Стая

Вдали ещё виднелись отдельные силуэты буровых вышек, но в остальном здесь всё уже походило на настоящее море, а не на затопленный индустриальный район. Под килем было около 700 метров глубины. Континентальный склон был промерен и картографирован, но о зоне вечной темноты сведений почти не было. Луч мощного прожектора вырывал из темноты то одну, то другую картинку, однако это давало так же мало представления о целом, как свет одного уличного фонаря обо всей Норвегии ночью. Йохансон вспомнил о бутылке бордо и о наборе французских и итальянских сыров в своём чемодане. Он отправился на поиски Лунд и застал её за проверкой робота. Это был прямоугольный ящик, сваренный из трубок, высотой метра три, начинённый техникой. На закрытой верхней стороне стояло имя робота — «Виктор». В передней части ящика Йохансон увидел камеры и манипулятор. Лунд просияла ему навстречу:

— Ну как?

Йохансон из уважения оглядел «Виктора» со всех сторон.

— Большой жёлтый пылесос, — сказал он.

— Пораженец ты.

— Ну ладно. На самом деле я впечатлён. Сколько эта штука весит?

— Четыре тонны. Эй, Жан!

Худощавый человек с рыжими волосами выглянул из-за кабельного барабана. Лунд подозвала его.

— Жан-Жак Альбан — старший офицер на этой ржавой посудине, — представила рыжего Лунд. — Слушай, Жан, мне ещё нужно кое-что утрясти. А Сигур ужасно любопытный, он хочет всё знать о «Викторе». Будь добр, позаботься о нём.

Она убежала. Альбан смотрел ей вслед с выражением весёлого бессилия.

— Как я понимаю, у вас есть дела поважнее, чем рассказывать мне о «Викторе», — предположил Йохансон.

— Ничего-ничего, — Альбан улыбнулся. — Тина в один прекрасный день перегонит сама себя. А вы из НТНУ, правильно? Вы исследуете червей.

— Я только высказал своё мнение на их счёт. А почему эти создания так вас беспокоят?

Альбан махнул рукой:

— Нас беспокоит скорее строение дна на склоне. А червей мы обнаружили случайно, они занимают главным образом фантазию Тины.

— А я думал, вы спускаете робота ради червей, — удивился Йохансон.

— Это Тина вам сказала? — Альбан взглянул на автомат и отрицательно покачал головой. — Нет, это лишь часть миссии. Разумеется, мы ничем не можем пренебречь, но главным образом мы готовимся к установке долговременной измерительной станции. Прямо над разведанными залежами нефти. Если мы придём к выводу, что место надёжное, то впоследствии здесь будет подводная станция добычи нефти.

— Тина мне что-то говорила о СВОПе.

Альбан глянул на него так, будто не знал, что на это ответить.

— Вообще-то, нет. Подводная фабрика уже считай готова. Если в планах что-то изменилось, то это прошло мимо меня.

Ага. Значит, плавучей платформы не будет. Может, было лучше не углубляться в эту тему. Йохансон стал расспрашивать Альбана о роботе.

— Это «Виктор-6000», — объяснил Альбан. — Он может погружаться на глубину шесть тысяч метров и работать там несколько дней. Мы управляем им отсюда, сверху, и получаем общие результаты в реальном масштабе времени, всё через кабель. На сей раз он останется под водой 48 часов. Попутно нагребёт и червей. «Статойл» хочет избежать обвинений в том, что нарушает биологическое равновесие экосистемы. А вы что думаете про этих червей?

— Ничего, — уклончиво ответил Йохансон. — Пока.

Прозвучал сигнал запуска. Йохансон увидел, как выносная стрела пришла в движение и подняла «Виктора» вверх.

— Идёмте, — сказал Альбан. Они двинулись к пяти контейнерам в человеческий рост, поставленным посреди палубы.

— А что в этих контейнерах?

— Гидравлика для лебёдки, агрегаты, весь этот хлам. А в переднем находится контрольный пульт. Не стукнитесь головой.

Они вошли через низкую дверь. В контейнере было тесно. Йохансон осмотрелся. Половину помещения занимал пульт с двумя рядами экранов. Некоторые мониторы были выключены, другие показывали навигационную информацию. Перед экранами сидели несколько человек. Лунд тоже была здесь.

— Вон тот человек посередине — пилот «Виктора», — тихо объяснял Альбан. — Справа рядом второй пилот, который обслуживает манипулятор. «Виктор» — машина чувствительная и точная, но требует и соответствующей сноровки в управлении. Следующее место принадлежит координатору. Он поддерживает связь с вахтенным офицером на мостике, чтобы корабль и робот действовали в оптимальном контакте. По другую сторону сидят учёные. Там и Тина. Она будет обслуживать камеры. Ну что, всё готово?

— Можете начинать спуск, — сказала Лунд. Один за другим включились оставшиеся мониторы.

— Теперь вы видите то, что видит «Виктор», — объявил Альбан. — У него восемь видеокамер. Одна основная с объективом Zoom, два пилотных объектива для навигации и пять дополнительных камер. Качество изображения очень хорошее, даже на глубине в несколько тысяч метров мы получаем резкое изображение в цвете.

Перспектива перед объективами изменилась. «Виктор» погружался. Мониторы показывали зелёно-голубой подводный мир, который постепенно мутнел.

— Включить прожекторы, — сказал координатор.

Разом пространство вокруг «Виктора» осветилось. Зелёная голубизна побледнела и уступила место освещённой черноте. В поле зрения попадали мелкие рыбы, потом всё заполнилось крохотными воздушными пузырьками. Йохансон знал, что в действительности это планктон, миллиарды крохотных живых существ. Красные медузы и прозрачные рифлёные медузы проплывали мимо.

— Что именно будет делать «Виктор», когда опустится вниз? — спросил Йохансон.

— Он возьмёт пробы воды и осадочного слоя, нагребёт всякой живности, — ответила Лунд, не оборачиваясь. — А главным образом добудет видеоматериал.

На экране возникло что-то вроде ущелья. «Виктор» спускался вдоль отвесной стены. Красные и оранжевые лангусты помахивали своими длинными усами. Там, внизу, было уже темно, но прожекторы и камеры передавали естественные цвета живых существ поразительно интенсивно. «Виктор» продвигался дальше мимо губок и голотурий, потом склон постепенно стал более пологим.

— Приехали, — сказала Лунд. — 680 метров.

— О’кей, — пилот подался вперёд. — Сделаем круг.

Отвесный склон исчез. Какое-то время они снова видели свободное пространство, потом в чёрно-синей глубине обрисовалось морское дно.

— «Виктор» может перемещаться с миллиметровой точностью, — сказал Альбан с видимой гордостью. — Вы можете поручить ему вдевать нитку в иголку.

— Спасибо, с этим справляется мой портной. А где именно робот сейчас находится?

— На одном из плато. Под ним залегает несметное количество нефти.

— И гидрат метана?

Альбан задумчиво взглянул на него:

— Да, конечно. Почему вы спрашиваете?

— Просто так. И здесь «Статойл» собирается поставить фабрику?

— Хотелось бы. Если не возникнет никаких препятствий.

— В виде червей.

Альбан пожал плечами. Йохансон заметил, что французу неприятна эта тема. Они смотрели, как робот облетает по кругу чужой мир, обгоняя нескладных пауков и рыб, которые рылись в осадке. Камера выхватывала колонии губок, светящихся медуз и мелких каракатиц. Море было населено здесь не особенно густо, зато было много придонных жителей. Через некоторое время ландшафт стал корявым. По дну протянулись полосы.

— Это осадочные оползни, — сказала Лунд. — На норвежских склонах уже кое-что ползёт.

— Что это за рифлёные структуры? — спросил Йохансон.

— Это из-за течений. Мы подруливаем к краю плато, — Лунд сделала паузу. — Недалеко отсюда мы и обнаружили червей.

Все уставились на экраны. В свете прожекторов появилось что-то новое. Светлые, обширные линялые пятна.

— Лужайки бактерий, — заметил Йохансон.

— Да. Признак гидрата метана.

На экране появились потрескавшиеся белые пятна. Замёрзший гидрат залегал прямо на дне. Внезапно Йохансон увидел что-то ещё. В пультовой воцарилась тишина.

Части гидрата скрылись под розовой копошащейся массой. Вначале ещё можно было различить отдельные существа. Затем огромное количество извивающихся червей стало необозримым. Розовые трубочки с белыми кустиками щетины ползали друг по другу в несколько слоёв.

Кто-то за пультом издал возглас омерзения. Люди так устроены, подумал Йохансон. Нам отвратительно всё, что ползает и копошится, а ведь это совершенно нормальная картина. Мы бы к самим себе испытывали омерзение, если бы могли видеть, какие орды клещей шевелятся в наших порах, поедая жир кожных выделений, как миллионы крошечных паучков распространяются в наших матрацах, а миллиарды бактерий — у нас в кишечнике.

Но ему и самому не нравилось то, что он видел. Полученная им в университете картинка из Мексиканского залива изображала популяции, похожие на эти, но те черви были меньше размером и вели себя довольно пассивно в своих ямках. А здешние беспокойно извивались и шевелились на льду — гигантская дрожащая масса, целиком покрывающая дно.

— Курс зигзагом, — попросила Лунд.

Робот двигался размашистым слаломом. Картина не изменилась. Черви, куда ни глянь.

Внезапно дно стало опускаться. Пилот направлял робота дальше к краю плато. Даже восемь мощных прожекторов пробивали темноту лишь на несколько метров. Но можно было заметить, что эти твари покрывали весь склон. Йохансону показалось, что они стали ещё больше, чем те экземпляры, которые Лунд принесла ему на исследование.

В следующий момент всё стало чёрным. «Виктор» оказался за пределами плато. Здесь был отвесный обрыв на сто метров в глубину. Робот на полной скорости продвигался дальше.

— Поверните, — попросила Лунд. — Посмотрим на отвесную стенку.

Пилот поманеврировал «Виктором». В лучах прожекторов парили мелкие частицы.

Что-то большое и белое изогнулось перед объективом, на секунду заполнило собой весь экран и молниеносно отпрянуло назад.

— Что это было? — воскликнула Лунд.

— Возвращаемся к прежней позиции.

Робот повернул в обратную сторону.

— Оно исчезло.

— По кругу!

«Виктор» начал вращаться вокруг своей оси. Но ничего, кроме непроницаемой темноты и освещённого планктона, не появилось.

— Но там что-то было, — подтвердил координатор. — Может, рыба.

— Если рыба, то чертовски крупная, — прорычал пилот. — Она заполнила весь экран.

Лунд обернулась к Йохансону. Он отрицательно покачал головой:

— Понятия не имею, что это было.

— О’кей. Осмотримся пониже.

Робот направился к обрыву. Через несколько секунд в поле зрения показалась отвесная стена. Обломки осадочных пород торчали наружу, всё остальное было покрыто розовыми червями.

— Они повсюду, — сказала Лунд. Йохансон подошёл к ней ближе.

— У вас есть представление о здешних залежах гидрата?

Лунд постучала по клавишам своего терминала. На мониторе возникла карта морского дна.

— Вот, белые пятна. Мы нанесли эти залежи на карту.

— Ты могла бы показать мне теперешнее местоположение «Виктора»?

— Примерно здесь, — она указала на область с обширными линялыми пятнами.

— Хорошо. Направьте его туда, наискосок.

Лунд дала указание пилоту. Прожекторы снова выхватили морское дно, свободное от червей. Через некоторое время склон пошёл вверх, и тут же из тьмы показалась крутая стена.

— Выше, — сказала Лунд. — Только помедленней. Через несколько метров перед ними открылась прежняя картина. Змеевидные розовые тела с белыми кустиками щетины.

— Всё правильно, — сказал Йохансон.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ваша карта верна, то именно здесь находятся большие площади гидрата. Иначе говоря, бактерии располагаются на льду, поглощают метан, а черви поедают бактерии.

— А то, что их сразу миллионы, тоже правильно?

Он отрицательно помотал головой. Лунд откинулась на спинку стула.

— Ну, хорошо, — сказала она человеку, который распоряжался манипулятором. — Сажайте «Виктора». Пусть нагребёт червей и ещё раз оглядит местность — тут уместно употребить такое слово.

Было уже 10 часов, когда в каюту Йохансона постучала Лунд.

— У меня уже глаза жжёт, — сказала она, опускаясь в кресло. — Альбан сменил меня на некоторое время.

Её взгляд упал на доску для сыра и на открытую бутылку бордо.

— О, я должна была это предвидеть, — она засмеялась. — Недаром ты сбежал.

Йохансон покинул пультовую полчаса назад, чтобы всё подготовить.

Он начал перечислять ей сыры, представленные на доске, закончив длинным багетом и маслом.

— Ты просто сумасшедший.

— Хочешь стаканчик?

— Разумеется, я хочу стаканчик.

— К сожалению, на «Торвальдсоне» плохо с хрусталём. Что ещё интересного вы там увидели?

Лунд взяла стакан и сразу отпила половину.

— Проклятые зверюги на гидрате повсюду.

Йохансон сел напротив неё и намазал маслом ломоть багета.

— Действительно странно.

Лунд принялась за сыр.

— Остальные тоже считают, что есть причины для беспокойства. Особенно Альбан.

— При вашем первом погружении их было не так много?

— Да. На мой вкус, правда, достаточно и того, что было, но мой вкус на них не влияет.

Йохансон улыбнулся ей.

— Ты же знаешь, люди со вкусом всегда в меньшинстве.

— Завтра утром «Виктор» поднимется и принесёт нам очередную порцию червей. Тогда ты сможешь поиграть с ними, если захочешь. — Жуя, она поднялась и выглянула в иллюминатор. Небо прояснилось. По воде тянулась лунная дорожка, волны дробили её на сверкающие кусочки. — Я уже раз сто просмотрела тот кусочек видео, со светлой штукой. Альбан тоже считает, что это была рыба, но тогда, значит, у неё гигантские размеры. И совсем неразличимая форма тела.

— Может, световой рефлекс, — предложил свой вариант Йохансон.

Она обернулась к нему.

— Нет. Это было на отдалении в несколько метров, как раз на границе света. Оно было большое и плоское и исчезло молниеносно, как будто не переносит света или боится быть обнаруженным.

— Это могло быть что угодно.

— Нет, не что угодно.

— Косяк рыбы тоже может отпрянуть. Если они плывут достаточно плотно, возникает впечатление единого целого…

— Это был не косяк рыб, Сигур! Это было что-то плоское. Что-то стекловидное. Как большая медуза.

— Большая медуза? Вот она и была.

— Нет. Нет! — Она сделала паузу и снова села. — Сам взгляни на неё. Это не медуза.

Они некоторое время молча ели.

— Ты обманула Йоренсена, — неожиданно сказал Йохансон. — Здесь не будет СВОПа. Не будет ничего, где нашлось бы место для рабочих-нефтяников.

Лунд подняла глаза. Отпила вина и задумчиво отставила стакан.

— Верно.

— Почему? Ты боялась разбить ему сердце?

— Может быть.

Йохансон покачал головой.

— Вы всё равно разобьёте ему сердце. Работы для нефтяников больше не будет, правильно?

— Послушай, Сигур, я не хотела его обманывать, но… Ты же знаешь, вся эта индустрия претерпевает сейчас большие изменения, и людская рабочая сила становится жертвой в борьбе за существование. Что же я могу сделать? Йоренсен и без меня знает, что это так. Он знает, что численность персонала на Гульфаксе-С сократится раз в десять. Дешевле переоборудовать всю платформу, чем занимать работой двести семьдесят человек. «Статойл» носится с идеей вообще убрать людей с Гульфакса-Б. Мы могли бы управлять им с другой платформы, и даже это делается скорее из сострадания.

— Ты хочешь мне внушить, что ваш бизнес больше не приносит выгоды?

— Прибрежная индустрия окупается только тогда, когда ОПЕК поднимает цены на нефть. Как в начале семидесятых. Но с середины восьмидесятых они снова падают. И соответственно приходится искать новые источники, бурить дальше в море, на глубинах, при помощи робота и АУВ.

АУВ было сокращение от Autonomous Underwater Vehicles, они действовали в принципе как «Виктор», только не были связаны с кораблём пуповиной проводов. Прибрежная индустрия с интересом наблюдала за развитием этих новых глубинных роботов, которые словно планетарные разведчики продвигались в неосвоенные районы. Очень подвижные и чувствительные, они в некоторых случаях способны были принимать самостоятельные решения. С помощью АУВ появлялась возможность внедрять и обслуживать нефтедобывающие станции даже на глубине пять-шесть тысяч метров.

— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — сказал Йохансон, подливая ей и себе вина. — Ты действительно бессильна против хода событий.

— Но мы все могли бы что-нибудь сделать, — угрюмо ответила Лунд. — Если бы человечество не транжирило горючее, проблемы бы не было.

— Была бы. Только чуть позже. Однако тревога об окружающем мире делает тебе честь.

— И что? — язвительно ответила она. От неё не ускользнул тон насмешки в его голосе. — Представь себе, нефтяные фирмы тоже разделяют эту тревогу.

— Да, но что они делают?

— В следующие десятилетия нам придётся заняться демонтажем шестисот платформ, поскольку они уже не оправдывают себя, а техника на них никуда не годится! Ты хоть знаешь, чего это стоит? Миллиарды! А к тому времени весь шельф будет выкачан полностью! Так что не надо выставлять нас какими-то негодяями.

— Ну хорошо, не буду.

— Разумеется, теперь всё будет зависеть от беспилотных подводных фабрик. Если мы этого не сделаем, завтра Европа целиком повиснет на нефтепроводах Ближнего Востока и Южной Америки, а нам останется кладбище в море.

— Мне нечего возразить. Я только спрашиваю себя, всегда ли вы точно знаете, что делаете.

— Что ты имеешь в виду?

— Вам придётся решить множество технических проблем, чтобы запустить автономные фабрики.

— Да. Конечно.

— Вы планируете введение техники под экстремальным давлением и с высококоррозийными примесями, к тому же ещё без обслуживающего персонала. — Йохансон помедлил. — Но вы даже не знаете, что там в действительности творится.

— Мы как раз пытаемся это узнать.

— Как сегодня? Тогда я очень сомневаюсь. Мне это напоминает туриста, который в отпуске делает моментальные снимки, а потом думает, что знает страну, в которой побывал. Вы пытаетесь найти место, застолбить участок и не сводить с него глаз, пока он не покажется вам многообещающим. Но вы так и не поняли, в какую систему вторгаетесь.

— Если, по-твоему, мы так торопимся, то почему я притащила тебе этих проклятых червей?

— Ты права. Ego te absolve. — Ты прощена.

Она кусала нижнюю губу. Йохансон решил сменить тему:

— Каре Свердруп, кстати, приятный парень.

Надо же было сказать хоть что-то позитивное за этот вечер.

Лунд наморщила лоб. Потом расслабилась и засмеялась:

— Ты находишь?

— Абсолютно. — Он распрямил ладони. — Вернее, напрасно он перед этим не спросил у меня разрешения, но я могу его понять.

Лунд покачала вино в своём стакане.

— Всё ещё очень свежо, — тихо сказала она. Они помолчали.

— Настоящая влюблённость? — нарушил Йохансон тишину.

— У него или у меня?

— У тебя.

— Хм. — Она улыбнулась. — Кажется, да.

— Тебе кажется?

— Я исследовательница. Вначале надо всё испытать.

Была полночь, когда она наконец ушла. В дверях она оглянулась на пустые стаканы и корочки от сыра.

— Пару недель назад ты бы меня этим взял, — сказала она. Это прозвучало почти с сожалением.

Йохансон мягко подтолкнул её в коридор.

— В моём возрасте бывают промашки, — сказал он. — Ну, а теперь всё! Иди исследуй.

Она вышла. Потом повернулась и поцеловала его в щёку:

— Спасибо за вино.

Жизнь состоит из компромиссов между упущенными возможностями, думал Йохансон, закрывая дверь. Потом он улыбнулся и прогнал эти мысли. Он использовал слишком много возможностей, чтобы жаловаться.

18 марта

Ванкувер и остров Ванкувер, Канада

Леон Эневек замер.

Давай же, мысленно подбодрил он. Порадуй нас.

Уже в шестой раз белуха подплывала к зеркалу. Небольшая группа журналистов и студентов, собравшихся в подводном зале ванкуверского аквариума, застыла в благоговейной тишине. Сквозь гигантские стёкла они могли видеть всё, что происходило в воде. Косые лучи солнца плясали на стенах и на полу. Зал наблюдений не освещался, и непрерывная игра света и теней на поверхности воды волшебно озаряла лица стоящих.

Эневек пометил белуху безвредными чернилами. Цветной круг украсил её нижнюю челюсть. Место было выбрано так, что кит мог увидеть этот круг только в зеркале. В стеклянные стенки бассейна были вмонтированы два зеркала, и к одному из них белуха целенаправленно устремилась. Белое тело слегка развернулось в движении, будто она хотела показать зрителям свой маркированный подбородок. Потом она остановилась перед стеклянной стеной и немного опустилась, пока не достигла уровня зеркала. Замерла, встала вертикально, двинула головой в одну, потом в другую сторону, явно пытаясь узнать, из какой позиции круг виден лучше всего.

В эти секунды белуха жутким образом напоминала человека. В отличие от дельфинов белухи способны менять выражение лица. Казалось, что кит улыбается своему отражению. Многое из того, что люди охотно приписывают дельфинам и белухам, является результатом этой якобы улыбки. Поднятые вверх уголки рта и в самом деле служат для коммуникации. Но с таким же успехом белухи могут и опустить уголки рта, не выражая при этом плохого настроения. Они способны даже вытягивать губы трубочкой, будто насвистывая.

В следующий момент белуха потеряла интерес к своему отражению. Она элегантно поднялась вверх и отдалилась от стенки аквариума.

— Вот, — тихо сказал Эневек.

— И что это значит? — разочарованно спросила одна журналистка.

— Она знает, кто она. Идёмте наверх.

Они поднялись из подводного зала на солнечный свет. Под рябью волн скользили тела обеих белух. Эневек сознательно не объяснял ход эксперимента заранее. Он дал участникам высказать свои впечатления, чтобы быть уверенным, что он ничего не приписал от себя в поведение кита.

Все его наблюдения подтвердились.

— Поздравляю, — сказал он наконец. — Вы только что стали очевидцами эксперимента, который в исследовании поведения известен как «самоузнавание в зеркале». Все ли доверяют увиденному?

Студенты доверяли, журналисты меньше.

— Ничего, — сказал Эневек. — Я дам вам короткий комментарий. «Самоузнавание в зеркале» датируется семидесятыми годами. Тесты десятилетиями проводились на приматах. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гордон Гэллап… — Около половины зрителей кивнули, остальные отрицательно помотали головой. — Ну, Гэллап — психолог из университета штата Нью-Йорк, Однажды он пришёл к одной безумной идее: он ставил различные виды обезьян перед зеркалом. Большинство игнорировали своё отражение, другие пытались схватить его, думая, что это чужак. Некоторые шимпанзе узнали себя в зеркале и стали разглядывать. Это было примечательно, потому что большинство животных не осознают самих себя. Они не могут воспринимать себя как самостоятельных индивидов, которые отличаются от своих сородичей.

Эневек рассказал, как Гэллап маркировал лоб обезьян краской и затем ставил животных перед зеркалом. Шимпанзе быстро понимали, кого они видят в зеркале. Они разглядывали маркировку, ощупывали место пальцами и затем нюхали их. Гэллап провёл эксперимент с другими обезьянами, попугаями и слонами. И выдержали тест только шимпанзе и орангутанги, из чего Гэллап вывел, что они обладают самовосприятием и некоторым самосознанием.

— Однако Гэллап пошёл ещё дальше, — продолжал Эневек. — Он долгое время придерживался мнения, что животные не в состоянии вообразить душу других видов. Но зеркальный тест изменил его взгляды. Сегодня он не только верит в то, что некоторые животные осознают себя, но и в то, что они способны войти в положение другого. Шимпанзе и орангутанги приписывают другим индивидам намерения и испытывают сострадание. Они могут по собственному психическому состоянию делать заключения о состоянии других. Таков тезис Гэллапа, и он находит много сторонников.

Он смолк. Ему было ясно, что журналистов придётся окорачивать. Чтобы не прочитать потом в газетах, будто белухи — лучшие психиатры, что у дельфинов есть свой клуб спасения утопающих, а шимпанзе основали своё шахматное объединение.

— Характерно, — продолжал он, — что до девяностых годов зеркальному тесту подвергали почти исключительно сухопутных животных. При этом уже вовсю говорили о разуме китов и дельфинов, однако доказательства не очень интересовали промысловиков. Обезьянье мясо употребляет лишь малая часть населения. А охоту на китов и дельфинов тяжело сочетать с разумом и самосознанием преследуемых. Поэтому многие были не особенно воодушевлены, когда мы несколько лет назад начали проводить зеркальный тест с афалинами. Мы обшивали бассейн частично отражающими стёклами, частично настоящими зеркалами. Затем маркировали афалин чёрным фломастером. Было удивительно, что наши испытуемые обыскивали стены до тех пор, пока не находили зеркало. Им было ясно, что маркировку можно видеть тем отчётливее, чем лучше отражающая поверхность. Но мы пошли ещё дальше, помечая животных поочерёдно то краской, то просто водой, поскольку могло быть, что афалины реагируют на тактильное раздражение. Но оказалось, что они дольше задерживались перед зеркалом, когда маркировка была видимой.

— Получали ли афалины поощрение? — спросил один из студентов.

— Нет, и мы не тренировали их для теста. Мы даже маркировали разные части тела, чтобы исключить эффект обучения или привыкания. А несколько недель назад мы провели тот же тест с белухой. Мы маркировали кита шесть раз, дважды фломастером-пласебо. Вы сами видели, что было. Всякий раз она подплывала к зеркалу и искала символ. Дважды она не находила его и преждевременно прерывала осмотр. По моему мнению, мы имеем доказательство, что белухи обладают такой же степенью самоузнавания, как и шимпанзе. Киты и люди в этом пункте сходны более, чем считалось до сих пор.

Одна студентка подняла руку:

— Вы хотите сказать… Результаты свидетельствуют, что дельфины и белухи обладают сознанием и духом, правильно?

— Это так.

— На чём это может быть основано?

Эневек растерялся:

— Разве вы не были только что внизу?

— Была. Я видела, что животное регистрировало зеркальное отражение. То есть, оно знает: это я. Но разве из этого неизбежно следует самосознание?

— Вы только что сами ответили на вопрос. Оно знает: это я. Оно обладает сознанием своего Я.

— Мне так не кажется, — она выступила на шаг ближе. Эневек оглядел её, нахмурив брови. У неё были рыжие волосы, острый носик и слегка расставленные передние зубы. — Ваш опыт подтверждает у них сознание телесной идентичности. Но это ещё не значит, что животное обладает сознанием перманентной идентичности и выводит из этого для себя правила обращения с другими живыми существами.

— Этого я и не говорил.

— Говорили. Вы привели тезис Гэллапа, что некоторые животные по самим себе могут судить о других.

— Обезьяны.

— Что, кстати сказать, оспаривается. По крайней мере, вы не сделали никаких ограничений, когда говорили затем об афалинах и белухах. Или я что-то не так поняла?

— В этом случае и не нужно ничего ограничивать, — досадливо ответил Эневек. — Что животные узнают себя, доказано.

— Некоторые испытания дают основания предполагать это, да.

— К чему вы клоните?

Она пожала плечами и глянула на него круглыми глазами.

— Ну, разве это не очевидно? Вы можете видеть, как ведёт себя белуха. Но откуда вам знать, что она думает? Я знакома с работой Гэллапа. Он думает, что доказал, будто животное способно войти в положение другого. Это предполагает, что животные думают и чувствуют, как мы. То, что вы нам сегодня продемонстрировали, есть попытка их очеловечивания.

Эневек лишился дара речи. Она хочет побить его, его же собственным аргументом.

— У вас действительно такое впечатление?

— Вы сказали, что киты, возможно, похожи на нас больше, чем мы думали раньше.

— Почему вы так невнимательно слушали, мисс…

— Делавэр. Алиса Делавэр.

— Мисс Делавэр, — Эневек подобрался. — Я сказал, что киты и люди больше похожи друг на друга, чем мы думали.

— В чём же различие?

— В точке зрения. Дело не в том, чтобы выставить человека образцом, а в принципиальном родстве…

— Но я не думаю, что самосознание животного сравнимо с человеческим. Начать с того, что человек имеет перманентное сознание Я, благодаря которому он…

— Неверно, — перебил её Эневек. — Люди тоже развивают постоянное сознание о себе самом только при определённых условиях. Это доказано. В возрасте от 18 до 24 месяцев маленькие дети начинают узнавать своё отражение в зеркале. До того они неспособны рефлектировать о своём Я-бытии. Они осознают состояние своего духа меньше, чем этот кит, которого мы только что видели. И перестаньте постоянно ссылаться на Гэллапа. Мы здесь стараемся понять животных. А вы что стараетесь?

— Я только хотела…

— Вы хотели? Знаете, как подействовало бы на белуху, если бы в зеркало смотрели вы? Например, вы краситесь — что бы это значило для кита? Он бы сделал вывод, что вы можете идентифицировать персону в зеркале. Всё остальное показалось бы ему идиотизмом. В зависимости от того, каков ваш вкус в одежде и косметике, он бы даже мог усомниться, что вы узнаёте своё отражение. Он бы поставил под вопрос ваше духовное состояние.

Алиса Делавэр покраснела. Она хотела ответить, но Эневек не дал ей заговорить.

— Разумеется, эти тесты лишь начало, — сказал он. — Те, кто серьёзно изучает китов и дельфинов, не собирается оживлять мифы об их дружеских пирушках с человеком. Вероятнее всего, ни киты, ни дельфины не питают особого интереса к человеку именно потому, что они существуют в другом жизненном пространстве, имеют другие потребности и прошли другой эволюционный путь, чем мы. Но если наша работа будет способствовать тому, что люди станут уважительнее относиться к этим животным, то это стоит любых усилий.

Он ответил ещё на несколько вопросов — как можно короче. Алиса Делавэр со смущённой миной держалась на заднем плане. Наконец Эневек попрощался с группой и подождал, пока все разойдутся. Потом обсудил со своей исследовательской командой ближайшие планы и направления работы. Оставшись наконец один, он подошёл к краю бассейна, глубоко вздохнул и расслабился.