Мемуары [Лабиринт]

Не последнюю роль играла скрытая от глаз непосвященных деятельность, во главе которой стоял «король черного рынка» (как однажды назвал Геринга Гитлер). В этом гигантском концерте каждый вел свою партию, порождая разноголосицу, звучавшую для высшего немецкого руководства чарующей мелодией, при звуках которой музыкальные французы все чаще затыкали уши. Наиболее резким диссонансом завершилась пьеса под названием «расстрелы заложников». Уже с лета 1941 года во Франции произошло несколько покушений на отдельных военнослужащих вермахта. Эти случаи настолько участились, что главнокомандующий немецкими войсками во Франции стал настаивать на карательных мерах. С этого момента началась беспрерывная цепь репрессий, массовых расстрелов и насильственных перемещений.

Будучи по служебным делам в Праге, я в разговоре с Гейдрихом затронул этот вопрос. Я предупредил его, что такими методами мы действуем только на руку растущему движению Сопротивления. Когда я высказал сомнения в правомерности действий высокопоставленного члена СС и одного из руководителей полиции Оберга, с которым Гейдриха связывало старое знакомство, я получил резкий отпор. Гейдрих решительно запретил какие-либо критические высказывания в адрес отдельных лиц, но согласился, в конце концов, съездить со мной во Францию и лично на месте разобраться в ситуации. В Париже он встречался с Лавалем и главой французской полиции Буске, в результате чего репрессии в форме массовых расстрелов заложников прекратились и стали производиться вновь в индивидуальном порядке. В июле 1942 года, стремясь подвести под новый курс более прочную основу, я предложил Гиммлеру передать в порядке эксперимента полицейские карательные функции, входящие в сферу компетенции французской полиции, в ведение Буске. Гиммлер высказал немало сомнений, но, в конце концов, согласился. Уже в августе шеф французской полиции получил соответствующие директивы и распоряжения. При этом я надеялся провести в жизнь один план, связанный с разведкой, о чем я сообщу позже.

(Позиция Гиммлера не в последнюю очередь была продиктована его относительно умеренным отношением к Франции, о которой он думал лучше, чем Гитлер, не только отрицательно, но нередко просто презрительно отзывавшийся о нашем западном соседе. Я вспоминаю одно из посещений Гиммлером Парижа. Он исколесил вдоль и поперек весь город, и затем, под ухмылки своего сопровождения, сообщил о том, что произвело на него наибольшее впечатление. «То, что я увидел, — сказал он, в частности, — крайне меня удивляет: женщины все как на подбор рослые и хорошо выглядят. Во всяком случае, ни о каком вырождении не может быть и речи». После того, как Гиммлер сообщил Гитлеру о своих наблюдениях, тот впредь, пускаясь в свои монологи о «вырождающейся Франции», делал для француженок исключение: «Женщины там еще неплохо сохранились»).

Тем временем, несмотря на успехи нашего летнего наступления в 1942 году, на Восточном фронте нам приходилось преодолевать большие трудности, о которых тогда было известно лишь посвященным. Нас вновь изумила несломленная мощь русских танковых войск, а также становившиеся теперь все более очевидными достижения русских в организации партизанской войны, сковывавшей все большее число наших охранных частей. В связи с этим Гиммлер сообщил мне, что фюрер ни в коей степени не удовлетворен результатами сбора разведывательной информации о России. Видимо, сказал он мне, мы вообще не в состоянии усилить деятельность разведки в соответствии с требованиями войны. Я попытался обороняться, указав на то, что ошибки и упущения прошлого невозможно исправить в мгновение ока. При этом я сказал об «узких местах» в организации и личном составе разведки. Для борьбы с таким великаном, как Россия, необходима разветвленная агентурная сеть. Существующие каналы связи через Швецию, Финляндию, Балканы и Турцию работали неплохо, но их явно было недостаточно, чтобы составлять надежные общие обзоры обстановки. Да и круги немецкой эмиграции, жившие в Советском Союзе и других странах, с которыми мы поддерживали контакты, давали всего лишь разрозненные сведения. Мне необходимо было иметь, по меньшей мере, еще две-три тысячи обученных сотрудников с хорошим знанием иностранных языков, а также более совершенное оборудование, включающее средства радиосвязи. В этой области наша разведка работала уже круглосуточно, но все равно не могла хоть сколько-нибудь удовлетворить неудержимо растущие потребности. Для массового использования агентов, сказал я, необходимо иметь гораздо больше оборудования — автомашин, самолетов, оружия.

Гиммлер молча выслушал меня и сказал задумчиво: «Русские — страшный враг, но мы должны их разгромить, пока не появились новые враги». Он пообещал мне оказать широкую поддержку в активизации деятельности разведки. В то же время он приказал мне представить ему всеобъемлющий доклад о состоянии разведывательной работы против России.

В то время разведка против Советского Союза велась по трем направлениям: первое охватывало зарубежные опорные пункты почти во всех столицах Европы, а также ряд особо важных информаторов. Через одного из них, например, мы поддерживали связь с двумя офицерами генерального штаба, прикомандированными к штабу маршала Рокоссовского. После объединения впоследствии военной разведки с нашим 6-м управлением в мое распоряжение поступил еще один очень ценный информатор, которым весьма успешно руководил один немецкий еврей. В своей работе он обходился всего двумя канцелярскими сотрудниками, но техническое оснащение его бюро находилось на самом высоком уровне, какой я только стремился обеспечить для своего ведомства. Все было механизировано и насыщено техникой; его каналы связи проходили через множество стран, где он получал свою информацию из самых различных кругов общества. Прежде всего он поставлял оперативную и точную информацию из высших штабов русского командования сухопутных сил. Работа этого человека была мастерской. Часто он за две-три недели сообщал о запланированных передвижениях советских войск численностью до дивизии; при этом его информация была точной вплоть до мельчайших деталей. Благодаря этому наше высшее руководство могло принимать своевременные контрмеры. Вернее было бы сказать — оно могло бы принять соответствующие своевременные меры, если бы Гитлер больше прислушивался к мнению руководителя аналитического отдела «Иностранные армии Востока». Но, к сожалению, Гитлер замкнулся в своем узком окружении, которое постоянно пыталось доказать, что информация, которой располагает руководитель управления «Иностранные армии Востока», представляет собой широко задуманную игру Советов, которые некоторое время поставляли правдивую информацию, чтобы в решающий момент сделать высшее немецкое руководство жертвой роковой дезинформации. Я изо всех сил старался бороться против таких представлений.

Второе направление разрабатывало операцию «Цеппелин». Здесь мы нарушили обычные правила использования агентов — главное внимание уделялось массовости. В лагерях для военнопленных отбирались тысячи русских, которых после обучения забрасывали на парашютах вглубь русской территории. Их основной задачей, наряду с передачей текущей информации, было политическое разложение населения и диверсии. Другие группы предназначались для борьбы с партизанами, для чего их забрасывали в качестве наших агентов к русским партизанам. Чтобы поскорее добиться успеха, мы начали набирать добровольцев из числа русских военнопленных прямо в прифронтовой полосе. Было бы полнейшей нелепостью привлекать военнопленных к агентурной работе в принудительном порядке, так как высадив их в тылу русских, мы утрачивали над ними контроль, вследствие чего нужные результаты могло принести только добровольное сотрудничество. Разумеется, здесь нам приходилось рассчитывать на гораздо большее число неудач и измен, чем обычно. Но мы учитывали это. Мы смогли отказаться от длительной подготовки военнопленных, которых намечалось использовать недалеко от фронта, то есть не далее четырехсот километров от передовой. Ими руководили самостоятельно рабочие группы Юг, Центр и Север. Главные отряды этих групп поддерживали тесные контакты с соответствующими инстанциями вермахта, а также имели связь с 3-м и 4-м управлениями Главного имперского управления безопасности.

Особенно умело подыскивали подходящих военнопленных прибалтийские немцы, благодаря хорошему знанию русского языка. Прошедшие первоначальную проверку лица помещались в специальные лагеря, где они подвергались особенно тщательной обработке, учитывающей предстоящие им задачи. После первых экзаменов, на которых проверялась их пригодность, они практически получали статус немецкого солдата и им разрешалось, в соответствии с договоренностью с генералом, командующим добровольческими частями, носить форму вермахта. Они получали все, что радует сердце солдата — хорошее питание, чистую одежду, помещение, увольнительные в город в гражданской одежде, доклады и лекции, сопровождаемые показом диапозитивов, и даже поездки по Германии, совершавшиеся для ознакомления обучавшихся с уровнем жизни в Германии, который они могли бы сравнить с русскими условиями. Тем временем преподаватели и доверенные лица изучали истинные политические взгляды этих людей: они выясняли, насколько их привлекают только материальные выгоды — или они на самом деле вызвались служить из политических убеждений.

Большую поддержку оказала нам армия Власова, поставившая своей целью освобождение России от советского режима. С генералом Власовым и его штабом мы заключили особые соглашения, предоставив ему даже право создать в России свою собственную разведывательную службу. Мы хотели лишь иметь возможность пользоваться добываемыми ею сведениями. Русские, служившие у Власова, относились к своим обязанностям с особым энтузиазмом, так как, видимо, ощущали, что работают на самих себя, ради своих идеалов. К сожалению, Гитлер и Гиммлер слишком поздно признали Власова, когда Германия уже стояла на пороге катастрофы. Отказ от использования услуг Власова в первое время после его перехода на нашу сторону, с одной стороны, был продиктован принципиальным убеждением в том, что нельзя предоставлять право самоуправления даже самым мелким русским политическим объединениям, а с другой, опасением, что Власов, выступая в роли военного союзника Германии, выдвинет далеко идущие политические требования. Эти соображения подкреплялись непреодолимым недоверием к русским: высшее немецкое руководство опасалось, что генерал Власов ведет двойную игру — стоит ему только со своей армией очутиться на фронте, как он на каком-нибудь важном участке, на стыке германских частей, откроет путь советскому наступлению. Последний аргумент, разумеется, был в отношении Власова лишен всяких оснований. Кроме того, в случае необходимости можно было использовать его армию так, чтобы она находилась под контролем немецких войск, ее соседа справа и слева. И здесь началась обычная неразбериха с субординацией, над которой даже Власов стал в конце концов смеяться. То за генерала отвечало командование сухопутных войск, потом его снова передали в ведение «восточного министерства» Розенберга, то на роль руководителя претендовал Гиммлер, ну и, конечно, не мог остаться в стороне министр иностранных дел Риббентроп. Лучше всего, пожалуй, было бы посадить их всех на казацких коней и послать на фронт как авангард армии Власова.

После психологической и пропагандистской подготовки добровольцы проходили курс специального обучения в соответствии с их будущим применением. В центре внимания стояло систематическое обучение радиоделу. Здесь нельзя было обойтись без чисто военной муштры, так как в противном случае нам не удалось бы пройти столь обширную программу в нужный срок, располагая крайне ограниченным преподавательским составом. Множество недоразумений возникало из-за того, что все добровольцы носили новые имена. Для переброски агентов через линию фронта командование ВВС предоставило в наше распоряжение 200-ю боевую эскадрилью. Политическая и военная разведки, в то время еще работавшие параллельно, а иногда и враждовавшие между собой, должны были делить и самолеты, и скудные запасы бензина. В результате этого мы были лишены возможности забросить сразу всех подготовленных нами агентов в тыл к русским.

Чтобы у добровольцев, вынужденных дожидаться, пока их перебросят через линию фронта, не падало настроение, мы создали из них военные боевые подразделения. Одно из таких подразделений носило наименование «Дружина». Им командовал русский полковник Родионов, получивший кличку «Гилль». В задачи этой части входила охрана тыловых районов наших сухопутных войск и борьба с партизанами, а в случае необходимости, и боевые действия на фронте. Я неоднократно беседовал с Гиллем и не мог отделаться от неприятного чувства, что его антисоветские убеждения пошатнулись. Манера, в которой он критиковал ошибки, совершенные германским руководством в отношении России вообще, — делая специальное ударение на изображении немецкой пропагандой русских, как людей низшей расы, — и в отношении населения и военнопленных в частности, носила оттенок, вызывавший подозрения. Тогда же я беседовал и с другими пленными русскими офицерами, среди которых был бывший офицер генерального штаба и инженер, специалист по подземным сооружениям. Оба были москвичами и попали в плен в августе 1941 года под Брянском. Они прошли у нас многостороннюю специальную подготовку, и как наиболее интеллигентные и осведомленные сотрудники были откомандированы для участия в операции «Цеппелин». Я навестил их в одной из берлинских квартир, где они проживали под видом гражданских лиц. Офицер генерального штаба оказался человеком, наученным систематически мыслить, его товарищ, инженер, в споре больше руководствовался чувствами. В ходе нашей беседы выяснилось, что оба они, несмотря на отрицательное отношение к советской системе, все же считают, что в конечном счете Россия выиграет зту войну. Свое убеждение они составили отнюдь не под влиянием пропаганды противника. Первый обосновывал свое мнение выдающимися организационными способностями Сталина, другой, под воздействием алкоголя, высказался напрямик: «Вам, немцам, не одолеть ни русского народа, ни русских пространств. Даже если все народы России с вашей помощью смогут создать независимые национальные государства, тем самым вы только на время задержите процесс, но не остановите его. Кроме того, вряд ли вам удастся справиться с экономическими проблемами России, большие районы России всегда будут испытывать недостаток в товарах и продуктах. Эти проблемы Россия сможет решить только на пути социализма».

Я имел длительные беседы на эту тему с русскими сотрудниками института в Ванзее, поскольку мне стало ясно, что упомянутые разговоры помогают лучше понять идеологию партизанского движения. Сотрудники института в осторожных выражениях также подтвердили, что наша пропаганда и оккупационная политика только льют воду на мельницу русского командования и заставляют русское население переходить на сторону партизан. Специалисты по России также считали, что Сталин только приветствует жестокие меры немцев, такие, например, как «приказ о комиссарах» (приказ, согласно которому все комиссары, попавшие в плен, подлежали немедленному расстрелу), массовые расстрелы, производимые «айнзацкомандами», и массовый вывоз населения. По их мнению, он видит во всех этих действиях отличное средство, помогающее не только поднять боевой дух партизан, но и оправдать собственную жестокость — безжалостное отношение к своим бойцам во время боевых действий и жесточайшие репрессии против населения, уклоняющегося от службы в армии. В то же время Сталин использовал партизанскую войну для маскировки деятельности НКВД, направленной на уничтожение и вывоз нежелательных для режима слоев населения, таких, как евреи и кулаки. Во время проведения таких операций группы НКВД должны были действовать независимо от командиров партизанских отрядов и соединений, подчиняясь исключительно специальным указаниям из Москвы.

Гиммлер, которому я сообщил обо всем этом, заметил, что, по его мнению, у русских в данный момент нет времени на столь сложные размышления. Гейдрих ограничился лаконическим замечанием: «Смотрите, как бы в один прекрасный день Сталин не наградил вас орденом». Все же он велел мне составить письменный отчет, который представил Гитлеру. Как сказал мне Гейдрих, Гитлер сначала отозвался о моем сообщении так: «Полнейшая чепуха». Но через некоторое время он засомневался и поручил Гейдриху подробнее изучить этот вопрос.

С середины 1942 года операция «Цеппелин» стала осуществляться в широких масштабах. Разумеется, НКВД постоянно пыталось разрушить наши планы, в особенности изнутри. Не оправдало наших надежд и командование «Дружины» — полковник Родионов, он же Гилль, изменил нам. Однажды «Дружину» использовали для беспощадного прочесывания одной партизанской деревни. На обратном пути бойцы «Дружины» внезапно напали на сопровождавших их эсэсовцев и всех уничтожили. Ни одному не удалось уйти живым. Гилль уже загодя установил связи с центральным штабом партизанского движения в Москве и постепенно убеждал своих подчиненных порвать с нами. После этого он улетел на самолете, поднявшемся с одного из замаскированных в лесу партизанских аэродромов, в Москву. Там его лично принял Сталин и наградил орденом. Это было для нас, конечно, тяжелым ударом; однако меня нельзя было за это привлечь к ответственности, так как я неоднократно предупреждал Гиммлера, предлагая отстранить Гилля от борьбы с партизанами.

И все же в других областях нашей деятельности, связанной с осуществлением операции «Цеппелин», мы добились успехов. Прежде всего, мы смогли среди множества русских военнопленных подобрать большое количество технических специалистов — инженеров-электротехников, химиков, металлургов и других, которых использовали в соответствии с их профессией. Эти специалисты оказали немалую помощь нашей оборонной промышленности. Предназначенные для особого использования пленные получали гражданскую одежду и жили большей частью в частных квартирах. В подавляющем большинстве это были одиночки, деятельность которых контролировалась так, что вероятность их измены была сведена к минимуму. Одному из этих агентов удалось, выдав себя за бежавшего из немецкого плена, устроиться в штабе маршала Рокоссовского и передавать нам оттуда сведения.

Еще один участок работы, связанной с операцией «Цеппелин», находился первоначально в ведении своего рода планового отдела, который в чисто теоретических целях собирал всевозможные документы и материалы, стремясь выяснить, где и каким образом необходимо нанести удары по русской промышленности и системе снабжения, чтобы парализовать их. С течением времени этот отдел стал проводить отдельные операции. Если бы в нашем распоряжении было больше самолетов, можно было бы наносить ощутимые удары по русской промышленности, так как в техническом и профессиональном отношении вся подготовительная работа была проведена полностью. Мы смогли бы, в частности, с помощью бомбардировщиков дальнего действия сбросить в районе намеченной цели снаряд Фау-1, которым бы после отделения от самолета-носителя управлял пилот-смертник. У нас было достаточно таких летчиков. Налетам должны были подвергнуться, прежде всего промышленные комплексы в Куйбышеве, Челябинске, Магнитогорске, а также районы, расположенные за Уралом. Узловые пункты промышленных районов были указаны нам опытными специалистами на основе нашей информации. Но и здесь все широко задуманные планы рухнули, натолкнувшись на ограниченные возможности наших военно-воздушных сил. Нам пришлось ограничиться мелкими операциями, проводимыми отдельными группами, — взрывами наземных трансформаторов высоковольтных мачт. Но все это были лишь булавочные уколы, которые почти не отражались на боеспособности русской армии.

Впоследствии мы изменили тактику. Теперь мы сбрасывали в тылу русских войск целые подразделения и части, в задачи которых, кроме постоянного создания хаоса на коммуникациях противника, входил, прежде всего, отвод разбитых немецких частей. Работа была здесь проделана немалая. Большие лишения и тяготы, выпавшие на долю наших отрядов, были вызваны не только обширностью территории, на которой им приходилось действовать в одиночку, полагаясь целиком на себя самих, особенно трудно было действовать в районах, охраняемых батальонами НКВД, которые почти полностью были укомплектованы снайперами.

В области радиосвязи, благодаря расширению производства средств связи, мы смогли наладить более широкую и успешную работу. Огромное значение для командования войск имело подслушивание радиосвязи противника между армиями, дивизиями и полками. Большого успеха мы добились, когда нам удалось подключиться к каналам радиосвязи центрального аппарата русской разведки в Москве. Здесь мы повели широко задуманную радиоигру в целях дезинформации противника. В конце концов в Москве были вынуждены сменить шифр и личный состав агентов. Потери, понесенные Советами в людях, времени и средствах, были довольно ощутимыми. Я припоминаю, что в ходе этой радиоигры мы сумели «перевернуть» свыше шестидесяти русских радиостанций.

Техническое усовершенствование нашей радиоаппаратуры помогло нам преодолеть трудности, возникавшие при радиопередачах из глубины русской территории. Иногда наших агентов забрасывали в районы, где у них жили родственники, но часто они были вынуждены действовать на свой страх и риск. Некоторых мы снабжали велосипедами, в педальном механизме которых были вмонтированы радиопередатчики. Размеренно крутя педали, наши агенты могли вести передачу, которую мы воспринимали совершенно отчетливо, несмотря на огромное расстояние. Одному из наших агентов удалось даже добраться на русском военном эшелоне до Владивостока, где он следил за передвижениями войск и передавал нам интересную информацию. Необозримые просторы России позволяли нашим агентам месяцами колесить по стране, не обнаруживая себя. Но в конце концов большинство из них все же попало в руки НКВД. Как только русская разведка нападала на след, она не останавливалась перед тем, чтобы использовать целые дивизии и отдельные партизанские подразделения для поимки наших людей.

«КРАСНАЯ КАПЕЛЛА»

Борьба с советским шпионажем — Первая радиоохота — Арест в Брюсселе — Шифр разгадан — Массовые аресты в Берлине — В поисках «Кента» и «Гильберта» — Успешная перевербовка вражеских радистов — Гидра продолжает существовать.

Перед тем как выехать из Германии, русский посол Деканозов провел действительно неплохую подготовительную работу. Однако только в середине 1942 года нам удалось проникнуть в крупнейшую советскую шпионскую организацию, которая впервые появилась в поле нашего зрения летом 1941 года, создав обширную сеть радиосвязи. Мы дали этой организации название «Красная капелла» (в противоположность «Черной капелле» — группе сопротивления, сформировавшейся вокруг адмирала Канариса и генерала Остера, о которой я еще расскажу).

Основная заслуга первого крупного проникновения в эту гигантскую шпионскую организацию, бесспорно, принадлежит, Мюллеру. Пойдя навстречу Мюллеру, я сам взялся доложить начальству о проделанной работе. В тот момент Мюллер обосновывал свою просьбу тем, что у него создалось впечатление, будто Гиммлер не желает его видеть. Лишь позднее мне стало ясно, что на самом деле Мюллер уже тогда хотел отмежеваться от борьбы с советской разведкой, для чего он и подсунул мне этот доклад на подпись. О позиции Мюллера я еще скажу в особой главе.

В июле 1942 года меня вызвали в штаб-квартиру фюрера в Восточной Пруссии. Причиной вызова был мой доклад. К моему удивлению, я встретил там адмирала Канариса, который также должен был делать доклад о «Красной капелле», о чем я тогда не знал. Рейхсфюрер СС находился в тот день в особенно плохом настроении. Выслушав мой доклад, он принялся перечитывать его первые абзацы, предназначенные для Гитлера, при этом подвергнув меня настоящему разносу. Вне себя от злости, он сказал: «Это типично для вас — занижать заслуги других, а свои собственные раздувать — недостойная манера, можете об этом сказать и Мюллеру». Его раздражение было вызвано тем, что заслуги военной разведки в раскрытии шпионов, не были, как ему казалось, достаточно отражены в докладе. В довершение несчастья, Гиммлер вызвал Канариса, потребовав доложить со всеми подробностями об участии военной радиоразведки в поимке шпионов. Теперь, в присутствии Канариса, он еще больше ополчился на меня, забыв, что, собственно говоря, не я, а Мюллер был ответственным за доклад. После окончания аудиенции Канарис чувствовал себя обязанным извиниться передо мной за грубость Гиммлера; он сказал, что очень сожалеет, что мне пришлось выступить в роли громоотвода, принимающего на себя «молнии» Гиммлера, но, как он надеется, он достаточно отчетливо выразил свое отношение к этому в словах, сказанных при прощании с Гиммлером.

Гитлер, узнавший о докладе в тот же вечер от Гиммлера, пришел в такую ярость из-за односторонней трактовки доклада, что не захотел принять ни меня, ни Канариса.

А теперь о самой «Красной капелле». Ее радиосеть охватывала всю территорию Европы, протянувшись от Норвегии через Швейцарию до Средиземного моря, и от Атлантического океана до Балтики. Первые «музыканты» — так мы называли радистов — были сотрудниками советского посольства в Париже, которые после вступления во Францию немецких войск разъехались по разным странам. Мы насторожились после того, как вскоре после начала войны с Россией один из наших контрольных пунктов, ведший особенно интенсивную радиоразведку, обнаружил передатчик, координаты которого находились в Бельгии. Шеф радиоразведки, генерал Тиле, адмирал Канарис, Мюллер и я обсудили этот случай. Мы пришли к единому выводу, что необходимо совместными силами в широких масштабах начать поиски неизвестного передатчика. Вскоре после этого мы услышали в эфире еще один радиопередатчик, расположенный, вероятно, где-то в районе Берлина. Но прежде чем нам удалось установить его местонахождение, «музыкант» прекратил свой «концерт». Тем не менее, технические расчеты показали, что принимающая станция этого передатчика должна находиться в районе Москвы. По мнению наших специалистов, в этом случае использовалась коротковолновая радиоаппаратура новейшей конструкции и применялся шифр особой сложности.

Тем временем Мюллер оборудовал специальную станцию радиоразведки, которая должна была следить за Бельгией и Северной Францией. Первые следы вели в одно из предместий Брюсселя. По предварительной договоренности с Канарисом в конце 1941 года было решено попытаться захватить бельгийскую станцию. Во время этой операции удалось арестовать двух сотрудников советской разведки. Один из них был руководителем разведывательного центра, другой — опытным радистом. С ними работала еще одна русская, по имени София, выполнявшая обязанности шифровальщицы. Эта шпионская группа жила вместе в одном маленьком особнячке. Там же находилась и потайная радиостанция. Их допросы проходили с большим трудом, так как все трое отказались давать показания и различными способами пытались покончить жизнь самоубийством. Арестованная вместе с ними бельгийская консьержка хотя и не входила в состав этой группы, но, благодаря своим показаниям, стала для нас ключевой фигурой всей истории, в полном смысле этого слова. Так, она вспомнила, что арестованные часто читали книги, некоторые названия их она смогла нам сразу назвать. Поскольку мы часто при составлении шифров пользовались словами и цифрами, взятыми из фраз, находящихся в различных книгах, мы устроили поиски экземпляров, названий которых мы еще не знали, но относительно которых у нас уже были кое-какие догадки. Все библиотеки в Бельгии и Северной Франции были буквально перерыты сверху донизу. В то же время мы делали все, чтобы сохранить в тайне аресты, произведенные в Брюсселе, так как надеялись, что после ареста агентов обнаружатся подчиненные им сотрудники. Но пока все было тихо. Тем временем математический отдел радиоразведки и служба дешифровки Главного командования вермахта лихорадочно работала над найденным в особняке наполовину обуглившимся обрывком зашифрованного текста радиопередачи. Они пришли к выводу, что ключ к шифру находится в тексте какой-то французской книги. Из крошечного обрывка сожженного листка бумаги специалисты после кропотливых исследований сумели реконструировать слово «Проктор». Теперь следовало выяснить, в каких книгах встречается это ключевое слово. Через три месяца мы разыскали эту книгу. Теперь специалисты отдела дешифровки Главного командования вермахта принялись за работу, чтобы «раскусить» шифр. Они смогли расшифровать обнаруженные в Брюсселе и перехваченные заново радиопередачи. Подтвердилось, что мы имеем дело с чрезвычайно разветвленной сетью советской разведки, нити которой протянулись через Францию, Голландию. Данию, Швецию и Германию, а оттуда в Россию. Самый главный агент действовал под кличкой «Гильберт»; другой в передачах назывался «Кент». В самой Германии действовали два главных агента под кличками «Коро» и «Арвид», информация которых могла поступать только из высших немецких кругов.

Теперь вся наша разведка, ознакомившись с достигнутыми нами результатами, заработала на полную мощность. Однако проходило время, а мы не продвигались ни на шаг. Нам все еще не удалось установить личности двух главных агентов, действовавших в Германии. Внезапно отдел дешифровки, изучая перехваченные еще до арестов в Брюсселе радиопередачи, натолкнулся на указание Москвы, в котором говорилось, что «Кент» еще осенью 1941 года был переведен в Берлин, где ему были сообщены три явки. Таким образом нам удалось совершить второй решающий прорыв в гигантскую шпионскую сеть, так как адреса явок были точно указаны в шифровке. После этого, по договоренности между генералом Тиле, адмиралом Канарисом, полковником фон Бентивеньи (сотрудником военной разведки) и мной, за более чем полусотней лиц было установлено наблюдение. Примерно через месяц мы решились арестовать часть подозрительных. Остальных мы пока решили не трогать, чтобы иметь возможность еще глубже проникнуть в недра шпионской организации. Произведенные аресты и первые допросы раскрыли факты, подействовавшие на нас в этот период войны с Россией как удар грома. Я назову здесь только некоторых из участников шпионской организации. Среди них был, в частности, инженер-полковник Бекер, один из ведущих, специалистов в области конструирования бомбардировщиков и истребителей. Он был приверженцем Советов и регулярно сообщал на центральную радиостанцию, расположенную на севере Берлина, секретнейшую информацию для дальнейшей передачи ее в Москву.