100 великих спортсменов

Онус Вагнер казался ходячим курьезом. Ноги его как будто не могли выполнять свои функции, так как были настолько кривыми, что один журналист даже написал: «Они загибаются вверх от лодыжек под таким углом, что сойтись могут, кажется, только на талии». На земле их удерживали скрипичные футляры 46-го размера, у других людей называющиеся ступнями. К подобной бочонку грудной клетке под каким-то немыслимым углом были присобачены две невозможно длинные руки, едва ли не задевавшие при ходьбе землю. Лефти Гомец, увидев Вагнера впервые, прокомментировал это событие такими словами: «Он мог завязывать шнурки стоя». Ну а к длинным этим рукам были приделаны две ладони, которые его давний соперник Джонни Эверс, второй в знаменитом трио инфилдов клуба «Кабс», окрестил «лопатами». Но тот, кто знал истинную цену Вагнера, не смотрел только на упаковку, а видел перед собой содержимое.

Хотя новое поколение любителей бейсбола, вскормленное кабельным телевидением, в лучшем случае только слыхало его имя, в те минувшие дни, когда мировой спорт зиждился на прессе и устном репортаже, Иоганн Петер Вагнер, а по-немецки Ганс, был соперником Тая Кобба в борьбе за звание величайшего бейсболиста, а его бита и ноги превратили этого человека из курьеза в часть американской жизни.

Играя за Луисвилл, а затем за Питтсбург во времена, когда название этого города еще не произносилось с придыханием, – эта тыква, превратившаяся в золотую карету, частенько возглавляла списки Национальной лиги: восемь раз по бэттингу, семь раз по дублям, четыре раза по украденным базам и три раза по тройкам.

С битой в руках он играл на месте питчера так, как рыболов играет с лососем. Став подальше в коробочке бэттера – настолько далеко, насколько это позволяли правила и меловая линия, Вагнер стоял, готовясь вложить все свои силы в удар, и бита казалась спичкой в этих огромных лапищах. Потом, пригнувшись пониже к земле, Вагнер как из пушки посылал мяч на то поле, которое считал нужным. Протащить мяч мимо Вагнера – с тем же успехом можно было пытаться добывать уголь зубочисткой. Это не просто метафора, поскольку Вагнер был шахтером прежде чем стать бейсболистом. Постоянно посылавший тяжелые мячи, Вагнер становился еще более опасным, когда игроки занимали голевые позиции, не позволяя питчеру впустую потратить удар. Когда молодой Кристи Мэтьюсон спросил у своего кетчера, знает ли тот какую-нибудь слабость у Вагнера, тот свирепо рявкнул в ответ: «К женскому полу».

Вагнер сражался с ведущими питчерами своего времени, имея в среднем 0,524 против Амоса Руси, 0,352 против Кида Николса, 0,343 против Сая Янга и 0,324 против уже упомянутого мистера Мэтьюсона – все они прописаны в Зале славы.

На тропе вокруг базы эта карикатура на человека, наделенная невообразимыми ногами, как ни странно, принадлежала к числу самых быстрых. Нанеся удар справа, этот «Летучий Голландец» успевал к линии первой базы со скоростью спринтера, быстрее многих леворуких бэттеров. При всей своей корявой походке он был величайшим специалистом по краденым базам, скача у самой земли словно преследуемый кролик.

Но свое имя Вагнер заслужил на поле. Имя и славу. Перегнувшись пополам, как плотницкий циркуль, он прикрывал инфилд. Между ног Вагнера можно было пропихнуть бочонок, но только не посланный битой мяч. Вагнер принимал вызов и ловил каждый мяч, иногда отступая назад в пределы третьего бейзмена. Далее, не тратя попусту времени на тщательное обследование мяча, он выстреливал его первому, совместно со всеми камешками, пылинками и травинками, которые замела в своем движении его массивная ладонь, и первый бейзмен выхватывал мяч из налетавшего на него облака. Много раз Вагнер выстреливал свой залп, стоя на коленях или сидя на пятой точке.

Уступая в жесткости своему сопернику в борьбе за титул «Величайшего игрока в мяч» Таю Коббу, Вагнер получил возможность встретиться с Коббом лицом к лицу в мировой серии 1909 года. История повествует, что, когда Кобб добрался до первой базы во второй игре серии, он встал там и крикнул, поднеся ладони ко рту: «Эй, колбасник, перехожу к следующей подаче». Отлично владевший английским языком Вагнер промолчал. Но он ждал. И действительно, с первого питча Кобб отправился на второй. Добравшись до базы во встопорщенном состоянии, Кобб обнаружил там Вагнера (и мяч), дожидавшегося его. Тут Вагнер, нисколько не смущаясь, послал мяч прямо в рот Кобба, укротив «Тигра» и разбив ему губу.

Правда, этого никогда не было. Но «сказочку» рассказывали и передавали дальше, пока наконец она не сделалась составной частью Вагнерианы. А наука сия говорит об Онусе Вагнере как об одной из наиболее баснословных персон первого десятилетия двадцатого столетия. Названный легендарным менеджером Джоном Макгро «величайшим игроком двадцатого века» и удостоившийся от Эда Барроу, человека, сделавшего Бейба Рата аутфилдером, звания «самого великого среди всех игроков», он прошел в Зал бейсбольной славы по первому разряду – как раз следом за Таем Коббом. И когда Онус Вагнер ступил на этот мало кому доступный остров величия, ноги его остались какими были, но подвиги стали неисчислимыми.

БЕН ХОГАН

(1912—1997)

Уильям Бен Хоган вырос в месте, весьма удаленном от тех площадок, которыми большинство великих гольферов пользуются с первых своих дней, поскольку Дублин, Техас, был весьма удален от Огасты, Мериона и Окленда, где он заслужит свою славу. Не располагая полем для гольфа на окраине своего крошечного поселка, населенного всего двадцатью пятью сотнями жителей, не имея и папаши-гольфиста, который мог бы научить его тонкостям игры, Хоган – если прилагать к нему обыкновенные мерки – в лучшем случае должен был потратить бездну времени, чтобы стать великим игроком. Но он посрамил мирскую мудрость, приступив к процессу превращения в великого гольфера с суровой и бульдожьей решимостью.

После смерти отца Бена Хоганы перебрались на новое место – в расположенный в тридцати милях к северо-западу Форт-Уэрт, где юный Бен продавал газеты, чтобы помочь семье. А потом, в возрасте двенадцати лет, он обнаружил, что кадди – тем, кто носит или возит за гольфистами клюшки, – платят больше, чем разносчикам газет. И молодой человек принял самое важное решение в своей жизни: он сделался кадди в сельском клубе «Глен Гарден».

Почти с самого первого дня этот маленький кадди, сгибаясь под внушительных размеров сумкой с принадлежностями для гольфа, сумел заметить нечто особенное в заворожившей его игре. И он начал воспринимать гольф серьезно. Он следил за движениями тех, кому прислуживал, сравнивал свой замах новичка с жестами мастеров и конечно же копировал их на лужайке перед домом – «пока от лужайки ничего не осталось» – и во всех прочих местах, проделывая все это с сознательным рвением, пока наконец не начал приобретать вид гольфера, даже изменив при этом хватку с природной левосторонней на праворукую.

Но одного вида было мало, чтобы произвести впечатление на членов «Глен Гарден», хотя на удивление всех он боролся в финале ежегодного Рождественского турнира за первое место с другим кадди, Байроном Нельсоном. Не способствовал тому и внешний вид, не рассчитанный на то, чтобы потрясать зрение других людей – всего 170 см и 60 кг, – подобного гольфиста можно было бы уподобить дистрофику, во всяком случае со стороны его было трудно заметить.

В зрелом возрасте, девятнадцати лет, являясь обладателем хука левой, достойного самого Джо Луиса, но никак не гольфера, Хоган сделался профессионалом. Успехи на зеленой тропе приходили к нему нечасто и вообще с большими перерывами – так, в 1936-м он попал в Открытый чемпионат США, но не набрал в двух первых кругах достаточно очков, чтобы «пробиться наверх» – и успехов этих не хватало, чтобы заработать себе на приличную жизнь. Наконец он прошел 36 лунок в Открытом чемпионате 1939 года, но финишировал шестьдесят вторым, отстав на целых двадцать четыре удара от победителя.

Добиваясь совершенства, никогда не довольный собой Хоган проводил тысячи часов на тренировочной площадке и в комнате гостиницы, отрабатывая удар. И дожидаясь, пока изменится вращение колеса судьбы. Решимость и постоянные тренировки начали приносить победы этому относительному новичку, которому пришлось потратить столько времени на свой приход. К 1940-му его заработок уже был наивысшим в туре.

Его упругая сила скоро стала очевидной всем участникам тура. Во время мирового парного чемпионата 1941 года Хоган был сведен в пару с ветераном Джином Сараценом. Во время перерыва между играми Сарацен отыскал журналиста Грантленда Райса и сказал: «Знаешь что? Я только что имел дело с самым упорным гольфистом. Я думал, что к этому сорту принадлежу я сам, Боб Джонс и Хаген. Это не так. Мне довелось сыграть с ним сегодня». Сарацен имел в виду то, что хотя пара Хоган – Сарацен выиграла шесть из семи лунок, Хоган подошел к нему и сказал: «Джин, проснись. Мы проигрываем. Пора браться за работу». Озадаченный подобной реакцией, Сарацен ответил: «Но ведь мы, кажется, выиграли шесть лунок из семи, разве не так?» И Хоган ответил: «Да, но мы провалили седьмую. Нельзя так швыряться очками!»

Вторит этому мнению сам Бобби Джонс: «Я считал себя упорным бойцом. Я думал, что такими являются Хаген и Сарацен. Но мы уступали в бойцовских качествах Хогану. Он сражался за каждый дюйм, каждый фут, каждый ярд площадки для гольфа».

Обозреватель Герберт Уоррен Винд полагал: «Пока он остается сражающимся гольфером, он, очевидно, никогда не потеряет своей заносчивости. Такой уж он».

С лицом столь же неподвижным, как высеченные из камня лики на горе Рашмор[35], не желавший отвлекаться ни на что, Хоган заработал прозвище «Ледышка». Еще его называли «Бентамский Бен», намекая тем самым на небольшой рост. Но это нисколько не уменьшает его достоинств, поскольку теперь благодаря постоянному опыту он действовал на лужайке, словно опытный хирург, орудуя своими клюшками как скальпелем. И следующие два года он оставался лидером тура по заработкам. Теперь прежде бедствовавший Хоган имел столько сберегательных книжек, что мог бы, наверное, набить ими целый книжный шкаф.

Ну а потом вместе со всеми прочими Джонни Бен отправился на войну. И отбарабанил в Воздушных силах целых три года. Оказавшись на гражданке, он начал свое дело прямо с того места, на котором оставил его, и выиграл первый свой крупный турнир – Первенство профессиональной ассоциации 1946 года. Год 1948-й сделался для Бентамского Бена триумфальным, так как он завоевал Открытое первенство США и второй чемпионский титул ПГА. Похоже было, что десятилетие завершится так же, как и начиналось, и Хоган останется во главе тура.

Однако после неторопливого старта в 1949 году Хоган и его жена Валери возвращались домой в Форт-Уэрт, чтобы он мог потренироваться. И тут случилось несчастье: ранним туманным февральским утром машина Хоганов в лоб столкнулась с автобусом «Грейхаунд» на техасском шоссе. Хрупкое тело Хогана застряло в обломках, он получил перелом таза, ноги были раздроблены. Он едва не погиб при столкновении, сохранив свою жизнь лишь тем, что в последнюю секунду метнулся вперед, заслоняя жену.

Началась самая долгая и мучительная битва в жизни Бена Хогана. Казалось, надо было просто радоваться тому, что ему удалось остаться в живых, причем многие сомневались в том, что он вообще сможет ходить, не говоря о том, чтобы играть в гольф, однако Хоган не намеревался смирять себя. С непреклонной убежденностью и прямолинейностью стенобитного тарана, Хоган не сомневался в собственном возвращении, – ничего другого и не понадобилось. Простые смертные не посмели бы даже подумать о таком, но Бен Хоган не принадлежал к их числу. Когда Хоган подал свое заявление для участия в Открытом чемпионате США 1949 года, бумага сия начиналась словами: «Возможно, это и сон, но чудеса действительно иногда происходят…»

И чудо действительно произошло год спустя на Открытом первенстве США. Столкнувшись с серьезным испытанием собственных технических ресурсов, Хоган, у которого острая боль в ногах успела притупиться, прошел весь финальный дневной марафон на тридцати шести лунках вровень с Ллойдом Мангрумом и Джорджем Фазио. На следующий день этот новоявленный последователь евангельского Лазаря выиграл плей-офф с 69 лунками, завоевав свой второй чемпионский титул.

Экономя силы, Хоган ограничил количество своих выступлений в 1951 году. И тем не менее этот человечек в патентованной белой кепке выиграл турнир «Мастерс» и одержал свою третью победу на Открытом первенстве США, показав в Окленд-Хиллс 67 лунок, что до сих пор остается одним из лучших результатов в истории гольфа.

Пропустив 1952 год, Хоган вернулся в 1953 году и победил в пяти из шести турниров, в которых он принимал участие, в том числе в турнире «Мастерс», в четвертый раз в Открытом первенстве США, и Открытом первенстве Британии. Его беспрецедентный «Триплет» можно отнести к величайшим достижениям, доступным для профессионального гольфера, этот подвиг впечатляет не менее чем «Большой шлем» Бобби Джонса 1930-го, и величие его подчеркивает тот факт, что он не сумел выиграть ПГА лишь потому, что этот турнир был назначен на то же время, что и Открытое первенство Британии.

К концу своей сказочной карьеры Хоган победил в шестидесяти двух турнирах и доминировал в своем виде спорта, как немногие до или после него. Тем не менее повесть о Бене Хогане – это не рассказ о выигранных им турнирах, это история жизни человека. Он играл с самообладанием, граничившим с отстраненностью и точностью, на краю полного контроля над собой – и всеми 336 ямочками на мячике для гольфа, и сковывал своей железной волей противника и себя. Он вернулся и добился величия.

МЭДЖИК ДЖОНСОН

(родился в 1959 г.)

Когда будут написаны все рождественские истории, когда закончится проза, когда исчерпается запас газетных и телевизионных словес, а звуковые дорожки будут заезжены до хрипоты, потомки все равно будут сидеть возле догорающего костра спортивной истории, рассказывая друг другу об атлете, игравшем с пылом мальчишки и самозабвением, так что следить за ним было чистейшим удовольствием, об Ирвине Мэджике Джонсоне.

Освещая баскетбольную площадку ясной улыбкой, такой широкой и непосредственной, словно это он сам придумал процесс улыбки, этот взрослый ребенок, известный под прозвищем «Мэджик» (волшебник) играл в баскетбол с самозабвением школьного прогульщика, дорвавшегося до игровой площадки.

Игра эта началась в Лансинге, Мичиган, где в юные годы Джонсон вставал пораньше и перед школой заскакивал на игровую площадку, чтобы потренироваться до уроков. «Все думали, что я свихнулся, – вспоминал он. – На часах семь тридцать утра, соседи собираются на работу и переговариваются между собой: вон он скачет, рехнувшийся майский жук».

«Майский жук» скоро превратился в Мэджика, поскольку Джонсон перенес всю свою бурную энергию в среднюю школу Эверетт в Лансинге, где в 1976—1977 годах он привел свою команду к победе в чемпионате штата. Потом настала очередь Университета Мичигана, где он привел «Спартанцев» к их первой за последние девятнадцать лет победе в чемпионате «Большой Десятки» уже на первом курсе, а потом, на втором, вывел их в финал НКАА, где в драматическом матче против Ларри Бёрда и его команды из штата Индиана, считавшейся фаворитом номер 1, перебросал Бёрда – 24 очка против 19, сделав Мичиган чемпионом НКАА.

Мэджик разработал свой свободный стиль еще в команде Мичигана. Оценив быстрым взглядом перспективы каждого из партнеров по команде, Джонсон раздавал пасы, словно официант блюда. Некоторые из них были точны и отрывисты как телеграмма; другие происходили как бы независимо от сознания, они возникали из ниоткуда, с присущей Мэджику скрытностью – пролетая над головой, выпрыгивая из-за спины, неведомым образом просачивались сквозь лес поднятых рук. И все они были посланы рукой мастера.

Тренер Мичиганского университета Джад Хиткоут поощрял его в этом. «Его не волновало, каким именно образом я отправил мяч своему партнеру по команде, раз тот получал его, – говорил Джонсон. – Из-за спины, над головой – какая разница. Но я был обязан переправить мяч, в противном случае меня ждали неприятности».

Но Мэджик Джонсон не только изобрел себя самого, выступая за Мичиганский университет, он заново изобрел и игру центрового, преобразив самое уравнение игры и определение его функций. До того как он появился на сцене, центровой представлял собой самого большого игрока команды – и в прямом, и в переносном смысле. Но с появлением Мэджика упор стал делаться на игру в пас. И впервые квартербеком баскетбольной команды стал высокий человек – в Мэджике было 208 сантиметров. Джонсон, начинавший свою карьеру в качестве форварда и перешедший в оборону потому, что его умение играть в защите – читай играть в пас – было нужно команде, на свое счастье пользовался поддержкой тренеров. Полной поддержкой. И поступив так, они изменили лицо баскетбола – как и улыбчивое лицо парня, умевшего отправить мяч куда угодно.

«Лос-Анджелес Лейкерс», получив право первого выбора в драфте НБА того года, благодаря обмену с «Юта Джазз», потратили это право на выбор этого игрока, отчасти механика, отчасти волшебника, но игрока с большой буквы, справедливо полагая, что его таланты и высокооктановый мотор сделают «Лейкерс» чемпионом.

В предсезонном тренировочном лагере ветераны «Лейкерс» с любопытством поглядывали на новичка, носившегося по баскетбольной площадке как ошалелый заяц, «нервного и перепуганного от усердия». Хлеставшая из парня энергия превращала его в некое подобие взволнованного оленя, каковое имя он и получил, став для начала Баком, а не Мэджиком. Но Мэджик или Бак, какая в том разница, поскольку Джонсон электризовал всю команду, передавая мяч партнерам, раздавая пасы, как написал один из журналистов, «с бескорыстностью раннехристианского мученика», забрасывая из прыжка прямые мячи в корзину, – под стук мяча в дриблинге и под улыбку, достойную кинозвезды.

Чары Джонсона работали, и «Лейкерс» – финишировавшие в предыдущем году при 47:35, а затем проигравшие в полуфинальном круге плей-офф, победили в чемпионате НБА 1979/80 года благодаря, как вы уже догадались, Мэджику, расшевелившему команду и названному «самым полезным игроком плей-офф».

Но Джонсон принес с собой в НБА не только свое мастерство, но и нечто менее материальное, но более важное. Дело в том, что в то время, когда Мэджик появился в лиге, НБА самым серьезным образом нуждалось в носителе харизмы. Достижения ее многочисленных звезд производили впечатление куда большее, чем их личное обаяние. Лица их были столь же неподвижны, как и каменные черты президентов на горе Рашмор, их общение с прессой и публикой было едва ли более выразительным. И тут явился Мэджик, наслаждавшийся вниманием прессы в той же мере, как прочие считали его докукой, и отпускавший улыбки столь же широкие, как и Джон Смит, увидевший перед собой Покахонтас. Пресса его любила.

Публика тоже. И особенно та, что собирается в лос-анджелесском «Форуме», где знаменитости чествуют знаменитостей. С каждым невероятным пасом, с каждым искусным нырком, с каждым метким броском, с каждой радостной улыбкой, демонстрирующей, что «представление началось», «Форум» все больше и больше подпадал под его очарование, добавив имя «Мэджик» к списку лос-анджелесских знаменитостей. Волшебный цирк Джонсона разъезжал по стране, и к общему хору присоединялись восхищенные голоса болельщиков из других городов НБА.

Последующие одиннадцать лет Мэджик продолжал свою веселую жизнь, а лига в знак признательности осыпала его всеми почестями и подарками: в том числе званием самого ценного игрока (три раза), лучшего игрока плей-офф (три раза), попаданием в сборную НБА всех времен (девять раз), и так далее, и так далее вплоть до приза игроку, первым введшему в баскетбольный жаргон словосочетание «двойной триплет».

А потом все вдруг закончилось – 7 ноября 1991 года. На созванной «Лейкерс» пресс-конференции сотни журналистов и не меньшее количество доброжелателей, глотая слезы, узнали от Мэджика, что его анализы выявили положительную реакцию на СПИД. «Жизнь продолжается, и я намереваюсь жить счастливо», – сказал он, блеснув своей заразительной, так сказать волшебной, улыбкой.

Но хотя Мэджик оставил НБА в связи с инфицированностью вирусом, который вызывает СПИД, его улыбка и дух остались в игре. И на первой из выставочных игр «Всех Звезд» НБА три месяца спустя, забросив решающий, победный мяч, он сказал: «Я словно бы сидел за своей пишущей машинкой, и она сама напечатала: «Этот бросок был моим последним броском», а потом – в Барселоне, где он появился в качестве участника «Дрим Тим» и вдохновил сотни атлетов всех стран в матче открытия нарушить официальный строй, чтобы взглянуть на всемирную легенду.

Ирвин Джонсон заслужил свое прозвище «Мэджик», играя так, как надлежит играть: ради счастья самой игры. Именно это, наверное, и имел в виду его давний друг и соперник Ларри Бёрд, сказав: «Я готов заплатить, чтобы увидеть, как играет Мэджик». Никто из спортсменов не был наделен большим обаянием, чем Мэджик.

ТЕД ВИЛЬЯМС

(1918—2002)

В один из редких моментов откровенности Тед Вильямс однажды отодвинул занавес и позволил миру услышать причину, заставлявшую его брать в руки биту, сказав: «Все, чего я хочу от жизни, это чтобы когда я иду по улице, люди оборачивались и говорили: вот идет самый величайший хиттер из всех, кто жил на свете».

И многие считали его таким. Например Джимми Дайкс, старый третий бейзмен, который часто характеризовал Вильямса следующим образом: «Другого такого поганца, другого такого хиттера я еще не видел!» И этой рекомендации более чем достаточно. Ведь карьера Дайкса началась в конце 1910-х годов, когда Тай Кобб и Джо Джексон были величайшими среди выступавших хиттеров, и продлилась до 1939 года, первого года выступлений Вильямса в старшей лиге.

На весенних тренировках перед сезоном 1938 года, рассматривая своих будущих товарищей по команде с юношеской надменностью, Вильямс охотно пользовался преимуществами своей неопытности. Когда кто-то попытался осадить зарвавшегося молокососа и сказал: «Погоди, вот увидишь, как бьет Джимми Фоккс», Вильямс ответил: «Пусть Фоккс смотрит, как я бью!»

Отосланный в Миннеаполис, в команду «Красных Носков» Трипл Эй на предмет дальнейшего созревания, Вильямс, пакуя вещички, отважно предсказал, что не только вернется, но и превзойдет весь аутфилд «Красных Носков», тандем, состоявший из Бена Чэпмена, Дока Крамера и Джо Восмика, имевших по 0,300. В ходе своей карьеры Вильямс выполнит оба обещания. И еще не одно другое.

Никогда не позволявший фортуне подминать его под свою железную пяту, Вильямс доказал всем и каждому, что принадлежит к «Большому Шоу», смягчив свое путешествие в младшую лигу тем, что возглавил там списки Американской ассоциации не менее чем в шести технических характеристиках. В 1939-м он продолжил свое наступление на позиции питчеров Американской лиги, возглавив ее список по RBI со 145, лучшим из показанных новичком результатов, и бэттингу 0,327; финишировал вторым по дублям и третьим по круговым пробежкам, набрав 107, что опять-таки было лучшим результатом для новичка.

На деле среди всей этой рекордной статистики, быть может, самой впечатляющей была общая сумма его пробежек, что свидетельствует о его метком глазе, что подтвердили и флотские врачи, осматривавшие его когда-то как военного летчика, и нашедшие, что такое зрение бывает у одного из сотни тысяч человек. Дайкс, как мы помним, видевший их всех, только удивлялся: «Если он брал подачу, судьи присуждали мяч. Они считали, что он лучше видит зону удара, чем они сами».

Бобби Шантц, выдающийся питчер своего времени, вспоминал нежелание Вильямса замахиваться на мячи, пролетавшие мимо хотя бы на волосок: «Боже, я бросал ему такие хитрые мячи, которые мазали всего на долю дюйма, а он просто стоял, не думая поднимать биту».

Но что бы ни было в этом рослом и крепком парне (193 см, 90 кг) – глаз, умение владеть битой и безупречное совершенство на месте бэттера – после всего одного только года, проведенного им в бейсболе, журналисты вкупе с любителями игры начали использовать в отношении его такие определения как «суперзвезда» и «великий». Год 1940-й только добавил яркости его блеску, поскольку он брал в среднем 0,344, финишировал третьим по подачам и общему количеству баз и возглавил список лиги по результативным пробежкам.

А потом наступил 1941 год.

В ходе последнего предвоенного сезона Вильямс набил всего лишь 0,406 (впервые за восемнадцать лет в истории Американской лиги превзойдя мифический показатель в 0,400 – и в последний с тех пор раз); возглавил список лиги по пробежкам вокруг базы, результативным пробежкам и выиграл встречу «Всех Звезд» при двух в ауте и с девятой пробежки в величайшей из всех когда-либо проведенных игр. На деле она оказалась столь драматичной, что обычно многословный Ред Барбер, комментировавший матч, буквально онемел, ошеломленный ударом Вильямса, пославшего мяч через все крыши.

Как именно Вильямс превысил отметку в 0,400, представляет собой предмет особой песни, позволяющей в чем-то понять этого уверенного в себе, даже дерзкого бейсбольного гиганта, жившего, по его собственным словам, «для того, чтобы бить». До самого последнего дня сезона Вильямс имел средний показатель бэттинга 0,39955, округлявшийся до ровных 0,400. Его менеджер, Джо Кронин, посоветовал молодому бойцу «отсидеться на скамейке запасных». Но Вильямс, презирая дешевый рекорд, отсиживаться отказался и, напротив, вызвался сыграть на обоих концах даблхедера против «Филадельфии-А». В первой игре у него было четыре удара, в том числе пробежка на базу, а во второй он приплел к ним еще два попадания, закончив игру с шестью ударами при восьми выходах к бите и среднем показателе 0,406.

Возглавив список лиги в 1942 году с 0,356 в среднем и выиграв первую из своих «Тройных корон», Вильямс отправился служить своему отечеству в качестве флотского пилота и, оттрубив три года, вместе с прочими Тедди и Джонни вернулся домой, чтобы начать свое дело с того места, на котором оставил его. Имея на бэттинге 0,342, он привел «Красные Носки» к первому чемпионскому вымпелу за двадцать восемь лет.

В последующие десять лет этот длинный и гибкий бэтсмен, занимавший свое место в коробочке бэттера и помахивавший битой, разглядывая питчера с чисто научным интересом во взгляде, продолжал успешно отражать броски питчеров Американской лиги. Более десяти лет Вильямс возглавлял список Американской лиги, имея по бэттингу 0,344.

А потом, в 1957-м, песок начал стремительно вытекать из верхней склянки его часов, но Вильямс по-прежнему был впереди Американской лиги по бэттингу, имея в своем более чем зрелом тридцатидевятилетнем возрасте в среднем 0,388, самый высокий показатель в его карьере после 0,406, показанных шестнадцать лет назад. И чтобы доказать, что случайностью это не было, он вновь был первым в лиге на следующий год – уже сорокалетним.

Вильямс продолжал выступать еще два года, превратившись к 1960 году в живую достопримечательность бейсбола: сорокалетнего игрока. А потом после последнего удара в его карьере, последний раз держа биту в руках, он предпринял, наверное, самую продолжительную, 521-ю пробежку в своей долгой и славной службе бейсболу. Верный своему обычаю, он бежал вокруг баз, болельщики Бостона приветствовали его с трибун, но, пренебрегая жеманством, он не снимал кепку с головы в знак благодарности – как и любители бейсбола.

Всю свою игровую жизнь Тед Вильямс являл собой достойный подражания пример независимости. Удивительно острое зрение позволяло ему читать между строк в книге бейсбола, и он различал в приветствиях болельщиков их способность и освистать его – под горячую руку. Всегда слушавший только себя самого, Вильямс возвышался над толпой и в буквальном, и в переносном смысле. Некоторые называли его «нашим парнем», «великолепной битой» или «великолепным забойщиком», другие «Тедди-бейсболом» или «колотухой». Но почти для всех – в том числе для Джо Ди Маггио, который сказал: «Скажу честно, я никогда не видал лучшего хиттера, чем Тед Вильямс» – он был просто «величайшим хиттером в истории игры».

БОББИ ХАЛЛ

(родился в 1939 г.)

Этот дивно сложенный парень обладал превосходно вылепленными мышцами, плечами, широкими, словно дверь, руками, несокрушимыми, словно алмазы, и крепостью плотно набитого шкафа, что заставило Горди Хоу сказать: «Когда он раздевается, то становится только больше» – ноги как корабельные мачты, валуны бицепсов, грудь и шея, до которых было далеко и Сонни Листону, и всем прочим современным чемпионам в тяжелом весе. И все это образовывало симпатичное обличие, которое даже при обязательном для хоккеиста сломанном носе делало его похожим на какого-нибудь из младших богов Древней Греции.

Так, в частности, полагал один из светских обозревателей Чикаго, видевший в Халле «ожившее изваяние, пришедшее к нам из золотого века Греции, невероятно симпатичное даже без передних зубов». И в самом деле, он был «Золотым мальчиком» хоккея, его «Золотой ракетой».

Однако 190 см, 90 кг и бычье сложение Халла вместе со всей присущей ему мощью отнюдь не составляли основной компоненты его спортивного гения. Бобби Халл был молнией на коньках, самым быстрым конькобежцем в Национальной хоккейной лиге, умевшим набирать с шайбой скорость 28,3 мили в час и 29,7 мили в час без оной.

Но если молния впечатляла, гром производил потрясение еще большее. Именно с шайбой Халл был самым лучшим – возможно, лучше него никто не владел шайбой. Выстрелив с левой руки, Халл отправлял шайбу в полет со скоростью 120 миль в час – почти на 35 миль быстрее, чем средний хоккеист. Так что можно не удивляться тому, что посланная им шайба с удивительной частотой попадала в сетку, в среднем 40 раз за сезон при рекордном числе «хет-триков» – двадцать восемь.

Игроков, пытавшихся преградить путь шайбам, посланным Халлом с едва ли не сверхзвуковой скоростью, можно было уподобить лишь тем людям, которые пропитания ради разряжают бомбы. Один из тех, кто сделал это и выжил, вспоминал с трепетом: «Если Халл прицелился и ахнул, шайба рушится на тебя с той же тяжестью, что и небольшой город». Еще один из тех, кто останавливал его патентованные восемнадцатиметровые броски, излагал свои впечатления так: «Меня словно прижгли клеймом. Бросок его парализовал мою руку на пять минут. Это было невероятно!» Прочие торопились убраться с траектории пущенного им снаряда со всей мыслимой скоростью.