С индейцами в Скалистых горах

Вряд ли какому-нибудь мальчику жилось лучше, чем мне, в этом форту, далеко за пределами цивилизованного мира. Каждый день приносил новые впечатления. Сотни индейцев приходили в форт обменивать меха на товары. Я завязывал с ними знакомство, изучал их наречия и обычаи. В этом мне помогала Тсистсаки (Женщина-птичка), жена дяди. У нее не было детей, и меня она полюбила, как сына. В ее глазах я был чуть ли не совершенством: что бы я ни делал, все было хорошо. Она дарила мне костюмы из дубленой кожи и мокасины, на которые нашивала узоры из игл дикобраза, выкрашенных в яркие цвета. Это была парадная одежда, но я пользовался каждым удобным случаем, чтобы надеть ее и прогуляться по двору, вызывая зависть всех мальчиков-индейцев.

Быстро пролетела зима. С наступлением весны дядя начал поговаривать о том, что мне пора ехать в Сан-Луи, а оттуда — в штат Коннектикут, к подруге моей матери, которая должна была позаботиться о моем образовании. Дяде я не возражал, но вел долгие беседы с тетей Тсистсаки. Как-то вечером мы с ней вдвоем повели атаку на дядю и долго убеждали его не отсылать меня из форта. Мы приводили такие веские доводы и в конце концов так горько расплакались, что дядя пошел на уступки и больше не заговаривал о моем отъезде.

Постоянным нашим гостем был племянник Тсистсаки, мальчик, старше меня на несколько лет. Звали его Питамакан — Бегущий Орел. Мы сразу понравились друг другу и вскоре подружились. Индейцы — во всяком случае индейцы племени черноногих — вкладывают в слово «друг» смысл более глубокий, чем мы, белые. Друзья-индейцы остаются друзьями до конца жизни и почти никогда не ссорятся. Не ссорились и мы с Питамаканом.

И дядя Уэсли и жена его радовались нашей дружбе.

— Питамакан — честный, добрый и смелый мальчик, — говорил мне дядя. — Он унаследовал все лучшие качества своего отца, великого воина; да и мать его

— славная женщина. Постарайся быть достойным его дружбы.

Если не считать Батиста Рондэна, снабжавшего форт дичью, Питамакан был единственным человеком, с которым мне разрешалось охотиться на бизонов и других животных, бродивших по окрестным равнинам. Охота, прогулки, учение заполняли день, и мне казалось, что время летит слишком быстро.

Прошло четыре года, а я ни разу еще не отходил дальше чем на семь-восемь километров от форта. Заветным моим желанием было съездить к Скалистым горам. С высоких холмов к северу и югу от реки отчетливо видны были одетые соснами склоны их и острые вершины.

Осенью 1860 года мне представился случай осуществить мою мечту. Короткие Шкуры — так назывался один из клановnote 3 племени черноногих, старшиной которого был отец Питамакана Белый Волк (Ма-куи-йи ксик-синум), — задумали заняться ловлей бобров у подножья Скалистых гор, и, к моей великой радости, дядя разрешил мне отправиться с ними.

В клан Короткие Шкуры (И-нук-сик) входило около шестисот человек, живших в девяноста вигвамах.

Было у них несколько тысяч лошадей. Клан снялся с лагеря, живописная процессия змеей поползла по равнинам. Вьючные лошади были нагружены кожаными раскрашенными мешками и сумками странной формы.

Привал мы сделали на берегу реки Тэтон. Я спал в вигваме Белого Волка, на ложе из бизоньих шкур.

Одним из удобнейших жилищ, какие можно переносить с места на место, является индейский вигвам. Обычно вигвам делается из шестнадцати больших бизоньих шкур, выдубленных и сшитых вместе нитками из сухожилий.

Это наружная «покрышка» вигвама имела форму конуса и натягивалась на длинные тонкие шесты; нижний ее край прибивали колышками, причем между ним и землей оставляли пространство вышиной в десять-двенадцать сантиметров. С внутренней стороны была натянута кожаная «подкладка»; на высоте полутора метров от земли ее привязывали к веревке, которая обегала вокруг всего вигвама и прикреплялась к вигвамным шестам. Нижний край подкладки не отставал от земли; грузом, придавливавшим его к земле, служили тяжелые сумки и мешки с запасом пищи и домашней утварью. Между покрышкой и подкладкой оставалось свободное пространство для циркуляции воздуха. Холодный воздух, проникая в вигвам, выходил вместе с дымом от костра в дыру, сделанную в верхней части покрышки. Но снизу подкладка защищала от холодного воздуха, и в вигваме было тепло даже в сильные морозы.

Медленно поднимались мы к верховьям реки Тэтой и через три-четыре дня раскинули лагерь у подножья Скалистых гор. Здесь мы прожили несколько недель, пока охотники не выловили чуть ли не всех бобров, водившихся в реке Тэтон и ее притоках. У Питамакана и у меня было двенадцать капканов, и ловлей бобров мы занимались сообща.

От реки Тэтон черноногие двинулись на север к реке Дюпюйе, оттуда — к реке Два Талисмана и, наконец, к реке Крутой Берег. Здесь бобров было мало. Мы с Питамаканом сделали промах: отправились в первый день на охоту. Только на следующий день пошли мы разыскивать местечко, где бы расставить наши западни. Но оказалось, что другие ловцы уже заняли все лучшие места около плотин, возведенных бобрами.

Мы пошли берегом южного притока реки и после полудня добрались до глубокого каньонаnote 4, где не было никаких плотин и мазанок, построенных бобрами. Что нам было делать? Мы хотели принести в форт пятьдесят бобровых шкур, и нам не хватало тринадцати, а индейцы предполагали вернуться с реки Крутой Берег назад в форт Бентон.

Мы присели отдохнуть у края тропы, тянувшейся вдоль склона горы над каньоном. Вдруг Питамакан воскликнул:

— Слушай, мы еще поймаем тринадцать бобров! Видишь эту тропу? Она ведет через Спинной Хребет Мираnote 5 проложена племенами, живущими по ту сторону Хребта, — плоскоголовыми и кутенаи. По этой тропе они спускаются с гор на наши равнины и охотятся за нашими бизонами. Ты видишь, что этим летом никто не ходил по тропе, да и теперь никто не пройдет, так как надвигается зима. Там, за горным хребтом, много рек и ручьев; конечно, в них водятся бобры. Завтра мы туда отправимся, и через несколько дней у нас наберется пятьдесят шкурок.

Этот план мне понравился. Оставив западни на тропинке, мы вернулись в лагерь, чтобы приготовиться к путешествию. Конечно, мы решили уйти тайком, ни слова не сказав Белому Волку, который мог помешать нашей затее.

В сумерках мы привязали неподалеку от лагеря двух лошадей и незаметно наполнили порохом и пулями наши патронташи и пороховницы. Мы проснулись на рассвете, когда все еще спали. Взяв с наших постелей две тяжелые бизоньи шкуры, мы потихоньку вышли из вигвама, оседлали лошадей и тронулись в путь. Позавтракали мы сушеным мясом и бизоньим жиром.

Тропа привела нас к тому месту, где мы оставили западни. Захватив их, мы поехали дальше. Подъем был легкий, и к полудню мы поднялись на вершину хребта. Дальше тропа тянулась вдоль узкого гребня, соединявшего хребет с высокой горой. С юга гребень этот срывался в пропасть, а вершина его напоминала лезвие зазубренного ножа; здесь нельзя было ни пройти, ни проехать. Северный склон, более отлогий, был усыпан камнями; за узкой полосой также зияла пропасть.

Вот по этому-то отлогому склону и пробегала тропа, но сейчас ее не было видно: давно здесь никто не проезжал, и следы копыт стерлись. Я стоял и смотрел, как скатываются по откосу камни и комья глины. Вздрогнув, предложил я Питамакану вернуться, но он и слышать об этом не хотел.

— Я уже бывал здесь раньше, — сказал он, — и знаю, что нужно делать. Я проложу тропинку, по которой мы поведем лошадей.

Взяв длинный и узкий камень, он начал выдалбливать тропу вдоль откоса, сбрасывая в пропасть куски глины. Я напрягал слух, но не слышал, как ударялись они о дно пропасти. До ближайшего выступа было не меньше ста шагов, но Питамакан быстро прошел это расстояние и вернулся ко мне.

Проложенная им тропинка годна была скорее для койотов, чем для лошадей, но Питамакан заявил, что она достаточно широка, и смело повел свою лошадь. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Когда часть пути была пройдена, задние ноги моей лошади соскользнули с узкой тропинки, и она едва не покатилась по откосу. Пытаясь ей помочь, я потянул за повод, но земля начала осыпаться у меня под ногами. Видя это, Питамакан ускорил шаги, а затем побежал вместе со своей лошадью, крикнув мне, чтобы я следовал его примеру.

Никогда не забуду я этого перехода! И я и моя лошадь выбивались из сил, стараясь удержаться на узкой тропе. Камни срывались у нас из-под ног, и земля осыпалась, куда бы я ни ступил. Когда наконец мы добрались до выступа, где ждал нас Питамакан, моя лошадь была взмылена, а я обливался потом.

Питамакан, следивший за моей отчаянной борьбой, дрожал всем телом. Лицо его стало серым, как зола. Притянув меня к себе, он, задыхаясь, проговорил:

— О, я думал, что ты не дойдешь сюда! А я не мог тебе помочь! Я должен был стоять и смотреть! О, это моя вина! Нужно было сделать тропинку пошире.

Мы уселись на земле, и Питамакан рассказал мне, что после первого снегопада никто — ни человек, ни лошадь — не может здесь пройти, так как достаточно сделать шаг, чтобы вызвать снежный обвал. Как-то зимой на этой тропе погибли трое черноногих. Снежная лавина увлекла их в пропасть, а спутники их стояли и беспомощно смотрели на гибель товарищей.

— Когда мы пойдем назад, — добавил Питамакан, — я проложу здесь широкую тропу, хотя бы мне пришлось работать целый день.

Отдохнув, мы обогнули гору и словно попали в другой мир. Вокруг вставали гигантские горные вершины, склоны их были покрыты льдом. Как я узнал впоследствии, это были ледники.

Западное предгорье резко отличалось от страны, лежащей к востоку от Скалистых гор. Не было здесь беспредельных равнин, темный вечнозеленый лес покрывал склоны гор и ущелий. И воздух показался нам иным: влажный, тяжелый, он был пропитан ароматом растений, какие встречаются только в сыром климате.

Спускаясь с уступа на уступ, мы на закате солнца подошли к Соленым Источникам. Так назвал это место мой друг. Дальше этих источников он никогда не бывал.

На рассвете мы поехали дальше. Нам хотелось поскорее спуститься в долину, где можно найти бобров.

Тропа привела нас к речонке, окаймленной тополями и ивами; ивовая кора — любимая пища бобров. По-видимому, здесь водились бобры, но мы решили спуститься к низовьям, надеясь, что там ловля пойдет быстрее. Незадолго до заката солнца мы выехали на поляну, пересеченную рекой. Здесь была трава для наших лошадей, а в конце поляны мы увидели маленький пруд и пять мазанок, построенных бобрами.

— Вот подходящее для нас место, — сказал Питамакан. — Привяжем лошадей и постараемся убить оленя. Торопись! Скоро стемнеет.

Мы хотели въехать в лес, чтобы расседлать лошадей, как вдруг послышался топот и треск ломающихся веток. Мы замерли, держа наготове ружья. Мы думали, что на водопой идет стадо лосей.

Через минуту на поляну выехали тридцать-сорок индейцев — мужчин, женщин и детей. Заметив нас, мужчины поскакали в нашу сторону.

— Это кутенаи! — воскликнул Питамакан. — Нам от них не уйти! Не стреляй! Я думаю, они нас не тронут. Только не трусь! Притворись, что тебе не страшно.

Нас окружили воины — высокие мускулистые люди. Долго разглядывали они нас, не говоря ни слова. Было что-то зловещее в этом молчании, и мне стоило большого труда сидеть неподвижно в седле. Молчание нарушил их вождь.

— Ин-ис-сат! (Сойдите с коней!) — скомандовал он на наречье черноногих, и мы нехотя повиновались.

Воины также спрыгнули с седел и, по приказу вождя, отняли все, что у нас было. Один из них завладел моим ружьем, другой патронташем, третий сорвал с меня пояс, к которому были привешены нож и мешочек с кремнем, огнивом и трутом. Вождь и еще один воин схватили поводья наших лошадей. Мы лишились всех наших вещей, нам оставили только одежду.

Посмотрев на нас вождь расхохотался, и его примеру последовали все кутенаи. Затем, приказав им замолчать, вождь, коверкая слова, сказал на наречье черноногих:

— Вы оба — еще мальчики, и мы вас не убьем. Возвращайтесь к своему вождю и скажите ему, что мы никому не позволяем ловить наших бобров, — так же, как люди равнин не позволяют нам охотиться на бизонов. Теперь ступайте.

Мы повернулись и побрели по поляне. Один из воинов последовал за нами и несколько раз ударил Питамакана хлыстом по спине. Питамакан заплакал — не от боли, а от обиды, за которую не мог отомстить.

Оглянувшись, мы увидели, что кутенаи пересекли поляну и скрылись в лесу. Ошеломленные постигшим нас несчастьем, мы молча шли по старой тропе. Стемнело, пошел дождь, ветер завыл в лесу. Покачивая головой, Питамакан мрачно сказал:

— Если в эту пору года дождь льет в долине, значит в горах снегопад.

Мы проголодались, у нас не было ни съестных припасов, ни оружия, мы не могли развести костер, потому что кутенаи отняли у нас кремень и трут. А если Питамакан был прав, если в горах выпал снег и зима вступила в свои права, гибель наша неизбежна. Я вспомнил рассказы старых траперов, говоривших, что в Скалистых горах зима часто начинается в октябре. А теперь был уже ноябрь!

— Питамакан, мы погибли! — воскликнул я.

Вместо ответа он затянул «песню койота» — охотничью песню, которая, по мнению черноногих, приносит счастье.

3. ОГОНЬ, ПОЯВИСЬ!

— Не унывай, — сказал мне Питамакан, допев песню. — Может быть, мы и не погибнем. Прежде всего нам нужно укрыться от дождя. Посмотрим, нет ли пещеры там, наверху, у подножья скал.

Свернув с тропы, мы стали взбираться по крутому склону долины к подножью скал. Нас обдавало водой с кустов, сквозь которые мы прокладывали дорогу. До подножья почти отвесной каменной стены, поднимавшейся высоко над вершинами сосен, было несколько сот шагов, но когда мы добрались до цели, спустилась ночь. Груда камней преградила нам путь, и мы на секунду приостановились, не зная, в какую сторону идти.

— Конечно, пойдем по направлению к дому, решил Питамакан и, обогнув груду обломков, подошел к скалистой стене.

Здесь мы нашли маленькую пещеру и заглянули в нее, но было так темно, что мы ничего не могли разглядеть. Я услышал, как Питамакан потянул носом воздух.

— Чем здесь пахнет? — спросил он меня.

— Сыростью и мокрыми листьями, — ответил я.

— А мне кажется, что здесь пахнет медведем, — прошептал Питамакан.

Мы оба попятились и отползли подальше от страшной пещеры. Дождь перешел в ливень, ветер усиливался и хлестал по лицу, в лесу стонали и скрипели деревья, с треском падали на землю старые сухие сосны. Страшная была ночь.

— Дальше мы идти не можем, — сказал Питамакан. — Быть может, я ошибся. Медведи забираются в берлогу не раньше, чем выпадет снег. Вернемся и посмотрим, есть ли там медведь.

Мы вернулись к пещере, опустились на колени и, втянув ноздрями воздух, в один голос воскликнули:

— Киайо! (Медведь!)

— Но запах слабый, — добавил Питамакан. — Может быть, он остался с прошлой зимы. Запах медведя держится долго.

Я промок до костей и дрожал от холода. Щелкая зубами, я проговорил;

— Войдем!

Пробирались мы в пещеру ползком, часто останавливаясь и прислушиваясь. Вдруг мы наткнулись на кучу сухой травы, веток и листьев, зашуршавших под нашими руками.

— Брат, мы спасены! — радостно воскликнул Питамакан. — Медведь здесь был и приготовил себе постель на зиму; в месяц Падающих Листьев они всегда готовят себе постель. Но сейчас его тут нет. А если он придет, мы закричим и спугнем его.

Ползая по пещере, мы ощупывали стены и потолок пока не убедились, что наше новое жилище очень невелико. Затем мы зарылись в сухую траву и листья, прижались друг к другу и вскоре перестали дрожать.

Согревшись, мы заговорили о наших злоключениях, придумывая, как нам выпутаться из беды. Мы решили идти по следам наших врагов и, отыскав их лагерь, разработать дальнейший план действий; быть может, нам удастся вернуть все, что они у нас отняли.

Мы заснули. Проснувшись первым, я увидел, что идет снег. Я растолкал Питамакана, и мы вдвоем подползли к выходу из пещеры. Снежный покров был толщиной в четверть метра, и снег падал такими густыми хлопьями, что я едва мог разглядеть вершины ближайших сосен. Было не холодно, — быть может, два-три градуса ниже точки замерзания, но наша сырая одежда прилегала к телу, словно ледяной чехол. Щелкая зубами, мы уползали в глубь пещеры.

— Теперь, когда выпал снег, не имеет смысла отыскивать кутенаи, — сказал я.

— Верно! — согласился Питамакан. — Они увидят наши следы на снегу и быстро нас догонят.

— Он замолчал и даже не хотел отвечать на мои вопросы. Притих и я, но не надолго. Тревога моя возрастала с каждой минутой, я не мог молчать.

— Не лучше ли нам сейчас же отправиться в путь? — предложил я. — Попробуем перевалить через горный хребет.

Питамакан покачал головой.

— Ни один человек не может перевалить через горы, пока не настанет лето. Нас застигла зима. Смотри, здесь снег доходит нам до колен, а там, наверху, мы увязнем по самые плечи.

— Ну, значит, мы здесь умрем! — воскликнул я.

Вместо ответа он снова затянул песню койота. Глухо и заунывно звучал его голос в маленькой низкой пещере. Несколько раз пропел он эту охотничью песню. Мне стало жутко, я хотел, чтобы он перестал петь, но, вглядевшись в его лицо, я увидел, что он сосредоточенно о чем-то думает. Быть может, пение помогало ему собраться с мыслями. Наконец он оборвал песню и с улыбкой повернулся ко мне.

— Теперь я знаю, что мы должны делать!

— Что же? Говори скорей, — попросил я.

Вместо ответа он задал мне вопрос:

— Как по-твоему, в чем мы больше всего нуждаемся?

— Конечно, в пище, — ответил я. — Я умираю с голоду.

— Я так и знал, что ты это скажешь! — воскликнул Питамакан. — Вы, белые, только и думаете что о еде! Утром вы едите, в полдень едите и на закате солнца снова наедаетесь доотвалу. Если случится вам пропустить обед или ужин, вы говорите, что умираете с голоду. Нет, брат, сейчас мы не в пище нуждаемся. Мы можем жить без пищи недели две-три, а длинный пост нам не повредит.

Я ему не поверил: я думал, что человек может прожить без пищи лишь несколько дней.

— Да, не мясо нам нужно, а огонь, — продолжал Питамакан. — Мы умрем, если выйдем из пещеры и промокнем, а потом негде будет согреться и высушить одежду.

— Ну что ж? Придется нам лежать здесь и ждать, пока снег не стает, — сказал я. — Без кремня и огнива нам не добыть огня.

— Тогда мы пролежим здесь до лета. Эта страна не похожа на наши равнины. У нас снег выпадает и тает несколько раз в течение зимы, а здесь снежный покров лежит всю зиму, пока не уйдет Творец Холода, побежденный солнцем.

Он был прав. Я вспомнил, как дядя говорил мне однажды, что Скалистые горы преграждают теплому ветру «чинук» путь на запад. Тогда я придумал другой план.

— Пойдем к кутенаи и попросим их дать нам пристанище.

— Они нас отколотят и прогонят, а может быть, убьют. Нет, к ним мы не пойдем, — решительно сказал Питамакан. — Не унывай, огонь мы добудем.

Угадав мои мысли, он добавил:

— Я вижу, ты не веришь, что я могу сделать огонь. Ну так слушай! Огонь у нас был задолго до того, как пришли вы, белые, и принесли нам кремень и огниво. Я никогда не видел, как индейцы добывали его по старому способу, потому что мой народ получил кремни от белых еще до моего рождения. Но я частенько слышал рассказы стариков и думаю, что мне удастся добыть огонь. Это очень просто. Ты берешь маленькую сухую твердую палочку длиной с древко стрелы и вращаешь ее, держа между ладонями, или захлестнув тетивой лука, быстро двигаешь лук, как пилу, заставляя палочку вращаться. Конец ее вставляется в отверстие, просверленное в куске сухого дерева. Вокруг этого отверстия нужно положить куски сухой березовой коры. Вращающаяся палочка нагревает куски коры, и они загораются.

Хотя я и плохо понял это объяснение, но мне показалось, что Питамакан и в самом деле может добыть огонь. Он решил сделать эту попытку, когда кончится снегопад. Он боялся, что мы заболеем, если будем бродить по лесу, с ног до головы облепленные снегом.

В медвежьей берлоге мы пролежали целый день. К вечеру облака рассеялись, но стало гораздо холоднее. К счастью, одежда наша высохла; однако мы дрожали от холода и ночью не сомкнули глаз.

В темноте мы услышали тихие шаги по снегу. Какое-то животное пробиралось к нашей пещере. Что если это медведь, вспомнивший о своей теплой постели! Мы перешептывались, прислушиваясь к шагам. Черного медведя мы не боялись: эти трусливые животные никогда не нападают на человека. Но, быть может, хозяином пещеры был не черный медведь, а гризли! Мы оба наслушались рассказов об этом страшном звере. Прошлым летом одна женщина пошла в лес по ягоды и была растерзана гризли.

Когда шаги приблизились к пещере, мы с Питамаканом стали кричать во все горло. Орали мы до хрипоты, потом умолкли и стали прислушиваться. Все было тихо. Зверь, испугавшись нас, ушел, но мы не могли заснуть: мы боялись, что гризли бродит где-нибудь поблизости и, чего доброго, ввалится в нашу пещеру.

Рассвело, но солнце долго еще не показывалось из-за гигантских горных вершин, которые преграждали нам путь к равнинам. Мы устали лежать неподвижно, нам очень хотелось выйти из пещеры и размять ноги, но мы терпеливо ждали, пока солнечные лучи не согреют воздуха. Накануне я был голоден, как волк, а сейчас почти не чувствовал голода, и Питамакан мне сказал, что скоро я и думать не стану о еде.

— Но не можем же мы ничего не есть до самого лета! — воскликнул я.

— Конечно, не можем. Как только я добуду огонь, мы пойдем на охоту, а потом устроим удобное жилище. О, скоро мы здесь заживем, как у себя дома!

— А кутенаи? — возразил я. — Они придут и прогонят нас или убьют.

— Сейчас кутанаи спешат уйти подальше от горного хребта. Сюда они зимой не вернутся.

Мы подползли к выходу из пещеры и убедились, что ночью нас действительно посетил медведь. Он прошел вдоль скалистой стены и остановился перед пещерой, а затем, испуганный нашими воплями, убежал в лес. По отпечаткам лап на снегу мы определили, что это был не гризли, а черный медведь, и вздохнули свободнее: следующую ночь мы могли спать спокойно.

Мы оба были одеты по-летнему. Я щеголял в кожаных штанах и фланелевой рубахе. Питамакан — в гетрах из бизоньей кожи, штанах и такой же рубахе, какая была на мне, он получил ее в подарок от Тсистсаки. Не было у нас ни курток, ни носков, ни нижнего белья. Куртку заменяло нам одеяние, напоминавшее шинель с капюшоном и доходившее до колен. Оно было сшито из белого одеяла.

Я сказал Питамакану, что нам холодно будет ходить по снегу, так как ноги наши защищены только мокасинами из тонкой кожи.

— Этой беде можно помочь, — отозвался Питамакан.

Он снял верхнюю одежду и оторвал от нижнего ее края несколько длинных полос. Я последовал его примеру. Мы обернули ступни этими полосами и натянули мокасины.

Проваливаясь по колено в снег, мы сбежали по склону долины и вошли в лес. Здесь снег был не такой глубокий, но ветви сосен гнулись под тяжестью снежного покрова. Мы набрели на следы оленя и лося, вскоре увидели красивого белохвостого оленя, с любопытством на нас смотревшего. Олень был такой большой и жирный, что я снова почувствовал голод и жалобно протянул:

— Хаи-йя!

Питамакан меня понял.

— Не грусти, — сказал он, провожая глазами животное, которое убегало, помахивая хвостом, словно флагом. — Не грусти, завтра мы поедим жирного мяса — завтра или послезавтра.

Этому обещанию я не поверил, но вопросов задавать не хотел и молча побрел дальше. Спускаясь к реке, мы видели несколько оленей и много лосей. Должно быть, после снежной бури крупная дичь бежала с гор в долины.

Река не замерзла, и не было снега на длинных каменистых отмелях. Мы приступили к поискам орудий, необходимых для добывания огня. Прежде всего нам нужен был нож. В доисторические времена предки наши — мои и Питамакана

— искали остро отточенные камни среди речных и ледниковых наносов. Мы с Питамаканом искали «камень, похожий на лед», — так называют черноногие обсидианnote 6. Я часто видел маленькие блестящие наконечники стрел, выточенные из обсидиана, но никогда не видывал неотделанных камней. Вот почему Питамакан нашел большой кусок обсидиана на той самой отмели, по которой я прошел несколько раз. Этот кусок, ржаво-черного цвета, напоминал по форме футбольный мяч и был покрыт какими-то беловатыми пятнами. Я не верил, что мы нашли обсидиан, но Питамакан разбил шар и показал мне сверкающие осколки.

Он никогда не видал, как делают из обсидиана ножи и наконечники для стрел, но из рассказов стариков почерпнул много полезных сведений и теперь решил ими воспользоваться. Вооружившись камнем вместо молотка, он начал осторожно постукивать им по одному из обломков и в конце концов расщепил кусок обсидиана на несколько тонких заостренных пластинок, или слоев, Подобрав остальные куски и сложив их в кучу под нависшими ветвями сосны, мы отправились разыскивать сухое дерево. Знали мы, что найти его нелегко, так как незадолго до снегопада шел дождь. Побродив около часа, мы спугнули стаю тетеревов, приютившихся под верхушкой упавшего дерева. Птицы вспорхнули и расселись на ветках большой сосны. Снова я почувствовал голод, и сейчас мне представился случай его утолить.

— Давай наберем камней и попробуем убить хоть одного тетерева, — предложил я.

Мы побежали к реке и, набрав камней в полы одежды, вернулись к дереву. Птицы еще не улетели, и мы стали бросать камни в ту, что сидела на нижней ветке. Напряженно следили мы за полетом камней и жалобно стонали: «Аи-йя!», когда наши снаряды пролетали мимо.

Должен сказать, что в метании камней индейские подростки менее искусны, чем белые мальчики. Они привыкли пользоваться другим, лучшим оружием — луком, из которого их учат стрелять с раннего детства. Вот почему Питамакан вскоре отдал мне все оставшиеся у него камни.

Правда, снаряды мои не попадали в цель, но некоторые ударялись в ствол дерева или со свистом пролетали меж ветвей. Однако птица сидела спокойно и один только раз взмахнула крыльями, когда камень задел сук под ней. Но последним снарядом я ее подшиб. Она спустилась на самую нижнюю ветку, а мы помчались к дереву и радостными криками спугнули остальных тетеревов.

Раненая птица, посидев секунду на ветке, вспорхнула и опустилась на лужайку. Питамакан рванулся вперед и уже протянул руку, чтобы схватить ее, но тетерев взмахнул крыльями, полетел и опустился на снег шагах в пятнадцати от него. Мы пустились в погоню. Птица была ранена — она раскрывала клюв, головка ее свешивалась на бок, и мы не сомневались, что добыча от нас не уйдет. Но не тут-то было! Как только мы к ней подбежали, птица снова вспорхнула и снова опустилась на снег в ста шагах от нас. Это повторялось несколько раз. Птица привела нас к речке и перелетела на другой берег. Недолго думая, мы последовали за ней. Тут было мелко, но мы промокли до пояса. За это время птица успела нас далеко опередить и вскоре скрылась из виду.

Мокрые и несчастные, стояли мы на снегу и грустно смотрели друг на друга. Я был так опечален, что не мог выговорить ни слова.

— Ничего не поделаешь! Идем, — сказал наконец Питамакан. — Мы должны найти сухое дерево и развести костер, чтобы высушить одежду.

Он направился к подгнившей сосне и отломил твердый сухой сук длиной в четверть метра. Эта палка годилась для сверла; она была приблизительно вдвое толще карандаша. На этот раз нам посчастливилось, и мы развеселились. Я сел на берегу реки и стал обтачивать конец палки. Сначала я тер его шероховатым камнем, потом скреб пластинкой обсидиана. Хрупкие пластинки ломались у меня в руках, пока я не научился обращаться с ними осторожно.

Тем временем Питамакан искал кусок сухого дерева, в котором следовало сделать отверстие для сверла. От стариков он слыхал, что дерево должно быть твердое, а из твердых пород здесь росла только береза.

Когда я обточил сверло, Питамакан еще не нашел ничего подходящего, а я рад был принять участие в поисках, так как окоченел, сидя на одном месте. Мы бродили вдоль реки, заходили в лес, осматривали чуть ли не каждое мертвое дерево. Но нам попадались только подгнившие березы, а гнилое дерево не годилось для нашей цели. Совершенно случайно мы нашли то, что искали. Под выступом скалы, защищенной от дождя, лежал большой кусок березы, срезанный, по-видимому, бобрами. В длину он был около метра и около четверти метра в диаметре. Долго мы терли шероховатым камнем поверхность его, пока не сгладили всех неровностей на пространстве нескольких квадратных сантиметров. Затем пластинкой обсидиана провертели в нем маленькую дырочку. Работа шла медленно, так как стекловидные пластинки ломались. К концу дня мы просверлили дырку и решили тотчас же испытать наши инструменты.

Мы подобрали несколько кусков сухой березовой коры, и я расщепил их на волокна. Питамакан вставил острие сверла в дырку, а тупой конец зажал между ладонями; вокруг дырки и острия мы положили волокна коры.

— Огонь, появись! — воскликнул Питамакан.

Вдавливая острие в дырку, он быстро начал вращать сверло между ладонями. Но дым не показывался. Что-то было неладно. Питамакан выдернул сверло, и мы ощупали и дырку и острие. Дерево нагрелось. Я предложил вертеть сверло по очереди как можно быстрее. О, с какой тревогой ждали мы результатов! Появится огонь или не появится? От этого зависела наша жизнь. Наконец у нас онемели руки, больше мы не в состоянии были вертеть палку. С отчаянием посмотрели мы друг на друга. Попытка закончилась неудачей. Надвигался вечер. Одежда наша начала замерзать на нас; от пещеры, служившей нам убежищем, мы были отделены рекой.

Положение казалось безнадежным; я сказал об этом Питамакану. Он не ответил ни слова и рассеянно смотрел вдаль.

— Все кончено, — проговорил я. — Здесь нам придется умереть.

Снова он ничего не ответил, даже не взглянул на меня, и я с ужасом подумал: «Уж не сошел ли он с ума?»

4. У НАС ЕСТЬ МЯСО

— Ну что ж, если они разорвутся, я отрежу прядь волос, — пробормотал Питамакан, с трудом вставая.