Комиссар Мегрэ - Небывалый господин Оуэн

— Кто?

— Да медсестра же, черт побери!

— Ее отпустили… За ней, конечно, ведется наблюдение, и ей запретили выезжать из Канн… Сейчас она, наверное, в отеле…

— И вы мне этого не сказали, идиот?

— Я не знал, что…

— Она в тех же апартаментах?

— В ожидании…

Мегрэ, повернувшись спиной к дамбе, решительно зашагал по площади Круазет. Время от времени в темных углах виднелись застывшие в неподвижности парочки.

— Инспектор дежурит у нее под дверью?

— Не совсем… Он находится на ее этаже и наблюдает за ней… В холле дежурит еще один…

В этот момент Мегрэ лучше было не перечить, у него мелькнула одна мысль, и он хотел ее проверить.

— А скажите, Луи…

Мегрэ улыбнулся, произнеся в который раз эти слова.

— …что обычно пил господин Оуэн?

— Вот на этот вопрос я могу ответить квалифицированно… От себя мне было хорошо видно, как он сидел весь день на террасе, и ничего, кроме бутылок минеральной воды, перед ним не было…

— А мадемуазель Жермена?

— Не знаю. Она ведь не выходила на террасу. Завтра я спрошу у официанта и дежурного по этажу.

Но нужен же был кто-то, кто пил виски, пустую бутылку из-под которого нашли в номере!

— А сегодня вы не могли бы об этом разузнать?

— Спрошу у ночного бармена.

Что они и сделали. Холл был пуст. Полицейский, которого Мегрэ сделал вид, что не заметил, читал газету на пунцовой бархатной банкетке. Ночной портье кивнул своему сменщику и протянул Мегрэ ключ от номера.

— Позови Батиста.

Тот сказал несколько слов по телефону.

— Да… Поднимись на минутку…

Часть холла была не освещена, и именно там Мегрэ принялся расспрашивать бармена.

— Номера четыреста двенадцать и четыреста тринадцать? Погодите! Нет!.. В них никогда не заказывали спиртных напитков… Или, минутку… Сейчас схожу за своим блокнотом…

Вернувшись, он подтвердил:

— Я ни разу не относил виски ни в четыреста двенадцатый, ни в четыреста тринадцатый… Я просмотрел карточки, днем виски тоже не заказывали… Ничего, кроме минеральной воды…

Господин Луи все боялся, что Мегрэ падет духом. Ему казалось, что поступающая информация только усложняет задачу. Он украдкой посматривал на комиссара.

— Вас проводить к ней в номер?

— Сам зайду…

— Вас подождать?

— Не надо. Увидимся завтра… Постарайтесь не упустить ничего, что станет известно полиции…

Сперва он зашел к себе, причесался и даже отряхнул пыль площади Круазет с туфель.

Первой его мыслью было постучать к ней в дверь, ее номер находился этажом ниже. Но, спускаясь по лестнице, решил не привлекать внимания инспектора из опергруппы.

Он вернулся, закрыл окно, чтобы вид переливающегося лунным светом моря не мешал думать. На столе стоял телефонный аппарат. Снял трубку и услышал голос телефониста, который ответил:

— Слушаю вас…

— Соедините, пожалуйста, с четыреста тринадцатым номером.

Он невольно заволновался. Представил себе, как служащий вставляет штекер в ячейку и произносит: «Алло, четыреста тринадцатый? Ответьте…»

Все было, видимо, сложнее. Потому что ему пришлось подождать, слышались какие-то щелчки, звонки, пока удивленный голос спросил:

— Алло, кто говорит?

Мегрэ, казалось, видел лежащую в постели молодую женщину, возможно напуганную, которая не успела даже зажечь свет.

— Да! — сказал он. — Это мадемуазель Жермена Девон? Добрый вечер.

— Добрый вечер, месье…

Голос ее звучал неуверенно. Она наверняка спрашивала себя, что ему нужно.

— Человек, с которым вы говорите, случайно нашел бутылку виски, которая стояла в номере господина Оуэна…

Молчание.

— Алло, вы слушаете?

На другом конце провода длилось молчание, потом послышался щелчок, должно быть, девушка нащупала выключатель.

— Я знаю, что вы меня слышите. И вам вряд ли станет лучше, если я повешу трубку!..

— Почему?

Он торжествовал! Это «почему» было исполнено тревоги. Сопротивление еще не было сломлено, но ослабело.

— Быть может, я собираюсь вернуть вам эту бутылку…

Или лучше вы сами зайдете ко мне и заберете ее…

— А вы живете в отеле?

— Прямо над вами…

— Чего вы от меня хотите?

— Вернуть бутылку.

— Зачем?

— А вы не понимаете?

Снова молчание. Нервы Мегрэ были так напряжены, что он перекусил мундштук трубки, зажатый в зубах.

— Поднимайтесь в пятьсот семнадцатый… В самом конце коридора… Угловой номер… Стучать не надо, дверь останется приоткрытой…

Зачем-то она спросила:

— Что нужно принести?

— Я вижу, вы поняли… Вы не хуже меня знаете, чего это стоит, не так ли?.. Так что предпочтительнее было бы не привлекать внимания полицейского, который дежурит на вашем этаже…

Мегрэ еще несколько секунд послушал, повесил трубку, некоторое время постоял, держа руку на аппарате, снова снял трубку. Он боялся не успеть сделать все, что ему предстоит.

— Алло, — тихо произнес он, — дежурный?.. Господин Луи все еще у себя?.. Он ушел?.. Да, это пятьсот семнадцатый… Он вас предупредил? Хорошо… Вот что вам надо сделать… Через минуту из номера четыреста тринадцать, возможно, будут звонить… Вы можете соединить так, чтобы было слышно и мне? Как вы сказали?.. Да.

Если это невозможно, я сам к вам спущусь, но лучше бы… Что?.. Да… Да… Я жду…

Телефонист попросил его отсоединиться, так как раздался звонок. Он тут же перезвонил.

— Алло, пятьсот семнадцатый?.. Вы были правы… четыреста тринадцатый попросил соединить с Женевой.

— Точно с Женевой?

— Да, с отелем «Берг», мне знаком номер телефона…

Сейчас подсоединю вас. Минут десять придется подождать…

Как раз он успеет набить трубку и прибрать перед приходом мадемуазель Жермены разбросанные по комнате вещи, так как Мегрэ так и не научился соблюдать порядок.

3

Десять последовавших минут Мегрэ мечтал как следует отхлестать по щекам Мегрэ, каким тот был в десять, двенадцать, пятнадцать лет, когда в школе он неизменно получал высшие награды лишь по трем предметам: сочинение на родном языке, декламация и гимнастика.

Где-то вдалеке женский голос повторял:

— Алло! На проводе отель «Берг», Женева…

Потом автоматически голос переводил эти слова на английский и немецкий.

— Алло!.. Кого вы спрашиваете?

— Господина Смита, пожалуйста, — произнес голос совсем рядом, наверное голос мадемуазель Жермены Девон.

Мегрэ подозревал, что телефонист, чье любопытство вызвал сам, тоже слушает.

С невероятной быстротой мужской голос ответил:

— Хэлло!..

Потом вновь Жермена Девон сказала по-английски примерно следующее:

— Это мистер Смит у аппарата?

Потом опять по-английски, потом оживленный, особенно из Франции, разговор на иностранном языке, но уже не английском, а скорее, польском или русском.

Мегрэ только и мог что с горечью разглядывать ковер.

Голос медсестры был взолнованный, настойчивый, у мужчины же сначала удивленный, потом злобный.

Она явно поведала ему длинную историю, он несколько раз прерывал ее, чтобы что-то уточнить. Потом она, наверное, спросила, что ей теперь делать, а он сердился, упрекал ее в чем-то, что оставалось совершенно неизвестным отставному комиссару.

Мегрэ, посмотрев на стол, вдруг обнаружил, что самого важного на нем нет, и немедленно, не выпуская трубки из рук, вызвал ночного дежурного.

— Быстро принесите бутылку виски, — сказал он.

— Полную? Сколько стаканов?

— Полную или пустую! Стаканов не надо…

Что же она говорила теперь, глухим, почти умоляющим голосом? Будь он немного способней к языкам, он бы все понял!

Был ли абонент из Женевы взбешен? Некоторые фразы на иностранном языке создают ложное впечатление у тех, кто не понимает их смысла, и Мегрэ сомневался. По ритму реплик он бы перевел так: «Тем хуже для тебя… Действуй по плану!.. Отвяжись от меня!..»

С тем же успехом произнесенные слова могли иметь совершенно обратное значение.

— Простите… — произнес кто-то.

Это был дежурный, который пришел уточнить:

— Какое виски желаете?

— В квадратной коричневой бутылке, лучше пустой…

— Что?

— Да быстрее, черт полосатый! Не видите, что вы сейчас все испортите?

Ему было жарко. Он злился. Если бы господин Луи остался с ним, он бы хоть перевел телефонный разговор.

— Алло! Женева… — прошептал наконец голос на французском. — Разговор закончен?

— Закончен! — ответили в Женеве.

— Алло, «Эксельсиор»?.. Закончили?.. Разговор длился три минуты.

И посыльный явился наконец, с возмущенным видом и пустой бутылкой на серебряном подносе. Только Мегрэ выставил его за дверь, как на лестнице послышались шаги. Он приоткрыл дверь, отвернулся к окну, сложив руки за спиной, и, услышав быстрые легкие шаги по ковру, проворчал:

— Входите.

Жермена Девон, подозрительно оглядываясь, вошла, а он, все так же стоя к ней спиной, приказал:

— Извольте закрыть дверь…

Раз уж не смог выучить ни одного иностранного языка, приходилось по возможности заполнить как-то этот пробел, — вот он и стоял лицом к окну. Когда он наконец обернулся, лицо у него было самое неприветливое и он мрачно бросил:

— Сколько он велел вам дать?

— Кто «он»?

— Женевец… Так сколько?

У него появилось новое доказательство субъективности оценки женской красоты. Господин Луи сказал:

«Красивая блондинка…»

И так как он добавил, что не худая, Мегрэ представил себе этакую пышечку. Мадемуазель Жермена, может, и была красива, но совсем не симпатична. Черты лица у нее были правильные, но жесткие, и весьма отчетливые формы не давали и намека на женственность.

— Итак, сколько?

— Сколько вы хотите?

Бутылка стояла на столе, между ними, и как только он ее лишится, козырей у него не останется.

— Это стоит дорого, — пробормотал он, пытаясь изобразить вкрадчивые интонации шантажиста…

— Но это зависит…

— От чего?

— От бутылки… Разрешите взглянуть?

— Минутку… Сколько?

Она была умнее, чем он предположил сначала, так как во взгляде ее определенно мелькнуло подозрение.

— Хочу вначале посмотреть на нее…

— А я хочу знать сколько…

— Тогда… — произнесла она, повернувшись к двери, словно собиралась уйти.

— Как хотите!

— Ну и что вы сделаете? — спросила она, обернувшись.

— Позову инспектора полиции с вашего этажа. И покажу ему бутылку. Скажу, что обнаружил ее в номере Оуэна…

— Она была опечатана…

— Я подумал об этом… Признаюсь, что сорвал печати… Посоветую сделать анализ содержимого, вернее, того, что было ее содержимым…

— А что в ней было?

— Сколько? — повторил он.

— А если это не та бутылка?

— Что ж! Или покупаете, или нет…

— Сколько вы хотите?

— Очень дорого… Не забывайте, что на карту поставлена свобода одного или двух человек и, безусловно, чья-то жизнь…

Уже произнося это, он покраснел до ушей, — он только что осознал, что допустил непростительную ошибку.

Он не мог понять содержания беседы с Женевой, но ведь телефонист, который тоже слушал — и уж конечно был полиглотом, — мог понять. Что ему стоило до прихода Жермены позвонить ему…

Пусть! Слишком поздно! Партия в покер уже началась, и нужно блефовать до конца.

— Кто вы такой? — сквозь зубы спросила она, со злостью глядя на Мегрэ.

— Предположим, я — никто…

— Из полиции?

— Нет, мадемуазель…

— Коллега?

— Возможно…

— Ведь вы француз?

— Вы тоже, кажется…

— По отцу… Моя мать была русской…

— Знаю…

— Откуда?

— Потому что слышал ваш разговор с Женевой…

Безотчетно он восхищался ею, редко он встречал столь хладнокровного противника. Она ни на мгновение не отводила от него глаз, и, пожалуй, никогда не подвергался он такому серьезному и подробному изучению. На лице ее было написано: «В любом случае, вы — не мелкота…»

Она незаметно приближалась к столу, от которого Мегрэ как бы случайно отходил. Когда она оказалась не далее как в метре от него, быстрым движением схватила бутылку, понюхала, ноздри ее так раздулись от бешенства, что Мегрэ и гроша ломаного не дал бы за свою жизнь, окажись у нее в руках револьвер.

(Она произнесла несколько слов по-русски, которые комиссар понять не мог, но выражавшие крайнюю степень презрения.)

— Это же не та бутылка? — насмешливо осведомился он, вставая между ней и дверью.

В ответ она бросила на него ледяной, убийственный взгляд.

— Прошу прощения… Наверное, я ошибся. Должно быть, бармену я вернул бутылку, о которой мы говорили, а эта осталась у меня… Могу позвонить, чтобы убедить вас в этом…

— Что за комедию вы тут разыгрываете? Кто вы? Что вы от меня хотите? Признайтесь, что не денег…

— Вы угадали.

— Тогда позвольте пройти…

— Не сейчас!

— Что вы знаете?

— Пока ничего определенного… Но я убежден, что сообща мы восстановим истину… От чего умер ваш прежний хозяин?

— Не собираюсь вам отвечать…

— Как хотите. В таком случае попрошу инспектора подняться, и продолжим разговор в его присутствии…

— Какое право?..

— Не ваше дело.

Ее начал пугать этот человек, который понемногу завоевывал преимущество, не отпуская ни на шаг.

— Вы — не шантажист, — с сожалением констатировала она.

— Вы правы. Я задал вам вопрос: чем был болен господин Стилберг, что заставило его нанять сиделку?

Он спрашивал себя, ответит она сейчас или нет. Он уравнивал ставку против двойной, не спуская с нее глаз.

— Он был морфинист, — прошептала она после некоторого колебания.

— Так я и думал. И конечно, хотел вылечиться, для этого и нанял сиделку?

— Ему не удалось…

— Точно: он умер. Но целый год или даже больше у вас была возможность наблюдать за поведением морфиниста. У вас тогда уже был любовник?

— Только к концу…

— Чем он занимался? Студент, не так ли?..

— Откуда вы знаете?

— Не важно… Он был студент. Возможно, химик… Слабый здоровьем… Однажды, когда он заболел, ему пришлось прибегнуть к инъекции морфина, — так чаще всего люди привыкают к наркотикам…

Долгие годы ему не приходилось вести допрос такого рода, войну нервов, в каком-то смысле допрос, на котором нужно было все выведать, не показывая, что сам-то ничего не знаешь и улик никаких нет. Ему было жарко.

Он и не заметил, жуя мундштук, что трубка потухла. Он шагал взад-вперед по комнате, с сожалением вспоминая набережную Орфевр, где по крайней мере можно чуть-чуть отвлечься, поговорив с сотрудником.

Чтобы подстегнуть себя, он представлял себе, как инспектор на нижнем этаже при исполнении служебных обязанностей мирно дремлет на мягкой банкетке!

— Вы стали его любовницей… Состояния у вас не было.

У него тоже… Возможно, дополнительная нагрузка, которой всегда являются наркотики, помешала ему защитить дипломную работу?

— Но…

Достаточно было на нее взглянуть, чтобы убедиться, что все сказанное отставным комиссаром было чистой правдой.

— Кто же вы?

— Не важно! Чтобы доставать морфин, вашему любовнику пришлось связаться с определенными кругами Парижа, и вы вращались в них наравне с ним… Не откажите в любезности прервать меня, если я ошибусь…

И он продолжал одним усилием воли вести свое расследование.

— К чему вы ведете?

— Вы познакомились с человеком, которого до получения новых сведений будем называть господин Сафт, хотя это не настоящее его имя… Поляком или русским…

Русским до войны и поляком после войны, возможно.

Если вам не нравится имя Сафт, мы можем называть его Смит и позвонить ему в отель «Берг»…

Именно в это мгновение Жермена молча опустилась на стул. Такое естественное движение, но какое выразительное! Более значимое, чем длинные тирады. Верно, почувствовала слабость в ногах. Она посмотрела вокруг, может быть желая чего-нибудь выпить, но еще не пришло время бросать ей спасательный круг.

— Что он сказал вам, ваш господин Сафт или Смит, когда вы звонили ему? Да разве это ваша ошибка, мадемуазель Жермена! Он — профессионал, жулик мирового класса, с некоторым размахом. Не возражайте! Будь он здесь, наверняка посоветовал бы вам играть получше. Не так ли? Признаюсь, мне неизвестна пока его специализация. Чеки, векселя или фальшивые накладные, может, поддельные паспорта? Впрочем, это не имеет ровно никакого значения!

— Вы блефуете! — рискнула она, на мгновение обретя прежнее хладнокровие.

— А вы? Допустим, мы оба блефуем… У меня, по крайней мере, то преимущество, что вы не знаете, что мне известно и даже кто я…

— Частный детектив!

— Не горячитесь!.. Не совсем… Господин Сафт посоветовал вам обратиться к знакомым вашего любовника, так? Кстати, как мы решим его назвать?

— Ну, допустим, Жан…

Тут сосед Мегрэ, которому мешали спать, постучал в стенку.

— Жан, так Жан… Так вот Жан, юноша болезненный, к тому же морфинист, становится фактически главарем банды, причем отлично организованной. Единственный дилетант среди крутых профессионалов! А ему самому и нужно-то всего укол в день да спокойная и беззаботная жизнь… Вот тут вы и решили, что вы самая умная, умнее своих сообщников. Непростительная ошибка…

— Почему ошибка? — не удержалась она.

— Вам надоело встречаться с Жаном в меблированных комнатах на Монмартре или в Латинском квартале… Надоело снимать дешевые номера в случайных гостиницах… Вы сочли разумным изменить внешность Жана, его имидж… Вы служили сиделкой у шведа… И решаете, что из Жана получится вполне достоверный швед зрелого возраста, если поселить его в дорогой отель, в каких привык жить Стилберг, одеть его во все серое и усадить в кресло на террасе…

Жермена слушала, отвернувшись, и Мегрэ продолжал:

— Люди, лишенные воображения, всегда старательно копируют однажды виденные образцы… Вы сфабриковали вашего господина Оуэна по образцу и подобию Стилберга… И Жан Оуэн чувствовал себя относительно спокойно, большую часть дня греясь на солнышке, получая свой укол в день и не манкируя, я уверен, своей работой…

— Какой работой? Признайтесь, что об этом вы ничего не знаете…

— Пожалуй, да, ничего или почти ничего не знал, затевая этот разговор. Успокойтесь! И не смотрите с таким вожделением на дверь. Вы и спуститься не успеете, как я предупрежу портье…

Мне не давали покоя три вопроса, три детали, они противоречат всему остальному: серые перчатки, вырезанное алмазом стекло и бутылка из-под виски. Эти три вещи выглядят как грубые ошибки, вставленные школьником в произведение мастера… Допустим, Сафт — упомянутый мастер, а вы — школьник… Заметьте, что учеников всегда тянет подправить работу учителя…

Мегрэ отдал бы все сейчас за хорошую кружку пива или за стаканчик виски, вон хоть из этой стоящей перед ним пустой бутылки, но прерывать монолог было нельзя.

Мегрэ удовольствовался тем, что раскурил трубку, неминуемо обреченную вновь погаснуть.

— Перчатки — чистой воды ребячество. Ошибка номер один. Перчатки носят не снимая целыми днями, даже за едой, только чтобы скрыть обезображенные руки, и они сразу вызывают мысль об ожогах кислотой… О бутылке я задумался только сегодня вечером. Я вдруг вспомнил, что ни морфинисты, ни кокаинисты не бывают алкоголиками, и пустая бутылка от виски сразу насторожила меня… Я справился, не пьете ли вы. Мне ответили, что нет, не пьете. Я удостоверился, что бутылка не из бара отеля…

— Где она сейчас? — спросила молодая женщина. Она сильно побледнела, но не теряла надежды и слушала Мегрэ весьма критически.

— Должно быть, на месте, в номере, ведь никто не удосужился понюхать горлышко… Что касается вырезанного стекла… Убежден, мадемуазель, что ваш приятель Сафт, или Смит, далек от того, чтобы гордиться вами… Держу пари, вы решили добавить еще один штрих, так сказать завершающий… Один мой знакомый, художник, рассказывал, что очень часто боролся с искушением добавить к уже готовой картине еще один, последний мазок, который, как правило, сводит всю работу на нет. Вот, подумайте над этим…

Он взял стул, уселся на него верхом и безотчетно принял тот добродушный вид, какой бывал у него во время беседы с коллегами.

— Представляете себе, что вы или некий господин Оуэн предлагает незнакомцу, который проник к нему через окно, укольчик морфина, а в завершение праздника приглашает его принять ванну у себя в номере?

Если бы еще не стекло!.. Может, все эти неправдоподобные детали не так бросались бы в глаза… Но вы слишком настырно заставляли поверить, что убитый явился с улицы… Так же, как и письмо, якобы переданное вам из рук в руки для отправки в Ниццу…

Его как громом поразило внезапно произнесенное ею в самый неожиданный момент:

— Сколько?

— Да нет, малыш! Это играло, когда нужно было разговорить тебя. Не понятно?

— Двадцать тысяч…

— Ливров?

— Двадцать тысяч франков… Сорок… Пятьдесят?

Он пожал плечами и выбил трубку на ковер впервые со дня приезда в «Эксельсиор».

— Да что вы? Нет! Нет! Что мне с ними делать… Послушайте, вы мне только скажите, соответствует ли моя история истине или нет… Больной, заколотый морфием Жан, или как его там, стал вашим любовником… Вы знакомитесь с господином Сафтом, он объясняет вам, какую выгоду сулит вам этот студент… Тогда, вместо того чтобы сделать все как положено, а именно: запереть вашего Жана в какой-нибудь незаметной квартирке в Париже, вы придумываете этого господина Оуэна, снабжаете его фальшивыми шведскими документами, париком, серым костюмом, загримировываете его и, чтобы скрыть изъеденные кислотой руки, напяливаете на него эти кошмарные перчатки.

Все это, видите ли, отдает самодеятельностью… И я уверен, что Сафт не раз говорил об этом.

Но вы оказываете ему услуги, то есть исполняет это Жан Оуэн, который смывает надписи на его чеках или векселях и к тому же искусно подделывает подписи…

Я готов поставить сто против одного, что вы стали любовницей этого Сафта и что Жан узнал об этом. Держу пари, что он угрожал донести на вас в полицию, если вы не прекратите его обманывать.

Тогда вы решили его устранить… Хитрюга Сафт уехал первым, предоставив действовать вам. Сошел в Лионе из лондонского самолета и отправился в Женеву…

Вы занялись декорациями… Вы решили, что чем таинственнее будет выглядеть преступление, тем труднее его будет раскрыть.

Прежде всего, убить своего любовника не в гриме Оуэна, а в его собственном обличий…

Придуманная вами ванна в шесть часов утра — следующая ошибка. Кто же в это время принимает ванну? Только тот, кто рано встает или очень поздно ложится.

Тогда как Оуэн поднимался поздно и ложился рано.

«Чем он занимался у себя в номере до шести утра?» — спросил я себя.

Со стороны могло показаться, что она смирилась. Она сидела не двигаясь, уставившись не мигая в глаза Мегрэ.

— …Потому что насильно раздеть кого-либо и отнести в ванну — не просто…

Всю ночь Оуэн, как обычно, работал. Быть может, я здорово ошибаюсь, но, похоже, чтобы облегчить себе задачу, вы значительно увеличили ему дозу морфина… Когда он уже лежал в ванне, вам не составило труда… Ну, об этом сейчас не надо. Грязная история!

А дальше вы перестарались! Разговор в 9 утра у двери!

Стекло! Письмо в Ниццу! Парик, перчатки, грим, которые вы забрали с собой, стараясь создать впечатление, что преступником был несуществующий господин Оуэн.

Вы проиграли, бедолага! — Он вздрогнул, пораженный своей последней репликой и, главное, тоном, каким она была произнесена. Спустя столько лет он остался таким же, каким был в конторе (так называли они между собой набережную Орфевр).

Слова его прозвучали настолько веско, что ей и в голову не пришло все отрицать. Она прошептала, инстинктивно протягивая ему руки, как делают преступники, пойманные на месте преступления:

— Вы арестуете меня?

— Арестую? Даже не собираюсь…

— Но что тогда?..

— Да ничего!

Казалось, он не меньше ее сбит с толку дурацким финалом этой напряженной беседы.

— Но… — начала было Жермена.

— Что «но»? Не хотите же вы в самом деле, чтобы я арестовал вас, не будучи полицейским?

— В таком случае…

— Нет! И не рассчитывайте скрыться! Один инспектор ожидает вас на четвертом этаже, другой — в холле…

— Можно мне вернуться к себе?

— Зачем?

Смотря ему прямо в глаза, она ответила с рыданием в голосе:

— А вы не догадываетесь?

— Ступайте! — вздохнул он. — Что ж! Пусть все это так и закончится!

Однако это не помешало ему не ложиться, а вскоре он вышел в коридор и услышал какую-то возню. Позже ему сообщили, что молодая женщина сломала печати на смежной двери четыреста двенадцатого номера. Когда туда ворвались, бутылка из-под виски исчезла. На молодую женщину надели наручники. Ночной портье стоял рядом.

— Вот это ты и собиралась сделать? — с отвращением сказал Мегрэ. В ответ она лишь улыбнулась.

Тогда он еще не подозревал, во что обойдется ему эта улыбка. Следствие длилось полгода, и Мегрэ за это время раз двадцать вызывали как свидителя, и он вынужден был сидеть прямо напротив нее, а она отрицала абсолютно все!

Она и в суде продолжала отрицать все. А комиссар обязан был также предстать перед судом, и хитрому защитнику почти удалось сделать из него дурака!

— Некоторые, — произнес он, — вообще не способны окончательно выйти в отставку, игнорируя мнение самых компетентных органов, решивших, что прошло их время…

Ее чуть было не оправдали. В конце концов она отделалась пятью годами.

А Мегрэ в это время в соседнем кабачке в Париже, что у Дворца правосудия, категорически отклонял приглашение господина Луи провести несколько дней в Каннах.

Кстати, тетка Эмили так тогда и не умерла!

1

Сладкое безделье (ит.)