Опасная тропа

Питамакан и его отец отправились навестить своих друзей. Я же пошел домой. Если мне и не представится случая поговорить с Отаки, то по крайней мере я смогу ее увидеть. Они с матерью по-прежнему были в палатке. Другие жены вождя, захватив своих детей, разошлись по гостям поболтать о том о сем. Девушка опять избегала встречаться со мной взглядом и упорно молчала.

Я видел, что она чем-то встревожена. Нахмурив брови она сидела у огня и нервно теребила бахрому шали.

— Ты быстро вернулся. Почему ты не пошел развлечься со своим «почти-братом»? — спросила ее мать.

— Я устал и предпочитаю посидеть здесь, — ответил я.

Она повернулась к стоящему подле нее медному котелку, чтобы напиться.

— Кьяйо! — воскликнула она. — Он пуст. Как любят пить дети. Отаки, принеси-ка воды.

— Не посылай меня. Ты же знаешь, как я боюсь ночью ходить к реке через заросли, — взмолилась девушка.

— Что за робость такая?! Ну а я не боюсь темноты, — воскликнула ее мать с долей запальчивости, взяла сосуд и вышла из палатки.

— Похоже, что я для тебя больше ничего не значу, — сказал я Отаки.

Вдруг она вскочила со своего места, обошла вокруг огня, подошла и прижалась ко мне.

— Невозможно любить больше, чем я люблю тебя. Ты для меня — все! Но, Ататойя! Я боюсь! Страшно боюсь! — произнесла она и расплакалась.

— Ну говори скорее, в чем причина твоего страха! — потребовал я.

— Сегодня один за другим приходили три друга Одинокого Орла, и каждый говорил отцу с матерью, как тот храбр, богат и добр. Ты ведь знаешь, что это значит: завтра придут другие и скажут, что Одинокий Орел хочет меня в жены, — почти прошептала она.

— Он не получит тебя: ни он, ни кто-либо другой! — с яростью заявил я и не успел сказать ничего более, поскольку послышались шаги возвращавшейся матери Отаки.

Девушка быстро метнулась на свое место и закрыла лицо шалью. Войдя, ее мать бросила взгляд на дочь и сказала:

— Ну, вот я и вернулась. На тропе не оказалось никаких привидений. Там вообще никого нет. Ататойя, ты не хочешь напиться?

— Нет, не хочу, — коротко ответил я.

Как же я был зол на то, что Одинокий Орел положил глаз на Отаки! По строгим обычаям черноногих мужчина не может сам сватать девушку и ни в коем случае не должен напрямую говорить с ее родителями о своих намерениях. А после брака он не смеет входить в палатку тещи и вообще должен избегать каких-либо встреч с ней. Неожиданно я решил поломать этот обычай. И обращаясь к матери Отаки, почти воскликнул:

— Вы наверное будете удивлены и даже рассердитесь тому, что я скажу, но я ничего не могу с этим поделать. Я белый, а у белых есть свои, отличные от ваших обычаи. Отаки сказала мне, что Одинокий Орел собирается отправить своих друзей просить вас отдать ее ему. Ну так вот — я хочу ее в жены, и она хочет меня. Я знаю, что мы еще очень молоды, и не прошу о скорой женитьбе. Но я прошу вас разрешить нам пожениться, когда мы станем чуть постарше, скажем, через два, а может быть, и одно лето.

Ну и удивлен же я был, тем что последовало за этим! Мать девушки слушала меня с суровым и даже (как я подумал) недовольным видом. Все недавние страхи воскресли во мне: заключительные слова я выговаривал все медленнее и все более запинаясь. Но, когда я закончил, она всплеснула руками и, осев на свое место, безудержно захохотала. Мы с Отаки смотрели и не понимали, что с ней. Я даже заподозрил, что она повредилась в рассудке.

И как раз в это время появились Белый Волк с Питамаканом.

— Ну, жена, что это здесь происходит? Отчего такое веселье? — спросил вождь, опускаясь на свое ложе.

Она указала на меня.

— Это его проделки! — почти простонала она. — Он рассмешил меня. Он вдруг решил, что поразит меня и рассердит! Он, видите ли, хочет Отаки, а она хочет его. А ведь уж сколько лун тому назад мы заметили, что они полюбили друг друга. Именно так мы сами давно задумали и надеялись, что так оно и будет!

Белый Волк и Питамакан присоединились к ее смеху. Потом вождь сказал мне:

— Я всегда называл тебя сыном и рад, что теперь ты действительно им становишься. И твоя «почти-мать» Тситсаки — как она будет рада, когда вы с дочкой поставите общую палатку. Она мечтает об этом уже много зим.

— И когда же будет поставлена эта новая палатка? — полюбопытствовал Питамакан.

— О, они еще так молоды! Давайте не будем сейчас об этом, — предложила мать Отаки.

— Ну, сынок, — обратился ко мне вождь и глаза его блеснули, — я думаю, если ты смело и достойно пройдешь всю предстоящую вам длинную и опасную тропу, на которую вы выходите завтра, то ты будешь вполне готов к тому, чтобы тебе можно было доверить завести собственную палатку.

Как счастливо (и смущенно) обменялись мы с Отаки улыбками! И как быстро спрятала она свое зарумянившееся лицо! Но ее отец был весьма тактичен — он переменил разговор на то, какие предосторожности мы с Питамаканом должны будем блюсти и день и ночь на своей длинной тропе. Когда он закончил свои наставления и мы легли спать, было уже довольно поздно.

— Хо! Просыпайтесь! Просыпайтесь, лентяи! — разбудил нас Белый Волк ранним утром.

Мы открыли глаза и увидели, что вершина палатки покраснела в первых лучах восходящего Солнца. Завернувшись в свои накидки, мы вместе с вождем поспешили к реке и бросились в воду. По всему течению, и вверх и вниз, раздавался плеск купающихся мужчин и мальчишек. Женщины и девушки делали это позже, днем. Это ежедневное (зимой и летом) купание значило для черноногих много больше, чем простое омовение для соблюдения чистоты. Оно так их закаляло, что они становились нечувствительными к зимним холодам. Это позволяло мужчинам охотиться и сдирать шкуру с добычи на снежных равнинах, когда она смерзалась так, что ее трудно было снять даже ножом.

IV. Вражеский след

В воде мы пробыли недолго и одевшись поспешили обратно в палатку, где женщины уже приготовили для нас ранний завтрак. Вождь и Питамакан расчесали и снова заплели свои длинные волосы. Потом они тщательно раскрасили лица особой краской, приготовленной из бурой земли, хорошо защищающей от солнца и ветра. Тем временем я закончил укладку походной сумки и искоса поглядывал на Отаки. Она подала мне быстрый знак. Я понял его и вышел из палатки, а она последовала за мной. Подойдя поближе, она прошептала:

— Ты уже принес жертву Солнцу?

— Нет, вот это я совсем упустил, — признался я.

И как же укоризненно она на меня посмотрела!

— О, Ататойя! Мой будущий муж! Как ты легкомыслен! Пойдем со мной.

Обогнув палатку, она подвела меня к опушке леса, остановила перед молодым тополем и сказала:

— Принеси в жертву нож, ножны и пояс!

Конечно, я подумал о том, что буду делать без ножа и где теперь смогу достать другой, но не стал возражать. Я снял пояс и крепко прикрепил свои вещи к одной из ветвей.

— О Солнце! Я приношу тебе свою искреннюю жертву. Смилуйся надо мной! Помоги мне избежать всех опасностей на тропе, по которой я ныне последую. Даруй нам с Отаки долгую жизнь и счастье, о Солнце, — стал молить я.

— Да! О, Высшие, даруйте нам долгую и счастливую жизнь! — воззвала Отаки.

Потом она повернулась и поцеловала меня, откинула свою шаль и достала новый, расшитый бисером, мужской пояс с прекрасными ножнами, над которыми еще недавно трудилась. К тому же в них был вставлен новый нож. Она опоясала меня, дав понять, что дарит мне все это великолепие.

— Как мне нравится делать что-то для тебя! — воскликнула она. — О, Ататойя! Мне хочется плакать, но я сдержу себя. Пока ты будешь в пути — я не стану проливать слез. Пошли, нас уже ждут.

Мы еще раз поцеловались и рука об руку молча вернулись к палатке. Вождь с Питамаканом встретились нам на полпути — они тоже шли принести жертву Солнцу.

К концу завтрака Медвежье Место пригнал из табуна заранее отобранных нами лошадей. Это были две сильных четырехлетки аппалузаnote 41, которых мы купили у не-персе еще в годовалом возрасте. В давние времена орегонские торговцы дали это название породе быстроногих выносливых скакунов, которые лучше всех прочих в наших краях переносили тяготы длительного пути.

Не теряя больше времени, мы с Питамаканом быстро оседлали коней и в нужных местах приторочили свои одеяла и походные сумки. На наше отправление собралась посмотреть довольно большая толпа. Впереди всех стоял Одинокий Орел. Я повернулся к Отаки:

— Моя будущая жена, я уезжаю, — сказал я, и мы поцеловались.

Народ разразился одобрительными возгласами. Сев в седло, я улыбнулся Одинокому Орлу. Он же мрачно смотрел на меня и, казалось, желал испепелить взглядом.

Питамакан поехал ведущим. Мы миновали густой лесок, переправились через реку, поднялись по пологому склону и, бросив последний взгляд на лагерь, поскакали по широкой зеленой равнине. Питамакан заметил:

— Вы с Отаки сразили наповал Одинокого Орла. И я этому рад! Мне он никогда не нравился.

Мы взяли направление на северо-запад, оставив справа холм Д'Отард. На расстоянии пяти миль от реки стали встречаться отдельные группки антилоп и одиноких самцов бизонов. Когда же мы удалились от нее на десять-двенадцать миль, то двигались уже среди бесчисленных стад диких животных. Оказавшись у нас на пути или учуяв человека, они с громким топотом мчались прочь, но, обнаружив, что мы их не преследуем, вскоре останавливались и опять начинали пастись.

Поскольку мы еще ни разу не опробовали в деле своих новых ружей, нам очень хотелось испытать их на ком-нибудь из этих животных, когда они с любопытством смотрели, как мы проезжаем мимо. Однако мы не желали терять зря ни одного патрона.

Конечно, мы нуждались в мясе, но этим следовало заняться, когда придет время разбивать стоянку. Мы решили, что не должны проявлять себя лишними выстрелами. Вечер застал нас возле Пенд-Орелла, небольшого водоема в прерии или, точнее, нескольких родников на полпути между реками Титон и Марайас. Это примерно в сорока пяти милях от Форт-Бентона.

На привал мы встали у одного из этих родников, окруженного ивами, которые могли снабдить нас нужным топливом для костра. Спутав ноги лошадям, мы отправились добывать мясо. Я вытащил два травяных стебелька, зажал их концы в пальцах и предложил Питамакану тянуть жребий. Он вытащил длинный — выстрел принадлежал ему.

Огибая низину, мы вспугнули стадо антилоп. Большинство из них умчалось на равнину, но один крупный самец остановился и стал разглядывать нас, потягивая носом воздух и топая передними ногами. До него было около восьмидесяти ярдов. Питамакан тщательно прицелился ему в грудь и выстрелил. Животное подпрыгнуло, сделало несколько движений и упало замертво.

— Ха! Какое же сильное оружие это многострельное ружье! — воскликнул Питамакан.

Я был совершенно согласен. Мяса мы взяли немного, только чтобы поесть три-четыре раза. Затем мы поспешили вернуться на стоянку и, поджарив добычу на небольшом костре из тополевого сушняка, не спеша поели и поговорили.

Я спросил Питамакана, отчего это место получило свое название. Он объяснил, что на самом деле его называют — Ни-е-тук-таи-туп-и Им-от-си (Место гибели речных людей). Давным-давно, когда его бабушка была молодой, военный отряд речных людей (пенд-ореев)note 42 был здесь полностью уничтожен родом Коротких Накидок из племени пикуни.

До этого дня нас мало беспокоили мысли вражеских военных отрядах, поскольку мы пересекали безводную равнину, весьма редко посещаемую ими. Теперь же Медвежья Река (Марайас) оказалась к северу от нас на расстоянии менее полудня езды верхом. И по мере нашего приближения к ней, риск быть обнаруженными одним из таких отрядов все больше и больше возрастал. Все враждебные нам племена знали, что Медвежья Река — излюбленное место черноногих, и в особенности пикуни. Поэтому каждое лето отряды ассинибойнов, кри, кроу, змей, янктонаев и других врагов бродили вверх и вниз по ее течению в поисках наших скальпов и лошадей.

Сидя теперь у небольшого костра, мы долго обсуждали это. Самым трудным мы считали благополучно миновать большую, лесистую речную долину. Мы решили сделать привал в устье ее маленького притока — Скатеринг-Тимбе-Крик (или, как он теперь обозначен на карте — Драй-Форк-Марайас).

— Давай так и сделаем, — заключил Питамакан. — Выступим к полуночи, когда наши кони отдохнут и подкормятся здешней прекрасной сочной травой. Мы достигнем Скатеринг-Тимбе еще до рассвета, проведем там весь день, а когда стемнеет, поедем дальше и переправимся через Медвежью Реку.

— Да, так и сделаем, — согласился я, — если сможем проснуться в полночь или около того.

— Будь уверен, я проснусь, — заявил он.

И он не подвел — он разбудил меня как раз, когда Семероnote 43 указывали нужное время. Стояло безоблачное полнолуние и потому было довольно светло. Поблизости паслись наши кони. Мы быстро их оседлали, навьючили и отправились в путь по наезженной тропе, изборожденной глубокими следами волокуш. Тропа шла от Титона к Марайасу и другим рекам севера. Это был восточный из двух важнейших путей черноногих, проложенных с юга на север. Другой проходил в пятидесяти-шестидесяти милях западнее, как раз у подножия Скалистых Гор.

В это время года утро наступает рано, и, стремясь поскорее покинуть Пенд-Орелл, мы ехали довольно быстро. Пройдя около трех миль по одному из притоков Марайаса, мы покинули торный путь и повернули на запад, к Драй-Форк. К концу ночи мы укрылись в густых ивовых зарослях, окаймлявших эту речку. Хотя мы и понимали, что это весьма рискованно, но — побуждаемые голодом — все же разожгли небольшой костер и зажарили все оставшееся мясо антилопы. После сытной трапезы у нас еще осталось еды по крайней мере на пару таких же. Я аккуратно сложил остатки в холщовый мешочек и упрятал в свою походную сумку.

На месте нашего привала обрывистый 6epег мешал спуску к воде. Поэтому мы проехали через кустарник немного дальше и по ставшему пологим склону направились к реке, чтобы напиться самим и напоить лошадей. И здесь на широкой песчаной отмели мы увидели следы мокасин, давностью очевидно не более дня.

— Ха! Так я и думал! Враг где-то неподалеку! — воскликнул Питамакан.

Мы обнаружили, что пятеро мужчин, как и мы, спустились тут к воде, встали на колени, напились и поднялись обратно. Мы поспешно утолили собственную жажду и с нетерпением ожидали, пока напьются наши кони, а затем поднялись на кручу и постарались определить, вверх или вниз по реке двинулся этот военный отряд. Однако сухая глинистая земля и короткая трава, на которой часто паслись бизоны, не дали нам нужных сведений. Даже копыта наших собственных лошадей почти не оставляли на ней следов.

Между тем уже совсем рассвело, и мы не осмелились больше оставаться на открытом месте, хорошо просматриваемом со всех утесов вдоль реки. Мы заехали поглубже в кусты и поставили коней на короткую привязь. Потом мы вернулись на опушку и долго стояли, наблюдая. Стада бизонов и табуны антилоп шли на водопой к реке. К счастью, никто из них не обнаружил нашего присутствия. Насколько мы могли видеть водный поток вверх и вниз по его течению — везде стада животных спокойно пили воду. Затем они или начинали пастись в долине или уходили обратно в прерию в ту же сторону, откуда явились.

Мы почувствовали облегчение: ведь если бы какое-то стадо или хоть несколько животных увидели или почуяли военный отряд, то они бы обратились в бегство и непременно вспугнули и остальных. А мы опасались, что вражеский отряд мог насчитывать много больше воинов, чем те пятеро, которых особенно мучила жажда, так что они спустились напиться. Но на основании поведения животных мы подумали, что отряд ушел прочь. Поэтому Питамакан предложил мне вернуться обратно в кусты и лечь спать. Я так и сделал и заснул на удивление крепко.

Питамакан всегда брал на себя большую часть работы, сколь бы неприятна она ни была. Отослав меня спать, сам он решил бодрствовать до самого вечера. Однако вскоре после полудня я проснулся сам, упрекнул его, что он позволил мне спать так долго, и занял его место для наблюдения.

День был жарким и безветренным. На всем протяжении долины не было видно ни одного животного: после утреннего водопоя они ушли на равнину, где было прохладнее. Над выступом утеса прямо напротив меня, опустив голову, неподвижно стоял одинокий бизон, его силуэт четко выделялся на фоне голубого неба. Я следил за ним очень долго — вообще, я никогда не уставал наблюдать за бизонами. Их громадные косматые головы производили впечатление великой мудрости. Их странные очертания — резкий силуэт, высокий спереди и очень низкий сзади, мохнатый хвост, покрытые длинными волосами передние ноги — как мне кажется, хорошо сочетались с бескрайними степями, причудливыми зубчатыми песчаниками по берегам рек и высокими снежными горами. Сколь страна их была сурова и величественна, таковыми же были и сами бизоны. Поэт мог бы гораздо лучше рассказать об этих лесистых лощинах и равнинах с сочной травой, которые теперь безвозвратно потеряны для нас!

Ближе к вечеру сзади к старому быку приблизилась небольшая стая волков. Он забеспокоился и развернулся к ним своей низко склоненной рогатой головой. Волки окружили его и некоторые стали изображать нападение. Я много раз видел, как волки по-настоящему кидаются на бизонов, перегрызают ножные сухожилия, валят и пожирают. Поэтому я понимал, что на этот раз они нападают понарошку.

Но бизон-то этого не знал! Он быстро крутился, подставляя волкам свою голову с острыми рогами и, хотя он был довольно далеко от меня, я слышал его сопение и видел его страх. Наконец, так же неожиданно, как появились, волки оставили бизона в покое и затрусили вниз по склону, а их испуганная жертва со всех ног помчалась в другую сторону, чтобы присоединиться к своим сородичам.

Я провожал глазами волков, пока они не скрылись в высокой полыни, росшей у подножия скал. Потом они опять оказались в поле моего зрения и направились к воде — чуть ниже того места, с которого я наблюдал. Вид их был совсем непривлекателен — зимняя шерсть блеклыми клочьями покрывала шкуру. Было видно, что они прибежали издалека: языки, вываливавшиеся из-за длинных клыков, были покрыты беловатой пеной, а хвосты болтались внизу. Тут с рысцы они перешли на бешеный галоп и бросились в воду. Некоторые из них лакали ее так, словно были совершенно не в силах утолить свою жажду.

Теперь они были так близко, что я мог разглядеть их глаза. Однако, поскольку слабый ветерок тянул вверх по долине, нас они не учуяли. Волки напились. Через несколько мгновений старый седой самец переправился через поток, поднялся на противоположный берег, повернулся и взглянул назад. Вся стая последовала за ним, и вскоре они уже пропали вдали.

Как бы мне хотелось знать, зачем они направились на восток! Они не собирались охотиться, ведь мясо они могли добыть и раньше, на равнине. Если бы только захотели, они вполне могли свалить и разорвать старого бизона. Нет, их намерения так и остались для меня волчьей тайной.

Я удивляюсь до глубины души, когда слышу рассуждения о «глупом зверье». Животные не более глупы, чем вы или я. Они имеют свой язык, который не всегда доступен нашему слуху. Они общаются друг с другом, передавая свои ощущения или что-то другое неким иным путем. Но бесспорным фактом остается то, что они общаются друг с другом, и это свидетельствует об их интеллекте. Вы, живущие цивилизованной жизнью, можете не верить этому, но все, кто тесно общается с природой, сами знают этот факт.

На исходе дня бизоны и антилопы, желая напиться, снова потянулись в речную долину. Самец-олень привел свой табун по глубокому оврагу, далеко вдававшемуся в прерию. Заросли полыни просто ожили: залаяли койоты и затявкали лисицы, запрыгали кролики разных видов, появились куропатки, застрекотали сороки, зазвучали голоса более мелких птиц. И все они стремились к воде.

Под самым берегом у наших ив подняли плеск бобры, время от времени громко шлепавшие по воде своими толстыми как доска хвостами.

Я видел все это, и каждый момент доставлял мне удовольствие. Единственно, что меня беспокоило — так это мысли о наших лошадях, которые весь долгий жаркий день были обречены страдать на короткой привязи.

Едва Солнце скрылось за утесами, опоясывавшими долину с запада, я разбудил Питамакана. Мы побежали к берегу, выбрали место поглубже и бросились в воду, спугнув бобров. В таких омутах они уже заготавливали осиновые поленья ветки на корм зимой.

V. Стычка с кри

Искупавшись, мы вылезли из воды и оделись. Было уже совсем темно. Мы сводили коней напиться и пустили пастись. Нам очень хотелось сразу отправиться в путь, но надо было подождать, пока животные не подкормятся. От их сил (а возможно и быстроты) зависел весь успех нашей экспедиции. Поэтому мы дали им нужное время: несколько часов они щипали траву так, как это умеют делать только голодные лошади — звуки «рип, рип, рип» непрерывно звучали в наших ушах.

Было уже около полуночи, когда наши скакуны восстановили силы. Мы оседлали их и двинулись вниз по долине. Проехав около трех миль, мы спустились в большую низину, в нижнем конце которой Драй-Форк впадает в Марайас. Это место густо поросло тополями и высокими ивами. Едва достигнув лесной опушки, мы сразу почуяли слабый, но совершенно отчетливый запах дыма: враги или находились в зарослях, или только что покинули их.

У нас не было выбора — пришлось свернуть в сторону, подняться по склону на очень высокую кручу над рекой, ехать вдоль нее три или четыре сотни ярдов и лишь тогда спуститься к броду, миновав заросли. Из-за таяния снегов в горах вода в реке стояла довольно высоко. Но здесь в русло вдавалась широкая коса, благодаря которой мы и достигли другого берега не замочив содержимого походных сумок. С этого места вьючная тропа поднималась вверх к узкой гряде, оканчивавшейся обрывистой кручей, которую промыла река. Мы пересекли эту гряду и въехали в большую, заросшую лесом балку, которую черноногие называли лощиной Священной Скалы. Я уже дважды вставал здесь лагерем вместе с пикуни и видел эту скалу — валун весом около двух тонн, лежащий на склоне на большой высоте. Считалось, что он обладает способностью к движению и медленно сползает вниз. Силу эту ему придало Солнце, и потому между ними была тесная связь. Проходя мимо, многие черноногие оставляли на этом камне всевозможные мелкие подношения: браслет, несколько бусинок, стрелу или что-нибудь еще и молили Солнце о благосклонности…note 44 Вблизи скалы, в ягодных кустах пробежали рысью несколько вапити, взглянули на нас и скрылись в лесу. Попался на пути и белохвостый олень-самец, свистнул и топнул передней ногой, когда мы проезжали мимо. Мы уже выбирались из лощины, когда нас учуяло стадо бизонов и помчалось на запад с грохотом, подобным грому.

На вершине мы остановились и посмотрели назад на громадную балку, украшенную поблескивавшей гладью реки, такой прекрасной в лунном свете. Затем мы повернули снова на север. Дальше этой гряды я никогда не был, и потому впереди все для меня было неизвестным. Но Питамакан хорошо знал эти земли вплоть до Южного Саскачевана и даже дальше. Они были знакомы ему так же хорошо, как и страна близ Миссури.

Мы гнали лошадей быстрой рысью и под утро, покрыв около двадцати миль, расседлали их в небольшой низинке, где было несколько источников с плохой водой. Мы лишь чуть-чуть ее попили. Открыв походную сумку, я вытащил остатки жареного мяса антилопы, но оно оказалось уже испорченным. Я этому даже обрадовался, поскольку получил долгожданную возможность проверить свое ружье в охоте на бизонов. Пришло мое время!

Солнце уже поднялось, и день вступил в свои права. Мы пошли на восток: туда, где наша ложбинка выходила на равнину, и увидели со всех сторон вокруг множество дичи. У подножия суровой гряды Скалистых Гор она была в изобилии. На протяжении двадцати миль степь буквально чернела бизонами. Небольшое стадо находилось не более чем в миле к западу и двигалось, как мы поняли, к нам на водопой.

Мы перебежали через низину и стали поджидать. Когда бизоны приблизились на дистанцию около сотни ярдов, я прицелился в большую жирную корову (у нее определенно не было теленка) и выстрелил, стараясь попасть в сердце. По звуку пули мы поняли, что она попала в цель. Животное остановилось, покачнулось и упало замертво. После столь удачных испытаний мы были просто счастливы, что стали обладателями такого мощного оружияnote 45.

Когда я свалил бизона, остальные животные, конечно, умчались и вспугнули еще несколько небольших стад, которые отбежали на милю или две. Нас это мало озаботило, так как мы полагали, что поблизости не должно быть врагов, которые могли бы обратить внимание на испуг животных на равнине. Мы взяли отборные куски мяса, вернулись на стоянку, нарезали их тонкими полосами и стали жарить на костре из сухих стеблей и корней полыни. Поев, я предложил, чтобы мы оба улеглись спать, а потом встали, поели и продолжили путь.

Питамакан воззрился на меня с удивлением и воскликнул:

— Ни в коем случае! Мы должны по очереди бодрствовать!

— Раз так, то теперь моя очередь дежурить, — ответил я, прошел к месту, откуда просматривалась равнина, и уселся поудобнее.

Не прошло и десяти минут, как я увидел в полумиле от нас людей, торопливо спускающихся в нашу ложбину. Я сидел в зарослях высокой полыни и был уверен, что этот отряд меня не видит. Его участники конечно заметили бизоний переполох от нашей охоты и теперь спешили в нашу падь, чтобы понять причину сумятицы среди животных и вполне обоснованно полагая, что у них появился отличный шанс добыть несколько скальпов. Я ползком скользнул вниз и побежал к нашей стоянке, громко крича Питамакану, что враги спускаются к нам и уже подошли совсем близко.

Он еще не успел заснуть и мгновенно вскочил. Вместе мы бросились к лошадям, которые паслись неподалеку, привязанные к колышкам. Мы привели их на стоянку, оседлали, приторочили походные сумки, но уже не решились тратить время на упаковку сушившейся бизонины, а сели верхом и поспешили на восток. Уже выезжая в прерию, мы увидели, что воины движутся прямо наперерез к излучине нашей лощины. Их было человек тридцать-сорок и находились они не дальше, чем в трех сотнях ярдов от нас. Даже на этом расстоянии стало ясно, что это не был (как мы до сих пор отчасти надеялись) военный отряд северных черноногих или каина: одеты они были хуже и без красочных, убранных перьями коробок для военных одежд и головных уборов, не было у них и длинной сумки со священной трубкой, которая всегда бывает у наших людей, когда они выступают в поход.

— Кри, а может и ассинибойны. Ну сейчас они у нас поплачут! — радостно воскликнул Питамакан.

И как раз тут враги развернулись и, подбадривая друг друга возгласами, кинулись в нашу сторону. Они были хорошими бегунами. Некоторые из них были настолько возбуждены, что не думая о расстоянии стали стрелять в нас, но мы даже не услышали свиста их пуль.

— Давай ускачем, — предложил я.

— Нет! Останемся здесь и покажем им, что такое настоящая стрельба! — рявкнул мой «почти-брат».

Он спрыгнул с лошади и достал ружье из чехла. Я заразился его возбуждением и поступил так же.

Теперь враги подняли еще больший крик. Они уверились, что мы — сумасшедшие и скоро у них будет два скальпа и два прекрасных скакуна.

— Стреляй по левой половине! А я — по правой! — крикнул Питамакан, и мы открыли огонь.

Двое нападавших упали, а остальные остановились и выпалили в нас, разрядив свои ружья. Мы же продолжили беглый огонь, который просто ошеломил противника. С криками ужаса они повернулись и бросились врассыпную в поисках убежища. Упали еще двое. Мы продолжали стрелять, пока враги находились в поле нашего зрения, но больше ни в кого не попали — видно наше возбуждение тоже было слишком велико, и о необходимости тщательно прицеливаться мы попросту забыли.

— Как мы их поразили! Как они удирали — словно утки от ястреба! Пойдем возьмем скальпы и оружие! — выкрикнул Питамакан, перезаряжая ружье.

Я сделал то же самое. Мы вскочили на лошадей, подъехали к мертвым и спешились. К этому времени враги перебрались через лощину и наблюдали за нами, готовые залечь и открыть огонь, если мы вздумаем их преследовать. Мы дали по ним несколько выстрелов, однако они быстро спрятались в полыни, и мы не смогли причинить им больше вреда. Питамакан наклонился над мертвым и оскальпировал его. Пританцовывая и распевая Песню Победы черноногих, он снял скальп и с другого поверженного им врага.

— Ха! — воскликнул он. — Теперь оставшиеся в живых знают кто мы. Ведь песню воина-черноногого они слышат не впервые. Знаешь, о чем они сейчас там говорят? Что боги дали нам ружья, которые стреляют так долго, сколько мы их держим у своего плеча! Они так этим поражены, что трепещут от страха. Их сердца выскочили наружу. Но пойдем! Снимай свои скальпы и двинемся дальше.

— Мне не нужны скальпы! Я возьму только оружие, — ответил я.

У одного из убитых я забрал большой обоюдоострый нож, купленный им у Компаний Гудзонова Залива. У другого — заряжающееся с дула гладкоствольное кремневое ружье. Питамакан заполучил другое подобное же ружье, а также лук со стрелами в кожаных чехле и колчане. Мертвые носили мягкие мокасины из выделанной кожи. По ним мы определили, что это кри. Остальные племена прерий носили другую обувь, с подметками из сыромятной кожи. Захваченное нами оружие стало только лишней обузой, но нам оно было необходимо для доказательства совершенных подвигов. Когда наступит следующий О-Кан — великий ежегодный религиозный праздник нашего народа — мы должны будем встать перед людьми и перечислить свои подвиги, так же как и все остальные воины. Причем не только рассказать о них, но и с помощью друзей изобразить основные эпизоды схватки с врагом, а это всегда было волнующим пантомимическим зрелищем.

Кому-то может показаться удивительным, почему я не чувствовал отвращения, забирая у мертвых их снаряжение, или не переживал из-за их смерти. Но, если честно, то я не ощутил ни того, ни другого. Я так глубоко проникся образом жизни народов прерий и столь основательно усвоил, что высшим долгом каждого представителя племени является уничтожение врагов своего народа — что спокойно последовал за Питамаканом к нашим лошадям, испытывая лишь большую радость и гордость за совершенное. И когда мой «почти-брат» снова затянул Песню Победы, я стал ему подпевать.