Любовник

— Зачем вы вернулись после стольких лет в Дувр?

Нет, Дрейк не отвяжется, но на этот вопрос у него имелся ответ:

— Я вернулся, чтобы убить дядю.

О намерении полицейского Майкл понял по скрипу пружин и шелесту одежды. Дрейк собирался распахнуть дверцу и выпрыгнуть на мостовую, пришлось снопа вдавить револьвер в его бок.

— Это дело касается только меня и моего дяди. А сейчас меня беспокоит Энн Эймс.

— Почему вы так уверены, что он намерен причинить ей зло?

— Потому что он причинял зло и другим женщинам.

Показался залитый газовым светом вход в полицейский участок. Кеб подкатил к тротуару и остановился.

— Другим женщинам? И что с ними сталось? Если они пострадали, почему не было никаких заявлений?

— Потому что они все умерли, суперинтендант Дрейк.

— Если вы не заявили об этом, значит, вы соучастник! — рявкнул полицейский.

Майкл насмешливо улыбнулся. Кто бы поверил ребенку? Да и взрослому тоже… Семья Дианы всеми силами стремилась замять скандал, родственники не хотели доискиваться до правды.

Дрейк барабанил пальцами по колену. Он наверняка вспомнил, что ни одна живая душа не видела трупа Майкла Стердж-Борна. И еще подумал, что люди редко бывают такими, какими кажутся. Даже респектабельные высокородные граждане.

— Но если вы настолько уверены в своем мнении о графе, почему полагаете, что он не успел избавиться от тела Энн Эймс?

— Я знаю, — ответил Майкл. Он точно представлял, что задумал совершить старик. — Мисс Эймс ухаживала за своими родителями. Только садист способен придумать, что могилу ее матери осквернили.

Он не стал останавливать Дрейка, когда тот распахнул дверцу и спрыгнул на мостовую. Понял: насилие больше не уместно. Он принудил полицейского приехать в участок, но не мог заставить оказать помощь.

Майкл посмотрел на небо. Выпуклая луна отличалась от той, что он видел, когда два дня назад стоял на балконе в Лондоне. Тогда это был всего полумесяц. Что требовалось поставить на карту, чтобы убедить Дрейка?

Гордость продажного мужчины? Молить о помощи? Неужели Энн молит того страшного человека? Он распахнул дверцу кеба и бросил флорин вознице. При его появлении в полицейском участке наступила мертвая тишина.

Трое молодых взъерошенных констеблей обступили своего суперинтенданта: на головах шлемы с блестящими кокардами, глаза засланные. Дрейк пристально посмотрел на Майкла.

— Ну как? — Его голос был пропитан сочным английским юмором. — Этого достаточно, или поднять по тревоге всю казарму?

Майкл замер, письмо в кармане жгло ему грудь. Вспыхнула надежда.

— Достаточно, — спокойно произнес он.

Два констебля вскочили на запятки, третий взгромоздился на козлы полицейской кареты, а они с Дрейком устроились внутри экипажа. Обтянутая потрескавшейся кожей скамейка оказалась жесткой, пол устилало свежее сено.

Майкл молча отдал суперинтенданту револьвер. Тот так же молча положил его в карман. Перемежающиеся вспышки света и тьмы сменились мраком ночи — фонари на улице кончились. Майклу не требовалось выглядывать из окна, чтобы понять: скоро появятся белые скалы Дувра. Каждый поворот колеса приближал его к цели. Он на время оставил мысль об убийстве и старался думать только об Энн.

Она в нем нуждается. Он не даст ее в обиду.

— Когда произошел несчастный случай с вашими родными, я, в ту пору еще констебль, находился на дежурстве, — раздался в темноте голос Дрейка. — Позор, что они умерли подобным образом.

— Согласен. — Но о семье он тоже подумает позднее.

— Несчастный случай, не более, — грубовато настаивал суперинтендант. — Когда мы выезжаем на природу, я тоже часто даю управлять экипажем внукам. Не ваша вина, что вы перевернулись на скалах.

— Не моя, — согласился Майкл и ухватился за ременную петлю рядом со своим плечом. Начинался подъем.

Белые скалы Дувра поднимаются на три сотни футов. Когда экипаж грохнулся у их подножия, от него мило что остаюсь, а от тел родителей и того меньше. Оставшуюся часть пути суперинтендант молчал. Лай собак предупредил, что они подъезжают к имению.

Майкл стиснул зубы. Двадцать семь лет назад здесь не было никаких собак и никаких металлических пик над высокой двенадцати футовой кирпичной стеной. Интересно, когда графу пришло в голову, что необходимо настолько серьезно охранять свою персону? В каком году он решил, что месть приближается? На пятнадцатилетие Майкла? Или когда ему исполнилось семнадцать? Или девятнадцать? Экипаж остановился на гравиевой дорожке.

— Эй, вы там! — закричал констебль на козлах. — Открывайте ворота!

— Я никого не обязан впускать посреди ночи. — Голос привратника был Майклу незнаком. Когда его нанял граф? Пару дней назад? И в каком притоне отыскал?

— А нас впустишь, черт подери! — В ответ на угрозу полицейского раздался неистовый лай собак. — Привяжи псов и отворяй проклятые ворота!

— Как бы не так! Убирайтесь вон, а то угощу вас пулей.

— Слушай, недоумок, это полиция, — вмешался другой констебль. — Если сейчас же не откроешь, у тебя будет достаточно времени набраться ума в кутузке!

— Бобби! — В голосе привратника послышалось неподдельное удивление и страх.

Никто не ожидал, что в дело вмешается полиция, даже умудренный граф.

— У нас дело к лорду Грэнвиллу, — продолжал констебль. — Открывай!

Майкл напряженно ждал, затаив дыхание. Лошадь фыркала и рыла копытом гравиевую дорожку. Экипаж накренился и замер в ожиданий исхода спора.

Лай собак перешел в недовольное рычание — псов сажали на цепь. А скрип металлических петель возвестил о том, что привратник подчинился приказу.

Брешь в обороне пробита. Для этого потребовалось пожертвовать всего одной старой девой. Короткий путь через парк показался Майклу длиннее жизни, ведь каждая минута для Энн — это целый час! Еще одна причина покончить с делом раз и навсегда…

Наконец экипаж замер. Майкл распахнул дверцу и оказался на земле, прежде чем констебли успели спрыгнуть с запяток. Быстро выпрямился, поднялся по каменным ступеням и постучал в дверь, за которой в течение долгих двух лет жил узником. Внутри послышалось движение — достаточно громкое, чтобы понять: там не меньше трех человек.

— Потише приятель — мертвого разбудишь!

Над дверью вспыхнул электрический свет, граф шагал в ногу со временем, створка двери открывалась внутрь.

— Какого черта!

Майкл не помнил стоявшего перед ним долговязого типа, но он хорошо знал подобных людей. Когда у них кончались деньги на опиум и начиналась ломка, они соглашались на любую работу. Даже на преступление, только бы получать монеты.

Но долговязый слуга, судя по всему, узнал Майкла — шрамы делали его заметной фигурой, И как ни был бледен, побелел еще больше.

Майкл оттолкнул слугу и прошел в вестибюль. Потом через три ступени побежал по лестнице красного дерева. Позади рокотал голос Дрейка:

— Джемми, болван, скорее за ним!

Майклу не требовалось света: он точно знал, где находилась Энн и сколько предстояло сделать шагов. Но одно дело — шаги ребенка, другое — шаги мужчины. Он сделал поправку, и все же коридор показался ему бесконечным. Сзади по не застланному ковром полу грохотали кованые сапоги констеблей.

— Сэр, подождите!

Майкла влекла вперед Энн. Ее смех, который он слышал всего один раз. Ее страсть, которой он наслаждался так недолго.

Она жива! Он это чувствовал. Из-под двери пробивалась полоска света. Послышался звон колокольчика, а затем приглушенный деревянной створкой крик:

— Фрэнк! Фрэнк, скорее сюда.

Майкл не медлил ни одной секунды. Как он и предполагал, дверь была заперта. Он налег на створку: раз, другой, третий… Красное дерево осветил фонарь полицейского. Они теряли время.

Но вот створка поддалась, Майкл зажег спичку. Выключатель находился по ту сторону двери. Яркий свет моментально ослепил их.

Он безошибочно узнал запах, которого не скрыл аромат сжигаемых благовоний. Запах плыл по ступеням ведущей на чердак узенькой лестницы. В животе у него похолодело. Майкл еле подавил в себе желание сжечь дотла весь этот дом, задул спичку и побежал по крутым ступеням.

Дверь наверху тоже оказалась закрытой, но подоспела помощь — дерево затрещало и створка распахнулось. От запаха смерти перехватило дыхание.

Луч фонарика скользнул по деревянному ящику, поскакал обратно, уткнулся в темноту и выхватил из мрака второй гроб. Вспыхнула над головой лампочка и озарила оба символа смерти. Майкл точно знал, в каком гробу находилась Энн. Чувствовал биение се сердца, ее страх.

Крышка была забита. Он поспешно схватил оставленный на втором гробе молоток. Драгоценные секунды уходили одна за другой. Майкл тянул, лупил, колотил — изнутри не доносилось ни малейшего звука. Нет, она не умерла. Щели в дереве пропускали воздух. Но бывают веши похуже смерти.

К покрытой шрамами руке присоединились руки в белых перчатках. Вместе с констеблем Майкл раскачал ослабевшие гвозди и сбросил крышку.

Энн лежала внутри — она тихонько плакала, в прядях волос запутались скользкие, мерзкие существа.

— Господи Иисусе!

Сначала Майкл решил, что это воскликнул он. Но в следующую минуту понял, что это голос полицейского.

— По ней черви ползают! — Перепуганный констебль забыл о том, что он представитель власти. У Майкла не было времени его утешать. Он прекрасно знал, что такое страх, — сам испытал двадцать семь лет назад, а сейчас его помощь требовалась женщине.

— Энн! — позвал он. Подхватил под колени и за плечи и вынул из гроба. Ее спина оказалась влажной. — Энн, открой глаза, скажи что-нибудь. Все в порядке, Энн.

Она открыла глаза, слезы продолжали катиться по щекам, зрачки расширены от ужаса.

— Опусти меня! — Ее голос прерывался рыданиями; от прежней гордости в гробу не осталось и следа.

Майкл подчинился. По шее Энн скользнул холодный червь, и она вскрикнула. Майкл сам чуть не разрыдался.

— Все в порядке, Энн. — Он быстро и умело очистил ее от земляных червей. — Не бойся, они не кусаются.

Но она рыдала не переставая. Майкл понимал почему. Он повернулся к полицейскому.

— Оставьте нас, пожалуйста.

Юный констебль рад был убежать как можно дальше от этого чертога ужаса и смерти.

— Энн, не надо, — продолжал уговаривать Майкл. — Все будет хорошо. — Он подсунул руку ей под плечи и прижал лицо к своей груди. Знал, что она будет сопротивляться, знал, что может причинить ей боль, но не видел другого выхода. Поднял ее шерстяную юбку и скользнул рукой по бедру.

Шелк! Энн надела панталоны от мадам Рене. Они оказались мокрыми, но то была не влаги желания. Энн начала вырываться.

— Что ты делаешь? Пусти!

— Он что-то поместил тебе внутрь.

— Черви! Они везде! — Энн забилась с неожиданной силой. — Пусти! Не прикасайся ко мне. О Боже, Боже! Они у меня в животе!

— Нет! — решительно возразил Майкл. — Это не черви, я знаю. Там два серебряных шарика, они производят половое возбуждение. Не сопротивляйся, пожалуйста, я их сейчас достану.

Женщина неожиданно вывернулась из его объятий, и тут произошло чудо. На грани истерики Энн сумела взять себя в руки.

— Я сама, отвернись.

На этот раз Майкл повиновался, но он не позволит старику раздавить ее страсть и уничтожить только что пробудившуюся чувственность. У них и так слишком много отнято.

Майкл отвернулся.

Глава 19

Энн думала всего о двух вещах: как бы не расплакаться и о ванне, которую немедленно примет, как только окажется в своей усадьбе. Карета подскакивала на ухабах, рядом сидел Майкл. Она не помнила, как звали того мальчишку, который двадцать семь лет назад якобы сгорел и разбился.

Сейчас ее тело горело и трепетало от боли. Ее тело корчилось в мокром от страха платье. Энн крепко сжала зубы, чтобы не поддаться истерике, к горлу подкатывала тошнота.

— Вам нет нужды провожать меня до дома, месье. — Боль не преграждала дорогу рвущимся на волю словам. — Кстати, как вас теперь называть? Месье д'Анж? Достопочтенный Стердж-Борн? Вы ведь племянник графа, а в нашем обществе чрезвычайно важно соблюдать протокол. Я желаю обращаться к вам в соответствии с вашим титулом.

— Ты в шоке, — терпеливо ответил Майкл. Нет, она болтала, но в шоке не была. Каждый нерв в ее теле пел и звенел, а в голове роились прозрачные, словно мотыльки, мысли.

Фрэнк снял с нее шляпку, и она осталась в спальне графа вместе с ридикюлем и перчатками. Так что какая-то ее часть по-прежнему принадлежала старику.

Энн зажала ладонью рот и выглянула из окна. Карету окутывала тьма, черная, как в гробу. До нее дошло, почему сидящий рядом с ней человек не мог заснуть в темноте. Она подавила раздражительность.

— А что было во втором гробу? — Воспоминания снова нахлынули на нее, и губы Энн невольно задрожали. — Он сказал, что там моя мать.

— Дохлая кошка, собака, а может быть, крыса.

— Ты точно знаешь?

— Да.

Энн закуталась в плащ. Пальцы впились в гренадин: она чувствовала, как невидимые черви ползали по ее телу. Как ползали по телам матери и отца, которых закопали глубоко под землей, в темноте.

Она икнула.

— Опусти голову между колен.

Энн сжала зубы.

— Со мной все в порядке, нечего надо мной трястись.

— После ванны ты почувствуешь себя гораздо лучше.

Она очень на это надеялась, но боялась, что никогда не избавится от отвратительного ощущения, словно по коже ползают осклизлые черви.

Во рту сохранялся горький привкус. Чай! Страх темноты. Запах гниения и затхлая вонь от червей… Нет, если позволить себе распуститься, она снова расплачется.

Энн Эймс. Женщина, которая плакала сначала от наслаждения, а потом от ужаса. Казалось невероятным, что всего лишь дненадцать часов назад она, никем не узнаваемая, ехала в удобном вагоне поезда. А за час до того отвечала на страсть мужчины,

— Вторую ночь, когда я была с тобой, ты подмешал мне что-то в вино, — хрипло сказала она.

— Да, — признался Майкл.

— Зачем?

— Следовало предпринять кое-какие меры ради твоей безопасности.

— Не лги! — вспылила Энн. — Ты знал… — Она никак не могла заставить себя продолжать. — Леди Уэнтертон — это та женщина, которая тебе нравилась, с ней одной ты дружил…

Карета продолжала двигаться в темноте.

— Да.

— Он сделал с ней то же самое?

— Да.

— Ты ее любил?

— Да.

— И позволил ему расправиться с ней? Как ты мог?

— Я не знал, что она у него, — его голос звучал приглушенно, — думал, что она поехала погостить к сестре, получал от нее телеграммы.

— Но ты знал… — Стараясь успокоиться, Энн глубоко вдохнула. — Ты знал, что он намеревался сделать со мной?

— Знал.

— Так чего же пытался добиться обманом?

— Мести.

Отчего карета так спешит, отчего боль никак не утихает? Ее зубы стучали от холода, от того, что ее предали, от непреходящего ужаса.

— Сколько времени леди Уэнтертон оставалась у него?

— Два месяца.

Энн закрыла глаза. Она попыталась представить, каково лежать два месяца в гробу, снедаемой плотскими желаниями, — и не смогла. Его лицо расплывалось перед ней.

— Как она умерла?

— Заткнула щели в двери и окнах и включила газовый рожок, произошел взрыв. Видимо, оттого, что в камине тлели угли. Она хотела умереть и умерла.

Леди Уэнтертон предпочла жизни смерть, Энн не могла ее судить. Она съежилась в уголке и постаралась сосредоточить все внимание на растрескавшейся коже сиденья, на свежем сене под ногами и скрипе колес — на чем угодно, только не на мраке и осклизлой жаре, которая продолжала корчиться и сворачиваться пружиной в ее утробе.

Ее сосед ничего не говорил. Словно чего-то ждал. Но чего?

Энн дождалась, когда колесо попало в ямку, экипаж накренился и замедлил ход, открыла дверцу и выпрыгнула наружу. Но упала и растянулась на земле. Нескладная, неуклюжая старая дева! Но тут же ей на помощь потянулись сильные руки в шрамах. Она отпихнула их и встала на ноги. У нее были три ночи страсти — все, что осталось ей до конца жизни.

Ее усадьба тонула в темноте и покое, точно огромный гроб. Позабыв про достоинство, Энн принялась колотить в дверь: только бы избавиться от мучительных кошмаров и мужчины, который стоил у нее за спиной. Почему он не уходит?

На пороге показался дворецкий со свечой в шишковатых пальцах; на тронутом возрастом лице отразилось непривычное для него раздражение. Но в следующую секунду челюсть у старика отвалилась.

— Мисс Энн!

«Он стал слишком стар для своей должности, — подумала она. — Завтра же рассчитаю! Выставлю имение на продажу, а слуг уволю».

Но это будет завтра. Предстояло еще пережить остаток этой страшной ночи. Энн взбежала вверх по ступеням, шелковые нижние юбки и шерстяное платье задевали щиколотки.

— Мисс Энн! — взвился ей вдогонку голос дворецкого. Ему ответил мужской шепоток. Она не остановилась.

Застоявшийся воздух был насыщен запахом сырого дерева и карболки, но ему не перебить вонь разложения, которую источали ее одежда, волосы, кожа.

Как много сразу всего прояснилось. Обилие цветов в его доме, разговоры о страсти. Ему не нужна была женщина — он мечтал о мести.

Энн распахнула дверь в спальню и принялась рыться в ящике комода в поисках спичек. Повернула кран газового рожка и несколько бесконечно долгих секунд не могла отделаться от мысли о леди Уэнтертон.

Затем поспешно приподняла хрустальный с гравировкой плафон и зажгла на полную мощность свет. Тени отпрыгнули назад и побежали по стенам.

Энн рванула с себя лиф. Оторвавшаяся пуговица ударилась о стену и беззвучно покатилась по ковру. Не важно. Все теперь не важно. Только бы избавиться от ненавистной одежды. Игривый беспроволочный корсаж с тихим шелестом упал на пол. Женщина не опускала глаз, боясь увидеть на одежде червей.

Корсет, ей самой не распустить корсет. Горничная спит. И Энн не хотелось, чтобы служанка видела ее в подобном виде. Но внизу, под корсетом бегали по коже мурашки. И как живое существо, пытающееся выбраться на волю, царапала душу истерика.

Нет, графу ее не одолеть!

Ножницы!

Энн лихорадочно оглянулась в поисках корзины с рукоделием, которая десять месяцев не появлялась из шкафа на свет Божий. Ее мать считала, что настоящая леди обязательно проводит досуг с иголкой и ниткой. Энн потакала ей и у постели больной аккуратными стежками подшивала платки, которые никому никогда не пригодятся.

Маленькие ножницы предназначались для того, чтобы разрезать нитки. И с корсетом пришлось бороться по одному волокну. Наконец она швырнула и корсет, и ножницы в тень у стены. Такую же непроглядную, как неотступающий страх в ее душе.

Затем стянула влажную, прилипшую к телу сорочку — Боже, он видел, что она потеряла контроль над собой — и вместе с панталонами послала в тот же угол. И, удивляясь собственному раздражению, сорвала подвязки и шелковые чулки.

Теперь волосы — скорее вон из них заколки — расчесать хотя бы пальцами слипшиеся пряди.

Нет времени нагревать воду. Трясущимися руками Энн зажгла канделябры по обеим сторонам зеркала над раковиной и посмотрела на свое растрепанное изображение. Граф наглядно продемонстрировал, какими выдающимися качествами она обладала.

Энн открыла обыкновенный бронзовый кран. Из носика хлынула ржавчина. Не в состоянии дождаться, пока наполнится узкая медная ванна, она влезла в нее и присела под струю. Ледяной поток обрушился ей на затылок. Вода оказалась настолько холодной, что у нее перехватило дыхание. Она выпрямилась, потянулась за мылом и мочалкой и стала неистово тереть себе кожу. Черви продолжали ползать снаружи и внутри. Снаружи! Энн повела рукой — в наполнившейся ванне плавали пряди ее волос, будто живые. Она села и принялась хватать ртом воздух.

И тут увидела его. Без сюртука, без перчаток, без шляпы рядом с ванной стоял Мишель д'Анж, достопочтенный мистер Стердж-Борн. Черные волосы вились в вырезе белой рубашки, на лице появилась темная щетина, и от этого шрамы на скулах казались еще светлее.

Вода катилась с ее лица. Энн хлопала себя руками по груди, хотя смутно понимала, что, вероятно, выглядит очень комично.

Ему не привыкать — он видел многое другое, кроме ее грудей.

— Убирайся! Мой адвокат… — Ах да, он умер. Что же сделал граф с его телом? — Я дам указание банку перечислить тебе оставшиеся деньги.

— Мне не нужны твои деньги, Энн. — Фиалковые глаза на мгновение подернула дымка сожаления. — Я к ним никогда не стремился,

Не стремился к ее деньгам? Чего же он хотел: ее страсти?

— И тем не менее. — Надтреснутый голос женщины сорвался. — Тем не менее таковы были условия договора. — Уходи. Слуги начнут судачить. — Ее саму передернуло от подобного лицемерия. Поздно беспокоиться о слугах.

Какая разница, что о ней скажут?

— Вылезай!

Энн тряхнула головой, освобождаясь от туманящей зрение тьмы.

— Прошу прошения?..

— Вылезай, ты вся посинела. — Он потянулся за полотенцем на вешалке рядом с ванной.

— Послушайте, месье д'Анж…

— Меня зовут Майкл.

— Мне все равно, как вы себя называете. Ради Бога, уходите из моего дома. Неужели вам недостаточно?

Секунду Энн смотрела на него снизу вверх. Их взгляды встретились. Плавным движением руки Майкл поднял ее из ванны и завернул в полотенце.

— Тебе придется меня выслушать, — раздраженно проворчал он. — Хочешь ты того или нет.

— Чтобы я поняла? — закричала она, но тут же захлопнула рот, ужаснувшись, что опять потеряла самообладание.

Она стояла завернутая в полотенце, — горло в огне, — трясущаяся, дрожащая, ненавидящая свою слабость и беззащитность. Ненавидящая себя за то, что все еще хотела его. В то время как мать лежала в могиле и ее поедали черви.

— Теперь тебе кажется, что ты никогда не оправишься. — Горячее дыхание коснулось ее лица. — Но ты сумеешь, а я тебе помогу.

Энн подавила раздражение и сама прижала полотенце к груди, чтобы он не воображал, что она в полной его власти.

— Мне не нужна твоя помощь.

Он возвышался над ней — высокий, темноволосый, порочно красивый, — обладающий всеми качествами, которые она ценила в мужчинах.

— Очень печально, мадемуазель Эймс, потому что мою помощь тебе все-таки придется принять.

— Не обращайся ко мне по-французски! — закричала она, позабыв о раздирающей горло боли. — Ты не француз! Ты мне лгал! Говорил, что жаждешь моей страсти! А на самом деле меня не хотел! Ты меня использовал!

— Но я до сих пор жажду твоей страсти, — твердо заявил Майкл; его фиалковые глаза недвусмысленно блеснули. — И ты мне ее подаришь!

Страх затуманил Энн рассудок. Майкл не пропускал ее к выходу, позади отступление преграждала ванна — ни одного безопасного места. Негде спрятаться от реальности.

— Если ты сейчас же не отойдешь, я знаешь, что сделаю?

— Что же? — подзадорил ее Майкл. — Скажи, что ты сделаешь?

Что может женщина против мужчины? Она не смогла противостоять графу. Она не смогла противостоять подметальщику, который толкнул ее под карету. Она не умеет контролировать даже собственное тело.

Дрожь у нее внутри нарастала.

— Ты хочешь меня убить. — Она взглянула в фиалковые глаза и вспомнила шляпную булавку и его пенис в своей слюне.

— Я обещал, что никогда не причиню тебе вреда.

— Граф сказал, что ты убил своих родных.

— А тебя он в чем обвинил, Энн?

Она не хотела отвечать, но слова сами сорвались с ее языка:

— В том, что я убила свою мать.

— Ты в самом деле ее убила?

Энн ударила его по щеке — она, которая ни на кого никогда не поднимала руки. Пощечина гулко отозвалась в маленькой ванной. Плоть коснулась плоти только для того, чтобы причинить боль. Значит, она тоже могла!

Энн в ужасе прижала ладонь ко рту. Пальцы кололо, словно в них воткнули сотни маленьких иголочек. Под щетиной на его левой щеке алели четыре отпечатка. На Энн полыхнуло фиалковым пламенем.

— Мы собрались на пикник, на берег моря: мать, отец, три мои младшие сестры и я. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я готовился к вступительным экзаменам в Итон. Отец пошутил, что я уже мужчина и должен возить его, а не он меня, и передал мне вожжи. Но вожжи оборвались, и кони понесли — по полю, прямо к краю обрыва. Дядя появился верхом, он не попытался подхватить под уздцы коренную и остановить экипаж, а посторонился с дороги. Тогда мать схватила меня и швырнула ему. Его лошадь попятилась и сбросила нас обоих. Он получил удар копытом, а я лежал и смотрел, как экипаж полетел с обрыва. Дядя отнял у меня все, но я не позволю ему отнять еще и тебя.

У Энн опустились руки. Она поняла, что вожжи разорвались не сами по себе.

— Это он их убил.

— Полагаешь? — Брови Майкла иронически изогнулись. — А может быть, все-таки несмышленыш не справился с лошадьми и отправил родных в пропасть?

Вина — оборотная сторона любви.

— Вожжи были подрезаны, — решительно проговорила Энн.

— Где теперь эти вожжи? Никаких доказательств. Графом был он. Отец — младший брат. Старшему брату нет никакого смысла убивать младшего.

У Энн на этот счет не оставалось никаких сомнений.

— Он ненормальный.

Майкл саркастически улыбнулся:

— Про дядю можно сказать все, что угодно, но только не то, что он ненормальный. Я тебе не лгал, кроме одного раза. Я знал, кто ты такая, еще до нашего первого свидания. А потом волновался, думал, не оттолкнут ли тебя мои шрамы. Но ты оказалась именно той женщиной, которую я ждал. Ты жаждала меня, а я жаждал мести. Но твоей страсти я жаждал гораздо сильнее. Мне не терпелось тебя обнимать, удовлетворять твои желания. Ты домогалась меня, моего тела. Скажи, разве тебе было безразлично то, что мне нравилось? Так что еще вопрос, кто кого использовал.

Энн задохнулась от несправедливости обвинения.

— Я не ставила под угрозу твою жизнь.

— Ты поставила под угрозу свою жизнь, когда вышла с незнакомым мужчиной из дома свиданий. Есть садисты, которым нравится мучить, есть садисты, которым нравится убивать.

На мгновение Энн забыла о своих страхах, о притаившемся в теле желании, но спор с Майклом возродил все снова.

Ужас. Голод. Непомерные плотские аппетиты, как сказал граф. «Опасное наслаждение. Ваше вожделение привело пас к этому. Если бы вы умели обуздать свои плотские аппетиты, то остались бы в Дувре, и ничего бы не случилось. Если бы мой племянник умел обуздать свои плотские аппетиты, он остался бы в Йоркшире, и тоже ничего бы не произошло»,

Но она уехала из Дувра, а Майкл Стердж-Борн не остался в Йоркшире.

И вот как все обернулось.

Майкл отступил в сторону. Энн бросилась вон из ванной. Нет, она не сделается жертвой своих желаний.

Одежда, которую она расшвыряла в спальне, исчезла. Матрас покрывала белая простыня. Подушки в вышитых наволочках тщательно взбиты. Покрывала аккуратно сложены в ногах кровати. В камине стиля Адама билось и потрескивало желтое пламя. Рядом с газовой лампой на тумбочке стоял серебряный поднос.

Энн в смущении застыла, в воздухе витал сладкий аромат шоколада.

Ворсистый хлопок вытер ей щеки, мокрые волосы оказались заключенными в полотенце. Энн резко отпрянула и обернулась. Майкл крепко сжимал влажное полотенце, но фиалковые глаза смотрели настороженно, внимательно, хищно. По его лицу скользили голубые тени.

Она проводила пальцем по его щеке, пока он спал, целовала красивые губы. И даже не знала, кого ласкала.

Мишеля или Майкла.

Сердце громко забилось у нее груди.

— Я тебя не хочу.

Майкл демонстративно потянулся к полотенцу, которое она прижимала к груди. Энн не убежала и не стала сопротивляться.

— А если и хочу, то только из-за серебряных шариков.

— Я знаю.

Полотенце скользнуло вниз и упало к ее ногам. Энн сжала кулаки, чтобы побороть унижение, когда он принялся ее разглядывать: бедра, темные волосы на лобке, живот, грудь. Каждый кусочек кожи, которого когда-то касался.

Энн почувствовала, как отвердели ее соски, и не стала себе лгать, что это от холода.

— Я тебе заплатила, — резко проговорила она.

Их глаза встретились, фиалковое пламя обожгло ее.

— Дело не в твоем желании. — Энн ненавидела себя за то, что говорила, ненавидела его, ненавидела графа, который разрушил ее единственное счастье. — На твоем месте это мог сделать любой мужчина.

Огонь в его глазах потускнел, обожженные ладони охватили ее щеки.

— Я знаю.

Энн открыла было рот, чтобы извиниться и взять обратно свои слова, но ей помешали его губы, которые оказались мягче лепестков розы, и щетина на подбородке, которая царапала кожу, как наждачная бумага.

Именно этого она жаждала в его объятиях — его объятий. Молила Бога, чтобы он ее спас, а теперь отвергала его.

— Не сопротивляйся, Энн, иначе я привяжу тебя к кровати. Не заставляй применять силу, позволь помочь… Энн не могла пересилить в себе враждебность.

— Как ты помог леди Уэнтертон? Ты ее тоже привязывал к кровати?

Обожженные пальцы впились в ее волосы.

— Нет, но Бог свидетель, жалею об этом. Быть может, она бы осталась в живых. Но она не разрешила к себе прикасаться, и я подчинился ее желаниям. Я думал, время ее излечит, но она умерла.

Ее отняли у него, как отняли раньше родных. Вода по-прежнему катилась у нее по спине и собиралась лужицей у ног, а губы опалял жар его тела.

— Я не собираюсь кончать с собой.

— Есть разные вилы смерти.

Майкл гладил ее губы своими губами, но жар его тела не прогонял царивший в ее душе лед. Энн хотелось одного — выплакаться. Чтобы не осталось ни желания, ни страха. Она не закрыла глаза и видела в его зрачках свое отражение — некрасивую, бледную женщину в плену у страсти.

Энн вздохнула и опустила веки. Его язык прорвался в ее рот, потрясение от этого вторжения прокатилось до самого низа ее живота.

Но вот она приоткрыла глаза и поняла, что лежит на кровати, прижатая его телом. Энн собрала остатки досто-и нства.

— Я не хочу, чтобы меня принуждали!