Варяжский сокол

Сергей Шведов
Варяжский сокол

Часть 1
Проклятие Чернобога

Глава 1
Боярин с юга

      Буря обрушилась на остров Рюген столь внезапно, что застала врасплох кагана Славомира, медленно шествовавшего по улице, мощенной камнем. Каган плотнее запахнулся в плащ и ускорил шаги, дабы не промокнуть под дождем. Дождь настиг его уже во дворе дома и полил с такой силой, что каган, махнув рукой на достоинство и немалый возраст, бегом бросился к крыльцу. Ротарии, сопровождавшие Славомира, последовали его примеру, гремя стальными доспехами. Разумеется, каган никого не боялся на улицах родной Арконы, но ранг верховного вождя варенгов не позволял ему появляться на людях в одиночестве.
      Славомир сбросил на руки раба промокший плащ и направился к камину, зажженному заботливой рукой. Окна, забранные слюдой, пропускали меньше света, чем хотелось бы, а тучи, сгустившиеся за стенами каменного дома, не позволяли надеяться, что дождь скоро кончится, дабы солнечные лучи могли скрасить дневной досуг кагана. Впрочем, сейчас Славомиру было не до отдыха, и он повелительным жестом отослал прочь молодую жену, пришедшую с женской половины дома. Услужливый челядин придвинул деревянное кресло к огню и помог кагану снять расшитый золотой нитью алый кафтан. Славомир облачился в более скромную и просторную одежду, отороченную мехом белки, и наконец с удобствами устроился у огня.
      – Боярину Драгутину повезло, – сказал с усмешкой каган. – Припозднись он еще на день, и у него появилась бы возможность вдоволь нахлебаться морской водички. Буря-то разыгралась нешуточная.
      – Боярин Драгутин – человек бывалый, – спокойно отозвался ближний каганов ротарий Родегаст. – По слухам, он вершим и пешим прошел всю Малую Азию с торговыми караванами.
      – Так у него есть связи с арабами?
      – Не думаю, что арабские эмиры не чают в нем души. По нашим сведениям, он служил рахдонитам и кагану Хазарии Битюсу.
      – Каган Битюс предал веру отцов и дедов, – процедил сквозь зубы Славомир.
      Родегаст кивнул:
      – На этом боярин и разошелся с каганом. Драгутин – ведун Даджбога высокого посвящения.
      – Что еще о нем известно?
      – Он средний сын киевского князя и очень беспокойный человек.
      – На него можно положиться?
      – Думаю, да. Он никогда не простит ни покойному кагану Битюсу, ни его преемнику и сыну Тургану предательства.
      – Турган – сын рахдонитки?
      – Да. Он перешел в иудейскую веру вслед за отцом.
      – Скверно, – спокойно произнес Славомир, задумчиво глядя на огонь. Вопросы веры мало волновали кагана Севера, не при кудеснике Велимире будет сказано. Куда более тревожили его дела торговые, главный источник процветания как острова Рюген, так южного побережья моря, издавна называемого Варяжским. Новый каган Юга Турган, понукаемый рахдонитами, перекрыл ободритским купцам пути-дороги в южные земли, проходившие по рекам Руси. Торговля с арабами, приносившая в последние десятилетия варяжским городам большие барыши, оказалась в цепких руках иудеев, обретших за время противостояния с арабами большой вес и влияние в славянских землях. Ныне арабских халифов и эмиров можно уже не бояться, их завоевательный пыл окончательно угас. Зато возникла новая угроза для варяжских князей и купцов – Хазарский каганат, спаянный единой верой своих вождей. Это угроза не только для Варгии, но и для Руси. Кажется, в этот раз проняло даже вечного недоброжелателя кагана Славомира новгородского князя Гостомысла, недаром же он прислал в Аркону своего верного подручного Белого Волка Буривоя. С именем Гостомысла у Славомира были связаны самые скверные воспоминания. Именно Гостомысл положил начало охватившей всю Варгию смуте, отказавшись платить дань кагану. Новгородцы возгордились до того, что отреклись от своей прародины, без сожаления разорвав связывающую их пуповину. Они даже Новгород теперь предпочитают называть Ладогой, подчеркивая тем самым свою независимость от старых варяжских городов. А потом, следуя примеру новгородцев, лужичи совместно с датским конунгом Готриком напали на столицу ободритских земель город Рерик и спалили его дотла. При этом пали оба ободритских князя Драговит и Годлав. Князем ободритов стал Трасик, младший из сыновей князя Витцана. И теперь этот Трасик торчит как бельмо на глазу у кагана Славомира.
      – Сидраг Рерик в Арконе?
      – Прибыл две недели назад вместе с тремя братанами, – отозвался Родегаст. – Просили о встрече с тобой, каган, но мы их придержали. Не время пока задирать князя Трасика и волхвов Чернобога.
      Князь Трасик восстановил разрушенный датчанами и лужичами город, но поменял его название на Микельбор. Видимо, не захотел напоминать своему покровителю, внуку Карла, Людовику Тевтону о конфузе его деда, случившемся по вине последних князей Рерика, Драговита и Годлава. В свое время братья здорово пощипали франков, едва не пленив их императора. Каган Славомир считал Каролингов выскочками, укравшими власть у потомков истинного руга Меровея, с которыми состоял в родстве. Ибо Славомир вел свой род от легендарного кагана Додона и его сына Кладовлада. Впрочем, каган приходился родичем и князю Трасику, но сейчас это не имело значения. Куда больше весило родство трех братьев Рериков, Воислава, Трувара и Сивара с новгородским князем Гостомыслом.
      – Князь Годлав был женат на дочери новгородца Умиле?
      – Это правда, каган, – охотно подтвердил Родегаст.
      – А Рерики уже приняли роту в храме Световида?
      – Кудесник Велимир считает, что сыновьям князей, проклятых Чернобогом, не место среди воинов Белобога.
      – Глупец, – недовольно проворчал Славомир. – Впрочем, время терпит. У боярина Драгутина большая дружина?
      – Полсотни человек на одной ладье. По виду они люди бывалые. Оружие и доспехи у них справные, нашим дружинникам пришлые не уступят.
      – А у Сидрага Рерика сколько людей?
      – Сказал, что тысячу оружных наберет.
      – Тысяча человек – сила немалая, – задумчиво проговорил каган. – Много зла они могут натворить на ободритских землях.
      – Именно поэтому их дядя князь Трасик просит тебя выдать ему Сидрага с головою, а сыновей Годлава изгнать с острова Рюген в чужие земли. Среди ведунов бога Световида немало таких, которые с Трасиком согласны. Они уже просили кудесника Велимира поговорить с тобой об этом.
      Славомир поморщился. Будем надеяться, что у кудесника Велимира хватит ума, чтобы обуздать излишне корыстолюбивых ближников Белобога. Наверняка Трасик немало потратил золота, чтобы склонить ведунов к поступку, близкому к святотатству. Ибо с острова Рюгена выдачи не было. Любой ступивший на землю, где находилось главное капище Световида, мог рассчитывать на защиту как самого бога, так и его ротариев. И уж конечно, каган Славомир не нарушит заветы бога и предков-чуров в угоду прихвостню Людовика Тевтона.
      – Не о том ведунам думать бы надо, – строго сказал каган. – Христианские проповедники проникают через лимес и смущают простолюдинов сладкими речами. Самое время дать им отпор. Скажи кудеснику Велимиру, что я недоволен поведением его ближников.
      – Стоит ли ссориться сейчас с ведунами, – поморщился Родегаст.
      – А кто с ними ссорится? – удивился Славомир. – Пусть знают, что я тверд в вере отцов и дедов. Посланцам же князя Трасика скажи, что каган Славомир не собирается поддерживать нелепые притязания на ободритский стол Сидрага Рерика, ибо от наших чуров так заведено, что правит и володеет всегда старший в роду и негоже кагану ругов ломать ряд, одобренный богами.
      Славомир погладил левой рукой чисто выбритый подбородок и насмешливо покосился на слегка опешившего Родегаста.
      – А Сидрагу что сказать? – спросил первый ближник кагана.
      – Ничего, – пожал плечами Славомир. – Сведи Рериков с боярином Драгутином, им есть что поведать друг другу. И скажи гостю с юга, словно бы между прочим, что на острове ругов делам верят больше, чем словам. Если он человек умный, то поймет, а помогать глупцам для кагана накладно.
 
      Боярин Драгутин встал на постой в доме новгородского купца Смышляя. Родовитостью Смышляй не блистал, зато человеком, судя по всему, был расторопным, иначе вряд ли ему удалось бы устроиться с удобствами на острове, известном в ближних и дальних землях воинственностью своих жителей. Впрочем, русы или руги, а соседи называли их и так и этак, купцов не обижали, во всяком случае тех из них, которые успевали доплыть до гавани стольного каганова града Арконы. Зато ладьи, перехваченные в море, руги могли и растрясти, если купцы сунулись в Варяжское море без их дозволения. Не зря же их зовут пиратами-викингами. И хотя в последнее время в викинги пошли гурьбой и даны, и свеи, и даже урмане, но руги по-прежнему первые на море. Впрочем, и прочие варяги не плошают ни в море, ни на суше. Повидавший мир боярин Драгутин был поражен богатством варяжских городов и особенно Арконы. Судя по всему, несмотря на раздоры князей и бояр, Варгия процветала.
      – А почто они все время в нос говорят? – спросил боготур Осташ, которого Драгутин взял с собой в дальнее путешествие. – Я им говорю «варяги», а они мне – «варенги». И цыкают все время, как новгородцы.
      – Так ведь за то нас и зовут цицкарями, что мы цыкаем, – хихикнул Смышляй. – Это у вас радимичей «чело», а у нас и «цело». Мы ведь с варягами братья родные, двухсот лет не прошло, как вывел нас князь Владимир, сын кагана Вандала, к Неве да Ладоге.
      – Двухсот лет не прошло, а вы уже передрались, – укорил купчину боярин Забота.
      – Так чего только меж братьями не бывает, – вздохнул Смышляй. – Вон княжич Сидраг сын Драговита на своего дядьку Трасика руку поднял. А каган Славомир хоть и осудил Сидрага, но ободритскому князю его не выдал. У Трасика, говорят, рыльце в пушку. И хотя был он в те времена совсем юным, но помог конунгу Готрику и лужичам овладеть стольным городом ободритов Рериком. Князя Годлава взяли в плен и повесили во славу Одина, а князя Драговита, вырвавшегося из горящего города, настигло проклятие Чернобога. От него-де он и умер в страшных мучениях. Сидраг же утверждает, что его отца отравили. А проклятие Велеса здесь ни при чем. Дело, конечно, темное, но смерть братьев послужила к выгоде нынешнего князя ободритов. Матерью Трасика была княгиня Синильда, из рода лужицких князей, вот она и подсадила сына на ободритский стол. А у данов на Драговита и Годлава большой зуб имелся: за два года до тех событий братья вчистую разорили их столицу.
      Драгутин слушал Смышляя с большим вниманием. Нельзя сказать, что в Арконе пришлого боярина встретили без чести, но и почета тоже не оказали. Несмотря на все старания Буривоя, посольство с юга не приняли пока ни каган Славомир, ни кудесник Велимир. Впрочем, обижаться на такое невнимание не приходилось. У Драгутина не было полномочий от отца, ибо великий князь киевский Яромир не спешил рвать отношения с Турганом. Той же линии поведения придерживался и стареющий радимецкий князь Всеволод. И только князь Гостомысл осмелился возвысить голос против нарастающего всевластия хазарского кагана. Впрочем, земли новгородские лежали слишком далеко от Итиля, столицы каганата, и Гостомысл мог себе позволить своеволие. К сожалению, князь Новгорода был в плохих отношениях с верховным вождем ругов, и его слово мало что значило в Арконе. Пока Драгутину удалось поговорить только с ближником Славомира боярином Родегастом. Ничего важного Родегаст ему не сказал и ничем существенным не обнадежил. Славомир размышлял, ибо положение Варгии не было столь уж безоблачным, а власть кагана ругов ограничивалась своеволием князей и родовых старейшин. У Драгутина создалось впечатление, что руги больше озабочены происками Каролингов, создавших стараниями Карла огромную империю на западе, чем усилением кагана Тургана и его союзников рахдонитов на юге. Драгутин на всякий случай намекнул Родегасту, что союз Каролингов и хазар не такое уж безнадежное дело, как это кажется ругам. И к этому союзу вполне может примкнуть Византия, давно острившая зубы на земли славян. В ответ Родегаст лишь посоветовал боярину встретиться с братьями Рериками, вожаками немалой дружины, которые, возможно, захотят помочь попавшим в беду радимичам, вятичам и полянам. Поначалу Драгутин воспринял слова Родегаста как насмешку, но сейчас, слушая Смышляя, пришел к выводу, что дело, видимо, обстоит не так просто, как ему казалось поначалу.
      – Трасик сильно мешает кагану?
      Купец в ответ на заданный в лоб вопрос боярина развел руками:
      – Так ведь ободритский князь смотрит в рот Людовику Тевтону, внуку императора Карла, а это никак не может устраивать кагана Славомира.
      Драгутин знал о раздорах в стане Каролингов. После смерти императора Карла его сыну Людовику Благочестивому не удалось удержать всю полноту власти в руках. Против него восстали собственные сыновья: Людовик Тевтон, Пепин и Лотарь. Они, объединив усилия, почти разорвали на части созданную дедом империю. Если верить Родегасту, каган Славомир приложил руку к разжиганию вражды между Каролингами. Однако даже распавшаяся на куски империя представляла серьезную опасность для Варгии. Особенно непримиримо был настроен Людовик Тевтон, земли которого вплотную подходили к землям славян на Эльбе. Именно здесь, близ бывшей границы Римской империи лимеса, следовало ждать прорыва тевтонов. Удержать их могли лишь объединенные усилия всех славянских племен. А вот единства как раз и не было. Многие князья не отказались бы последовать примеру Трасика и получить из рук Людовика Тевтона титул если не герцога, то хотя бы графа. При таком раскладе князь ободритов не просто мешал кагану: он мог стать могильщиком общеславянского дела и погубить надежды славян на лучшую долю не только на Эльбе, но и на Руте.
      – Я хочу повидаться с Рериками. – Драгутин вопросительно посмотрел на Смышляя.
      – Как скажешь, боярин, – с охотою подхватился с места купец. – Тем более что дом их недалече. Я, пожалуй, сам пойду. А то челядина за княжичами посылать неловко. Обидятся еще. Варяги – люди гордые.
      Буривой проводил взглядом Смышляя и обернулся к Драгутину, в его серых глазах промелькнула насмешка.
      – Решил помочь сиротам, боярин?
      – Не столько сиротам, сколько кагану Славомиру. Ему нужен город Микельбор, а самому столкнуть со стола князя Трасика неловко. Ибо за Трасиком стоят тевтоны. А мы здесь люди пришлые. Погуляли на чужом пиру и отвалили к родным берегам.
      – А сдюжим? – засомневался боготур Осташ. – Все-таки чужая сторона. Тут и опереться не на кого. А каган в случае чего от нас отречется.
      – Сдюжим, – усмехнулся Буривой. – Нам не впервой. Лишь бы эти Рерики не подкачали.
      Боярин Забота, привольно раскинувшийся на лавке после сытного ужина, лишь одобрительно крякнул в ответ на слова Белого Волка да кивнул. За десять лет, что Осташ его не видел, боярин погрузнел еще более, но мощи не растерял, а уж скорее удвоил. На весле он работал так, что бывалые мечники языками цокали от восхищения. Это же надо, сколько силы отвалили человеку щедрые славянские боги! Осташ силой тоже вроде бы не обделен и в радимецких землях ходит одним из первых средь боготуров и мечников, но с Заботой ему, конечно, тягаться трудно. Этот медведя голыми руками порвет, не то что боготура.
      Рерики на поверку оказались крепкими отроками. Старшим, Сидрагу и Воиславу, уже исполнилось по двадцать, а младшим, Сивару и Трувару, – по восемнадцать. Двое последних родились, похоже, близнецами. Во всяком случае, Осташ не рискнул бы вот так сразу сказать, который из них Сивар, а который Трувар, хотя братьев ему представили.
      Некоторое время гости и хозяева присматривались друг к другу. Хотя в данной ситуации так сразу и не скажешь, кто же сейчас выступает в роли хозяев. Наверное, хозяевами на острове Рюген могли считаться все-таки Рерики, для которых здесь не нашлось бы ни тайн, ни недоступных мест. Старшим среди братанов был сын князя Драговита Сидраг – именно он претендовал на стол, занимаемый сейчас Трасиком. Несмотря на молодость, княжич Сидраг внушал уважение и ростом, и статью, и резкими чертами на редкость красивого и чисто выбритого лица. Среди сыновей князя Годлава явно верховодил Воислав – молодой светловолосый человек с пронзительными синими глазами и темной, почти черной, полоской усов над пухлой верхней губой. У Сивара и Трувара усы еще не отросли, да и по виду они были совсем мальчики, вряд ли пригодные пока для больших дел.
      – А почто вы брады носите, словно ведуны? – прервал затянувшееся молчание простодушный Сивар и с любопытством уставился на Осташа. Вопрос прозвучал по существу, ибо среди пришельцев с юга, сидевших за столом, только боярин Забота был чисто выбрит. Тем не менее Осташ рассмеялся – боготура позабавило произношение юного варяга, у которого слово «почто» звучало как «поцто».
      – Так ведь мы ведуны и есть, – пояснил братанам боярин Драгутин. – Я ведун Даджбога, Буривой – ведун Перуна, а Осташ – ведун бога Велеса.
      – Рогатому, значит, служишь, – неодобрительно покосился на боготура Сивар.
      – А чем это тебе бог Велес не угодил? – удивился Осташ.
      – Чернобог Белобогу не брат, хотя и не враг, конечно, – ушел от прямого ответа младший из Рериков.
      – Все наши боги от бога Рода произошли, – заметил примирительно боярин Драгутин. – И не нам судить о замысле Создателя.
      – А зачем же заведенный ряд рушить? – вежливо спросил Сидраг. – Разве в обязанности ротариев и ведунов не входит сохранение незыблемости мироздания, созданного Родом и его воплощениями? А Чернобог жаждет перемен.
      – Вечен только мир, созданный Родом, – строго сказал Буривой, – а все живое рано или поздно заканчивает свой путь, чтобы с помощью бога Велеса найти новую дорогу.
      – Кроме того, Велес хранит твои нажитки, княжич Сидраг, – дополнил Осташ. – Ибо без Скотьего бога не будет у тебя ни стад, ни иного богатства.
      – А мне больше по душе бог Перун-Световид, дающий удачу в воинском походе, – усмехнулся в черные усы Воислав.
      – Одно другому не мешает, – пожал плечами Осташ.
      – За Белобога и Чернобога, – поднял здравную чашу боярин Драгутин, – за отца их Рода и всех славянских богов.
      Чаша с вином пошла по кругу, и кто имел усы, тот их в той чаше смочил, а безусым осталось только губами чмокнуть. И снова наступило молчание. Похоже, Рерики не совсем понимали, зачем их пригласил в гости боярин с юга, а Драгутин не спешил просвещать их на этот счет.
      – По заведенному богами ряду, власть принадлежит старшему в роду, – начал негромко Драгутин. – Бог Световид не станет потакать тем, кто хочет порушить заведенные устои. И ведуны Световида, и каган не в силах противиться воле Белобога, даже если князь Трасик пошел по худой тропе.
      – Дракон он, а не князь, – зло процедил Сидраг и покосился при этом на Осташа. – Ведуны Чернобога ему ворожили, я-то знаю. А ведь Трасик по младости лет не имел права участвовать в черном обряде и свидетельствовать против старших братьев. Кудесник Гордон обманул своего бога и возвел напраслину на наших отцов.
      – Где это было? – спросил Осташ.
      – В Волыни. Там самый богатый храм Волосатого в Варгии.
      – Если ты говоришь правду, Сидраг, – задумчиво проговорил Драгутин, – то дядька твой встал на опасный путь, чреватый Калиновым мостом.
      Сидраг слегка побледнел, но глаз не отвел. За столом воцарилось напряженное молчание, даже Сивар и Трувар, вкушавшие с аппетитом мясо, перестали жевать и сидели теперь с открытыми ртами. До них наконец дошло, в каком страшном преступлении обвинил дядьку Трасика Сидраг. Только безумный испрашивает дорогу у Волосатого, и только подобному богам удается ее пройти.
      – Ты готов повторить свои обвинения пред ликом Велеса? – тихо спросил у Сидрага Осташ. – Подумай, княжич, ибо решение бога может лечь страшным бременем на твои плечи. Стоит ли княжеский стол ободритов души, потерянной в Навьем мире? Страна Забвенья – страшная страна, и мало кому удавалось найти оттуда дорогу в страну Света.
      Сидраг молчал, вперив глаза в стоящую на столе золотую здравную чашу. На ее обращенной к княжичу стороне ротарий убивал дракона на Калиновом мосту. Было ли это случайностью, или боярин Драгутин намеренно выставил на стол эту чашу, Осташ не знал, зато он от души сейчас сочувствовал сыну князя Драговита. Бог Велес не любит, когда его беспокоят по пустякам, и горе тому, кто возвел пред его очами напраслину на родовича.
      – Я знаю, что пред очи Чернобога можно предстать только в сопровождении боготура. – Сидраг поднял глаза на Осташа: – Ты поможешь мне, радимич?
      – Я готов пойти с тобой, княжич Сидраг, – кивнул головой Осташ. – Но если Велес скажет нет – я снесу тебе голову.
      – А разве у Сидрага не будет права поднять меч в свою защиту? – холодно спросил Воислав Рерик.
      – Будет, – кивнул головой Осташ. – Но за мою смерть ему будут мстить все ведуны Велеса до тех пор, пока его голова не падет с плеч.
      – Хорошо, – Сидраг надменно сжал губы. – Пусть будет так, как решит Чернобог.
      – В таком случае, готовь ладью, княжич, – спокойно сказал Драгутин. – Не думаю, что лужичи осмелятся напасть на человека, идущего за правдой к Чернобогу, но лучше, если тебя будут сопровождать ведуны трех славянских богов.
 
      Буря, налетевшая вчера на остров Рюген, к полудню, кажется, стихла. Во всяком случае, каган Славомир рискнул спуститься во двор под мелкий моросящий дождь, чтобы полюбоваться жеребенком, появившимся этой ночью на свет. Жеребенок, придерживаемый челядинами, стоял посреди двора на ногах, подрагивающих от слабости, и удивленно смотрел на приближающегося кагана. Славомир ласково потрепал новорожденного по теплой шее. Кто знает, возможно, через несколько лет и это слабое пока существо станет конем Световида, ибо где же еще богу брать жеребцов, как не из конюшни своего первого ближника кагана Славомира?
      – Боярин Драгутин покинул остров Рюген, – тихо произнес за спиной хозяина Родегаст.
      – Вот как? – Удивленный каган обернулся к ротарию. – Он решил вернуться домой?
      – Нет, он ушел в Волынь.
      – Один?
      – Нет, он взял с собой Рериков.
      Славомир удивленно вскинул брови.
      – Он что же, собрался воевать с лужичами?
      – Княжич Сидраг решил обратиться за правдой к Чернобогу, а боярин Драгутин вызвался ему в этом помочь.
      – Безумец, – произнес Славомир, потрясенный до глубины души, и вяло махнул рукой в сторону челядинов.
      Жеребенка унесли, а каган так и продолжал стоять истуканом посреди двора, пока заботливый Родегаст не подхватил его под руку и не проводил до крыльца.
      – Может, это и к лучшему, – прошептал Славомиру на ухо верный ротарий.
      – А если Чернобог скажет Сидрагу нет? – нахмурился каган.
      – У нас в запасе останутся еще три Рерика для разрешения возникших сложностей, – спокойно отозвался Родегаст. – Но мне кажется, что боярин Драгутин не из тех людей, которые действуют наобум и во всем полагаются на прихотливых богов.
      Каган лишь криво усмехнулся на слова ближника. Кажется, он действительно поторопился осуждать даджана. Воля Чернобога может многое решить в споре дяди и племянника. А что касается кагана Славомира и кудесника Велимира, то они останутся в стороне.
      – Среди сопровождающих боярина Драгутина людей есть, кажется, и Велесов боготур?
      – Некий Осташ, – с готовностью кивнул Родегаст. – Из радимичей. Но какого он рода, не ведаю. Знаю только, что даджан находится в хороших отношениях с кудесником Сновидом, первым ближником Велеса на землях Руси.
      – Предусмотрительный он человек, этот боярин Драгутин, – задумчиво проговорил каган. – Если даджан справится с Трасиком, то нам следует его поддержать. Для Тургана он станет занозой в подбрюшье.
      – Это нам на пользу, – с готовностью отозвался на слова кагана расторопный Родегаст.

Глава 2
Хазарские послы

      Князь Трасик чувствовал себя в замке Людовика Тевтона почти что своим человеком, благо приехал он сюда не в первый раз. Средь окружающих сына императора герцогов и графов он считался равным среди равных, а мнение отцов христианской церкви, косо посматривающих на язычника, его не слишком волновало. Тевтону нужен был Микельбор – не только как ключ к Поморью и в конечном счете ко всей Вагрии, но и как база для возможной морской экспансии против отца, императора Людовика Благочестивого, с которым у него сложились весьма непростые отношения. Мало радовал Тевтона и повторный брак отца, завершившийся рождением еще одного Каролинга, который, надо полагать, очень скоро потребует свою долю. Самое скверное, что новой женой Людовика Благочестивого стала женщина из рода Меровингов. Шаг был ответственный, что ни говори, и шел вразрез с интересами Каролингов, в свое время оттеснивших потомков Меровея от трона. За Меровингов держалась старая франкская знать, а за Каролингов – потомки римских патрициев и тевтонские вожди. Но в любом случае повторный брак отца не сулил Людовику ничего хорошего, ибо каган Славомир, как, впрочем, и другие славянские князья и вожди, не скрывал своих симпатий к Меровингам, коих числил своими родственниками. В такой ситуации князь Трасик оказался для Тевтона просто находкой, и он поддержал его сразу и безоговорочно. Если бы не шипение церковников, то князь ободритов вполне мог стать первым ближником Людовика. Это шипение превратилось бы в славословие, если бы Трасик рискнул первым из славянских вождей перейти в христианскую веру. Но как раз с этим младший и самый удачливый сын князя Витцана не торопился. Подобный шаг сразу же превратил бы его в белую ворону среди ободритской и варяжской знати, и месть ближников бога Световида не заставила бы себя ждать. У кагана Славомира ныне достаточно ротариев, чтобы держать в страхе не только славянские прибрежные города, но и морские порты франков. Недаром же расторопные рахдониты сбежались ныне в большом числе в хорошо укрепленный замок Тевтона, дабы излить желчь по поводу бесчинств язычников-славян. Князь ободритов слабо представлял, в чем же разница между верой иудеев и христиан, но разница все-таки была, поскольку ревнители и той и другой религии смотрели друг на друга без особой симпатии. Трасик, обласканный по прибытии императором, обратил внимание на то, что рахдонитов сегодня в замке слишком много.
      – Это посольство от кагана Хазарии Тургана, – пояснил князю все знающий граф Гийом. Где находятся земли Гийома, князь Трасик понятия не имел, но знал, что этот граф к императору один из самых ближних. Гийом хорошо владел славянским языком, часто бывал в варяжских городах и неизменно выказывал почтение великому князю ободритов. При дворе Людовика графа Гийома называли Саксом, хотя Трасик сомневался, что тот принадлежит именно к этому племени, ну разве что по матери. Саксы вели затяжную войну с императором Карлом и с неохотой присягнули его сыну. А граф Гийом был верным псом Тевтона и не раз уже доказал преданность сыну императора в самых темных делах.
      – А зачем они пришли? – спросил Трасик.
      – Предлагают союз Людовику против кагана Славомира, – охотно отозвался Гийом.
      – Смотри, какие борзые, – удивился ободритский князь, с интересом изучая сгрудившихся у кресла императора чужаков, среди которых выделялся рослый чернявый мужчина средних лет. Судя по тому, как слушал его Людовик Тевтон, именно он был главным среди посланцев кагана.
      – Рабби Ицхак по прозвищу Жучин, – вновь проявил осведомленность граф Гийом. – Он доводится родным братом жене кагана.
      – Откуда ты знаешь?
      – От гана Карочея, – усмехнулся саксонец. – Это один из послов Тургана. Могу познакомить. По крови он, кажется, славянин, хотя веры иудейской.
      С легким удивлением Трасик определил, что неведомый ему рабби Ицхак говорит по-славянски, видимо, так было удобней и для него, и для Людовика, в совершенстве владевшего этим языком. Впрочем, говорил Жучин столь тихо, что князь Трасик, стоявший в толпе ближников императора, улавливал только отдельные слова. Что же касается Людовика, то он в ответ на слова посланника лишь с охотою кивал. По всему было видно, что посланцы Тургана сумели угодить сыну императора франков. Разговор продолжился за пиршественным столом, к которому среди прочих пригласили и князя Трасика. Здесь в основном звучали здравицы на разных языках, и прежде чем услужливые толмачи успевали их перевести, собравшиеся за столом франкские вожди умудрялись по два раза осушить кубки. Граф Гийом сдержал слово и представил князю Трасику своего нового знакомца гана Карочея. Послу кагана Тургана давно перевалило за тридцать, но живости характера он не потерял. Хитроватые глаза его с интересом смотрели на князя ободритов. Из разговоров выяснилось, что ган Карочей не славянин, а скиф. Правда, чем скифы отличаются от славян, он объяснить собеседникам так и не смог.
      – Прежде было много различий, а ныне все смешалось, – махнул рукой степной ган, – и язык ныне общий, и боги.
      – Так ведь ты иудей, – поймал его на противоречии Гийом.
      – Бога Яхве я, безусловно, чту, – скорчил скорбную мину Карочей и тут же подмигнул собеседникам хитрым глазом, – но и славянских богов не забываю. Дело это не хлопотное, а душе покойней.
      – Разумно, – кивнул головой граф Гийом, принявший вроде бы христианство, но особого рвения в новой вере не проявлявший.
      – А зачем к нам пожаловали? – спросил Трасик. – Это ж какой путь вам пришлось проделать!
      – И не говори, князь, – всплеснул руками Карочей. – Кабы знал, что столько мытарств на этом пути приму, с места бы не двинулся. Северный путь нам перекрыл князь Гостомысл Новгородский, пришлось пробираться через Византию. И нельзя сказать, что путь тот опасный, но уж больно накладен. Всем платить надо. Благо нас каган златом снабдил, а для купцов тот путь сущее разорение. Если бы император Людовик укротил ругов, то это пошло бы на пользу и вам, и нам.
      – Легко сказать, – хмыкнул граф Гийом. – У кагана Славомира одних ротариев больше десяти тысяч. Добавь еще племенные и городские ополчения. Такую силу даже императору Людовику не одолеть.
      Трасик с саксом был согласен. Уж коли великий император франков Карл не рискнул связываться с каганом ругов, то его сыну и внукам, находящимся в вечных раздорах, и вовсе с ним не совладать. Хитры эти рахдониты, если решили чужими руками жар загрести. Только ведь на Людовика Тевтона где сядешь, там и слезешь. Он только по виду выглядит юным и простоватым, а умом никому не уступит.
      – По слухам, у вас в Хазарии разразилась нешуточная война? – пристально глянул в глаза скифу Трасик.
      – Это откуда у тебя такие сведения, князь? – удивился Карочей.
      – К кагану Славомиру прибыл боярин с юга, по имени Драгутин, он и сказал.
      – Шатун! – воскликнул громко ган, чем привлек к себе внимание пирующих. – Быть того не может!
      – За что купил, за то и продаю, – усмехнулся Трасик. – А чем так страшен боярин Драгутин?
      – Драгутин – лютый враг Тургана, – нехотя ответил Карочей, взявший наконец себя в руки. – Это он подбивает русаланов к бунту против кагана.
      Неприятности, выпавшие на долю хазарского кагана, оставили князя Трасика равнодушным, у него и своих забот хватало. Взять хотя бы братичада Сидрага, который спит и видит себя на микельборском столе. У Трасика среди окружения Сидрага были соглядатаи, от них он узнал, что княжич встречался на острове Рюген с боярином Драгутином. Имя боярина ничего князю не говорило, и он пропустил это сообщение мимо ушей, и, вероятно, напрасно это сделал. Впрочем, пока особых причин для беспокойства не имелось, поскольку влияние пришлого ведуна-даджана в Варгии равно нулю. Сидраг, не получивший поддержки у кагана Славомира, ухватился за соломинку. И было бы очень хорошо, если бы эта соломинка увлекла беспокойных братичадов князя Трасика если не на дно, то в далекую Хазарию, подальше от ободритских земель и славного города Микельбора. Этот город Трасик восстановил, можно сказать, собственными руками и никому не собирался его отдавать.
      – И куда отправился Драгутин с острова Рюген? – спросил любопытный скиф.
      – Кажется, в Волынь, – пожал плечами Трасик. – Каган Славомир и кудесник Велимир отказали ему в поддержке.
      – Получившему отказ у Белобога самое время обратиться за помощью к Чернобогу, – скривил губы граф Гийом.
      – А в Волыни есть капище Велеса? – спросил Карочей.
      – Самое большое в Варгии, – нехотя отозвался ободритский князь. Трасику вдруг пришло в голову, что Сидраг не случайно отправился в Волынь. Пока что жрецы Велеса поддерживали младшего сына князя Витцана, но все может быть. Более коварного человека, чем кудесник Чернобога Гордон, князю встречать еще не доводилось. Пятнадцать лет назад он здорово помог молодому княжичу Трасику, но за эту помощь пришлось заплатить слишком большую цену. Кто знает, не захочет ли Гордон изменить сложившийся порядок вещей в невыгодную для Трасика сторону. С него, пожалуй, станется. Ибо кудесник жаден до золота и власти, как, впрочем, все жрецы Волосатого бога. Надо будет расспросить поподробнее этого хитроватого скифа о пришлом боярине, чтобы не оказаться по чужой милости в дураках.
 
      Пир закончился раньше, чем ожидал Ицхак. Да и пьяных за столом практически не было. Людовик Тевтон мало что унаследовал от своего отца, прозванного Благочестивым, если, конечно, не считать изрядного куска империи и равнодушия к вину. И окружению приходилось с этим считаться. Ицхак критическим взглядом окинул покои, выделенные ему сыном императора, и укоризненно покачал головой. Еще одной неприятной чертой Людовика была скупость. Во всяком случае, чем, кроме скупости, можно объяснить убогое убранство жилища одного из богатейших и влиятельнейших людей Ойкумены? Да и вообще тевтонские и франкские герцоги и графы оказались, пожалуй, в массе своей победнее хазарских ганов, что славян, что тюрков, что асов, да и простые общинники не блистали сытостью и достатком. Впрочем, Ицхак не торопился делать окончательные выводы, поскольку ему удалось проехать пока только по самому краю империи Каролингов. А в варяжских городах ему и вовсе побывать не довелось. Жучин откинулся на жестковатом ложе, вытянул гудящие ноги и уныло уставился в прокопченный потолок. Нельзя сказать, что его миссия закончилась провалом, но Людовик Тевтон оказался куда менее покладистым человеком, чем уверяли здешние рахдониты. А ведь требовалось от него совсем немного – сковать активность кагана Славомира, чтобы его ротарии не вмешивались в дела Хазарского каганата. Но, похоже, у Людовика было свое мнение на этот счет. Этот далеко не глупый человек быстро сообразил, что выгоднее быть простым наблюдателем, чем таскать каштаны из огня для других. Впрочем, от выгодного союза с каганом Хазарии и рахдонитами он отказываться не собирался.
      – Надеюсь, я не помешал тебе, рабби Ицхак?
      Ган Карочей вошел в покои Ицхака без стука и предупреждения. Мечники Жучина, стоявшие у входа, пропустили скифа, ибо отлично знали, каким доверием он пользуется у хозяина. Ган был слегка хмелен и полон новостей. Ицхак не стал подниматься ему навстречу, да Карочей и не требовал от него подобных знаков внимания. Без церемоний он подвинул к ложу Жучина тяжелое кресло и, отдуваясь, опустился в него.
      – Боярин Драгутин в Варгии, – с ходу выпалил он самую важную из своих новостей.
      – От кого ты это узнал?
      – От князя Трасика. По словам здешних купцов, Трасик владеет одним из самых крупных и удобных портов на всем варяжском побережье. Людовик Тевтон ободритскому князю благоволит, зато каган Славомир спит и видит, как заменить непокорного князя на его племянника Сидрага.
      – Этот Трасик – язычник?
      – Как и вся варяжская знать, – пожал плечами Карочей. – Тем не менее с ним можно иметь дело. В Микельборе наши купцы вполне могут найти приют, если им, конечно, удастся проскочить мимо острова Рюген. Князь Трасик собирается в город Волынь, и я напросился к нему в товарищи.
      – Зачем?
      – Во-первых, хочу войти к нему в доверие, а во-вторых, по моим сведениям, боярин Драгутин сейчас находится именно там. Жрецы Световида отказали ему в поддержке, и он, судя по всему, решил заручиться расположением ведунов Волосатого.
      – А жрецы Велеса влиятельны в Варгии?
      – Не менее чем ближники Световида. Если верить моему хорошему знакомому, графу Гийому Саксу, то именно ведуны Велеса в свое время подсадили Трасика на ободритский стол.
      За что Ицхак уважал Карочея, так это за пронырливость и умение войти в доверие к самым разным людям. В храбрости скифа тоже не приходилось сомневаться, как и в его преданности кагану Тургану, впрочем. Однако Варгия – это не Русь, с ее простодушными лесными обитателями. Варяги не одно столетие уже играют ведущую роль в Европе, контролируя практически весь ее север и успешно действуя на юге. Их влияние распространяется даже на Балканы, нервируя византийцев. Правда, варяги почти утратили свои позиции на севере Руси, после того как новгородцы разбили ротариев Славомира, но в последнее время князь Гостомысл, обеспокоенный усилением Хазарского каганата, не прочь, видимо, восстановить разорванные отношения. Русь, конечно, сторона богатая, как населением, так и землями, но двух каганов она не выдержит. А значит, одному из них придется уйти в кровавом угаре. Ицхак не питал иллюзий: судьбу Руси не решить одним ударом, борьба затянется на десятилетия, а возможно, и на столетия. Но тем больше чести победителю.
      – Если бы боярин Драгутин умер в Варгии, то это сильно облегчило бы наше положение, – задумчиво протянул Ицхак.
      – Вне всякого сомнения, – усмехнулся криво Карочей. – Ты себе не представляешь, Ицхак, насколько он любим среди урсов и скифов. Но завалить Шатуна будет не так-то просто.
      – Нельзя допустить, чтобы русаланы присягнули кагану Славомиру.
      – Русаланы – язычники, им Световид куда ближе, чем Яхве. Это ведь не племя, Ицхак, это вервь воинов. Для них воевать – значит служить богу. В сущности, они те же ротарии, только южные. Вот боярин Драгутин и пытается восстановить утерянную когда-то связь между русами Юга и Севера. Недаром же он протолкнул в атаманы своего зятя Искара Урса. А русы – это серьезно, Ицхак. В прежние времена именно они выкликали каганов из своей среды. Отсюда и пошло название земли, которую они считали своею, – Русь.
      – Ныне все по-иному, ган, – нахмурился Ицхак.
      – Если русаланы сговорятся с асами и закроют для нас Дарьяльский перевал, то дни каганата будут сочтены.
      – Что ты предлагаешь, Карочей?
      – Надо устранить Шатуна здесь, в Варгии. Более удобный случай нам вряд ли представится. С ним здесь всего лишь пятьдесят мечников. Варягам он чужой, никто о его смерти сожалеть не будет.
      – Ты так смотришь на меня, ган, словно я против. – Жучин резко поднялся с ложа и потянулся к кувшину с вином. – Сколько тебе нужно человек? Только не забывай, что мы не в Хазарии.
      – Мне нужны не мечники, Ицхак, а золото, – вздохнул Карочей. – Исполнителей мы найдем здесь. Кроме того, мне нужен человек, осведомленный в делах Варгии и преданный нашему делу. Наверняка такой найдется среди здешних рахдонитов.
      – Да уж конечно, найдется, – согласился Ицхак. – Я объясню тебе, как найти рабби Зиновия в Волыни. На этого человека ты можешь положиться. Но будь осторожен, ган, твоя голова нам понадобится в Хазарии.
      В былые времена Жучин сам бы возглавил заговор против Шатуна, но, к счастью или несчастью, те времена давно уже прошли. Ицхак должен вернуться в Итиль во что бы то ни стало, сохранив не только жизнь, но и здоровье, а главное, обретя новые связи здесь, на Западе, которые упрочат его положение в каганате. Жучин не очень рассчитывал на Тургана: слишком долго тот прятался за спиной отца, чтобы уверенной рукой перехватить власть после его смерти. Все свои надежды рабби связывал с Обадией, сыном своей умершей сестры, которому до каганской булавы оставалось сделать каких-нибудь полшага. Правда, эти полшага будут самыми трудными в жизни сына Тургана и внука Битюса. Вот где Обадии понадобится помощь дяди Ицхака, самого богатого и самого умного человека в Хазарии.

Глава 3
Волынь

      Город Волынь поразил Драгутина, хотя он в своих скитаниях повидал немало. Ему говорили, что этот город – один из самых больших и богатых в Европе, но одно дело слышать, а другое – увидеть все собственными глазами. Здешнему торгу мог бы позавидовать даже Константинополь, а от обилия иноземных купцов рябило в глазах. Именно отсюда товары, привезенные из дальних и загадочных стран, растекались чуть ли не по всей Европе. Здесь же бесчисленные ватаги викингов спускали добытые в набегах несметные богатства. Пожалуй, не было на побережье Европы городов, где бы не побывали морские пираты. Словно саранча, налетали они на чужие земли и, не стесняясь присутствия хозяев, брали все, что плохо лежит. Сам император Карл, прозванный льстецами Великим, грозился стереть с лица земли разбойный город. Но волынцы только посмеивались в ответ, уверенные в своей безнаказанности. Ротарии кагана Славомира твердо держали под своим контролем Варяжское море и особенно его южное побережье, и пока их боевые ладьи бороздят морские просторы, все угрозы в адрес Волыни, разжиревшей на грабежах и торговле, будут лишь пустым сотрясением воздуха. Со стороны суши город был обнесен защитным валом, оставаясь при этом открытым для гостей с моря. Впрочем, волынцы на всякий случай выстроили в центре города мощную цитадель, логово лужицких князей, способную вместить до десяти тысяч воинов. Но ее строительство было вызвано скорее усобицами внутри самой Варгии, чем боязнью внешнего врага. Ибо от тевтонов лужичей, как и всех варягов, прикрывали мощные крепости-бурги, построенные вдоль побережья Эльбы.
      Осташ при виде волынской цитадели присвистнул и едва не сронил с головы свой рогатый шлем. В городе преобладали дома деревянные, однако немало имелось и каменных строений, где укрывались от городской суеты варяжские вожди и богатые торговцы. В одном из таких домов Драгутин остановился. Эти каменные хоромы принадлежали богатому купцу Никсине, знакомцу новгородца Смышляя. Никсиня прославился тем, что ссужал деньгами и оружием уходящие на промысел ватаги викингов, не делая различий между свеями, готами, урманами и варягами. Судя по всему, Никсиня был на редкость удачлив в делах, ибо его жилищу могли бы позавидовать и иные князья, и бояре. Именно от Никсини, костлявого пожилого лужича с синими, как у невинного отрока, но невероятно хитрыми глазами, боярин узнал, что храм Велеса находится неподалеку от цитадели, но отнюдь не за ее стенами, поскольку Велесовы волхвы ревниво оберегали свои святыни и немалые богатства от не всегда дружелюбно расположенных к ним лужицких князей. А оберегать им, по словам Никсини, было что, ибо кудесник Гордон не уступал великому князю лужичей Свентиславу ни влиянием, ни богатством. Впрочем, открытой вражды между князем и кудесником не было, а возникавшие разногласия улаживались путем переговоров, на которые столь незначительных персон, как Никсиня, не пускали.
      – Не прибедняйся, – усмехнулся Осташ, с интересом разглядывая расписанные яркими красками палаты богатого купца. Никсиня тоже не обделил вниманием пришлого боготура и про себя отметил, что Чернобог и в радимецких землях взращивает для своей дружины мощных мужей. Боготур был лет на двадцать моложе своих спутников, которым уже наверняка перевалило за пятьдесят, и свежее лицо его украшала небольшая светлая борода, а в насмешливых глазах таился разум, способный оценить человека не только по внешнему виду. Никсиня был польщен, что удостоился доверия такого знатного и, по слухам, очень богатого человека, каким безусловно являлся боярин Драгутин. Ибо поручителями за южанина выступали столь известные в торговом мире люди, что при упоминании их имен оставалось только снять бобровую шапку. Никсиня пробежал глазами предъявленные гостем грамотки и, аккуратно сложив их, спрятал на груди.
      – Моя казна к твоим услугам, боярин Драгутин, – склонился перед пришельцем купец.
      – Пока в этом нет необходимости, – спокойно отозвался даджан. – Мы хорошо расторговались привезенным товаром. Я жду от тебя иной услуги, почтенный Никсиня. Я привез привет кудеснику Гордону от кудесника Сновида и хотел бы, чтобы ты поспособствовал моей встрече с первым ближником бога Велеса.
      Вообще-то Никсиня предпочитал держаться как можно дальше от мутных дел ведунов Чернобога, но тут случай выдался особый, сулящий не только издержки, но и большие барыши. Именно поэтому купец склонился перед боярином в поклоне и заверил гостя, что сделает все от него зависящее, чтобы эта встреча состоялась как можно скорее.
      Вино у купца было отменное, доставленное из далекой Севильи. И хотя гости имели смутное представление о том, где находится этот город, но искусство его виноделов оценили.
      – А кто правит Севильей? – спросил любопытный Осташ, не упускавший случая пополнить свой багаж знаний о дальних странах.
      – Арабские эмиры, – охотно отозвался Никсиня. – В самой Севилье наши викинги еще не бывали, но сопредельные земли им грабить доводилось.
      Судя по всему, Велесовы волхвы не слишком доверяли даджану, прибывшему с далекого юга, поскольку, несмотря на все старания Никсини, не спешили обласкать его своим вниманием. За седмицу, проведенную в Волыни, Осташ уже успел обойти едва ли не весь город, хотя и чувствовал себя здесь не совсем ловко. Боготур, вырвавшись из родного сельца в большой мир и став усилиями родовичей и расположением влиятельных лиц воином Велесовой дружины, все-таки так и не смог до конца привыкнуть к шуму больших городов. Уличная толчея его раздражала, а торг, гудящий божбой и руганью, он и вовсе предпочел обойти стороной. Впрочем, в Волыни хватало мест, где царили тишина и благолепие. Взять хотя бы небольшой пятачок перед капищем Велеса, где Осташ сейчас стоял, с интересом разглядывая размалеванные яркими красками стены вместительного деревянного сооружения, радовавшего к тому же глаз наблюдателя затейливой резьбой. Кроме медвежьей и турьей голов, непременных атрибутов любого капища Волосатого бога, здесь под самой крышей божьего дома красовалась еще и голова дракона, разевающего свою страшную зубастую пасть в сторону любопытствующих горожан. Впрочем, любопытствующих возле капища было как раз немного: волыняне, видимо, побаивались служителей грозного Чернобога и предпочитали не мозолить им глаза. В радимецких землях капища Велеса строили за городской чертой в священных рощах, ибо боги тоже нуждаются в тишине и покое. Но у варягов, похоже, на этот счет имелось свое мнение, и они без стеснения селились рядом со своими богами, наверняка доставляя им массу неудобств нескончаемой суетой. Впрочем, не исключено, что таково было желание самих богов, которые не хотели выпускать из виду ни на минуту чрезмерно расторопных печальников, которым ничего не стоило обвести вокруг пальца не только дальнего араба, но и ближнего радимича, еще помнящего о прежнем вендском единстве. Во всяком случае, не далее как сегодня утром Осташа надули самым бессовестным образом на одном из постоялых дворов, подсунув ему вместо вина совершеннейшее пойло за очень приличные деньги. Обиженный боготур, который, впрочем, ныне оделся как простой мечник, не долго думая, вылил содержимое глиняной кружки на голову хозяину и намял бока его служкам, вздумавшим было проучить слишком привередливого гостя. Нельзя сказать, что за двенадцать лет своего боготурства Осташ проникся тайной мудростью ведунов, но драться его научили, это точно. Богатый набор тычков и подсечек, примененный боготуром против полудюжины служек, вызвал горячее одобрение посетителей постоялого двора, проводивших победителя одобрительным гулом. Возможно, Осташ напрасно затеял спор с хитроумными лужичами, но, в конце концов, сколько же может истинный радимич терпеть издевательства с их стороны.
      Осташ так засмотрелся на деревянный храм, выделяющийся сказочной красотой среди окружающих его невзрачных серых каменных построек, что не сразу заметил четырех мечников, неслышно подкравшихся к нему со спины. Мечники были оружны, но без брони, как, впрочем, и сам боготур. Никаких знаков, коими любят себя украшать дружинники здешних князей и бояр, на них не оказалось. И одеждой от прочих волынцев они не отличались. А вот в глазах таилась угроза. Похоже, эти люди имели право спросить с заезжего молодца, почто он так долго трется в месте, для зевак совсем не предназначенном.
      – Пойдем с нами, – угрюмо бросил один из мечников.
      Осташ оглянулся: площадь перед храмом почти пуста, а прохожие, бредущие мимо, похоже, совсем не интересовались, с чего это злые люди прицепились к гостю, ни словом, ни поступком не заслужившему подобного обращения.
      – Ну пойдем, коли так, – сказал Осташ, небрежным жестом поправляя висевший на поясе меч. Он почти не сомневался, что его сейчас введут в двери капища, украшенные резьбой, но ошибся. Его повели в каменный дом, стоящий неподалеку. Дом был велик и скорее напоминал собой небольшую цитадель, недружелюбно относящуюся к окружающему миру. Это недружелюбие проглядывало сквозь небольшие оконца, очень похожие на бойницы. Из всего увиденного Осташ сделал вывод, что бог Велес врагов не боится, чего нельзя сказать о его ближниках, которые своей осторожностью и предусмотрительностью удивили его не на шутку. Осташа провели по деревянной лестнице на второй ярус дома, где он предстал пред грозные очи сухощавого человека с длинным прямым носом и тонкими синеватыми губами. По золотому знаку на его груди Осташ понял, что перед ним ведун очень высокого посвящения. Человек был немолод, белая длинная борода стелилась по его груди, но и не настолько стар, чтобы потрясти воображение своей близостью к миру Чернобога. Ведун сидел в деревянном креслице, положив длинные худые руки на его подлокотники, а рядом с ним стояли два волхва, одетых в белые рубахи, с длинными посохами в руках. На плече самого старого из них сидела сова, второй держал в руках зажженную свечу. Тут уж любой самый простодушный обыватель догадался бы, что перед ним сам кудесник Гордон в окружении первых ближников Чернобога. Осташ слегка удивился, что варяжский кудесник предпочитает черную одежду, – в его родных радимецких землях служители Велеса одевались в белое, – но вслух своего удивления высказывать не стал. Будучи человеком молодым, боготур не мог знать всех мистических тайн, окружающих бога, которому служил, а потому не мог давать советы волхвам, сведущим в таинствах древнего культа. Одно он мог сказать совершенно точно: за ним следили давно и успели приготовиться к встрече.
      – Ты боготур Осташ, – холодно произнес человек, в котором радимич признал кудесника. Поскольку это было утверждение, а не вопрос, гостю ничего другого не оставалось, как пожать плечами. – Почему ты служишь даджану?
      – А разве Велес враг Даджбогу?
      – Не враг, но и не друг, – в голосе Гордона прозвучало раздражение. – Ты не ответил на мой вопрос.
      – Такова воля кудесника Сновида, – надменно вскинул голову Осташ. – Даджан возглавил войну против людей, предавших веру предков, и потому боготуры встали под его руку.
      – А зачем ты приехал в Волынь?
      – Чтобы провести по Калиновому мосту княжича Сидрага.
      Сова, спокойно сидевшая на спине старого волхва, вдруг взмахнула крыльями и загасила свечу, горевшую в руке другого. Мечники, стоявшие за спиной Осташа, испуганно охнули, а Гордон вдруг стал белее мела. Что так испугало кудесника, боготур не понял, скорее всего, тот усмотрел знамение во вроде бы ничем не примечательном происшествии.
      – Такова воля Велеса, – слабым голосом проговорил волхв с погашенной свечой. – Никто не вправе противиться ему, даже кудесник.
      Осташ поразился ненависти, сверкнувшей вдруг в глазах Гордона. Трудно сказать, к кому она относилась – к приблудному радимичу, вздумавшему вмешиваться в чужие дела, или к волхвам, для которых эти дела были своими.
      – Покажи Велесов знак, – приказал Осташу волхв с беспокойной совой на плече.
      Боготур без споров расстегнул рубаху и предъявил заинтересованным ведунам тавро, поставленное много лет назад рукой кудесника Сновида на бойцовском кругу близ стольного радимецкого града Славутича.
      – Каков ранг твоего посвящения?
      – Седьмой. – Осташ начертал в воздухе фигуру, подтверждающую это заявление.
      – Допущен, – твердо произнес волхв со свечой, которая после этих слов вновь зажглась в его руке.
      Лицо кудесника Гордона окаменело, и только темные, почти черные от ненависти глаза продолжали сверлить заезжего боготура. Осташ не понимал, каким неосторожным словом он вызвал бурю в душе первого ближника Чернобога, но почти не сомневался, что нажил в его лице смертельного врага.
      – Тебя известят, когда пробьет час испытания, боготур, – процедил сквозь зубы Гордон. – И горе тебе, если ты окажешься к нему не готов.
 
      Князь Трасик остановился в доме, построенном в Волыни много лет тому назад его дедом Яромиром. Дом был обнесен крепкой стеной, способной выдержать осаду самой многочисленной дружины. У Трасика сложились прекрасные отношения с нынешним великим князем лужичей Свентиславом, но береженого бог бережет. В этом доме князь прожил много лет еще в ту пору, когда был убогим княжичем, обреченным на роль приживалы при властолюбивых старших братьях. При подобных обстоятельствах многие варяги из знатных родов идут либо в ротарии, либо в викинги, но Трасик не захотел смириться со злодейкой судьбой. Опорой ему в ту пору служила мать, младшая жена князя Витцана, люто ненавидевшая своих пасынков. Жрица богини Макоши высокого посвящения, она сумела повлиять на жрецов Чернобога в выгодную для сына Трасика сторону. Кроме того, она приходилась родной теткой князю Свентиславу, только-только утвердившемуся на лужицком столе. Тогдашний Трасик доверял матери безгранично. Это была властная женщина, которую, по слухам, побаивался даже муж, князь Витцан, человек далеко не робкого десятка, обладавший к тому же тяжелым деспотичным нравом. Но и ему приходилось считаться со своей молодой женой, ведуньей одной из самых хитрых и коварных богинь Ойкумены. Богиня Макошь одаривала своих любимчиков удачей, а у неслухов отбирала ее. Князья Драговит и Годлав оказались глупее своего отца и вступили в спор с младшей женой Витцана, не выказав ей ни малейшего уважения. Гордая Синильда не могла снести подобного унижения и с помощью своей богини покарала братьев. Удача отвернулась от Драговита и Годлава раньше, чем у них отняли власть и жизни. Какая жалость, что мать так рано умерла, сейчас у Трасика не было бы проблем.
      Ган Карочей, пораженный величием города Волыни, восхищенно цокал языком, оглядывая хоромы князя Трасика. Князю Трасику похвалы гостя доставляли удовольствие, но большого значения он им не придавал – хотя бы потому, что вовсе не считал старый дом, построенный дедом Яромиром, образцом соразмерности и величия. Княгиня Синильда, получившая это жилье в дар от мужа, украсила его стены затейливой росписью, но в остальном дом был довольно прост и никак не соответствовал тому положению, которое ныне занимал в Варгии князь Трасик. Впрочем, Волынь – это город лужичей, и если ган Карочей посетит новое жилище великого князя ободритов в славном граде Микельборе, то тогда он поймет, что такое истинная красота.
      – Ловлю тебя на слове, великий князь, – обворожительно улыбнулся скиф и с поклоном принял из рук хозяина здравную чашу. Трасик так и не понял, зачем хазарский ган увязался за ним в Волынь, но о знакомстве не жалел. Карочей оказался на редкость интересным собеседником и скрасил князю Трасику и графу Гийому далекий и нелегкий путь до стольного лужицкого града. Впрочем, разговоры шли не только о пустом и суетном, но и о делах торговых. Льстивый хазарский ган соблазнял ободритского князя выгодами союза с хазарами и, надо сказать, преуспел в этом. Дело теперь стояло за малым – за обещанным золотым дождем, который вот-вот должен был пролиться на Трасика. Шутки шутками, но золото великому князю не помешало бы, особенно в нынешней непростой ситуации, когда братичад Сидраг оскалил клыки на дядю. Недаром же матушка, княгиня Синильда, говорила, что злато сильнее булата. И у великого князя ободритов было немало возможностей убедиться в ее правоте.
      Угостив гостей вином, Трасик не забыл отправить дары князю Свентиславу. Все-таки хоть и прибыл великий князь ободритов в славный город Волынь по частному делу, но и о вежливости забывать не следует.
      – Я все сделаю, как ты сказал, великий князь, – кивнул головой расторопный приказный Бодря, помогая Трасику скинуть с плеч тяжелый дорожный кафтан, шитый из драгоценной византийской парчи.
      – Что нового в Волыни? – небрежно спросил князь.
      – Тебя ждет для разговора кудесник Гордон.
      – Когда и где?
      – Он уже здесь, – тихо произнес Бодря. – Пришел тайным ходом. Сейчас он находится в ложнице княгини Синильды.
      – Кто-нибудь знает, что он пришел?
      – Только я и ты, великий князь.
      – Посвети мне.
      Кудесник Гордон хорошо знал тайный путь в эту ложницу. Впрочем, тогда он еще не был кудесником, а был ведуном высокого посвящения. Трудно сказать, любили ли эти люди друг друга, или их отношения строились на взаимной выгоде, но в любом случае князю Витцану пришлось смириться с присутствием в ложнице собственной жены ее второго тайного мужа, который вмещал в себя частицу Чернобога. Для Синильды этот тайный брак был единственной возможностью стать ближницей Макоши и занять подобающее ей в иерархии место. Ибо замужние женщины могли стать ведуньями богини только в случае брака с Велесом. Эти браки заключались в храме Чернобога, и ни один, даже самый знатный из варягов, не посмел бы сказать Волосатому «нет» либо иным способом выразить ему свое неудовольствие. Синильда и Гордон долго рука об руку шли к высокой цели. Увы, матери князя Трасика так и не суждено было ее достичь, она умерла при родах двенадцать лет тому назад. Родила она, кажется, мальчика. Трасик сумел даже припомнить его имя – Аскольд. Надо полагать, жрецы Чернобога не оставили его без внимания. Конечно, князь и сам мог бы позаботиться о ребенке, рожденном Синильдой, но признать его братом он в любом случае не имел права, ибо князь Витцан, законный муж княгини, к тому времени уже давно умер.
      Кудесник Гордон поднялся, чтобы поприветствовать вошедшего, хотя ранг позволял ему сидеть даже в присутствии великих князей. Трасика тронуло такое проявление внимания, и он обнял старого знакомого почти сердечно.
      – У нас неприятности, – сказал Гордон, усаживаясь на ложе, которое со дня смерти княгини Синильды оставалось нетронутым.
      – Сидраг? – спросил Трасик, располагаясь в кресле напротив.
      – Да. Похоже, он сейчас находится в Волыни, хотя моим людям пока не удалось выйти на его след.
      – Что он опять затеял? – поморщился как от зубной боли князь.
      – Он требует встречи с тобой на Калиновом мосту.
      – Что?! – потрясенный Трасик подскочил с кресла, словно ужаленный. – Но ведь это невозможно. Ты же сам сказал, Гордон, что ни один из твоих боготуров не согласится сопровождать его туда. А без их участия все потуги Сидрага окажутся тщетны.
      – Я за свои слова отвечаю, великий князь, – холодно отозвался Гордон. – Но Сидраг нашел пришлого боготура из радимичей, и это сильно осложняет дело.
      У Трасика захолодело сердце от дурного предчувствия. Месть кровным родственникам строжайше запрещалась славянскими богами, а уж их убийство влекло такие кары небесные, что лучше бы отступнику на свет не рождаться. Разумеется, в Варгии убивали и своих, даже самых близких, но только чужими руками. А здесь Сидраг поднимает меч не просто на родного дядю, не просто на старшего в роду, а на великого князя. Такое возможно только с согласия Чернобога, да и то если волхвы Волосатого признают, что обвинения княжича обоснованны, а преступления его дяди Трасика действительно выходят за привычный ряд. Такими преступлениями испокон веку считаются отцеубийство и братоубийство. Ибо поднять руку на самых близких способен только человек, находящийся под воздействием навьих чар. Тех самых чар, которые могут превратить любое живое существо в Дракона. И такого человека нужно убить раньше, чем его сердцем окончательно завладеют силы зла. Кому же, как не самому близкому родственнику, это сделать? И смерть князя Трасика на Калиновом мосту станет признанием его вины. Правда, в случае смерти обвинителя обвиняемому остается не только жизнь, но и доброе имя. А его обидчику – вечное забвение.
      – Завид и Благовид уже выказали свое расположение приезжему боготуру и дали согласие на божий суд. Правда, срок испытания еще не назначен.
      Волхвы Завид и Благовид были давними соперниками Гордона, а Завид даже претендовал на ранг кудесника. Однако ведуны назвали первым ближником Велеса все-таки Гордона, за которого горой стояли ободритские и лужицкие князья и бояре. Ободритская и лужицкая знать именно в Гордоне видела союзника в борьбе против чрезмерных притязаний кагана Славомира и ведунов бога Световида. И до сих пор кудесник оправдывал их надежды.
      – А этого боготура нельзя устранить? – вырвалось из груди Трасика неразумное пожелание.
      Кудесник Гордон промолчал, сделав вид, что не расслышал вопроса. И действительно, обращаться с такими предложениями к первому ближнику Чернобога было верхом бестактности. Трасик осознал свою ошибку и прикусил язык. Боготур Осташ – это теперь его проблема, и подходить к ее решению следует осторожно, дабы не поставить под удар и себя, и кудесника Гордона. За убийство боготура ведуны Чернобога обязательно будут мстить, и тут уж неважно, пришлый тот Осташ или доморощенный. Ибо обида нанесена не роду, не племени, не верви, а самому Волосатому.
      – Я могу своею волей отсрочить час испытания, но отменить его я не в силах, – вздохнул кудесник Гордон. – Ты же знаешь, Трасик, что я причастен к твоему приобщению к великим таинствам, а значит, твоя вина будет моей виною, а твое поражение – моим поражением. Страшным поражением, чреватым гибелью.
      Трасик облизал пересохшие губы и кивнул. Он не любил вспоминать то время, когда был по сути игрушкой в руках честолюбивой матери. Это по ее настоянию он прошел странный обряд посвящения, позволивший ему зачерпнуть из мутного источника навьей силы, той самой силы, что в конечном счете погубила его старших братьев. И не только погубила, но и легла на них страшным проклятьем, которое теперь перешло и на сыновей.
      – За Осташем стоит очень опытный и хитрый человек, – глухо проговорил Гордон.
      – Ты имеешь в виду боярина Драгутина?
      – Да.
      – Он договорился с каганом Славомиром?
      – Во всяком случае, есть все основания полагать, что эти люди поняли друг друга, – кивнул кудесник. – Опасен не Сидраг, опасен каган Славомир, который хочет устранить тебя чужими руками. В лице даджана он нашел человека, который согласился сделать за него грязную и кровавую работу.
      – Ты встречался с боярином?
      – Нет. Хотя меня всячески склоняли к этому сторонники Завида. Но, думаю, волхвы уже успели с ним повидаться, иначе откуда такая непримиримость.
      – Хочешь сказать, что Завиду и Благовиду заплатили?
      – Плата бывает разной, великий князь, и ты это знаешь не хуже меня, – вздохнул кудесник.
      Трасик впервые видел этого человека растерянным. До сих пор он считал, что Гордон крепко держит бразды правления ближниками Чернобога в своих руках. Слово кудесника в землях варенгов значит порой куда больше, чем слово великого князя, и Гордону хватало ума, чтобы правильно распоряжаться этой огромной властью. Но сейчас он действительно попал в капкан, отлаженный хитроумными противниками, и, пожалуй, без помощи великого князя Трасика ему из этого капкана не выскочить.
      – Я знаю человека, который ненавидит боярина Драгутина даже больше, чем мы с тобой.
      – И где сейчас находится этот человек? – спросил кудесник.
      – В моем доме, – ответил с усмешкой князь.
      Кудесник Гордон с интересом выслушал рассказ князя о хазарском посольстве ко двору Людовика Тевтона и о расторопном гане Карочее, с которым свел Трасика граф Гийом Сакс.
      – Так ты думаешь, что этот человек приехал в Волынь, чтобы посчитаться с даджаном?
      – Скорее всего, да.
      – Плохо только, что он остановился в твоем доме.
      – Но почему же, – пожал плечами Трасик. – Он посол кагана Хазарии, и я не могу отказать ему в приюте, не нарушив законов гостеприимства. А если этот посол вынашивает черные замыслы в отношении одного из гостей города Волыни, то откуда об этом знать князю ободритов? Я ведь даже не знаком с боярином Драгутином. К тому же пришлый боярин нигде не заявлял громогласно о своей поддержке глупых притязаний княжича Сидрага, а потому связать его смерть с происками великого князя ободритов будет весьма затруднительно.
      – Нам мешает не столько даджан, сколько боготур Осташ, – напомнил кудесник.
      – А ты уверен, что никто из наших боготуров не переметнется на сторону Сидрага?
      – Пока да, но я не могу ручаться за будущее.
      За будущее действительно не мог поручиться никто, в том числе и сам князь Трасик. Хотя были и есть люди, способные это будущее предвидеть. Трасик вдруг отчетливо увидел бледное лицо матери в ореоле темных волос и ее горящие глаза. Она видела! Она предсказала смерть Годлава и Драговита задолго до того, как оба ободритских князя покончили счеты с жизнью! Это был благословенный дар, полученный от богини Макоши, которой она посвятила не только себя, но и своего сына. А Трасик, хилый и бледный отрок, про которого даже мамки и няньки говорили «не жилец», стал милостью богини великим князем, ибо Макошь одарила его главным, что потребно в этой полной превратностей жизни, – удачей. И эту удачу он пронес по жизни, не расплескав. Похоже, Макошь не отвернулась от него и в этот сложный час, послав ему в подручные степного гана, и, выходит, зря он усомнился в расположении капризной богини к своему тайному, но верному ближнику.

Глава 4
Викинг

      Ган Карочей без труда нашел дом рабби Зиновия с помощью услужливого приказного Бодри. Дом рахдонита не был самым богатым в Волыни, но это, разумеется, еще ни о чем не говорило. Самый богатый человек Хазарии рабби Моше, прозванный за расторопность Мошкой, и вовсе жил едва ли не в хибаре, что, однако, не мешало ему ворочать деньгами, о которых скифскому гану оставалось только мечтать, и вершить торговые и политические дела в самых отдаленных уголках Ойкумены. Промахнулся почтенный Моше только однажды, но этот промах стоил ему расположения кагана и потери изрядной доли капитала. Мошка умер в изгнании, а человек, обласканный его доверием, жив до сих пор, и его богатству и могуществу завидуют князья и ганы Хазарии и Руси. Карочей давно пришел к выводу, что знания тайных сил, управляющих миром, – это тоже богатство, возможно, даже более значимое, чем злато. И овладеть этими силами, заставить работать их на свой интерес – это задача, посильная только очень умному человеку. Скифский ган был уверен в себе, во всяком случае он не считал себя глупее боярина Драгутина, который под именем Лихаря сына Листяны очаровал несчастного Моше и выведал все его тайны. И украл-таки у хитроумного рахдонита его удачу. Ту самую удачу, которая позволяет управлять миром, оставаясь в тени. В каганы Карочей не рвался. Не по нем шапка. Но и прозябать в нищете и забвении он тоже не собирался. Чашу удачи степного гана славянские боги наполнили не слишком щедро, зато бог Яхве не поскупился. И еще десяток лет назад никому неизвестный ган Карочей взлетел его милостью на такую высоту, от которой у многих бы голова закружилась. Шутка ли сказать – ближник кагана Тургана и правая рука его шурина, самого могущественного в Хазарии человека бека Ицхака.
      Рабби Зиновий поначалу не произвел на гана Карочея большого впечатления. Это был сухонький старичок небольшого роста со слезящимися глазами и тонкими подрагивающими пальцами. Пришлого гана он, однако, принял любезно и даже пригласил к столу как единоверца и близкого к уважаемому Ицхаку человека. Свое мнение о Зиновии Карочей изменил после того, как присмотрелся к окружающей рабби обстановке и его челяди. Служки Зиновия скользили по дому неслышными тенями, повинуясь даже не слову хозяина, не взгляду, а всего лишь движению его пальца. Карочей позавидовал рабби, ибо никогда не мог добиться полного послушания от своих домашних, которые все время норовили сесть на голову добродушному гану. Особенно усердствовали в этом отношении наложницы, доводя порой Карочея до белого каленья.
      – О женщины! – вскинул выцветшие брови к потолку рабби Зиновий. – Бог Яхве определил им место раз и навсегда, но эти существа способны испортить настроение даже Создателю. Разве не Ева стала виновницей изгнания Адама из рая и тем самым обрекла род людской на прозябание? Ты бы хотел жить в раю, уважаемый Карочей?
      – Пожалуй, – не сразу ответил ган, – но не сейчас. Потом. Так ты говоришь, уважаемый Зиновий, что во всем виноваты женщины?
      – Конечно, ган. Ведь именно Ева спуталась со Змеем, с Драконом, и, вняв его совету, погубила и мужа, и детей. Ты ведь слышал, что Каин убил своего брата Авеля?
      – Краем уха, – честно признался Карочей. – А что, это так важно для нашего дела, рабби Зиновий?
      – Не бывает бесполезных знаний, уважаемый ган, – бесцветные губы Зиновия сложились в кривую улыбку, – поверь старому человеку. Все в этом мире уже было, и все в этом мире еще будет. Я говорю о матери князя Трасика.
      – Ее звали Евой?
      – Нет, Синильдой, но это ровным счетом ничего не изменило ни в судьбе ее мужа, ни в судьбе ее сыновей и пасынков.
      – Так она спуталась со Змеем? – удивился Карочей, не успевший еще сообразить, куда клонит хитроумный рабби.
      – Я об этом тебе и толкую, уважаемый ган. В здешних краях его зовут Велесом, но вряд ли имя изменило его драконью природу. Она зачерпнула силу из мутного источника и с помощью колдовских чар извела своих пасынков, и теперь ее сыну Трасику придется отвечать за грехи матери на Калиновом мосту.
      Карочей отшатнулся и побледнел. Что совсем не удивило уважаемого рабби Зиновия. В конце концов, ган, сидящий перед ним, только недавно прикоснулся к истинной вере и вряд ли успел за это время отринуть от себя заблуждения и суеверия соплеменников. Скажите пожалуйста – Калинов мост! Ну какой уважающий себя человек поверит в подобную чушь.
      – Ты знаком, уважаемый Карочей, с боготуром Осташем?
      – Еще бы, – ухмыльнулся ган. – Этот негодяй едва не увел жену у моего родственника гана Горазда.
      – Так вот, именно этот Осташ готов предстать вместе с княжичем Сидрагом пред грозны очи дракона Велеса. Именно там, в языческом капище, княжич обвинит своего дядю Трасика в убийстве братьев. И именно там великому князю ободритов придется с мечом в руке доказывать свою невиновность. И я не уверен, уважаемый ган, что он ее докажет, ибо княжич Сидраг слывет отчаянным головорезом, несмотря на молодость, а уважаемый Трасик хороший правитель, но никуда не годный боец. Конечно, если он не повинен, то к нему на помощь придет сам Волосатый, но, как ты понимаешь, умные люди в подобные чудеса не верят. А великий князь Трасик – человек умный. И как жаль, что он не отрекся от язычества и не принял ну хотя бы Христову веру, если уж ему не хватает ума принять веру истинную.
      – Это ничего бы не изменило, – покачал головой Карочей. – Его убили бы ведуны Велеса, ибо человек, пренебрегший судом Чернобога, теряет право на жизнь. И долг каждого честного славянина – помочь богам свершить кару над отступником.
      Рабби Зиновий поморщился:
      – Трудно понять чужую веру. Быть может, ты, уважаемый ган, объяснишь мне тайный смысл этого странного обряда. Ведь Велес – дракон, даже согласно этой отвратительной вере, так почему же человек, пошедший его путем, становится виновным?
      – Тебе следовало обратиться к его волхвам, рабби, хотя вряд ли они станут разговаривать с чужаком, – вздохнул Карочей. – Тем не менее я постараюсь удовлетворить твое любопытство в рамках собственных небогатых познаний. Велес не только дракон, хозяин Навьего мира, он еще и вечный старец, охраняющий стада от мора, и вечный юноша, оплодотворяющий землю. И для нашего мира он важен во всех своих ипостасях. Если разрастется драконья природа Велеса, то наш мир захлестнет навья волна. А поскольку сила бога проявляется в людях, то любой ставший драконом человек – это угроза мирозданью, ибо он падает лишней гирькой на чашу весов, клонящих мир к закату. Такого человека следует убить, дабы вернуть мир и самого Чернобога к равновесию. Мне в этом деле только одно непонятно: почему волхвы решили, что за вину матери должен отвечать князь Трасик, который в ту пору был еще безусым отроком? С него можно было бы спросить за вину отца, хотя и не на Калиновом мосту, но не за вину матери, которая принадлежала совсем к другому роду. Кстати – к какому?
      – Она доводилась родной теткой великому князю Свентиславу, – пояснил осведомленный рабби.
      – Значит, комья грязи полетят и в эту сторону, – усмехнулся Карочей. – Черное пятно ляжет и на семью, и на род, и великому князю лужичей будет непросто отмыться. Надо отдать должное кагану Славомиру: одним ходом визиря он загнал в угол всех своих противников.
      – Вы играете в шахматы, уважаемый ган?
      – Во всяком случае, пытаюсь овладеть тайнами этой древней игры.
      – Похвально, – кивнул рабби, – но в таком случае вы должны знать, что визиря можно убрать с доски простым выпадом копья самой обычной пешки, если грамотно построить всю игру.
      – Я учту твои пожелания, уважаемый Зиновий, и от души благодарен тебе за беседу, – ган Карочей отсалютовал хозяину наполненным кубком, – но осмелюсь попросить еще одного совета. Мне нужен человек, любящий золото, и не слишком щепетильный в вопросах чести. Лучше, если это будет чужак.
      – Таких людей в Волыни предостаточно, – усмехнулся рабби. – Я окажу тебе эту услугу, уважаемый ган. Имя этого человека – Фитьофт, или Витовт, как его называют варяги. Не знаю, какого он роду-племени, но среди здешних викингов он выделяется свирепостью нрава, хитростью и беспощадностью к своим врагам. Его последний поход закончился неудачей. Он потерял треть своих людей, повредил драккар и сейчас готов пуститься во все тяжкие, дабы поправить свое незавидное положение.
      – А сколько у него людей?
      – Это неважно, – махнул рукой рабби. – Он сумеет собрать и тысячу головорезов, было бы золото. А в золоте у тебя недостатка не будет, уважаемый Карочей.
      – Уж не ты ли, уважаемый Зиновий, готов мне его ссудить?
      – Я ссудил тебя знаниями, ган, и этого вполне достаточно умному человеку. А золото ты получишь от великих князей Трасика и Свентислава, у которых в этом деле личный интерес, и интерес немалый. Желаю тебе успеха, уважаемый Карочей, и не обессудь за небогатое угощение. Рабби Зиновий ныне слишком беден и слишком стар, чтобы вмешиваться в дела сильных мира сего. Забудь обо мне, ган, и никогда не упоминай моего имени в разговоре с князьями. И запомни: грех неблагодарности – самый тяжкий грех в этом мире.
      Ган Карочей покинул гостеприимный дом рабби Зиновия в глубокой задумчивости. Пока все складывалось даже лучше, чем он ожидал. У него появились могущественные союзники в лице сразу двух великих князей, лужицкого и ободритского. И пусть пока Трасик и Свентислав даже не подозревают, какого расторопного помощника они обрели в лице гана Карочея, но заключение сделки с ними – это вопрос времени. В таком деле главное – не прогадать и сорвать с заинтересованных лиц сумму, достаточную для покрытия всех расходов. Пожалуй, Карочей совершил крупный промах, приехав в Волынь в свите великого князя Трасика. Теперь Драгутин, который, конечно же, установил за домом ободритского князя слежку, уже знает, что в городе находится один из его самых непримиримых врагов. Впрочем, винить в этом промахе было некого, скорее это неудачное стечение обстоятельств. Кто же мог знать, что их с Драгутином пути пересекутся именно из-за великого князя Трасика? Последний, кстати говоря, показался Карочею очень разумным и очень осторожным человеком. Но, оказывается, и с разумными людьми порой случаются неприятные истории. Сам ган слабо разбирался в магии, хотя и побаивался волхвов и колдунов. Эти могли навести порчу на любого, даже самого могущественного человека. Но ведь для того чтобы навести порчу, нужно обладать знаниями, которые скупые славянские боги дают далеко не каждому человеку. Князь Трасик, которому в ту пору было пятнадцать лет, просто не мог ими обладать. До приобщения даже к самым простым мужским таинствам ему оставалось целых три года. И только тогда, в восемнадцать лет, он получил бы право обратиться за помощью к Чернобогу. То есть зачерпнуть из того самого источника, который дает возможность ведунам, колдунам и магам поражать своих противников прямо в сердце на огромных расстояниях. Так почему же волхвы Велеса, люди куда более сведущие в божественных установлениях, чем Карочей, вдруг решили, что князь Трасик может нести ответственность за то, что происходило пятнадцать лет тому назад? Здесь была какая-то тайна, которую Карочею еще предстояло раскрыть. Ган не любил привлекать внимание к своей скромной персоне, а потому даже по чужому городу предпочитал передвигаться в одиночку. В конце концов, если какому-то могущественному лицу придет в голову мысль отправить в мир иной хазарского посла, то вряд ли полдюжины мечников смогут отстоять жизнь Карочея. А таскать за собой по городу всю дружину было бы глупо и смешно. Соглядатая ган вычислил без труда еще у дома рабби Зиновия, хотя тот и разыгрывал из себя рассеянного городского обывателя. С расправой Карочей не торопился, слишком уж много народу толклось в эту пору на улицах города. Поначалу он попытался просто затеряться в толпе, для чего и направился прямо к Торговой площади, расположенной рядом с княжеской цитаделью. Однако кряжистый молодец, в надвинутом на самые глаза колпаке, тянулся за ним как привязанный. Ган прошелся вдоль рядов, прицениваясь к товару, и даже купил у робкого торговца из селян пару яблок. На волынском торгу можно было найти все: от добротной кольчуги, сработанной варяжскими умельцами, до вяленой сельди, выловленной местными рыбаками. Немало здесь оказалось и всякого рода амулетов, спасающих от порчи и сглаза. Карочей на всякий случай приобрел один из них у ближника неведомого бога, который клялся и божился, что более сильной защиты степной ган не обретет нигде. Колдун был смугл, расторопен, с белыми как пена зубами и хитренькими до отвращения глазами. Такой вряд ли станет служить зряшному богу, не обладающему большой силой. Амулет представлял собой гладкий камень, на котором каким-то чудесным образом проступало око, почти человеческое. Смуглый колдун уверял, что это глаз его бога, который отныне будет зрить за врагами Карочея и не позволит им причинить ему зло. Ган не стал спорить, ибо в конечном счете силу амулета может подтвердить или опровергнуть только жизнь.
      Пройдя Торговую площадь насквозь, ган направил свои стопы в Рыбный конец, где селились преимущественно рыбаки, люди в массе своей небогатые, если судить по жалким хибарам, которые здесь именовались жильем. Хибары строились из камня, из дерева, из глины, из любого подручного материала с единственной целью – дать крышу над головой людям, родной стихией которых являлось море. За красотой и соразмерностью рыбаки явно не гнались, а скудость средств не позволяла им проявить и фантазию. Улиц как таковых здесь не имелось, хибары располагались вдоль берега в живописном беспорядке, что, конечно, создавало трудности гостю, забредшему сюда с конкретной целью. К счастью, постоялый двор, расположенный здесь, был построен из добротного материала и умелой рукой, что позволило Карочею сориентироваться в окружающем хаосе. Но прежде чем перемолвиться словом с викингом Витовтом, гану следовало избавиться от поднадоевшего видока. Карочей огляделся по сторонам, словно человек, озабоченный неотложной надобностью, и шагнул за ближайший угол. Расположение жалких рыбачьих хижин позволило ему зайти замершему видоку с тыла. Спина кряжистого молодца была прикрыта лишь полотняной рубахой, которая никак не могла помешать смертельному удару. Видок осел на землю, даже не вскрикнув. Ган вытер окровавленный клинок о его одежду и спрятал нож за голенище червленого сапога.
      Нельзя сказать, что в прибрежном кабачке были рады посетителю, невесть откуда забредшему, но вниманием его не обделили, сразу десяток недружелюбных глаз уставились на Карочея. Самыми недружелюбными в этом ряду оказались глаза хозяина. Ган подошел к стойке и назвал имя рабби Зиновия, для убедительности выбросив перед собой серебряную франкскую монету. Трудно сказать, то ли имя рабби так подействовало на кабатчика, то ли вид монеты, во всяком случае он расплылся в улыбке, которую при всем желании Карочей не мог бы назвать ослепительной. С зубами у волынца имелись явные проблемы.
      – Ярл Витовт сидит в углу у окна, но в случае чего, любезный, на меня не ссылайся, – тихо прошептал кабатчик.
      Карочей взял из рук хозяина кружку с отвратительным пойлом, которое назвать вином можно было лишь в горячечном бреду, и прямиком направился к столу, за которым в гордом одиночестве и благородной задумчивости восседал довольно примечательный по наружности человек. Лицо ярла Витовта было иссечено шрамами. Бороды он, однако, не носил, из чего Карочей заключил, что перед ним, скорее всего, либо славянин, либо балт, ибо ни один уважающий себя свей или урман не станет оголять лицо, дабы не оскорблять своим видом скандинавских богов. Зато волос на голове у Витовта хватило бы на шестерых. Расчесывать их он, видимо, не находил нужным, а мыть тем более. Засаленная повязка перехватывала его лоб, открывая миру красные кабаньи глазки, свирепые, видимо, от рождения. Сейчас в этих глазках стыло удивление. Высокочтимый Витовт не мог уразуметь, откуда взялся этот наглец, осмелившийся потревожить его одиночество.
      – Я слышал, что ты на мели, ярл Витовт, – негромко произнес Карочей и, пока опешивший викинг размышлял, кулаком ему ударить навязчивого посетителя или глиняной кружкой, поспешно добавил: – Есть люди, готовые оплатить твои услуги золотом.
      В кабаньих глазках зажегся интерес.
      – Кто таков?
      – Ган Карочей, ближник хазарского кагана.
      – Занесло тебя, однако, – присвистнул Витовт, вытирая испачканные свиным салом руки о куртку из бычьей кожи.
      – Охота пуще неволи, – вздохнул Карочей.
      – И на кого идет охота?
      – На киевского боярина.
      – Плата?
      – Тысяча денариев, – скромно потупил глаза ган Карочей.
      – Тысяча денариев за одного боярина! – поразился щедрости нанимателя викинг.
      – Я же говорю, дело выгодное и почти безопасное, – улыбнулся Карочей. – Пятьдесят мечников, надеюсь, тебя не смутят.
      – Это смотря какие мечники, – заупрямился вдруг Витовт.
      – Хорошо, – пошел ему навстречу ган, которому чужих денег было не жалко. – За каждого мечника я приплачу тебе по два денария.
      Викинг наморщил лоб и зашевелил толстыми губами, подсчитывая нечаянно свалившуюся на него прибыль.
      – Всего тысяча сто денариев, – поспешил ему на помощь Карочей.
      – У этого боярина много защитников? – нахмурил выгоревшие брови викинг.
      – Я бы не сказал, – пожал плечами Карочей. – Разве что Даджбог.
      – Богов я не боюсь, – ухмыльнулся викинг. – Речь идет о людях.
      – У боярина Драгутина в городе Волыни врагов гораздо больше, чем друзей, и среди этих врагов есть весьма могущественные люди.
      – Например?
      – Князья Трасик и Свентислав.
      – Этих, пожалуй, будет достаточно, – задумчиво произнес Витовт, почесывая заросшую трехдневной щетиной щеку.
      – Так в чем же тогда дело? – удивился Карочей.
      – Сон видел, – вздохнул викинг. – Молочный поросенок на золотом блюде. А поросенок – это всегда к несчастью, ган. Эх, кабы то рыба была, я согласился бы не раздумывая. А так, надо бы с баяльником посоветоваться. Хороший у меня баяльник есть на примете, в прошлый раз он мне беду напророчил. И все сбылось, как он говорил.
      – Тоже поросенка во сне видел? – спросил заинтересованный Карочей.
      – Нет, деву дивную с распущенными волосами.
      – А я всегда считал, что увидеть деву во сне – это к удаче, – покачал головой с сомнением Карочей.
      – Вот и я так думал, ган, потому и сунулся в этот чертов поход, – расстроенно шлепнул ладонью по столу Витовт. – Ведь это же Макошь мне приснилась – богиня удачи. А баяльник мне сказал тогда, что кабы она с подобранными под плат волосами мне приснилась, тогда к удаче. А с распущенными волосами она меня и моих людей оплакивает. Не поверил я ему. Облаял непотребно. А ведь все вышло, как он предсказал, и людей я потерял, и драккар повредил, и пустым вернулся. Такие вот дела, ган.
      Сон – дело серьезное. И этот невесть откуда всплывший поросенок не на шутку обеспокоил не только викинга, но и гана Карочея. Запросто это хрюкало непотребное могло им все дело погубить, тем более что бодаться им придется с одним из самых ближних к Даджбогу ведунов. Тут каждое лыко в строку. Средь баяльников, конечно, встречались всякие, иные при толковании снов попадали пальцем в небо, но Витовту, судя по всему, попался знающий, с которым посоветоваться не грех.
      – А как зовут твоего баяльника?
      – Баяном и зовут, – пожал плечами викинг.
      Толковали сны обычно ведуны Велеса, ибо любые виденья, даже те, что наяву происходят, связаны с навьими чарами. Кому же тогда, как не ближникам Чернобога, повелителя Навьего мира, объяснять их смысл растерянным обывателям.
      – Проводи меня к тому Баяну, – попросил викинга Карочей.
      – Так ведь он даром толковать не будет, – развел руками Витовт.
      Карочей достал из-за пазухи кожаный мешочек и высыпал на стол десять франкских денариев: – Хватит?
      – Вполне, – сглотнул слюну Витовт, накрывая монеты огромной лапой. – Ну пошли, ган. Вижу, с тобой действительно можно иметь дело. Только бы поросенок не помешал, будь он неладен.
      Викинг едва ли не на голову превосходил ростом далеко не хилого Карочея, а плечи у него были таковы, что трем женкам не охватить. Прямо не человек, а дуб. Такой молодец если начнет ломить, то любого сломает как былинку. Спасибо рабби Зиновию, его выбор явно оказался удачным.

Глава 5
Баяльник

      Карочей, переступая порог жилища Велесова ведуна, испытал если не страх, то, во всяком случае, легкое беспокойство. Он вообще побаивался волхвов, а уж волхвов Чернобога тем более. Правда, баяльники всегда держатся ближе к простым людям, чем прочие ведуны. Вот и этот поселился не в самом богатом городском конце, и про его дом не скажешь, что здесь живет важный человек. Такие дома ставят обычно торговцы средней руки да ремесленники из самых мастеровитых. Кузнецы, например, или золотых дел мастера. У Баяна тоже в доме горел огонь, несмотря на довольно теплую погоду. Впрочем, развели его явно не для жара, а для каких-то тайных дел, ведомых только баяльнику. Обстановка помещения, куда гостей привел старый раб, была самой простой. В центре стоял грубо сколоченный стол, а по бокам от него – две широкие лавки. Впрочем, посуда на том дубовом столе оказалась золотой и серебряной, к тому же хорошей выделки, из такой и кагану, пожалуй, не срамно выпить. Вот только предназначалась она явно не для питья. Одна чаша особенно поразила гана Карочея – на ней был изображен ротарий, убивающий дракона.
      – Зачем пожаловали? – оторвался наконец от очага хозяин и повернул красное распаренное лицо к гостям. Борода у Баяна была хоть и седой, но коротковатой для волхва высокого посвящения. Зато глаза, умные и острые, могли проникнуть в самые потаенные человеческие мысли. Ган под взглядом баяльника невольно поежился.
      – Вот, – высыпал на стол десять денариев викинг Витовт. – Пришел с повинной. Прав ты оказался, Баян, уж прости меня неразумного.
      – Учишь вас, учишь, – недовольно проворчал баяльник, – а с вас как с гуся вода. Рассказывай свой сон.
      – Видел поросенка на золотом блюде, а более ничего не помню, – выпалил виновато Витовт.
      – Поросенок живой был или уже поджаренный?
      – Поджаренный, – с готовностью кивнул Витовт. – Весь уже золотистой корочкой взялся. Вот я и засомневался, вроде бы дело выгодное, но ведь все может быть.
      – А дело морское или сухопутное? – спросил баяльник.
      – Сухопутное, – подсказал ган Карочей, напряженно ему внимающий.
      – Тогда к удаче, – небрежно бросил Баян, сгребая со стола монеты. – Поросенок опасен только для морских походов. В ближайшую седмицу тебе, Витовт, в воду лучше не соваться.
      – Ну, спасибо, Баян, – расцвел алым маком викинг. – Снял ты большущий камень с моего сердца.
      – Что надобно тебе? – резко повернулся баяльник к гану. – Вижу ведь, что за ответом пришел. Сон видел или просто сомнение вкралось в душу?
      Карочей смущенно откашлялся и вопросительно глянул на викинга. Витовт понял его без слов и махнул рукой:
      – Ладно, решай свои дела, ган, я тебя на улице подожду.
      – Сомнение, – выдохнул Карочей, когда дверь за морским разбойником закрылась.
      – Ты ведь Яхве кланяешься, – нахмурился Баян.
      – Так ведь от поклона спина не переломится, – возразил Карочей. – Я ведь и славянских богов чту.
      Ган полез за пояс и извлек из штанины еще один кожаный мешочек. Баян равнодушно глянул на рассыпавшиеся по столу монеты и кивнул:
      – Любой дар от чистого сердца богам в радость. Так в ком или в чем ты сомневаешься?
      – В человеке.
      – Знатный муж или простолюдин?
      – Из самых знатных он в ваших землях. Имени не могу назвать, Баян, извини, не моя эта тайна.
      – Мне его имя и не нужно, – пожал плечами баяльник. – Так в чем сомнение?
      – Хочу знать, чист ли этот человек пред славянскими богами, а если виновен, то в чем. Особенно пред Велесом и Макошью.
      – Ноготь мне его нужен или волос, а еще лучше прядь. А со слов твоих мне его трудно представить.
      Карочей призадумался. Узнает Трасик, что ган его волосы баяльнику передал для ворожбы, наверняка осерчает. Решит, чего доброго, что Карочей задумал на него порчу навести. Но и соваться в воду, не спросив броду, скифу тоже не хотелось. Вдруг великий князь Трасик действительно крупно провинился перед славянскими богами, и их гнев может обрушиться и на гана Карочея, вздумавшего ему помогать в темном деле? Конечно, у гана есть защитник, бог Яхве, но вот только захочет ли он ввязываться в распрю язычников? В конце концов, у бога иудеев своих забот хватает.
      – Ладно, – кивнул скиф, – я попробую. Денарии пока себе оставь. Днями я к тебе загляну.
      Баян проводил насмешливым взглядом незваного гостя и негромко кашлянул. Расшитый звездами полог, прикрывающий дальний угол, откинулся, и пред баяльником предстал человек лет пятидесяти в синем кафтане. Не каждый бы признал боярина в этом скромном обличье, но Баян слишком давно и хорошо знал Драгутина, чтобы сомневаться на его счет. Судьба свела их в городе Шемахе, но о той поре своей жизни оба не любили говорить вслух.
      – Уж не по твою ли душу, Лихарь, предприняли свой поход викинг Витовт и ган Карочей? – прищурился в сторону гостя Баян.
      – До моей души им не добраться, – криво усмехнулся Драгутин, – а вот что касается жизни, то очень может быть.
      – Ты наступил на хвост не только князю Трасику, но и кудеснику Гордону, а этот человек не прощает обид. Кроме того, поражение Трасика на Калиновом мосту обернется и поражением Гордона.
      – Почему?
      – Он был тайным мужем матери Трасика Синильды. На редкость красивая, как говорят, была женщина. И на редкость властолюбивая. По-моему, ты выбрал неверный путь к цели, боярин Драгутин. Конечно, Синильда виновна в гибели Драговита, но Трасик тут, скорее всего, совершенно ни при чем. Ну хотя бы в силу возраста.
      – Волхв Завид думает иначе, и с ним согласны многие ведуны бога Велеса.
      – Странно, – покачал головой Баян.
      – Более чем, – согласился с ним Драгутин. – Ты был знаком с княгиней Синильдой?
      – Нет, я приехал в город после ее смерти. Но краем уха слышал, что в чародействе ей не было равных.
      – А разве не проще было отравить князя Драговита? – спросил с усмешкой боярин.
      – Ты всегда был недоверчив, Лихарь, и всегда сомневался в силе богов, – укоризненно глянул на старого друга баяльник.
      – Я верю в людей, Баян, – строго сказал Драгутин, – а это, в сущности, одно и то же. Ибо через поступки людей боги выражают и свою силу, и свою слабость. Так зачем Синильде понадобилось колдовство там, где можно было обойтись ударом кинжала? Ведь князь Драговит потерял всех своих мечников в битве за город Рерик, и лужичам ничего не стоило расправиться с ним.
      – Мало убить князя, – удивился вопросу даджана Баян. – Надо еще, чтобы боги одобрили эту смерть. Синильда ведь не скрывала, что наслала порчу на Годлава и Драговита, более того, она говорила об этом вслух. Но осуждать ее никто не посмел, промолчали даже каган Славомир и кудесник Световида Велимир, ибо за спиной княгини стояла божественная пара – Велес и Макошь. Промолчали они даже тогда, когда даны принесли в жертву Одину князя Годлава, ибо Один – это одно из воплощений Велеса. Рерики не могут отомстить за смерть своих отцов убийцам, поскольку и Годлава, и Драговита, по общему мнению, покарали не люди, а боги. А опровергнуть это мнение можно только на Калиновом мосту.
      – Тогда почему ты решил, что мы выбрали неверный путь?
      – Да потому что Трасику в ту пору было всего пятнадцать лет и он не прошел необходимых испытаний. Не мог он участвовать в чародействе, которое совершала его мать, то ли по воле богов, то ли под воздействием навьих сил. Сидрагу следовало бы обратиться к кудеснице Ангельде: только она могла бы объявить княгиню Синильду не ведуньей, а колдуньей.
      – Княжич Сидраг к ней уже обращался, и она сказала ему нет. Сдается мне, что и Ангельда поучаствовала в этом деле. Знать бы еще каким образом. Ангельда ведь доводится Синильде родственницей?
      – Да, – кивнул Баян. – Хочешь сказать, что против ободритских князей был составлен заговор, в котором участвовали ведуны и ведуньи Велеса и Макоши?
      – А ты в этом сомневаешься? – насмешливо вскинул бровь Драгутин. – И в итоге от этого заговора пострадали не только ободритские князья, но и ведун Завид, который так и не стал кудесником.
      – Думаешь, Завид решил воспользоваться удобным случаем и свести счеты со своими давними противниками?
      – Думаю, он этот случай создал сам. Сидраг в любом случае обратился бы к Чернобогу, ибо иного выхода у него нет. Он ведь даже не может наследовать князю Трасику, пока его отец считается проклятым богами. А наше вмешательство просто облегчило Завиду и Сидрагу решение трудной задачи. Я одного не могу понять – почему Завид так уверен в успехе? И почему так задергался Гордон? Все вроде бы в руках кудесника, все вроде бы в его власти, а он почему-то молчит. Почему он не объявит всенародно то, что очевидно даже тебе, – Трасик невиновен в силу своего юного в ту пору возраста. Что нужно для того, чтобы наслать порчу на человека?
      – Много чего нужно, – растерянно развел руками Баян. – Волосы нужны или ногти, но лучше всего кровь. Но ведь порча порче рознь. Порча, насланная с помощью Чернобога, – это еще и вечное проклятье не только для виновных, но и для их потомков.
      – А если речь идет о князьях, – продолжал настаивать Драгутин, – чей род особенно близок богам?
      – Чтобы волхвы Велеса приняли участие в черном обряде, направленном против князей, нужны очень веские доказательства вины. А Чернобог и вовсе не стал бы слушать никого, кроме близкого родовича обвиняемых. Родного брата или сестры, скажем.
      – Вот именно, сестры. В пятнадцать лет не становятся мужчинами, зато этот возраст вполне достаточен для женщины. Князь Трасик мог участвовать в обряде порчи, если в том была необходимость.
      – Но ведь это обман богини! – воскликнул потрясенный Баян. – Мужчины не могут служить Макоши!
      – А Кибеле? – напомнил ему боярин Драгутин. – После того как арабы разрушили капища древних богов, их ближники бежали сначала в Византию, а потом еще дальше. Они появлялись даже в Руси, но часть из них осели в Варгии. Ты ведь тоже многому у них научился, Баян.
      Баяльник смутился. В словах Драгутина было много правды, но кто, в конце концов, осудит человека, ищущего знаний? И сам боярин не раз пил из сомнительных источников, когда живал в чужих странах.
      – Мною двигала необходимость, – пожал плечами Драгутин. – Эти люди были нашими союзниками в борьбе с арабами и их неистовой верой. Но сейчас положение дел иное, чужие знания способны только замутить источник, из которого мы пьем. К тому же я не уверен, что дело здесь только в ближниках Кибелы. Ведь кто-то же указал Трасику дорогу к Людовику Тевтону и заставил его ноги бить ради чужой пользы.
      – Ну хорошо, – провел рукой по взмокшему от духоты лицу Баян. – Что ты хочешь от меня, Лихарь?
      – Я хочу, чтобы ты открыл эту тайну гану Карочею. А уж он найдет, как ею распорядиться.
      – Я свою голову подставляю!
      – Так я ведь тебе за это хорошо плачу.
      Драгутин похлопал по плечу старого знакомца и сердечно распрощался с ним. В Баяне он не сомневался, человек тот был проверенный и крепкий духом. Единственное, что боярин мог поставить в вину своему старому соратнику, так это чрезмерное пристрастие к магии и безграничную веру в чудеса. Сам Драгутин считал, что бог Род не затем создал этот мир, чтобы простые смертные без конца и по своему произволу меняли установленные им правила игры. Такое вряд ли под силу даже богам. А ведь многие верят, что могут управлять и богами, и этим миром. Вероятно, к таким людям принадлежала и княгиня Синильда. И кто-то очень ловко воспользовался ее заблуждением, чтобы прибрать к рукам ее сына Трасика и заставить плясать под свою дудку. По мнению Драгутина, сделать это могли двое – кудесник Гордон и кудесница Ангельда. Именно кудеснице Драгутин решил нанести визит, раз уж Гордон не жаждет с ним встречи.
      – Этот чертов ган убил Бренко, – просипел Драгутину в ухо поджидавший его на углу боготур Осташ. – Позволь мне, боярин, посчитаться с ним.
      – Посчитаешься, но позже, а пока следи, чтобы даже волос не упал с его головы.
      – А с викингом что делать? – нахмурился Осташ.
      – Не спускайте с него глаз и не торопитесь с расправой. Убьем этого – они найдут другого. Где сейчас Рерики?
      – В загородной усадьбе купца Никсини.
      – Пусть сидят там и не кажут глаз на улицы Волыни. Погода здесь для них сейчас не самая подходящая.
      – А что тебе сказал волхв Завид?
      – Ничего важного, – пожал плечами Драгутин. – Похоже, Велесовы ближники решили использовать нас втемную, не посвещая в свои тайны. Что ж, тем хуже для них.
      Боярин окинул взглядом гомонящую улицу и без труда опознал своих мечников, которые, как ни старались, никак не могли слиться с местными обывателями. А Бренко, конечно, жаль, хороший был воин, вот только в соглядатаи не годился. Кабы боярин знал, с чем ему в Варгии придется столкнуться, то взял бы с собой не мечников, а скрытников – эти умели работать в любых условиях, а полем брани для них были подворотни домов.
      Храм Макоши оказался куда менее красочным, чем капище Чернобога, но построен много раньше. За этими деревянными стенами чудилась седая древность, однако увидеть ее боярину и боготуру вряд ли доведется, ибо ведуньи бабьей богини тщательно берегли свои тайны. Как и предполагал Драгутин, дальше порога, да и то с черного крыльца, их не пустили, несмотря на письмо кудесницы Всемилы и высокий ранг посвящения боярина. Одетая в темный наряд ведунья сверкнула в сторону гостей строгими глазами и приказала ждать.
      Ожидание длилось довольно долго. Осташ переминался с ноги на ногу и косо посматривал на стражниц, стоящих у противоположной стены. Эти, в отличие от гостей, были облачены в кольчуги и явно готовы ко всяким неожиданностям. С Макошиными стражницами боготуру сталкиваться уже доводилось в родном радимецком краю, и он пришел к выводу, что свои-то держались поприветливей лужанок.
      – Кудесница Ангельда ждет вас, бояре, – торжественно произнесла вернувшаяся кареглазая ведунья и взмахнула рукой, указывая направление.
      Боярин и боготур, пройдя по коридору, оказались в небольшом помещении, где их поджидала высокая худая женщина с надменно поджатыми губами. Боярин не рискнул бы вот так с ходу определить ее возраст, но за пятьдесят кудеснице уже перевалило, и довольно давно. Встретила Ангельда гостей без чести и даже сесть им не предложила. Впрочем, она и сама осталась стоять, лишь слегка опираясь спиной на украшенный резными узорами столб. Платье ее Драгутин не назвал бы богатым, но знаки на полотне указывали на высокий ранг ведуньи.
      – Не приняла бы вас никогда, кабы ни просьба кудесницы Всемилы, ибо дурная слава идет о тебе, боярин Драгутин.
      – У сплетен всегда длинные ноги, – насмешливо отозвался гость. – Я о тебе тоже слышал много худого, кудесница Ангельда, однако не стал торопиться с выводами.
      – Зачем пожаловал, боярин? Мне недосуг выслушивать пустой брех.
      – Я ведун высокого посвящения, кудесница, – надменно отозвался Драгутин. – Оскорбляя меня, ты оскорбляешь богов.
      Видимо, нарисованный Драгутином в воздухе знак произвел на Ангельду впечатление, хотя неприязни в ее глазах не убавилось.
      – Ты вправе задавать вопросы, ведун. Я жду.
      – Почему ты отказала в поддержке княжичу Сидрагу?
      – Потому что его отец Драговит виновен в страшном преступлении пред богиней. За это она лишила удачи не только его самого, но и прямых потомков. Та же участь постигла Годлава и его сыновей.
      – И что это за преступление?
      – Жена их отца, княгиня Синильда, ведунья высокого ранга посвящения, пред ликом богини Макоши обвинила Драговита и Годлава в насилии над собой.
      – Она представила свидетельниц?
      – Да. Причем ее свидетельница была близкой по крови обвиняемым, а значит, и веры ей было втрое больше.
      – Имя этой свидетельницы?
      – Ты задаешь лишние вопросы, ведун, – холодно произнесла Ангельда. – Я вправе не называть имен.
      – Но ведь на князьях проклятье не только Макоши, но и Велеса?
      – Мы сотворили навий обряд, ведун, в присутствии бога и богини. Княгиня Синильда поставила свою жизнь против жизни князя Драговита. Исход дела тебе известен. Он умер на следующее утро, и его смерть стала подтверждением ее правоты.
      – Но ведь князь Годлав был принесен в жертву богу Одину раньше, чем прозвучало это обвинение? – неожиданно вмешался в разговор Осташ. – И город Рерик был разрушен раньше?
      – Ты меня удивляешь, боготур, – вскинула голову кудесница. – Для богов нет понятий вчера, сегодня и завтра, для них существует только вечность. Смерть Драговита подтвердила и виновность Годлава, а конунг Готрик и князь Свентислав были лишь орудием в руках Чернобога. Ты очень рискуешь, боготур, становясь на сторону княжича Сидрага, ибо в случае его поражения на Калиновом мосту тебе придется заплатить за свою ошибку жизнью и душой.
      – А мне сказали, что ты, кудесница, против участия князя Трасика в суде бога Велеса, ибо он не был еще совершеннолетним, когда его мать творила черный обряд.
      – Тебе сказали неправду, боготур. А потому – берегись.
      Кудесница круто развернулась и вышла из комнаты, не попрощавшись с гостями. Боярин с боготуром переглянулись и поспешили покинуть негостеприимный кров. Поведение кудесницы было странным, но, пораскинув умом, Драгутин пришел к выводу, что Ангельда просто не могла вести себя иначе. Объявляя участника черного обряда князя Трасика несовершеннолетним, она тем самым ставила под сомнение его результаты. Те самые результаты, которые возвели на великий стол нынешнего ободритского князя и позволили снять обвинение в предательстве с лужицкого князя Свентислава. В сущности, кудеснице Ангельде все равно, Трасик ли убьет Сидрага, или Сидраг убьет Трасика. Ее вины нет в том, что Велесовы волхвы неправильно истолковали волю своего бога. Сама кудесница не отступила от заповеданной богами правды.

Глава 6
Кудесник и ган

      Выслушав приговор баяльника, ган Карочей впал в задумчивость, и это еще мягко сказано. Ибо слова премудрого Баяна не лезли ни в какие ворота. После продолжительного транса тот заявил, что принесенные скифом волосы принадлежат женщине, более того, женщине знатной, Макошиной ведунье довольно высокого ранга посвящения. А ведь Карочей собственноручно снял эти волосы с гребня, которым князь Трасик расчесывался на его глазах. Ган уже собрался обвинить баяльника в шарлатанстве и потребовать назад десять денариев, но в последний момент изменил свое решение.
      – А ты уверен, что не ошибся? – спросил он, пристально глядя в глаза собеседнику.
      – Эта Макошина ведунья участвовала в черном обряде, – почти шепотом поведал Баян. – Большая тяжесть на ее душе, ибо она сказала неправду пред ликом богов. И волосы ее пропитаны навьим духом. Еще немного, и я навечно бы остался в стране Забвения.
      Если судить по взмокшему лицу Баяна, то он действительно пережил тяжелые мгновения. Похоже, баяльник честно отработал полученные деньги, и ган не вправе предъявлять ему счет.
      – Видишь ли, Баян, – осторожно начал Карочей, – я ведь брал волосы у мужчины.
      – Быть того не может! – ахнул баяльник. – Я четко видел женщину, точнее девушку пятнадцати лет, которую родная мать, ведунья, предлагала Макоши в ближницы.
      – И богиня ее приняла?
      – Вне всякого сомнения. Ибо эта вновь испеченная ведунья уже через короткое время участвовала в черном обряде, и через ее кровь была наслана порча на ее родного брата.
      – Скажи, Баян, а мужчина может стать ближником богини Макоши?
      – Это исключено.
      – А как же быть с жрецами Кибелы, которая, по слухам, является одним из воплощений Макоши? Они носят женские одежды, но ведь родились-то они мужчинами.
      – Ты не прав, ган Карочей, мужчинами не рождаются, ими становятся, проходя в этом становлении многие испытания. Ты ведь и сам их проходил. И день твоего совершеннолетия наступил в восемнадцать лет.
      – А если бы я не прошел испытания?
      – Значит, ты не стал бы мужчиной в глазах богов. Жрецы Кибелы тем от нас и отличаются, что не прошли испытаний на мужество, а прошли совсем иные обряды посвящения. И ты, вероятно, догадываешься какие.
      Ган Карочей был потрясен открывшейся ему сутью вещей. Княгиня Синильда, дабы отомстить своим врагам, пошла на откровенный обман богов и их ближников. И подсунула им вместо девственницы своего сына, не прошедшего испытаний. Но ведь кудесница Ангельда и кудесник Гордон не могли не догадываться об обмане. Да что там догадываться – оба они прекрасно знали, что используемая ими в черном обряде кровь принадлежит пятнадцатилетнему Трасику, ибо у князя Драговита сестер не имелось. Но, видимо, их ненависть к ободритскому князю была настолько сильна, что подобные мелочи их не останавливали.
      – А разве женщина может занимать великий стол? – спросил Карочей у баяльника.
      – Может, но только если в роду не осталось мужчин.
      Карочей отсыпал Баяну еще пять монет, сверх оговоренной суммы. Отсыпал просто так, от полноты сердца. Ну что такое пятнадцать денариев по сравнению с теми сведениями, которые он получил. Да за эту тайну тот же рабби Зиновий заплатит ему в сто, в двести раз больше. Но самым щедрым покупателем наверняка окажется кудесник Гордон. Карочей уже имел удовольствие пообщаться с даровитым первым ближником Чернобога на пиру у князя Свентислава. Лужицкий князь был чрезвычайно любезен с хазарским послом и даже подарил ему золотой кубок. А вот что касается Гордона, то никакой радости по поводу знакомства с Карочеем он не выказал. Хотя и проявил кое-какой интерес к скифу, когда тот намекнул ему, что у них есть общий враг. Имя этого врага вслух не было названо, но кудесник согласился встретиться с ганом в более приватной обстановке и обсудить интересующую обоих тему. Как раз на эту встречу Карочей сейчас и торопился, настороженно оглядываясь по сторонам и прикидывая в уме, какую сумму следует запросить с кудесника Гордона за разрешение возникшей вокруг князя Трасика коллизии. Буквально в двух шагах от капища Велеса Карочей едва не столкнулся нос к носу с Гийомом Саксом. К счастью, граф его не заметил, но у гана не осталось сомнений в том, что его новый знакомый только что встречался с кудесником Гордоном, ибо вышел из дверей именно его дома. Все это выглядело более чем странно, если учесть, что Гийом Сакс был христианином, коему при виде ближника Чернобога следовало махать руками и отплевываться. Расскажи ган Карочей об этом визите Людовику Тевтону, графу Гийому, пожалуй, не поздоровится. Но это только в том случае, если Сакс действовал втайне от своего господина, в чем Карочей в данную минуту усомнился.
      Трое мечников, облаченных в выделанные бычьи шкуры, встретили прибывшего гостя у входа и без лишних разговоров препроводили по скрипучей лестнице на второй ярус, где его уже поджидал хозяин. По прикидкам Карочея, Гордон был не так уж стар: если ему и перевалило за шестьдесят, то самую малость. Возраст, прямо скажем, небольшой для кудесника, если учесть, что тому же Сновиду, первому ближнику Чернобога в радимецких землях, было далеко за восемьдесят. А ведь Гордон уже более десятка лет вещает от имени Велеса. Видимо, у этого человека имелись очень влиятельные покровители, если он в еще относительно молодые, особенно для ведуна, годы так высоко вознесся. Впрочем, выглядел кудесник Гордон выше всяких похвал. Одна белая как снег борода, опускавшаяся ниже пояса, чего стоила, а уж его длинным и тоже белым волосам позавидовала бы любая женщина. Карочей не сомневался, что Гордон красит и волосы и бороду, что, впрочем, делали многие ведуны славянских богов, дабы казаться в глазах окружающих старше, а следовательно, мудрее. Скифский ган далеко не был уверен, что возраст добавляет человеку разумения, но вслух высказывать свои крамольные мысли не стал.
      – Я слышал, ган, что ты по прибытии в наш город навестил иудея Зиновия? – вперил в гостя круглые совиные глаза кудесник Гордон.
      – Я передал рабби приветы от его родственников и знакомых из Хазарии. А также попросил у него совета в одном важном для меня деле.
      – Что это за дело? – Кудесник жестом пригласил гана садиться. Карочей не заставил себя долго упрашивать и без стеснения опустился в кресло напротив Гордона.
      – Я должен убить одного человека. Он сильно мешает нам в Хазарии.
      – И что тебе посоветовал Зиновий?
      – Он сказал, что я могу убить боярина Драгутина, не опасаясь вызвать неодобрение среди сильных мужей, ибо даджана не любят в Волыни.
      – Зиновий назвал имена?
      – Он сказал, что в этом деле я могу рассчитывать на поддержку князей Трасика и Свентислава, а также на твою поддержку, кудесник.
      – Иудей ошибся, – надменно вскинул голову Гордон. – Скажу более, я вынужден буду покарать тебя, ган, в случае если ты поднимешь руку на ведуна. И меня поддержит в этом великий князь Свентислав, ибо жизнь гостя в городе Волыни священна.
      – Очень жаль, – вздохнул Карочей. – А мне старый Зиновий показался осведомленным человеком. Я уже успел нанять викинга Витовта для славных дел всего лишь за пять тысяч денариев.
      – Ты либо несметно богат, ган, либо просто сумасшедший, – криво усмехнулся Гордон.
      – С разумом у меня все в порядке, кудесник, – возразил Карочей, – а что касается богатства, то лишних денег у меня нет. Платить придется тебе, уважаемый.
      – С какой стати?! – Гордон собрался было вскочить на ноги, но в последний момент сдержался и с ненавистью уставился на гостя.
      – Если княжич Сидраг снесет на Калиновом мосту голову князю Трасику, то следом наступит и твой черед, Гордон. Ибо ты обманул бога, кудесник. Ты допустил к черному обряду несовершеннолетнего мальчика, еще не прошедшего испытаний. Это страшная вина, ибо неокрепшая душа ребенка, лишенная к тому же защиты славянских богов, не способна устоять против навий. Вот почему князь Трасик стал Драконом, и вот почему его голова отлетит на Калиновом мосту.
      Карочей не стал выбрасывать на стол все свои фишки, игра предполагалась затяжной, ставки были слишком высоки, и сейчас он с интересом ждал, как будет оправдываться хитрый кудесник. Конечно, кудесник мог заявить, что пятнадцатилетний Трасик уже успел стать ближником Макоши, но это был бы слишком опрометчивый ход. И, видимо, поэтому Гордон выбрал более мягкий способ защиты.
      – Меня ввели в заблуждение, – хрипло сказал он, откинувшись на спинку деревянного кресла. – Она сказала мне, что мальчику уже исполнилось восемнадцать лет и он прошел все положенные испытания.
      – Ты имеешь в виду его мать Синильду?
      – Да. Она была ведуньей Макоши высокого ранга посвящения и теткой великого князя Свентислава. Именно поэтому я поручился за нее перед тогдашним кудесником и волхвами.
      – И теперь волхвы напомнили тебе об этом поручительстве?
      – Да, – скрипнул зубами Гордон. – Я вынужден был назначить время. Суд на Калиновом мосту состоится через седмицу.
      – Время у нас еще есть, – утешил кудесника Карочей. – А за что Синильда так ненавидела князя Драговита?
      – Она его любила! – неожиданно вырвалось у Гордона. – Это была безумная и противоестественная страсть, переросшая в неистовую ненависть. Я слишком поздно догадался об этом.
      Карочей кудеснику не поверил. Все этот человек знал и, вероятно, подсыпал соль на сердечные раны вдовствующей княгини, пока не довел ее до исступления. И первой жертвой этой мстительной и жадной до мужских ласк колдуньи стал ее сын Трасик.
      – Я тебе сочувствую, уважаемый Гордон, но согласись, за ошибки надо платить, тем более за такие губительные, как твоя. Я уже назвал цену.
      – Как я могу быть в тебе уверен? – глухо проговорил кудесник.
      – Полноте, уважаемый. Какая тебе нужна еще уверенность? Ты один из владык этого города и этой земли, а я здесь только гость. Уж это скорее я должен требовать у тебя какое-то обеспечение собственной безопасности. Но я благоразумен сам и верю в благоразумие других людей.
      – Хорошо, – злобно выдохнул Гордон. – Не забудь только боготура Осташа.
      – О, – протянул Карочей, – это обойдется тебе в лишнюю тысячу денариев. Пойми меня правильно, уважаемый Гордон, я ведь не сам буду убивать этих людей. А наемники – люди суеверные. Шутка сказать – Велесов ближник. Ты же знаешь, как мстят за убийство боготуров.
      – Я бы нанял убийц значительно дешевле, – прошипел кудесник загнанным в угол гадом.
      – А потом эти убийцы стали бы полоскать твое почти священное имя по всем кабакам Волыни и ближайших городов. Тебе нужны неприятности, уважаемый Гордон?
      – А чье имя будут полоскать в твоем случае?
      – Разумеется, мое, – усмехнулся Карочей. – Через седмицу после того, как я покину ваш славный город, ты, уважаемый Гордон, сможешь во всеуслышанье объявить меня убийцей. Я даже готов тебе оставить десяток свидетелей, которые подтвердят мою вину пред ликом любых богов.
      – Я принимаю твои условия, иудей.
      – Я предпочитаю, чтобы меня называли ганом, но это несущественно. Шесть тысяч денариев с тебя, уважаемый Гордон.
      – Ты уверен, что сумеешь унести их на себе?
      – Эти деньги, кудесник, ты доставишь сегодня ночью в дом рабби Зиновия. Я предупрежу старика, а то при виде такой суммы его, чего доброго, хватит удар.
      – Боюсь, что он этой суммы даже не заметит, – криво усмехнулся кудесник.
      Однако Гордон ошибся, рабби Зиновий не только заметил привезенный в его дом незнакомыми людьми среди ночи сундук с серебряными монетами, но и высказал в этой связи ряд нелицеприятных замечаний по адресу изворотливого гана, навестившего его поутру.
      – Мы же договорились, что ты забудешь мое имя, ган Карочей.
      – К сожалению, рабби, твое имя очень хорошо известно кудеснику Гордону и за твоим домом установлена слежка.
      – Это его серебро?
      – Да. Уважаемый Гордон оказался очень щедрым человеком, – усмехнулся Карочей, присаживаясь к столу.
      – Это потому, что тебе его деньги не тратить, уважаемый ган. Тебя убьют сразу, как только ты устранишь мешающих кудеснику людей, а я вынужден буду вернуть Гордону денарии, чтобы не портить отношения с влиятельным человеком.
      – Выходит, кудесник Гордон человек не только щедрый, но и коварный. Спасибо за предупреждение, рабби, я его учту. Кстати, ты не знаешь, уважаемый, что связывает кудесника Чернобога с благочестивым христианином Гийомом Саксом?
      Рабби Зиновий довольно долго и с интересом разглядывал степного гана, наконец его тонкие губы расплылись в улыбке:
      – А ты умнее, чем я полагал, Карочей. Недаром же к тебе так благоволит бек Ицхак.
      – Ты не ответил на мой вопрос, уважаемый.
      – Я думаю, что ты уже и сам обо всем догадался, ган. Именно Гийом Сакс убьет тебя, когда ты завершишь здесь свои скорбные и кровавые дела.
      – И давно кудесник работает на Людовика Тевтона?
      – Думаю, что он работал еще на великого Карла.
      – Надо отдать должное христианам, они умеют обделывать свои дела, – усмехнулся Карочей.
      – Я не вмешивался в это дело, поскольку выгода Тевтона – это наша выгода.
      – Я понимаю тебя, рабби Зиновий, но мне польза кагана ближе выгоды сына императора. Хазарским купцам нужен порт в Варяжском море, почему бы этим портом не стать Микельбору?
      – Вряд ли с этим согласится каган Славомир и его неспокойные руги.
      – А мы не будем об этом говорить ни императору Людовику Благочестивому, ни его сыну, ни кагану ругов. В Микельбор будут плавать исключительно славянские купцы. А князь Трасик сможет даже показательно разорвать свои отношения с Тевтоном и тем самым заслужить доверие Славомира.
      – Боюсь, что Трасику это сделать не позволит кудесник Гордон, – покачал головой Зиновий.
      – А разве кудесник вечен? Капля яда в бокал, и все будет кончено.
      – А где ты найдешь надежный яд, ган?
      – Его дашь мне ты, рабби. Это тот самый яд, который ты приготовил для меня.
      Уважаемый Зиновий рассмеялся, смех можно было счесть добродушным, если бы не маленькие и абсолютно серьезные глазки иудея, которые сверлили лоб скифа, силясь проникнуть в его потаенные мысли.
      – Ты не мог бы оказать мне услугу, рабби? – улыбнулся Карочей. – Не хочется тащить сундук с серебром через чужие земли. Пара строк с указанием суммы и твоей подписью для одного из хазарских купцов, и все мои трудности будут разрешены. Да, чуть не забыл, тысячу сто денариев ты передашь Витовту, он зайдет за ними в полдень, а остальные в полном твоем распоряжении.
      Рабби Зиновий открыл конторку и с усмешкой взялся за гусиное перо. Карочей с интересом следил, как быстро бежит это перо по пергаменту. Сам он писать не умел, но в цифрах кое-как разбирался.
      – А почему же всего четыре тысячи, рабби? – удивленно спросил он, пробежав глазами послание.
      – А как же моя прибыль, уважаемый ган? – развел руками Зиновий. – Всякий труд должен быть оплачен.
      Карочей не стал спорить. В конце концов, должен же и рабби что-то заработать на этом славном деле, тем более что он честно поделился с заезжим скифом сведениями, собранными в Волыни. Что же касается суммы в четыре тысячи денариев, то это вполне приличная плата за те усилия, которые Карочей предпринимал во славу кагана и к пользе хазарских купцов. Впрочем, с купцов ган еще собирался содрать изрядную толику за удобный порт в Варяжском море, преподнесенный им на блюде. Все-таки не зря он напросился в компаньоны к Ицхаку Жучину, ибо путешествие в дальние страны бывает порой куда прибыльней для расторопного человека, чем грабеж ближайших соседей. А чем еще, кроме набегов, может добывать средства к существованию степной ган, не получивший в наследство от отца ничего, кроме меча и тощей клячи? Ну, разве что умом. А вот как раз с мозгами у ганов были большие проблемы, и Карочей после удачно проведенной сделки чувствовал себя в этом скорбном ряду счастливым исключением.
      У князя Трасика имелся к гану Карочею серьезный разговор. Об этом он намекал ему на протяжении нескольких дней, но все почему-то откладывал объяснение, боясь, видимо, нарваться на решительный отпор. Разумеется, Карочей уже давно догадался, о чем пойдет речь, и удивлялся мягкотелости великого князя, который медлил в столь серьезном и опасном для него деле. С таким характером князю нелегко будет усидеть на великом столе. Видимо, все эти годы Трасика подпирали мать, княгиня Синильда, и кудесник Гордон. Одну опору он уже потерял, а скоро ему предстояло утратить и вторую. Со стороны гана Карочея было бы слишком жестоко бросить ободритского князя на произвол судьбы в бушующем море житейских и государственных проблем. Дабы облегчить Трасику задачу, он сам завел разговор на интересующую обоих тему. И князь, и ган опасались чужих ушей, а потому разговор вели в беседке, расположенной на берегу чудесного искусственного пруда, в котором как раз сейчас резвились два белых лебедя. От дома князя собеседников отделяли заросли, однако не настолько густые, чтобы там могли с удобствами разместиться чужие уши.
      – Ты ведь не женат, князь? – первым начал разговор ган. – И законных наследников у тебя нет?
      – А какое отношение это имеет к нашему делу? – насторожился Трасик.
      – Самое прямое, князь, – спокойно отозвался ган. – Ты не прошел обряд посвящения, а потому в глазах богов в лучшем случае так и остался неразумным мальчиком. Я говорю в лучшем случае, поскольку есть еще и худший вариант. Твоя матушка, преследуя свои корыстные цели, посвятила тебя богине Макоши и тем самым определила твою судьбу. Ты не можешь жениться, поскольку боги никогда не одобрят союз женщины с женщиной.
      Князь Трасик побурел от гнева, его сжатая в кулак рука уже готова была обрушиться на голову хулителя, но в последний момент дрогнула и бессильно упала на колено. Возможно, ударить Трасику помешала больная совесть, но не исключено, что он просто испугался могучего скифского гана, для которого война и драка были обыденностью.
      – Как ты смеешь! – только и сумел вымолвить вмиг побелевшими губами.
      – Я ведь не обвиняю тебя, князь, – мягко сказал Карочей, сохранивший полное самообладание. – Ты стал жертвой коварства близких людей. Причем я даже не твою мать имею в виду, а кудесника Гордона. Который, впрочем, стал кудесником с твоей помощью. И все это время Гордон угрожал тебе разоблачением, заставляя делать то, что выгодно ему, а не тебе. Ты знаешь, что Гордон связан с христианами?
      – Догадываюсь, – глухо отозвался Трасик.
      – Этот человек принес тебя в жертву своему властолюбию и продолжает использовать ради своих выгод. Пора становиться мужчиной, князь, в противном случае тебя все равно сбросят со стола, если не сегодня, то завтра.
      – Откуда ты узнал о моем несчастье?
      – Мне помог очень даровитый баяльник. Но о многом я догадался сам.
      – И многие догадываются?
      – Во всяком случае, за боярина Драгутина я ручаюсь, иначе он не стал бы столь опрометчиво поддерживать княжича Сидрага. О многом, если не обо всем догадываются каган Славомир и кудесник Велимир. Наверняка обо всем знает волхв Завид. Вот, пожалуй, и все люди, которые представляют для тебя серьезную опасность.
      – А кудесница Ангельда?
      – Макошины ближницы будут молчать, ибо им невыгодно предавать это дело огласке. Ты ведь только единожды участвовал в их обряде?
      Трасик промолчал, а Карочей не стал настаивать на ответе. О культе Макоши он имел весьма смутное представление, по той простой причине, что только женщины имели право испрашивать у нее удачи для своих сыновей. Что же касается мужчин, то они практически никогда не допускались к обрядам, ей посвященным. Возможно, князь Трасик был единственным представителем мужского пола, допущенным к ее таинствам.
      – Что ты предлагаешь?
      – Гордон должен умереть.
      – А разве это что-то изменит? – спросил хриплым голосом Трасик.
      – Это изменит все, – твердо сказал Карочей. – Завид наконец станет кудесником, и у него пропадет всякая охота помогать княжичу Сидрагу.
      – А боярин Драгутин?
      – Даджан – это моя забота, так же как и боготур Осташ. За их смерть мне уже уплачено.
      – Кем уплачено?
      – Кудесником Гордоном.
      – Ты лжешь, иудей! – вскинул голову Трасик. – Кудесник может покарать боготура, но только принародно обвинив его в измене! А убить даджана – значит навсегда поссориться с его богом. Он мог желать их смерти, но никогда не стал бы платить убийцам.
      До сих пор Карочей считал Трасика умным человеком. Во всяком случае, о вещах обыденных великий князь ободритов рассуждал вполне здраво. А теперь вдруг выяснилось, что он насквозь пропитан мистицизмом. В этом, видимо, тоже была вина его матушки, ибо впечатления, полученные в детстве, способны долго отравлять нам жизнь.
      – Расписка рабби Зиновия, – протянул ган пергамент князю. – Это арабские письмена, но в цифрах ты должен разобраться. Гордон заплатил мне шесть тысяч денариев, две из которых мне пришлось отдать наемным убийцам.
      – Заметь, ган, я тебя об этом не просил, – поспешно проговорил Трасик.
      – Это правда, – усмехнулся ган. – Но ты, надеюсь, не слишком огорчишься, если в суматохе отлетят головы твоих племянников?
      Ответа Карочей не дождался, да и не настаивал на нем. В конце концов, от этого человека ему нужно было только одно – смерть кудесника Гордона. Все остальное он сделает без его помощи.
      – Зачем тебе нужна эта смерть? Ведь все и так будет улажено.
      – Ничего не будет улажено, князь, если Гордон останется жив. Более того, я даже пальцем не пошевелю, пока не узнаю о смерти кудесника.
      – Почему?
      – Потому что он убьет меня, как только я устраню даджана и боготура, дабы его участие в этом деле осталось в тайне. Я даже знаю имя убийцы и готов назвать его тебе – это Гийом Сакс, верный и давний сподвижник кудесника Гордона. Гордон давно уже стал Драконом, князь Трасик, а ты этого не заметил.
      – Предатель, – едва слышно прошептал Трасик.
      – Тебе уже тридцать лет, князь, – холодно произнес ган Карочей. – В такие годы пора становиться мужчиной.

Глава 7
Макошь

      При виде этого капища Трасика всегда охватывал трепет, хотя бывать здесь ему доводилось много раз. Он был избранным, во всяком случае так говорила ему мать. Княгиня Синильда носила его еще во чреве, когда ей явилась во сне сама богиня. Ведунья Ангельда истолковала ее сон и во всеуслышанье объявила об этом кудеснице. Еще не рожденное чадо посвятили Макоши и провели соответствующий обряд. А через три месяца родился мальчик, названый Трасиком. Это серьезно ударило по авторитету кудесницы, не говоря уже о ведунье Ангельде. Именно она неверно истолковала сон княгини Синильды, и именно это ей припомнили пятнадцать лет спустя, когда Ангельде предстояло стать самой близкой к Макоши ведуньей, взамен ушедшей в страну Света кудесницы Камилы. Но Трасик прошел не только обряд посвящения богине, но и черный обряд в храме Велеса. И хулительницы ведуньи Ангельды умолкли. Ибо слишком очевидной была воля богов. Ангельда стала кудесницей не в последнюю очередь благодаря Трасику и своему давнему удачному пророчеству, а среди ведуний утвердилось мнение, что сын Синильды рожден для великих дел. После смерти матери Трасик принял ее имя и прошел очистительный обряд, давший ему права на четвертый ранг посвящения. Тогда ему исполнилось всего двадцать лет, и он слепо шел за кудесницей Ангельдой, которая наперед знала его судьбу. Теперь, в тридцать лет, Трасик в этом усомнился. Тень Калинова моста повергала его в трепет – неужели он, избранный, рожден только для того, чтобы его душа стала легкой добычей навий? А как же удача, дарованная ему самой Макошью? Да, он солгал во время черного обряда, когда подтвердил слова матери, обвинявшей князя Драговита в насилии, но ведь то была ложь избранного, и свершилась она по воле богини. А Макошь гневалась на Драговита, ибо он отказал ее ведунье в том, в чем мужчина отказывать не вправе. Много позже Трасик догадался, в чем же состояла вина его старшего брата, но и тогда не стал осуждать мать. Ибо княгиня Синильда всего лишь выполняла волю своей богини, как и все другие ведуньи, созданные лишь для того, чтобы быть сосудами ее божественной сути. Как выполнял эту волю и Трасик, участвуя в обрядах, смысла которых не понимал. Случалось это не часто, и Трасик почти уверился в том, что доля избранного богиней и дальше будет не слишком обременительной. И когда вдруг выяснилось, что это далеко не так, он растерялся. Он никак не мог набраться смелости, чтобы прийти в храм Макоши и спросить у богини и ее кудесницы, что же ему делать дальше. Сегодня он на это решился, точнее ему просто не оставили выбора. До испытания на Калиновом мосту осталось всего пять дней, и уклониться от суда Велеса он уже не мог. Во всяком случае, за отмену приговора с него потребовали страшную плату. Подаренный Карочеем перстень жег его палец, он знал, что в этом перстне смерть кудесника Гордона, но не отшвырнул его прочь, а всего лишь внутренне сжался, как перед прыжком. Трасику вдруг пришло в голову, что, возможно, он для этого и избран – избран самой Макошью, чтобы избавить мир от Дракона, завладевшего душой кудесника Гордона. Трудно быть ведуном Чернобога, не измарав при этом хотя бы части своей души. Гордон будет не первым ведуном, ставшим Драконом, но он будет первым, которого карает не ведун равного ему ранга посвящения, а ведунья Макоши. Трасик не знал, случалось ли такое раньше, но хорошо понимал, что Гордона не может убить ни один ведун Велеса, ибо все они ниже его рангом. Возможно, боги, которые все знают наперед, заранее побеспокоились о рождении избранного, дабы он взял на себя эту миссию и спас созданный богом Родом мир от напасти.
      Трасик с трудом подбирал слова, пытаясь донести свои мысли до кудесницы Ангельды. Кудесница слушала его внимательно, но по ее сухому лицу трудно было понять, что она думает в эту минуту. А ведь на ней лежала не меньшая ответственность за этот мир, чем на Трасике, ставшем благодаря ее то ли ошибке, то ли озарению Макошиной ведуньей Синильдой. Он дорого бы дал сейчас, чтобы заглянуть в ее глаза, однако взор кудесницы был устремлен вниз, на украшенный священными знаками подол платья. Возможно, в этих знаках она пыталась отыскать ответ на вопросы, мучившие их обоих.
      – Спроси у нее, – проговорила вдруг она хриплым голосом.
      – У кого? – растерянно переспросил Трасик.
      – У своей матери, и ее ответ будет ответом богини Макоши.
      Трасик сглотнул слюну, подступившую к горлу. Ему вдруг стало страшно. Он буквально взмок от ужаса. Говорить с ушедшими в страну Вырай дозволялось немногим. Да и то, если была полная уверенность, что ушедший попал в страну Света, а не в страну Забвения. А вот у Трасика такой уверенности не было, не могло быть ее и у кудесницы Ангельды. Так почему же она толкает его на столь опасный шаг?
      – Иного выхода у нас нет, – тихо ответила она на его незаданный вопрос и впервые глянула Трасику прямо в глаза. В глазах кудесницы тоже был страх, и это неожиданно успокоило князя. С кудесницей Ангельдой они связаны одной веревочкой, и его поражение станет и ее поражением. Она ничего не сказала ему по поводу гана Карочея, да и кто он такой, этот жалкий скиф, чтобы говорить о нем в тот момент, когда решается судьба мирозданья и спор идет между богами?
      – А вправе ли ведунья Макоши карать кудесника Велеса? – задал он наконец вопрос, самый важный и давно мучающий его.
      – Вправе, – твердо проговорила Ангельда. – Ибо женское начало старше мужского. Этого мира не было бы без участия Рожаниц, вечных спутниц бога Рода. А богиня Макошь – воплощение одной из них. И как одна из Рожаниц, она Чернобогу не только жена, но и мать. А любая мать вправе спросить с оступившегося сына. Но ты, Синильда, должна услышать ее голос. Ибо это будет ответ и на мои, и на твои вопросы.
      – А где я должен услышать ее ответ?
      – Здесь, пред идолом богини.
      Трасик почему-то боялся этого высеченного из дерева лика Макоши. Он испугался его с первого взгляда, во время посвящения, когда стоял перед идолом обнаженным, переступая от испуга по холодному полу негнущимися ногами, а четыре ведуньи держали за углы покрывало, растянутое над его головой. А потом это покрывало опустилось на него, отрезав от мира. Трасик тогда пришел в ужас. На миг ему показалось, что он умер и уже никогда не увидит белого света, ибо место его обитания отныне – страна Забвения. И когда он готов был уже закричать от страха, стеснившего грудь, покрывало сдернули с его головы, а к дрожащим губам поднесли дурманящее питье. Пил он и сейчас, но вокруг не было ведуний. Чашу с дарами богини ему подала сама кудесница. И он содрогнулся от отвращения, сделав первый глоток, а потом с жадностью допил остальное. Он уже не раз испытывал это состояние отрешенности от земных забот, когда даже собственное тело кажется чужим, а освобожденный дух парит под сводами капища в поисках правды, доступной лишь тем, кто способен ее понять. Ангельда уже покинула зал, оставив Трасика один на один с идолом. Волшебное питье приглушило его страх, и он теперь без смущения вглядывался в лик богини. В какой-то миг ему показалось, что этот лик дрогнул. Он отшатнулся и, запутавшись в подоле платья, упал и уже с полу наблюдал, как идол обретает знакомые черты. Он действительно увидел свою мать, но не на месте идола, а где-то выше, и устремился было к ней не столько телом, сколько душой. Но, видимо, их разделяло слишком большое расстояние. Однако он услышал, как она произнесла:
      – Утоли его жажду. Утоли.
      Трасик вскрикнул от ужаса и потерял сознание.
 
      Кудесник Гордон слегка удивился, увидев среди волхвов Чернобога кудесницу Ангельду. Первая Макошина ближница редко посещала обитель Велеса, и почти всегда ее приход был связан с каким-то важным событием, способным изменить очень многое как в судьбе отдельных людей, так и в судьбах мира. По сосредоточенным лицам Завида и Благовида кудесник без труда определил, что случилось нечто из ряда вон выходящее, поставившее в тупик не только Ангельду, но и всех ведунов Чернобога. Гордон бросил беглый взгляд на деревянный лик идола, возвышающегося посреди огромного зала, но ничего примечательного в нем не обнаружил. Бог, заросший серебряной бородой, сохранял полную невозмутимость, в отличие от своих взволнованных ближников, нестройной толпой стоящих у его ног. Взоры всех собравшихся устремлялись на Гордона, и в этом не было бы ничего странного, если бы в этих глазах не отражались удивление и страх. Слегка растерявшийся кудесник невольно обернулся, пытаясь обнаружить за спиной объект столь пристального внимания, чем вызвал ропот собравшихся.
      – Она зовет тебя, кудесник, – сказал чуть треснутым голосом Завид.
      – Кто она? – с ненавистью глянул на своего извечного соперника Гордон.
      – Тебя зовет устами умершей ведуньи Синильды сама богиня Макошь.
      Гордон ошалело глянул на Ангельду, произнесшую эти слова. Он никак не мог взять в толк, при чем здесь покойная княгиня и зачем ей вдруг понадобился бывший любовник. И вообще, с каких это пор ушедшие в страну Вырай стали призывать к себе живых? А главное, почему все решили, что устами этой безумной вдруг станет говорить сама Макошь? Кудеснику очень хотелось выплеснуть свое раздражение и недоумение на головы собравшихся, но он сдержался. Следовало сохранять достоинство первого ближника, тем более перед ликом самого Чернобога.
      – Кто слышал слова давно покинувшей нас ведуньи? – строго спросил Гордон.
      – Их слышала ее дочь, – спокойно отозвалась Ангельда.
      – Какая еще дочь?! – раздражение кудесника все-таки прорвалось наружу и эхом отозвалось под сводами капища.
      – Та самая, с которой ты снял покрывало во время черного обряда, – тихо, но веско произнес Завид.
      Гордону вдруг стало душно, рука его невольно потянулась к вороту рубахи, но остановилась на полпути. Он вдруг почувствовал, что душит его ожерелье кудесника Чернобога и это его он сейчас хочет сорвать. Гордона бросило сначала в жар, потом в холод. Тогда, пятнадцать лет назад, он усомнился в силе Волосатого. Тому было много причин. Но главная – непомерно раздувшееся самомнение. В какой-то миг ему показалось, что он способен управлять богами и обделывать с их помощью свои дела. Впрочем, этот миг длился достаточно долго, так долго, что он сумел добиться женщины, которой жаждал обладать, и самого высокого ранга посвящения. Над страхами других людей он просто смеялся. И охотно внимал речам своих новых друзей, называвших Чернобога деревяшкой. Увы, тогда он еще не знал, что за все в этом мире приходится платить. И не только монетами. Он вдруг увидел пухлые губы Синильды, раскрытые словно для поцелуя, и почувствовал запах, исходящий от ее тела и дурманящий голову.
      – Утоли его жажду! Утоли!
      – Что?! – Гордон дернулся всем телом и с изумлением уставился на кудесницу Ангельду. – Что ты сказала?
      – Это сказала не я, – холодно отозвалась Ангельда. – Это сказала богиня Макошь.
      Однажды Гордон уже слышал эти слова. Их произнесла княгиня Синильда в первую ночь их любви. Тогда между ними еще стояла тень княжича Драговита. Хотя нет, тенью Драговит стал много позже, а тогда он был еще полон сил и настолько нравился своей мачехе, что она буквально обезумела от страсти. Но этой страсти мешал отец Драговита, князь Витцан. Это ему, мужу княгини Синильды, принадлежало право распоряжаться ее судьбой. Правда, лишь до той поры, пока она не стала с помощью ведуна Гордона и своей родственницы Ангельды ведуньей Макоши. Витцан умер, но Драговит своего отношения к Синильде не изменил. И тогда все превозмогающая страсть княгини переродилось в лютую ненависть. Впрочем, у молодого ободритского князя и без Синильды было много врагов, они и воспользовались безумием княгини, чтобы свести с ним счеты не только при жизни, но и после смерти.
      – Утоли его жажду! Утоли! – так якобы сказала Синильде богиня Макошь, толкая ее на ложе ведуна Гордона. И княгиня повторила их на брачном ложе, которое стояло здесь же пред ликом Велеса, ибо это он вступал в связь с ведуньей Синильдой, а вовсе не Гордон, бывший тогда лишь сосудом для проявления божественной страсти. Увы, тогдашний Гордон в участие Велеса в их соитии не верил, а теперь, похоже, придется расплачиваться за проявленный когда-то скептицизм. Гордон не сомневался, что никто не мог слышать слова, произнесенные тогда почти в беспамятстве Синильдой, но тем страшнее было ему вновь услышать их из уст кудесницы Ангельды, которая сумела передать не только их суть, но и интонацию.
      – Чью жажду нужно утолить? – хрипло спросил Гордон.
      – Жажду бога, – выразил общее мнение Завид. – Нужно повторить ваш брачный обряд с Синильдой, дабы связь между богом Велесом и богиней Макошью не ослабла.
      – Но при чем здесь Синильда и при чем здесь я? – почти вскричал Гордон. – Зачем умершей обнимать живого?
      – Затем, что ее сыну князю Трасику скоро придется ступить на Калинов мост, – спокойно отозвался Завид. – И богиня Макошь хочет, чтобы избранный ею остался жить. Ибо кто же может поддержать князя во время испытания, кроме бога Велеса?
      Огромная тяжесть, давившая на кудесника Гордона, вдруг спала с его плеч. Он наконец сообразил, чего хотят от него кудесница Ангельда и волхвы. Им всего лишь нужно укрепить дух князя Трасика накануне предстоящего испытания. Кудесник едва не расхохотался, что было бы настоящим кощунством пред ликом Чернобога. Наивные люди! Если бы таким способом можно было избавить Трасика от беды, Гордон не стал бы медлить и ждать знака богини. Но он точно знал, что сын Синильды сыну Драговита не соперник ни на Калиновом мосту, ни в жизни. А потому и принял упреждающие меры, не перекладывая свои заботы на бога Велеса, которому, скорее всего, нет дела ни до живого Трасика, ни до его давно умершей матери.
      – Когда следует повторить брачный обряд? – спросил Гордон.
      – Сегодня ночью, – негромко отозвалась Ангельда. – В храме Макоши.
      – Я приду туда, как только стемнеет, – спокойно отозвался кудесник. – Да пребудут в мире и согласии Макошь и Велес.
      Не впервые Гордону приходилось облачаться в брачный наряд, но впервые по столь странному случаю. Он уже был слишком стар, чтобы потрясать богиню жеребячьим пылом. Подобные обряды – удел молодых, сильных не столько духом, сколько телом. И будь на месте его сегодняшней невесты обычная Макошина ведунья, он бы с легким сердцем отправил на ложе любви какого-нибудь ражего и молодого боготура. Но в том-то и дело, что нынешний обряд был из необычных. Ошибка в толковании сна, совершенная тридцать лет назад тогда еще молодой ведуньей Ангельдой, ныне оборачивалась извращением древнего обычая. И пусть кудесница до сих пор считает, что всего лишь слепо исполняет волю своей богини, кудеснику Гордону позволительно в этом усомниться. Правда, усомниться ему следовало бы раньше, еще до того, как он подталкивал Синильду к свершению черного обряда, используя промашку глупой гусыни Ангельды и слепую веру самой княгини в избранность своего сына. Впрочем, далеко не все тогда было в руках Гордона. Князьям и боярам, совершившим страшное преступление, требовалось благословение богов, дабы уйти от возможной мести за убитых жителей сожженного города Рерика. Да и каган Славомир готов был уже отомстить за князя Годлава, принесенного в жертву. И благодаря расторопности Гордона знатные мужи это благословение получили. Внезапная смерть уцелевшего в резне князя Драговита после черного обряда явилась оправданием тех, кого еще недавно собирались объявить убийцами и святотатцами. Угрызений совести Гордон не испытывал ни тогда, ни сейчас. В конце концов, разве его возвышение не является подтверждением правоты совершенных тогда действий? Если бы бог Велес считал иначе, он никогда бы не допустил, чтобы его первым ближником стал ведун Гордон. Верно и то, что княгиня Синильда родила от князя Витцана не сына, а дочь, и пусть люди думают иначе, но ведь богам и их ближникам виднее. А поскольку женщина не может противостоять на Калиновом мосту мужчине, то и действия кудесника Гордона, нанявшего убийц, дабы помешать неизбежному святотатству, абсолютно верны, что бы по этому поводу ни думали глупцы вроде Завида и Благовида. В конце концов, Гордон потому и является первым ближником Велеса, что именно ему бог открывает самые сокровенные помыслы. И именно ему Велес и Макошь доверили поставить заключительную точку в этом странном и для непосвященных вроде бы запутанном деле. Кудесница Ангельда может спать спокойно, ее толкование сна будет объявлено верным, и все отныне пойдет своим чередом по предначертанному богами и их кудесниками пути.
      Гордон уверенно шагнул по полу, усыпанному цветами, к широкому ложу, стоящему подле идола Макоши. Ведуньи, одетые в белое, закружились в хороводе, а музыка, зазвучавшая вдруг под сводами капища, заставила сердце Гордона забиться чаще.
      – Утоли его жажду. Утоли, – произнесла громко кудесница Ангельда, и из хоровода навстречу Гордону двинулась женская фигура. У кудесника пересохло во рту. Ему вдруг показалось, что к нему медленно идет сама княгиня Синильда. Возможно, виной тому был платок и платье, делавшие Трасика похожим на мать, но Гордон вдруг почувствовал, что волею бога Велеса у него не будет проблем на брачном ложе. А потому без страха протянул руки к чаше с вином, предложенной невестой. Синильда подала эту чашу неловко, слегка омочив в ней свои пальцы, но кудесник Гордон не был брезглив и жадно припал губами к питью. Невесте он оставил самую малость, просто чтобы хватило смочить губы, и сейчас с интересом смотрел, как она подносит чашу ко рту. Синильда почему-то не торопилась, чаша мелко дрожала у нее в руках, а в глазах, устремленных на жениха, плескался ужас. Кажется, из чаши она так и не отпила, а всего лишь прикоснулась к ней губами. Удивленный Гордон вдруг покачнулся: ему показалось, что чьи-то костлявые руки вцепились в его горло, он захрипел в последней и бесплодной попытке призвать на помощь слуг и рухнул к ногам деревянной богини, равнодушной к мучениям смертных. Брачная чаша выскользнула из рук потрясенной невесты и покатилась по полу, оставляя за собой кровавый след. Волхвы, вошедшие в зал, подняли с пола отяжелевшее тело кудесника Гордона и положили его на широкое брачное ложе.
      – Такова воля богини, – торжественно произнес Завид. – Смертные не вправе оспаривать ее право самой выбрать себе жениха.
      Никто не посмел возразить старому волхву, ибо все присутствующие при брачном обряде знали, что поцелуй богини часто бывает смертельным для человека из плоти и крови. А кудесник Гордон здесь, на земле, был всего лишь человеком. Зато появилась надежда, что в стране Вырай он будет равен богам.

Глава 8
Слово скифа

      Известие о смерти кудесника Гордона, призванного в небесные чертоги богини Макоши прямо с брачного ложа, быстро распространилось по волынскому торгу и наконец долетело до ушей гана Карочея. Скиф не совсем понял, зачем престарелому кудеснику Гордону понадобилось вступать в брак, но, в конце концов, у ведунов языческих богов могут быть свои причуды и не гану их за это осуждать. Тем не менее он мысленно поздравил князя Трасика с тем, что тот наконец стал мужчиной. Теперь пришел черед действовать Карочею, и он горел желанием доказать князю, что слово скифа стоит никак не меньше слова ободрита. Тем более что смерть даджана была щедро оплачена нанимателем, ушедшим в страну Вырай.
      Слегка смутило Карочея то, что буквально накануне смерти кудесника боярин Драгутин покинул дом купца Никсини и уехал из города. К счастью, уехал недалеко. Расторопные соглядатаи без труда установили, что даджан обосновался в загородной усадьбе купца, где, по сведениям все тех же соглядатаев, давно уже прятались братаны Рерики, чья смерть безусловно станет подарком для их дяди князя Трасика. С Трасиком ган успел повидаться до начала громкого дела. К сожалению, ободрит выглядел так, словно на нем всю ночь воду возили, а потом еще и опоили каким-то волшебным зельем. Князь явно был чем-то потрясен и бормотал о какой-то брачной чаше. Якобы именно она стала причиной смерти кудесника Гордона. Из этого болезненного бормотания Карочей кое-что узнал о событиях минувшей ночи. Кажется, он поторопился с поздравлениями. Мужчиной князь Трасик не стал, зато у него были все шансы окончательно стать женщиной. Однако богиня Макошь не допустила поругания своего избранника и забрала кудесника раньше, чем он успел стать супругом. Причиной смерти Гордона объявили страсть Макоши, однако недоверчиво настроенный к славянским богам и богиням Карочей считал, что дело здесь не обошлось без перстня с ядом, подаренного ему рабби Зиновием. Этот перстень до сих пор украшал указательный палец Трасика. Ловкому Карочею не составило труда забрать у расстроенного князя свой подарок и убедиться собственными глазами, что желтых кристаллов там уже нет.
      – Что сказал тебе Завид? – грубо спросил Карочей у князя.
      – Он сказал, что не сомневается в благосклонности ко мне бога Велеса. И что на Калиновом мосту я обрету звание сразу и мужа, и ведуна. Разумеется, это только в том случае, если останусь жив.
      – И ты решил притвориться безумцем, чтобы избежать божьего суда?
      Карочей все больше убеждался, что стоящий перед ним бледный человек, скорее всего, не жертва, а достойный ученик своей матери Синильды и кудесника Гордона. Во всяком случае, Трасик очень ловко использовал давнее заблуждение на свой счет кудесницы Ангельды и с таким блеском отправил на тот свет своего учителя Гордона, что, узнай тот о проделках даровитого ученика, наверняка бы ему поаплодировал. Это же надо до такого додуматься: будучи мужчиной, пригласить на ложе другого мужчину и заставить его выпить яд из брачной чаши. Трасик допустил только одну ошибку: не стал женой кудесника Гордона на самом деле, что и позволило жрецам усомниться в его женской сути.
      – Но ведь меня ждет верная смерть! – взвизгнул Трасик. – Волхвы Велеса предали меня. И Ангельда не заступилась. А ты, Карочей, обещал мне, что после смерти Гордона Завид забудет о княжиче Сидраге.
      – Ты дурак, князь, извини уж на злом слове, – вздохнул Карочей. – Для того чтобы отменить божий суд, волхвам придется объявить причину, по которой он отменяется. То есть во всеуслышанье назвать тебя женщиной. Любопытно, долго ли ты после этого усидишь на ободритском столе? Нет, князь, ты взойдешь на Калинов мост, чем разом опровергнешь все грязные слухи на свой счет. И не твоя вина, что княжич Сидраг, вызвавший тебя на божий суд, на этот суд не явился.
      – А если… – начал было Трасик.
      – Никаких если, – оборвал его Карочей, – тому порукой слово скифского гана.
      На лице Трасика отражалось сомнение в надежности этого слова. Все-таки ободритский князь оказался слишком трусоват для доблестного мужа. А ум далеко не всегда может заменить стойкость. Лучше бы Трасику родиться женщиной, это избавило бы гана Карочея от многих проблем. Ибо соблазнить женщину гораздо проще, чем вселить уверенность в упавшего духом мужчину.
      – По моим сведениям, – спокойно начал ган Карочей, – сегодня ночью будет совершен налет на загородную усадьбу купца Никсини. При этом погибнут братья Рерики, боярин Драгутин и боготур Осташ. Для нашего дела будет лучше, если князь Свентислав узнает обо всем только завтра поутру, когда викинги уже погрузятся на свои драккары и скроются в утреннем тумане. Ты меня понимаешь, князь Трасик?
      – Да, – не очень уверенно протянул ободрит.
      – Вот и отлично, – усмехнулся Карочей. – Я рассчитываю, что ты донесешь мою мысль до великого князя лужичей, который, надо полагать, не хуже нас с тобой понимает свою выгоду.
      – Он понимает, – подтвердил Трасик. – В таком случае, до свидания у Калинового моста, князь. И да помогут нам твои боги.
      У ярла Витовта все уже было готово. На полученные от гана Карочея монеты он приобрел две новые боевые ладьи и набрал дружину из ста крепких парней. Мечники ярла, все до одного облаченные в броню, представляли собой грозную силу. К сожалению, ста человек было слишком мало, чтобы сойтись с дружинниками боярина Драгутина, которые много чего повидали в этом мире и не раз участвовали в кровавых сечах. Витовт это, к счастью, понимал, а потому и привлек на помощь дружины двух знакомых ярлов, которые за сущие пустяки в триста денариев согласились поучаствовать в славном деле. Кроме того, грозный викинг набрал в местных кабаках и притонах еще примерно две сотни молодцов, умеющих орудовать мечами и ножами и жаждущих подвигов и денег. Всего под рукой у Витовта собралось четыре сотни на все готовых головорезов, которые при удачном раскладе должны были раскатать по бревнышку деревянную усадьбу одного из богатейших лужицких купцов. Витовт не сомневался в успехе, так же как и его приятели ярлы, одного из которых звали Ингер, а второго Рулав. Первый из них был, кажется, ободритом, а второй свеем. Впрочем, Карочея подобные тонкости не волновали, он заплатил деньги и теперь ждал от нанятых людей точного выполнения взятых на себя обязательств. Как установили соглядатаи гана, в усадьбе купца Никсини на данный момент находилось не более восьмидесяти вооруженных людей. Тридцать мечников братанов Рериков и пять десятков – боярина Драгутина, включая самого боярина, боготура Осташа и Белого Волка Буривоя. Таким образом, викинги имели над ободритами и людьми Драгутина пятикратное превосходство. А если учесть еще и два десятка хазар Карочея, которых он привел за собой в Волынь, то и более того. Имея под рукой такую силу, сомневаться в успехе было бы глупо. Да ган, собственно, и не сомневался. Здесь важно не дать уйти из-под удара княжичу Сидрагу, боготуру Осташу и боярину Драгутину. За головы этих троих щедрый ган Карочей обещал викингам еще по сто денариев. Его слова вызвали гул одобрения как вождей, так и мечников. Из Волыни двинулись еще засветло, и чтобы не привлекать к себе внимание, город покидали несколькими группами, а оружие и доспехи везли на подводах. До усадьбы Никсини насчитывалось не более десяти верст, так что викинги отправились пешими. Так им было привычнее. В отличие от тех же хазар, они не умели сражаться верхом. Своей стихией они считали воду, а средством передвижения – ладью или драккар. Ну а главный союзник викинга – это внезапность. Карочей был уверен, что Драгутин не ждет удара с этой стороны. Возможно, появление в Волыни хазарского гана и не осталось для него тайной, но, видимо, он не придал этому особого значения. Во всяком случае, после того как Карочей отправил на тот свет соглядатая, увязавшегося за ним, больше никто не пытался за ним следить. Возможно, этого соглядатая приставил к гану вовсе не даджан, а либо князь Трасик, либо Гийом Сакс. С этих, пожалуй, станется.
      За городом викинги вновь сбились в одну ватагу, но, пройдя более половины пути по наезженной дороге, вновь рассыпались на несколько групп. И дальнейший путь проделали уже разведанными лесными тропами. Наблюдая за этими маневрами, Карочей пришел к выводу, что Витовт свое дело знает и в советах гана не нуждается. Конные хазары держались в стороне от викингов и медленно пылили по дороге. В подступающих сумерках они выглядели растерянными путниками, заблудившимися в незнакомой стране. Даже если бы хазар увидели выставленные Драгутином или Сидрагом дозоры, то вряд ли их появление здесь вызвало бы в усадьбе переполох. Однако никаких дозоров и засад ни хазары, открыто двигающиеся по дороге, ни викинги, скрытно пробирающиеся лесом, так и не встретили. Усадьба располагалась слишком близко к городу, чтобы всерьез опасаться нападения организованной силы, а шаек лесных разбойников здесь, видимо, не боялись. Да и вряд ли разбойники могли рассчитывать в этом месте на хорошую добычу, ибо все свои богатства купец Никсиня наверняка хранил в городе, где у него имелся добротный каменный дом.
      Ночь выдалась лунной, и Карочей издалека увидел усадьбу, стоящую на холме и обнесенную невысоким жиденьким тыном. Построена она была довольно давно, сильно обветшала за минувшие годы и никак не могла претендовать на звание крепкого оборонительного сооружения. Тем не менее лес вокруг усадьбы оказался вырублен на расстояние приблизительно ста шагов. И если в приворотной башенке сейчас сидит сторож, то он наверняка увидит бегущих к дому вооруженных викингов.
      Перед началом напуска вожди собрались в зарослях, дабы в последний раз обсудить детали предстоящего дела.
      – Я бы спалил усадьбу, – спокойно сказал Ингер.
      – Добро жалко, – вздохнул Рулав.
      – Да какое там добро, – хмыкнул Витовт, – нам важнее людей сохранить для предстоящего похода. Поэтому предлагаю следующее: нападаем всеми силами сразу с четырех сторон. Тын вокруг терема хлипкий, да и подгнил местами. Сам терем осаждать не будем. Поджигаем его и все надворные постройки, а потом быстро отходим назад к лесу и бьем на выбор стрелами, когда они начнут выскакивать из огня.
      План Карочею понравился, по сути он лишал осажденных шансов к спасению, ибо проскочить открытое пространство, освещенное к тому же пламенем пожара, вряд ли кому-то удастся. Если не стрелами, то мечами их обязательно достанут.
      – Собаки нас почуяли, – сверкнул в темноте белыми зубами Рулав. – Ишь как надрываются.
      – По местам, – распорядился Витовт. – Как только пущу стрелу с горящей паклей, начинайте.
      Карочей тоже решил поразмяться. В конце концов, доскакать до терема через открытые ворота и пустить под его крышу десяток горящих стрел хазарам не в тягость. Какое-то время ган выдерживал паузу, давая викингам, бежавшим с тяжелым тараном, вынести ворота, а потом взмахнул рукой и первым ринулся в драку. К удивлению Карочея, терем вспыхнул раньше, чем в него успели впиться первые огненные пташки. Причем вспыхнул разом со всех сторон, словно его начинили смолой. Следом загорелись надворные постройки. А потом неожиданно рухнул тын, пусть и гниловатый, но все же не настолько, чтобы рушиться от дуновения ветра, налетевшего на холм со стороны моря. Викинги и хазары оказались на вершине холма как на ладони. Да и света здесь хватало, чтобы лучники, притаившиеся в зарослях, не промахнулись. Хазары начали падать из седел раньше, чем осознали, что происходит.
      – Спешиться, – крикнул им ган Карочей, прыгая с седла на землю. Его примеру успели последовать всего лишь семеро, остальных попятнали стрелами. Трудно было промахнуться с расстояния в семьдесят шагов. А у Драгутина, судя по всему, оказались под рукой очень хорошие лучники. Викинги быстро сообразили, что угодили в ловушку, во всяком случае сквозь громкие вопли и хрипы умирающих до Карочея донесся громовой голос ярла Витовта:
      – Отходим!
      К сожалению, отходить было некуда. Летевшие из леса стрелы жалили бегущих без пощады. А у самого края зарослей викингов поджидали конные и пешие мечники. Сражение было проиграно, едва начавшись. Карочей понял это одним из первых, а потому и не стал искушать судьбу. Он упал на землю и притворился убитым, не добежав до несущих смерть зарослей двух десятков шагов. Ярлу Рулаву не хватило ума последовать примеру хитроумного степного гана, и его в два счета зарубил рогатый всадник, в котором Карочей без труда опознал боготура Осташа. К сожалению, у гана под рукой не оказалось лука, чтобы снять с седла горделивого ведуна, без устали работающего мечом. Нельзя сказать, что викинги не выказали доблести. Все возможное в этих нечеловеческих условиях они сделали, то есть достойно приняли смерть от рук обманувшего их противника. Дольше всех держался Витовт, добежавший-таки благодаря щиту и доспехам до зарослей и собравший вокруг себя около двух десятков викингов. Участь их была незавидной, ибо противников насчитывалось втрое больше, но на помощь пирату пришел случай в лице боярина Драгутина, выехавшего на поляну.
      – Сдавайтесь, – крикнул он обреченным викингам.
      – А условия? – нашел силы для шутки Витовт, истекающий кровью.
      – Я беру вас к себе на службу, на правах мечников.
      Условия, по мнению Карочея, были вполне приемлемы. Предложи даджан нечто подобное скифу, он согласился бы не задумываясь. К сожалению, ган не мог рассчитывать на великодушие своих противников. В лучшем случае, его изрубят мечами, в худшем – повесят. А потому Карочей чуть приподнял голову, чтобы оглядеться. Буквально в десяти шагах от него стоял оседланный конь. Неслыханная удача. Но требовалось решиться на прыжок, с риском быть убитым в высшей его точке. Однако ган все-таки решился. Ему не хватило одного шага, он зацепился за чью-то подставленную ногу и рухнул лицом в траву.
      – Какая встреча! – произнес над его головой знакомый голос. Карочей нехотя поднялся, глядя в лицо врага ненавидящими глазами. Страха в сердце гана почти не было, зато была обида. Удача покинула его как раз в тот момент, когда он почти ухватил жар-птицу за хвост.
      – Не скажу, что рад тебя видеть, боготур, но, во всяком случае, твое лицо мне приятнее, чем лик Черного бога.
      – С ним ты еще встретишься, – обнадежил гана Осташ, снимая с его пояса кривой меч. Рядом мечники Драгутина разоружали викингов ярла Витовта, принявшего условия даджана. Карочей осуждать ярла не собирался, тот поступил как разумный человек, трезво оценивающий обстановку. Деньги были отработаны честно, но не хватило везения и ума. В первую очередь гану Карочею, слишком рано уверовавшему в легкую победу. А ведь скиф, в отличие от Витовта, знал, с кем имеет дело в лице ведуна Драгутина. Недаром же про него говорят, что он в мать сыру землю на версту зрит. Викингов и городских бродяг полегло до трех сотен. Среди убитых оказались оба ярла, Ингер и Рулав. Карочей не знал толком ни того ни другого, а потому и не скорбел об их смерти. Человек пятьдесят были ранены. Еще столько же захвачены в плен. Среди раненых и пленных набралось до десятка хазар. В других обстоятельствах Карочей порадовался бы спасению своих людей, но сейчас его больше заботила собственная жизнь, над которой нависла серьезная угроза. Боярину не за что было щадить гана, ибо тот преданно служил самым лютым его врагам.
      – Этот молодец рядом с Драгутином – княжич Сидраг? – спросил Карочей у Осташа.
      – Нет, это Воислав Рерик, сын князя Годлава, – спокойно отозвался боготур.
      – Нелегко, наверное, быть сыном Дракона, повешенного во славу Одина, – криво усмехнулся Карочей.
      – Если бы Рерик сейчас тебя услышал, то это были бы последние слова в твоей жизни, ган.
      – Не сомневаюсь, боготур. Но вряд ли бы ему это помогло. Его отца прокляли боги.
      – Завтра мы узнаем, кого боги прокляли, а кого нет, – зло процедил сквозь зубы Осташ.
      – А вот это вряд ли, – ответил вдруг повеселевший Карочей. Пред ганом забрезжила надежда. Он вдруг обнаружил свой единственный шанс к спасению. Осташ поведение скифа оценил по-своему и тут же приказал мечникам обыскать Карочея. Ножа гану жалко не было, серебряных денариев тоже, а вот при виде пергамента в руках боготура у него защемило сердце. – Князь Трасик не придет на божий суд, если узнает о моей неудаче.
      – Он что же – трус?
      – Так ведь не всем же ходить в боготурах, – криво усмехнулся Карочей, не отрывавший взгляд от пергамента. – Некоторым жизнь дороже княжеского стола. Волхвы объявят Трасика Макошиной ведуньей. За ободритское княжество и славный город Микельбор начнется кровопролитная борьба, но сыновьям Драговита и Годлава в этой борьбе не участвовать. Их отцы так и уйдут в вечность с проклятием Чернобога.
      – Что ты предлагаешь? – нахмурился Осташ.
      – Передай этот пергамент Драгутину, пусть прочтет. А потом мы с ним поговорим.
      Осташ не стал спорить. А Карочей напряженно следил, как даджан разворачивает драгоценный пергамент, ценою в четыре тысячи денариев, и при свете чадящего факела пытается его прочесть. Уж этот-то человек, прошедший с торговыми караванами и разбойными ватагами едва ли не все завоеванные арабами земли, наверняка научился разбирать их грамоту. И уж конечно, он поймет, насколько важна эта арабская вязь для небогатого гана Карочея. Драгутин свернул пергамент и подошел к скифу.
      – Четыре тысячи денариев – хорошие деньги, – произнес он, пристально глядя в лицо собеседнику.
      – Это для тебя, боярин, они хорошие, а для нищего скифского гана это целое состояние.
      – Так ты считаешь, что князь Трасик добровольно откажется от великого стола, во всеуслышанье назвав себя ведуньей Макоши?
      – У него есть и другой путь, куда более пристойный и даже позволяющий ему сохранить власть. Для этого ему всего лишь следует принять христианство и переметнуться под крылышко Людовика Тевтона. Я думаю, Гийом Сакс, старый друг кудесника Гордона, уже предложил ему свою помощь. Загнанный в угол Трасик вполне может принять предложение, и тогда между варягами и тевтонами разразится война, об исходе которой можно только догадываться.
      – В чем тебе нельзя отказать, ган, так это в уме, – спокойно сказал Драгутин. – Одна беда – тебе нельзя верить. И если Гийом Сакс заплатит тебе хорошую цену – ты предашь нас не задумываясь.
      – А он заплатит? – оскалился ган, почувствовавший себя хозяином положения.
      – Тевтоны изрядно скуповаты, – сказал с усмешкой Буривой. – Но в одном ган прав. По нашим подсчетам, Гийом стянул в Волынь до сотни мечников. Для захвата города этого мало, но прикрыть бегство князя Трасика они смогут.
      – А я что говорю, – пожал плечами Карочей.
      – Может быть, послать к князю вместо скифа викинга, с радостной вестью о нашей смерти? – предложил Осташ. – А этого повесить – во избежание.
      – Трасик викингу не поверит! – выкрикнул побледневший ган. – Он его к себе не подпустит. А в итоге прольются реки крови. Я могу вам дать слово скифского гана, что сделаю все, как договоримся, в обмен на пергамент рабби Зиновия.
      – Ладно, – кивнул Драгутин. – Ты получишь свое серебро, ган Карочей, если князь Трасик выйдет на Калинов мост. Но помни, за тобой будут следить десятки глаз. И если ты вздумаешь изменить, то лучше бы тебе на свет не рождаться.
      – Я могу взять своих хазар? Так у Трасика будет ко мне больше веры.
      – Тебе придется поручиться за их молчание.
      – Они будут молчать, – поморщился Карочей. – Не хватало еще, чтобы хазары шли против воли своего гана. Но кроме того, мне нужны рогатый шлем боготура Осташа и какая-нибудь вещица княжича Сидрага, измазанная кровью.
      Карочея снабдили всем необходимым и даже вернули коней и ему, и уцелевшим хазарам. Ган сел в седло, еще не до конца веря в свое спасение. Петля, уже казалось бы стянувшая его шею, соскользнула, не причинив вреда здоровью. Сейчас он опасался только стрелы в спину, но и это опасение оказалось напрасным. Ган стегнул коня плетью и поскакал по пыльной дороге.

Глава 9
Расправа

      Карочей въехал в Волынь на рассвете. Город еще спал, не желая откликаться на ласковые призывы Даджбогова колеса, выкатывающегося из-за ближайшего холма. Копыта хазарских коней гулко отстукивали дробь по мощеным волынским улочкам, но и эта степная музыка не заставила ленивых лужичей оторваться от мягких подушек. Уставший после ночного кошмара Карочей зло окликнул стража, дремавшего в приворотной веже княжеского терема. Опознавший гана мечник со всех ног бросился выполнять свои обязанности. Ворота противно заскрипели, и всадники, проделавшие немалый путь, медленно въехали во двор. Трасик еще спал, и верный приказный Бодря попытался было встать на пути наглого степного гана, вздумавшего потревожить сон господина в столь неурочную пору.
      – А я сказал, буди, – рявкнул на хитрована Карочей. – Важные вести.
      На Бодрю, видимо, произвели впечатление и слова гана, и вид его хазар, которые заметно уменьшились в числе, а иные из них были перевязаны окровавленными тряпками. Приказный протер глаза, сглотнул слюну и засеменил в ложницу князя. Карочей махнул рукой в сторону хазар, отпуская их на отдых, а сам, придерживая драгоценную ношу, прошел в пустой ныне зал для приемов. На столе здесь стоял кувшин и два серебряных кубка, из чего ган заключил, что Трасик вчера вечером принимал гостя. Кувшин оказался наполовину полон, а следовательно, этот гость не имел привычки к безудержному питию. Скорее всего, Трасика навещал Гийом Сакс, которому было что предложить князю. Карочей наполнил ближайший кубок вином и залпом осушил его Красное вино пролилось на стол, но скиф не обратил на это внимания и бросил рядом с лужицей свою добычу, завернутую в кусок материи. Этот сверток сразу же привлек внимание вошедшего Трасика. Князь был бледен: видимо, приказный Бодря успел ему расписать возвращение хазар самыми яркими красками. Трасик, кутаясь в кафтан, наброшенный на белую ночную рубаху, приблизился к столу и вопросительно глянул на Карочея. Ган небрежным жестом развернул сверток.
      – Это шлем?
      – А ты бы хотел увидеть голову? – удивился Карочей.
      – Нет, зачем же, – спохватился Трасик, дрожащими руками притрагиваясь к отливающему синевой металлу. – Да здесь кровь.
      – Так ведь с трупа сняли, – хмыкнул скиф.
      – А Сидраг?
      – Вон его оберег, – кивнул Карочей. – Узнал, надеюсь. Не испачкай руки. Кровищи в твоем братичаде было, что в том быке.
      – А остальные? – спросил Трасик, с ужасом глядя на трофеи.
      – Всех положили, – поморщился Карочей. – Я половину своих хазар потерял. Жуткое было дело. Усадьбу купца Никсини спалили дотла.
      – Той усадьбе уже сто лет, – утешил скифа Трасик и, обернувшись к дверям, крикнул: – Бодря, убери все это с глаз.
      Приказный со всех ног бросился выполнять приказ князя. Второпях он едва не унес кувшин с вином, но, к счастью, Карочей вовремя вмешался.
      – С Гийомом пил? – кивнул на кубки ган.
      – Да, – не стал отпираться Трасик.
      – Догадываюсь, что он тебе предлагал, – криво усмехнулся Карочей.
      – Теперь это уже неважно, – с облегчением вздохнул Трасик.
      Для князя ободритов все это действительно уже не имело значения, ибо жить ему оставалось всего ничего. А для гана Гийом Сакс был опасен. Он единственный, пожалуй, если не считать рабби Зиновия, мог бы открыть глаза и Людовику, и Ицхаку Жучину на предательство Карочея. Предательство, естественно, вынужденное, но вряд ли сильные мира сего станут принимать в расчет оправдания провинившегося скифа. Эти двое, рабби и граф, сейчас представляли главную опасность для Карочея. Ни тот, ни другой не должны были дожить до Божьего суда.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.