Буйная Кура

Вспомнил последнее столкновение на берегу Куры. Почему-то перед его мысленным взором вырос Джахандар-ага. Он, словно наяву, увидел его серое, как чугунное, лицо, налитые кровью глаза, сросшиеся, взлохмаченные брови, крепкий, нервный палец, вечно находящийся на курке винтовки. В ушах Ахмеда защелкали четки моллы Садыха. Его окружили мюриды. Ахмед поневоле вспомнил темные землянки, незавидную жизнь старика Годжи и тех людей, которые пришли на берег провожать их. Мать Османа не нашла даже чарыков для своего сына. Она ничего не умеет делать, кроме как бить себя в грудь и стенать. Положение очень трудное и запутанное. Один хозяйничает в деревне, а другой не находит черствого хлеба. Может быть, Кипиани прав?
      Тень от крепости удлинилась и накрыла друзей. Воды Куры покраснели. Зыбь засверкала, как рыбья чешуя.
      Друзья встали и тихо пошли по той же тропинке, спустились вниз. Молча шагали по пыльным улицам города. Ахмед должен завтра пуститься в обратный путь. Ребята, которых он привез, уже приняты в семинарию, они уже занимаются. И директор, и Черняевский остались очень довольны Ахмедом. А Ахмед в свою очередь рад тому, что встретил здесь своего старого друга. Теперь он не один. Они будут поддерживать связь между собой. Ахмеду надо еще заехать на несколько дней в Тифлис и повидаться с попечителем просвещения, получить распоряжение об открытии в Гейтепе новой школы. Черняевский сам вмешался в это дело и добился разрешения. Теперь надо только все оформить официально.
      Увидев около общежития ребят, они остановились. Османа и Селима нельзя узнать. На головах новые фуражки, пуговицы на пиджаках и ремни сверкают. Ботинки начищены до блеска. Форма семинаристов им к лицу. Ахмеду было радостно за этих ребят. Теперь Осман уж не тот робкий и грустный парень. Обратившись к Ахмеду, он спросил:
      - Когда возвращаетесь в деревню?
      - Завтра. Что передать?
      Осман бегом бросился в общежитие и вернулся с узелком в руке.
      - Никак матери хочешь посылку отправить?
      Осман, словно человек, имеющий какую-то тайну, взял Ахмеда под руку и отвел в сторону.
      - Не обижайтесь, если вам не трудно, передайте это моей матери. Отцовская чоха. Она насильно дала ее мне, когда я уезжал. Скажите маме, пусть положит опять в сундук.
      - А это что такое?
      - Это чарыки. Передайте их дяде. Ведь он сам босой.
      Ахмед хорошо помнил, как Годжа передал эти чарыки Осману. Обескровленные и сморщенные от постоянной воды ноги старика он видел перед своими глазами. Ахмед тогда же понял, что эти чарыки Годжа сшил для себя, но, увидев босого племянника, растрогался и отдал ему.
      Чувствительность Османа тронула Ахмеда. Он принял у него узелок.
      - Как устроился, как с жильем?
      - Очень хорошо. Новая кровать. Но спать на ней я не могу.
      - Почему?
      В разговор вмешался Селим:
      - Он боится упасть с кровати.
      - Ну что же мне делать, если я никогда не спал так высоко. Чуть шевельнусь, мне кажется, койка рухнет.
      Все засмеялись.
      - Ничего, привыкнешь.
      Ахмед попрощался, и вместе с Кипиани они ушли.
      Кипиани пригласил Ахмеда к себе в дом. В комнате полутемно. Открыли ставни. Вместе с воздухом в комнату ворвался шум Куры, которая протекала здесь совсем близко. Ахмед оглядел комнату. В углу - письменный стол, на стене - старый ковер. Скатерть на обеденном столе, что посреди комнаты, разрезана в нескольких местах ножом и залита чернилами. С правой стороны дверь в соседнюю комнату.
      - Ты живешь один?
      - Нет.
      - Где твои домочадцы?
      - Отправил в деревню.
      Кипиани налил себе вина, а Ахмеду чаю.
      - А я одинок.
      - Уже седина появилась.
      - Знаю...
      Ахмед маленькими глотками пил чай и украдкой поглядывал на друга. И у того появилась седина.
      - Кажется, мы стареем.
      - Как раз меня это беспокоит. Жизнь уходит, а мы еще ничего не сделали.
      - Надо иметь терпение.
      Темнело. Кипиани встал и зажег лампу. Ахмед собрался уходить.
      - Нет, ты останешься ночевать у меня. Я познакомлю тебя с моими друзьями. Они скоро придут.
      Ахмед взглянул в устремленные на него глаза друга и проговорил:
      - Так, значит...
      - Да, наш кружок работает, мы не спим.
      6
      Джахандар-ага вывел из конюшни коня. Неплох был конь, огненно-красной масти, рослый, с крутой и красивой шеей. Выносливый, быстрый, смекалистый. Но Джахандар-ага все равно вспоминал Гемера, и никакой конь не мог бы заменить ему потерянного любимца. Тот был не конь, а человек, понимал человеческую речь, говорить только не мог.
      Этот тоже добрый конь и как будто бы понимает холодность, нерасположение хозяина. Не лезет в душу, не выпрашивает ласки, не унижается - гордый конь. Может, еще и привыкнет к нему Джахандар-ага. Если, конечно, доживет до сегодняшнего вечера. Джахандар-ага обошел, осмотрел коня, завязал ему узлом длинный хвост, тщательно оседлал. Дома взял со стены винтовку, взял башлык с кистями, сотканный из белой шерсти, надел его на голубую бухарскую папаху, концы закрутил вокруг шеи. Поправил кинжал. На пороге обернулся, чтобы окинуть, может быть, последним взглядом свое жилище.
      Ковры на стене, тридцатилинейная лампа под потолком, витые рога оленя, кровать, матрасики, метакке с золотыми кистями. Дослал патрон в винтовку и щелкнул курком, ставя его на взвод. Проходя мимо домочадцев к оседланному коню, даже не посмотрел на них. Словно не было тут Мелек, провожающей его тревожным взглядом, словно не было Салатын, полумертвой от страха.
      Вывел коня за ворота и с легкостью юноши оказался в седле. Поднял коня на дыбы, заставил его повернуться на задних ногах и сразу же перейти на рысь.
      Но тут захлопали сзади крылья, хохлатая желтая курица взлетела на забор и вдруг, вытянув вперед тонкую ощипанную шею, заорала по-петушиному. Надо же было Джахандар-аге обернуться именно в эту минуту, словно подтолкнул кто в спину. Внутри у него все похолодело, толстые губы задрожали, не то в гневе, не то от страха. В следующую за выстрелом секунду пух и перья полетели по всему двору и рыхлый кровавый комок, только что бывший курицей, шлепнулся на сухую землю.
      Джахандар-ага пришпорил коня и оставил за собой только облачко пыли.
      Погода хмурилась. Поля давно посерели, опали пожелтевшие листья берез. Кура неслась, как всегда, извиваясь, разветвляясь, дробя на рукава свое русло.
      Джахандар-ага скакал, но черные мысли одолевали его.
      "Почему эта несчастная курица закукарекала? Не злая ли это примета перед таким делом? Или над нашим домом витает проклятье? Зря ли в народе говорят, что если курица закричала петухом - жди несчастья. Что же ожидает меня?"
      А между тем сегодня все должно решиться. Один на один, лицом к лицу, как подобает настоящим врагам. Джахандар-ага долго искал его. Посылал тайком людей, чтобы узнать, где Аллахяр. Но тот удрал в город и спрятался там. Джахандар-ага поклялся, что пока не отомстит за коня и за все, не покажет людям своих глаз. Он ждал этого дня ровно два месяца. Не глядел на домашних. Клятва есть клятва. И вот вчера ему донесли, что Аллахяр вернулся домой. Джахандар-ага выждал день - пусть успокоится Аллахяр и уверится, что ничего ему не грозит, - и оседлал коня. С собой никого не взял: ни верного Таптыга, ни других слуг. Решил схватиться честно, один на один. Страшно только одно - погибнуть раньше врага. Конь мчался по тропе, разделяющей поле на две части. Вынес на бугор, над высоким обрывом фыркнул и остановился. Внизу бурлила Кура. Вода была серой, под стать осенним полям. Вдоль берега пасли скот. Вереница девушек спускалась от деревни к реке.
      Джахандар-ага вспомнил и узнал это место. С этого обрыва он тогда увидел Мелек. И сейчас почти точно на том же месте одна молодая женщина, подоткнув подол, умывалась, плеща себе в лицо воду двумя ладонями. Прошло ли время с тех пор? Совершалось ли все, что успело совершиться? Не Мелек ли моется на реке? Сейчас он пришпорит коня, окажется рядом, попросит попить, схватит за кисть руки, перекинет через седло, переплывет Куру и умчится в леса на том берегу. Он очнулся и огляделся вокруг. Сонно текла вода, сонными стояли леса, сонно было в душе у самого Джахандар-аги. Нет, не помчался бы он сейчас вниз, не схватил бы ее за кисть, не обнял бы крепко и горячо. Усталость чувствовалась во всем: и в осенней природе, и в сердце, и в руках. Сквозь гул реки стала доноситься до слуха негромкая печальная песня:
      Рука дрожит, в глазах туман,
      К земле клонится тело.
      Скажите,
      Я ли постарел
      Иль время постарело?
      Давно зазубрился кинжал,
      Кольчуга поржавела.
      Скажите,
      Я ли постарел
      Иль время постарело?
      Сидят мужчины возле баб,
      Забыв, как в бой летали смело.
      Скажите,
      Я ли постарел
      Иль время постарело?
      Как молоко, прокисла кровь,
      Что раньше в жилах пела.
      Скажите,
      Я ли постарел
      Иль время постарело?
      Конь, почувствовав, что поводья ослабли, тихо спустился по тропинке и сошел в воду. Джахандар-ага не мешал ему пить, а сам слушал песню:
      Сегодня вороны в чести,
      А соколы без дела.
      Скажите.
      Я ли постарел
      Иль время постарело?
      На толстых губах Джахандар-аги появилась грустная усмешка. "Словно про меня эта песня, - подумал он. - Так все же: я ли постарел иль время постарело? - повторил он про себя слова припева. - Нет, подожди, стареть будем завтра, а сегодня нам некогда".
      Мимо промчался табун лошадей. Кони, перегоняя друг друга и кусаясь, разбрызгивая воду, ринулись в Куру.
      Конь Джахандар-аги заржал и взбодрился. Хозяин тоже встрепенулся и натянул поводья. Влетели в деревню. Джахандар-ага крепче замотал башлык, поднял винтовку, лежащую поперек седла, и палец положил на курок. По извилистой дорожке достигли больших ворот двора, окруженного колючим забором. Конь закружился на месте. Джахандар-ага заглянул поверх забора и грубым хриплым голосом закричал:
      - Хозяин, выходи!
      Залаяли псы. Сначала слуги вышли во двор, за ними показался и сам Аллахяр. Внутри Джахандар-аги словно лопнула перетянутая струна, в ушах зазвенело, перед глазами поплыл туман. Но он взял себя в руки. Аллахяр, не поняв еще, в чем дело, подошел к воротам.
      - Кто там?
      Увидев, что враг идет к нему навстречу без оружия и ничего не подозревая, Джахандар-ага опустил винтовку.
      - Мужчина навстречу мужчине не должен выходить безоружным. Вооружись и оседлай коня.
      Аллахяр вздрогнул от этого спокойного, но повелительного голоса. Он обрадовался, что человек, которого он так долго искал, сам пришел к его порогу. Забыв обо всем, он хотел было ринуться на него. Но, спохватившись, что без оружия, остановился в ярости.
      - Быстрее! Чего стоишь!
      Джахандар-ага понял, что противник не осмеливается повернуться к нему спиной. Джахандар-ага поднял винтовку, лязгнул затвором, вынул патроны и бросил их под ноги Аллахяру.
      - Не бойся, в спину стрелять пе буду.
      Аллахяр попятился. Один из батраков понял, в чем дело, и быстро вывел из конюшни коня. В это время Джахандар-ага успел вновь зарядить свое оружие. Аллахяр зашел в дом и, тотчас выйдя обратно, вскочил в седло. Поднял винтовку и тут же выстрелил. Пуля пробила доски ворот.
      Джахандар-ага ощутил, как заныло плечо. Он на коне перескочил через забор и очутился во дворе. Одновременно нажал на курок. Приклад в руках Аллахяра разлетелся вдребезги. Конь взвился на дыбы и заржал. Джахандар-ага мгновенно кинулся к Аллахяру, и тот не успел обнажить кинжал. Дым от пороха, хриплые голоса и визг собак - все смешалось. Какая-то старуха бежала по двору и била себя в грудь. Джахандар-ага остановился и крикнул:
      - Не пугай женщин! Выйди со двора!
      Кони съехались морда к морде. Как и их хозяева, они обдавали друг друга горячим возбужденным дыханием. Кинжал Аллахяра сверкнул в воздухе и если бы Джахандар-ага не уклонился, то распорол бы ему живот. Но теперь Джахандар-ага схватился за кисть Аллахяровой руки и вывернул ее так, что кинжал упал на землю и воткнулся в нее. Аллахяр вылетел из седла. Немедленно спешился и его враг. Кинжал снова оказался в руках Аллахяра. Мгновение, которое показалось очень долгим, противники стояли друг против друга: Аллахяр, прижавшись спиной к воротам, Джахандар-ага посреди двора. Бешеная злоба, ненависть, презрение полыхали в глазах у того и у другого. Вдруг Аллахяр, оттолкнувшись от ворот спиной, бросился на Джахандар-агу, но в ту же секунду навстречу ему полыхнул выстрел. Аллахяр как будто вздрогнул или так показалось выстрелившему, выпучил глаза и грудью пошел вперед. Джахандар-ага выстрелил еще раз. Аллахяр не упал. Он сделал еще один шаг. Джахандар-ага попятился, отступил. Ужас оледенил его сердце. Хотел выстрелить еще раз, но патрон не попадал в ствол. Грудь Аллахяра уперлась в дуло винтовки. Так они остановились лицом к лицу. И только теперь Джахандар-ага увидел, что глаза врага мертвы и стеклянны. Он убрал винтовку, и Аллахяр рухнул на землю.
      7
      Алексей Осипович проверял тетради учеников. Ему в руки попала тетрадь Османа. Он прочел заглавие и стал серьезным. Обмакнул перо в красные чернила и стал внимательно читать сочинение ученика:
      "Село Гейтепе, где я родился, расположено на берегу Куры. Оно окружено высокими холмами. С одной стороны наши пашни тянутся до армянских деревень, а западная сторона граничит с грузинской землей. Сердитые волны Куры чуть не лижут стены домов. На левом берегу Куры раскинулся большой лес, который тянется вдоль реки и сливается вдали с небосклоном. Здесь можно найти что угодно. Деревенские ребятишки часто переплывают Куру и собирают в лесу яблоки, груши, ягоды тутовника; набив карманы алычой, возвращаются обратно. В нашем лесу часто можно встретить столетний дуб, карагач. Здесь есть также места, где не ступала нога человека. Каждый день, утром и вечером, на полянах кричат фазаны, квохчут тетерева. Здесь прекрасное и богатое место для охоты. Зимой в нашем лесу полно гусей, уток, а летом и осенью куропаток. Кабаны ходят стадами. На каждом шагу можно встретить медведей, волков, шакалов и лисиц. Глядишь и нельзя наглядеться на оленей, спускающихся к реке на водопой. В этом богатом животными и птицами лесу имеются прекрасные луга, благоухающие зеленые поляны. Наши гейтепинцы, начиная с сентября месяца и до самого конца мая, жили здесь припеваючи. Этот лес приносил большие выгоды крестьянам. Но теперь там устроили заповедник. Днем и ночью конные казаки охраняют лес и не допускают туда никого. Говорят, его охраняют для наместника Кавказа, великого князя. Когда его душа пожелает, он приедет сюда из Тифлиса на охоту. Разве это справедливо? Лес кормил наше селение, и его отняли у нас. Никто не заботится о тех, которые жаждут клочка земли и куска хлеба. Хочется знать: почему все это так? Ведь говорят, все люди равны. Если это верно и все люди - дети природы, то почему одни слишком бедны, а другие чрезмерно богаты?"
      Алексей Осипович еще раз прочитал последние строки и подчеркнул их красными чернилами. Прошелся по комнате. Он старался понять, откуда мальчику пришли на ум такие мысли. Ведь из учителей никто не рассказывал ему о французских просветителях, о Руссо?
      Алексей Осипович остановился перед окном, взглянул на двор семинарии, а затем на общежитие мусульманского отделения. Свет погашен. Полная тишина. Только в одной из комнат в окне дрожит слабый свет. Алексей Осипович оделся и спустился во двор. "Может быть, нарушается распорядок и ребята после уроков ходят в недозволенные места? Или есть люди, которые отвлекают ребят от занятий и сбивают их с толку?"
      Алексей Осипович открыл дверь в общежитие. Он подошел к дежурному ученику, сидящему в коридоре.
      - Все ли в общежитии?
      Дежурный вздрогнул и не сразу ответил на вопрос учителя:
      - Да, все спят, господин инспектор.
      - Никто не опоздал?
      - Все пришли вовремя, кроме посещающих кружок.
      - Какой кружок?
      - Краеведческий.
      Алексей Осипович помолчал. Он знал о существовании этого кружка, но не знал, что ребята посещают его по вечерам. Знаком показав, чтобы дежурный сел, он пошел дальше. Ребята все опали, Алексей Осипович остановился, прислушался к их дыханию. Одежда аккуратно сложена на тумбочках. У некоторых в головах книги. Кто-то забормотал во сне. Алексей Осипович подошел и поднял соскользнувшее на пол одеяло, открыл половину окна и проветрил комнату. Убедившись, что все на месте, все спят, он хотел уйти, но, подойдя к двери, взглянул на койку Ашрафа. Тот лежал на спине. Одна рука свесилась до полу.
      Алексей Осипович тихо поднял руку Ашрафа и положил ее поверх одеяла, поправил подушку под головой, поднял книгу, упавшую на пол. Повертев книгу в руке, подошел к свету и прочел название на переплете. "Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву". Алексей Осипович чуть не выронил книгу. Хотел разбудить Ашрафа и спросить, откуда он ее раздобыл, но раздумал. Чтобы не выдать своего волнения перед дежурным, вынул часы с цепочкой из кармана жилета, посмотрел на них и направился к выходу. В дверях надел шляпу и вышел во двор.
      Луна плыла над каменными башнями древней горий-ской крепости. Густая тень от холма заливала дома, расположенные у его подножия.
      Алексей Осипович сам не знал, куда идет по пустым улицам спящего города. Тишину нарушали только его шаги.
      "Стало быть, запрещенные книги проникли и в нашу семинарию. И читают их ученики мусульманского отделения, которым я руковожу. Кто-то рассказывает им о декабристах, объясняет, что "все равны, все люди - дети природы". А разве это не так? А разве я сам не думаю об этом? Не известно ли мне положение бедных крестьянских детей? Разве я не хлопочу, чтобы крестьянские дети могли получать бесплатное образование? Если же все это так, то сочинение Османа не должно волновать меня, а должно радовать! Плохо ли, что воспитываемые нами дети вольно и ясно думают? Разве мы не хотим вырастить их для отечества полезными людьми?"
      Алексей Осипович повернул за угол, и встречный ветерок повеял ему в лицо. Он увидел луг, раскинувшийся за чертой города. Кура текла посредине зеленой равнины. При лунном свете сверкала зыбчатая гладь воды. Алексей Осипович вздохнул полной грудью, глядя вдаль, туда, где исчезали воды реки между скалами, бросающими друг на друга черную тень.
      На другой стороне улицы послышались шаги. Алексей Осипович по походке узнал человека, идущего в тени домов. Это был Кипиани. Алексей Осипович подождал его. А Кипиани, задумавшись, не заметил коллегу и хотел пройти мимо.
      - Добрый вечер, господин Кипиани! Откуда вы идете так поздно?
      Тот вздрогнул, но, узнав Алексея Осиповича, улыбнулся.
      - Добрый вечер, Алексей Осипович. Я ходил к своим друзьям. А вы откуда идете?
      - Из общежития. Навестил ребят.
      - Ну как они там?
      - Спят.
      Они пошли рядом. Стук трости Кипиани громко отдавался на безлюдной улице.
      - Наверное, в будущем году ваше отделение расширится.
      - Да. Откроем еще несколько классов.
      - Это хорошее дело, Алексей Осипович. Горийская семинария окажет большую помощь нашим кавказским народам.
      - Как раз наша цель - оказать кавказцам помощь и вырастить из них национальную интеллигенцию.
      Кипиани достал папироску и, чтобы ветер не погасил спичку, чуть поднял воротник пиджака, прикурил. При мгновенном свете Алексей Осипович увидел его густую черную бороду, заметил и седину на висках Кипиани.
      - Это только одна сторона вопроса, - заговорил Кипиани, затянувшись несколько раз. - Наукой и просвещением не возможно все решить. Надо предпринимать и что-то более серьезное.
      - Что вы имеете в виду?
      Кипиани, поняв, что разговор зашел слишком далеко, помолчал.
      - Сказать правду, я сам еще не ясно представляю себе все это. Знаю только одно - так продолжаться не может.
      - Да оно и не продолжается. Идут новые времена. Зреют новые условия. Наука и просвещение развиваются. Изменится сознание людей. Наш долг служить этому.
      - Вы правы, Алексей Осипович, надо просвещать. Как это там: "Сейте разумное, доброе, вечное..." Сейте, Алексей Осипович, сейте!
      Алексей Осипович почувствовал какую-то нехорошую иронию в словах Кипиани. Он понял, что Кипиани нарочно переменил разговор, не высказав своих мыслей до конца. Видимо, боится говорить то, что думает. Алексей Осипович вспомнил письмо, присланное Семенову. Кипиани находится под наблюдением. Этот человек, видимо, и сейчас, после сссылки, не отказался от своих идей. Но сам Алексей Осипович не соглашался с его суждениями. Он считал, что можно перестроить общество только с помощью просвещения, и не верил в существование другого пути, в его полезность. Ему было больно за таких, как Кипиани, и он не хотел, чтобы они сбивали с толку молодежь, прививая им свои идеи.
      - Вы помните о судьбе Радищева?
      Кипиани вздрогнул от неожиданного вопроса.
      - А что? Разве можно забывать о жертвах свободы? Но почему вы задаете мне такие вопросы?
      - Потому что я забочусь о вашей судьбе.
      - Разве я делаю что-нибудь незаконное?
      - Да. Вы и себя и школу ставите под удар. Вы прививаете ученикам ненужные мысли.
      - Вам...
      - Верьте мне. Я не хочу, чтобы вас вновь сослали в Сибирь.
      - Для этого нет никакого основания.
      - Однако доносчики находят, что писать о вас куда следует.
      Они молча дошли до угла улицы. Свет в городке совсем погас. Горожане давно спали. Тишину нарушал только шум реки да еще шелест листьев старых чинар. Тени Алексея Осиповича и Кипиани, удлиняясь, скользили по низким хибаркам, по их белым стенам.
      На углу улицы Алексей Осипович остановился. Он протянул Кипиани книгу:
      - Возьмите, но будьте осторожны.
      Алексей Осипович ушел, а Кипиани все стоял на том же месте, пока совсем не затихли звуки удаляющихся шагов.
      8
      Ашраф, как только проснулся, пошарил рукой вокруг себя. Не найдя книги, сбросил одеяло и вскочил на ноги. Сунулся под подушку, под матрац книги не было. "Куда она могла деться?" - с тревогой подумал он. Хотел разбудить товарищей и расспросить у них, не видели ли они книгу, но не осмелился. Ведь книгу дали ему тайком и строго-настрого наказали никому не показывать.
      Пока ребята не проснулись, Ашраф обшарил все общежитие. "Когда я лежал на койке, книга была у меня в руке. Видимо, я заснул, и книга упала на пол. Но тогда и лежала бы она на полу. Может, Фиридун знает? Ведь он дежурил".
      В это время зашел как раз сам Фиридун и стал будить спящих ребят. Ученики повскакали, заправили койки и с полотенцами побежали умываться. Апграфу не удалось подойти к Фиридуну. Чтобы никто ничего не заподозрил, он тоже взял полотенце и вышел во двор.
      Когда он умывался, Фиридун шепнул ему на ухо:
      - Ночью приходил Алексей Осипович. Он унес какую-то книгу; кажется, она твоя... Да что с тобой? Почему ты так побледнел?
      - Подвел я его.
      - Кого?
      - Кипиани. Это он дал мне книгу. Теперь дойдет до директора. Мне-то что? А его снимут с работы, ему не сдобровать. - Голос Ашрафа задрожал. Как думаешь, Алексей Осипович предаст?
      - Не думаю.
      - Я сейчас побегу к нему и попрошу извинения. Буду умолять, чтобы вернул книгу. Почему Кипиани должен страдать из-за меня?
      - Сейчас не время. Если запоздаешь на утреннюю молитву, будет еще хуже. Потом посоветуемся, что делать.
      Учащиеся собрались во дворе семинарии. Они, как всегда, до утренней молитвы повторяли здесь уроки. Кто, держа книгу в руке, слушал и проверял своего товарища, декламировавшего наизусть стихи, кто задавал вопросы, а некоторые в стороне от других, сидя на земле, решали задачи. Когда Ашраф с Фиридуном пришли сюда, один из учеников христианского отделения на веранде громко читал стихи. Ашраф знал этого кудрявого грузинского мальчика и в другое время подошел бы к нему. Но сейчас ему было не до стихов. Ашрафу казалось, что все теперь знают о его несчастье с недозволенной книгой и будут его ругать за неосторожность и обвинять за то, что подвел одного из самых любимых учителей семинарии. "Разве ты не знаешь, что его преследуют и не спускают с него глаз? Обращают внимание на каждое его слово? Никак это ты сам передал книгу, чтобы его сняли с работы и арестовали. Он тебе поверил, а ты оказался таким неверным..."
      Ашрафу стало совсем плохо от этих мыслей. Он расстегнул воротник и оглянулся вокруг. Ему показалось, что и Кипиани где-то здесь рядом, глядит на него, качая головой, и с укором говорит: "Почему ты меня выдал? Я считал тебя настоящим мужчиной". Нет, сегодня же, до начала уроков, надо во что бы то ни стало взять книгу у Алексея Осиповича. А если он не отдаст? Тогда как?
      Кто-то из ребят крикнул: "Внимание!" Все притихли и стали глядеть на дорогу. Издали подходил Кипиани. Ученики побежали ему навстречу. Ашраф, забыв обо всем, тоже побежал за товарищами, но тотчас остановился и стал искать, куда бы спрятаться и не показываться учителю на глаза.
      Ученики выстроились в цепочку, готовясь поздороваться с Кипиани. Когда он здоровался, то обязательно снимая шляпу. Ребятам это понравилось. Каждый раз они вереницей вставали вдоль дороги, и Кипиани, поздоровавшись с первым мальчиком, не успевал надеть шляпу, как его приветствовал второй ученик, потом третий... Учитель был вынужден то и дело снимать шляпу. И сейчас ребята ждали того же самого. Но Кипиани, увидев шеренгу, заранее снял шляпу и взял ее в руки, а ребятам отвечал кивком головы. В конце цепочки он улыбнулся и надел шляпу. Как бы говоря: "Вы, проказники, больше не сможете разыгрывать меня. Я теперь шляпу буду снимать только один раз". Эта возникшая между учениками и учителем безобидная шутка развеселила ребят. Они радовались еще и тому, что, если Кипиани будет сегодня дежурным учителем, после обеда они отправятся гулять за город, на берег Куры.
      Как только Кипиани дошел до середины двора, ребята со всех сторон окружили его. Кто-то, улыбаясь, сказал:
      - Как хорошо, что вы сегодня дежурный.
      - Нет, вы ошибаетесь, я вовсе не дежурный сегодня.
      - А кто же?
      - Сейчас узнаете.
      В это время зазвенел звонок и раздался голос другого учителя - Бориса Михайловича Петрова:
      - Христиане - на правую сторону, мусульмане - на левую! Стройтесь по двое.
      Этот внушительный голос привел учеников в движение. Толкая друг друга, они побежали строиться. Петров повесил трость на левую руку у локтя и выпятил грудь. Засверкали его очки в золотой оправе и до блеска начищенные ботинки. Ребята, затаив дыхание, ждали, что он скажет. Петров прошел вдоль рядов, глядя в лицо каждому ученику. Он остановился перед ребятами мусульманского отделения. Брезгливо сморщился, кончиком трости стал тыкать в грудь то одному, то другому, крича: "Поправь ремень! Застегни ворот!" Одного даже взял за козырек фуражки и надвинул ее на лоб. Затем он подошел к ученикам подготовительной группы и заставил Селима выйти вперед. Выставив ногу, велел развязать шнурки на его ботинках и заново зашнуровать. А когда увидел Османа, зашипел:
      - Это что такое, неряха, татарский сын?
      Осман посмотрел на себя. Все было как полагается.
      - Почему так блестят твои ботинки?
      Осман, как всегда, не полез за словом в карман. Улыбнувшись, ответил:
      - И ваши сверкают, господин учитель! Наверно, вы намазали их топленым маслом.
      - Молчи, дикарь! - И он поднял трость.
      Ашраф подался вперед и встал перед Петровым.
      - Я не дам вам бить маленьких детей!
      Петров опустил свою трость и зашипел на Ашрафа:
      - Дикари...
      - Уважайте себя.
      - Татарва!
      - Я вас не оскорбляю!
      - Выйди из строя!
      - После молитвы пожалуйста!
      Руки Петрова дрожали, он хотел еще что-то сказать, но воздержался.
      Ашраф встал на свое место. Петров опять повесил свою трость на руку и обратился к ученикам мусульманского отделения:
      - Эй, татары! Разделитесь! На правую сторону - сунниты, на левую шииты!
      Ребята разделились на две части. Осман и Али, держась друг за друга, замешкались. Кипиани, увидев это, улыбаясь, подошел к ним и раньше Петрова сказал:
      - Почему вы стоите? Ведь сунниты и шииты не могут молиться вместе.
      Вновь раздался голос Петрова:
      - Христиане - в церковь! А мусульмане - в молитвенный дом! Марш!
      - Господин Петров! Прошу прощения, на одну минуту.
      Ученики остановились. Петров, согнув шею, из-под очков косо поглядел на Кипиани. Тот, не обращая внимания на Петрова, обратился прямо к ребятам:
      - Члены исторического кружка после молитвы пусть подойдут ко мне! У нас будут занятия, а затем небольшая прогулка.
      Петров возразил:
      - Сегодня ни прогулки, ни занятий в кружке не будет.
      Чтобы не слышали ученики, Кипиани тихо возразил ему:
      - Не беспокойтесь, господин Петров. Я согласовал это с директором и инспектором.
      - Я ничего не знаю.
      - Здесь неподходящее место для спора!
      Петров сорвал злость на ребятах:
      - Скорее! Время молитвы истекает!
      Ученики, как солдаты, строевым шагом пошли со двора.
      Ашраф, дойдя до угла улицы, отделился от товарищей. Крадясь вдоль стены, он вернулся обратно и притаился около ворот. Когда Петров ушел со школьного двора, вышел из укрытия.
      - Куда ты бежишь?
      Ашраф вздрогнул, но тут же увидел, что Кипиани улыбается.
      - У меня есть дело.
      - А не боишься учителя шариата?
      - Нет.
      - Инспектора?
      - И его не боюсь.
      - А меня? Тоже не боишься?
      Ашраф молча глядел на учителя: серьезно тот говорит или шутит? И что он думает сейчас о нем? Верит ему или считает предателем и доносчиком? Он хотел уйти, так ни о чем и не спросив, но учитель взял его за руку.
      - Ты прочитал книгу, которую я тебе дал?
      - Нет еще. - Губы Ашрафа задрожали. - Немного остается, всего несколько страниц...
      Тогда Кипиани спокойно достал из-за пазухи книгу и протянул Ашрафу:
      - Возьми и дочитай... Но только так, чтобы плохие люди не знали об этом.
      9
      Семенов встал из-за большого письменного стола, покрытого голубым сукном, и подошел к часам в углу кабинета.