Норманны в Сицилии

Архиепископа миланского в то время не было в городе. Когда коллегия кардиналов избрала его, под именем Урбана III, папой, он задержался в Вероне, не желая присутствовать при бракосочетании. Царственная пара 27 января 1186 года была повенчана в церкви святого Амвросия, так как Миланский собор после последнего разрушения города еще не был отстроен. Архиепископ Виеннский возложил корону на самого Барбароссу. Генрих получил корону из рук патриарха Аквилейского. Немецкий епископ короновал Констанцу. Кроме того, новобрачные короновались железной короной Ломбардии, которую привезли для этого из Монцы. Потом, в специально построенной для этого галерее, был роскошный пир. За ним следовала охота, турниры и другие торжества. Милан был охвачен ликованием.

И ныне, при мысли о том торжестве, которое охватило при бракосочетании Генриха и Констанцы всех и, по всей вероятности, отозвалось даже в замке норманнских повелителей, болезненно сжимается сердце. Не часто близорукость людей проявляется таким потрясающим образом. Прошло несколько лет после торжеств этого рокового бракосочетания, и прекрасный остров Сицилия превратился в ад. Такого не было при завоевании острова ни арабами, ни графом Рожером.

Большим несчастьем для Сицилии было то, что Вильгельм II оставался бездетным. Едва ли было возможно совершенно избежать смут после его смерти. Но, вероятно, столь ужасных последствий, как последствия женитьбы Генриха на Констанце, все-таки не было бы. Особенно печально то, что в Сицилии не был введен закон, по которому женщины исключаются из престолонаследия. Это должен был сделать еще Рожер II, так как в его время этот закон был уже принят во Франции и у германских народов. Вильгельм имел еще больше оснований издать этот закон, так как мог предвидеть ту ситуацию, которая при его бездетности должна была возникнуть после его смерти. Если бы Констанца не приносила тому, кому она отдавала свою руку, короны Сицилии, едва ли на нее кто-нибудь соблазнился. Тогда никто и ни в каком случае не заявил бы притязаний на трон норманнского королевства только потому, что он муж Констанцы.

Танкред, граф Лечче, который после смерти Вильгельма II по единодушному желанию баронов и народа взошел на трон, несмотря на свое незаконное происхождение, вероятно, без всяких возражений передал бы корону своему сыну Вильгельму III, и последний стал бы родоначальником новой и славной династии королей Сицилии.

Норманнам этот брачный союз принес только несчастья. Барбаросса, когда все его слишком смелые планы разбились, должен был сказать, что и ему теперь, в его последние годы жизни, не удалось преодолеть те затруднения, которые были вызваны включением папского ленного государства в Нижней Италии в состав немецкого государства. Прежде всего брак короля Генриха испортил только что установившиеся хорошие отношения между Барбароссой и римским первосвященником. Новый папа Урбан III тотчас же проявил свое негодование тем, что запретил совершать все церковные акты патриарху Аквилейскому, который благословлял императора, и привлек к ответственности всех духовных сановников, которые принимали участие в этой церемонии. Но это было только первым проявлением его враждебности. За ним скоро последовал целый ряд других, а это в свою очередь привело к открытой вражде между Гогенштауфенами и наместником Христа. Генрих пошел на церковную область войной, и римляне присоединились к нему в качестве союзников. Кампания и Лициум были опустошены, и папа потерял всякую надежду вернуться в Рим.

На долю векового Иерусалимского королевства выпало счастье – не позорно погибнуть от собственной слабости, но пасть под мечом величайшего человека своего времени.

Султан Саладин 5 июля 1187 года в битве при Тивериадском озере нанес христианам сокрушительное поражение. 3 октября священный город открыл ему свои ворота, и он торжественно въехал в него во всем величии восточного владыки. Саладин с редким благородством отнесся к христианам, которые во время первого крестового похода при завоевании Иерусалима запятнали себя кровью безоружных, женщин, детей. Он не мстил никому и держал в строгой дисциплине своих воинов. Падение Иерусалима вызвало большой резонанс в Европе. Папа Урбан III был так потрясен этим известием, что слег в постель и вскоре умер. Петр Блуа, тот, которого мы прежде встречали в Палермо при дворе Вильгельма II и который впоследствии удалился в Англию, писал королю Генриху II: «Все кардиналы решились отказаться от всех своих богатств, проповедывать крест, самим возложить его на себя и сесть на коней, пока страна, по которой ходили ноги Спасителя, попирается стопами неверных». В действительности увлечение римского двора делом нового завоевания обетованной страны, конечно, не заходило так далеко. Впрочем, преемник Урбана Григорий VIII в недолгое время своей жизни усердно старался осуществить новый всеобщий крестовый поход. Он успел склонить к этому города Геную и Пизу. Когда же он через два месяца умер в Пизе, за это дело энергично взялся его преемник, Климент III.

Знаменитый историк крестовых походов, архиепископ Вильгельм Тирский, когда он, во время своего путешествия в Рим, прибыл в Палермо, заинтересовал делами Святой Земли короля Вильгельма II Сицилийского. Благочестивый архиепископ нашел доступ к его сердцу. Король Вильгельм, в душе которого полная терпимость к мусульманам и даже склонность к ним странным образом уживалась с христианским религиозным рвением, почувствовал раскаяние в том, что он во время своей войны с императором Византийским многих пилигримов, отправлявшихся в Святую Землю, задерживал на дороге, так как сицилийским кораблям было запрещено перевозить путешественников в Сирию, и некоторых, уже возложивших на себя крест, заставил принять участие в походе на Константинополь. Может быть, он испытывал угрызения совести и за то, что дал свое согласие на брачный союз Генриха с Констанцей, ненавистный папе. Таким образом, он считал себя обязанным искупить свои прегрешения деятельным участием в подготовке к новому завоеванию обетованной земли, которой тогда была занята вся Европа. На Сицилии, как и в Апулии, не было города и деревни, где бы духовенство не проповедывало крестового похода. В Палермо, Мессине и Бриндизи, по приказанию короля, снаряжались корабли, чтобы перевозить воинов, возложивших на свою грудь символ христианской веры.

Вильгельм не хотел отставать от своего тестя, короля Англии, который тотчас же, как только получил в Лондоне известие о падении Иерусалима, начал готовиться к тому, чтобы снова отнять у сарацин священный город. Он приказал представить списки вооруженных людей, которых мог ему выставить каждый из его ленников. Графы и бароны восторженно отозвались на его призыв, и многие из них привели в крестовое ополчение двойное число воинов сравнительно с тем, что они были обязаны представить. В замках сицилийского и апулийского дворянства жизнь била ключем. Везде развевались крестовые знамена, звучали песни и раздавались призывы принять участие в священной войне. Имена героев первого крестового похода, Танкреда и Боэмунда, норманнов, были на языке у всех. Внуки хотели показать себя достойными дедов. Крестьяне, жители городов и ремесленники не отставали от других и шли за знаменами Христа, которые на всех улицах развевались перед толпой верующих, поющих псалмы.

Раньше чем остальные европейские князья окончили свои приготовления к задуманной ими экспедиции, король Вильгельм II послал к берегам Палестины флот из пятидесяти галер с пятьюстами человек конницы и тремястами пехоты, чтобы помочь королю Иерусалимскому в его критическом положении. Два важных пункта, Тир и Триполи, оставались еще в руках христиан. В Тире Конрад, сын маркграфа Монферратского, еще бился во главе небольшого отряда храбрецов с сарацинами. Сначала он из страсти к приключениям отправился в Византию и там от Исаака Ангела, которому оказал серьезные услуги на войне, получил не только руку его дочери Феодоры, но и титул цезаря. Но буря, которая промчалась над Святой Землей, заставила его покинуть жену и проигнорировать все те выгоды, какие сулило ему, как зятю императора, пребывание на Босфоре, чтобы посвятить себя борьбе с Саладином. Жители Тира, воодушевленные его героизмом, решили защищать крепость до последней капли крови. Первые атаки Саладина разбились о крепость городских стен и храбрость их защитников. Каждый день христиане делали вылазки, которые причиняли много вреда сарацинам. Страшнее всех был для них испанский рыцарь. Он отличался исполинским ростом, и, когда появлялся, мусульмане, которые в ужасе рассыпались перед ним во все стороны, узнавали его по могучему боевому коню, по рогам оленя, украшавшим его шлем, и по зеленому цвету его гербового щита.

Старый маркграф Монферратский, отец молодого героя, находился в числе пленных, которых Саладин взял в битве при Тивериадском озере и в своей тюрьме в Дамаске ожидал, когда сын освободит его силой или выкупит. Султан пригласил его сына в свою палатку и сказал ему, что возвратит ему отца и даст ему в собственность богатые владения в Сирии, если он сдаст султану Тир. В противном случае, если он не исполнит его желания, султан грозил при первой же схватке поставить старца в первом ряду своих воинов, так что он несомненно будет убит христианским оружием. Конрад отвечал, что он презирает подарки неверных и даже жизнь своего отца ставит не так высоко, как то святое дело, которому он отдал свой меч. Если же неверные окажутся такими варварами, что захотят погубить старика, который попал в их руки как военнопленный, он будет гордиться, имея своим отцом мученика. Так Конрад готовился к новому, еще более страшному штурму своей крепости со стороны Саладина. Иоанниты и рыцари-храмовники спешили в Тир, чтобы ему помочь. Конрад послал гонцов на Запад с просьбой о помощи. Особенно настойчиво он просил об этом короля Вильгельма Сицилийского.

В осажденном городе уже сказывался недостаток продовольствия. Его стены были окружены войсками Саладина, и сарацинские корабли блокировали гавань. Но, к счастью, на помощь прибыл сицилийский флот. Им командовал адмирал Маргарит из Бриндизи. Флот прорвал ряды мусульманских кораблей и доставил в город достаточное количество продовольствия, так что Тир получил возможность держаться еще. Затем Маргарит задался целью крейсировать у сирийского берега, разгонять вражеские корабли и содействовать высадке на берег крестоносцев. Тогда Саладин снял осаду с Тира и двинулся на Триполи. Он не привел в исполнение свою угрозу относительно старого маркграфа Монферратского.

Теперь Триполи оказалось в положении Тира. Когда нужда и лишения дошли в городе до крайней степени, с городских стен увидели далеко в море много приближающихся кораблей. Это в высшей степени смутило весь гарнизон, так как все подумали, что это сарацинские корабли, которые идут сюда, чтобы усилить стоявший в гавани флот Саладина. Но чем ближе подходили корабли, тем яснее становились различимы на их флагах крест и гербовые цвета Сицилии. Весь город с восторгом приветствовал своих освободителей. Произошла кровавая битва между норманнскими и сарацинскими кораблями. Сарацины потерпели сокрушительное поражение.

Теперь ничто не могло помешать высадке на берег освободителей, которых встретили тысячеголосым криком ликования. В числе их находился и тот, уже упомянутый испанский рыцарь с рогами оленя на шлеме и с зеленым гербовым щитом, который еще под Тиром наводил ужас на сарацин и обратил на себя внимание Саладина. Султану пришлось отступить и от Триполи. Но прежде он лично захотел познакомиться с испанским рыцарем и похвалить его за храбрость.

Так были спасены Тир и Триполи, Королевство Иерусалимское сохранением двух важнейших крепостей, которые еще оставались в руках христиан, было обязано своевременной помощи короля Сицилии. Когда вести об этом дошли до Палермо, они вызвали среди населения взрыв энтузиазма и озарили своим сиянием последние дни жизни короля. Он теперь во цвете лет лежал на смертном одре. Все его современники единодушны в похвалах последнему делу его жизни. Вильгельм Нейбриджский прославляет ту быстроту, с которой сицилийский монарх оказал содействие христианам в обетованной земле, когда он, первый из всех владык Запада, послал свой флот в Палестину. «Кто может отрицать, – говорит Готфид Винисельский, – что король Вильгельм сделал благодеяние христианству, так как сохранил для него Тир, защитил Триполи и спас Антиохию? Кто, как не он, своею мощью защитил и до сих пор защищает жителей этих городов от меча неверных и от голода?»

Когда сицилийский флот так успешно производил свои операции у сирийских берегов, когда отряд за отрядом в Палестину приходили крестоносцы из Англии, Фландрии, Франции, Германии, Генуи, Венеции и Пизы, король Вильгельм II, 18 ноября 1189 года, 36 лет от роду на 24 году своего царствования, умер. Скорбь Палермо и всей Сицилии по поводу его смерти была искренна и глубока. Архиепископ Фома из Реджио в своей речи, которую он произнес в Палермо, говорит так: «Твой народ оплакивает тебя, о повелитель, но ты не отвечаешь на его слезы! Раздаются вздохи и жалобы, а ты, самый сострадательный из всех королей, остаешься немым на наше горе. Вернись к нам, о властитель, если ты не навсегда нас покинул! Если ты спишь, проснись. Если же ты навсегда расстался с жизнью, возьми нас с собой, ибо для нас жизнь без тебя одно мученье. О, жестокая смерть, ты хищнической рукой отняла у мира его гордость и у века его отраду. Да, в нем одном ты победила весь человеческий род! Отнимая у нас нашего короля, ты совершила худшее убийство, чем в том случае, если бы одним ударом убила всех остальных князей в мире. От него, как от общего отца, на всех исходил мир и полная безопасность. Под открытым небом и под тенью деревьев каждый мог спать также безопасно, как у себя на постели. Здесь леса, реки и залитые солнцем поля были также гостеприимны и безопасны, как города, обнесенные стенами. Здесь не иссякала царственная щедрость и всем раздавала свои дары». В одной элегии на смерть монарха говорится:

...

«Девы плачут со вдовами и с замужними женщинами. На площадях, на улицах, в высоких дворцах целые дни раздаются беспрерывные жалобы… Кто теперь направит на истинный путь заблуждающихся? Кто отгонит волков от наших стад?… До сих пор по вечерам наши коровы, козы и овцы спокойно возвращались в свои дворы. Быки паслись, не боясь ни львиной лапы, ни орлиных когтей… До сих пор факелы несчастного королевства сияли ярко… Ах, теперь это пламя под темной землей превратилось в пепел…»

Земные останки Вильгельма II сперва были положены в палермитанском соборе, а затем перенесены в Монреале, в великолепный, им воздвигнутый храм. Сицилийцы всегда оставались верными его памяти и долго потом видели в нем образец доброго и справедливого короля, друга народа. Никогда еще остров не был так благополучен, как во время его кратковременного царствования.

Через полвека после его смерти, когда страшная буря опустошила Сицилию, Ричард Жермено, красноречиво выразил те чувства, которые еще жили среди его современников. «Вовеки, – писал он, – да будет прославлен король Вильгельм II, равного которому не было на свете. Все, что от него исходило, было полно блеска. Он был храбр, мудр, могуществен, образец королей, гордость рыцарей, надежда друзей, ужас врагов, жизнь подданных, покровитель несчастных, убежище бесприютных и утешение безутешных».

Книга седьмая

Король Танкред. Падение норманнского государства в Сицилии.

Так как Вильгельм II был еще молод и мог еще править государством сорок или даже пятьдесят лет, то на Сицилии мало думали о том, что будет после его смерти. Теперь же сердца людей сжимались при мысли, что на трон Сицилии взойдет другой князь и притом Гогенштауфен, сын той царственной семьи, которую по всей стране страшно ненавидели за угнетение Барбароссой ломбардских городов и за его прежнюю враждебность к Сицилии. Несомненно, что по договору, заключенному между императором Фридрихом и королем Вильгельмом II, корона Сицилии должна была перейти к королю Генриху, который вскоре под именем Генриха VI взошел на трон немецкого государства. А мысль признать королем Сицилии немца и при том гибеллина – была невыносима для всех: и для вельмож, и для горожан, и для земледельцев. Поэтому вскоре после смерти Вильгельма от одного края острова до другого и по всей Апулии стала известна воля народа – пустить в ход все средства, чтобы избавить Сицилию от угрожавшей ей опасности чужеземного владычества.

И была возможность отклонить эту опасность возведением на трон норманнского князя. Был еще жив один представитель славного норманнского дома Готвилей, граф Танкред Лечче. По-видимому, он был вполне достоин стать преемником Вильгельма Доброго. Это был человек, которого все уважали за его характер, любовь к наукам и храбрость. Он усердно занимался астрономией и математикой и хорошо владел греческим языком. Он пользовался большой известностью как астролог. Правда, было и препятствие к возведению его на трон. Он, как мы уже говорили, происходил от незаконной связи герцога Апулийского, сына Рожера И. Графство Лечче, старое владение дома Готвилей, которое Роберт Гюискар первоначально отдал в лен своему брату Готфриду, граф Танкред получил, по-видимому, в лен от Вильгельма II, ибо он, как незаконный сын, не мог получить его по наследству. Это было небольшое владение, но граф Танкред с 1170 года посвящал его делам свои силы. Недалеко от Лечче он основал аббатство святых Катальдо и Николая, «с глубокой благодарностью за милость Божью, за благо и за здоровье короля и за процветание его рода в славном потомстве». Его щедрость к церквам и благотворительным учреждениям снискала ему благоволение клира. Долгое время он был великим коннетаблем в Апулии, стоял там во главе судебных установлений и пользовался этим в интересах всеобщего примирения. Мы уже видели, как он командовал флотом в походе на Византию.

Если бы Рожер II мог предвидеть, что от этого его внука будет со временем зависеть сохранение норманнской династии, он, бы, конечно, с радостью дал согласие на брак своего сына с его прекрасной любовницей. Но, увы, он упрямо противился этому браку, разлучил влюбленных и достиг этим того, что на Танкреда, родившегося от этой связи, легло пятно незаконного происхождения. Впрочем, говорят, что Рожер раскаивался впоследствии в своей жестокости и посылал к своему сыну послов, чтобы изъявить свое согласие на брак. Но если это не вполне доказанное свидетельство и верно, раскаяние его запоздало, ибо сын Рожера уже умер. Если бы эта пара получила благословение священника, муж Констанцы не имел бы оснований заявлять какие бы то ни было притязания на трон Сицилии. Впрочем, по понятным причинам, приверженцы графа Танкреда Лечче единогласно утверждали, что брак между родителями Танкреда был заключен тайно. Со времен Дария Нота много людей, законность происхождений которых была также сомнительна, как и графа Танкреда, носило на своих головах короны.

Для Сицилии было очень важно, чтобы состоялось определенное решение по вопросу о престолонаследии, и это заставило вельмож королевства собраться на совещание в Палермо. Канцлер Матвей Айелл заявил следующее: «Когда мы потеряли короля, при котором страна достигла высокой степени процветания и пользовалась большим уважением у других держав, дела вдруг приняли такой оборот, что нам приходится с тревогой смотреть в будущее. Что нас ожидает? Тот народ, который в Италии известен своею грубостью и своими бесчинствами, станет с надменной заносчивостью править и нами? Может ли чужеземный повелитель, который еще в молодые годы не знает сострадания, не знает другого закона, кроме своей воли, при неизбежных столкновениях мнений хранить и защищать наши учреждения, наши нравы и наш язык? Вместо того, чтобы жить исключительно для нас и для наших целей, как это делали норманнские короли, он в далеких странах будет преследовать совсем другие цели, забывать о нас и присылать к нам своих наместников, чтобы держать нас в узде. Мы будем сражаться и платить подати, но не за свою родину, не за своих жен и детей, а за чужеземного тирана. О, какую глупость говорят те, которые утверждают, что мы бесповоротно обречены на это рабство и на это унижение клятвой, которую выманили хитростью у одних, которую другие приносили, ни о чем не думая, – клятвой, которую защищает высшее духовенство, тогда как она своим содержанием и сущностью уничтожает свободу церкви и отдает ее на полную волю папам, когда наши короли так долго и сильно защищали ее от всех внешних влияний! Но эта клятва была на погибель нашей родины! И если бы у нас еще не было средств спастись из этой бездны! Но это средство у нас под руками и спасение несомненно, если мы признаем своим королем графа Танкреда Лечче. Нам возражают, что он происходит от незаконного брака и поэтому не имеет наследственных прав. Следовательно, дело должно решить то обстоятельство, что его отец, который любил его мать, как редко любят и законную жену, слишком скоро умер, чтобы дать ему законные права? Или неспособную править королевством Констанцу, которая приведет с собой чужеземцев, предпочесть человеку, высоких достоинств которого не могут отрицать и его враги? Это последний отпрыск того королевского дома, который сделал народ и королевство великими и славными! И если для этого недостаточно прав наследства, у нас остаются еще права выбора, которыми пользовались наши предки, когда избирали своими предводителями сыновей Танкреда Готвиля. Но, если для этого мало и этих глубоких соображений, пусть дело решит неотложная необходимость. В стране растет напряженность, и нам именно в эту минуту нужен верховный глава».

Матвей действовал здесь в силу тех же самых убеждений, в силу которых он, когда послы Барбароссы явились в Палермо, советовал королю не давать своего согласия на брак Констанцы с Генрихом. И как тогда архиепископ Вальтер Оффамиль был решительным сторонником этого брака, так и теперь он продолжал действовать в том же духе. Но Матвей имел на своей стороне огромное большинство народа и вельмож, и поэтому мнение его противника не имело никакого значения.

Графу Танкреду было предложено явиться в Палермо и там возложить на себя корону. Танкред сначала сомневался, не зная, что ему делать. Он, как и другие выдающиеся ленники в Сицилии и Апулии, дал клятву признавать одобренный королем Вильгельмом брачный союз между норманнской принцессой и сыном немецкого императора и, значит, их сюзеренные права и хорошо сознавал, что его притязания на трон сомнительны. Но как и бароны, Танкред решил, что для блага страны можно преступить клятву и письменное право. Он прибыл со своею женой Сибиллой, двумя сыновьями, Рожером и Вильгельмом, и со своими дочерьми на Сицилию и избрал для жительства арабский дворец Фавару.

В январе 1190 года он с большой торжественностью принял в Палермо корону Сицилии. Остров восторженно приветствовал нового короля. Папа Климент III, который так энергично противился заключению брака между Генрихом и Констанцей, дал Танкреду в лен все королевство, каким оставил его Вильгельм II Добрый.

Но среди апулийских баронов возникли сомнения, и некоторые из них отрыто возмутились. Одни из них не считали себя освобожденными от присяги, другие были личными противниками Танкреда, некоторым гордость мешала преклониться перед незаконнорожденным преемником Рожера. К числу тех вассалов, которые были особенно недовольны восшествием на трон графа, принадлежали архиепископ Палермитанский Оффамиль, графы Гравина, Молиса, Андреа, Челяно и другие. Они послали гонцов в Германию, чтобы призвать короля Генриха защитить права и наказать узурпатора, как они называли Танкреда. Но Гогенштауфену не нужно было напоминать об этом, ибо он домогался руки принцессы Констанцы не из любви к ней, а ради сицилийской короны. Как только он получил известие о том, что происходит на острове, он тотчас же принял твердое решение отправиться туда и покорить Сицилию. Он немедленно двинулся бы в поход, если бы война с Генрихом Львом не удерживала бы его в Германии.

Так на севере собиралась страшная непогода, которая, все более и более угрожала гибелью южному острову. Но еще до того, как разразилась военная гроза, в то время, когда все население Сицилии было еще охвачено радостью, историк Фальканд, который ранее жил в Палермо, а теперь вернулся во Францию, писал следующее, посвящая свое историческое произведение своему другу: «Я хотел бы, мой друг, когда суровая зима уступает место более мягкому времени года, написать что-нибудь более приятное и радостное, чтобы поднести это тебе, как первый цветок пробуждающейся весны. Но при вести о смерти короля Сицилии, при мысли о том, какие беды повлечет за собой это печальное событие, я могу только жаловаться. Напрасно зовет к радости синева вновь прояснившегося неба, напрасно сады и рощи манят к наслаждению. Как сын не может с сухими глазами смотреть на смерть матери, так я не могу без слез думать о предстоящем опустошении Сицилии, которая так ласково приютила и вскормила меня на своей груди. Мне уже кажется, что я вижу бешеные толпы варваров, которые вторгаются к нам и в исступленной ярости опустошают убийством, истощают грабежем и пятнают пороками наши богатые города и наши местечки. Горе тебе, Катания, тебе, которую так часто постигали всякие беды, которая своими страданиями не смогла еще унять ярости судьбы! Войну, чуму, землетрясение, извержение Этны, все, все перенесла ты, чтобы после всего этого испытать самое худшее из несчастий – рабство! Горе тебе, знаменитый источник Аретуза, тебе, который своим рокотом когда-то вторил песням поэтов, так как ты будешь освежать дикое опьянение немцев и служить их мерзостям! Теперь я перехожу к тебе, о высокопрославленный город, глава и гордость всей Сицилии! Как мог бы я обойти молчанием тебя, и могу ли я достаточно тебя прославить? Можно ли налюбоваться на удивительные постройки этого города, на повсюду струящиеся источники вкусной воды, на прелесть вечно зеленых деревьев, на акведуки, которые в изобилии приносят воду для потребностей жителей? Кто может сложить заслуженные похвалы превосходной равнине, которая занимает четыре мили между городскими стенами и горами? О счастливая, во все времена достохвальная долина, в недрах которой растут все породы деревьев и плодов, в которой собраны все прелести земли и которая своей роскошью так увлекает каждого, что тот, кто видел ее раз, никогда и нигде не отдастся другому очарованию! Там есть виноградники, которые поражают нас как неиссякаемым плодородием почвы, так и могучим ростом благородных лоз. Там есть сады со всевозможными плодами, построены башни для их охраны и для роскошных чувственных наслаждений; там проворные водяные колеса, на которых ведра, быстро опускаясь вниз и снова поднимаясь кверху, наполняют цистерны, откуда потом вода разбегается во все стороны. И если отсюда взглянуть вверх на различные породы деревьев, то там увидишь гранаты, которые скрывают свое зерно внутри, а снаружи, для защиты от сурового воздуха, покрыты твердой коркой, и лимоны трех различных субстанций, так как их кожа по цвету и аромату, кажется, рдеет, их внутреннее зерно в кислом соку будто бы таит холод, а заключенная между ними мякоть представляет умеренную температуру. Там есть лимоны, которые идут на приправу к кушаньям, а апельсины, хотя они полны освежающим соком, предназначены более восхищать глаз своею красотою, чем служить для утоления голода и жажды. И зрелые, они с трудом отпадают от веток. Когда подрастают новые, старые упрямо отказываются уступить им место. Так на одном и том же дереве, в одно и то же время бывают плоды третьего – года, еще зеленые второго и цветы настоящего. Это дерево всегда красуется в молодом уборе, не изменяется во время бесплодной дряхлости зимы, не теряет своей листвы при наступлении холодов, но своими вечно зелеными листьями всем говорит о мягкой весне. Но как мне пересчитать миндальные орехи или фиги различных сортов, или оливы, которые дают масло для приправы к кушаньям и для огня в лампах? Что мне сказать о продолговатых рожках стручнового дерева и об их неблагородных плодах, которые своею пряной сладостью ласкают вкус крестьян и мальчиков? Я охотнее гляжу на высокие главы пальм и финики, которые свешиваются с их высочайших вершин. Если ты обратишь взгляды в другую сторону, ты увидишь поля, засеянные тем удивительным тростником, который называют сахарным за сладкий сок в его сердцевине. Мне кажется излишним указывать здесь обыкновенные плоды, которые встречаются и у нас. Все это я говорю здесь для того, чтобы показать, как много жалоб и слез нужно для того, чтобы достойно оплакать несчастье этого острова».

Танкред, став волей народа королем Сицилии, не скрывал от себя того, что положение его сложно и что с севера ему угрожает опасность. Но он мог все-таки рассчитывать, что при содействии всего сицилийского народа, который был на его стороне, ему удастся устранить все затруднения и передать королевство своему старшему сыну Рожеру. По своем восшествии на трон он употреблял все усилия, чтобы обеспечить благосостояние народа, привлечь к себе сердца своих подданных и поддерживать боеготовность войска. Ему удалось уладить возникшие было споры между христианами и сарацинами. Возмущение некоторых баронов против его власти вызвало его на материк, где он скоро усмирил восстание.

Когда короли Франции и Англии, Филипп Август и Ричард Львиное Сердце, из которых последний был братом Иоанны, вдовы Вильгельма II, жившей в Палермо, в своем крестовом походе прибыли в Сицилию и остановились в Палермо, надменное поведение английского короля и его воинов вызвало столкновение между ними и жителями города. И по отношению к Танкреду, который явился его приветствовать, Ричард оказался очень требовательным и поставил условия, на которые король Сицилии не хотел согласиться. Между ними возник разлад, который грозил перейти в открытую вражду, но, к счастью, был своевременно улажен. В конце концов, враждебные отношения перешли в дружбу, и дело дошло до союза, по которому Ричард обязался оказывать деятельную поддержку сицилийскому королю во всех затруднениях. Это могло иметь для Танкреда серьезное значение, так как Ричард был большим врагом Генриха VI. 1 марта 1191 года они встретились в Катании и провели там три дня самым дружеским образом. Прощаясь, Ричард пожелал взять в подарок только маленькое кольцо, которое обещал постоянно носить в знак дружбы, а сам подарил Танкреду знаменитый меч Артура Эскалибур. Но этот союз, к сожалению, не принес никакой пользы Танкреду. 10 апреля 1191 года Ричард Львиное Сердце сел на корабль со своею сестрой Иоанной и со своей невестой Беренгарией.