Вечно в пути (Тени пустыни - 2)

      Что значит для воина полуденный зной! Что значит раскаленная степь и дикая многочасовая скачка?! Белуджские кони не знают усталости. Белудж рождается на коне с ножом в зубах. Мать истекает кровью, когда рождается белудж. Вперед!
      Рядом с Керим-ханом нет Джаббара. Хорошо, что его нет.
      По крайней мере ты все делаешь сам. Сам скачешь, сам наносишь удары, сам стреляешь, сам делишь добычу между белуджами. Араба нет рядом с тобой. Хорошо! Керим-хан не терпит советников. Кто лезет с советами, тот не всегда уходит от Керим-хана сам, иногда его уносят...
      Керим-хан вглядывается в нестерпимое сияние пустыни. Скоро, очень скоро замаячат в знойном мареве цепочки верблюдов. Скоро заговорят винтовки. Вперед!
      - Клянусь нашими конями, копыта которых извлекают огонь из земли, вопит Керим-хан, - мы нагоняем их! Вперед!
      Превосходные лошади у белуджей. Своей селезенкой они издают гулкий звук "гурдэ-гурдэ"! Ноги у них железные. Они могут скакать с восхода солнца до полудня и остаются свежими, точно виноградинка с исфаганской лозы.
      Блаженство на таком коне рваться сквозь зной пустыни. Чувствуешь себя непобедимым воином, вождем, покорителем мира! Слава и богатство ждут тебя, Керим-хан! Нет могущественней тебя, Керим-хан!
      А впрочем, ты кривишь душой, Великий Убийца! Ты думаешь, что сам ведешь своих воинов, но память у тебя коротка. Ты забыл вчерашний разговор. Ты разговаривал вчера в дыму костра с одним индусом... Да, у тебя в шатре сидел индус из Пенджаба со странной для индуса фамилией Хэйм. Надо сказать, слишком по-английски звучит эта фамилия. И говорил ты с Хэймом о караване, о вьюках семисот двадцати семи верблюдов, об отчаянных лурах племени кухгелуйе, охраняющих драгоценные вьюки, о векиле Гуляме, хозяине каравана... Рядом сидел Джаббар, кутался в свой хузистанский бурнус и холодно смотрел на пламя костра. Говорил индус Хэйм. Джаббар не говорил. Он сказал все, что хотел, раньше. Он рассказал, что индус Хэйм правоверный мусульманин и что, хоть он сын англичанина, ему можно верить. Его мать, дочь гайдерабадского низама*, воспитала сына индусом и мусульманином. Отец его, лейтенант Хэйм, когда мальчик подрос, дал ему свою фамилию, забрал к себе в Англию, поселил в своем респектабельном сельском доме и позаботился об образовании. Юноша с отличием закончил высшую инженерную школу. Но мистер Хэйм-старший умер, и родственники-англичане вышвырнули Хэйма-младшего из сельского респектабельного дома, и ему пришлось вернуться в Индию. Хэйм ходит ныне в белой чалме, носит черную бороду индуса и английское имя, ненавидит англичан и вынужден работать на англичан: строить повсюду на Среднем Востоке стратегические дороги... Говорят, Хэйм отличный инженер. Он красив, смел, но англичане не желают его знать из-за матери-индуски. А индусы чуждаются его, не любят за его британское чванство. Хэйм сам сказал Керим-хану: "Я первый пойду против англичан!" Он с пеной на губах говорит об англичанах. Но это не мешает ему строить для инглизов хорошие дороги. Пути стяжательства сложны и запутанны. Работать под убийственным солнцем Персии европейцам трудно. Англичане бешеные деньги платят инженерам-индусам. Хэйм мечтает накопить побольше денег и пожить всласть. В голове у него все дико перепуталось. Нет нужды, что по его дорогам мчатся английские броневики, плюющиеся свинцом и смертью в индусов, афганцев, арабов, белуджей...
      _______________
      * Н и з а м - правитель.
      И этот Хэйм, оказывается, племянник Мурвари, старейшины индусской общины в городе Руе, здесь, в Хорасане. Того самого ростовщика Мурвари, который взял в откуп подати с обоих Хафов и со всех белуджских кочевий... Богат, невероятно богат Мурвари, и он очень любит Хэйма и, наверно, оставит ему в наследство немало денег. Араб Джаббар сказал Керим-хану, что можно верить Хэйму, что надо послушать его. Да, такому богатому наследнику надо оказывать почет и доверие. Племянника горбана Мурвари приходится слушать. И Керим-хан слушал внимательно Хэйма. На многое, что он говорил, душа Керим-хана отвечала "да", на многое - "нет". "Да", когда пахло выгодой и добычей, "нет", когда на память приходили сила и могущество страны большевиков. Сейчас Керим-хану никто не мешал думать. Бешеная скачка ему помогала думать. Он хорошо мог взвесить все "да" и "нет". Благодарение аллаху, он, Керим-хан, не лишен разума и кое-что соображает.
      Удивительно, Хэйм ни словом не обмолвился об этом - сгори его отец! английском лекаре, лезшем с непрошеными советами и поучениями и голову которого он, Керим-хан, предложил в подарок русскому доктору. Керим-хан, хихикнул от удовольствия, какую штуку тогда отмочил.
      Но Хэйм и не заикнулся об Уормсе... Очень удобен этот Хэйм. Он говорит, когда нужно, и молчит, когда удобно. Что ж! Значит, Керим-хан сейчас очень нужен инглизам, раз они молчат. В случае чего они подняли бы такой крик по поводу Уормса, что и на другом конце света было бы слышно. Промолчал Хэйм и по поводу последнего мятежа белуджей против персидских властей. Славную стрельбу устроил Керим-хан, когда эти болваны-чиновники хотели навязать его белуджам шапки-пехлевийки. О аллах! Со времен своего предка патриарха Нуха белуджи носят чалмы. Позор надевать какие-то похожие на кастрюли шапки с козырьками. Здорово саданули тогда белуджи чиновников и жандармов. Жаль только, не уберегся тогда Джиндхан, друг и побратим Керим-хана, - попал в лапы тахмината. Но Керим-хан и на этом выгадал, не растерялся, высквалыжничал патроны у инглизов... Врага не грех обмануть... И, разгромив персов в славных боевых схватках, непобежденным ушел в Афганистан... Удобный человек индус Хэйм, ни о чем не вспоминает. Значит, Керим-хан очень и очень нужен инглизам, если они делают вид, что ничего не произошло. Конечно, Хэйм - частное лицо. Но Хэйм дал понять, что инглизы не причинят Керим-хану никаких беспокойств, если караван из семисот двадцати семи верблюдов не выйдет из Большой Соляной пустыни к границе Афганистана... А Джаббар заверил, что персидское шахиншахское правительство тоже ничего не услышит и не увидит.
      Все ясно. Кто-то, благодарение аллаху, отдает в руки белуджей бесплатно много, очень много новеньких винтовок, пулеметов и патронов. Могущество белуджей неизмеримо возрастает. Керим-хан уже видел, как перед ним пресмыкаются персидские чиновники, как они лебезят и заискивают перед его силой. Это очень хорошо. Но...
      Керим-хану не очень нравилась одна оговорка Хэйма. Захваченное оружие Керим-хан должен направить против... большевиков. Всех белуджей, способных носить оружие, надо как можно скорее двинуть в поход на север на помощь вторгшимся в Страну Советов джунаидовцам.
      Хэйм сказал:
      - Мы все люди корана. Все мы мусульмане. Бог не терпит неверия кяфиров большевиков. Все мусульмане объединяются в джихаде. Мусульманский мир обрушил меч на головы собак гяуров.
      - А англичане - сгори их отец! - они разве правоверные? - спросил Керим-хан.
      - Час англичан не пробил. Когда придет время, я первый пойду против англичан. Но разве большевики не отобрали у белуджей овец и коней? Разве о поношение и позор! - жены Керим-хана не томятся в плену у безбожников большевиков?
      При напоминании о гареме в глазах Керим-хана потемнело. Он ослеп от ярости. Он жадно слушал слова Хэйма.
      - Не упускайте момент. Время гибели страны нечестия пришло. Не могут взирать мусульмане, как попирает Россия священные города Бухару, Казань, Самарканд, средоточия исламского благочестия, как жен и дочерей правоверных оскверняют кяфиры. Меч - ключ к небу и аду. Ислам - религия меча. "Убивайте неверных всюду, где вы их ни встретите!" - так говорил пророк в суре девятой, в стихе пятом "Меч" в книге книг коране. Не опаздывайте! Уж воины ислама под водительством великих борцов за веру Ибрагим-бека и Джунаид-хана вторглись в пределы страны большевиков, истребляя неверных и возжигая свет истины для верующих. Всякий извлекший меч из ножен за веру получит награду. Несметная добыча ждет белуджей.
      При одном слове "добыча" Керим-хан облизывается. Но уж слишком скучно, нудно рассуждает этот мусульманский проповедник с английским именем Хэйм и с английской постной рожей. Такие точно поучения изрыгал из своего рта и тот болван доктор, обезглавленное тело которого точат черви в песке на берегу Герируда. О том, что надо истреблять неверных, Керим-хан и сам знает. Слышал. Особенно когда у неверных много овец и полнотелых жен и дочерей. Приятно сидеть на ковре убитого врага, ласкать жену врага, пересчитывать золотые монеты врага, ездить на коне врага. Но неприятно, когда враг силен и метко стреляет. Он, Керим-хан, и без сладкоречивых проповедников наизусть помнит слова пророка, да произносят имя его с благоговением! Хэйм твердит: "Не опоздай! Не опоздай!" Обидно, если из-под носа у тебя стащат сладкие куски. Обидно, если жирная часть добычи попадет в лапы туркмен или узбеков... Но Керим-хан уже крепко обжегся разок на неверных большевиках. Керим-хан еле ноги унес тогда из Иолотани.
      Да, вчера Хэйм торопил. Керим-хан раздумывал. Хэйм предложил задаток - вьюки семисот двадцати семи верблюдов. Керим-хан возьмет задаток, но... подумает еще. Задаток хорош, но за него придется проливать кровь, а каждая капля крови белуджа стоит дороже самого тяжелого верблюжьего вьюка.
      Безумная скачка что-то затянулась. Где караван? Привстав в стременах, Керим-хан вглядывается в даль. Ничего не видно, кроме соляных просторов и песчаных холмов. Пусто, безлюдно...
      Не беда. Кони свежи. Белуджи не бабы, белуджи - воины. Мысли снова возвращаются к Хэйму и его проповеди. Говорить он мастер. К тому же он говорит по-белуджски, как белудж. Джаббар, тот не знает по-белуджски, Джаббар - араб. Джаббар - отличный мусульманин. Он знаток корана, но он никогда не читает наставлений и не уснащает свою речь сурами из корана. Джаббар всегда говорит прямо: "Хочешь, Керим, того-то и того-то? Сколько тебе, Керим, нужно фунтов стерлингов? Хочешь сделаться эмиром Белуджистана, Керим?"
      А проповедь Хэйма никому не нужна. Керим-хан и так давно входит в Мусульманскую лигу, уже немало лет... Лига мусульман уже десятилетия ведет борьбу против англичан, за торжество ислама в Индии, за изгнание англичан из Белуджистана. О, у Керим-хана старые счеты с англичанами! Еще отец Керим-хана сложил свою гордую голову в борьбе с ними...
      Где же Хэйм?
      Еще недавно он скакал рядом, красивый, бородатый, в своей белой чалме. Каждый раз, когда Керим-хан оборачивался, он улыбался, обнажая ровный жемчужный ряд превосходных зубов. Он скакал и казался неутомимым. И это совсем не плохо для не воина и не белуджа.
      Где же Хэйм? Отстал. Конь не выдержал. Впрочем, выяснять некогда. Остановить на полном скаку орду, мчащуюся в неудержимом порыве, невозможно. Вперед!
      Солнце уже в зените. Тени спрятались под коней. Слева выдвинулись в солончак рыжие холмы. Справа выпятились черные скалы, блестящие, точно полированный агат. Темная нитка бисера верблюжьих следов тянется посредине...
      Надо бы послать направо и налево разъезды. Нехорошо, когда не выставлены разъезды.
      Керим-хан отличный воин. Он гордится этим. Он прекрасно владеет ремеслом войны. Лучше война, чем проповеди. Много ли денег можно выболтать языком? Другое дело - сабля... Раз - и у ног твоих караван в семьсот двадцать семь верблюдов. А за деньги можно купить святость, можно купить звание "хаджи", которым кичится этот светлоглазый араб Джаббар, можно купить молитвы и посты... Что угодно.
      Э! Что там впереди?
      Душа Керим-хана ликует. Сердце и печень Керим-хана трепещут. Охотник видит дичь. В небе, на самой черте, отделяющей белую степь от синего неба, вытянулся ниточкой караван.
      Караванбаши еще ничего не чуют. Головорезы луры ничего не видят. Господин векиль Гулям, гордец, ничего не подозревает. Поделом ему. Не пожелал явиться к Керим-хану и побеседовать как мужчина с мужчиной. Нет, векиль передал с посланным высокомерные слова: "Я не знаю Великого Убийцу Керим-хана и его разбойников белуджей. Я знаю Кабул и Афганское государство!" Теперь ты узнаешь, кто такой Керим-хан и его храбрые белуджи...
      И караванбаши, и луры, и векиль Гулям не чуют, что они уже не увидят заход солнца. Вперед, белуджи! Сильна рука аллаха!
      Караван все ближе и ближе...
      Сердце Керим-хана ликует. Он стягивает через голову винчестер. По выстрелу его белуджи должны рассыпаться по степи и, распахнув крылья, охватить караван, чтобы не дать уйти никому. Палец ласкает спусковой крючок винчестера... Сейчас прозвучит выстрел, и...
      Но палец не нажимает крючка. По степи идет человек. Он идет навстречу бешено мчащейся лавине всадников и не боится, что сейчас его растопчут кованые копыта коней.
      За сто шагов видно, что идущий по степи человек дервиш. И высокая шапка, и длинный посох, и хирка - одежда странствующего монаха, и длинные развевающиеся волосы - все говорит, что это дервиш.
      Обидеть дервиша не смеет никто. Даже Великий Убийца Керим-хан.
      Белуджи на полном скаку раздаются в стороны, чтобы дать дорогу одинокому дервишу. Один только Керим-хан все еще мчится прямо на него.
      Всаднику надлежит остановиться и приветствовать божьего странника. Надо спросить, не нуждается ли дервиш в чем-либо. Дать ему воды и хлеба. Так положено.
      Но Керим-хан сказал себе: "У меня дело войны. У меня нет времени болтать с каким-то патлатым святым. После..." - и он решил проскакать мимо дервиша и лишь тогда дать знак выстрелом.
      Проклятие длинноволосому!
      Дервиш поднял высоко руку и нараспев прокричал:
      Если ты будешь знать,
      Какова твоя дорога,
      Всю жизнь ты не узнаешь
      Ни одной веселой минуты.
      Словами поэта Ансари дервиш предостерегал. И неистовый вождь белуджей остановился. И вместе с ним остановилась вся его дикая, пышущая жаром орда. Белуджи резко осадили коней. Копыта вспахали степь, и соляная пыль утопила в своем облаке всадников.
      "У дервиша в душе хитрость и попрошайничество. Земные поклоны - силки для поимки сердец", - с ненавистью подумал Керим-хан, почтительно подгоняя коня к дервишу, одиноко стоявшему посреди солончака. И хоть лицо Керим-хана кривилось от ярости, он ровным голосом приветствовал дервиша:
      - Мир тебе и широкая дорога!
      - Мир тебе, белудж, и широкая дорога!
      - О святой дервиш, да будет доволен господь тобой и твоим отцом! Нет ли у тебя в чем нужды?
      Вежливость Керим-хана не знала предела. Он проявлял совершенно несвойственную ему любезность.
      - Здоров ли ты, Керим-хан? - спросил дервиш. - Все ли благополучно? Не поломались ли ваши седла, не порвались ли подпруги?
      От медлительного голоса дервиша Керим-хан вспотел. Лица белуджей почернели в нахлынувшей внезапно духоте. С удил коней слетали на землю мыльные клочья пены.
      Нетерпеливо Керим-хан нахмурился:
      - В пустыне каждый враг другому, но ты дервиш, и я слушаю тебя.
      - Ты хорошо сделал, что остановился, белудж!
      - Аллах да благословит тебя, дервиш, твоих друзей и детей! Но белудж не терпит, чтобы ему указывали.
      - Зачем ты посылаешь грохот барабанов в эфир небес? К чему это войско числом словно муравьи и саранча, Керим-хан?
      - Я думал, ты святой, а ты соглядатай! Ты видишь все, что не следует видеть. Ты знаешь все, что не следует знать. Берегись!
      - Э, храбрец, воюющий с немощными дервишами! Я еще на зов смерти не сказал: "Я к твоим услугам".
      - Дело охотника - добыча, - и Керим-хан показал винчестером в сторону удалявшегося каравана. - Дело дервиша - молитва. Сойди с дороги!
      - Волк унес добычу. Ты опоздал, Керим-хан.
      - Ха, у кого оружие, тому и добыча.
      - Ты опоздал, Керим-хан! Твоя добыча уже не твоя.
      - Уж не ты ли, дервиш, протянул к моему каравану руку жадности?
      - Да! - с силой сказал дервиш. - Это так же верно, как то, что меня зовут шейх Музаффар. Много слов - мало дела. Джалаледдин Руми сказал: "Так как сердце есть сущность, а слово - преходящая случайность, то преходящее является паразитом, а сущность - основной целью". Твои паразиты-слова вызывают только зуд. Ты повернешь вспять своих белуджей! Поезжай домой, сядь на пороге и качай на коленях внуков...
      Керим-хан окончательно развеселился:
      - Э, шейх Музаффар, не станет дервишем жадный осел, который не хочет, чтобы кто-нибудь обзавелся быком.
      - Подумай, Керим-хан!
      - Благодари аллаха, что ты дервиш. А не то...
      - Ты метко бьешь, но, увы, сокрушаешь одинаково и врагов и друзей...
      - Берегись, Музаффар!
      - Смотри, сам не унеси одежды жизни во дворец вечности.
      Взмахом руки дервиш обвел все вокруг.
      Песчаные холмы и агатовые камни ожили. Из них вырос лес винтовок. Дула их блестели.
      Керим-хан глянул вокруг. Рыжие холмы почернели от черных одежд луров и вороной масти коней.
      Далеко уходил медленно караван. Верблюдов, несших тяжелые вьюки, никто не охранял. Караванбаши, ехавшие на тонконогих осликах, держали в руках лишь длинные пастушьи посохи.
      Бери караван голыми руками! Но...
      - Послушай, Керим-хан, нравится тебе кушанье - ешь. Не нравится - не ешь. Только запивать придется кровью.
      Впервые за весь разговор, где вопросы выстреливали из винтовки, а ответы разили ударами сабли, Керим-хан не нашелся что ответить. Впервые заколебался.
      Дервиш не ждал ответа. Он поднял руку, и два всадника карьером поскакали к нему. Один от агатовых скал, второй от рыжих холмов. Пока они подъезжали, дервиш говорил:
      - Кто твой враг, Керим-хан? Кто враг твоего народа, Керим-хан? Почему ты хочешь ввергнуть белуджей и луров в водоворот смерти? Ты знаешь, никогда луры и белуджи не враждовали. А ты обнажил меч злобы, чтобы убивать луров на пользу своих врагов. Ты разжигаешь пламя в очаге, а пищу съедят твои враги.
      Подскакали всадники и спрыгнули со своих коней. Мгновение - и на твердом солончаке, под прямыми лучами солнца, оказался расстеленным ковер цвета гранатовых зерен.
      - Слезай с коня, Керим-хан! Поговорим, как подобает людям разума. Луры не любят решать вопросы сидя в седле. Луры сидят на площадке совета среди шатров как мужчины и как мужчины решают дела.
      Керим-хан колебался. Он обвел глазами лица белуджей. Они дышали решимостью. Каждый белудж держал в руках заряженную винтовку.
      Лицо дервиша оставалось непроницаемым.
      Оба кухгелуйе почтительно смотрели на Музаффара. Они делали вид, что не замечают грозных белуджей. Дервиш повторил пригласительный жест.
      - Тому, кто происходит от корня царского рода, не подобает... проговорил, шмыгнув носом, Керим-хан. Он растерялся до крайности. Ему не удалось "сохранить лицо". Охотно он дал бы волю злобе, но дервиш оказался хитрым.
      Белудж - храбрый воин. Но он храбр, пока видит, что есть надежда победить. Белуджу чуждо самопожертвование. Храбрость белуджа - храбрость порыва. Он не пойдет сражаться, если заранее знает, что битва закончится слезами белуджских жен и матерей. Белудж дерется по-тигриному: он ужасен в бою, но он не забывает оставить позади хоть маленькую, да тропинку для бегства.
      Перед Керим-ханом белуджи трепетали. Они боялись и уважали его. Но недавно Керим-хан допустил промах. Белуджские стада и семьи многих воинов остались за рубежом, на советской стороне. Начав переговоры с советскими властями, он вел себя высокомерно, как победитель, ставил неслыханно наглые условия. Время шло. Переговоры затянулись. Белуджи боялись Керим-хана, однако в уважении к нему у них появилась трещинка, тоненькая, чуть заметная, тоньше волоска, но трещинка... Керим-хан почуял это и надеялся, что захват каравана все исправит. Но он понимал, что нужна победа, добыча, слава!
      Он тяжело слез с коня и плюхнулся на гранатовый ковер. Он развалился так, что занял половину его. Скучая, он спросил:
      - Хорошо, шейх Музаффар! Чего ты хочешь, шейх Музаффар?
      - Клянусь гробницей Наджеф Эшреф на горе Кохе Герроу, в которой покоится прах сорока святых луров, - сказал Музаффар, - клянусь могилами, сегодня я шейх, вчера я был нищим, завтра я буду господином.
      - Увы, в Персии всякий себя называет шейхом.
      Тогда один из кухгелуйе, судя по одежде знатный человек, склонился в поклоне и торжественно сказал:
      - Господин Керим-хан, прошу вас, говорите с должным уважением. Перед вами вождь и эмир луров Музаффар-хан.
      Лицо Керим-хана задергалось. Он потрогал свои усы и, все еще не сдаваясь, проговорил:
      - Как может стать дервишем тот, кто добивается почета, ищет шума, славы? - Он деланно засмеялся и бросил: - Палкой такого дервиша по голове!
      Он постарался придать своим словам характер шутки, но с превеликой охотой он привел бы свою угрозу в исполнение... если бы только мог.
      Ответил не Музаффар, а тот же кухгелуйе:
      - Наш эмир Музаффар-хан много лет отсутствовал... Кухгелуйе ждали его. По вечерам в доме эмира в очагах зажигали огонь, расстилали ковры, возжигали светильники. У постели садились кареокие прислужницы и ждали. Но на путях паломничества и аскетизма великий эмир наш, оставив свой народ, своих жен, своих детей, искал в странах мира свет истины. И в час, предопределенный всевышним, Музаффар-хан вернулся к своему племени, к своим кухгелуйе.
      Кухгелуйе - храбрые воины. Они не боятся ни пуль, ни лишений. Что нужно кухгелуйе? Конь, винтовка и пуд муки - запас на шесть недель. И тогда кухгелуйе пойдут за своим шейхом хоть в ад... Пусть знает Керим-хан... Жизнь рыбы в воде - жизнь кухгелуйе в пустыне.
      Произнеся торжественную речь, кухгелуйе поклонился и развернул суфру - скатерть со скромным угощением. Второй кухгелуйе налил в чашу чистой воды, отпил глоток и подал Музаффару. Тот в свою очередь сделал несколько глотков и протянул чашу Керим-хану. Чаша была простая, глиняная. Вождь могущественного племени шейх Музаффар любил простоту кочевой жизни.
      - Выпей, Керим-хан, чашу чистой воды, и пусть наши побуждения будут такими же чистыми, как эта вода из холодных источников Дередже-наина.
      Капли влаги скатывались по пальцам Керим-хана. Он смотрел на суфру, где были разложены исфаганские, похожие на пряники, сухие хлебцы и финики, и думал. Он все еще не решался...
      - Выпей чашу дружбы, - сказал Музаффар, - и поговорим о врагах и друзьях, о вражде и дружбе.
      Залпом Керим-хан выпил воду. Тем самым он согласился начать переговоры.
      Решительно Керим-хан потребовал верблюдов и вьюки. Он получил столь же решительный отказ. Керим-хан поднял крик.. Караван принадлежит по праву войны белуджам. Неосторожно он сослался на Хэйма и Джаббара.
      - Кто такой Джаббар, знает пустыня и аллах. Он человек без лица... ответил Музаффар. - Кто такой Хэйм, ты сам знаешь. Отец Хэйма двадцать лет назад расстреливал собственноручно белуджских вождей в Панджгуре и Турбате, солдаты Хэйма разбивали головы белуджских младенцев о камни, а сын Хэйма дает советы вождю белуджей Керим-хану. Ты хочешь принять оружие из рук англичан, твоих врагов, и воевать за своих врагов англичан. Умно ты поступаешь, Керим-хан.
      Слова Музаффара далеко разносились над солончаком. Вокруг стояли белуджские всадники. Никто из них не спешился. Они крепко держали наготове винтовки, поглаживали усы. На черных лицах под густыми бровями сверкали белки глаз.
      С непостижимой логикой Керим-хан воскликнул:
      - Э, не думай, что ты один умный. Порой самый длинный кружной путь оказывается самым коротким. Почему тебе и твоим лурам все, а белуджам ничего? Давай пополам!
      - Нет! Луры не торгуют оружием... Они знают, что, когда покупатель купил у кузнеца меч, он может убить самого мастера этим же мечом!
      - Пророк назвал торговлю благородным занятием. Мы все купцы. Торговать оружием для бедных воинов дело благородное. Давай половину вьюков - и белуджи позволят лурам идти восвояси.
      - Глухой тот, кто не слушает... Ни половины, ни четверти! Ничего!
      - От добычи волка хоть кусочек кожи! Берегись, у белуджей ружья заряжены.
      - Но и у луров винтовки. Никто не хочет плясать под рыканье льва. Хорошо! Я справедлив. Делим все пополам. Ты уговорил меня.
      - О, в тебе еще жива совесть.
      - Мне жаль тебя.
      - Белудж не просит и не берет милостыню.
      - Бери, пока не поздно!
      - Давай!
      - Какую половину ты берешь? Что лежит или что ходит?
      - Конечно, что ходит.
      - Бьем по рукам! Ты сам выбрал!
      - Да.
      - Сегодня вечером посылай в мой стан тридцать воинов.
      Скупой подобен огню светляка, который светит, но не освещает, горит, но не греет. Ты скуп, но хоть что-нибудь, а я взял.
      Керим-хан ликовал. Голос его зазвучал решительно, нараспев, как это бывает у записного курильщика анаши, доведшего себя до опьянения. Он и вправду был пьян победой. Он с торжеством поглядывал на своих белуджей. Ага, проклятый дервиш, все-таки напугался.
      Не сказав больше ни слова, Керим-хан взлетел на коня и, издав дикий вопль, помчался в степь. С ревом вся орда белуджей ринулась за ним.
      Ночью в лагерь белуджей прибыли верблюды, все семьсот двадцать семь верблюдов... Но ни одного вьюка... Хитроумный Керим-хан поддался на наивнейшую, глупейшую шутку, Керим-хан перехитрил сам себя. Дервиш надсмеялся над белуджами. Наивная его дипломатия позволила лурам выиграть время и увести караван подальше от белуджей и от всевидящего ока персидского тахмината. Семьсот двадцать семь вьюков исчезли бесследно.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Ни одна кошка не станет ради аллаха
      мышей ловить.
      А л и ш е р  Н а в о и
      По соседству с храмом живет сатана.
      О м а р  Х а й я м
      Что должно сниться паломнику?
      Алаярбеку Даниарбеку, всю жизнь мечтавшему припасть к подножию Золотого Купола имама Резы, еще вчера такой вопрос показался бы нелепым, праздным и даже богохульническим. Паломник, прибыв в священный Мешхед, видит во сне только райские струи и ангелов аллаховых, восседающих на седьмой небесной сфере...
      Но богомольному Алаярбеку Даниарбеку снились... манты... Сочные, напоенные бараньим салом, самаркандские большие паровые пельмени - манты, сготовленные такими пухлыми, такими умелыми, такими ласковыми ручками Гульчехры - его супруги.
      И только Алаярбек Даниарбек раскрыл, конечно во сне, рот, чтобы положить в него один особенно сочный мант, как очень сердитый голос Петра Ивановича мгновенно разрушил райский сон и заставил блюдо с мантами исчезнуть.
      Сглотнув слюну, Алаярбек Даниарбек приоткрыл глаз.
      Да! Никаких сомнений! Порыжевшие сапоги, стоявшие у края ковра, не могли принадлежать никому, кроме доктора. А в сапогах были ноги доктора. А над сапогами высилась плотная фигура доктора.
      И как только умудрился Петр Иванович разыскать Алаярбека Даниарбека в Мешхеде среди десятков тысяч богомольцев?
      - Я паломник, - сердито проворчал Алаярбек Даниарбек. - Разве тебе, Петр Иванович, неизвестно, что общение с кяфиром во время паломничества оскверняет мое священное естество? Кяфир - неблагодарный богу неверный, а у неверных покровитель - сатана. Сура шестнадцатая, стих сто второй. И я хочу спать. И я получил отпуск...
      Алаярбек Даниарбек отвернулся к стенке и натянул одеяло на голову.
      - Извините, что нарушил ваш покой, - снисходительно сказал Петр Иванович, усаживаясь на краешек одеяла, - одной молитвой больше, одной меньше... Золотой Купол от этого не обвалится... И потом, вы выпросили три дня, а прошло четыре.
      - Я не просил, - зашипел Алаярбек Даниарбек и высунул свой плоский нос из-под одеяла. - У кяфира, если даже он начальник, не отпрашиваются. О верующие, не избирайте друзей из среды неверных! Берегитесь сидеть рядом с кяфирами. Иначе вы сделаетесь подобными им.
      - Иначе они не преминут развратить вас, - подхватил незлобно доктор, - коран, сура... впрочем, неважно, какая сура...
      - Ийе, - удивился Алаярбек Даниарбек, - откуда ты знаешь?
      - Забыл. И там еще говорится: "Не имейте друзьями ваших отцов и ваших братьев, если они погрязли в мерзости неверия..."
      - Вот видишь, Петр Иванович! Так что я ушел в паломничество сам, по своему желанию... Захотел и ушел...
      - Хорошо, хорошо... Склоняюсь перед вашими возвышенными чувствами, но есть дело.
      Алаярбек Даниарбек - так могло показаться на первый взгляд - как будто всерьез внушил себе, что участие его в персидской экспедиции Наркомата здравоохранения СССР является не чем иным, как паломничеством в Мешхед. Вообще, послушать его, так вся персидская экспедиция и придумана Советским правительством, чтобы он, Алаярбек Даниарбек, смог совершить богоугодное путешествие. Он так часто уверял всех, что по собственному желанию отправился в Персию со священной целью, что вдруг сам поверил в это. В Хорасане, при любом удобном и неудобном случае, он напоминал доктору, что должен посетить Мешхед. Говорил он о гробнице имама Резы и утром и вечером, и днем и ночью и ужасно надоел Петру Ивановичу. Алаярбек Даниарбек, не просил, но мученически вздыхал, охал, стонал, и доктор, когда они оказались поблизости от Мешхеда, сам предложил ему отправиться в город. И вдруг Алаярбек Даниарбек не проявил ни малейшей радости. Возможно, он рассчитывал на отказ, и тогда к званию паломника он мог бы присоединить прозвище, "шохид" - мученик, и притом без малейших расходов... Но доктор оказался хитрее, и Алаярбек Даниарбек не сказал ни слова благодарности. И хоть кошель его за последнее время потолстел зарплату в экспедиции выплачивали аккуратно, - Алаярбек Даниарбек не постыдился пожаловаться на безденежье, правда в туманной форме. "За позолоченной решеткой могилы имама Резы очень много денег и очень много жадности. И молитвы вспархивают только на крылышках денег". Алаярбек Даниарбек знал, что хранители мавзолея собирают с паломников обильную дань, но, дабы никто не обвинил их в сребролюбии, они установили издавна порядок, чтобы каждый богомолец сам собственноручно кинул деньги - свое подаяние - за золоченую решетку. Делалось это добровольно, от души и от достатков. Но удивительное дело, едва паломник ограничивался показным взмахом руки, а деньги свои засовывал себе за пазуху, как на его спину обрушивался удар деревянной колотушки. И богомолец сразу настраивался на благочестивый лад. Тысячи глаз у святых хранителей мечети имама Резы, и видит каждый глаз, о аллах, поразительно зорко.