотите…

— Восстановить события с того самого момента, когда в зале гостиницы «Ван Хасселт» закончилась лекция.

Наступила тишина. Пейпекамп размышлял.

— Я позвоню в Гронинген, — ответил он, — посоветуюсь с начальством.

И наблюдая за реакцией присутствующих, он, не вполне уверенный в уместности своей шутки, добавил:

— Кое-кого, например, не хватает. Конрад Попинга не может…

— Его роль исполню я, — поставил точку Мегрэ.

И, сопровождаемый Жаном Дюкло, ушел, бросив напоследок:

— Спасибо за великолепный обед.

Глава 8

Мегрэ и девушки

Направляясь из полицейского участка в гостиницу «Ван Хасселт», комиссар пошел не через город, а в обход по набережной. Его сопровождал Жан Дюкло, чья походка, осанка и лицо выдавали плохое настроение.

— Вы ведете себя отвратительно, — наконец процедил он сквозь зубы, посматривая на работающий кран, крюк которого едва их не задел.

— Это почему?

Дюкло пожал плечами, помолчал.

— Вы не понимаете или не хотите понять. Вы такой же, как все французы.

— Мне казалось, мы одной национальности.

— Только я много путешествовал, и у меня универсальная культура. Я могу приспособиться к любой стране, где живу. А вы, приехав сюда, идете напролом, не думая об обстоятельствах.

— Не думая, например, желают или нет найти виновного.

Дюкло оживился.

— А зачем? Здесь не преступление с целью ограбления, и совершивший его не является ни профессиональным убийцей, ни вором. Это не тот, кого надо обязательно упрятать за решетку, чтобы оградить общество.

— Что же вы предлагаете?

По привычке Мегрэ курил трубку, держа руки за спиной.

— Посмотрите, — понизил голос Дюкло, показывая вокруг: опрятный городок, где царил идеальный порядок, как в шкафу у хорошей хозяйки, крошечный порт со своей напряженной жизнью, спокойные люди в желтых деревянных башмаках. — Все работают, — продолжал он. — Все по-своему счастливы. И главное, сдерживают инстинкты, потому что таковы правила, такова необходимость, когда живешь в обществе. Пейпекамп подтвердит вам, что кражи здесь редкость, а кто украдет хотя бы два фунта хлеба, рискует по меньшей мере несколькими неделями тюрьмы. Где вы видели беспорядок? Где бродяги? Где попрошайки? Везде организованность, чистота.

— А я только что сдвинул с места фарфоровую безделушку!

— Подождите! Дома слева, возле Амстердипа, это дома именитых людей, людей богатых, обладающих определенной властью. Их знают все. Мэр, пасторы, преподаватели, чиновники — те, кто заботится, чтобы в городе было спокойно, чтобы каждый был на своем месте, не мешал соседям. Эти люди, я вам уже говорил об этом, не признают за собой даже права посещать кафе из опасения показать дурной пример. Однако преступление совершено. И перед вами семейная драма.

Мегрэ слушал, глядя на пароходы, которые из-за прилива разноцветными стенами возвышались над набережной.

— Я не знаю позиции инспектора Пейпекампа, чья репутация весьма высока, но думаю, лучший выход для всех — объявить сегодня вечером, что убийца Попинги — матрос с иностранного судна и что поиски будут продолжены. Для всех! Для госпожи Попинга, ее семьи, ее отца, он, кстати, известный интеллектуал. Для Бетье и господина Ливенса. Но главное, для примера! Для обитателей всех маленьких домиков городка, которые смотрят, что происходит в больших домах на Амстердипе и готовы делать то же самое. Вам нужна истина ради истины, нужно ради мелкого тщеславия распутать трудное дело…