Ниффт Проныра (№3) - Рыбалка в море демонов

Однако оставим это. Предположим, ты все-таки принес Эликсир наверх, в мир людей. Как и полагается, ты строишь вполне заурядные планы его использования – умеренные, милосердные, созидательные, – и все-таки его запах, если можно так выразиться, на тебе. В тот же день, когда ты вернешься домой, все величайшие волшебники мира будут знать, что Эликсир у тебя, а также кто ты такой и как тебя отыскать. Обрати внимание на мою формулировку, пожалуйста: все величайшие волшебники мира. В мое время среди них было немало настоящих хищников, бессовестных и жестоких. Конечно, тех, может быть, и нет уже в живых – а может, и есть, – но за прошедшие столетия подобных типов наверняка народилось немало. Ну а теперь мне остается лишь напомнить тебе о китовой туше.

Мальчик не сказал ничего, но, несомненно, лишь демонстрация силы, которая наглядно показала, что его наставник и сам маг не из последних, заставила его сдержаться. Все время, пока Пират говорил, мальчишка вертелся как на угольях, снедаемый желанием ляпнуть что-нибудь эдакое в ответ. Гильдмирт вздохнул, и мы втроем вернулись к меху с вином, в то время как лодка под незримым управлением хозяина продолжала нести нас к его дому.

Я сидел, глядя на море через арку колоннады. Пират, пристроившись за моей спиной, легко коснулся ладонью моего затылка. Мир исчез, растворившись в белесой пустоте. Но вот арка и морские волны за ней появились вновь. Голова немного кружилась, но и это почти сразу прошло. Я оглянулся и увидел, как проясняется затуманенный взгляд Гильдмирта. Когда он заговорил, челюсть его поначалу ворочалась вяло, как во сне.

– Ты хорошо пожил, Ниффт. Когда я снова останусь один, в моем распоряжении будет целый подаренный тобою мир.

Его глаза на мгновение сделались мечтательными, но он тут же прервал свои размышления короткой усмешкой и чуть слышным ругательством. Я почувствовал, что мое прошлое для него – как глоток свежего воздуха в этом застенке, и обрадовался. Настала очередь Барнара, и я убедился, что прикосновение Гильдмирта длится меньше минуты. И снова Пират откинулся назад, точно пробуя прошлое моего друга на вкус. Когда он наконец посмотрел на нас, мы ответили ему прямым откровенным взглядом, зная, что стесняться нам нечего, да и нет смысла. Гильдмирт улыбнулся и сказал:

– До чего же я устал от всего, что мне известно об этом мире, друзья мои. Как бы мне хотелось вновь погрузиться в изучение более разнообразного и преходящего языка, языка живых людей!

– Послушай, – перебил его Барнар, – мы тут с Ниффтом переговорили. Если есть какой-нибудь способ вытащить тебя отсюда, то мы готовы отложить возвращение и помочь тебе освободиться.

Гильдмирт снова улыбнулся и покачал головой. Тут Уимфорт напомнил нам о своем присутствии громким фырканьем. Прежде чем заняться нами, Пират дал ему кожаные штаны и легкую кольчугу из своих запасов. Одежда слегка висела на его юношески стройном теле, что и вызвало его раздражение, выдававшее привычку к неизменно безукоризненным нарядам, вполне естественную в отпрыске человека, столь гордого своим общественным положением, как знакомый нам Повелитель Кнута.

Фырканье оказалось только прелюдией. Весь обратный путь мальчишка явно разрабатывал новую стратегию и теперь намеревался обратиться к нам с увещеваниями, будто и впрямь считал нас такими же разумными существами, как и он сам, и признавал за нами право иметь собственную точку зрения на происходящее. Он плавно развел руками, точно приглашая нас к цивилизованной дискуссии, – очень дипломатичный жест, который и так неплохо ему давался, хотя еще несколько лет наблюдения за отцом, бесспорно, помогли бы ему довести это движение до совершенства, – и обратился к Пирату.

– Я убежден, что ты просто не отдаешь себе отчета во всех преимуществах экспедиции за Эликсиром. По всей вероятности, ты провел здесь довольно много времени, неплохо знаешь эти места и обладаешь определенными способностями, – так укажи же нам путь к Эликсиру! Ты ведь и сам достаточно откровенно намекал на то, какую ценность могло бы иметь это снадобье даже здесь, в мире демонов. Останется ли что-нибудь невозможное для его обладателя? И потом, каким бы впечатляющим ни было твое здешнее заведение, наверняка и ему чего-то не хватает! Наверняка есть что-то, чего ты жаждешь, но не можешь получить. Да и у кого есть все, что нужно ему для счастья?

Пират побледнел. Узлы смертоубийственных намерений затянулись у него на скулах. Но постепенно я увидел, как воля обуздала слепое бешенство, а кроваво-красные глаза засветились пониманием того, что ирония слов мальчика – чистая случайность, ибо Уимфорт ничего не знает об истинном положении нашего покровителя в подземном мире, да и, честно говоря, проявляет к этому на удивление мало интереса, несмотря на то что Гильдмирт совершенно очевидно обладает каким-то влиянием даже на само море. Пират тяжело перевел дух, словно освобождаясь от последних остатков гнева, посмотрел с минуту, мальчишке прямо в глаза и, хохотнув, заговорил:

– О юный Повелитель Кнута, воистину счастлив ты, имея таких сопровождающих. Если кто-нибудь и способен защитить тебя от пагубных последствий твоих же собственных заблуждений, так это они. Моли богов о том, чтобы ниспослали тебе разумения должным образом ценить их услуги и помогать им всеми доступными способами. Джентльмены, – тут он по очереди пожал нам руки, – я воздаю честь вашим достоинствам, с которыми лишь совсем недавно имел возможность познакомиться в полном объеме. Благодарю за ваше великодушное предложение оказать мне помощь. Да сопутствует вам удача. Надеюсь – ради вашего же блага, – что никогда не увижу вас больше, хотя симпатия к вам обоим заставляет меня желать обратного. За ту мелкую услугу, которую мне посчастливилось вам оказать, – (тут он метнул взгляд на Уимфорта) – я вознагражден сторицей.

Расставаться с Пиратом хотелось, как расставаться с оружием, – если бы мне пришлось снять с себя все имевшиеся в моем распоряжении орудия защиты, сложить их в кучу на песке, повернуться к ним спиной и уйти, я и то не чувствовал бы себя хуже. Вскарабкавшись на соляные утесы, мы обернулись и подняли руки в прощальном салюте. Он смотрел нам вслед, маленькая фигурка далеко внизу, но мне показалось, что я вижу, как он кивает в ответ. Потом он повернулся и скрылся в дверях особняка – думаю, ему не хотелось бередить себе душу, наблюдая, как наши силуэты постепенно растворяются в пространстве по мере того, как мы уходим от него все дальше и дальше вдоль извилистой гряды скал.

XVI

Когда мы впервые достигли морского берега, то приметили в качестве ориентира утес, далеко выдававшийся в воду. К нему мы теперь и направлялись. Мы понимали, что прямая дорога через сушу может сэкономить нам много миль пути, но это сомнительное удобство влекло за собой слишком серьезный риск. Маршрут, по которому мы шли раньше, оказался опасным, но преодолимым, и, насколько мы знали, в этом была его уникальность.

Естественно, Уимфорт немедленно начал заглядываться на всякие побрякушки, буквально устилавшие пляж, и требовать, чтобы мы остановились, спустились вниз и принесли ему ту или иную игрушку. Я говорю «естественно» потому, что, на мой взгляд, в совершенстве постиг суть его характера. Его не интересовали наши ответы, а именно: крайне опасно вновь пересекать границу зоны морского влияния в погоне за сокровищами, которые к тому же представляют собой не что иное, как наживку для охоты на людей и демонов. Ему и безделушки-то как таковые не нужны были; что ему было по-настоящему необходимо, так это беспрестанно погонять нас. Мы его бесили – не потому, что делали что-то не так, а просто по той причине, что мы были заурядными неповоротливыми наемниками, то есть попросту самими собой. Душа его жаждала появления волшебника верхом на золотом грифоне, который вырвал бы его из душных объятий моря незамедлительно (а не через три месяца, благодарю покорно), взял с собой на короткую увеселительную прогулку в поисках Эликсира Сазмазма, а потом так же быстро и безболезненно вернул домой, где молодого хозяина Уимфорта уже ждала бы горячая ванна.

Но, в конце концов, можно ли было требовать от мальчика чего-либо иного? С самого рождения его только тому и учили, как отдавать приказания людям, исполняющим его желания. Другой стороны жизни он попросту никогда не видел. А тут вдруг появляемся мы и заявляем, что ему придется целый месяц тащиться с нами по кишащим смертельными опасностями болотам и что никаких поисков Эликсира в пути не предвидится. Все, что мы могли ему предложить, – это унизительное спасение своей задницы в компании двух негодяев далеко не романтической наружности.

Выражение гнева и уязвленной гордости на юном лице всегда внушает сострадание. Шестнадцать лет вообще трудный возраст. В нем много симпатичных черт: непредвзятость мышления, уверенность в своей правоте. Но есть в нем, кроме того, еще и определенное высокомерие, сопутствующее, вероятно, всякому развитию, и, чтобы его извинить, приходится порой делать над собой усилие. Непредвзятости и предприимчивости Уимфорту было не занимать, но, находясь в его обществе, усилия приходилось над собой делать постоянно, притом титанические. Каждый раз, когда мы отвечали отказом на очередное его требование и понуждали шагать дальше, он принимался хлестать нас уничижительными эпитетами и насмешками.

Словесные взбучки были бессильны обуздать его хулиганские нападки. Наконец мы с Барнаром отошли в сторонку, чтобы посовещаться. У нас были веревки, которые положил в наш дорожный мешок Гильдмирт; ими-то мы и связали мальчишку по рукам и ногам – гуманно, но не слишком свободно, – а потом подвесили на копье, которое положили себе на плечи, и понесли, вроде того как охотники, убив в горах кабана, сносят его вниз, в долину. Через час он убедился, что мы вполне серьезно намерены привести свою угрозу в исполнение: или он перестает поносить нас на каждом шагу, или путешествует таким манером до самого дома. Уловка эта подействовала, но, увы, не надолго, а в перспективе оказалась ошибочной. Когда мы поставили мальчишку на землю, он, строго говоря, прекратил нас оскорблять, но вместо этого принялся, ни к кому не адресуясь, вслух расписывать казни и пытки, которым подвергнет нас по возвращении его отец, августейший Камин, Повелитель Кнута города Кайн Газер. Когда его фантазия истощалась, мальчику стоило лишь бросить взгляд на берег, чтобы увидеть там какую-нибудь золотую побрякушку, которую он немедленно начинал требовать у нас, а мы, разумеется, отказывали, и тогда мстительный монолог возобновлялся с новой силой.

Мало-помалу до него начала доходить вся сказочная уникальность окружающего пейзажа и его собственного в нем положения. Временами он умолкал, устремляя полный изумления взор то на морской горизонт, то на покрытый изобилием чудес пляж внизу. В такие мгновения в нем проглядывала незаурядная сила воли, мощное и безграничное честолюбие, которое приличествовало бы мужчине, но вынуждено было ютиться в сердце и уме совсем еще детском по своим возможностям и интересам. Видя это, мы начинали испытывать серьезное беспокойство.

Когда мы наконец добрались до утеса, Уимфорт, почуяв, что путешествию по берегу приходит конец, стал находить пляж еще более привлекательным, чем обычно. Я прямо-таки чувствовал, как он собирает всю волю в кулак, готовясь безапелляционно предъявить нам очередное требование, отказ выполнять которое даст ему формальный повод выразить открытое неповиновение. Тут-то ему на глаза и попались блестящие амфоры из полированной меди.

В это время мы находились над особенно роскошным отрезком пляжа. Утесы под нами сияли белизной. На гальке, окаймляющей вылощенную до блеска соляную стену, на обглоданных морем черных, словно кипящая смола, камнях лежала, колыхаемая приливом, стайка людей-рабов. Каждый из них был на самом деле двумя – женщиной и мужчиной, чьи тела сливались ниже пояса, образуя двухголовую безрукую и безногую сосиску. Как только накатывала очередная волна, обрубок тела изгибался наподобие подковы, поднимая обе головы, чтобы клочья пены не захлестывали лица. Камни по обе стороны от стада пестрели оставленными прибоем лужицами воды, дно которых густо, как грязь, устилали неслыханные драгоценности, при виде которых самое алчное воображение устыдилось бы своей бескрылой мелкости. Вот в этих-то лужах и лежали амфоры, побитые и помятые, словно побывавшие в кораблекрушении. Каждая из них была плотно закупорена пробкой, на которой отчетливо выделялась руна 5. Уимфорт застыл на месте, рот его начал медленно открываться. Моментально разозлившись, я заорал, не дав ему и слова вымолвить:

– Ну можно ли быть таким олухом, Уимфорт? Ты что думаешь, его тут в бутылки разливают и продают с этикетками, как духи в лавке у парфюмера?

– Да! – завизжал он в ответ. – А может, это добыча какого-нибудь демона! Может, он украл Эликсир и приготовил его для хранения в своем погребе!

Барнар застонал.

– Уимфорт! Неужели они лгали, когда говорили о твоей начитанности? Это может быть что угодно: руна «змея», например, или верхнеархаическая полупечать. Кто на свете может поручиться, что «Сазмазм» именно так передается в каллиграфии де…

– Смотрите! – в ужасе завопил вдруг Уимфорт. Заливаясь краской стыда, вынужден сообщить, что мы с Барнаром, точно два деревенских простофили, впервые попавшие на городскую ярмарку, проглотили нехитрую наживку и как один обернулись. Мальчишка, не теряя времени, тут же кинулся к утесам.

Скалы на этом участке берега были в основном отвесные, но как раз над амфорами стену пересекала глубокая вертикальная трещина. Уимфорт скользнул в нее и покатился вниз, увлекая за собой лавину соли. Он был уже на полпути к цели, когда я наконец сорвался с места и помчался за ним. На бегу я крикнул Барнару:

– Веревку! И тяни что есть мочи! – И я тоже спрыгнул в расщелину и понесся вслед за Уимфортом.

Мальчишка оказался вертким, как лисенок. Несколько раз он терял равновесие, и я, ей-богу, думал, что он сломает себе шею, но всякий раз он в последнее мгновение приземлялся точнехонько на ноги. Мне нечего было и надеяться его догнать, и я уже видел, как мы с ним схватываемся прямо на берегу, где до кромки прилива и всего, что в нем обитает, рукой подать, – именно этого мне больше всего хотелось избежать. Тем временем мальчишка приземлился среди скал и ринулся к амфорам. Я оттолкнулся от утеса и одним прыжком преодолел последние пятнадцать футов. Уимфорт уже тащил амфору из лужи, когда я увидел, как приливная волна вдруг вытянулась, точно кошачья лапа, и игриво обвилась вокруг его лодыжек. Он выволок сосуд на ровное место – кувшин был в половину его роста высотой, – схватил зазубренный камень и принялся сбивать им пробку.

Но я уже навалился на него сзади и схватил за плечи. Он руками и ногами вцепился в свое сокровище. Я, испытывая настоящий ужас перед морем, не стал отрывать мальчишку от амфоры, а поволок к утесам обоих. В нескольких местах неподалеку от берега вода уже пошла острыми складками, которые двигались не в ритме волн, а рывками, точно под ними копошились какие-то существа, беспорядочно, но неуклонно приближавшиеся к пляжу. Я бросил взгляд наверх. Барнар уже затянул на конце веревки свободную петлю и, стоя в самой горловине расщелины, раскручивал ее, готовясь к броску. Я кивнул ему и склонился над Уимфортом. Теперь мне предстояло заняться мальчишкой всерьез. Необходимо было ослабить его хватку и вырвать у него проклятую амфору, для чего надо было изо всей силы ударить его по плечу, чтобы его рука на мгновение онемела. Я уже предвкушал, как тресну его от души наотмашь, как вдруг он, должно быть угадав мое намерение, с неожиданной силой вывернулся из моих рук и повалился на бок, увлекая за собой амфору, из которой от толчка вылетела пробка.

Из нее вытек ручеек черной, остро пахнущей жидкости – но не только. Воздух вокруг немедленно пропитался парами, от которых сердце мое перевернулось, разум помутился и я внезапно ощутил себя кем-то совершенно другим. Даже небо над моей головой, хотя на вид осталось прежним, внутренне изменилось, превратившись во что-то беспредельно знакомое и привычное. Черно-белая галька стала единственным полом, по которому когда-либо ступали мои ноги. Да и ног у меня больше не было, их место заняли когти громадного хищного ящера. С языка моего готовы были сорваться неслыханные в подлунном мире проклятия. Распахнув крючковатый клюв, я обрушил их на своего заклятого врага.

Моим противником было крабоподобное существо, ростом достигавшее мне до пояса. Две капли жидкого пламени на тонких стебельках были его глазами, два опаляющих языка огня – клешнями. Мы сошлись в смертельной схватке, как и всегда, когда нашим дорогам случалось пересечься; так было заведено от сотворения мира и продолжалось вечность за вечностью. Он рвал мои ноги и грудь клешнями, я, вцепившись передними лапами в стебельки его глаз, поднял его в воздух и тряс изо всех сил.

Каждый раз, вспоминая ту битву, я словно вступаю в темный проход, обоими концами уходящий в бесконечность, коридор неистребимой памяти и угрюмой ненависти. В те мгновения все, что составляло прошлое того существа, было моим: его тело и его ощущения, его поступки и стремления – все это принадлежало мне, и я бился за них не на жизнь, а на смерть. Что-то скользнуло по моему торсу, я почувствовал рывок, потом мою шею и одну из передних лап что-то сдавило. Одновременно с этим произошло и кое-что еще. Набежавшая на берег волна изогнулась и оторвалась от камней, точно край ковра, приподнятый рукой ребенка. Какие-то веселые остроглазые создания с горящими как угли зрачками выкатились из-под пенистого одеяла волны на толстых циновках из перепутанных колец слизи и подмигнули нам. Я знал, кто они и чего им нужно, но был бессилен разорвать объятия, в которых сжимал заклятого врага.

И тут что-то оторвало меня от земли. Рывками я начал подниматься вверх, скользя вдоль утеса, и мой враг, которого я, не мог отпустить, поднимался вместе со мной. Остроглазые столпились на пляже. Мои пятки скользнули как раз над их умоляюще воздетыми щупальцами-веревками.

Где-то в процессе подъема я наконец стряхнул с себя ту тварь, которая завладела моим «я», но остервенение драки нас не покинуло. Поэтому, когда Барнар втянул нас на вершину скалы, ему пришлось спешно принимать меры, чтобы спасти мальчишке жизнь. Уимфорт, боровшийся отчаянно, как кошка, которую хотят утопить, самозабвенно лягал мои голени и скреб ногтями мое лицо, в то время как я целенаправленно его душил, пытаясь одновременно коленями прижать его руки к земле. Его лицо большущим фиолетовым баклажаном вздулось над моими кулаками, но он, кажется, даже не замечал, что его душат, ему нужна была моя жизнь, и все тут. Я в припадке безумия начал пытаться сложить его в несколько раз, чтобы затем одним ударом расплющить в лепешку. Синяков на моих ногах было больше, чем камней на целой миле городской мостовой, а руки маленький гаденыш уделал мне так, словно я мылся розовым кустом вместо мочалки. Уж и не знаю, как моему другу удалось нас растащить, но, к счастью, припадок бешенства у нас обоих прошел, едва лишь мы нас разняли.

Мальчишка, пошатываясь, сел и осторожно попытался протолкнуть воздух в свое изрядно помятое горло. При этом он сипел, как старые кузнечные мехи, у которых сопло наполовину затянуло ржавчиной. Я, хромая, расхаживал взад и вперед, пока кровь не отлила от моих многочисленных синяков и не вернулась обратно в вены. Неловко переступая с ноги на ногу, я только диву давался, как можно было позволить довести собственные голени до такого катастрофического состояния.

Барнар, убедившись, что мы пришли наконец в себя, присел отдохнуть после трудов праведных. Усевшись, он вдруг засмеялся. Стоило ему только начать, и остановить его не было никакой возможности. Он хохотал основательно, методично, через равные промежутки времени оглашая окрестности могучими голосовыми раскатами. Вскоре он до того обессилел, что откинулся на спину и продолжал лежа. Поначалу я не разделял его веселья.

– Ты только погляди на него, – огрызнулся я, – развалился тут, как свинья в навозе, и ржет себе.

Барнар, задыхаясь, произнес:

– Ты бы только… (Еще одна судорожная попытка вдохнуть.) Ты бы только посмотрел на себя!.. (Бульканье, раскат лошадиного гогота.) Вы были похожи на двух марионеток… кукловода которых хватил удар!.. Я вас чуть… не уронил!

Последняя мысль показалась ему до того забавной, что он закатился снова. Я присоединился к нему, отчасти чтобы позлить мальчишку, который, придя в себя, немедленно придал своему лицу выражение горечи и обиды.

– Вы, грязные, самодовольные ублюдки! – крикнул он нам.

Вообще-то это задумывалось как преамбула, но он вдруг умолк на полуслове, напоровшись на мысль о том, что мы только что избавили его от смертельных последствий очень глупой ошибки. Это, однако, не смягчило его отношения к нам. Как всякий испорченный ребенок, он еще больше возненавидел нас за то, что мы заставили его почувствовать свою вину. Случившееся ровным счетом ничему его не научило, во-первых, потому, что он с самого начала больше делал вид, будто не верит нашим словам насчет амфоры, а во-вторых, наш контроль над ним – что и было страшнее всего – оставался неизменным. Смерив нас долгим взглядом, он горько заметил:

– Вы по-прежнему не хотите признавать значение Эликсира! А между тем он стоит любого риска. Неужели вы не понимаете, что, принеси мы наверх хоть каплю, вы до конца дней своих будете жить в такой роскоши, которая вам в самых бредовых снах не привидится?

Мы с Барнаром обменялись многозначительными взглядами, а потом вместе уставились на мальчишку. Смеяться сразу расхотелось. Как все-таки печально, что юность не учится ничему даже на собственном опыте.

– Уимфорт, – промолвил наконец я, – сейчас я говорю со всей серьезностью, без тени обиды или недоброжелательства. Да предохранят тебя обитатели Черной Трещины, вплоть до самомалейших, от исполнения твоего желания. Клянусь тебе чем хочешь, мы всегда будем прилагать все усилия к тому, чтобы воспрепятствовать любым шагам, которые ты предпримешь в этом направлении. А теперь нам пора идти. Мы истосковались по солнцу, Барнар и я, по ветру и звездам. Наши души жаждут возобновления прерванного течения той жизни, которую подобает вести людям. И, не будь ты таким идиотом, твоя душа требовала бы того же.

XVII

Главная суть кошмара заключена не столько в самом переживании ужасов, сколько в ожидании их неотвратимого приближения. Вот и мы, повернув от берега моря в глубь континента, знали, что наше испытание вступает в самую страшную фазу.

Мы довольно хорошо представляли, что ждет нас впереди, и, разумеется, заранее разработали стратегию: изгнав из своих сердец все, кроме кровожадного намерения отвечать на каждый удар сторицей и получить оплеух меньше, чем нам досталось на пути к морю, вступили мы на этот путь. Как оказалось, одновременно мы вверглись в целую череду катастроф: каждая заранее продуманная встреча с врагом оборачивалась неожиданностью, в результате которой мы терпели ущерб куда больший, чем при первом нашем столкновении с тем же явлением. По какой же причине? Причина коротко звалась «Уимфорт», потенциальный правитель города Кайн Газер.

Описывать череду всех его безумных выходок у меня просто отказывается рука. Бедствия обрушивались на нас с такой беспощадной регулярностью, что часы, проведенные нами в лихорадочной борьбе, слились в моей памяти в бесконечную цепь Проклятия, которая словно приковала нас к Колесу Плача, вечно перемалывающему одни и те же вариации горя и страданий.

Мальчишка принялся за дело, не теряя времени. Единственными хищными обитателями соляных дюн были похожие на муравьиных львов существа с мощными челюстями. Но они хоронились в таких крупных воронках, что не заметить их было попросту невозможно, а следовательно, и нежелательной встречи можно было с легкостью избежать. Вскоре мы подошли к месту первого серьезного испытания. О приближении к нему рассказал нам черный жирный дым, стлавшийся над вершинами дюн, оставляя на них пятна копоти на много миль до границы порождавшего его пламени. Впрочем, рев огромного пожара мы услышали еще раньше. Пересеченная местность, через которую лежал наш путь, состояла преимущественно из плоти, демонической и человеческой. И ту и другую равно терзал огонь. Обезумевший, поминутно меняющий направление ветер раздувал языки пламени до небес, а потом срезал их под корень и разрывал в клочья вместе с питающим их мясом, так что все эти обрывки и ошметки постоянно носились в воздухе, как раскаленный снег. Живое топливо то и дело распадалось на части, и тогда ветер подхватывал фрагменты и нес их до тех пор, пока они не врезались во что-нибудь на своем пути и не прикипали к препятствию намертво. Гудение пламени пронизывали стоны и вопли миллионов голосов, которые во всей своей изначальной целостности горестным хоралом вздымались над искореженными, наполовину расплавленными телами.

Для преодоления этого отрезка пути нами была избранна следующая тактика: мы с Барнаром должны были бежать впереди, плечом к плечу, разбивая огненный ветер сомкнутыми щитами, а в нашем кильватере, с подветренной стороны, должен был следовать Уимфорт. Ветер крутился волчком, отчего мы то и дело сбивались с шага и спотыкались. Необходимо было все время бежать против ветра, прикрываясь щитами от клочьев горящей плоти. Последняя, когда попадала в нас, вцеплялась, в прямом смысле слова, пальцами, клешнями, а иногда и целыми конечностями в наши щиты, норовя выхватить их у нас из рук, и в тех местах, где она соприкасалась с нашими телами, кожа слезала лохмотьями.

Мы прошли уже значительную часть пути, успешно прикрывая своего подопечного от большей части урагана тлеющего мяса, когда обратной тягой ему в тыл занесло несколько искорок – сущие пустяки, такие поминутно жалили нас с головы до ног. Однако у Уимфорта они вызвали столь жгучее ощущение дискомфорта, что он вырвался из-под нашей защиты и в панике кинулся бежать в обратном направлении. В это время прямо ему навстречу устремился крупный кусок плоти – целый торс, который летел раскинув руки в стороны, точно желая заключить нашего храбреца в пламенные объятия. Мальчишка остановился как вкопанный, и тут Бар-нар повернулся и протянул свободную руку, чтобы одним рывком втащить его назад в укрытие. Но, прежде чем это произошло, Уимфорт резко пригнулся, уклоняясь от летящего трупа, и тот, проплыв над его головой, врезался моему другу прямехонько в грудь. Юнец, помня только свою собственную боль, которая стала куда сильнее, потому что теперь мы уже не могли его прикрывать, вцепился в мой щит и начал тянуть его на себя, пока я пытался отлепить пылающего кочевника от Барнаровой кольчуги, которая уже стала ярко-малиновой от жара. Наша кожа вместе с мясом отваливалась от костей в этой жуткой потасовке, в то время как потерявший голову мальчишка своими приставаниями мешал мне воспользоваться мечом вместо лома, чтобы оторвать от Барнара пламенеющий торс, не проткнув при этом его собственный. Когда боль и отчаяние достигли предела, я кулаком вышиб из Уимфорта дух и только тогда смог помочь другу освободиться. Затем перебросил оглушенного мальчишку через плечо, и мы понеслись.

Огненные поля уступили место плодовому саду приземистых деревьев с кожистыми листьями, на которых, точно вены, выступали прожилки. Ветви их были усыпаны сморщенными синими плодами, издававшими восхитительный аромат. Никакой мази у нас при себе не было, и ожоги под оружием и одеждой причиняли невыносимую боль. Без долгих церемоний мы запретили Уимфорту не только срывать плоды, но даже прикасаться к ним и, сказав только, что нам предстоит марш-бросок через эту местность, велели ему держаться в арьергарде, как и раньше, и не отставать.

Естественно, все пошло совсем не так, как мы планировали. В начале пути мы дали Уимфорту посох, которым он пользовался преимущественно для того, чтобы, выражая свое недовольство положением вещей, тыкать его концом во что попало. Вот и теперь он то и дело поддевал им то один занятный плод, то другой. Мы, правда, узнали об этом позже, когда один из плодов, не удержавшись от толчка, свалился с ветки. Тут и началось то, о чем мы, слишком измученные предыдущим испытанием, поленились предупредить мальчишку заранее. Вслед за первым плодом с того же дерева на землю попадали все остальные, а с ними и листья, ибо они были не чем иным, как крыльями маленьких упитанных чудовищ, тела которых прямо-таки раскололись на две половины, так широко раззявили они свои клыкастые пасти, окружив нас троих хищным прожорливым роем.

Именно на такой случай у нас уже был заготовлен гениальный по своей ясности план, который Барнар, обращаясь к Уимфорту, кратко сформулировал в следующих словах:

– Беги что есть духу!

Мы двое немедленно повернулись к мальчишке спиной и подали ему пример незамедлительного исполнения приказа, не очень, надо сказать, заботясь о том, следует он ему или нет. Впрочем, беспокоиться и нечего было: вскоре он уже обогнал нас, едва не сбив меня с ног при этом.

Клянусь Громом, ну и горазд же он был стрекача давать! Мальчишка – заявляю это без тени насмешки – был наделен всеми данными хорошего бегуна. Насколько хорошего, нам, к прискорбию моему вынужден сообщить, еще только предстояло узнать. Он был длинноног, и, хотя по-юношески хрупок, грудная клетка у него была широкая. Он несся впереди, как воплощение свалившейся на нас беды, пока мы мчались между низкорослых деревьев, чьи ветви прогибались под тяжестью дремлющих роев с клыками острыми, словно бритвенные лезвия. Даже просто пролетая мимо, они умудрялись вонзить в вас свои зубы и выгрызть дыру с астригальский двадцатигельдинговый золотой. Донимали они нас ужасно, хоть мы и отмахивались всю дорогу щитами, которые, отяжелев от налипших на них тел, плющившихся от удара, точно спелые фиги, замедляли наш бег. На близком расстоянии ненавистные твари издавали запах прели, к тому же, пикируя на нас сверху, они успевали ввинтить нам в уши какое-нибудь гнусное ругательство или уничижительную насмешку. Даже после того, как мы проредили их толпу столь основательно, что они перестали являться серьезной угрозой для жизни, каждое раздавленное тельце вызывало в нас радость, если не сказать мстительное удовольствие маньяков.