Знамя над рейхстагом

      Но гитлеровцы тянули. Канонада не смолкала, хотя и стала реже. Снаряды разрывались то где-то в районе Кёнигплаца, то на мосту Мольтке, то в Моабите, неподалеку от нашего НП.
      Неужели война доживает последние часы? Я понимал ото умом, но почувствовать, ощутить во всей полноте еще не мог.
      Прикрыл глаза, и передо мной явственно встало раннее воскресное утро сорок первого года. Дивизия, в которой я был начальником штаба, стояла в лагерях. В субботу затемно я пришел домой со службы и крепко спал, когда на зорьке в дверь отчаянно заколотил посыльный: "Скорее, товарищ майор, к прямому проводу!"
      Так кончился мир.
      Жена провожала меня на вокзал. Она не голосила, как многие другие женщины. Шла молча со Светой, Володей и младшенькой - Шурой. Дети тоже молчали, еще не отдавая себе отчета в происходящем.
      - Иди, пора, - сказала она, не дожидаясь отхода поезда.
      - Береги детей, Варя, - только и ответил ей я. И она пошла с вокзала на площадь - прямая, закаменевшая в том неизбывном женском горе, которое ведомо только женам и матерям, провожающим мужчин на войну. Рядом с нею послушно плелись три притихших маленьких человечка. Никакой силы воображения не могло тогда хватить, чтобы представить их себе взрослыми, семейными людьми - врача Светлану, майора-инженера Владимира, инженера Александру. Об одном думалось с пронзительной жалостью: выжили бы!..
      Вот отсюда, из Днепропетровска, и потянулись мои пути-дороги, сначала на запад, потом на восток и снова на запад. Тяжкие оборонительные бои, выход из окружения, иссушающее душу ощущение повседневной смертельной угрозы. Радость первых побед, счастливая волна наступательных сражений... И вот - конец похода. В центре Европы. В Берлине. Остается только поставить последнюю точку...
      Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Что за известие он нес? Докладывал Дерягин:
      - Гитлеровцы выбросили белый флаг из центрального входа в подземелье и начали сдаваться!
      Шел третий час ночи.
      Около четырех я услышал взволнованные слова радиста Алексея Ткаченко:
      - Товарищ генерал! Немцы открытым текстом на русском языке просят нас перейти на волну четыреста сорок и вступить в переговоры!
      Я подбежал к рации и взял трубку. В ней слышался какой-то заунывный, протяжный голос, произносивший с сильным акцентом: "Товарищи!.. Товарищи!.." Мне резануло слух это слово, так по-чужому звучавшее в устах врага. "Ишь ты, как приперло - товарищами стали, - подумал я. - Раньше небось за это слово расстреливали..."
      А чужой голос повторял: "Переходите на волну четыреста сорок. Просим прекратить огонь и вступить в переговоры. Как вы нас слышите? Прием..."
      Вопрос о капитуляции войск центрального сектора обороны явно выходил за пределы прерогатив командира дивизии - я не взялся решить его сам и срочно соединился с Переверткиным:
      - Товарищ генерал, командование девятого сектора предлагает прекратить огонь и вступить с ними в переговоры. Какие будут указания?
      - Василий Митрофанович, - помолчав, ответил командир корпуса, подождите немного, я вам позвоню.
      Через несколько минут Семен Никифорович распорядился:
      - Вступайте в переговоры. Условие одно: безоговорочная капитуляция.
      Я обернулся к радисту:
      - На волну четыреста сорок настроены?
      - Так точно! - отозвался Ткаченко и протянул мне трубку.
      В наушнике звучал все тот же протяжный голос:
      "Просим вступить в переговоры..."
      Нажав рычажок, я начал:
      - С вами говорит представитель советского командования. Вас слышу. Как слышите меня? Прием...
      - Вас слышу хорошо, слышу хорошо. Прием.
      - Наше условие одно: безоговорочная капитуляция. Огонь прекратить с обеих сторон через пятнадцать минут. Пленных будем принимать у Бранденбургских ворот. Всем гарантируем жизнь. Огнестрельное оружие складывать по ту сторону ворот. Офицерам разрешается оставить при себе холодное оружие.
      Возвратив трубку Алексею, я сказал ему:
      - Повторите то же самое несколько раз по-русски и по-немецки. Чтобы у них во всех подразделениях приняли.
      После этого я позвонил в рейхстаг и вызвал Дерягина. Тот доложил, что заканчивает прием пленных, вышедших из подвалов, что всего их оказалось тысяча шестьсот пятьдесят четыре человека.
      - Отправляйтесь с Соколовским к Бранденбургским воротам. Назначаю вас ответственным парламентером и возлагаю общее руководство приемом сдавшихся. Объявите, что после капитуляции они будут распущены по домам. Генералам и офицерам сохраните холодное оружие. Захватите переводчика и офицеров себе в помощь. Все ясно?
      - Так точно!
      - В добрый час!
      Это мое напутствие сбылось только отчасти: по пути к Бранденбургским воротам Соколовский был ранен в голову одним из последних залпов, прогремевших в сражении за центр Берлина. К счастью, рана оказалась несерьезной. Александру Владимировичу наскоро перевязали голову, и он отправился выполнять возложенную на него миссию.
      Сидя в блиндаже, я вдруг почувствовал, что произошло что-то тревожное, угрожающее - у меня даже сердце защемило. И только в следующее мгновение я понял, что это наступила тишина. Стрельба оборвалась внезапно, сразу. В бою такое всегда означало лишь одно: "Затишье перед бурей". Потому и возникло поначалу ощущение неясной тревоги. Сработал рефлекс, развившийся за четыре года войны, за тысяча четыреста десять ее дней и ночей. И мне подумалось: "Настала пора приобретать новые привычки, учиться по-новому реагировать на окружающее".
      Я вышел во двор, заваленный обломками, ограниченный иссеченными, выщербленными стенами с зияющими проломами, пустыми глазницами окоп. Стояла тишина. Тишина, которой я не слышал со дня вступления в Берлин. Лишь немного спустя я уловил далекое громыхание и редкие, приглушенные расстоянием выстрелы. Но, по сравнению с тем, к чему привыкли барабанные перепонки за последнюю неделю, и эта относительная тишина была полной...
      Вот и не нужен больше наблюдательный пункт, не нужно наше укрытие - не от чего теперь больше укрываться. Я стоял, оглушенный тишиной, и не знал, что же теперь делать. Пока шел бой, пока враг сопротивлялся, все было ясно. А теперь? Теперь, когда не надо отдавать боевых приказов, когда пропала надобность в жестоком и тяжком солдатском труде?.. Честное слово, я даже как-то растерялся.
      Нет, что ни говори, первые мгновения мира, как бы ни были прекрасны они, тоже связаны с психологической ломкой, с перестройкой человека.
      Я стряхнул с себя это состояние - расслабляться было рано. Еще шел прием пленных. Вокруг лежал вдребезги разбитый город, в котором обитал не один миллион голодных, лишенных транспорта, электричества и даже воды жителей. А ведь мы в этом городе были пусть временными, но хозяевами. И дел впереди лежал непочатый край.
      Позвав Курбатова, я велел ему приготовить машину. А сам вышел со двора на улицу и двинулся к мосту Мольтке. Впервые можно было идти по улице без опаски, не прижимаясь к стенам домов, спокойно и не спеша переходя перекрестки. Так же неторопливо миновал я мост, где еще вчера каждого третьего настигал осколок снаряда.
      В утренних сумерках чернела громада "дома Гиммлера". А вот и Кёнигплац - Королевская площадь, и темно-серый куб рейхстага. Как красные мазки крови, флаги в амбразурах, на крыше. Каждая сражавшаяся рота поставила здесь свой штурмовой флажок. Один даже развевается на фронтоне, рядом с фигурой всадника. А над куполом, выше всех - Знамя Победы.
      Через Бранденбургские ворота шли сдавшиеся - строем, во главе с офицерами, и без строя, небольшими группами. И перед каждой группой плыл белый флаг. По ту сторону ворот росла и росла куча брошенного оружия - его сложило там около 26 тысяч человек. А по эту сторону, до рейхстага, до моста Мольтке, все прибывала безоружная толпа, растекавшаяся по мановению девушек-регулировщиц на отдельные потоки, в сторону комендатур.
      Я повернул назад. Рассвет разгорался все ярче и ярче. Вступал в свои права второй день победного мая.
      У своего бывшего НП я сел в машину и поехал в штаб дивизии, расположившийся в Моабите, в здании бывшей артиллерийской академии. Кругом высились груды обломков и кирпича, тут и там лежали трупы немецких солдат и лошадей.
      Около здания штаба собралась огромная толпа, состоявшая из женщин, детей и стариков, - тысяч пятнадцать, не меньше. Не понимая, в чем дело, я остановил "виллис". Люди молчали. Потом женщина средних лет обратилась ко мне:
      - Мы пришли сюда, чтобы узнать, какое нас ожидает наказание за страдания, причиненные русскому пароду немецкой армией.
      Мне не раз уже приходилось отвечать на такие вопросы в Померании, и все-таки они всегда заставали меня врасплох.
      - Да, ваши солдаты, - начал я, старательно подбирая немецкие слова, совершили страшное преступление. Но мы не гитлеровцы, мы советские люди. Мстить немецкому народу мы не собираемся... Вам надо быстрее браться за работу по очистке улиц, чтобы можно было пустить городской транспорт, открыть магазины, восстановить нормальную жизнь...
      Сначала горожане не понимали меня. Но потом, когда смысл моих слов наконец дошел до них, их лица посветлели, на многих появились улыбки.
      Через некоторое время я снова поехал на Кёнигплац. Надо же было осмотреть рейхстаг! На одном из углов увидел нашу полевую кухню, а около нее - возбужденно галдящих немок с термосами, мисками, котелками.
      Утром на ступенях рейхстага и по всему пространству Кёнигплаца спали смертельно усталые бойцы. Кто сидя, кто лежа с автоматом под головой, кто прислонившись к орудию. Спала, можно сказать, вся дивизия. Я долго смотрел тогда на эту картину. Нечеловеческое нервное напряжение, которое испытали люди за семнадцать дней и ночей беспрерывных ожесточенных боев, вымотало их до предела. И как только воцарилась тишина, означавшая конец войны, наступила реакция. Сон одолел солдат.
      Сейчас спящих там уже не было. У побитого снарядами, опаленного пожаром здания толпились бойцы и офицеры. К рейхстагу началось настоящее паломничество - каждый хотел оставить память о себе на его каменных стенах. Люди писали углем, мелом, карандашами, выцарапывали надписи остриями ножей и штыков. А над ними полыхало на легком весеннем ветру озаряемое ласковыми лучами солнца наше Знамя - задымленное, пробитое осколками, но устоявшее и возвестившее всему миру о падении Берлина.
      Мы вошли в черный пролом главного подъезда. С нами были руководитель 1-го Московского фронтового драматического театра Иосиф Моисеевич Раевский, солистка Елена Михайловна Рожкова и другие артисты. Они хотели осмотреть большой зал рейхстага, где на завтра был назначен концерт для воинов нашей дивизии...
      Описывая ход боев за рейхстаг, я, естественно, не мог назвать всех его славных участников. Да и сейчас мне не удастся это сделать - слишком бы длинный пришлось помещать список. Каждый, кто дрался за этот последний оплот врага, кто самоотверженно отдавал свою жизнь за день, за час до победы, вправе называться героем.
      Но я приведу хотя бы несколько имен тех, чей вклад в достижение победы был, на мой взгляд, наиболее заметным.
      Это майор Георгий Георгиевич Гладких, которому в дни штурма подчинялась артиллерийская группа 756-го полка. Шесть батарей из его части били прямой наводкой по рейхстагу. Майор Тимофей Васильевич Наконечный начальник артиллерии 674-го полка. Майор Иван Александрович Крымов начальник артиллерии 756-го полка, находившийся в рейхстаге с вечера 30 апреля и до капитуляции его гарнизона. Там же находился и начальник разведки полка капитан Василий Иванович Кондратов.
      Отважно сражались в рейхстаге пулеметчики Николай Алясов, отец и сын Ковтуновы - Лука Иванович и Николай.
      Мужественным человеком, умелым политработником проявил себя майор Иван Ефимович Ефимов - замполит 756-го полка. Начальник штаба части майор Артем Григорьевич Казаков показал образец исключительно четкой и хладнокровной работы, управляя подразделениями из "дома Гиммлера".
      Замечательно действовали бойцы саперного батальона под командованием майора Белова - они под огнем убирали противотанковые надолбы, обезвреживали мины на мосту Мольтке и на набережной, обеспечивая войскам путь к рейхстагу.
      Героически сражались у северных подступов к рейхстагу командир пулеметной роты старший лейтенант Николай Васильевич Самсонов и командир стрелковой роты лейтенант Василий Андреевич Рыжков со своими бойцами.
      Добрым словом хочется помянуть и начальника штаба 469-го полка майора Петра Григорьевича Бахтина, проявившего мужество и организаторский талант в боях у мостов через Шпрее, и таких офицеров этой части, как командира минометной роты капитана Гуляма Султановича Султанова и командира пулеметной роты лейтенанта Ивана Артемьевича Сердюкова, проявивших подлинный героизм.
      С самой лучшей стороны показали себя приданные нам части, без которых дивизия не смогла бы решить все те задачи, что ставились перед ней. Это 1203-й полк самоходных артиллерийских установок подполковника Серова, 351-й полк самоходок под командованием полковника Герцева и 85-й танковый полк во главе с полковником Тарасовым.
      Наконец, нельзя без чувства благодарности и глубокого уважения не вспомнить о наших медиках, спасших жизнь и сохранивших здоровье не одной сотне, а может быть, и тысяче бойцов. В их числе командир медсанбата майор Алексей Степанович Бушуев - известный всей армии хирург, врачи Раиса Калмыкова, Ольга Губанова, замечательные наши медицинские сестры и санитары. Список тех, кто отличился в завершающих боях, можно было бы продолжить еще на несколько страниц. Все, кто сражался в рейхстаге, перед рейхстагом, в Моабите и на северном берегу Шпрее, - сражались геройски. Как и во всех боях ключом победы здесь была самозабвенная отвага, исключительная стойкость и горячий наступательный порыв советских бойцов великих и скромных тружеников войны.
      Когда отгремели бои
      Для тех, кто вступил в Берлин, война кончилась 2 мая. В этот день капитулировали все группировки столичного гарнизона, расчлененные нашими войсками. У Бранденбургских ворот части 3-й ударной армии встретились С частями 8-й гвардейской. В ознаменование этого события был подписан специальный акт.
      Продолжалось паломничество к рейхстагу. Наверное, каждый советский солдат и офицер, находившимся в Берлине, считал своим долгом побывать у этого здания, расписаться на иссеченных колоннах или выщербленных стенах. Надписи эти были символичны, как было символично само здание, олицетворявшее германскую государственность, как Знамя Победы, развевавшееся над ним. Воины заглядывали в мрачное помещение и с пониманием значения подвига тех, кто здесь дрался, осматривали грязный каменный пол со следами выгоревшего паркета, закопченные обломки мебели, отметины от снарядов и гранат - страшные следы беспощадных боев.
      Постепенно жизнь настраивалась на мирный лад. Солдаты отоспались, отмыли походную пыль и гарь, переоделись в чистое. Но как ни блаженен был отдых после самого тяжкого труда на свете - войны, праздности мы не предавались. Буквально на следующий день после капитуляции врага наши подразделения приняли участие в расчистке улиц от завалов битого кирпича и камня. Работы был непочатый край, не на один месяц.
      В город возвращались беженцы. Длинные очереди выстраивались у немногих открывшихся продовольственных магазинов и у солдатских кухонь. Нам приходилось кормить лишенное продуктов питания население германской столицы - без этого оно не выдержало бы голода. На улицах звучала немецкая и русская речь...
      Берлинцы все пристальнее приглядывались к нашим людям. Конечно же взгляды были разные: и покорные, и заискивающие, и затаившие плохо скрытую ненависть. Но все чаще мы читали в этих взглядах неподдельное удивление. Поведение победителей не укладывалось в сознании немецкого обывателя, сформированном под воздействием настойчивой фашистской пропаганды. Русские не резали, не грабили, не мстили за бесчинства германской армии на советских землях, - наоборот, они кормили тех, кого как будто бы должны были считать своими смертельными врагами.
      То были дни, когда начался посев первых семян дружбы между советским и германским народами.
      Мы привыкали к тому, что вокруг стояла тишина, что нас не поднимали по тревоге, что ежеминутная угроза смерти ушла куда-то в небытие. Только по ночам нам все еще снились неприятельские атаки и свист горячего металла над головой. Впрочем, эти сны приходили к нам и много лет спустя...
      9 мая, когда вся наша страна праздновала День Победы, у нас в дивизии тоже состоялось празднество. Мы провели парад, на котором присутствовал командир корпуса. Потом для офицеров организовали банкет.
      - Ну, Василий Митрофанович, - обратился ко мне Семен Никифорович Переверткин, - сколько раз ты пригублял, а пить отказывался, говорил, что после победы выпьешь. Вот и настал твой черед. С победой!
      И я, кажется, впервые за все эти четыре года выпил и первую, и вторую...
      12 мая к вечеру мы вдруг получили приказ срочно выступить на северо-запад и расквартироваться в районе бывшей охотничьей дачи Геринга. Причиной этой передислокации послужило то, что район Берлина, в котором мы находились, по договору с союзниками становился оккупационной зоной англичан.
      Начались спешные сборы. Тогда-то и сняли мы с купола рейхстага наше Знамя. Оно стало овеществленной частицей истории. И я с благоговением смотрел на боевой стяг.
      В нескольких местах Знамя было пробито осколками, потемнело от пыли и копоти, алая краска поблекла от солнца и весеннего дождя.
      Только теперь мы на его полотнище вывели: "150 стр. ордена Кутузова II ст. Идрицк. див.". В тот день мы еще не знали, что накануне Верховный Главнокомандующий подписал приказ, которым нашей дивизии присваивалось наименование Берлинской. Перед тем как отправлять Знамя на Парад Победы в Москву, к имевшейся на нем надписи было добавлено: "79 С.К. 3 У.А. 1 Б.Ф.". В окончательном виде, если не прибегать к сокращениям, это читалось так: "150-я стрелковая ордена Кутузова II степени Идрицкая дивизия 79-го стрелкового корпуса,, 3-й ударной армии, 1-го Белорусского фронта".
      Ночью мы выступили в поход. Днем достигли маленького городка Гросшенебека. Отсюда до конечной цели нашего пути было совсем недалеко. Но мы решили остановиться здесь, чтобы произвести рекогносцировку в районе дачи Геринга и наметить места для расположения каждой части. Дача Геринга находилась в лесу. Собственно, это был не один какой-то дом, а целая группа великолепных, разного стиля вилл.
      Солдаты разбили палатки меж деревьев. Начатая в Берлине боевая учеба продолжалась. Ну совсем как в лагерях где-нибудь в центре России. Но лес, напрочь очищенный от бурелома, шикарная вилла, спальня на втором этаже, некогда принадлежавшая госпоже Геринг, - все это ежеминутно возвращало к действительности. И теперь, когда война осталась позади, сердце все чаще сжимала неудержимая боль и тоска по дому.
      29 мая в два часа ночи меня поднял с постели телефонный звонок. В трубке я услышал голос Федора Яковлевича Лисицына:
      - Василий Митрофанович, поздравляю от души!
      - С чем?
      - С высоким званием Героя Советского Союза! Очень рад за вас.
      - Спасибо, Федор Яковлевич, спасибо, большое спасибо... - отвечал я начальнику политотдела армии, не находя от волнения других, более выразительных слов.
      Днем от поздравляющих не было отбоя. Особенно взволновало меня поздравление, полученное от Михаила Ивановича Калинина. Это приветствие из самой Москвы тронуло до слез. Трудно передать те чувства, которые испытал я, узнав о награждении высшим боевым отличием.
      Вскоре мы проводили в Москву на Парад Победы Неустроева, Сьянова, Егорова и Кантарию. Вслед за ними выехал Зинченко. Ему тоже предстояло пройти по Красной площади. А мы тем временем перешли в небольшой городишко Ной-Руппин.
      Как-то я сидел на крыльце возле штаба. Вдруг увидел, что ко мне через двор решительно направляется какая-то дама.
      - Вас волен зи, фрау?.. - начал было я и осекся. Женщина засмеялась:
      - Да какая же я фрау, товарищ генерал?
      - Фу ты, Вера, а я было не признал тебя в платье! Ведь в первый же раз вижу тебя не в гимнастерке! Зачем пожаловала?
      Да, это была Вера Кузнецова, штабная телефонистка, старательный и пунктуальный рядовой боец.
      - Я к вам, товарищ генерал, по личному делу пришла, за советом.
      - Ну, пошли в кабинет. Какая у тебя забота?
      Сев в кресло, Вера засмущалась. Но потом, набравшись решимости, начала:
      - Я ведь детдомовка. Родителей нет. Так что я к вам, как к отцу. Вот Вася Гук сделал мне предложение, замуж предлагает идти за него. А я ведь не очень хорошо его знаю. Получится ли с ним жизнь? Парень он вроде самостоятельный. А все же... В общем, как вы скажете, так я и поступлю!
      - Знаешь, Верочка, напрасно ты так к этому тонкому делу упрощенно подходишь. "Как скажете!.." Да мало ли что я скажу? Ты прежде всего свое сердце спроси: если оно скажет "да", то и советов тебе никаких не надо. Гук ведь действительно хороший парень - серьезный, честный, за юбками не бегает. Если он тебе предложение сделал, значит, по-настоящему полюбил. Ну а если и у тебя к нему чувство есть, значит, счастливыми будете. Так что же твое сердце говорит: да или нет?
      - Да, - тихо ответила Вера, покраснев.
      - Тогда не забудьте на свадьбу пригласить! Свадьбу сыграли на славу первую послевоенную свадьбу в нашей дивизии. Я был на ней в роли посаженого отца невесты.
      Состоялось в Ной-Руцпине и другое торжество: солдатам и офицерам дивизии вручали награды за последние бои в Берлине.
      Еще стоя за столиком, на котором были разложены коробочки с орденами и медалями, я заприметил в строю старшину - молодого, крепенького, подтянутого. Это о таких говорят: как огурчик! Когда он подошел к столу принимать орден Красного Знамени, я обратил внимание на обилие наград на его груди. Там уже было два Красных Знамени, Красная Звезда и орден Отечественной войны.
      - Как вы сумели заслужить столько наград, старшина? - поинтересовался я.
      - А помните, товарищ генерал, кубанских казаков? В Латвии мы пришли, в один полк просились. Обещали вам воевать хорошо.
      - Как же, помню. В роты автоматчиков вы попали.
      - Вот и держали свое слово, товарищ генерал. Я три раза ранен был.
      - А много вас осталось?
      - Нет, немного. Из нашей роты - человек двадцать.
      - Не густо. Ну что ж, поздравляю вас, счастья желаю, хорошую жизнь... Вы все это заслужили.
      Я обнял старшину, и мы с ним троекратно расцеловались.
      А сердце мне, как не раз в эти недели, полоснуло воспоминание о сотнях и тысячах таких вот молодых ребят, павших в последние месяцы и дни войны во имя нашей великой победы. Свежая рана кровоточила...
      Ну а если продолжать речь о наградах, то надо сказать, что ими наша дивизия не была обделена. За участие в штурме рейхстага и в боях за Берлин звания Героя Советского Союза удостоились полковник Федор Матвеевич Зинченко, командиры батальонов капитаны Степан Андреевич Неустроев и Василий Иннокентьевич Давыдов, командиры рот лейтенант Петр Афанасьевич Греченков и старший сержант Илья Яковлевич Сьянов, помкомвзвода разведки сержант Иван Никифорович Лысенко, командир батареи капитан Николай Максимович Фоменко, командир огневого взвода лейтенант Иван Фролович Клочков, командиры орудий старшие сержанты Николай Панфилович Бердников и Алексей Степанович Сальников, знаменосцы разведчики старший сержант Михаил Алексеевич Егоров и сержант Мелитон Варламович Кантария. За отличия в боях на одерском плацдарме посмертно получили звание Героя Советского Союза начальник штаба полка майор Владимир Маркович Тытарь и командир роты Юрий Абрамович Шандалов.
      Из 34 Героев 3-й ударной армии на нашу дивизию пришлось 15.
      * * *
      Необратим бег времени. Уже не существует 150-й стрелковой дивизии, нет в живых многих ее бойцов и командиров, встретивших День Победы в Берлине. Вышли на пенсию, на заслуженный отдых многие ветераны - Михаил Васильевич Артюхов, Федор Матвеевич Зинченко и многие, многие другие.
      На руководящей работе в горной промышленности трудится Илья Михайлович Тесленко. Но до сих пор в моих глазах он - отважный командир 224-го истребительного противотанкового дивизиона, замечательный воин, один из самых геройских офицеров дивизии. Инженером стал Александр Петрович Дерягин - бывший начальник штаба артиллерии дивизии, наш главный парламентер в переговорах с гитлеровцами о капитуляции. Не сбылась его мечта посвятить себя сцене. Но он, кажется, уже не жалеет об этом.
      Хорошо проявили себя в гражданской жизни фронтовые медики. Наш главный дивизионный хирург Алексей Степанович Бушуев сейчас - заслуженный врач РСФСР. Он возглавляет отделение в больнице города Находка. Командир хирургического взвода медсанбата Иван Филиппович Матюшин стал профессором, доктором медицинских наук, ректором Государственного медицинского института в Горьком. А командир санитарного взвода Григорий Яковлевич Жидель трудится на другом поприще. Он - первый секретарь городского комитета партии в Михайловке, что на Волгоградщине, Герой Социалистического Труда. И наоборот, в медицину пришел бывший начальник штаба батальона Дмитрий Васильевич Юдин - он, выздоровев после ранения, стал зубным врачом.
      Агитатор 674-го полка Бегалы Байбулатович Байбулатов, расставшись с военной службой, живет во Фрунзе. Он - доктор исторических наук, профессор, автор четырех книг. А его земляк Ахметбек Суттубаевич Суюмбаев - тот, что атакой своего батальона выручил наш левый фланг на подступах к рейхстагу, у Карлштрассе, - ныне облечен высоким доверием народа. Бывший комбат находится на посту Председателя Совета Министров Киргизской ССР.
      Алексей Прокофьевич Берест, героически сражавшийся в рейхстаге и выступавший там в роли "полковника" - парламентера, после войны вернулся в родной Ростов. Работал на заводе так же, как и воевал, - самоотверженно, вкладывая в дело всю душу. Несколько лет назад его жизнь трагически оборвалась. Увидев на железнодорожных путях ребенка, не замечавшего стремительно приближавшейся электрички, он бросился на, помощь. Ребенок был спасен, а Берест отскочить не успел. Он погиб, как солдат в бою, совершив свой последний подвиг...
      Живут и здравствуют два воина-героя, водружавшие Знамя над рейхстагом. Михаил Алексеевич Егоров работает на молочно-консервном комбинате в городе Рудневе Смоленской области. Всеми уважаемый человек в городе Очамчири на абхазской земле - бригадир строителей Мелитон Варламович Кантария. Свою боевую славу он подкрепляет славой трудовой.
      Но не все ветераны оставили ряды армии. Например, Анатолий Георгиевич Курбатов окончил военную академию и сейчас в звании генерал-майора находится в кадрах Советской Армии. Продолжает службу и бывший пулеметчик Николай Никифорович Алясов - он теперь офицер. Возглавляет военный комиссариат Наманганской области в Узбекистане полковник Каримджан Исаков в прошлом отважный парторг батальона.
      Понадобилась бы еще, наверное, целая книга, чтобы рассказать о послевоенных судьбах воинов 150-й стрелковой дивизии, имена которых встречались на этих страницах.
      В заключение несколько слов о себе. В течение девятнадцати лет после войны я находился на различных командных должностях, служил в разных округах и в 1964 году уволился в запас с должности первого заместителя командующего войсками Дальневосточного военного округа. Тогда-то я и взялся за эту книгу.