Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Пески веков (сборник)

      Мэри опять тихонько плакала.
      — Пит, милый… — сказала она.
      Пит стиснул зубы.
      — Ты выздоровеешь…
      — Я ЗДОРОВ!
      А ВЕСЬ МИР БОЛЕН.
      — Конечно, вы здоровы, — сказал психиатр. — Вы не сумасшедший.
      — Не говорите со мной, как с ребенком, доктор, — сказал Пит. — Я проходил в колледже курс психиатрии. И я вовсе не беспокотась, что я сумасшедший. Ничуть не хуже вас могу описать состояние, в котором я, по-вашему, нахожусь. Но я отнюдь не в том состоянии.
      — Значит, вы не обратили внимания на очень важный раздел в вашем курсе психиатрии, — возразил психиатр. — Труднее всего для человека, даже очень опытного, лечить самого себя. Вам бы следовало знать, что от того, кто подвержен иллюзиям, галлюцинациям или фантазиям, нельзя ожидать, чтобы он…
      — Так, значит, я…
      — … трезво оценивал, что с ним происходит…
      — Я не в состоянии объективно оценить реальность, — устало сказал Пит.
      — … и он нуждается в посторонней помощи, понимаете?
      Психиатр указал на телефон, как сделал до него врач.
      — Вот это — реальный мир. Он существует. Это доказательство. Как юрист, вы должны считаться е доказательствами.
      Две, три, четыре, пять минут Пит Инис хладнокровно и старательно все это обдумывал, а психиатр ждал — они всегда ждут.
      Потом Пит сказал:
      — Наверно, так. Должно быть, вы правы. Надеюсь, мои слова звучат разумно. Телефоны всегда были такие. У меня есть пианино. Моя жена запустила в меня портретом… какой это портрет, детка?
      — Портрет Пиппи, мы его снимали прошлым летом, — сказала Мэри.
      Пит стиснул зубы.
      — Пиппи?
      — Наша собака… наш… неужели ты не помнишь?
      — Я помню, — сказал он. — НАША СОБАКА ПРИНЦ.
      — Все это пройдет, — сказал психиатр. — Травматическая потеря памяти и всякие фантазии. А если долго не пройдет, я бы усиленно рекомендовал вам прибегнуть к психоанализу: сами вы, пожалуй, не можете восстановить в памяти все, что забыли, но специалист сумеет это сделать…
      — Убирайтесь, — сказал Пит.
      — … и поможет вам войти в колею. — Психиатр поднялся. — Я еще навещу вас.
      — Не надо. — Пит весь напрягся, ему хотелось вскочить с кровати и закричать. — Выйди и ты, Мэри.
      — Пит…
      — Пойдемте, миссис Инис, — негромко сказал психиатр. У двери он обернулся. — Вам это, верно, не понравится, мистер Инис, но мне, естественно, придется принять меры предосторожности. В вашем состоянии…
      — Я понимаю, — сказал Пит. — Я согласен. Приставьте ко мне стражу. Мне все равно. Только хватит с меня разговоров.
      Психиатр вышел. Мэри шагнула следом, уткнувшись носом в платочек.
      Пит почувствовал, как по щеке у него поползла слеза. Да, глаза полны слез. И тоска нестерпимая. Стало холодно и страшно. Пит скрипнул зубами.
      — Не уходи, Мэри, — позвал он.
      Несколько минут они молчали, обнявшись. Мэри прильнула к нему, болели сломанные ребра, а он отчаянно прижимал ее к себе: пусть будет еще больнее. Боль по крайней мере настоящая.
      Мэри беззвучно плакала — у нее текло из глаз и из носу, она всегда так плакала, когда бывала действительно несчастна, это была не просто женская уловка. Потом она встала и отошла к окну. Шторы были спущены и закрыты наглухо.
      — Может, солнышко нас хоть немного развеселит, — сказала она.
      Шторы взлетели вверх.
      Пит знал, что он в Нью-йоркской больнице. На десятом этаже. В окно он увидел здание Крайслер на Сорок второй улице, а за ним — Эмпайр стейт билдинг, только вместо бесполезной мачты, к которой ни разу не причалил ни один дирижабль, и телевизионной башни доброй старой четвертой программы Эмпайр был увенчан таким же острым шпилем, как Крайслер.
      Пит закричал. Все излилось в этом крике. И еще прежде, чем крик оборвался, дверь распахнулась и к нему подскочил рослый санитар. Мэри упала без чувств.
      Через два месяца его отпустили домой.
      Вначале Пит всячески протестовал, что его держат точно в тюрьме, но ему сказали: «Закон охраны граждан, вы же знаете».
      Он не знал такого закона. А ведь он юрист.
      Психиатры были искусные. Они старались изо всех сил. Насколько понял Пит, платило им правительствоопять же Закон охраны граждан. Ну и прекрасно.
      Они сделали его приемлемым для общества. Показали ему, где и в чем он неправ. Пачками предъявляли ему доказательства: книги, фотографии, фильмы, подлинные документы и обстоятельства его собственной жизни. В его послужном списке числились три должности, которых он никак не мог вспомнить, упоминались и другие любопытные сведения, например его первый брак с некой особой по имени Джун Мейси…
      Когда-то он был помолвлен с девушкой по имени Джун Мейсон.
      Ему принесли доказательства и долго его убеждали.
      И они его убедили. Доказали ему, что мир, в котором он живет, — вовсе не тот, который, как ему казалось, он знал. Доказали, что все это — плод его воображения.
      Что вот здесь у него заторможенная реакция, а вот тут ему чудятся несообразные по времени события. Доказали, что на Эмпайр стейт билдинг испокон веков был шпиль; что ООН уладила конфликт в Корее всего через два месяца после того, как начались военные действия; что Прокофьев — любимый композитор Пита — не умер в 1953 году, а жив и поныне, хоть и прихварывает; что телевидение еще не настолько усовершенствовано, чтобы стать выгодным в коммерческом отношении; что Шекспир не написал никакого «Гамлета»…
      Пит читал им наизусть отрывки из «Гамлета». Они очень удивились. Они сказали: «Господи, да у вас талант! Вам надо писать!»
      Временами ему казалось, что он и впрямь сойдет с ума. Порой он был убежден, что он уже сумасшедший. А порой не сомневался, что все это — просто какой-то дьявольский заговор целого мира против него, Пита Иниса.
      Отчаянное самомнение. Для безумца.
      Но Пит, конечно, не безумен… Просто такая у него прихоть, которая тешит его самого и несколько беспокоит психиатров на определенном этапе его болезни.
      Никакого Шелли никогда не было на свете. А он декламировал Шелли.
      Они говорят: Китс.
      Пожалуйста, он декламировал Китса.
      «Господи, да у вас талант! Вам надо писать!»
      И все-таки они ввели его в колею. Зримая и осязаемая реальность говорила сама за себя, убеждала вернее всяких слов.
      Но он не переставал вспоминать тот мир, который существовал лишь в его воображении. Тот мир оставался для Пита таким же ясным и отчетливым до мельчайшей, прочно запомнившейся подробности, как и этот, реальный мир, в его неоспоримой, осязаемой подлинности.
      Они ввели его в колею.
      Теперь он понял, какое это ощущение, когда вообразишь себя Наполеоном: будто падаешь в бездонную пропасть.
      Не только разумом, но и чувствами Пит принял совершившееся.
      Он поверил.
      Дома все оказалось не так. Что ж, этого и следовало ожидать.
      Пиппи оказался спаниелем. ПРИНЦ БЫЛ КОЛЛИ.
      В доме пять комнат. ШЕСТЬ.
      Он выкрашен в зеленую краску. В КРАСНОВАТО-КОРИЧНЕВУЮ.
      За домом разбит цветник. ОГОРОД.
      У Пита младшего темные волосы. СВЕТЛЫЕ.
      Пит бродил по дому, знакомясь со своей жизнью. Коечто было совсем не так. Другое лишь немногим отличалось от того, что он помнил. А кое-что было в точности такое же или почти такое же, и это его сбивало.
      Библиотека… Пит перебрал свои книги одну за другой и наткнулся на «Историю западной философии» Бертрана Рассела, которую ему надписал автор; Пит попросил его об этом еще в 1945 году, когда Рассел приезжал в Нью-Йорк с циклом лекций.
      Пит уселся в кресло с книгой, любовно гладил и ласкал ее. Эта книга была ему так памятна. Потом он ее раскрыл.
      Никогда у Пита не было привычки писать на полях свои замечания.
      Но, видимо, такая привычка у него была.
      Входи в колею.
      В тот же вечер пришел Фил Таррант — ФИЛ ТЕРРАНС. Он был лысый. КАШТАНОВЫЕ ВОЛОСЫ.
      И Пит увидел, что они вовсе не такие закадычные друзья, как были в его воображаемом мире. Фил упомянул про гольф, в который они играли вместе.
      Никогда они в гольф не играли.
      Вечером, ложась спать, Пит сказал:
      — Как ты думаешь, детка, откуда я выкопал этот мир? Тот, воображаемый. Он такой… настоящий.
      Мэри бросила на стул комбинацию и чуть качнулась к нему; глаза ее смотрели нежно, ласково, призывно.
      — Забудь ты этот выдуманный мир, Пит, — шепнула она. — Вот что настоящее.
      Впервые он видел Мэри такой соблазнительной, такой манящей. «Что это ее зажгло? — подумал он. — Что бы ни было, спасибо этой искре».
      Следующие несколько дней, пока Пит еще не пошел на работу, он подолгу сидел за пишущей машинкой.
      Что он писал?
      Он работал над конспектом своего выдуманного мира. Сопоставлял, сравнивал: что там совпадает с миром реальным, в чем они схожи, а в чем противоположны. Он изливал на бумаге свои невероятные фантазии (ведь с годами они изгладятся из памяти).
      Пит печатал в две колонки:

      ВЫДУМАННЫЙ МИР
      Франклин Делано Рузвельт умер в 1945 году
      Атомная энергия
      Тулуз Лотрек — карлик
      РЕАЛЬНЫЙ МИР
      То же самое
      Еще не известна
      Нормальный человек

      И бесчисленные страницы строгого юридического анализа, прекрасных и очень существенных определений, поиски исторических обоснований существующих явлений и сравнение их с «воспоминаниями». Рукопись разрослась до нескольких сот страниц. И ее можно было бы продолжать до бесконечности. Наверно, легче изменить мир, чем представление о нем человека.
      Так он работал, причем, понятно, надо было читать уйму разнообразнейших материалов, и все это помогло ему приблизиться к реальному миру. Его психоаналитик — ибо Пит обратился к специалисту и теперь регулярно дважды в неделю ходил к нему на прием — всячески одобрял эту работу. Пит набирался знаний. Вначале то, что он узнавал, нередко потрясало его. Потом возбуждало любопытство. И наконец, стало доставлять удовольствие — и не более того.
      Потом все это приелось. Пит бросил писать. Прошло полгода. Он только читал. Теперь уже спокойнее. Рассеялась последняя тень недоверия.
      Разумеется, не обошлось без газет. Вначале туда просочилось лишь немногое, позднее, когда выяснилось, что случай поразительный, из ряда вон выходящий, он стал сенсацией.

      НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ЮРИСТ ЖИВЕТ В ВЫДУМАННОМ МИРЕ

      Секс, наука и социология на другой Земле

      «Таймс» поместила сдержанное интервью. «Лайф» отвел Питу Инису четыре полосы, «Тайм» — колонку, «Саентифик Америкен» напечатал памфлет.
      Он вошел в колею. И стал гораздо счастливее, чем когда-либо в жизни.
      И тут все полетело к чертям.
      Сухой голос сказал по телефону:
      — Мистер Инис, мы прочитали о вашем случае в «Саентифик Америкен».
      — Да? — сказал Пит. Что они хотят: купить или продать? Он уже подрядился написать несколько статей. Голос словно замялся.
      — Мне кажется, это не телефонный разговор. Разрешите мне приехать к вам в любое удобное для вас время.
      — Кто вы такой?
      — Простите… Я… все это довольно необычно, мистер Инис. Очень необычно. Мои коллеги и я сам… Разрешите представиться: я доктор Рэймонд ван Хасен. Я… Алло! Алло!
      Пит уставился в одну точку. На свой книжный шкаф. На книжку в зеленом переплете под названием «Грядущее покорение атома», автор — доктор Рэймонд ван Хасен, дважды лауреат Нобелевской премии. Тот самый ван Хасен, который в его выдуманном мире сыграл такую роль в создании первой атомной бомбы и в работе Окриджского института ядерных исследований…
      — Да, доктор, — сказал Пит. — Я о вас слыхал. Чем могу быть вам полезен?
      — Важно, чем МЫ уже были ВАМ полезны и что еще, может быть, сумеем для вас сделать, — возразил доктор ван Хасен.
      Пит стиснул телефонную трубку с такой силой, что хрустнули пальцы.
      — Вы были мне полезны?
      — Я… собственно, это не мы. Если наша теория верна… мистер Инис, право, лучше мы приедем к вам и поговорим.
      — Сегодня же вечером, — хрипло сказал Пит, совсем один в зыбком, качающемся мире. — Сегодня же.
      Седая козлиная бородка ван Хасена подрагивала в такт его словам:
      — Параллельные миры, мистер Инис. Сосуществующие миры. Мы полагаем, что вы попали не в тот мир, просто не в тот.
      Пит распластался в большом кресле у камина, словно придавленный какой-то тяжестью. Физик Энрике Патиньо сидел на круглом табурете у пианино. Доктор Хейзл Бэрджис, интересная женщина лет пятидесяти, поместилась на диване рядом с Мэри.
      — Просто не в тот мир, — эхом отозвался Пит.
      — Пит… Пит, что они говорят? — прошептала Мэри.
      — Говорят, я попал не в тот мир. Ты их не слушай.
      Мэри вцепилась зубами себе в руку.
      Пит глотнул неразбавленного виски из стакана.
      — Стало быть, вы говорите, у вас разладилась машина, — сказал он. — Кто-то забыл завинтить какой-то винтик — так? И машина дрогнула на своей подставке — так? И направленный луч, вместо того чтобы попасть прямиком в цель, пошел вбок, сквозь стену лаборатории, через Флашинг-Мидоуз и настиг меня, прежде чем вам удалось его выправить как следует. Так вы говорите?
      — Это случилось не с нашей машиной, — поправила Хейзл Бэрджис. — Понимаете, луч нашей машины был направлен на настоящего Пита Иниса.
      — Ну, это уже или глупость, или оскорбление, — сказал Пит. — По-моему, и то и другое. Я и есть Питер Инис. — Он снова отхлебнул из стакана.
      — Извините, — сказала Хейзл Бэрджис. — Я хотела сказать, луч нашей машины был направлен на того Питера Иниса, который живет в нашем мире. А машина вашего мира направила свой луч на вас. — Она запнулась, прикусила губу. — Прошу вас, извините меня. Когда мы прочитали о вас… и в конце концов поняли, что же, видимо, произошло… мы были потрясены.
      Пит неторопливо поднялся и, даже еще не успев выпрямиться, изо всех сил швырнул стакан прямо в камин. Виски зашипело на горящих поленьях.
      — Пропадите вы пропадом, — сказал он. — Пропадите вы пропадом, все до одного.
      — Две Земли, — сказал ван Хасен, глядя на синее пламя горящего виски. — Почти одинаковые. Два почти одинаковых эксперимента, соотнесенные во времени. Две почти одинаковые неудачи. Перенос Питера Иниса в смежный мир. Только так и могло произойти. Иного удовлетворительного объяснения не существует. И, вполне возможно, одинаковые результаты. Автомобильная катастрофа, больница и… гм…
      Он покосился на Мэри, перехватил бешеный взгляд Пита и отвернулся; козлиная бородка его вздрагивала.
      — Не валяйте дурака, Рэймонд, — сказала Хейзл Бэрджис. — Ах, черт побери!
      — Прошу вас, уйдите, — прошептал Пит.
      — Возможно, мы сумеем вам помочь, мистер Инис, — мягко сказал Энрике Патиньо. И обернулся к Мэри. Лицо его было изрезано морщинами, и он посмотрел на нее, как может смотреть только старый, проницательный, мудрый человек, сын древнего и мудрого народа. — Конечно, если вы этого захотите.
      Пит зашатался.
      Мэри вскочила и кинулась к нему.
      — Пит, я не понимаю…
      Мэри? Да Мэри ли это?
      — Наш эксперимент был попыткой… — продолжал ван Хасен.
      — Будьте вы прокляты с вашим экспериментом. Убирайтесь и оставьте нас в покое.
      — Но, мистер Инис, может быть, нам удастся достичь противоположного эффекта и вернуть вас…
      И тут, наконец, прорвались слезы. Хлынули потоком. В иные минуты мужчина не может не заплакать как ребенок, — так бывает, Когда мир становится полон страхов, как мир младенца. Или когда не остается никакого мира.
      — Он пил с тех самых пор, как вы позвонили, — сказала Мэри, отчаянно стиснув Пита в объятиях. Ученые ушли. И оставили карточку:

      НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ГРЕИДЕНА ФЛАШИНГ, НЬЮ-ЙОРК 27, Ф-Е 395

      Он стал человеком-бессмыслицей. Человеком-ошибкой. Земля манила. Прежний знакомый мир звал его. Звал так громко, что Пит отзывался всем существом, как натянутая струна, — ведь теперь он все знал.
      Сомнений не осталось.
      Такой большой ученый, как ван Хасен, ничего не скажет зря. Ван Хасен и его коллеги явно уверены в том, что говорят. И, конечно, тогда все понятно.
      Земля звала.
      …Раза два, глядя на багровый закат, Пит Инис думал: не этой ли ночью ему суждено вернуться?
      Конец одиночеству.
      Гнет чужого мира.
      Эта Вселенная уже значит для него так много.
      Эта Вселенная его ненавидит. Она его отвергает. Наносит ему удар за ударом. Так ли оно на самом деле или только чудится, но ощущение это час от часу острее, оно обратилось в пытку и неотступный ужас. Оно нападает на него из-за угла, застигает врасплох, и он не в силах защищаться, и не знает, откуда ждать удара.
      Пит не мог спать, он шагал в темноте взад и вперед, сравнивая свое нынешнее положение с тогдашним.
      Земля Вторая — так называл он теперь мысленно этот мир — казалась ему во многом лучше. Ему нравилась его работа — выяснилось, что здесь он даже совладелец фирмы…
      Но важно только одно: любовь и тепло дома… новая Мэри…
      Он без устали шагал по комнате, ежился от страха, думал, проклинал эту Вселенную — и решился.
      Он сказал Мэри, что должен вернуться на свою Землю, и Мэри заплакала.
      Он объяснял ей опять и опять. Он не ее Пит. Она не его Мэри. Это не его мир. Если он останется здесь, он неминуемо потеряет рассудок.
      — Я люблю тебя, — плакала она. — Я тебя не отпущу!
      — Ты получишь назад своего Пита, — с трудом выговорил он. — Там, на моей Земле, ему, наверно, так же худо приходится, как мне здесь. Там его тоже найдут ученые. Он тоже захочет вернуться.
      — Не надо мне никакого другого Пита! Мне нужен ты!
      «Мне ведь тоже не надо другой Мэри», — подумал он и, несчастный, измученный, пошел бродить по улицам. Что еще оставалось делать?
      Быть может, его двойник там в этот час тоже бродит по улицам, обуреваемый теми же чувствами? Быть может, и его терзает жажда вернуться в родной мир, в привычную колею и мучают те же сожаления? Может, он даже нашел в Мэри Первой нечто подобное тому, что Пит обрел в Мэри Второй? Все возможно в этом непостижимом мире, где царит такое сложное и странное равновесие.
      И его тоже, должно быть, преследует и ненавидит та, чужая ему Вселенная.
      Как бы то ни было, выхода нет. Вернее, есть один-единственный выход.
      И его двойник на Земле Первой, должно быть, пришел к той же мысли, хотя, возможно, и по иным причинам. Все то же самое. Или почти то же самое.
      Пит решил остаться еще на одну, последнюю неделю. Мэри как будто смирилась. Она наконец поняла всю грубую правду случившегося и его неотвратимые последствия или, быть может, просто покорилась судьбе.
      Эту последнюю неделю они провели почти как влюбленные. Много выезжали. В ночные клубы, в театры. Им было хорошо вдвоем. Они словно бы заново по-настоящему влюбились друг в друга и наслаждались этим вовсю, без оглядки: возможно, Мэри, сама того не сознавая, пыталась его удержать, а Пит в последний раз был счастлив с женщиной, которая была совсем не такой, как Мэри Первая.
      В тот день, когда они поехали в Научно-исследовательский институт Грейдена, Пит ждал ее слез. Но Мэри не плакала. Казалось, она сосредоточенно думает о чем-то.
      А его слезы? Они придут потом, когда он очутится в одиночестве на своей Земле. Пусть лучше Мэри не знает, как она ему дорога.
      Машина оказалась больше, чем он ожидал. Огромная металлическая труба отходила вкось от чего-то, очень напоминающего циклотрон. В конце трубы на экваториальной оси был подвешен металлический шар около трех футов в поперечнике. На поверхности шара, противоположной концу трубы, алел круглый стеклянный глазок — не мигая смотрел он в большой, открытый с одного конца металлический ящик, сквозь который проходило сложнейшее переплетение каких-то проволок и проводов.
      — Мы хотели послать в другое измерение один атом, только один! — сказал Энрике Патиньо. — И, я почти уверен, наши двойники с вашей Земли стремились к тому же. Но вместо атома мы послали туда нашего Питера Иниса. А они прислали сюда вас. — Патиньо указал на два стола, стоявших вплотную друг к другу посреди комнаты. На столах громоздились горы бумаг. — Мы все вычислили. И узнали немало любопытного. Оказывается, один только атом — а уж поверьте мне, наш луч никак не может послать больше одного атома за раз — один-единственный атом, устремляясь из одного измерения в другое, неминуемо захватит с собой весь организм, в котором он заключен.
      — Интересно в таком случае, разбил я свою машину или машину вашего Питера? — задумчиво произнес Пит. — Где проходит граница? Молекулы перепутались, пар, из которого состою я, смешался с паром, из которого состоит машина…
      — Скорее всего, вы разбили его машину. Хотя уверенности в этом у меня нет. Но мы считаем, что это явление — перенос целого — характерно только для живой материи, а все предметы, находящиеся в радиусе действия электромагнитного поля…
      Он продолжал говорить.
      Пит смотрел на машину.
      Быть может, другой Питер Инис на другой Земле тоже смотрит сейчас на машину?
      Будем надеяться, что так. И будем надеяться, что этот другой Пит — хороший человек. Потому что Мэри Вторая — очень хорошая, черт побери!
      — Где мне брать билет? — спросил он.
      — Сюда, пожалуйста, — позвал из-за металлического шара ван Хасен. Он там что-то делал с круглым красным глазком.
      — А что же не трубят трубы? — хмуро заметил Пит. — Где репортеры и фотографы? Мне-то, конечно, ничего этого не надо.
      — Мы… — Энрике Патиньо запнулся. — Поймите, мистер Инис, мы бы охотно отложили ваше возвращение хоть на короткое время и расспросили бы вас о вашей Земле. Мы могли, конечно, спросить вас об этом и раньше, но нам не хотелось вторгаться в вашу довольно необычную частную жизнь. Мы хотели, чтобы вы сами к нам пришли. А теперь… что ж, боюсь, нам придется удовольствоваться наблюдениями НАШЕГО Питера Иниса. На основании наших исследований последнего времени мы пришли к выводу, что, может бить, вам очень опасно оставаться здесь. Опасно и для вас, и для нас.
      — Я тоже это почувствовал, — сказал Пит. — Звучу не в лад здешнему оркестру. Нарушаю гармонию.
      — Сегодня утром мы приняли решение. И как раз собирались вас пригласить, но вы пришли сами.
      — А если бы вы меня пригласили и я отказался прийти, вы бы вызвали морскую пехоту?
      Патиньо улыбнулся какой-то удивительно мальчишеской улыбкой.
      — Ну да. Собственно, ваше появление в нашей Вселенной едва ли как-то на нее повлияет в ближайшие миллионы лет. Отклонение должно дойти до фантастически высокого уровня, прежде чем оно даст себя знать. Но мы — ученые и не можем рисковать, позволив вам остаться здесь хотя бы еще недолго. Ваше влияние теоретически возрастает в геометрической прогрессии каждый шестьдесят один целый четыреста шестьдесят девять десятичных часа.
      — Я уже не тот, каким пришел к вам, — сказал Пит. — Я растерял миллионы молекул. Я воспринял миллионы других. На мне совсем другая одежда.
      — Можно почти наверняка предположить, что все это так или иначе возмещается и уравновешивается; надо надеяться, что мы не ошибаемся.
      — Что ж, тогда, наверно, больше нет никаких препятствий… если не считать моих чувств.
      Патиньо вздохнул.
      — Пожалуй. Но мы так мало знаем о подобных вещах… потому и не трубят трубы. Когда мы вас отправим, машина будет размонтирована. Чем меньше люди знают об этой стороне научных исследований, тем лучше. Быть может, сейчас мы поступаем преглупо. А может быть, нам бы надо холодеть от ужаса.
      — Ну, — сдерживая волнение сказал Пит. — Когда же мы начнем?
      — Хоть сию минуту.
      — А когда начнут они?
      — Тогда же, когда и мы… или наоборот. Видимо, на этом уровне все полностью совпадает: мы как бы выражаем законы, общие для всей Вселенной.
      — Довольно! — прервал ван Хасен. — Так у нас весь день пройдет в разговорах.
      — А нельзя мне взять с собой… книгу или еще что-нибудь? — спросил Пит.
      Патиньо покачал головой. Потом взял Пита за руку и поставил его перед шаром. Красный глазок смотрел теперь Питу прямо в лоб.
      Пит еще дома попрощался с Мэри. Теперь он на нее не взглянул.
      Все произошло очень быстро.
      Патиньо прощальным жестом поднял руку.
      Ван Хасен нажал какую-то кнопку где-то позади металлического шара.
      — Пит! — крикнула Мэри.
      Машина пронзительно взвыла, заглушая ее крик.
      И Мэри очутилась в его объятиях.
      Лаборатория была почти такая же. И машина тоже. Круглый красный глазок потускнел. Вой утих.
      Все просто стояли и переводили дух.
      Держа Мэри в объятиях, Пит поглядел вокруг и улыбнулся.
      — Без бороды вас трудно узнать, доктор ван Хасен, — сказал он. Потом обратился к Мэри: — Я рад, что ты это сделала. Я не смел тебя просить.
      Мэри заплакала.
      — Я… я подумала, если я… тогда и она… а может, это она первая подумала…
      — Тебе понравится мой Пит младший, — сказал он ласково. — А та Мэри, которая только что отсюда ушла, будет хорошей матерью твоему сыну.
      Ученые понемногу выходили из оцепенения. Минут десять они с горящими от любопытства глазами забрасывали вновь прибывших вопросами, потом Пит сказал, что они с Мэри хотели бы пойти домой.
      Ван Хасен вывел их в коридор. Остальные двое — точно такой же Патиньо и чуть менее привлекательная Хейзл Бэрджис — уже хлопотали, разбирая машину.
      У двери лифта ван Хасен спросил:
      — Вы согласны с нами сотрудничать, мистер Инис?
      — Большое спасибо, с радостью, — ответил Пит и прижал к себе локоть Мэри.
      Дверь лифта открылась. Внутри не оказалось ничего, кроме плотного голубого света.
      — Прошу вас, — учтиво сказал ван Хасен.
      Чуть помедлив, Пит произнес безжизненным голосом:
      — Все в порядке, родная… Наши лифты совсем не такие, как у вас. Совсем не такие.
      И хмуро ступил в голубую пустоту, на высоте пятого этажанад землей, все еще прижимая к себе локоть Мэри. За ними шагнул ван Хасен.
      И на этом голубом сиянии они поплыли вниз.
      «Когда едешь по улице одностороннего движения в никуда, остается одно, — думал Пит, — прибиться к краю. Здесь я и прибьюсь. Ничего не скажу Мэри. Буду молчать, и те, другие, тоже смолчат».
      Глаза его расширились: сколько же их, других?
      Вниз.
      Наконец под ногами твердый пол.
      «Надо только выяснить, что это: завтра или через миллион лет. Может быть, этот мир не станет меня ненавидеть?»
      Это было не завтра. И мир этот был добр к нему.

ЛЕСТЕР ДЕЛЬ РЕЙ
И СНОВА В ПУТЬ…

      Нет, нет, вы ошибаетесь, я не тень вашего отца, даже если немного и напоминаю его. Но история эта долгая, и лучше бы вам меня впустить. Ведь все равно впустите, так что же медлить? По крайней мере всегда впускали… нет, впускаете… то есть впустите… Совсем запутался, вечно эти глаголы… В подобных ситуациях не знаешь, какое время ставить.
      Как бы то ни было, вы меня впустите. Я вошел, значит, придется с этим смириться.
      Благодарю. Вам, конечно, кажется, что вы сошли с ума, но скоро вы убедитесь — это не так. Дело в том, что все самую малость смешалось. И не смотрите так долго на машину: пока вы с ней не свыкнетесь, вам этого не понять. Конечно, вы с ней свыкнетесь, но на это уйдет лет тридцать.
      Насколько я помню, сейчас вы думаете, не предложить ли мне выпить. А почему бы нет? Ведь у нас одинаковые вкусы, так приготовьте мне то же, что и себе. Вкусы у нас определенно одинаковые — ведь мы одно лицо, один и тот же человек. Только я — это ты через тридцать лет или ты — это я… Я помню, что ты сейчас чувствуешь, то же самое чувствовал я, когда он… то есть, прости, я или мы… вернулись, чтобы рассказать мне об этом тридцать лет назад.
      Давай попробуем вот это виски… Потом оно будет нравиться тебе. Если не веришь, посмотри на этикетку. Хотя со временем ты все равно в этом убедишься, так что неважно…
      Сейчас тебе тяжело: первая встреча с самим собой всегда вызывает настоящую тоску. Между двумя совершенно одинаковыми людьми возникает что-то вроде телепатической связи. Ты это начинаешь осознавать. Поэтому я поболтаю с тобой, пока ты не освоишься. А тогда уж мы вместе будем действовать. Знаешь, я мог бы попытаться изменить ход событий, просто утаив от тебя то, что со мной случилось, но я… то есть он, рассказал мне обо всем в свое время, поэтому и я, пожалуй, поступлю так же. Скорей всего, я не мог бы не рассказать тебе то же самое и в тех же словах, сколько бы ни пытался увильнуть, поэтому я и не пытаюсь. Я уже прошел через это.
      Итак, начнем с того, что через полчаса ты поднимешься и выйдешь вместе со мной. Тут ты рассмотришь машину как следует. Да, ты сразу догадаешься, что это машина времени. Ты почувствуешь это. Ты уже видел ее — что-то вроде небольшой кабины с двумя сиденьями, багажным отделением и щитком с кнопками.
      Сначала ты не поверишь тому, что я тебе расскажу, но постепенно сживешься с мыслью, что ты и есть тот самый человек, который ввел в обиход атомную энергию. Джером Боэл, простой инженер, благодаря которому атомная энергия стала достоянием каждой семьи. Ты еще не вполне поверишь в это, но тебе захочется пойти со мной.
      К тому времени я устану от всей этой болтовни и начну торопиться. Поэтому я не отвечу на твои вопросы и провожу тебя в машину. Нажму зеленую кнопку — создастся такое впечатление, что все вокруг нас исчезает. Ты увидишь только смутное ничто, что-то вроде тумана, обступающего кабину со всех сторон, — вероятно, это поле, которое предохраняет нас от посторонних воздействий при путешествии во времени. Впрочем, багажный отсек не защищен от этих воздействий.
      Ты что-то начнешь говорить, когда я нажму черную кнопку и снаружи все исчезнет. Ты оглянешься на свой дом, но его там нет. Там вообще ничего нет, да и самого там не существует. Насколько ты можешь судить, ты оказался вне времени и пространства.