Комиссар Мегрэ - Мегрэ в школе

— В самом деле, зачем? — спросил Мегрэ.

Перемена в школе кончилась. Мимо окна прошли две женщины с сумками в руках, направляясь в кооператив.

— Могу я осмотреть дом Леони Бирар? — спросил Мегрэ.

— Я провожу вас. Ключ у меня.

Ключ также лежал на каминной полке. Лейтенант сунул его в карман, застегнул китель и надел фуражку. Они вышли. В лицо им пахнуло морем. Правда, запах моря был едва уловим, и это огорчило Мегрэ.

Они завернули за угол и перед заведением Луи Помеля комиссар вдруг сказал:

— Не выпить ли нам по стаканчику?

— Вы полагаете?.. — смущенно пробормотал лейтенант.

Пить в бистро или в харчевне было не в его правилах.

Предложение комиссара смутило его, и он не знал, как отказаться.

— Я думаю, только…

— О, всего один глоток белого вина.

Тео сидел в углу за стойкой, вытянув длинные ноги, бутылка вина и стакан стояли поблизости. Напротив него стоял почтальон, вместо левой руки у него был железный крюк. Когда они вошли, оба замолчали.

— Что вам предложить, господа? — спросил Луи, стоявший за стойкой с засученными рукавами.

— По стаканчику белого вина.

Смущенный Даньелу старался держаться с достоинством. Может, поэтому-то помощник полицейского и смотрел на них обоих насмешливо. Высокий, громоздкий, он был, видимо, раньше толстяком, а теперь похудел, и его дряблая кожа покрылась морщинистыми складками, напоминавшими чем-то смятую одежду.

В его взгляде читалась насмешливая самоуверенность крестьянина, к которой добавлялась самоуверенность политикана, привыкшего вносить сумятицу в муниципальные выборы.

— Так что же стало с этим канальей Гастеном? — спросил он будто ни к кому не обращаясь.

И Мегрэ, не зная почему, ответил ему в том же тоне:

— Он ждет, когда кто-то другой займет его место.

Такой ответ шокировал лейтенанта. А почтальон быстро обернулся.

— Вам удалось что-то открыть? — спросил он.

— Вы должны знать эти места лучше, чем кто-либо другой. Ведь вы ежедневно совершаете обход всей округи.

— И какой обход! Прежде было не так: тогда люди не получали за всю свою жизнь ни одного письма. Я вспоминаю, что на некоторые фермы я заходил только раз в год, с календарем. А сейчас не только каждый получает газету, которую надо приносить ему на дом, но есть еще и такие, кто получает пособия или пенсии. Если бы вы знали, сколько на это уходит бумаги… — С удрученным видом он повторил: — Сколько бумаги! Сколько бумаги!.. — Он проговорил это таким тоном, словно сам заполнял все эти бумаги. — Сначала ветераны войны. Это я понимаю. Затем вдовьи пенсии. Потом социальное страхование, пособия многодетным семьям. И пособия… — Он повернулся к полицейскому: — Ты ведь знаешь, небось в деревне не найдется ни одного человека, который за что-нибудь не получал бы пособия от государства. Я уверен, что некоторые и детей рожают лишь для того, чтобы получать пособия…

С запотевшим в руке стаканом Мегрэ весело спросил:

— Вы думаете, что пособия имеют какое-то отношение к смерти Леони Бирар?

— Кто знает!

Это была, конечно, его навязчивая идея. Он тоже получал пособие за свою руку. Его бесило, что и другие их получают. В общем, он завидовал.

Глаза Тео по-прежнему смеялись. Мегрэ потягивал маленькими глотками вино, и это почти совпадало с его представлением о поездке на взморье. Воздух был того же цвета и того же привкуса, что и белое вино. На площади две курицы долбили клювом твердую как камень землю. На кухне Тереза чистила лук и вытирала время от времени глаза уголком передника.

— Пошли?

Даньелу, едва пригубив вино, с чувством облегчения последовал за ним.

— Вам не кажется, что эти крестьяне насмехаются над нами? — озадаченно спросил он, выйдя на улицу.

— Черт возьми!

— Можно подумать, что это вас забавляет.

Мегрэ ничего не ответил. Ему начинало нравиться его пребывание в деревне, и он ничуть не жалел, что уехал с набережной Орфевр. Сегодня утром он даже не позвонил по телефону жене, как обещал. Он еще не видел здесь почтового отделения. Надо бы спросить, где оно находится.

Они прошли мимо галантерейной лавки, за окнами которой комиссар увидел такую старую и такую тощую женщину, что было удивительно, как это она еще ухитряется жить.

— Кто это?

— Одна из двух сестер. Обе они почти одного возраста. Девицы Тевенар.

В детстве в его деревне тоже лавочку держали две старые девы. Можно было подумать, будто во всех деревнях Франции люди как бы взаимозаменяемы. Прошли годы. На дорогах появились быстроходные автомобили. На смену повозкам пришли автобусы и грузовики.

Почти всюду появились кинотеатры. Изобрели радио и пропасть других вещей. А между тем здесь, в Сент-Андре, Мегрэ встречал людей своего детства, застывших в неподвижности, как на переводных картинках.

— Вот дом Леони!

Это был старый, единственный на этой улице дом, который не ремонтировался уже много лет. Лейтенант вставил огромный ключ в замок двери, выкрашенной зеленой краской, толкнул ее, и на них сразу пахнуло тем сладковатым, затхлым запахом, который встречаешь только в местах, где уединенно живут старые люди.

Первая комната немного походила на ту, в которой его принимала мадам Гастен, с той только разницей, что отполированная дубовая мебель потускнела, кресла изрядно потерлись и что здесь имелся медный набор каминных принадлежностей. В одном из углов стояла все еще не застланная кровать.

— Спальни находятся наверху, — пояснил лейтенант. — Последние годы Леони Бирар не могла уже подниматься наверх. Она жила на первом этаже и спала в этой комнате. Здесь ни к чему не прикасались.

За полуотворенной дверью видна была довольно большая кухня с каменным очагом, рядом с которым поставили когда-то угольную печь. Повсюду грязь, пыль, копоть…

На печке ржавые круги от кастрюль. Все стены в грязных пятнах и подтеках. Перед окном стояло кожаное кресло, в котором старуха проводила большую часть дня.

Мегрэ сразу понял, почему она охотнее торчала здесь, а не в передней комнате. Ведь по дороге к морю почти никто не ходил, тогда как позади дома можно было видеть и обитателей домов, и дворы, и сады, и даже школьный двор.

Для нее это был привычный замкнутый круг. Сидя в своем кресле, Леони Бирар ежедневно принимала участие в жизни десятка семей, и если бы у нее было хорошее зрение, она могла бы разглядеть, что именно они едят.

— Вряд ли стоит говорить, что меловая черта показывает место, где она была найдена. Пятно, которое вы видите…

— Понимаю.

— Крови было не так уж много.

— Где сейчас тело?

— Его перевезли в морг Ла-Рошели для вскрытия.

— До сих пор неизвестно, кто будет ее наследником?

— Я всюду искал завещание и даже звонил по телефону ее поверенному в Ла-Рошели. Она не раз говорила ему, что собирается написать завещание, но так и не сделала этого. У него находятся на хранении документы, облигации, свидетельства на владение этим домом и на другой дом, в двух километрах отсюда.

— Таким образом, если мы ничего не найдем, ее наследницей окажется племянница. Так?

— По-видимому.

— Что говорит по этому поводу сама племянница?

— Она не рассчитывала на это. Селье не нуждаются.

Они не богачи, но в их руках хорошее дело. Вы их увидите. Я, конечно, не такой знаток людей, как вы, но эти люди мне кажутся честными и трудолюбивыми.

Мегрэ стал копаться в ржавой кухонной утвари, открывал и закрывал бесчисленные ящики… Чего там только не было: пуговицы, гвозди, черепки вперемешку с катушками без ниток, шпильки, кнопки…

Он вернулся в первую комнату, где стоял старинный комод, представлявший известную ценность, и тоже выдвинул ящики.

— Вы осмотрели эти бумаги?

Лейтенант слегка покраснел, будто его уличили в провинности или поставили перед неприятной очевидностью.

У него был точно такой же вид, что и в гостинице Луи, когда Мегрэ предложил ему стаканчик белого вина.

— Это письма.

— Вижу.

— Все они десятилетней давности. Как раз в это время она была еще почтальоншей…

— Насколько я могу судить, письма эти адресованы не ей.

— Так точно. Я присоединю письма к делу. Я уже говорил об этом судье… Не могу же я сделать все сразу!..

Каждое письмо хранилось в конверте, и можно было без труда прочитать имена самых различных адресатов, в том числе имена многих женщин, включая даже двух сестер Тевенар, владелиц галантерейной лавочки.

— Насколько я понимаю, Леони Бирар, будучи почтальоншей, не доставляла всю корреспонденцию адресатам.

Он наскоро прочитал некоторые письма.

«Дорогая мамочка, я пишу тебе это письмо, чтобы сказать, что чувствую я себя хорошо. Надеюсь, что ты тоже. Мне очень нравится у моих новых хозяев, вот только старый дед, который живет вместе с ними, весь день кашляет и плюет на пол…»

В другом говорилось:

«Я встретила на улице двоюродного брата Жюля, и он очень смутился, увидев меня. Он был навеселе, и сначала я подумала, что он меня не узнал…»

По-видимому, Леони Бирар распечатывала не все письма. Она интересовалась только некоторыми семьями, в частности семействами Корню и Рато, которых было в деревне очень много.

На многих письмах были наклеены марки сената. Они были подписаны известным политическим деятелем, умершим два года назад.

«Дорогой друг, я получил ваше письмо с описанием бури, которая разрушила ваши заграждения и унесла более двухсот стоек. Я готов сделать все необходимое, чтобы денежные фонды, предусмотренные для удовлетворения жертв национальных бедствий…»

— Я навел справки, — пояснил лейтенант, — это были сосновые стойки, установленные в море и связанные друг с другом с помощью фашин. Туда запускают партии молодых ракушек, чтобы они там жирели.

При каждом сильном приливе часть этих стоек уносится в море. Стоят они дорого, так как их привозят издалека.

— А ловкие люди оплачивают эту потерю за счет государства под видом национального бедствия!

— Сенатор был очень популярен, — заметил Даньелу кисло-сладким тоном. — Он без труда добивался переизбрания.

— Вы прочитали все письма?

— Я бегло просмотрел их.

— Нет ли в них какой-нибудь зацепки?

— К сожалению, нет. Они просто объясняют, почему вся деревня ненавидела Леони Бирар. Она слишком много знала о каждом. И всем резала в глаза правду-матку. Но я не обнаружил в этих письмах ничего такого, за что можно было ее убить спустя десять лет. Большинство писем адресованы тем, кто уже давно умер, а их детей не очень-то беспокоит прошлое.

— Вы возьмете письма с собой?

— Сегодня они мне ни к чему, я могу вам оставить ключ от дома… Вы не хотите подняться наверх?

Для очистки совести Мегрэ поднялся на второй этаж.

Две комнаты, набитые старыми вещами и старой мебелью, ничего нового ему не рассказали.

Выйдя из дома, он взял ключ, который предлагал ему лейтенант.

— Что вы теперь будете делать?

— В котором часу кончаются уроки в школе?

— Утренние уроки кончаются в половине двенадцатого. Некоторые дети, живущие поблизости, уходят на завтрак домой. Ну а те, кто живет на фермах или на побережье, приносят завтрак в школу. Уроки снова начинаются в половине второго и кончаются в четыре часа.

Мегрэ вынул из кармана часы. Было десять минут одиннадцатого.

— Вы остаетесь в деревне?

— Мне нужно еще повидаться со следователем, который допрашивал сегодня утром учителя, но после полудня я вернусь.

— До скорого.

Мегрэ пожал лейтенанту руку, постоял немного на солнце, посмотрел, как легким шагом уходит лейтенант, будто сбросив с себя тяжелую ношу, и вернулся в гостиницу.

Тео, по своему обыкновению, был у Луи. В противоположном углу сидел оборванный старик бродяга с седыми всклокоченными волосами. Наливая себе вино дрожащей рукой, он равнодушно взглянул на Мегрэ.

— Вы будете у нас обедать? — спросил Луи у комиссара. — Тереза жарит кролика.

Тереза вышла из кухни:

— Любите ли вы кролика в белом вине, господин Мегрэ?

Она вышла только для того, чтобы бросить на него признательный взгляд заговорщика. Он ее не предал.

Теперь, успокоившись, она даже похорошела.

— Убирайся на кухню!

У гостиницы остановился грузовичок, и в комнату вошел человек в одежде мясника. В отличие от большинства мясников он был худ, бледен, с кривым носом и гнилыми зубами.

— Стаканчик перно, Луи, — бросил он хозяину и повернулся к глупо улыбавшемуся Тео: — Привет, старый бродяга.

Помощник полицейского едва кивнул.

— Не очень устал? Подумать только, есть же на свете такие бездельники, как ты!.. — И обратился к Мегрэ: — Так это вы, по-видимому, пытаетесь раскрыть тайну?

— Пытаюсь.

— Старайтесь. Если вам это удастся, то вас надо будет наградить.

Он обмочил свои длинные усы в стакане с вином.

— Как поживает твой сын? — спросил Тео из своего угла, лениво вытянув вперед ноги.

— Доктор считает, что ему уже можно ходить. Хорошо ему говорить — ходить! Как только мы его ставим на ноги, он падает. Доктора понимают не больше, чем помощники полицейских.

Он делал вид, что шутит, но в голосе его угадывалась горечь.

— На сегодня ты уже закончил?

— Пока нет, надо еще съездить в Бурраж.

Он заказал себе еще стаканчик, выпил его сразу, вытер усы и сказал Луи:

— Запиши это на мой счет. — Потом комиссару: — Желаю удачи!

Проходя мимо Тео, он нарочно задел его ногу:

— Ну бывай, непутевый!

Слышно было, как он завел мотор и сделал полкруга по площади.

— Его отец и мать умерли от туберкулеза, — пояснил Луи. — Сестра — в санатории, а брат находится в больнице для умалишенных.

— А сам он?

— Перебивается как может, продает мясо в окрестных селениях. Он попытался было открыть мясную лавку в Ла-Рошели и потерял на этом весь свой капитал.

— Много у него детей?

— Сын и дочка. Двое других умерли при рождении.

Сына сбили мотоциклом с месяц назад, и он до сих пор лежит в гипсе. Дочке его семь лет, она учится в школе.

— Тебе это нравится? — насмешливо спросил Тео.

— Что нравится?

— Да все это рассказывать.

— Я не говорю ничего дурного.

— А хочешь, я расскажу о твоих делишках?

Луи, видимо, испугался, выхватил из-под стойки полную бутылку и поставил ее на стол.

— Ты прекрасно знаешь, что тебе нечего рассказать.

Но ведь надо же поболтать, верно?

Тео, видимо, торжествовал. Улыбка его угасла, но глаза насмешливо искрились. Мегрэ он показался этаким фавном в отставке. Вот так, сидя в самом центре деревни словно хитрый божок, он знал все, что происходит за стенами домов и в головах здешних жителей… Знал и в одиночестве наслаждался разыгрываемым перед ним спектаклем.

Он смотрел на Мегрэ скорее как равный на равного, а не как противник.

Казалось, он говорил: «Вы человек очень хитрый. Вас считают асом в своем деле. В Париже вы раскрываете все, что пытаются от вас прятать. Но я — я иной. И здесь я все знаю. Попробуйте! Сыграйте в свою игру. Спрашивайте людей. Выпытывайте у них все. А там увидим, поймете ли вы что-нибудь».

Он пил с утра до вечера и, никогда не пьянея до конца, витал в своем собственном мире, который казался ему прекрасным. Поэтому-то он вечно и улыбался.

Старуха Бирар тоже знала маленькие деревенские тайны, но они разъедали ее, действовали на нее как отрава, которую надо было выгнать из себя любым способом.

А Тео лишь наблюдал за этими тайнами, подсмеивался втихомолку, а когда требовалась кому-нибудь справка для получения того самого пособия, что приводило в неистовый раж почтальона, он выдавал эту справку, ставя на ней печать мэрии, которую всегда носил в кармане своих потертых брюк.

Впрочем, он не придавал этим справкам большого значения.

Мегрэ услышал детские голоса, доносившиеся из школы. Это спешили к себе домой на завтрак школьники. Он видел, как несколько ребят вышли на площадь.

— Я вернусь через полчаса.

— Кролик будет уже готов, господин комиссар.

— А устриц так и нет?

— Нет.

Сунув руки в карманы, Мегрэ направился к лавке Селье. Как раз перед ним туда вошел толстый мальчуган, цепляясь на ходу за ведра, лейки, распылители, которыми был заставлен весь пол и которые висели даже на потолке. Повсюду расставлена была домашняя посуда.

Какая-то женщина окликнула Мегрэ:

— Что вам угодно?

В полумраке он с трудом разглядел довольно молодое лицо и светлое пятно передника в голубую клетку.

— Ваш муж дома?

— Он в задней комнате, в мастерской.

Мальчик вошел в кухню и принялся мыть руки под умывальником.

— Заходите, я его сюда позову. — Она знала, кто он такой, и, видимо, ничуть не испугалась. В кухне — жизненном центре дома — она придвинула ему стул с соломенным сиденьем и открыла дверь, выходящую во двор: — Жюльен!.. К тебе пришли.

Мальчик вытирал руки, с любопытством разглядывая Мегрэ. И он тоже вызвал в памяти комиссара далекие детские воспоминания.

В его классе, да и почти в каждом классе, всегда был такой толстяк с простодушным и старательным выражением лица, с точно такими же, как и у этого, светлыми волосами и манерами пай-мальчика.

Если его мать нельзя было назвать толстой, то отец, появившийся чуть позже, весил не меньше ста килограммов; он был огромный, необъятный, с этаким почти кукольным лицом и наивными глазами.

Прежде чем войти, он вытер ноги о соломенную подстилку. На круглом столе стояли три прибора.

— Вы позволите? — пробормотал он, направляясь к умывальнику.

Чувствовалось, что здесь существует раз и навсегда установленный порядок, что каждый знает и выполняет вовремя свои обязанности.

— Вы собираетесь завтракать?

— Нет еще, — ответила женщина. — Завтрак не готов.

— По правде говоря, я хочу побеседовать с вашим сыном.

Отец и мать посмотрели на сына без тени удивления или беспокойства.

— Ты слышишь, Марсель? — спросил отец.

— Да, папа.

— Отвечай на вопросы господина комиссара.

— Хорошо, папа.

Повернувшись лицом к Мегрэ, он встал в позу ученика, готового отвечать учителю.

Глава 5

Маленькие хитрости Марселя

Пока Мегрэ раскуривал трубку, разыгралась немая сцена, напомнившая ему с разительной ясностью деревню его детства. И на какое-то мгновение госпожа Селье в голубом клетчатом фартуке с зачесанными вверх волосами превратилась вдруг в одну из его тетушек.

Она выразительно посмотрела на мужа, и тот, поняв ее без слов, направился к двери и исчез за ней. А она, не дожидаясь возвращения мужа, открыла буфет, достала два стакана из сервиза, которыми пользовались только тогда, когда были гости, и протерла их чистой тряпкой.

Вскоре жестянщик вернулся с бутылкой вина в руках. Он ничего не сказал. И никто ничего не сказал. Какой-нибудь чужеземец или пришелец с другой планеты мог бы подумать, что эти молчаливые жесты и движения составляют часть священного ритуала. Послышался звук вытаскиваемой из горлышка пробки и бульканье золотистого вина, льющегося в стаканы.

Чуть смущенный Жюльен Селье взял один из стаканов, посмотрел его на свет и наконец сказал:

— За ваше здоровье.

— За ваше здоровье, — ответил Мегрэ.

После этого муж направился в темный угол комнаты, а жена подошла к печке.

— Скажи мне, Марсель, — начал комиссар, обращаясь к застывшему в ожидании мальчику, — ты, конечно, никогда не врешь?

Если Марсель и заколебался, то лишь на мгновение, бросив быстрый взгляд в сторону матери.

— Да, господин комиссар. — И поспешно добавил: — Я всегда исповедуюсь.

— Ты хочешь сказать, что сразу же после того, как соврешь, ты идешь на исповедь?

— Да.

— Сразу же?

— Как можно скорее.

— И эта ложь бывает, наверно, значительной?

— Довольно значительной.

— А ты не мог бы мне привести в качестве примера такую ложь?

— Однажды я разорвал штаны, влезая на дерево. Вернувшись домой, я сказал, что зацепился за гвоздь во дворе Жозефа.

— И в этот же день ты пошел на исповедь?

— На следующий день.

— Когда же ты признался родителям?

— Только через неделю… В другой раз я свалился в болото, когда ловил лягушек. Родители запрещают мне играть у болота, потому что мне ничего не стоит простудиться. Я весь промок, а дома сказал, будто меня столкнули в воду, когда я переходил мостик через ручей.

— Значит, ты тоже ждал целую неделю, чтобы признаться родителям.

— Нет, два дня.

— И часто ты врешь таким образом?

— Нет, господин комиссар.

— Но все-таки, сколько же раз?

Мальчик, как на устном экзамене, подумал, прежде чем ответить.

— Меньше чем раз в месяц.

— Ну а твои друзья врут чаще?

— Не все. Некоторые — да.

— Ты дружишь с сыном учителя?

— Нет.

— Ты с ним не играешь?

— Он ни с кем не играет.

— Почему?

— Наверно, потому, что не любит играть. Или потому, что его отец учитель. Я пытался с ним дружить.

— Ты не любишь господина Гастена?

— Он не всегда бывает справедлив.

— В чем он несправедлив?

— Он часто ставит мне лучшие отметки, чем своему сыну. Мне, конечно, хочется быть первым в классе, но только в том случае, если я этого заслуживаю.

— Почему же он так поступает? Как ты думаешь?

— Не знаю. Может, он боится.

— Боится чего?

Мальчик старался найти точный ответ. Он понимал, что именно хотел сказать, но чувствовал, что это слишком сложно, и поэтому никак не мог подобрать нужные слова. Он ответил только:

— Я не знаю.

— Ты хорошо помнишь, что произошло во вторник утром?

— Да, господин комиссар.

— Что ты делал во время перемены?

— Играл с ребятами.

— Что произошло после того, как вы вернулись в класс?

— Пьедебёф из Гро-Шена постучал в дверь класса, и господин Гастен пошел вместе с ним в мэрию, а нам сказал, чтобы мы вели себя тихо.

— Это часто случается?

— Довольно часто.

— Вы сидите тихо?

— Вовсе нет.

— А ты сам? Ты всегда сидишь тихо?

— Да, почти всегда.

— А когда еще приходили с бумагами?

— Накануне, в понедельник, во время похорон. Кто-то пришел к учителю подписать бумагу.

— Что ты делал во вторник?

— Сначала я сидел на месте.

— Твои товарищи баловались?

— Да. Во всяком случае, многие из них.

— Что же они делали?

— Они дрались понарошку, бросались резинками и карандашами.

— А потом?

Иногда он отвечал не сразу, но не потому, что затруднялся ответить, а как бы подыскивал более точный ответ.

— Я подошел к окну.

— К которому?

— К тому, из которого виден двор и город. Я всегда подхожу к этому окну.

— Почему?

— Не знаю. Это окно ближе к моей парте.

— Ты подошел к этому окну не потому, что услышал выстрел?

— Нет, господин комиссар.

— Если бы на улице стреляли, ты бы услышал выстрел?

— Может, и не услышал бы. Очень уж шумели остальные, а в кузнице подковывали лошадь.

— У тебя есть карабин 22-го калибра?

— Есть, господин комиссар. Вчера я, как и все остальные, отнес его в мэрию. Нам сказали, чтобы все, у кого есть карабины, принесли их в мэрию.

— А пока учителя не было, ты не выходил из класса?

Мегрэ говорил спокойно, подбадривая мальчика. Госпожа Селье ушла в лавку, а ее муж, со стаканом в руке, одобрительно посматривал на Марселя.

— Ты видел, как учитель шел по двору?

— Да, господин комиссар.

— Ты видел, как он направлялся к сараю?

— Нет, он возвращался оттуда.

— Ты видел, что он выходил из сарая?

— Я видел, как он закрывал дверь сарая. Потом он перешел двор, и я крикнул остальным: «Идет!» Все уселись на свои места, и я тоже.

— Ты часто играешь со своими товарищами?

— Нет, не часто.

— Ты не любишь играть?

— Я слишком толстый.

Сказав это, он весь залился краской и посмотрел на отца, как бы прося у него прощения.

— У тебя нет друзей?

— У меня есть Жозеф.

— Какой Жозеф?

— Сын Рато.

— Сын мэра?

В разговор вмешался Жюльен Селье:

— В Сент-Андре и в округе у нас много семей по фамилии Рато, и почти все они родственники. Жозеф — это сын Марселина Рато, мясника.

Мегрэ снова разжег погасшую трубку.

— Жозеф стоял рядом с тобой у окна?

— Его не было в школе. Вот уже месяц, как он лежит дома после несчастного случая.

— Это его сбил мотоцикл?

— Да.

— Ты был с ним, когда это случилось?

— Да.

— Ты его часто навещаешь?

— Почти каждый день.

— Вчера ты был у него?

— Нет.

— А позавчера?

— Тоже нет.

— Почему?

— Из-за того, что случилось. Все были заняты убийством.

— Я думаю, что ты не осмелился бы соврать лейтенанту?

— Нет, господин комиссар.

— Ты доволен, что учителя посадили в тюрьму?

— Нет, господин комиссар.

— Ты отдаешь себе отчет, что он сидит в тюрьме благодаря твоему показанию?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать.

— Если бы ты не сказал лейтенанту, что видел, как учитель выходил из сарая, его бы, возможно, и не арестовали.

Озадаченный, переминаясь с ноги на ногу, мальчик снова посмотрел на отца и ничего не ответил.

— Если ты действительно его видел, ты должен был сказать правду.

— Я и сказал правду.

— Ты не любил Леони Бирар?

— Не любил.

— Почему?

— Когда я проходил мимо ее дома, она кричала мне всякие гадости.

— Она оскорбляла тебя чаще других?

— Да, господин комиссар.

— Почему?

— Она злилась на маму, что она вышла замуж за моего отца.

Мегрэ прикрыл глаза, стараясь придумать еще какой-нибудь вопрос, но так ничего и не придумал.

— Спасибо, Марсель. Если захочешь что-нибудь мне сказать — вспомнишь, например, какую-нибудь забытую подробность, — обязательно сразу же зайди ко мне. Ты не боишься меня?

— Нет, господин комиссар.

— Еще стаканчик? — спросил отец, протягивая руку к бутылке.

— Нет, спасибо. Не буду больше вам мешать. У вас очень смышленый сынишка, господин Селье.

Жестянщик покраснел от удовольствия:

— Мы стараемся воспитывать его, как можем. Я не думаю, что он часто врет.

— Между прочим, когда он сказал вам, что учитель заходил в сарай?

— В среду вечером.

— Он ничего не сказал об этом во вторник, когда вся деревня обсуждала смерть Леони Бирар?

— Во вторник он ничего не говорил. Я думаю, что смерть старухи поразила его. За обедом, в среду, у него был очень странный вид, и он внезапно сказал мне:

«Папа, кажется, я что-то видел». Он описал мне эту сцену, а я пошел и рассказал все лейтенанту.

— Спасибо.

Что-то беспокоило комиссара, но он никак не мог понять, что именно. Выйдя на улицу, он сначала направился к «Уютному уголку», где увидел молодого учителя. Тот завтракал, сидя у окна с книгой в руке. Мегрэ вспомнил, что обещал позвонить жене, и прошел на почту, расположенную в другом крыле дома. Там его встретила девица лет двадцати пяти, в черной кофточке.

— Долго придется ждать разговора с Парижем?

— В это время не долго, господин Мегрэ.

Ожидая, пока его соединят, он наблюдал за ней, смотрел, как она ведет записи, и спрашивал себя: замужем она или нет, а если нет, то когда выйдет замуж и станет ли со временем похожа на старуху Бирар.

Он пробыл в телефонной будке около пяти минут, и барышня через закрытую дверь могла услышать только:

— Нет… устриц нет… Потому что их нет… нет… Погода прекрасная… Совсем не холодно…

Он решил пойти поесть. Молодой учитель все еще был на месте, и Мегрэ уселся за столик как раз напротив него. Вся деревня уже знала, что это новый учитель.

С ним еще не здоровались, но на улице провожали его взглядом и, когда он проходил мимо, начинали о нем судачить. Учитель несколько раз поднимал голову от книги и, встав наконец со стула, как будто заколебался. Может быть, он хотел ему что-нибудь сказать? Но Мегрэ не был уверен в этом. Проходя мимо комиссара, он так неопределенно кивнул ему, что это можно было принять скорее за непроизвольное движение.

Тереза надела поверх своего черного платья чистый белый передник. Луи ел в кухне, и было слышно, как время от времени он звал служанку.

Покончив с едой, он подошел к Мегрэ, вытирая рукой жирный рот:

— Как вам понравился наш кролик?

— Лучше некуда!

— Вот и хорошо… — довольно пробурчал он, уселся на стул и, чтобы не мешал толстый живот, растопырил ноги. — Ну и чудак!

— Кто?

— Тео. Не знаю человека хитрее его. Всю жизнь он прожил спокойненько, ничего не делая.

— Вы думаете, что, кроме него, никто не слышал выстрела?

— Прежде всего, в деревне никто не обращает внимания на выстрел из карабина. Если бы стреляли из охотничьего ружья, тогда все обратили бы на это внимание.

А кроме того, эти штуки стреляют так тихо и к ним так привыкли, с той поры как каждый мальчишка в деревне обзавелся своим карабином…

— Тео был у себя в саду и ничего не видел?

— Видите ли, в чем дело: по его понятиям, работать в саду — значит пить вино в погребе. Кроме того, если он и видел что-то, то ничего об этом не скажет.

— Если даже видел, что кто-то стрелял?

— Тем более.

Луи был вполне доволен:

— Я вас предупреждал, что здесь вы ничего не поймете.

— Вы думаете, что учитель хотел убить старуху?

— А вы?

Мегрэ категорически ответил:

— Нет.

Луи, улыбаясь, посмотрел на него, как бы желая сказать: «И я нет».

Но он не сказал этого. Возможно, что и тот и другой отяжелели от всего съеденного и выпитого. Они помолчали, поглядывая на площадь, как бы разрезанную солнцем на две половины, на зеленоватые витрины кооператива, на каменный портал церкви…