Эстетические фрагменты

      - Ох, пурга какая, Спасе!
      - Петька! Эй, не завирайся!
      От чего тебя упас
      Золотой иконостас?
      Бессознательный ты, право,
      Рассуди, подумай здраво
      Значит, все "долой" - в "бессознательность": и Его, и Имя, и просто голос совести человеческой!.. Здесь-то рука и хватается приподнять завесу... Что за нею предстало Блоку? Холодное ничто, о котором поэт не говорит, да и сказать о ничто нечего. Лишь проникает в душу беспредметный ужас, рождающий отчаяние перед невозрождением, отчаяние от того, что все - понапрасну, отчаяние, что в самой революции - старый быт, "старый мир, как пес паршивый"... И, вдруг, в самом деле, не видение есть действительность, а трансцендентное, нами гипостазированное, наше старое нигилистическое ничто? Значит, оно - не кошмар и впредь останется?.. Есть у Блока две обнадеживающие строки:
      Трах-тах-тах! - И только эхо
      Откликается в домах...
      Только вьюга долгим смехом
      Заливается в снегах.
      Заливается смехом злобным, торжествующим, издевательским? - Нет, едва ли! Но тогда этот смех не над провалом и бездною, а только над легкою неудачей, над смешною ошибкою: само "трах-тах-тах" по действительному видению - не действительно, не реально, иллюзорно. В этом - надежда. Ошибался поэтому и тот, кто говорил "вполголоса": "- Предатели! - Погибла Россия!" Ошибался, Россия не погибла.
      Новая действительность не может быть романтическою реставрацией Москвы, ибо почему же и для чего же была революция? И всякое Возрождение патриотично. Вопрос только в том, будет ли оно европейским? Христианство довело свою культуру до кризиса. В этом признаются называющие себя христианами. Условно противопоставление культуры и цивилизации, но, раз оно сделано, всмотримся в него. Христианская культура дошла до христианской цивилизации. Крестом осеняли и святою водою кропили не только человеческие лбы, но и стальные машины. Культуру изгадили цивилизацией - в этом каются, но не раскаиваются. Не раскаиваются - это видно из того, что в жалобах на "кризисы" взывают о спасении к востоку. Где же на Востоке культура? Восток, как и все мировое варварство, способен только к восприятию, к усвоению, а может быть, и к творчеству, цивилизации. Инженер с раскосыми глазами - в этом ничего противоестественного, но Платон, Эсхил, Данте, Шекспир, Гегель с раскосыми глазами - мотив из Гойи.
      Скандальная книга Шпенглера сильно шумит, и его противопоставление культуры и цивилизации на наших глазах делается для толпы каноническим. Из него извлекают мудрость и поучение. Между тем именно у Шпенглера это противопоставление только формально, и чем его заполнить - вопрос. Цивилизация есть "завершение и исход" культуры. И потому "каждая" культура имеет свою цивилизацию. Как будто в мире существует не одна культура, варьирующаяся по народам, не единая и генетически и существенно! Да уж если цивилизация - "исход и завершение", то какой смысл в этом противопоставлении? - Отливы и приливы, ниже и выше. Но новый прилив разве не есть Возрождение, т.е. продолжение той же единой культуры? Разница должна быть принципиальною. И при всем этом Шпенглер говорит об "исторической философии", о "мире как истории"... Но, вот, дальше, уже не формально, а по содержанию: оказывается, что наша философия страдает органическим пороком невмешательством в практическую жизнь. Что это значит? Это значит: 1) из нее не глаголет "душа времени". Конечно, это - порок. Но спрашивается, где же эта философия и когда вообще существовала философия, которая не выражала бы времени? Куда же девался пресловутый историзм? Но 2) - и тут суть дела яснее - вот, напр<имер>, досократики были купцами и политиками, Платон едва жизнью не поплатился за то, что хотел подправить сиракузские дела, Декарт - "первый техник своего времени" (!), а современные философы - не техники, не политики, не купцы. Если фон Гертлинг еще не умер, он может выдрать Шпенглера за уши, да и не один фон Гертлинг. Но это едва ли чему научит Шпенглера - хозяином фактов он считает одного себя. Существенно другое: если факт, что философы не торгуют, не электрифицируют, не санкционируют смертных приговоров, - признак цивилизации, то да здравствует цивилизация! Если, наоборот, факт, что философ-инженер есть признак цивилизации, а не культуры, признак восточной мудрости и философии именно не установившейся, не осознавшей, что ее участие в великой, как выражается Шпенглер, действительности есть мысль, а не купля-продажа и не сооружение водяных турбин, а тем паче не преследование свободного слова, тогда, пожалуй, и насчет "гибели Запада" придется сделать диагноз иной, чем тот, какой ставит Шпенглер. У Шпенглера все меряется "доселе" и "отселе", считая с года выхода его книжки. "Открытий" и изобретений у него, поэтому, столько, что хватило бы на тринадцать инженеров. Но лучше бы ему не "открывать", а просто сослаться на то противопоставление цивилизации культуре, которое, действительно, следовало бы сделать каноническим и которое было указано на его собственной родине более ста лет тому назад. Во всяком случае, ему пришлось бы извиниться, по крайней мере, за не считающееся с историческим первенством терминологическое злоупотребление. Сто пятнадцать лет тому назад знаменитый Фридрих Август Вольф писал: нельзя ставить на одну доску египтян, евреев, персов и другие восточные народы с греками и римлянами. "Одно из главнейших различий между теми и другими народами состоит в том, что первые или вовсе не возвысились над тем родом образованности, который надо назвать гражданскою выправкою или цивилизацией, в противоположность высшей, собственной культуре духа, или возвысились лишь в незначительной степени. Первый род культуры - - - рачительно занимается условиями жизни, нуждающейся в безопасности, порядке и удобстве; он для сего пользуется даже некоторыми высшими изобретениями и знаниями, которые, однако, - - будучи найдены не научным путем, не должны были никогда пользоваться славою возвышенной мудрости; наконец, этот род культуры не только не нуждается в литературе, но и не созидает ее - причем под литературою понимается комплекс сочинений, в которых делаются вклады для просвещения современников не отдельною кастою, сообразно с ее должностными целями и нуждами, но каждым из народа, сознающим в себе высшие идеи". Вот в этом-то и дело!
      Вольф - один из возродителей немецкого народа. Он начинал с Гомера. Оттуда же начинается и всякое Возрождение. Начинаем ли мы? Начнем ли?.. Цивилизаторское и просветительное подражание античным формам у нас было и есть. Нужно больше и больше. Нужно дойти до собственного мастерства, до софийности. Нужно дойти до искусства в воспитанных формах выразить нашу действительность. Нужно стать европейцами не по копированию, а по воспроизведению красоты. У нас раньше кричали, что мы - "между" Европою и востоком. Это - неверно. До сих пор это "между" занимали немцы. Только после поражения немцев мы можем стать между ними и востоком. Для этого нужно стать Европою, а Европа, еще и еще и еще раз, зачиналась на берегах Эгейского моря.
      Вслед за Шпенглером христианские цивилизаторы и у нас пугают "закатом Европы". Нимало не страшно! Крушение Германии не есть крушение Европы, да еще и Германии - крушенье ли? Шпенглер изображает Западную Европу в виде Фауста. Но, собственно, почему, и главное - за что? - Хотя бы гетевский Фауст, а то - нет, Фауст просто, "вообще"!.. За что?.. Фауст - повеса, фокусник и шарлатан, с безграничною похотью и плоскою рассудочностью, теософ. За что и почему это - образ Западной Европы? Фауст - немецкое изобретение, хотя Шпенглер и сделал "открытие" "доселе" неведомого, что фаустовская душа обрела тело в западной культуре, как она "расцвела с рождением романского стиля в X веке на северных [!] равнинах между Эльбою и Тахо" (S. 254). Все же славяне этой души не приняли, не приняли ее и романские народы, если не считать, как то делает Шпенглер, "равнины" между Тахо и, скажем, Луарою "северными"... Англичане - но, вот признание Фауста у Марло:
      И я давно покончил бы с собою,
      Когда бы сладость чувственных отрад
      Отчаянья в душе не побеждала.
      (Перев. Бальмонта).
      Только в глазах немца, и то после 14-го года, такая автохарактеристика может быть признана идеалом англичанина. Наконец, не приняли и мы - уж, кажется, до чего неутоленные, неугомонные и стремительные!.. Или неужто наши Пушкин и Достоевский - Фаусты? К сюжету "Фауст" подходили, как известно, с разных сторон, но не кто иной, как Пушкин, в двух словах запечатлел источник "неутоленности" Фауста: "Мне скучно, бес". А пушкинский Мефистофель дает и исчерпывающее объяснение фаустовского taedium
      ...думал ты в такое время,
      Когда не думает никто...
      Но это и есть connubium рассудочности и похоти1. Говорили, что Иван Карамазов - русский Фауст, хотя он душу черту и не прозакладывал, а совершенно национально "упивался" и "убивался". Уж если какой-либо из Карамазовых - Фауст, то скорее всего Федор Павлович, который умел отлично обделывать свои имущественные делишки и в то же время был сладострастнейшим человеком во всю свою жизнь. Фауст легенды не без успеха обделывал свои делишки, а насчет прочего вот что гласит бесхитростно-наивное повествование, не предсказывавшее, а собиравшее "факты" и рассказывавшее их:
      Nach diesem kam der Geist Mephostophiles zu ihm und sagte: Wo du hinfuro in deiner Zusagung beharren wirst, siehe, so will ich deine Wollust anders ersattigen, dass du in deinen Tagen nichts anders wunschen wirst. So du nicht kannst keusch leben, so will ich dir alle Tag und Nacht ein Weib su Bett fuhren, welches du in dieser Stadt oder anderswo ansichtig und nach deinem Willen zur Unkeuschheit begehren wirst. In solcher Gestalt und Form soll sie dir beiwohnen.
      Dern Doktor Fausto ging solches also wohl ein, dass sein Herz vor Freuden zitterte; und reute es ihn, was er anfanglich hatte furnehmen wollen. Und geriet in eine solche Brunst und Unzucht, dass er Tag und Nacht nach schonen Weibern trachtete, dass, so er heut mit diesem Teufel Unzucht trieb, morgen einen andern im Sinn hatte.
      B конце концов, не ставит ли себя Шпенглер в положение турецкого императора, во дворце которого Фауст, в образе Магомета провел шесть дней и ночей, и не воображает ли он, что его "фаустовские души" - тот великий народ, который Фауст, как свое наследие, наобещал турку через его жен:
      Sie (seine Weiber) berichteten ihm, es ware der Gott Mahomet gewesen, und wie er zur Nacht die und die gefordert, sie beschlafen und gesaget, es wurde aus seinem Samen ein gross Volk und streitbare Helden entspringen.
      Но если Западная Европа не этот "великий народ" и не эти "воинственные герои", потомки Фауста, то непонятно, за что Шпенглер вдувает в Европу "фаустовскую душу". Не потому ли, что Фауста терзают муки "гносеологической трагедии"? Но если Фаусту не нравилась схоластика, что довольно понятно, то почему "гносеологическая трагедия" требует обращения к магии и некромантии, а не к Гомеру или Платону? Не - фаустовская Западная Европа обратилась именно к ним, и едва ли имеет основание жалеть об этом. Гете хотел заставить поверить в какую-то бесконечную духовную неутоленность Фауста. Верно: не только философия, но и искусство - от неутоленности, от духовного беспокойства. Но разве Данте от неутоленности знания и любви начал ловеласничать и искать приключений под руку с чертом?.. Гете был большой патриот и кроме того hohe Exzellenz, ему, понятно, хотелось украсить национальное изобретение. Но отчего такое волнение за судьбу всей Европы, когда битый Фауст поднял вопль? Поделом, собственно говоря, бит.
      Все это - только свое, местное, нам даже и неприлично вмешиваться в это. Нам нужно наше собственное в Европе Возрождение, начинаемое с возрождения античности, а когда-то еще дойдем до "заката"? Сверх того "закат" античности не лишил разума нового западного человека, и последний вбирал в себя все, что узнавал о ней. Не торжествовать следовало бы по поводу предречений Шпенглера, а торопиться вобрать в себя побольше от опыта и знаний Европы. А там, впереди, видно еще будет, подлинно ли она "закатывается".
      Как бы ни было, у нас - слово за искусством, и прежде всего за искусством слова. Как оно скажет, так и будет в действительности, в мысли, во всей нашей культуре. Россия теперь, как невеста:
      Россия,
      Ты ныне
      Невеста...
      Приемли
      Весть
      Весны...
      Земли
      Прордейте
      Цветами
      И прозеленейте
      Березами:
      Есть
      Воскресение...
      С нами
      Спасение...
      Кому суждено быть женихом?
      Один - с востока:
      Глаза словно щели, растянутый рот,
      Лицо на лицо не похоже,
      И выдались скулы углами вперед...
      Другой - "единый из вас":
      ...в тереме будет сидеть он своем,
      Подобен кумиру средь храма,
      И будет он спины вам бить батожьем,
      А вы ему стукать да стукать челом...
      Третий
      К гипербореям он
      В страну далекую, к северу дикому,
      Взойдя на колесницу, правит.
      Лебеди белые быстро мчатся.
      Москва, 26 янв. 1922.
      II. СВОЕВРЕМЕННЫЕ НАПОМИНАНИЯ
      СТРУКТУРА СЛОВА IN USUM AESTHETICAE
      I
      1
      А
      Термин "слово" в нижеследующем берется как комплекс чувственных дат, не только воспринимаемых, но и претендующих на то, чтобы быть понятными, т.е. связанных со смыслом или значением. Слово есть чувственный комплекс, выполняющий в общении людей специфические функции: основным образом семантические и синсемантические и производным - экспрессивные и дейктические (указание, призыв, приказание, жалоба, мольба и т.д.). Слово есть prima facie сообщение. Слово, следовательно, средство общения; сообщение - условие общения. Слово есть не только явление природы, но также принцип культуры. Слово есть архетип культуры; культура - культ разумения, слова - воплощение разума.
      Все равно, в каком качественном чувственном комплексе воспринимается слово. Эмпирически наиболее распространенным является качество звукового комплекса. Одно качество может быть переводимо в другое. Законы и типы форм одного качества могут быть раскрыты и во всяком другом качестве. Художественное и вообще творческое преобразование форм одного качества может рассматриваться как типическое для всякого качества.
      Слово есть знак sui generis. Не всякий знак - слово. Бывают знаки признаки, указания, сигналы, отметки, симптомы, знамения, omina и пр<оч.>, и пр<оч.>. Теории о связи слова как знака с тем, что он значит, основанные на психологических объяснениях - ассоциациях, связи причины и действия, средства и цели, преднамеренного соглашения и т.п., - только гипотезы, рабочая ценность которых при современном кризисе доходит до нуля. Связь слова со смыслом есть связь специфическая. Она является "родом", а не подводится под род. Если бы даже оказалось возможным подвести ее под род или если бы какие-нибудь принципиальные предпосылки допускали такое подведение и требовали его, все-таки методологически правильнее, безупречнее и целесообразнее до построения каких бы то ни было теорий рассматривать названную связь как специфическую. Специфичность связи определяется не чувственно данным комплексом как таким, а смыслом - вторым термином отношения, - который есть также sui generis предмет и бытие. Только строгий феноменологический анализ мог бы установить, чем отличается восприятие звукового комплекса как значащего знака от восприятия естественной вещи. Слова-понятия: "вещь" и "знак" - принципиально и изначально гетерогенны, и только точный интерпретативный метод мог бы установить пределы и смысл каждого. Это - проблема не менее трудная, чем проблема отличия действительности от иллюзии, и составляет часть общей проблемы действительности.
      Что такое "одно" слово или "отдельное" слово, определяется контекстом. В зависимости от цели, из данного контекста как отдельное слово может быть выделен то один, то другой звуковой комплекс. В новое время графическое изображение и выделение в отдельное слово звукового комплекса устанавливается произвольно - по большей части по соображениям удобства и потребностей грамматической морфологии. "Ход" есть отдельное слово, также "пароход", также "белыйпароход", также "большойбелыйпароход", также "явижубольшойбелыйпароход" и т.д. Синтаксически "связь слов" есть также слово, следовательно, речь, книга, литература, язык всего мира, вся культура - слово. В метафизическом аспекте ничто не мешает и космическую вселенную рассматривать как слово. Везде существенные отношения и типические формы в структуре слова - одни.
      Графически слово может изображаться сложною и простою системою знаков. Пиктография и граммография имеют свою историю. Графический знак всегда может быть заменен звуковым. Даже такой графический знак, как свободный промежуток между двумя написанными, нарисованными или напечатанными "словами" "пробел", - может быть заменен звуковым комплексом или звуковою паузою, которые могут принять на себя любую функцию знака, в том числе и слова, т.е. осмысленного, со значением знака. Теория слова как знака есть задача формальной онтологии, или учения о предмете, в отделе семиотики.
      Слово может выполнять функции любого другого знака, и любой знак может выполнять функции слова. Любое чувственное восприятие любой пространственной и временной формы, любого объема и любой длительности может рассматриваться как знак и, следовательно, как осмысленный знак, как слово. Как бы ни были разнообразны суппозиции "слова", специфическое определение его включает отношение к смыслу.
      В
      Под структурою слова разумеется не морфологическое, синтаксическое или стилистическое построение, вообще не "плоскостное" его расположение, а, напротив, органическое, вглубь: от чувственно воспринимаемого до формально-идеального (эйдетического) предмета, по всем ступеням располагающихся между этими двумя терминами отношений. Структура есть конкретное строение, отдельные части которого могут меняться в "размере" и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разрушения целого. In actu некоторые "члены" могут оказаться недоразвившимися, в состоянии эмбриональном, или дегенерировавшими, атрофированными. Схема структуры от этого не страдает. Структура должна быть отличаема от "сложного", как конкретно разделимого, так и разложимого на абстрактные элементы. Структура отличается и от агрегата, сложная масса которого допускает уничтожение и исчезновение из нее каких угодно составных частей без изменения качественной сущности целого. Структура может быть лишь расчленяема на новые замкнутые в себе структуры, обратное сложение которых восстанавливает первоначальную структуру.
      Духовные и культурные образования имеют существенно структурный характер, так что можно сказать, что сам "дух" или культура - структурны. В общественном мире структурность - внешне привходящее оформление, Само вещество принципиально лишено структуры, хотя бы состояло из слагаемых, структурно оформленных. Масло, хлеб, воск, песок, свинец, золото, вода, воздух. Дух принципиально не-веществен, следовательно, не допускает и соответствующих аналогий. Воздух приобретает формы лишь в "движении" ("дух"), вода - в течении, в сосудах и т.д. Структурны в вещественном мире лишь оформленные образования - космические, пластические, органические, солнечная система, минеральный кристалл, организм. Организм есть система структур: костяк, мышечная система, нервная, кровеносная, лимфатическая и т.п. Каждая структура в системе сохраняет свою конкретность в себе. Каждая часть структуры - конкретна и остается также структурою, пока не рассыпется и не расплавится в вещество, которое, хотя также конкретно, но уже не структурно.
      В структурной данности все моменты, все члены структуры всегда даны, хотя бы in potentia. Рассмотрение не только структуры в целом, но и в отдельных членах требует, чтобы никогда не упускались из виду ни актуально данные, ни потенциальные моменты структуры. Всякая структурная форма рассматривается актуально и потенциально полною. Актуальная полнота не всегда дана explicite. Все имплицитные формы принципиально допускают экспликацию. Применительно к слову особенно важно помнить об этом. Так энтимема потенциально и implicite содержит в себе силлогизм со всеми его структурными членами; теория сжимается в формулу; математическая форма содержит не только потенциальные отношения, раскрывающиеся в актуальных количественных измерениях, но также имплицирует приводящий к ней алгоритм; предложение in potentia есть системы выводов и implicite - заключение силлогизма; понятие (терминированное слово) - in potentia, а также implicite - предложение; метафора или символ - implicite система тропов и in potentia - поэма и т.д.
      2
      EXEMPLA SUNT ODIOSA.
      II
      1
      А
      Слово как сущая данность не есть само по себе предмет эстетический. Нужно анализировать формы его данности, чтобы найти в его данной структуре моменты, поддающиеся эстетизации. Эти моменты составят эстетическую предметность слова. Психологи не раз пробовали начертать такую схему слова, в которой были бы выделены члены его структуры (ср. попытки Мессера, Мартинака и под<обных>; наиболее интересна Эрдмана, Erkennen und Verstehen). Но они преследовали цели раскрытия участвующих в понимании и понятии психофизических процессов, игнорируя предметную основу последних. Вследствие этого вне их внимания оставались те моменты, на которых фундируются, между прочим, и эстетические переживания. Если психологи и наталкивались на эстетические "осложнения" занимавших их процессов, этот эстетический "чувственный тоне прицеплялся к интеллектуальным актам как загадочный привесок, рассмотрение которого отсылалось "ниже". "Ниже" эстетическое "чувство" обыкновенно опять "объяснялось" без всякого предметного основания и без предметной мотивировки.
      Возьмем слово, как мы его воспринимаем, слышим от нашего собеседника N, нечто нам сообщающего, "передающего". Безразлично, желает он вызвать в нас эстетический эффект или таковой вызывается помимо его сознательного желания. Если бы вместо этого мы взяли нами самими произносимое слово или "внутренне" данное как препирательство с самим собою, мы нашли бы его менее "связным", его назначение и роль как сообщения была бы не столь ясна, но в своих предметных свойствах это слово существенно не отличалось бы от слова, слышимого из уст N. Особенно был бы затруднен анализ такого примера тем, что в поле внимания все время вторгались бы условия, причины и поводы возникновения этой внутренней речи, т.е. вся генетическая обстановка речи, интересная для психолога, но иррелевантная для предметного анализа.
      Услышав произнесенное N слово, независимо от того, видим мы N или нет, осязаем его или нет, мы умеем воспринятый звук отличить, (1) как голос человека - от других природных звуков, воспринять его как общий признак человека, (2) как голос N - от голоса других людей, как индивидуальный признак N, (3) как знак особого психофизического (естественного) состояния N в отличие от знаков других возможных состояний его или какого-либо другого человека. Все это - функции слова естественные, природные, в противоположность социальным, культурным. До сих пор слово еще ничего не сообщает; сам N есть для нас "животное", а не член, in potentia или in actu сознаваемого, общежительного единства.
      Далее (само собою разумеется, что эта последовательность не воспроизводит временного эмпирического ряда в развитии и углублении восприятия), - мы воспринимаем слово как явление не только природы, но также как факт и "вещь" мира культурно-социального. Мы воспринимаем, следовательно, слово (4) как признак наличности культуры и принадлежности N к какому-то менее или более узко сознаваемому кругу человеческой культуры и человеческого общежития, связанного единством языка. Если оказывается, что язык нам знаком, каковая знакомость также непосредственно сознается, то мы его (5) узнаём как более или менее или совершенно определенный язык, узнаём фонетические, лексические и семасиологические особенности языка, и (6) в то же время понимаем слышимое слово, т.е. улавливаем его смысл, различая вместе с тем сообщаемое по его качеству простого сообщения, приказания, вопроса и т.п., т.е. вставляем слово в некоторый нам известный и нами понимаемый смысловой и логический номинативный (называющий вещи, лица, свойства, действия, отношения) контекст. Если кроме того мы достаточно образованны, т.е. находимся на соответствующей ступени культурного развития, мы (7) воспринимаем и, воспринимая, различаем условно установленные на данной ступени культуры формы слова в тесном смысле морфологические ("морфемы"), синтаксические ("синтагмы") и этимологические (точнее, словопроизводственные). Ясно, что в специальной научной работе может случиться и случается, как во всем известных примерах расшифровки древних надписей или как при расшифровке криптограмм, - что пункт (7) выполняется "до" (6) или независимо от него. (Случаи отступления от намечаемой типической схемы по каждому пункту так многочисленны и очевидны, что оговаривать их в этом беглом обзоре надобности нет.)
      В
      Особняком стоит еще один момент восприятия слова, хотя и предполагающий восприятие слова в порядке культурно-социальном, т.е. предполагающий понимание слова тем не менее как факт естественный, сам лежащий в основе человеческого (и животного) общения. Это есть (8) различение того эмоционального тона, которым сопровождается у N передача понимаемого нами осмысленного содержания "сообщения". Мы имеем дело с чувственным впечатлением (Eindruck) в противоположность осмысленному выражению (Ausdruck), с со-чувством с нашей стороны в противоположность со-мышлению. Тут имеет место "понимание" совсем особого рода - понимание в основе своей без понимания, - симпатическое понимание. Здесь восприятие направлено на самое личность N, на его темперамент и характер, в отличие от характера и темперамента других людей, и на данное его эмоциональное состояние в отличие от других его прошлых или вообще возможных состояний. Это есть восприятие личности N, или персонное восприятие и понимание. Оно стоит особняком, носит природный характер и возвращает нас к (3). Только теперь восприятие эмоционального состояния N связывается нами не просто с психофизическим состоянием N, а с психофизическим состоянием, так или иначе приуроченным нами к его личному пониманию того, что он сообщает, и его личному отношению к сообщаемому, мыслимому, называемому, к экспрессии, которую он "вкладывал" в выражение своей мысли. Не нужно суживать понятие со-чувства, син-патии, и предполагать, что всякий со-чувственный отклик на чувства N есть отклик того же непременно качества, отклик "подражательный", "стадный". Речь идет только об известном параллелизме, корреспонденции - "со", "син" указывают здесь только на фактическую и существующую совместность и на формальное соответствие, где на "да" может последовать и "да", и "нет", и неопределенная степень колебания между ними, duellum.
      Осложненный случай, когда N скрывает свое душевное состояние ("волнение"), подавляет, маскирует, имитирует другое, когда N "играет" (как актер) или обманывает, такой случай вызывает восприятие, различающее или неразличающее, в самом же симпатическом и интеллектуальном понимании, игру и обман от того, что переживает N "на самом деле". Получается интересная своего рода суппозиция, но не в сфере интеллектуальной, когда мы имеем дело с словом о слове, с высказыванием, сообщением, смысл которых относится к слову, а, в параллель интеллектуальной сфере, в сфере эмоциональной. Здесь не "значение" налезает на "значение", а "со-значение" - на "со-значение", синекдоха (не в смысле риторического тропа, а в буквальном значении слова) на синекдоху. Можно сопоставить это явление также с настиланием символического, иносказательного вообще смысла или смыслов на буквальный своего рода эмоциональный, resp. экспрессивный символизм, которого иллюстрацией, например; может служить условность сценической экспрессии. Такой случай весьма интересен, в особенности еще и потому, что есть один из случаев перебоев естественного и искусственного, "природы" и "искусства". Он очень важен, следовательно, при анализе эстетического сознания, но не составляет принципиально нового момента в структуре слова.
      Возможно также "осложнение" другого типа: N сообщает о своем собственном эмоциональном состоянии - особенно об эмоциональном состоянии, сопровождающем высказывание, тогда его состояние воспринимается (a) как смысл или значение его слова, по пониманию, и как (b) со-значение, по симпатическому пониманию. (a) и (b) в таком случае - предметные данности разных порядков: (a) относится к (6), (b) - к (8).
      Возможны еще более запутанные и занятные осложнения и переплетения. Нужно тем не менее всегда тщательно различать предметную природу фундирующего грунта от фундируемых наслоений, природу слова как выражения объективного смысла, мысли, как сообщения того, что в нем выполняет его прямое "назначение", его ?((((, от экспрессивной роли слова, от его (?((((((, от субъективных реакций на объективный смысл2. Как чумы или глупости надо поэтому бояться и остерегаться в особенности теорий, похваляющихся "объяснить" одно из другого, "происхождение" смысла разумного слова из бессмысленного вопля, "происхождение" понимания и разума из перепуганного дрожания и осклабленной судороги протоантропоса. Такое "объяснение" есть только занавешение срамной картинки голого неведения.
      2
      Приведенное расчленение восприятия слова только приблизительно намечает самые общие контуры его структуры. Каждый член ее - сложное переплетение актов сознания. Распутать эти узлы остается открытою проблемою принципиального анализа. Обратимся к установлению также приблизительной, резюмирующей схемы соответствующего воспринимаемому чистого предметного остова словесной структуры, насколько это нужно для последующего.
      Оставляя в стороне предметность слова "природную", сосредоточимся на том моменте, когда мы признаем в нем некоторую "вещь" порядка культурно-социального и исторического. Слово по-прежнему остается некоторою чувственно-эмпирическою, чувственно воспринимаемою данностью, но теперь наряду с чистыми формами сочетания в нем чувственных качеств (Gestaltqualitat, the form of combination) мы различаем новые формы сочетания как бы служебного значения.