Комиссар Мегрэ - Мегрэ ищет голову

— Я, наверное, загляну к вам после обеда. Отправляясь обедать в пивную «У дофины», он снова зашел к инспекторам:

— Идешь, Лапуэнт?

Молодой инспектор совсем не был ему нужен для того, чтобы сесть за привычный столик в пивной на площади Дофины. Эта мысль позабавила его, когда они молча шли по набережной. Он улыбнулся, вспомнив о вопросе, который ему некогда задали на этот счет. Его друг Пардон, врач с улицы Попенкур, у которого они с женой обычно раз в месяц обедали, спросил его как-то вполне серьезно:

— Скажите, Мегрэ, почему полицейские в штатском, совсем как водопроводчики, всегда ходят по двое?

Он никогда на это не обращал внимания, но это была правда. Он и сам редко работал без сопровождающего инспектора.

Комиссар почесал затылок:

— Думаю, это повелось с того времени, когда улицы Парижа были небезопасны и в иные кварталы не следовало ходить в одиночку, особенно ночью.

Эта причина существовала в ряде случаев и теперь, например при задержании или при посещении мест с сомнительной репутацией. Тем не менее Мегрэ продолжал размышлять вслух:

— Существует также вторая причина, которая играет роль и при допросах. Если полицейский будет собирать свидетельские показания один, то подозреваемый, давший их неохотно, всегда сможет потом отказаться от своих слов. Для присяжных показания двоих весят больше, чем одного.

Мегрэ не удовольствовался и этим.

— С практической точки зрения это почти необходимость. Например, в ходе слежки нужно позвонить по телефону и в то же время нельзя выпускать из поля зрения человека, за которым следишь. Или же человек этот вошел в дом, где есть несколько выходов.

Пардон с улыбкой возразил:

— Когда мне приводят ряд причин, я склонен думать, что ни одна из них сама по себе не достаточна. На это Мегрэ ответил:

— В таком случае, скажу о себе. Я почти всегда хожу с инспектором потому, что боюсь скуки.

Он не стал рассказывать Лапуэнту об этом разговоре: никогда не следует проявлять скептицизм при молодежи, а Лапуэнт был пока что парнем с огоньком. Обед был приятным и мирным, в пивную то и дело приходили другие инспекторы и комиссары, человек пять-шесть обедали в зале.

— Вы верите, что мы найдем голову?

Мегрэ поймал себя на том, что отрицательно качает головой. По правде сказать, он еще над этим не думал. Ответил он чисто инстинктивно и не смог бы объяснить, почему ему кажется, что водолаз напрасно будет рыться в иле канала Сен-Мартен.

— Куда ее могли деть?

Откуда ему это знать? Ну, например, положили в чемодан и сдали в камеру хранения на Восточном вокзале, поблизости, или на Северном вокзале, чуть дальше. Или же отправили в провинцию по первому попавшемуся адресу на одном из громадных рейсовых грузовиков. Он часто видел эти красно-зеленые автомобили на улицах города, но не знал, где находится фирма. Оказывается, она была там, возле канала, на улице Тераж. Сегодня утром он насчитал больше двадцати машин с надписью «Транспортная контора Зенит» — Руле и Ланглуа», стоявших вдоль тротуара.

В тот момент он ни о чем особенно не думал. Свой интерес к новому делу Мегрэ объяснил тем, что он уже давно не работал в районе канала. Когда-то, в самом начале его карьеры, каждая улица этого квартала была ему хорошо знакома, равно как изрядное число теней, скользивших по вечерам вдоль домов.

Они еще пили кофе, когда Мегрэ пригласили к телефону. Звонил Жюдель:

— Право, не знаю, правильно ли я поступил, беспокоя вас, шеф. Говорить о том, что обнаружен след, еще нельзя. Один из моих людей, Бланпен, которого я поставил на пост недалеко от водолаза, приблизительно с час назад обратил внимание на одного парня с грузовым трехколесным велосипедом. Ему показалось, что он уже видел его рано утром, потом спустя полчаса и так несколько раз в течение утра. Другие зеваки стояли на набережной, но этот парень, говорит Бланпен, держался в стороне и казался более заинтересованным, чем другие. Обычно такие служащие едут по определенному адресу и не могут терять время зря.

— Бланпен заговорил с ним?

— Он собирался это сделать и направился к нему, но не прошел и нескольких метров, как парень, заметно испугавшись, вскочил на свою машину и помчался к улице Реколе. Бланпен безуспешно пытался нагнать беглеца, но тот исчез в уличной сутолоке.

Оба помолчали. Все это было слишком неопределенно: могло ничего не означать, но могло и быть отправной точкой для поисков.

— Бланпен дал его приметы?

— Это малый лет восемнадцати — двадцати, похоже, из деревни, потому что у него лицо еще румяное. Блондин, волосы длинные, одет в кожаную куртку поверх свитера. Бланпен не успел прочесть надпись на его велосипеде. Какое-то слово, которое оканчивается на «ай». Мы сейчас уточняем список торговцев квартала, у которых могут быть такие служащие, — Что говорит Виктор?

— Что ему все равно где быть — под водой или над водой, раз ему платят, но он уверен, что зря теряет время.

— На пустырях ничего не нашли?

— Пока ничего.

— Я надеюсь получить какие-либо подробности из заключения судебного эксперта.

Заключение было передано Мегрэ по телефону, когда он вернулся к себе на службу, около половины третьего. Поль сказал: официальное донесение пришлет позже.

— Вы записываете, Мегрэ? Мегрэ раскрыл блокнот.

— Это примерные данные, но они близки к точным. Сначала приметы, насколько их можно установить при безголовом теле. Он невысок, приблизительно один метр шестьдесят семь сантиметров. Шея короткая, толстая, можно предположить, что лицо было широкое, с массивной челюстью. Волосы темные, на висках возможна седина. Вес семьдесят четыре кило. Это был человек коренастый, почти квадратный, скорее мускулистый, чем жирный, хоть он и расплылся под конец жизни. По печени видно, что он порядком выпивал, хотя не думаю, чтобы это был запойный пьяница. Видимо, из тех, кто привык каждый час пропускать стаканчик, в особенности белого вина. Кстати, следы этого вина я и нашел в его желудке.

— Пища тоже была?

— Да. Его последним обедом или ужином была жареная свинина с фасолью.

— Задолго до смерти?

— Думаю, часа за два — два с половиной. Я также извлек то, что скопилось у него под ногтями, и послал это в лабораторию. Мере сообщит результаты сам.

— А шрамы?

— Остаюсь при своем мнении. Аппендектомия сделана лет пять-шесть назад хорошим хирургом, судя по качеству работы. Следы дробинок имеют по меньшей мере двадцатилетнюю давность, но мне хочется удвоить эту цифру.

— Возраст?

— От пятидесяти до пятидесяти пяти.

— Значит, выстрел из охотничьего ружья был сделан, когда он был ребенком?

— Это мое мнение. Общее состояние организма удовлетворительное, за исключением увеличенной печени, о чем я уже говорил. На левом легком рубец от очень давнего туберкулеза: детям и грудным младенцам часто случается переносить легкий туберкулез незаметно для окружающих. А если хотите узнать еще больше, доставьте мне голову, и я сделаю все, что смогу.

— Ее еще не нашли.

— Ну, значит, и не найдут.

Слова Поля подтверждали мнение Мегрэ. На набережной Орфевр бытует ряд убеждений, в конце концов ставших аксиомами. Например, что разрубленными на части неизменно оказываются проститутки самого низкого пошиба. Или что голова отыскивается реже, чем другие части тела.

— Если мне позвонят, — сказал Мегрэ, заглянув к инспекторам, — я наверху, в лаборатории.

Он медленно взобрался на самую верхотуру Дворца правосудия к Мерсу.

— Работаешь на меня? — осведомился он.

— Изучаю пробы, присланные Полем.

— Результатов еще нет?

В огромном зале работали и другие специалисты.

— У меня складывается впечатление, — Мере всегда говорил вполголоса, как в церкви, — что убитый не слишком часто выходил из дому.

— Почему?

— Я изучил грязь из-под ногтей на ногах. Могу сказать, что последнее время он носил носки из сине-зеленой шерсти. Я обнаружил также ворсинки войлока, из которого делается домашняя обувь. Отсюда я заключаю, что человек этот обычно носил войлочные туфли.

— Если это точно, Поль должен это подтвердить, потому что долгое ношение мягких туфель в конце концов деформирует ступню; по крайней мере, так без конца твердит моя жена…

Он не закончил фразы, позвонил в Институт судебной медицины, но доктора Поля там уже не было, и пришлось позвонить ему домой.

— Говорит Мегрэ… Один вопрос, доктор, в связи с замечанием Мерса. Вам не показалось, что этот человек чаще ходил в мягких туфлях, чем в ботинках?

— Поздравьте от меня Мерса. Я чуть было сам не сказал вам это недавно, но счел, что это слишком неопределенно и я рискую направить вас по ложному следу. При изучении ступней мне пришла мысль, что это, быть может, официант из кафе. У них, так же как у метрдотелей и полицейских агентов, особенно уличных постовых, ступни становятся плоскими не от ходьбы, а от долгого стояния.

— Вы говорили, что у него грязные ногти на руках.

— Верно. У метрдотеля не может быть траура под ногтями.

— У официанта из большого ресторана или богатого кафе тоже.

— Мере больше ничего не обнаружил?

— Пока нет. Благодарю, доктор. Прошло еще около часа. Мегрэ бродил по лаборатории, наклоняясь то к одному, то к другому сотруднику.

— Вас интересует, что у него под ногтями есть земля, смешанная с селитрой?

Как и Мегрэ, Мере знал, где чаще всего встречается подобная смесь — в погребах, особенно сырых.

— Ее мало или много?

— Это меня и поразило. Человек не может так выпачкаться с одного раза.

— Иначе говоря, он имел привычку спускаться в погреб?

— Это только гипотеза.

— А руки?

— Я обнаружил под ногтями сходное вещество, но с другими примесями и с мельчайшими крупинками красного сургуча.

— Какой употребляют для запечатывания бутылок с вином?

— Да.

Мегрэ был почти разочарован: загадка оказывалась слишком легкой.

— В общем, это владелец бистро, — проворчал он. И в памяти его всплыл образ худой черноволосой женщины, которая утром подавала им вино. В таком квартале, как набережная Вальми, не было недостатка в живописных индивидуумах. Но Мегрэ редко приходилось встречать тот тип инертности, который он отметил у этой женщины. Это было трудно объяснить. Большинство людей, глядя на вас, чем-то с вами обмениваются, устанавливается какой-то контакт, пусть даже этот контакт выражается в недоверии и вызове.

С этой женщиной, напротив, не установилось ничего. Она подошла к стойке без удивления и без страха, с признаками усталости, которая, наверно, никогда ее не покидала.

А может быть, это было безразличие? Она также не была ни пьяна, ни больна, во всяком случае, в тот момент. Тогда же утром Мегрэ дал себе слово еще раз наведаться к ней, хотя бы только для того, чтобы разобраться, клиентура какого рода посещает это заведение.

— У вас есть идея, шеф?

— Может быть.

Мегрэ предпочел не объяснять. В четыре часа дня он позвал Лапуэнта, который работал у себя над бумагами.

— Отвезешь меня?

— На канал?

— Да.

— Надеюсь, машину успели вымыть.

На женщинах были уже светлые шляпки. Этой весной моден красный цвет, цвет мака. Над террасами опустили оранжевые и полосатые тенты.

На набережной Вальми они вышли из машины. Виктор все еще обшаривал дно канала. Жюдель тоже был на месте.

— Ничего нового?

— Ничего.

— И одежды никакой?

— Мы занялись бечевкой, которой были обвязаны пакеты. Если вы сочтете нужным, я пошлю ее в лабораторию. По виду это обычная толстая бечевка, которой пользуются большинство лавочников. Я велел расспросить окрестных торговцев скобяными изделиями. Результатов пока нет. Что до газет, клочья которых я велел просушить, то они в основном за прошлую неделю.

— За какое число последняя?

— Утренний субботний выпуск.

— Ты знаешь бистро, что расположено чуть выше улицы Тераж, рядом с магазином аптекарских товаров?

— «У Каласа»?

— Я не посмотрел на вывеску. Маленький темный зал, ниже тротуара, с большой печью посредине и с черной трубой, которая идет почти через всю комнату.

— Ну да, это у Омера Каласа.

Квартальные инспекторы лучше знали эти места, чем их коллеги с набережной Орфевр.

— Какого сорта заведение? — спросил Мегрэ, глядя на пузырьки воздуха, отмечавшие передвижение Виктора по дну канала.

— Спокойного. Не помню, чтобы у хозяев были какие-либо осложнения с нами.

— Омер Калас родом из деревни?

— Наверно. Можно посмотреть в списках. Большая часть владельцев бистро приезжает в Париж в качестве слуг или истопников, потом женится на кухарках и под конец открывает собственные заведения.

— Они давно здесь?

— Они уже были здесь, когда я начал работать в этом квартале. Я всегда знал бистро таким, каким вы его видели. Это почти напротив нашего участка, и я иной раз захожу к ним выпить глоток вина. У них хорошее белое вино.

— Обслуживает посетителей обычно сам хозяин?

— Большую часть дня. Кроме нескольких часов после обеда, когда он ходит играть на бильярде в кабачок на улице Лафайет. Он прямо-таки помешан на бильярде.

— В его отсутствие его заменяет жена?

— Да. Они не держат ни прислуги, ни официанта. Припоминаю, что у них, кажется, была когда-то служаночка, но не знаю, куда она делась.

— Какая у них клиентура?

— Трудно сказать. — Жюдель почесал затылок. — Во всех бистро квартала клиенты более или менее одинаковые. И в то же время в каждом особые. «У Пополя», например, что возле шлюза, шумно с утра до вечера. Много пьют, много галдят, и воздух всегда синий от курева. После восьми вечера там обычно встретишь нескольких женщин, у которых тоже постоянные клиенты.

— А у Омера?

— Ну, прежде всего, его бистро не на таком людном месте. Потом, как-то темнее, печальней. Вы, должно быть, убедились, что там, внутри, не так уж весело. Утром туда приходят выпить стаканчик рабочие с ближайших верфей, в полдень некоторые туда приносят с собой еду и берут пол-литра белого вина. После обеда — тише. Омер и выбрал это время для игры на бильярде. В час аперитива снова набирается народ.

Мне случалось заходить туда вечером. Каждый раз я видел лишь игру в карты за одним столиком да две-три фигуры у стойки. В таких местах, если ты не завсегдатай, всегда чувствуешь себя чужаком.

— Омер женат на этой женщине?

— Никогда не задумывался над этим. Это легко проверить. Можно хоть сейчас пойти в комиссариат и посмотреть в книгах.

— Вы мне потом дадите эту справку. Сейчас, кажется, Омер Калас в отъезде?

— Это она вам сказала?

— Да.

В этот час баржа братьев Нод пришвартовалась к Арсенальной набережной и краны начали разгрузку тесаного камня.

— Я хочу, чтобы вы составили мне список окрестных бистро, где хозяин или слуга отсутствуют с воскресенья.

— Вы считаете, что…

— Это идея Мерса. Возможно, неплохая. Пройдусь туда.

— К Каласу?

— Да. Идем, Лапуэнт.

— Завтра снова вызывать Виктора?

— Это значило бы швырять на ветер деньги налогоплательщиков. Если он ничего не нашел сегодня, значит, там нечего больше искать.

— Он тоже так считает.

— Пусть заканчивает и не забудет прислать мне завтра донесение.

Проходя мимо улицы Тераж, Мегрэ бросил взгляд на грузовики, стоявшие перед огромными воротами, над которыми красовалась надпись: «Руле и Ланглуа».

— Интересно, сколько их там? — подумал он вслух.

— Чего? — спросил Лапуэнт.

— Грузовиков.

— Каждый раз, когда я еду в деревню на машине, они мне попадаются на дороге. Их чертовски трудно обогнать.

Трубы на крышах уже были не розовые, как утром, а темно-красные в лучах заходящего солнца, и небо приняло бледно-зеленый оттенок, почти тот зеленый цвет, который свойствен морю перед самым наступлением ночи.

— Вы думаете, шеф, что женщина способна проделать такую работу?

Он думал о худой темноволосой женщине, которая подавала им утром.

— Возможно. Откуда мне знать?

Может быть, Лапуэнт тоже считает, что это было бы слишком просто? Когда дело осложнялось и вопрос казался неразрешимым, все на Набережной, начиная с Мегрэ, становились брюзгливы и раздражительны. Если, напротив, случай, представлявшийся поначалу сложным, оказывался простым и банальным, те же инспектора и тот же комиссар не могли скрыть разочарования.

Они подошли к бистро. Из-за низкого потолка там было более темно, чем в других, и поэтому над стойкой уже горела лампа.

Женщина в том же платье, что утром, обслуживала двух посетителей, по виду служащих; она не вздрогнула, узнав Мегрэ и его спутника.

— Что будете пить? — спросила она.

— Белое.

За стойкой, в бачке из оцинкованного железа, стояло несколько незакупоренных бутылок этого вина. Очевидно, время от времени приходилось спускаться в погреб и наполнять их из бочки. Рядом со стойкой пол не был покрыт красными плитками, и виднелся люк, приблизительно метр на метр, который вел под землю.

Мегрэ и Лапуэнт не стали садиться. По замечаниям, которыми обменивались люди, стоявшие рядом с ними, они поняли, что это не служащие, а санитары, идущие на ночное дежурство в больницу Св. Людовика на той стороне канала. Один из них спросил у хозяйки тоном завсегдатая:

— Когда вернется Омер?

— Вы же знаете, он мне никогда об этом не говорит. Ответила она без замешательства, тем же безразличным тоном, каким утром говорила с Мегрэ. Рыжий кот все так же сидел около печки, от которой, казалось, и не отходил.

— Да, придется теперь полиции поискать голову! — сказал тот, кто задал вопрос.

Говоря это, он наблюдал за Мегрэ и его спутником. Может быть, он видел их утром у канала?

— Ее ведь не нашли, а? — продолжал он, обращаясь прямо к Мегрэ.

— Пока нет.

— Вы надеетесь, что ее найдут?

Молчавший санитар не выдержал и спросил:

— Вы не комиссар Мегрэ?

— Он самый.

— Я так и думал. Я часто видел ваш портрет в газетах.

Женщина по-прежнему хранила спокойствие и, казалось, не слышала.

— Чудно, что на сей раз на куски разделали мужчину! Идем, Жюльен? Сколько с меня, мадам Калас?

Они вышли, слегка поклонившись Мегрэ и Лапуэнту.

— У вас много клиентов среди больничного персонала?

— Есть кое-кто.

— Ваш муж уехал в воскресенье вечером?

Она посмотрела на него ничего не выражающими глазами и спросила все тем же равнодушным голосом:

— Почему в воскресенье?

— Не знаю. Я, кажется, так слышал…

— Он уехал в пятницу после обеда.

— В баре было много народу, когда он уходил из дому?

Женщина, по-видимому, размышляла. Она выглядела до такой степени отсутствующей или безразличной к тому, что говорилось вокруг, что была похожа на лунатичку.

— После обеда никогда не бывает много народу.

— Вы никого не припомните?

— Нет… Не знаю. Не обратила внимания.

— Он взял с собой вещи?

— Конечно.

— Много?

— Свой чемодан.

— Как он был одет?

— Кажется, на нем был серый костюм.

— Вы знаете, где он сейчас?

— Нет.

— Вам известно, куда он поехал?

— Я знаю, что он должен был ехать поездом до Пуатье, а оттуда автобусом то ли в Сент-Обен, то ли в другую деревню.

— Он останавливается на постоялом дворе?

— Обычно.

— Ему не случалось ночевать у друзей или родных? Или у виноделов, которые поставляют ему вино?

— Я у него не спрашивала.

— Значит, если бы вам нужно было срочно вызвать его по делу, ну, если бы вы, например, заболели, вы не смогли бы его предупредить?

Эта мысль ее не удивила и не испугала.

— Он всегда в конце концов возвращался, — ответила она своим монотонным, тусклым голосом. — Повторить?

Оба стакана были пусты, и она снова их наполнила.

Глава 3

Человек с велосипедом

В конечном счете это был один из самых бесплодных допросов Мегрэ. Впрочем, это не был допрос в полном смысле слова, поскольку жизнь маленького бара шла своим чередом. Комиссар и Лапуэнт стояли у стойки и пили вино как обычные посетители. Если один из санитаров только что узнал Мегрэ и произнес громко его имя, то сам комиссар, обращаясь к г-же Калас, ничем не намекнул на свои должностные функции. Он просто разговаривал с ней урывками о том о сем, и она, в свою очередь, когда он не обращался к ней, не уделяла ему особого внимания.

Когда хозяйка вышла через заднюю дверь, оставшуюся приоткрытой, в зале появился маленький старичок, который уверенно направился к угловому столику и взял из ящика коробку с домино.

Хозяйка услышала из задней комнаты стук костяшек домино, которые тот раскладывал, как бы собираясь играть сам с собой. Не поздоровавшись, она повернулась к своим бутылям, налила рюмку розоватого аперитива и поставила ее перед посетителем. Не прошло и нескольких минут, как за тот же столик уселся другой маленький старичок, до того схожий с первым, что их можно было принять за братьев.

— Я опоздал?

— Нет. Это я пришел раньше.

Г-жа Калас налила в стакан аперитив другого сорта, все это делалось молча, как в пантомиме. По пути к столику она щелкнула выключателем, и в глубине зала зажглась вторая лампа.

— Она вас тревожит? — прошептал Лапуэнт на ухо Мегрэ.

То, что чувствовал комиссар, было не тревогой, а интересом, какого он уже давно не испытывал ни к одному человеку.

В молодости, мечтая о будущем, он воображал себе идеальную профессию, которой, к несчастью, не существовало в реальной жизни. Он никогда и никому об этом не проговорился, даже наедине с собой не произнес вслух этих двух слов: ему хотелось быть «устроителем судеб».

Любопытно, впрочем, что в его полицейской карьере ему не так уж редко приходилось возвращать людей, сбитых с пути превратностями жизни, на правильную дорогу. Еще любопытнее, что в последние годы появилась профессия, отчасти похожая на ту, которую он некогда воображал, — профессия психоаналитика, который стремится раскрыть в человеке его подлинную индивидуальность. Так вот, если кто-то был совершенно явно не на своем месте, так это женщина, которая молча двигалась по комнате, и никто не мог угадать ни ее мыслей, ни ее чувств.

Правда, он уже раскрыл один из ее секретов, если это только можно было назвать секретом. Хозяйка опять удалилась в заднюю комнату, и во второй раз комиссар отчетливо расслышал скрип пробки в бутылочном горлышке.

Она пила. Он поклялся бы, что она никогда не бывает пьяной до потери самоконтроля. Как все истинные алкоголики, для которых медицина бессильна, она знала свою меру и поддерживала в себе определенное состояние, то сомнамбулическое равнодушие, которое заинтриговало его с первого взгляда.

— Сколько вам лет? — спросил он у Калас, когда она снова подошла к стойке.

— Сорок один.

Она ответила без колебаний, без кокетства или горечи, зная, что выглядит старше. Без сомнения, она уже давно не жила для других и не интересовалась их мнением. У нее было увядшее лицо, темные круги под глазами, опущенные углы рта и дряблые складки кожи на шее. Она, должно быть, похудела, и платье, ставшее слишком широким, висело на ней.

— Вы родились в Париже?

— Нет.

Он был уверен, что она угадывает, что стоит за его вопросами, но она не старалась уклониться от них, не говоря в то же время ни одного лишнего слова.

Два старичка позади Мегрэ продолжали партию в домино, как они это делали, должно быть, ежедневно в послеобеденное время.

Комиссара сбивало с толку то, что Калас пила тайно. Если она не заботится о людском мнении, к чему ей скрываться каждый раз в заднюю комнату, чтобы выпить стакан спиртного или глотнуть из горлышка?

Может быть, ответ на этот вопрос есть? Ведь существует муж, Омер Калас. Может быть, он запрещает жене пить, во всяком случае при клиентах?

— Ваш муж часто ездит за вином в окрестности Пуатье?

— Каждый год.

— Один раз?

— Или два. Смотря как.

— От чего это зависит?

— Сколько вина выпьют.

— Он всегда уезжает в пятницу?

— Я не обращала внимания.

— Он объявил о своем намерении поехать?

— Кому?

— Вам.

— Он никогда не говорит мне о своих намерениях.

— Ну, может быть, клиентам, приятелям?

— Не знаю.

— Эти двое были здесь в прошлую пятницу?

— Не в то время, когда Омер уезжал. Они всегда приходят в пять часов.

Мегрэ обернулся к Лапуэнту:

— Позвони на вокзал Монпарнас и спроси, какие поезда идут во второй половине дня на Пуатье. Вызови комиссара вокзальной полиции.

Мегрэ говорил, понизив голос, но если бы хозяйка следила за его губами, она могла бы угадать слова.

— Попроси его навести справки у вокзальных служащих, особенно в кассах. Сообщи приметы Каласа.

Телефонная кабина здесь помещалась не в глубине зала, как обычно, а возле входа. Лапуэнт попросил жетон и направился к застекленной двери. На улице уже стемнело, наплывал голубоватый сумрак. Мегрэ стоял спиной к двери и резко обернулся, услышав, как сорвался с места Лапуэнт. Ему показалось, что он увидел бегущего по тротуару человека, молодое лицо которого в полумраке было бледным и бесформенным.

Лапуэнт повернул дверную ручку и тоже бросился бегом в сторону бульвара Ла Виллет. Он не успел закрыть за собой дверь, и Мегрэ тоже выскочил на тротуар. Вдали он едва различил два бегущих силуэта, тотчас исчезнувших, но стремительный топот еще раздавался некоторое время.

Лапуэнт, наверное, узнал кого-то за дверью. Хотя Мегрэ не успел почти ничего увидеть, ему казалось, что он понял. Только что промелькнувший человек соответствовал описанию того парня на велосипеде, который уже удирал утром при приближении полицейского, когда водолаз работал на дне канала.

— Вы знаете его? — спросил он у хозяйки бара.

— Кого?

Настаивать было бесполезно. Впрочем, возможно, в тот момент она и не смотрела в сторону улицы.

— Здесь всегда так спокойно?

— Когда как. Зависит от дня. И от часа. Словно подтверждая ее слова, послышался гудок, возвещавший о конце рабочего дня на окрестных верфях. Еще через несколько минут за дверью раздались голоса, она открылась, закрылась и еще открывалась раз десять, пока люди усаживались за столики либо останавливались, как Мегрэ, у стойки.

У многих хозяйка не спрашивала, что им подать, и молча ставила перед ними их обычный напиток.

— Омер дома?

— Нет.

Она не прибавляла: «Он в отъезде» или «Он уехал в пятницу в Пуатье». Она ограничивалась тем, что отвечала на вопрос без всяких подробностей. Из какой семьи она родом? Мегрэ чувствовал себя неспособным даже высказать предположение. Прожитые годы обесцветили ее и как бы отняли у нее часть ее самой. Благодаря алкоголю она жила в своем особом мире и лишь отчасти соприкасалась с миром реальным.

— Вы уже давно живете здесь?

— В Париже?

— Нет. В этом кафе.

— Двадцать четыре года.

— Ваш муж владел им еще до знакомства с вами?

— Нет.

Он мысленно подсчитал:

— Вам было семнадцать лет, когда вы с ним встретились?

— Я его знала еще раньше.

— Сколько ему сейчас?

— Сорок семь.

Это не вполне соответствовало возрасту, установленному доктором Полем, но разница была не столь уж велика. Мегрэ, впрочем, продолжал задавать вопросы скорее из любопытства, чем по долгу службы. Уж слишком бы не правдоподобно было, если бы в первый же день случай помог ему без всякого труда разобраться в загадке безголового тела.

Дым сигарет образовал нечто вроде пелены, колышущейся над головами, в зале стоял гул от разговоров. Одни выходили, другие входили. Игроки в домино невозмутимо продолжали свое занятие, как если бы вокруг никого не было.

— У вас есть фотография мужа?

— Нет.

— Ни одной?

— Нет.

— А ваша?

— Тоже нет. Только на удостоверении личности.

Мегрэ знал по опыту, что такое встречается один раз из тысячи — чтобы у человека не было собственной фотографии.

— Вы живете на верхнем этаже?

Она кивнула. С улицы он отметил, что в доме всего два этажа. Над кафе и кухней были, наверно, две-три, скорее всего две, комнаты и туалет или кладовая.

— Как вы туда поднимаетесь?

— По лестнице, что на кухне.

Она отправилась на кухню спустя минуту и на этот раз что-то мешала там ложкой на плите.

Дверь с шумом распахнулась, и Мегрэ увидел разгоряченного, запыхавшегося Лапуэнта, который вел перед собой молодого парня.

Малыш Лапуэнт, которого так называли на Набережной не из-за его роста, а потому, что он был самый молодой и по возрасту, и по стажу, еще никогда не был так горд собой.

— Ну и погонял же он меня! — провозгласил он со смехом, протягивая руку к оставленному на стойке стакану. — Несколько раз я уже думал, что он улепетнет. Хорошо, что в лицее я был чемпионом в беге на пятьсот метров.

Парень тоже выбился из сил и шумно дышал.

— Я ничего не сделал! — заявил он, повернувшись к Мегрэ.

— Значит, тебе нечего бояться.

Комиссар посмотрел на Лапуэнта:

— Документы у него взял?

— Его удостоверение личности у меня в кармане. Он работает разносчиком-велосипедистом в торговой фирме Пенсемайль. Это он сегодня утром был на набережной и удирал во весь дух.

— Почему? — спросил Мегрэ у парня. Тот казался упрямым, как многие юнцы, которые хотят прослыть отпетыми ребятами.

— Не хочешь отвечать?

— Мне нечего говорить.

— Ты ничего не вытянул из него по дороге? — спросил Мегрэ у Лапуэнта.

— Мы чересчур запыхались, чтобы много говорить. Его зовут Антуан Кристен. Ему восемнадцать, и он живет с матерью на улице Фобур-Сен-Мартен.

Некоторые из посетителей наблюдали эту сцену, но чрезмерного любопытства не обнаруживали: в этом квартале полиция появлялась достаточно часто.

— Что ты делал на тротуаре?