Будьте как дети

      В энцской семье Оданов рассказывали, что подобрали пришельца на песке, у кромки камышей, он был в бессознательном состоянии, подолгу бредил. Насквозь промокший, промерзший, Перегудов был очень плох, и они не думали, что он выживет. Но их будущий учитель встал. В конце мая он уже сам мог выйти из чума, а еще через месяц, в день летнего солнцестояния, произошел его знаменитый поединок с энцским шаманом Ионахом.
 
      В отличие от того, что было раньше и пойдет следом, произошедшее в Якутске - реконструкция. Роль моих энцских записей в ней скромна. Убийство Стасселя, несчастный случай, который привел к его смерти - это кому как угодно, - в свое время наделало много шума не только в губернии, но и в остальной России. Дело расследовали лучшие Петербургские следователи (материалы их полностью сохранились), напечатаны также многочисленные воспоминания о Якутске пятидесятых-шестидесятых годов прошлого века, в них тоже редкая страница обходится без барона. Перегудова и Стасселя помнили еще долго, в частности, в начале двадцатого века были опубликованы интересные записки Баташовой. Все вышеперечисленное мной использовано, иначе восстановить события в охотничьем домике в ночь с третьего на четвертое мая тысяча восемьсот шестьдесят третьего года было бы трудно.
      Сам Перегудов к случившемуся в Якутске возвращался нечасто, еще хуже, что в семидесятые годы энцы уже при мне вдруг стали энергично править его рассказы. Любые намеки на вину своего учителя теперь безжалостно ими вымарывались. Тем не менее здесь вопросов немного. Больше тревожит другое. Опять же при мне столь же жесткой цензуре энцы подвергли и последнее перегудовское убийство, которое произошло прямо на их глазах. В канонической версии, что сложилась уже при Брежневе, они всю вину за смерть шамана Ионаха твердо, без каких-либо оговорок берут на себя.
      Кто бы из энцев ни рассказывал мне о том поединке, они в один голос утверждали, что пришелец стал проповедовать Христа, едва к ним попав; колеблясь, клонясь то туда, то сюда, энцы в конце концов решили проверить, какая вера сильнее, следовательно, истинна, и стравили Ионаха и Перегудова. Этот извод напрочь вытеснил другой, где первопричиной ссоры называлась жена Ионаха Белка, не устоявшая перед высоким белокурым драгуном. В ранних преданиях (они сохранились у соседей энцев - эвенов) этот мотив обсуждался довольно подробно, но потом постепенно сошел на нет.
      Решение снять с Перегудова всякую ответственность за смерть Ионаха не было для энцев самоцелью, просто оно естественным образом достраивало, завершало общее оправдание их спасителя. Было финальным аргументом в растянувшемся почти на век диспуте энцев со своим учителем о добре и зле, о том, кто из нас и для чего избран Господом.
      Некоторые из доводов, что высказывали стороны, сейчас, когда прежнее напряжение спало, можно счесть даже забавными. Так, энцы самого Перегудова долго пытались убедить, что и об убитых на Урале казниться тоже не стоит: Господь ему давно их простил. То была законная часть пути, который Бог предназначил пророку, и свернуть с него он не мог.
      В Сибири у каторжных есть поверье, что если ты у первого из тобой убитых не отрезал и не забрал с собой ухо, души загубленных будут являться и мучить тебя, пока жив. И вот теперь, ссылаясь на его собственные слова, энцы говорили Перегудову, что все страдания из-за того, что десять лет назад он не послушался атамана и не отрезал ухо у зарезанного им коробейника. Они повторяли учителю, что это не он проливал кровь, не он убивал, и он неправ, когда думает, что именно зло, его зло, принесло энцам истинную веру. То есть в их обращении к Спасителю, в само его основание проник грех, и однажды он энцев погубит.
      У прежнего шамана энцев Ионаха на следующий день после камлания каждый раз начинался сильнейший эпилептический припадок. И вот они от него знали, что с бубном в руках он правит духами самовластно, будто русский царь своими подданными, что звуки и движения танца, как струны пронизывают пространство и устраняют хаос, приводят мир к порядку и спокойствию, к добрым делам и тишине. Но изо дня в день крепко держать упряжь не в силах даже верховный правитель неба Охон, тем более что можно ждать от него, обычного шамана. После камлания он слабеет, делается немощен, и руки выпускают ремни. Начинается смута. В нем тогда, будто зимой во время пурги, все воет и злобится, несется не зная куда и сбивает с ног.
      Внешний мир, объяснял Ионах, огромен, можешь месяц идти день за днем и никого не встретишь. В какую сторону ни посмотри, нет ни конца ни края. Жизнь, словно перекочевки оленьего стада, идет по давно заведенным правилам: все друг от друга зависят, и нет ни особенного добра, ни особенного зла. Такое положение устраивает даже правителя Неба, и он не вмешивается, считает, наверное, что раз какой-то порядок есть, то и ладно - большего требовать трудно. Другое дело человек. Злыми и добрыми духами он населен плотно, будто русский город, и они, жаловался шаман, в тебя буквально вцепились, считают, что ты их владение, их удел. От этого, да еще от тесноты страшное ожесточение. И вот, когда после камлания он, Ионах, лежит в чуме, не может пошевелить ни рукой, ни ногой, для духов он уже не шаман и не сын Охона, а тлен, прах, простая земля, на которой они и дерутся. Бьются до конца насмерть, и тот, кто в итоге возьмет верх, вселится в его тело и будет делать с доставшейся добычей что захочет.
      Еще энцы говорили Перегудову, что по конвульсиям, по напряжению лицевых мускулов Ионаха, по его припадочным выкрикам и хрипам они могли следить за схваткой и ясно понимали, кто из демонов сейчас одолевает, и тут же от Ионаха снова возвращались к своему учителю. Дальше получалось, что долгие годы злые духи оказывались в нем сильнее, восторг, с которым Перегудов убивал, и слабость, когда уже понимал, что убил, не его - их, а затем усилились добрые. Они-то, как Христос Павла, однажды и привели его в энцское стойбище на берегу Лены.
      По мнению энцев, и поединок с Ионахом тоже был схваткой двух темных сил. Обе оказались почти равны, и кто в итоге превозможет, долго было непонятно. Лишь на закате сделалось видно, что их шаман все слабее, все безнадежнее бьет в свой бубен, и духи подземного мира, которых он призвал к себе на помощь, чтобы одолеть врага, изнурены, уже не могут его защитить. Еще они говорили, что в той битве перегудовское зло, которое раньше заставило его зарезать девять ни в чем не повинных людей, окончательно истощилось, а добро, которое было в загоне, пряталось, хоронилось по углам, наоборот, окрепло и вышло на свет Божий. Скоро оно вымело из их учителя последние остатки ненависти и жестокости.
 
      Рассказы о том, как спаситель энцев сначала перекамлал, а потом убил шамана Ионаха, считавшегося очень сильным, сохранились и у соседних народов, в частности, у упомянутых выше эвенов. Они отличаются друг от друга, причем иногда решительно, тем важнее детали, на счет которых существует полное единодушие. Так, судя по всему, на схватку с Ионахом Перегудов вышел в трофейном горском одеянии. На ногах - мягкие сапоги, до блеска начищенные оленьим салом, вместо куртки - вышитая золотой нитью черкеска и баранья бекеша на голове. За поясом кинжал с канавкой для крови и рукоятью тонкой работы. В руках у их учителя был тоже горский маленький барабанчик с колокольцами, под ритм которого он на еще не сошедшем льду озера Неро, противостоя Ионаху, танцевал нечто очень похожее на знаменитую лезгинку. Этот танец, легкий, изящный, Перегудов исполнял не просто виртуозно - в его движениях была какая-то завораживающая вкрадчивость, и когда шаман ногтем случайно порвал свой бубен, энцам стало окончательно ясно, что срок земной жизни Ионаха истек.
      В Якутске в двадцатые годы один из местных краеведов записал несколько историй, так или иначе восходящих к убитому губернатору. Почти в каждой из них перегудовский танец играет главную роль. В частности, благодаря его лезгинкам, Стассель, в те времена еще полковой командир, выиграл два сражения. На поле боя, будто два богатыря, сходились танцоры - драгун против кого-то из горцев - и проигравшая сторона отступала, без ропота оставляла позиции.
      Все же схватка оказалась долгой. Лишь к вечеру шаман изнемог, ноги его подкосились, и, повалившись на землю, он начал биться в агонии. Было видно, как изо рта Ионаха вместе с пеной уходят последние капли жизни. Энцы понимали, что он обречен, и ни тогда, ни позже не считали, что Перегудов, словно оленю, от уха к уху перерезавший ему горло, убил шамана, наоборот, хвалили, что он сократил его мучения.
      Примерно через полгода после того, как их учитель, убив Ионаха, взял себе его жену Белку, к энцам пришла моровая язва. Когда люди стали умирать один за другим, Перегудов ушел из чума в тундру и на взгорке посреди болота начал молиться. Он не сомневался, что народ наказан не за свой, а за его грех и, день и ночь взывая к Господу, просил для невинных милости и снисхождения. К Богу он обращался вслух, и до тех, кто проходил мимо, ветер иногда доносил слова его молитвы.
      Он говорил: “Господи, посмотри, я ведь пришелец в этой стране. Несчастный беглец, гонимый и преследуемый, я попал сюда неведомо как и был принят будто родной. Народ, что здесь живет, накормил меня и согрел, дал мне чум, дал собак и оленей, дал сети, чтобы я мог наловить рыбу, и капкан для охоты - а чем я ему отплатил? Я убил Ионаха, их шамана, который был очень силен и почти тридцать лет, пока он камлал, злые духи болезней обходили энцев стороной, боялись его. Гибли селькупы и нганасане, ненцы, юкагиры и тунгусы, а энцев словно кто заколдовал. Теперь беда пришла и сюда. От язвы дети мрут, словно мухи, и я ничем не могу им помочь.
      Господи, - говорил Перегудов, - конечно, Ты скажешь, что они были язычники и вера их неправедная, что все, что делал шаман Ионах, - пыль, тлен; но вспомни: не только посох Моисея, но и посохи жрецов фараона превращались в змей, и пусть Твой змей превозмог, пожрал их, ясно, что и жрецам кто-то сочувствовал, и наверное, этого хватало, чтобы отгонять болезни. Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.