Третье открытие силы

      Засыпая, я все еще пребывал в некоторой растерянности. Однако усталость дала себя знать, и я довольно быстро погрузился в глубокий сон. Там что-то происходило, но запомнить мне ничего не удавалось, потом я откуда-то куда-то летел, потом упал и от удара проснулся. Мама трясла меня за плечо: - Миша, вставай, уже утро. Там Альберт Филимонович пришел... С удочками... - С какими удочками? - спросил я и тут же все вспомнил.
      Ну да, рыбная ловля с Мастером... Состояние... Вот черт, спать охота... Бред какой-то. Впрочем, ему виднее.
      Я встал и, сонно потягиваясь, в одних трусах вышел в коридор. Там стоял Альберт Филимонович в военном ватнике поверх пятнистого комбинезона и в офицерских яловых сапогах. В руках он держал брезентовый чехол, из которого торчали удочки, на голове у него была полковничья папаха без кокарды, за спиной - странного вида рюкзак. - А что это за рюкзак у вас такой? - неожиданно для самого себя спросил я. - Это не рюкзак, это - военный гермомешок. - Военный? - Доброе утро, Миша. - Ага. А папаха - чего?.. - Так ведь я же офицер! В душе... И потомственный к тому же дворянин... И вообще - удобно. Тепло... - А-а... Понятно...
      Я направился в ванную, чтобы окончательно проснуться.
      Когда я вышел оттуда, в коридоре горел свет. Мне он показался каким-то слишком ярким и чересчур желтым. Прямо под лампой стоял Альберт Филимонович с удочками. На лампе почему-то не было абажура. - Ой, Альберт Филимонович! - сказал я. - Доброе утро! А кто снял абажур? - Собирайся скорее, - сказал он, - если мы опоздаем, вся рыба проснется и уплывет...
      Я немного удивился, но оделся, и мы отправились в путь.
      На улице было промозгло и пусто. Сквозь фиолетовую мглу по рельсам мягко и как-то подозрительно бесшумно скользил трамвай.
      Двери открылись, и мы поднялись по ступенькам. В трамвае было светло, хотя лампочки горели явно не в полную силу. Людей внутри не оказалось, я подумал, что еще, видимо, очень рано. - Который час? - поинтересовался я. - Рыба просыпается в семь, - сказал Альберт Филимонович. - Какая рыба? - спросил я. - Неважно, - ответил он, - главное то, что у нас еще есть шанс.
      Мы вышли на конечной остановке. Вокруг был лес. Прямо от трамвая начиналась тропинка. Она струилась между деревьями и терялась в сине-зеленой мгле. Альберт Филимонович шел впереди, я за ним. Вылинявшая спина его военного ватника была хорошим ориентиром, потому что слегка поблескивала в темноте. Это было похоже на мягкое сверкание свежевыпавшего снега под пыльным фонарем цвета хаки.
      Через пару километров лес вдруг неожиданно закончился, и мы оказались на открытом пространстве. Альберт Филимонович остановился и, обведя удочками расстилавшийся перед нами простор, сообщил: - Это, Миша, - заливные луга. Оболонью зовутся. - Постойте, постойте, Оболонь ведь - жилмассив. Там не луга, а дома... - Только не сейчас... Нынче на Оболони - заливные луга. - Так это что, тропинка через лес привела нас в прошлое? спросил я, и в груди у меня почему-то вдруг похолодело. Нет, я полностью доверяю своему учителю, но такого поворота событий никак не ожидал... - Она привела нас прямо на Оболонь, - коротко ответил он и замолчал. - А метро? - попытался я хотя бы приблизительно определиться во времени и пространстве, но он не отвечал, быстро, по-военному уверенно шагая впереди меня по едва заметной среди сухой травы тропке.
      Вокруг были черные пучки голых осенних кустов, там и здесь тускло поблескивали озера и торчали одинокие деревья. Я едва поспевал за учителем и совсем уже выбился из сил, когда он вдруг остановился на берегу продолговатого неширокого озера. - Здесь будем переходить, - заявил он. - Как?! - Ну как - вброд, разумеется...
      Необъяснимый, совершенно неадекватный страх сковал все мое тело. Желудок превратился в ледяной камень, и я почувствовал, как к прямой кишке изнутри подступает нечто неостановимое. - У вас туалетная бумага есть? - спросил я, почти плача. - Это сейчас пройдет, - сказал он, нужно только решиться и войти в воду. - Но зачем?! - я был на грани истерики. - Ведь его можно обойти! - Обойти можно, - согласился он, и я испытал несказанное облегчение. - Но только не нам. Мы должны идти вброд.
      Я воспринял это как приговор. Внутри опять все сжалось. Мне стало ясно, что даже расстегнуть штаны я уже не успеваю. - В воду!!! - заорал он, страшно выпучив глаза, и я ринулся в озеро. Отчаяние захлестнуло меня, перед глазами поплыли радужные круги, ледяная вода мгновенно заполнила кроссовки, ноги до колен одеревенели от судорог. Однако, к моей несказанной радости, роковое ощущение в области прямой кишки вдруг пропало. Теплым потоком растворившись внутри живота, оно ручейком потекло по позвоночнику куда-то в голову, спустилось вниз по груди и затейливым завитком выглянуло наружу сквозь пупок, почему-то так и не завершив свой путь по микрокосмической орбите моего доподлинно физического тела.
      Приставив к моей спине чехол с удочками наподобие автоматного ствола, Альберт Филимонович шел сзади. Когда черная вода достигла подбородка, я утратил всякое ощущение реальности. Я чувствовал только сковавший тело холод и помнил о жизненной необходимости переставлять ноги по-очереди.
      Наконец, мы оказались на другом берегу. Я с удивлением обнаружил, что все еще жив. Альберт Филимонович сказал: - Ну, вот мы и пришли... И туалетная бумага тебе, похоже, больше не нужна. - А вы откуда знаете? - Я видел, как апана в твоем теле направилась вверх... - Что направилось вверх?.. - Апана... Этим словом йоги называют один из потоков Силы в тонком теле человеческого существа. Обычное направление его движения - вниз. Он обеспечивает, кроме всего прочего, работу механизмов выделения. - А-а-а... Никогда к йоге серьезно не относился... - Ну, это, в общем-то правильно... Правда, лишь постольку, поскольку серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире bkerq роковой ошибкой. Однако, если проводить параллели, то, по сравнению с истинной йогой, все, происходящее у нас в зале, детские игрушки... - Погодите, как это - роковой ошибкой? А Путь Духа, кодекс чести воина, библейские заповеди, в конце концов - разве хотя бы это не заслуживает предельно серьезного отношения? - Конечно, заслуживает! Но лучше, если это отношение будет не твоим... Можно избежать всех ловушек на Пути, насмеяться над поклонением любым идолам, отрешиться от всех человеческих и сверхчеловеческих привязанностей, даже основательно разобраться с такой заковыристой штукой, как чувство собственной значительности, и в итоге все же угодить в последнюю, ультимативную западню, из которой нет выхода. Эта ловушка, обойти которую не удается подавляющему большинству даже самых великих воинов - серьезное отношение собственно к Духовному Пути или к пути воина. Выручить человека, в нее угодившего, не способна даже смерть... - Ну, хорошо, - спросил я, - а жизнь и смерть - это серьезно? - О да, жизнь и смерть - это серьезно! - сказал он. - Но не очень... Если хочешь, мы поговорим об этом во вторник после тренировки. Сейчас не время. В тебе имеется еще такая штуковина, как прана, которая всегда направляется вверх. Так вот, нам предстоит заставить ее повернуть вниз...
      О пране я кое-что слышал, может быть, не совсем то, что он имел в виду, однако решил не уточнять и только поинтересовался: - Вниз? И что тогда? - Тогда огонь и вода в твоем теле поменяются местами. - И... - И вода закипит, поскольку окажется над огнем. Образовавшийся пар наполнит тело большим количеством горячей влажной и очень плотной силы. Рыба не сможет устоять. Ты непременно победишь... - Рыбу? - Ультимативную западню... На каком-то этапе, разумеется, потому как ножки у ней - курьи... И впоследствии она повернется к тебе новой своей стороной... Картинка в очередной раз окажется размытой - текучие ничего не значащие краски и никакой определенности.
      Он замолчал, приложив палец к губам и жестом предложив мне следовать за ним.
      Его последняя фраза произвела на меня довольно-таки гнетущее впечатление. И вообще, я не ощущал особой уверенности в том, что все это мне нравится, по крайней мере, соглашаться с некоторыми из его утверждений очень не хотелось, так как согласие означало бы полное крушение всей моей системы ценностей. Я хотел было сообщить ему об этом, но он не стал слушать, повернулся и с хлюпаньем зашагал прочь. Чавкая скопившейся в кроссовках водой, я двинулся за ним, поскольку ничего другого мне не оставалось. Ступая по песку, я неожиданно отдал себе отчет в том, что весь наш диалог был произнесен шепотом. И это почему-то понравилось мне еще меньше.
      Немного поодаль в ребристых кустах виднелось нечто, сколоченное из досок и в темноте напоминавшее маленький сарайчик. Когда мы, оставляя на песке мокрый след, приблизились к этому строению, у него обнаружилась дверь - тоже сбитая из серых растрескавшихся досок и подвешенная на двух кусках автомобильной резины. Причем открывалась она почему-то не в сторону, как положено нормальной двери, а вверх, наподобие задней дверце Sвосьмерки".
      Мы забрались в сарайчик. Там были двухъярусные нары. Изнутри мне вдруг стало видно, что начинает светать - похожий на вьющийся липкий туман едва различимый серо-сиреневый свет струился снаружи сквозь многочисленные щели в стенах. Посередине сарайчика на полу кольцом лежали кирпичи. Наклонившись, я разглядел, что это кострище. - Альберт Филимонович, давайте разведем костер, - предложил я, - а то у меня скоро все зубы в порошок сотрутся от мелкой дрожи... - Нельзя, Миша, придется потерпеть. Совсем немного - уже почти шесть. - Но почему нельзя? - Мы должны соблюдать конспирацию и тщательно маскироваться. Рыбе не следует раньше времени знать, что мы здесь. - Причем тут рыба, она же в воде? А мы - в сарае... - Это - не сарай, это - прибежище... - Что??? - Прибежище рыболовов и стрелков. И тут мне стало по-настоящему жутко. Я неожиданно осознал, что учитель свихнулся, и я, ни о чем не подозревая, стал первой - а первой ли? - жертвой его странной мании... Я рванулся было к двери, но получил подсечку с ударом между лопаток, от которого все поплыло у меня перед глазами, и рухнул лицом прямо в мокрую пахнувшую мочой золу. - Почему она мокрая? - спросил я. - Крыша прохудилась, нужно смотрителю сказать, - ответил Альберт Филимонович, помогая мне подняться. - Какому смотрителю? Они что, писяют в костер, чтобы огонь погасить, когда уходят? - У всякого прибежища всегда имеется смотритель... А писяет в костер только тот, кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды. - А кто боится подойти к озеру и зачерпнуть воды? - Стрелок. Он всегда смотрит в небо, он не понимает, что рыба лучше... - Лучше чего?
      Альберт Филимонович не ответил, шурша чем-то у меня за спиной. Я повернулся и увидел, что он распаковал свой военный гермомешок и достает из него сухую одежду и обувь. - А мне? - спросил я, когда он переоделся. - Кто же мог знать, что ты будешь таким мокрым? - пробормотал он. - Жмот паскудный, - подумал я, впервые в жизни по-настоящему на него обозлившись. - А вот и нет, - сказал он, - просто все в этом мире имеет свой сакральный смысл.
      Я промолчал, но от прилива гнева мне стало неожиданно жарко. Из головы вниз прошла горячая волна раздражения.
      Он положил мокрые вещи на верхние нары и сказал: - Еще двадцать восемь минут. Ляг, расслабься. Неожиданно для самого себя я послушно улегся на нижние нары. Сверху капала вода. Касаясь моего лба, она мгновенно с шипением испарялась. - Что за черт, - подумал я, - неужели у меня температура? Это же надо было так быстро простудиться. Хотя вода в озере - такая wepm`... Хорошо, хоть живой еще, а то с этим психом... Немного полежав молча, я спросил: - Но все-таки, Альберт Филимонович, почему бы нам не развести костер? Маленький... Ну совсем крохотный... - Нельзя, Миша. Рыба - она существо чуткое и к тому же относится к водной стихии. Огонь может обидеть ее и отпугнуть. И тогда нам нечего будет ловить. А стрелком из нас двоих могу быть только я. Тебя ведь никто еще не научил стрелять из рыболовных снастей. - Ну и хрен с ней, с рыбой. Мне не холодно уже, просто домой хочется. - Поздно, Миша. Без рыбы нам обратной дороги нет. - А с рыбой? - А с рыбой - совсем другое дело. С рыбой - это уже не назад. - А куда? - Время... Вставай! - А куда?! - Как куда? Удочки забрасывать! - Нет, я не о том, куда, если не назад? - Потом... Сейчас - вот тебе удочка и - вперед...
      Мы выбрались из сарайчика-прибежища. Снаружи было еще почти совсем темно и, наверное, промозгло, но я не замечал холода. Гнев мой прошел, оставив после себя ощущение приятного тепла в теле. Одежда на мне совсем высохла и местами даже немного дымилась.
      Альберт Филимонович достал из-за голенища большой широкий нож со свирепыми зубьями на обухе и ушел в кусты. Минуты через две он вернулся, неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок, не меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета. - Разве они не спят? - спросил я. - Уже ведь почти зима. Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили. - Я взял их сонными, - ответил он. - Видишь, вялые какие. Но жирные: за лето отъелись. Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже почти не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт Филимонович показал мне, на каком расстоянии от грузила должен быть поплавок и сказал: - Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик, чтобы мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно его травмировать, рыба не клюнет. - Скелет?! - А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть? - Но ведь он - червяк? - Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать, что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является посредником между тобой и твоей рыбой. - Моей рыбой? - переспросил я, сразу же забыв о червяковом скелете.
      Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку. - Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного молчания. - Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне... - Бред, - подумал я. - Какая рыба в конце ноября? Она уже вся давным-давно на ямах...
      Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не действовать ему на нервы - кто знает, какие еще фантазии могут bngmhjmsr| в его больном мозгу? - я все же аккуратно - за самый хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку. - Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович. - Чего ждать? - не сдержался я. - Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку. - Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло... - Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он. Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод... Если она, конечно, не летучая. Которая летучая - той время от времени свойственно бывает воспарять... - Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони летучая рыба? Это же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут. - Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь? - Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения безнадежности, произнес я. - Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал? - Так вы же и сказали... - Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек... Ему как скажешь - так и будет. Главное - чтобы убедительно. Ну и, по-возможности, с чувством... Ведь не просто так три четверти человечества питаются лапшой. Похоже - привычка... И наука, между прочим, утверждает, что лапша - это очень полезно. Усваивается, дескать, хорошо...
      Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я почти обиделся. Не за себя - за человечество. И даже немножечко за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного - неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А потом произошло нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и даже о судьбах человечества.
      Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то яркое пятно. Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых спортивных костюмах и пестрых кроссовках от "Нью бэланс". Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и весело скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа. - Спортсменки! - радостно подумал я и рванулся к ним. - Стоять!!! - раздался за моей спиной резкий окрик.
      Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной воде. От моих ног по жирной зеркальной глади расходились круги. Девушки бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются. Я медленно оглянулся.
      Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из рук удочку, но теперь в зубах его был зажат выпачканный землей широкий нож. - На место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он. Возьми удочку и лови дальше... - Нечего здесь ловить! - с истерической ноткой в голосе воскликнул я. - А там - девушки... Спортсменки... Теплые... Хорошие... И спонсоры у них, видать... Кроссовки - ого какие!.. Отпустите, а? Ну пожалуйста... - На место! - еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула в его зубах. Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с яростным присвистом продолжил: - Спонсоры... Тоже мне... Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних qonmqnpnb... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка, тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад вброд... - Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся. Вот это называется - влип...
      Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает нож из любого положения. Искушать судьбу не хотелось... Я обреченно вернулся на прежнее место, сел на песок и взял удочку, поплавок которой все это время неподвижно торчал из воды в нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта и вонзил его рядом с собой в песок.
      Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам. - Почему они не побежали вброд? - спросил я. - Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. - Своих спонсоров, я хотел сказать...
      Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был теплым и излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной хмурости ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным. - Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем! - Сидеть! - приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож и грозно вращая глазами. - Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
      "Откуда они знают, как меня зовут? - подумал я. - Мы ведь никогда раньше не встречались... Наверное, это - ловушка. Пожалуй, лучше остаться с этим козлом, как-никак, двенадцать лет... И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним присмотреть..." - Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы для него все - как дети родные... Идем! Я отрицательно покачал головой. - Ну и дурак. Хочешь ловить - лови, неизвестно еще, кого поймаешь. Может, сам рад не будешь. Чувство до-о-олга!.. Из вас двоих, между прочим, козел - вовсе даже не он... И девушки легко затрусили прочь, ритмично вздрагивая рыхловатомускулистыми шейпинговыми ягодицами и унося с собой радужный свет, тепло и уют. Предрассветные сумерки сомкнулись вокруг нас вязкой жижей сиреневого ноябрьского тумана. Альберт Филимонович вынул изо рта нож и снова воткнул его в песок.
      - Молодец, Миша, - сказал он, - ты не поддался дьявольскому искушению и дал достойный отпор криминогенному элементу. Теперь вся твоя рыба - воистину твоя... - Идиот, - подумал я, и на душе у меня почему-то вдруг потеплело.
      Однако телом я ощущал некоторую глубинную промозглость, потому, видимо, что сиреневый туман предрассветных сумерек странным образом проникал внутрь меня, обволакивая клетки тела сырым холодным ощущением последней предзимней стылости. Я видел, как он течет от клетки к клетке, слой за слоем овладевая тканями моего организма, и все процессы жизнедеятельности делались от }rncn почти совсем подспудными, а сознание останавливалось на полумысли, и зависавшие в остекленении внутреннего безмолвия разлапистые, тягучие, как хорошо разжеванный "Стиморол", до прозрачности хлипкие мыслеформы таяли и сами превращались в струящуюся фиолетовую мглу. - Ой, - подумал я, - неужто и моя крыша - туда же? Вот уж не знал, что психические заболевания могут быть заразными... Если у него мозги все время так растекаются, то его можно понять. Бедный Альберт Филимонович... Мама расстроится - ведь она ему всегда симпатизировала. Выпить бы - прогреться изнутри, да и развеяться заодно... - У вас там в гермомешке военном водки случайно нет? - спросил я. - Или спирта? - Водки?!! - взвился он. - Что ты!!! Как можно?!! Откуда?!! - Так сами ведь говорили - мешок военный. Ну где это видано, чтобы военный - и без бухла. Прямо патология какая-то... Нет, такого не бывает... - Бывает, Миша, еще и не такое бывает... - И что, ни капельки нет? - Брать с собой спиртное, отправляясь на рыбную ловлю... Неправильно ты как-то мыслишь... - Я вообще не мыслю, у меня мозги оцепенели... Потому и хотел дернуть... Согреться, да и развеяться заодно... - Может, еще и подлечиться? - Может быть... - Фи, как некрасиво! От тебя, Миша, я такого не ожидал. Функциональное употребление ограниченных доз спиртного, равно как и психотропных средств - это пошло! Истинный воин пьет просто ради того, чтобы пить - очень много и абсолютно не пьянея. - А зачем пить, если не пьянеть? И почему непременно много? - Много - чтобы развить исчерпывающе всеобъемлющий кайф, а не пьянея - чтобы в полный рост этим кайфом насладиться... Какой смысл набраться и тут же умом помрачиться, и всякий утратить контроль? А после - где был, что делал, с кем, как?... Стыдно. И синдром похмельный, опять-таки... Воин таких ошибок не допускает. Если, конечно, он - истинный воин, а не дешевый джентльменствующий мордобоец... Когда воин пьет, он знает, зачем он пьет!.. Ну, и что именно он пьет - это ему тоже хорошо известно. И сколько стоит то, что он пьет... Он ведь никогда не пьет что попало... Воин всегда отслеживает все без исключения аспекты реальности. От спиртного тело расслабляется, циркуляция потоков магической силы ци в энергетической структуре человека приобретает поистине грандиозный размах! И если контроль не утрачен, а воин не утрачивает его никогда, всю эту энергию можно собрать и накопить в поле нижнего света, которое находится в животе чуть ниже пупка. А это - такой кайф!.. Даже даосский ступенчатый оргазм блекнет...
      "Даосский ступенчатый оргазм"... Вот зараза... Я вспомнил девушек, окончательно расстроился и пробормотал: - Холодно и гадко.
      - Ну, мы-то еще в завидном положении. А ты представь себя на месте одного из червячков, которые у нас на удочках - им-то каково? Прикидываешь? Ледяная вода, тьма, и рыба, которая вот-вот поднимется из неведомых глубин и поглотит... Я не дослушал. Я был червячком на толстой леске своей удочки. Мои ноги в области голеностопных суставов были плотно охвачены тугой петлей. Так вот почему он говорил о скелете! Выходит, червяки - это тоже мы... А где же рыба? Я с ужасом чувствовал, что nm` должна быть где-то здесь, совсем рядом.
      Я огляделся. На некотором расстоянии справа в прозрачной антрацитово-черной толще болтался привязанный за ноги головой вниз голый Альберт Филимонович в мокрой полковничьей папахе без кокарды. Это несколько меня приободрило: выходит, не один я оказался в столь незавидном положении. На мне тоже не было никакой одежды, я подумал, что купаться голым рано утром в ноябре непозволительная блажь, а потом почувствовал, что со стороны выгляжу, должно быть, довольно несчастным, чего нельзя было сказать о нем. Весь вид Альберта Филимоновича выражал непреклонную решимость, из-под сложенной козырьком ладони он озирал окружающее пространство, а в зубах его был зажат нож, который, казалось, даже несколько подрос в длину, став еще шире и еще острее. Неужели он собрался отбиваться этим ножом от рыбы? Я вспомнил любимый отцовский анекдот о мичмане российского императорского флота и коварной рыбе акуле... И этот - туда же... Тоже мне - офицер... Дворянская кровь! Папаху напялил!... Нет, козел - все-таки он... А может, он просто знает, с какой стороны она возникнет из неведомых глубин? Нет, непохоже, очень уж быстро головой вращает, прямо как пропеллером... Но почему только по часовой стрелке? Во вторник нужно будет спросить... Блеск стиснутого в зубах ножа слился в сверкающий сталью круг... Если бы еще и кокарда на папахе мелькала - как бы здорово смотрелось!.. Но крючки, как же без них - неужто так зазря и пропадать? Сожрет ведь и уплывет, и даже не зацепится... - Но как же мы поймаем рыбу, если удочки у нас - без крючков? почти с отчаянием в голосе спросил я. - А кто сказал тебе, что мы должны ее поймать? - мелькающим голосом проговорил он, все быстрее вращая головой. - Но ведь мы же - на рыбной ловле... - Точно. Только ловим здесь не мы. Я не говорил тебе об этом, чтобы заранее не расстраивать. Нам нужно только выманить рыбу, а ловить ее мы не будем. Ды мы бы и не смогли, потому что эта рыба Рыба Дхарма, и ловит здесь она. На этот раз она поймает тебя.
      От его слов по всему моему телу прошел озноб. Мокрая кожа покрылась полчищами гусиных мурашек. Он был абсолютно безнадежен, я думал, что это - конец, но, оказывается, все еще только начиналось...
      И тут я увидел свет. Бело-золотой, он поднимался из неведомых глубин, разрастаясь и неумолимо накатываясь на нас. Скорость вращения головы Альберта Филимоновича сделалась немыслимой, и я услышал, как в пространстве замелькал его душераздирающий вопль: - РЫБА!!! Нож выскользнул у него изо рта и, прорезав поверхность воды над нами, исчез за пределами озера...
      Я сидел на песке в позе воина. Рядом Альберт Филимонович что было сил тянул правой рукой изогнувшуюся дугой удочку, левой вцепившись в пластмассовую рукоять торчавшего из песка ножа. Я тупо глядел на воду. Моего поплавка нигде не было видно. - Тяни, Миша, ну что же ты смотришь!!! Мне в одиночку не справиться! Нужно выманить ее на самый верх!!! - закричал он. - Я не хочу-у-у-у!!!!!!! - дико заорал я. - Поздно, малыш, - спокойно и даже, как мне показалось, с какойто суровой нежностью произнес он. - Тяни!.. Ты выбрал, и теперь у тебя нет другого выхода. Если ты не сделаешь этого сейчас, ты не pexhx|q уже никогда. И всю жизнь будешь себя жалеть. А потом придет смерть, и ты поймешь, что возможность сделать решающий выбор предоставляется здесь только один раз. В каждое мгновение жизни - один-единственный раз... Знаешь ли ты, когда смерть явится, чтобы забрать тебя отсюда? - Нет, - честно ответил я, и мне стало все равно. Прозрачная кристально чистая решимость заполнила все мое существо ровным потоком стальной ясности. Я подумал, что это, должно быть, и есть отрешенность, схватил удилище и дернул. Оно изогнулось дугой. Я тянул, чувствуя, что рыба намного сильнее нас двоих вместе взятых, и что ее сила уже отрывает меня от земли. Черная вода озера окрасилась золотом, из нее начал струится свет. Он рос и делался ярче, сила его нарастала. В конце концов он сорвал нас с наших мест и втянул в себя.
      Мы неслись сквозь пространство нестерпимо яркого света серебристо-белого с золотыми и радужными сполохами - Альберт Филимонович немного впереди, придерживая меня левой рукой за попрежнему торчавший из моего живота замысловатый завиток некоторого ощущения. Потом я заметил, что голова и ступни мои начинают светиться, постепенно сливаясь с окружающим светом и понемногу в нем растворяясь. Растворение ползло по телу, медленно подкрадываясь к животу. Скорость полета сквозь свет достигла совершенно фантастической величины. Альберт Филимонович потерялся где-то по пути, оставив мне руку, которая держала мой завиток. Потом и рука его куда-то исчезла, поглощенная набегающим потоком светового ветра. В конце концов свет добрался до середины моего живота и поглотил меня полностью. Я ощутил, что сам стал светом, я растворился в нем, растекшись во все стороны беспредельности. Мое осознание было самоосознанием бесконечно протяженного во всех мыслимых и немыслимых направлениях золотисто-белого пространства единого света. Его переполнял абсолютный покой, полная самодостаточность и безграничность Великой Пустоты. От ощущения невыразимого счастья я проснулся. Горела настольная лампа. Мама стояла, склонившись надо мной, и улыбалась. - Миша, уже утро, вставай, - сказала она. - Там Альберт Филимонович пришел... С удочками... Я встал и в одних трусах вышел в коридор. Под лампой без абажура стоял Альберт Филимонович в яловых сапогах, полковничьей папахе без кокарды и военном ватнике поверх пятнистого комбинезона. - А кто снял абажур? - спросил я. - Давай, собирайся поскорее, - сказал он. - Рыба просыпается в семь. У нас еще есть время, однако необходимо спешить...
      ШИЗИК
      " Итак, уважаемые дамы и господа, мы с вами осмотрели палаты,
      столовую и манипуляционные. Теперь давайте проследуем в блок Б
      там находятся специализированные кабинеты. А это вот, кстати,
      спортивный зал. Здесь мы занимаемся йогой. С шизофрениками..."
      Из объяснений проф. К.Ф.Васильева во время
      осмотра психиатрической лечебницы аккредитованными в
      Киеве представителями зарубежных средств массовой
      hmtnpl`vhh.
      "- Порою встречаются удивительнейшие случаи шизофрении. Больной исключительно разумен, зачастую абсолютно адекватен, а в некоторых отношениях - даже гениален, обладает поразительно расширенным диапазоном восприятия, которое, тем не менее, развертывает в его сознании исключительно стройную картину мира. Без накладок, так сказать, и досадных недоразумений... Конечно, она гораздо богаче, чем общепринятое видение мира обычными здоровыми людьми, и к тому же отличается сложной и неординарной организацией структурных взаимосвязей, однако на поверку во многих случаях оказывается вполне рабочей... Возможно, в связи с этим лица, страдающие таким типом шизоидного синдрома, зачастую обладают экстраординарными способностями и силами, которые они сами называют магическими, и происхождение которых современной науке пока еще неизвестно... В последнее время - после Чернобыльской катастрофы - количество случаев подобного рода шизоидного синдрома на территориях, непосредственно прилегающих к зоне отчуждения, то есть по Киевской, Гомельской, Житомирской и Черниговской областям, увеличилось более чем на два порядка.