Комиссар Мегрэ - Мегрэ в Нью-Йорке

Отчего же у О'Брайена эта улыбка, рассеянная и в то же время насмешливая, словно опровергающая то, что он сказал? Она немного раздражала Мегрэ. Он чувствовал себя иностранцем, и, как у всякого иностранца, у него легко возникало впечатление, что над ним смеются.

— Я не любитель детективных романов и вовсе не думаю, что Америка населена одними гангстерами, — не без досады заявил он. — А что до Мак-Джилла, то, несмотря на его фамилию, я убежден, что он француз.

О'Брайен мягко, отчего Мегрэ чуть не взвился, заметил:

— В Нью-Йорке трудно точно определить национальность человека!

— Я уже говорил, что за коктейлем он из кожи вон лез, чтобы казаться предупредительным, чего утром я за ним не замечал. Он объявил мне, что никаких известий о молодом Мора все еще нет, но что отец пока не волнуется, поскольку предполагает, что в этом исчезновении замешана женщина. Потом стал расспрашивать меня о пассажирах. Похоже, Жан Мора во время рейса и впрямь заинтересовался молодой чилийкой, которая завтра должна отправиться в Южную Америку на судне компании «Грейс Лайн».

За большинством столиков говорили по-французски, и хозяйка, свойская, чуть вульгарная, ходила от посетителя к посетителю и спрашивала со смачным тулузским акцентом:

— Ну как, детки? Что скажете о петухе в вине? А ежели будет охота, у меня есть еще домашний кофейный торт.

Совсем иным был завтрак в большом ресторанном зале «Сент-Рейджи», где Мак-Джилл здоровался с уймой народу. Что еще он сказал? Что Джон Мора — человек очень занятой, с довольно оригинальным характером, что он приходит в ужас от новых людей и не доверяет никому на свете.

— Понимаете, он не любит, когда вмешиваются в его дела. Особенно в семейные. Я уверен, он обожает сына, а между тем ни разу не сказал мне о нем ни слова, хотя я — самый доверенный его сотрудник.

Какую цель преследовал Мак-Джилл? Догадаться было нетрудно. Он явно старался выведать, зачем Мегрэ в обществе Жана Мора пересек Атлантический океан.

— У меня был долгий разговор с хозяином, — продолжал Мак-Джилл. — Он поручил мне навести справки о Жане. Сейчас у меня назначена здесь встреча с частным детективом, которого мы уже нанимали для разных мелких дел; это потрясающий парень, который знает Нью-Йорк почти так же, как вы Париж. Если хотите, можете отправиться вместе с нами, но я буду очень удивлен, если сегодня же вечером мы не найдем нашего мальчика.

Все это Мегрэ рассказывал сейчас капитану О'Брайену, который слушал, смакуя ужин с чуть раздражающей медлительностью.

— Действительно, когда мы вышли из ресторана, в холле нас ждал человек.

— Вы не знаете, как его фамилия?

— Мак-Джилл мне его представил, но, признаться, я разобрал только имя. Билл… Да, точно, Билл. Я видел сегодня столько людей, которых Мак-Джилл. называл по имени, что, признаться, просто запутался.

Опять та же улыбка!

— Привыкнете. Это американская манера. А как выглядит этот ваш Билл?

— Довольно высокий, довольно толстый. Примерно моей комплекции. Нос переломан, на подбородке шрам.

Судя по легкому движению век, О'Брайен знал Билла, но ничего не сказал.

— Мы взяли такси и поехали на причал Французской линии.

Это было в самый разгар бури. Ветер еще не прогнал дождь, и всякий раз, выходя из такси, они попадали под его струи. Операцией руководил Билл, энергично жевавший резинку; шляпа у него была чуть сдвинута на затылок — как у известных персонажей соответствующих фильмов. Снял ли он ее хоть раз за весь день? Кажется, нет. Но, в конце концов, он мог быть лысым!

Со всеми — с таможенниками, стюардами, служащими пароходной компании — он разговаривал одинаково фамильярно; садился на край стола или бюро, тягучим тоном ронял несколько фраз. Мегрэ понимал не все, что он говорит, но во всяком случае, достаточно, чтобы определить: работает он хорошо, по-настоящему профессионально.

Сперва таможня… Багаж Жана Мора увезли… В котором часу?.. Перелистали регистрационные карточки… Чуть раньше полудня… Нет, ни одно из агентств, которые занимаются этим видом перевозок, багаж не увозило. Стало быть, его погрузили либо в такси, либо в частный автомобиль.

У человека, который забрал багаж, были ключи от чемоданов. Это сам Жан Мора? Неизвестно. За сегодняшнее утро здесь прошло несколько сот пассажиров, да и сейчас еще идут люди, которым выдают багаж по уплате пошлины.

Затем — разговор с судовым администратором. Странное чувство возникает, когда поднимаешься на борт опустевшего парохода, видишь безлюдье там, где раньше царило возбуждение, когда присутствуешь при генеральной уборке и приготовлениях к новому рейсу.

Сомнений нет: Мора покинул судно и перед уходом отдал свои бумаги. В котором часу это было? Никто не помнит. Возможно, одним из первых, в самой толчее.

Стюард… Этот отлично помнит, что к восьми утра, вскоре после прибытия полиции и санитарных властей, молодой Мора вручил ему чаевые. А стюард в этот момент поставил его чемодан у выхода на наружный трап… Нет, молодой человек был совершенно спокоен. Выглядел немного усталым. Должно быть, у него болела голова — он принял таблетку аспирина. Пустой тюбик остался на полочке в ванной.

Невозмутимый Билл, жуя эту чертову резинку, потащил их дальше. В пароходной компании Французской линии на Пятой авеню он, облокотясь на стойку красного дерева, скрупулезно изучил пассажирские списки.

Потом из какой-то аптеки позвонил в портовую полицию.

У Мегрэ создалось впечатление, что Мак-Джилл начинает нервничать. Он старался этого не показывать, но по мере развития событий становилось ясно, что он встревожен.

Что-то не ладилось, что-то шло не так, как он предполагал; время от времени он с Биллом обменивался быстрыми взглядами.

Комиссар рассказывал об их разъездах, и капитан О'Брайен становился все серьезнее; порой, держа вилку на весу, забывал даже о еде.

— В пассажирских списках они нашли фамилию молодой чилийки, сумели узнать и название гостиницы, где она остановилась в ожидании парохода. Гостиница находится на Шестьдесят шестой улице. Мы отправились туда. Билл расспрашивал портье, служащих регистратуры, лифтеров, но никаких следов Жана Мора не обнаружил. Тогда Билл дал шоферу адрес бара неподалеку от Бродвея. По дороге они с Мак-Джиллом разговаривали, но слишком быстро, чтобы я мог их понять. Название я запомнил: «Данки-бар». Почему вы улыбаетесь?

— Просто так, — неторопливо ответил капитан. — Значит, ваш первый день в Нью-Йорке прошел в разъездах. Вы даже познакомились с «Данки-баром», что вовсе не так уж плохо. Как он вам показался?

У Мегрэ снова возникло впечатление, что над ним смеются — дружески, но все-таки смеются!

— Типичный бар из американского фильма, — пробурчал он.

Длинный задымленный зал, бесконечная стойка с неизбежными табуретами и разноцветными бутылками, бармен-негр и бармен-китаец, механический проигрыватель и автоматы, выбрасывающие сигареты, жевательную резинку и жареный арахис.

Здесь все знали друг друга, а может, просто создавалось такое впечатление. Все называли друг друга Боб, Дик, Том, Тони; немногочисленные женщины вели себя так же свободно, как мужчины.

— Похоже, — сказал Мегрэ, — что это место встреч журналистов, актеров…

— Почти что так, — с улыбкой отозвался капитан.

— Наш детектив решил встретиться со знакомым репортером, который встречает пароходы и сегодня утром должен был быть на борту. Мы встретили его, но он был мертвецки пьян. Меня уверили, что у него привычка напиваться к трем-четырем дня.

— Не помните, как его фамилия?

— Смутно. Что-то вроде Парсон… Джим Парсон, если не ошибаюсь. Белобрысый, глаза красные, рот в пятнах никотина.

Капитан О'Брайен, заявлявший, что американская полиция не имеет права заниматься людьми, у которых на совести ничего нет, оказался, однако, довольно сведущим: каждое имя, которое произносил Мегрэ, каждое новое лицо, которое он описывал, были, видимо, прекрасно знакомы этому рыжему полицейскому. Поэтому комиссар не удержался и спросил:

— А вы уверены, что ваша полиция так уж отличается от нашей?

— Очень! И что же рассказал Джим?

— Я понял только обрывки разговора. Хоть он и был пьян, но, мне показалось, весьма заинтересовался. Надо заметить, что детектив затолкал его в угол и говорил с ним сурово, припер к стенке или, как говорят у нас на арго, взял за манишку. Тот что-то обещал, старался припомнить. Потом, шатаясь, зашел в телефонную будку, и я видел через стекло, что он вызывал четыре разных номера. А Мак-Джилл пока объяснил мне: «Понимаете, от журналистов, которые были на борту, у нас больше всего шансов узнать что-нибудь. Эти люди умеют наблюдать. И к тому же знают всех и вся». Но Джим Парсон вышел из кабины несолоно хлебавши и навалился на двойное виски. Предполагается, что сейчас он продолжает наводить справки. Если по-прежнему делает это в барах, то, должно быть, уже на ногах не стоит, — я отродясь не видывал человека, который поглощал бы спиртное в таком темпе.

— И не таких еще увидите. Итак, если я правильно понял, вам показалось, что сегодня днем Джозу Мак-Джиллу очень хотелось разыскать сына своего патрона…

— Тогда как утром он и слышать об этом не хотел. Как бы там ни было, О'Брайен был серьезно озабочен.

— Что же вы собираетесь делать дальше?

— Признаться, был бы не прочь разыскать мальчишку.

— Кажется, вы не одиноки…

— У вас какая-то идея?

— Я припомнил, дорогой комиссар, одно словечко, которое вы сказали мне в Париже, во время одной из наших бесед в «Пивной дофины». Помните?

— Беседы помню, но слово, которое вы имеете в виду…

— Я задал вам почти такой же вопрос, какой вы только что задали мне, и вы, затянувшись, ответили: «У меня никогда не бывает идей». Так вот, дорогой Мегрэ, если позволите так называть вас, я такой же, как вы, по крайней мере в настоящую минуту, а это доказывает, что все полиции мира имеют нечто общее. Я не знаю ничего. Не имею никакого или почти никакого представления о делах Маленького Джона и его окружения. До сего дня понятия не имел о том, что у него есть сын. А кроме того, я служу в федеральной полиции, которая имеет право заниматься только некоторыми, четко определенными преступлениями. Иначе говоря, если бы я имел несчастье сунуть нос в эту историю, у меня были бы все основания опасаться, что меня призовут к порядку. Думаю, что вам нужен от меня не совет?

Раскуривая трубку, Мегрэ пробурчал:

— Нет.

— В самом деле, дай я вам совет, я сказал бы так: Моя жена сейчас во Флориде, — она плохо переносит нью-йоркскую зиму. Я один: сын в университете, дочь два года тому назад вышла замуж. Некоторые вечера у меня свободны. Я предоставляю их в ваше распоряжение, чтобы познакомить вас с Нью-Йорком, как вы когда-то знакомили меня с Парижем. Что касается прочего, то… Как это вы говорите?.. Стойте… Нет, не подсказывайте. У вас есть несколько выражений, которые я запомнил и частенько повторяю коллегам. Ага! Вот оно… Что касается прочего, плюньте и разотрите. Я прекрасно знаю, что этого вы не сделаете. В таком случае, если вам захочется, можете время от времени приходить ко мне поболтать. Я же не могу запретить такому человеку, как вы, задавать мне вопросы. А ведь есть вопросы, не ответить на которые очень трудно. Слушайте! Я уверен, что вам хочется посмотреть на мои служебный кабинет, Я помню ваш — там окна выходят на Сену. Из моих вид куда прозаичнее: они выходят на высокую черную стену и автомобильную стоянку. Признайтесь, что арманьяк (Сорт дорогого французского коньяка) великолепен и что это маленькое бистро, как говорят у вас, не слишком убого.

Оставалось, как это заведено в иных парижских ресторанах, поблагодарить хозяйку и даже шеф-повара, за которым она сходила, пообещать заглянуть еще, выпить на посошок и, наконец, расписаться в довольно засаленной книге почетных гостей.

Чуть позже они сели в такси, и капитан назвал адрес.

Оба разместились на заднем сиденье и довольно долго молча посасывали трубки. Случайно оба открыли рот в одну и ту же секунду и, повернувшись друг к другу, улыбнулись совпадению.

— Что вы хотели сказать?

— А вы?

— Наверное, то же самое.

— Я-то хотел сказать, — начал американец, — что, судя по вашему рассказу, Мак-Джилл отнюдь не желал, чтобы вы встретились с его патроном.

— Я подумал то же самое. И однако, вопреки моему ожиданию, мне показалось, что Маленький Джон жаждет получить известия о сыне не больше, чем секретарь. Улавливаете мою мысль?

— А потом тот же Мак-Джилл из кожи вон лезет — или делает вид, что лезет, — чтобы разыскать молодого человека.

— И старается показать себя в выгодном свете. Он пообещал позвонить мне завтра утром и сообщить новости.

— Он знал, что мы с вами встречаемся сегодня вечером?

— Я ему об этом не говорил.

— Само собой! Но я имею в виду не себя лично, а вообще кого-нибудь из полиции. Если обнаружится, что вы связаны с американской полицией, это будет катастрофа. И тогда…

— Что тогда?

— Ничего. Приехали.

Они вошли в большое здание, и через несколько секунд лифт доставил их в коридор, где на всех дверях были номера. О'Брайен ключом отпер одну из них, зажег свет.

— Садитесь… С почетом я приму вас в этом доме в другой раз, а то сейчас он выглядит не очень выигрышно. Вы разрешите оставить вас на несколько минут?

Несколько минут растянулись на долгие четверть часа, и Мегрэ поймал себя на том, что думает только о Маленьком Джоне. Забавно: ведь он видел его всего несколько секунд. Внезапно комиссар понял, что Мора произвел на него большое впечатление.

Мегрэ снова представил себе его — невысокого, худого, одетого с преувеличенной корректностью. Лицо ничем не примечательное. Что же тогда так поражает в нем?

Это заинтриговало Мегрэ. Он напряг память, постарался припомнить малейшие подробности поведения этого человечка, сухощавого и нервного.

И вдруг Мегрэ вспомнил его первый взгляд, когда Мора приоткрыл дверь в гостиную, не подозревая, что за ним наблюдают.

У Маленького Джона были холодные глаза!

Мегрэ было бы крайне затруднительно объяснить, что он подразумевает под этими словами, но сам себя он понимал. Раза четыре в своей жизни он встречал людей с холодными глазами; такие глаза могут пристально смотреть на вас, и при этом между вами и обладателем их не возникает никакого человеческого контакта, вы не ощутите потребности, которую испытывает каждый человек, — потребности общения с себе подобным.

Комиссар заговорил с ним о его сыне, которому он писал нежные письма, какие пишут разве что любимой женщине, а Маленький Джон смотрел на собеседника без малейшего интереса, как если бы глядел на стул или пятно на стене.

— Вы не сердитесь, что я оставил вас так надолго?

— Нет, потому что я, кажется, сделал открытие.

— А-а!

— Я открыл, что у Маленького Джона холодные глаза.

Мегрэ ожидал, что его американский коллега снова улыбнется. Готов был встретить его улыбку почти агрессивно. Но у О'Брайена был серьезный вид.

— Это скверно, — произнес он.

Ответ прозвучал так, словно между ними состоялся долгий разговор. О'Брайен протянул коробку с табаком.

— Благодарю, предпочитаю свой.

Они раскурили трубки и опять замолчали. Кабинет был самый обыкновенный, почти голый. Только дым двух трубок придавал ему некое подобие уюта.

— Думаю, что после богатого треволнениями путешествия вы устали и наверняка хотите спать.

— А вы могли бы предложить провести время как-то иначе?

— Господи, да просто-напросто night cap. Дословно: ночной колпак. Другими словами, последней стаканчик виски.

Зачем он привел Мегрэ к себе в кабинет, а потом оставил на четверть часа?

— Вам не кажется, что здесь довольно холодно?

— Пойдемте куда вам будет угодно.

— Я повезу вас к вам в гостиницу. Хотя нет, мне там показываться не стоит. Служащие, увидев меня, забеспокоятся. Я знаю один маленький бар…

Еще один маленький бар с механическим проигрывателем в углу и шеренгой мужчин, опершихся на стойку; они пили с мрачным упорством, каждый сам по себе.

— Выпейте виски перед тем как лечь. У виски еще то преимущество, что оно заставит поработать ваши почки. Кстати…

Мегрэ понял, что О'Брайен подошел наконец к цели этой последней ночной прогулки.

— Представляете, только что в коридоре я встретил коллегу. И как нарочно, он заговорил со мной о Маленьком Джоне. Заметьте, он никогда не имел с ним дела официально. Ни он, ни кто-нибудь другой из нас. Понимаете? Уверяю вас, уважение к свободе личности — великолепная вещь. Поняв это, вы сразу поймете Америку и американцев. Так вот. К нам приезжает иностранец, иммигрант. Вы, европейцы, либо возмущаетесь, либо смеетесь над нами, потому что мы предлагаем такому человеку ответить в письменном виде на кучу вопросов; мы спрашиваем его, например, не страдает ли он психическим расстройством, не прибыл ли в Соединенные Штаты с намерением покуситься на жизнь президента. Требуем, чтобы он подписал этот документ, а вы считаете, что мы спятили. Но после этого мы его не спрашиваем больше ни о чем. Выполнять все формальности, необходимые для въезда в Штаты, быть может, долго и нудно, но, когда все кончено, человек совершенно свободен. Вам понятно? Свободен настолько, что, пока он не украл, не убил, не изнасиловал, мы не имеем права им заниматься. Так о чем бишь я говорил?

Были минуты, когда Мегрэ готов был дать О'Брайену оплеуху за притворное простодушие, за юмор, уловить нюансы которого он чувствовал себя неспособным.

— Ах, да… Вот вам пример. Мой коллега, с которым мы вместе только что мыли руки, рассказал мне одну историю. Лет тридцать назад с парохода, прибывшего из Европы, сошли два человека. В то время людей к нам приезжало куда больше, чем сейчас: у нас была нехватка рабочих рук. Ехали в пароходных трюмах, на палубах. В основном из Центральной и Восточной Европы. Некоторые были неимоверно грязны, покрыты паразитами, так что наша служба иммиграции вынуждена была для начала гнать их под пожарный шланг. Бьюсь об заклад, что вы примете еще один night cap?

Мегрэ был слишком заинтересован рассказом, чтобы отказаться; он ограничился тем, что снова набил трубку и чуть отодвинулся, так как сосед слева вонзил ему в бок локоть.

— Разные люди приезжали. И судьбы у них были разные. Одни стали магнатами Голливуда. Некоторые, правда, очутились в Синг-Синге, но есть и такие, что заседают сейчас в правительственных кабинетах в Вашингтоне. Признайте, что Штаты — действительно величайшая страна по части ассимиляции пришельцев: она их переваривает, Не виски ли сыграло тут свою роль? Джон Мора вдруг предстал перед Мегрэ не маленьким, нервным и властным человеком, а как символ американской ассимиляции, о которой ему неторопливо и добродушно толковал собеседник.

— Коллега рассказал мне…

По три или по четыре стаканчика они выпили? До того они пили арманьяк, перед арманьяком две бутылки божоле, а перед божоле несколько аперитивов.

«J and J».

Это название и гвоздило у него в голове, когда он наконец рухнул на кровать в своем чересчур роскошном номере в «Сент-Рейджи», В те времена, когда носили пристежные воротнички с отогнутыми уголками, крахмальные манжеты и лакированные туфли, два молоденьких француза, еще с пушком на подбородке, прибыли в Америку без гроша в кармане, но полные надежд; у одного под мышкой была скрипка, у другого — кларнет.

У кого был кларнет? Мегрэ был не в состоянии вспомнить. А ведь проныра О'Брайен, хитрющий как лиса О'Брайен, говорил ему об этом.

Кажется, скрипка была у Мора.

Оба родились в Байонне или в ее окрестностях. И обоим только-только стукнуло двадцать.

Они подписали декларацию, что прибыли в Соединенные Штаты не для убийства президента.

Чудак этот капитан О'Брайен — завел его в какой-то маленький бар, чтобы рассказать ему все это с таким видом, будто он и не думает ни во что вмешиваться, а просто болтает о вещах, не имеющих ни малейшего отношения к его профессии.

— Одного звали Джозеф, другого Джоаким. Это все мой товарищ мне сообщил, Впрочем, не стоит целиком принимать на веру истории, которые нам рассказывают. Нас, федеральной полиции, это не касается. То было время кафешантанов — у вас в Париже их называют bastringues. Так вот, чтобы заработать на жизнь, они, даром что оба закончили консерваторию и считали себя будущими великими музыкантами, поставили, комический номер под названием «J and J» — Джозеф и Джоаким. Но оба надеялись со временем сделать карьеру исполнителя-виртуоза или композитора. Все это мне рассказал мой друг. Это, разумеется, неинтересно. Но я знаю, что вас интересует личность Маленького Джона. Мне кажется, что на кларнете играл не он… Бармен! Повторите!

А был ли пьян капитан О'Брайен?

«J and J», — повторил он. — Меня зовут Майкл. Можете называть меня просто Майклом. Это не для того чтобы я мог называть вас Жюлем, — я знаю, что это ваше имя и что вы его не любите.

Что еще говорил он в этот вечер?

— Вы не знаете, что собой представляет Бронкс, Мегрэ. Надо, чтобы вы познакомились с ним. Интересное местечко. Некрасивое, но интересное. У меня нет времени отвезти вас туда. Мы очень заняты, вы же знаете. Финдли, Сто шестьдесят девятая улица… Сами увидите. Любопытный район. Кажется, там еще и сейчас, прямо против дома, портняжная мастерская. Все это болтовня, болтовня моего коллеги, и я спрашиваю себя, зачем он мне все это рассказывал, — это же нас не касается. «J and J»… Они показывали свой музыкально-эксцентрический номер в кафе. В кафешантанах, как говаривали в то время. А любопытно бы узнать, кто из них был комиком. Как вы думаете?

Мегрэ, быть может, и не привык к виски, но он совсем уж не привык, чтобы его принимали за ребенка, и потому пришел в бешенство, когда увидел, что в «Сент-Рейджи» вместе с ним вошел в лифт рассыльный, который весьма внимательно проследил, чтобы гость все сделал правильно перед тем как выйти.

Это был еще один удар, полученный от О'Брайена с его иезуитской физиономией и невыносимо иронической улыбкой.

Глава 3

Мегрэ спал на самом дне колодца, над которым наклонился улыбающийся рыжеволосый гигант, куривший огромную сигару, — почему именно сигару? — и вдруг глухой злой звонок заставил комиссара поморщиться — так утренний ветерок вызывает рябь на глади озера. Мегрэ дважды повернулся с боку на бок вместе с одеялом, наконец высунул руку из-под одеяла, схватил сначала графин, потом нащупал телефонную трубку и пробурчал:

— Алло!

Сел на постели, но неудобно — не было времени поправить подушку и пришлось придерживать этот чертов телефон; сейчас же у Мегрэ возникла уверенность, оскорбительная уверенность в том, что, вопреки явно насмешливым уверениям капитана О'Брайена в мочегонных свойствах виски, оно вызывает лишь головную боль.

— Да, Мегрэ… Кто говорит?.. Что?

Звонил Мак-Джилл, и Мегрэ было не очень-то приятно, что его будит тип, к которому он не испытывает ни малейшей симпатии. К тому же тот понял по голосу, что комиссар еще в постели, и позволил себе подпустить шпильку:

— Бьюсь об заклад, вы поздно легли… По крайней мере, хорошо провели вечер?

Мегрэ поискал взглядом часы, которые он обычно клал на ночной столик, но не обнаружил их. В конце концов заметил вмонтированные в стену электрические часы и вытаращил глаза, увидев, что они показывают одиннадцать.

— Господин комиссар, я звоню по поручению патрона. Он был бы очень рад, если бы вы смогли зайти к нему сегодня утром… Да, прямо сейчас. Я хочу сказать: как только оденетесь. Ждем вас. Этаж помните? Седьмой, в самый конец коридора Б. До встречи.

Мегрэ, словно он был во Франции, поискал кнопку звонка, чтобы вызвать метрдотеля, коридорного — кого угодно, но не нашел ничего, похожего на звонок, и на секунду у него возникло чувство, что он заблудился в этом смехотворно громадном помещении. Наконец вспомнил про телефон, и ему пришлось трижды повторить на своем сомнительном английском:

— Пожалуйста, завтрак, мисс… Да, завтрак… А? Не понимаете?.. Кофе…

Она что-то говорила ему, чего он никак не мог уловить.

— Я прошу завтрак!

Он решил, что она повесила трубку, но его просто переключили на другой номер, и чей-то голос произнес:

— Room-service…[3]

Оказывается, все очень просто, но это надо было знать, и на минуту Мегрэ обозлился на Америку за то, что никому здесь не пришла в голову элементарная мысль провести звонки в номера.

В довершение всего, когда он был в ванне, в номер постучали и, хотя он во все горло орал: «Войдите!» — стучаться продолжали. Пришлось натянуть халат прямо на мокрое тело и открыть — оказалось, что дверь заперта на задвижку. Чего ждет коридорный? Ага, нужно, чтобы Мегрэ подписал какой-то листок. Что еще? Тот все не уходил, и Мегрэ в конце концов понял, что он ждет чаевых. А одежда комиссара, сваленная в кучу, лежала на полу!

Через полчаса, все еще злой, Мегрэ стучался в дверь номера Маленького Джона. Его принял Мак-Джилл, как всегда элегантный, одетый с иголочки, но у комиссара возникло впечатление, что он тоже не выспался.

— Входите, присаживайтесь. Пойду доложу патрону, что вы уже здесь.

Чувствовалось, что Мак-Джилл озабочен. Сегодня он не рассыпался в учтивостях, а, выходя из комнаты, оставил дверь открытой настежь.

Следующая комната была гостиной. За ней — еще одна, очень просторная. Мак-Джилл прошел дальше и постучал в дверь. Времени как следует все рассмотреть у Мегрэ не было. Однако после анфилады роскошных апартаментов последняя комната производила впечатление бедной. Потом он думал об этом, стараясь воссоздать в памяти то, что на мгновение возникло у него перед глазами, Он мог бы поклясться, что последняя комната, куда вошел секретарь, скорее была похожа на каморку для прислуги, чем на комнату в «Сент-Рейджи». Маленький Джон сидел за некрашеным деревянным столом, а в глубине Мегрэ заметил железную кровать.

Тихо о чем-то переговорив, Мак-Джилл и Мора прошли в кабинет. Маленький Джон был все так же нервозен, движения у него были резкие; было видно, что в нем таится громадная энергия, напор которой ему приходится сдерживать.

Он тоже, войдя в кабинет, не стал расшаркиваться: на сей раз ему не пришло в голову предложить гостю свою великолепную сигару.

Джон Мора сел за стол красного дерева на место, которое только что занимал Мак-Джилл, а тот непринужденно расселся в кресле, положив ногу на ногу.

— Прошу прощения, что потревожил вас, господин комиссар, но я решил, что нам с вами необходимо поговорить.

Наконец он поднял на Мегрэ глаза, взгляд которых не выражал ровно ничего — ни симпатии, ни антипатии, ни раздражения. Его рука, тонкая для мужчины, поразительно белая, играла черепаховым разрезным ножом.

На нем был темно-синий английский костюм, белая рубашка и темный галстук. Этот костюм выгодно оттенял его тонкие, резкие черты, и Мегрэ подумал, что сразу не скажешь, сколько ему лет.

— Полагаю, никаких сведений, о моем сыне у вас нет? — Не дожидаясь ответа, Маленький Джон продолжал ровным тоном, каким говорят с подчиненными. — Когда вы пришли ко мне вчера, у меня не возникло желания задать вам несколько вопросов. Если я правильно понял, вы приехали из Франции вместе с Жаном и вы дали мне понять, что мой сын просил вас сопровождать его.

Мак-Джилл курил сигарету и спокойно наблюдал за дымом, поднимающимся к потолку. Маленький Джон все так же играл разрезным ножом, пристально глядя на Мегрэ и словно не видя его.

— Не думаю, что, уйдя из уголовной полиции, вы открыли частное сыскное агентство. С другой стороны, зная о вашем характере то, что известно всему миру, мне трудно предположить, что вы пустились в подобного рода авантюру по легкомыслию. Надеюсь, вы понимаете меня, господин комиссар? Мы свободные граждане свободной страны. Вчера утром вы проникли ко мне, чтобы поговорить о моем сыне. Вчера вечером вы встретились с чиновником федеральной полиции, чтобы навести обо мне справки.

Итак, они знали о его поездках и о свидании с О'Брайеном. Стало быть, за ним была установлена слежка?

— Разрешите задать вам первый вопрос: почему мой сын обратился к вам за помощью?

Так Мегрэ молчал, а на губах Мак-Джилла появилась ироническая усмешка, Маленький Джон нервно, отрывисто продолжал:

— Комиссары в отставке не имеют обыкновения идти в компаньоны к путешествующим молодым людям. Спрашиваю вас еще раз: что сказал вам мой сын, что вы решили покинуть Францию и вместе с ним пересечь Атлантический океан?

Не старался ли он казаться надменным и не надеялся ли таким образом вывести Мегрэ из себя?

Но вышло все наоборот: по мере того как он говорил, Мегрэ чувствовал себя все увереннее и спокойнее. И проницательней.

Настолько проницательней — это чувствовалось по взгляду Мегрэ, — что рука, державшая разрезной нож, стала его судорожно вертеть. Мак-Джилл, повернувшись к комиссару, позабыл про свою сигарету в ожидании дальнейшего.

— С вашего разрешения, на ваш вопрос я отвечу вопросом. Вы знаете, где ваш сын?

— Понятия не имею, и в настоящий момент не это важно. Мой сын волен поступать так, как ему заблагорассудится, ясно?

— Значит, вам известно, где он.

Мак-Джилл вздрогнул и быстро повернулся к Маленькому Джону; выражение его глаз было суровым.

— Повторяю, мне об этом ничего не известно, но вас это не касается.

— В таком случае, нам больше не о чем разговаривать.

— Одну минуту…

Маленький человек вскочил и, все еще держа в руке разрезной нож, загородил Мегрэ дорогу к дверям.

— Вы, по-видимому, забыли, господин комиссар, что находитесь здесь некоторым образом за мой счет. Мой сын несовершеннолетний. Не думаю, чтобы расходы по путешествию, которое вы совершили по ого просьбе, он предоставил оплачивать вам.

Почему Мегрэ показалось, что Мак-Джилл, рассвирепел на патрона? Было очевидно, что ему не нравится оборот, который принял разговор. Он не стал церемониться и вмешался: