Духи безвременья

      – Да ну тебя! Давай лучше сока выпьем! – музыка заглушала его слова.
      – Давай! Только я все же чего покрепче. А тебе, и правда, лучше сочку – выглядишь паршиво. За что пить будем?
      – За мою новую жизнь.
      – За новую, так за новую. Но и старую не забывай, а то я обижусь!
      – Не забуду, – заверил ее Далекий и осушил стакан с апельсиновым соком.
 

************************

 
      Анатолий Бортковский сделал головокружительную карьеру в самом начале девяностых годов. Говорили, что за собой он оставил кровавый след, тянувшийся от Калининграда до Владивостока. Сохранились фотографии, на которых Анатолий Бортковский, тогда более известный как Толя Адидас, стоит в кругу сурового вида мужчин в спортивных костюмах. На его массивной шее в те далекие годы болталась внушительного объема золотая цепь, а на груди красовалась надпись: "Что посмеешь, то и поимеешь". Когда Советский Союз разлетелся на мелкие осколки, Толя довольно быстро смекнул, что подобные ситуации случаются как минимум раз в семьдесят лет, а потому грех ей не воспользоваться. И он начал напряженно думать, как получить дивиденды со всеобщей разрухи. В смекалке отказать ему было трудно, а потому решение пришло в его коротко стриженную голову довольно скоро. Пришло решение, надо сказать, к нему в голову со стороны, в лице старого друга Мишки.
      С Мишкой они были знакомы еще со школы. Вместе гоняли мяч по двору, вместе влюблялись в одних и тех девчонок, вместе расправлялись с обидчиками. Всегда были вместе. Когда в самом конце восьмидесятых подошло время идти в армию, они опять же вдвоем направились в военкомат и попросили, чтобы направили их в одну часть. Военный комиссар недоуменно поднял брови и поинтересовался, отчего молодыми людьми овладело подобное желание. Толик уже собирался поведать ему о неразлучной дружбе, но на его счастье Мишка раскрыл рот первым. Но не для того, чтобы ответить комиссару, а для того, чтобы окропить своей слюной ротовую полость школьного друга. Поцелуй получился длинным и красивым. Ошарашенный Толя не сопротивлялся и даже заработал в ответ языком. Когда Мишка, наконец, оторвал свои уста от пухлых Толиных губ, их глаза встретились сначала друг с другом, а потом и с глазами майора. Повисла пауза, вслед за которой последовала пространная Мишкина речь о крепкой мужской любви, которая может пострадать от долгой двухгодичной разлуки. Комиссар слушал молча, а потом каким-то замедленным движением разорвал две повестки, лежавшие перед ним на столе и сказал, чтобы никогда больше эти двое не переступали порога Военкомата. То был, пожалуй, первый случай, который показал, что в Мишке скрыт глубинные таланты и огромный потенциал.
      Потом их пути разошлись. Мишка, парень головастый, поступил в институт и на время ушел в учебу. Толян же знаниями никогда не блистал, а потому направил свои стопы на механический завод, который находился через дорогу от его дома. Там его с радостью приняли на работу и поручили сборку каких-то деталей, название которых он так и не смог запомнить. На заводе Толе вполне нравилось, хотя некоторые вещи иной раз его и выводили из равновесия. Но главная проблема, с которой он столкнулся с первого же своего трудового дня, звалась Андреем Палычем.
      Андрей Палыч был старшим по смене и всей своей рабочей душой ненавидел, когда работник безалаберно относится к трудовой деятельности. Толя же определенно попадал именно в эту категорию тружеников. С первых же минут знакомства Палыч, как запросто называли старшего в бригаде, окрестил Толю "мальчиком". По-другому он к нему не обращался принципиально. "Эй, мальчик! Ко мне подойди!" или "Мальчик боится испачкать пальчик", – если Толя брезгливо брался за грязную деталь. Ко всему прочему каждые полчаса новоиспеченный работник устраивал себе перекуры, которые затягивались минут на десять-пятнадцать, потом лениво возвращался к своему столу и долго думал. Думал Анатолий о многом. Точнее, думал он лишь об одной веще – как вырваться из этой дурацкой жизни, – но путей он придумывал немыслимое множество. Но жизнь, плутовка, сама все решила за него. Грянул девяносто первый год и развалился могучий Советский Союз, а вместе с ним ушла в прошлое и Толина пролетарская карьера.
      Все произошло так неожиданно, что сам Толя толком ничего и не успел понять.
      Просто однажды утром в его дверь позвонили, он открыл и впустил на порог студента Мишу – своего старого друга. Миша прошел в комнату, сбросив куртку на диван, сел в кресло и закурил. Молча выкурив сигарету, он затушил ее о землю в цветочном горшке и зажег следующую. И лишь после первой затяжки от второй сигареты он разразился пространной речью, суть которой сводилась к следующему: есть возможность сделать деньги – Толя ты мне очень нужен.
      К моменту визита Мишки Толян и сам уже собирался бросать свой завод, с которым ему так и не удалось сродниться, не смотря на уверения в этом его коллег по цеху.
      Он даже заготовил прощальную речь, которую собирался толкнуть перед Андреем Палычем напоследок. Толя представлял, как получив расчет, он зайдет в коморку Палыча и скажет: Уволился я, Андрей Палыч, дышите спокойно. А Палыч бросит ему в ответ: Давно пора,…, катись отсюда лесом. И вот тогда он подойдет к нему близко-близко, можно сказать вплотную и скажет, глядя прямо в глаза: Дурак ты, Палыч, дурак и место твое на заводе. А потом развернется и пойдет к проходной.
      Дальше Толина фантазия вырисовывала два сценария. По первому, Палыч бросался за ним вслед, пытаясь нанести удар в район лица. По второму, Палыч должен был молча выслушать и остаться на своем месте. И в первом, и во втором случае Толя тоже все продумал досконально. Если бы Палыч рванул за ним, он бы резко развернулся и, сверкнув взглядом, нанес бы удар первым. Но не сильно, а так, легонько. Палыч ведь уже в возрасте. Жалко его. После этого удара старший по смене должен был по мысли Толи осесть на землю, после чего бывший сборщик бросил бы ему последнюю, можно сказать, крылатую фразу: Прощайте, Андрей Палыч, ваш мальчик уезжает навсегда! В ответ Палыч должен был промолчать, ибо такое парировать ему, как себе представлял это Толя, было бы просто не чем.
      Второй сценарий был более реальным, а потому, думая о нем, Анатолий куда тщательнее прорабатывал все возможные диалоги. Итак, если бы Палыч промолчал, Толя бы нанес ему последний и решающий удар в их неравной схватке. Он обернулся бы уже у самой двери, возможно даже уже взявшись за ручку. Но затем замедлил бы свои и без того неторопливые движения, обернулся бы и тихо, почти шепотом, сказал бы: А знаете, ваша жизнь вполне ничего, вот только не хватает одной детали. (Палыч недоуменно поднимает брови – какой, мол?) Да, да, вы правильно меня поняли, совершенно верно. И здесь должно было прозвучать название той детали, которую в течении нескольких последних лет Толя собирал на заводе.
      Естественно, услышав подобное, старый работяга еще больше бы удивился – причем здесь эта деталь, спросил бы он. И тогда Толя ему бы ответил просто и кратко:
      При том, Палыч, что твоя жизнь это и есть та самая деталь, мать твою. Хлопнул бы дверью и ушел.
      Толя сидел на диване, смотрел на курящего Мишку и снова прокручивал про себя два эти сценария. А Мишка, тем временем, докурил, зажег вторую сигарету и начал говорить:
      – Есть возможность хорошо, нет, очень хорошо заработать. Дело опасное, но интересное. Если все выгорит, то переселимся поближе к Борвихе, поближе к власти, так сказать.
      Далее Мишка раскрыл суть дела. Оказалось, что его институтский преподаватель по праву, сделав кое-какие расчеты, пришел к выводу, что если сегодня подсуетиться, то вполне можно провернуть одну очень интересную аферу. Одним словом, они с Мишкой задумали продать здание института. Продать, естественно, фиктивно.
      Задумка состояла в следующем: они находят покупателя и представляются владельцами здания, свой юрист готовит все необходимые бумаги и сделка заключается. Деньги переводятся на счет в неком банке. Затем препод и Мишка испаряются в воздухе. И тут-то на сцену и выходит Толян, который представляется еще одним покупателем. При этом, пролетарские замашки Анатолия должны были работать на то, что он готов найти нечестных продавцов любой ценой. И он их найдет. И якобы замочит. И даже предоставит доказательства – например, паспорта юриста и Мишки, заранее окрапленые красной краской. На этом история должна окончательно замяться.
      Толян выслушал школьного друга и согласился. Стоит напомнить, что на дворе было самое начало девяностых годов. Сделок, подобно той, что задумал Мишка и его препод, тогда совершалось несметное количество. Так что, в принципе, ничего необычного в этой ситуации не было. Довольно быстро они разработали и конкретный план действий. Уже на следующий день Толя был представлен тому самому юристу, который втянул Мишку в это предприятие. Они встретились на нейтральной территории, водном из скверов в центре Москвы, где и обсудили предстоящую операцию. Поиск покупателя предприимчивый педагог брал на себя, Мишка должен был вести переговоры, а Толян отсиживаться до поры до времени.
      Покупатель нашелся буквально через неделю. Естественно, найти его было совсем не трудно. Много кто тогда имел на руках огромные и, прямо скажем, не совсем честно заработанные деньги, которые нужно было срочно сбросить, вложив хоть во что-нибудь.
      А тут было не что-нибудь, а целый особняк в довольно престижном районе города!
      Покупателем оказался некий Богдан Лупка, выходец их Молдавии. Вид у Богдана был такой, словно в Молдавии он только и занимался тем, что поглощал в неограниченных количествах молодое виноградное вино. Лоховатость клиента располагала к дальнейшему общению с ним. Огромным плюсом господина Лупки было то, что он довольно слабо владел русским языком. Причины этого странного обстоятельства аферистам установить так и не удалось, хотя пару раз юрист и пытался, дабы нагнать на всю предстоящую сделку большей солидности, поинтересоваться этим фактом. Но Богдан был нем как рыба.
      Мишкин препод, как и обещал, подготовил все необходимые бумаги. Нужные бланки, печати и еще целую гору сопроводительных бумаг он почти что за копейки (если сравнивать эту сумму с тем, что они могли получить) купил у декана факультета, на котором сам же и работал. Что больше всего удивило предприимчивого доцента, так это то, что декан даже не поинтересовался, зачем ему все эту нужно. Просто назвал сумму, и уже через день все необходимые документы были готовы. Вот такие были времена!
      Тем временем вокруг Богдана потихоньку начинали вырисовываться и другие персонажи. Сам их он называл адвокатами и компаньонами. Мишка же их тут же прозвал "хуторянами". Хуторяне по-русски говорили лучше, но от этого весь их облик респектабельнее не выглядел. Как определил сам Мишка, скорее всего в своей родной Молдавии они тоже что-нибудь кому-нибудь продали и вот теперь скрываются в Москве. Косвенно Мишкину догадку подтверждала и скорость совершаемой сделки.
      Наивности покупателей можно было только подивиться! Они запросто проглотили наживку, хотя выглядела она весьма фальшиво. Легенда состояла в том, что де государство приступило к процессу приватизации высших учебных заведений страны, с параллельной передачей их зданий в частную собственность. И вот, ВУЗ, в котором обучался Мишка и до этого времени честно трудился хитрый доцент, как раз и подлежал, по словам продавцов, к числу таких институтов. Хуторяне слушали развесив уши, явно не понимая и половины из того, что им втолковывали Мишка с доцентом.
      Сам доцент представился Богдану и его согражданам не иначе как главой Специальной Приватизационной Комиссии при Президенте России. Мишка же предстал перед покупателями в образе заместителя ректора по хозяйственной работе. Богдан задал лишь один вопрос:
      – В твоих возрасте?
      – В моих, – признался Мишка, потупив взор.
      Больше вопросов не было.
      Самым трудным во всей операции был процесс презентации здания покупателям. Лупка рвался туда по несколько раз на дню, но экономист с Мишкой охлаждали его южный пыл:
      – Не торопитесь, господин Лупка, мы же должны представить вам здание во всей красе!
      И Лупка отступал.
      На самом деле здание и так выглядело лучше не придумаешь. На самом закате Советской власти ректор успел вырвать у правительства последние деньги на капитальный ремонт. Просто доцент все никак не мог придумать, как лучше устроить эту самую презентацию. К тому же на ней явно должен был присутствовать ректор учебного заведения. Никакого реального выхода из этой ситуации не было, а потому единственное, что оставалось предприимчивому – это пойти все к тому же декану своего факультет. Декан выслушал его и опять ничего не спросил. Просто назвал сумму. В первые же после этого разговора выходные машина Лупки, визжа тормозами, остановилась у парадного входа здания института, из которого с премилой улыбкой тут же вышел декан. Не моргнув глазом, он представился ректором и предложил свои услуги по осмотру здания. Лупка был потрясен. Он явно считал, что надувает и Мишку, и доцента, и декана и вообще все российское государство. Действительно, та сумма, которую назвали ему продавцы, была явно смешной по сравнению с масштабами здания.
      Лупка слушал декана раскрыв рот, а хуторяне все что-то записывали в школьные тетрадки. К концу осмотра у каждого из них в руках было по несколько исписанных тетрадок, которые они, ко всему прочему, еще и пронумеровали. По завершению экскурсии декан великодушно пригласил всех в свой кабинет, а вернее в кабинет ректора, от которого он заранее предусмотрительно взял ключи. Посиделки затянулись до вечера, сопровождались молдавскими и русскими народными песнями и взаимными поздравлениями. Там же, в кабинете на заляпанном докторской колбасой столе были подписаны и основные документы, которые делали окончательное завершение сделки просто неизбежным. Все складывалось как нельзя лучше!
      Через неделю здание было официально продано, и внушительная сумма легла на счет, открытый Мишкой в одном из европейских банков. Настал черед Толика. Но, как выяснилось чуть позже, его участие уже не требовалось…
      Как и предполагали Мишка со свои ушлым прподавателем, афера вскрылась в считанные часы. Богдан со своей делегацией на правах владельца заявился в только что купленное здание, куда его элементарно не пустили. Разгорелся маленький скандал, в ходе которого хуторяне употребляли нецензурную лексику, но, правда, на молдавском языке. Охранники института занимались тем же, но, соответственно, по-русски. Дело кончилось тем, что по внутреннему телефону в холл института был вызван ректор собственной персоной. Он долго разглядывал бумажки, бормотал что-то невнятное себе под нос, а потом взял телефонную трубку и набрал 02. Милиция приехала так быстро, как только могла, а если точнее, то часа через два с половиной и сразу же приступила к следственным мероприятиям. Первым делом оперативные работники повязали оскандалившегося Лупку, у которого, как выяснилось, не было даже московской регистрации. Те же меры были применены и по отношению к хуторянам. Лупка оказал слабое сопротивление, но, получив пару ударов под дых, успокоился, осел наземь и стал бессмысленно моргать глазами, пытаясь, наконец, понять, что происходит.
      А происходило следующее. Следователи внимательно просмотрели бумаги и пришли к выводу, что они являются самой, что ни на есть, настоящей "липой". Тем временем основная масса хуторян была загружена в милицейский УАЗик и направлена в ближайшее отделение милиции для проведения дальнейших следственных мероприятий.
      Лупку же, как главного подозреваемого, оставили в здании института, для проведения следственного эксперимента. Богдан, в свою очередь, на ломанном русском искренне заверил строгого опера, что готов сотрудничать со следствием, в меру своих скромных возможностей:
      – Я изготовился полностью помогать ваших милиция! – с пафосом заявил он.
      Изготовившегося молдованина первым делом повели в кабинет ректора, так как именно в нем, по его же собственным словам, и была заключена сделка. Ректор же в свою очередь лишь усмехнулся, так как был полностью уверен, что никаких сделок не заключал и, вообще, видит этого гостя столицы первый раз в жизни. Уверенность его резко поубавилась, когда твердой походкой Богдан направился по извилистым коридорам института прямиком к ректорскому кабинету. Именно в этот момент руководитель высшего учебного заведения в первый раз почувствовал на себе косые взгляды родной московской милиции. Еще более недвусмысленно милиционеры стали смотреть на побледневшего ректора, когда Лупка уверенно показал на шкафчик, из которого ректор доставал коньячок. Один из милиционеров резво подошел к указанному объекту и аккуратно, двумя пальцами, чтобы не оставлять отпечатков, приоткрыл дверцу. Початая бутылка конька зазывно поблескивала в свете ламп искусственно света. За окном пошел первый снег, и на этот раз наручники сомкнулись уже за спиной ректора.
      Криминальная экспертиза не нашла никаких отпечатков пальцев в кабинете, кроме отпечатков самого ректора (Мишка и доцент предусмотрительно стерли их, уходя под утро из кабинета и неся на себе храпящего Богдана и еще пару приближенных к нему хуторян).
      Одним словом, роль Толи была явно лишней в этой постановке. Богдан со своей свитой был в считанные дни выслан за пределы суверенной России на свою историческую родину, ректор получил приличный срок, за манипуляции с государственным имуществом, а его место занял декан факультета, на котором еще недавно работал доцент. Больше работать ему было не нужно. Во всяком случае, не там. Деньги подели не поровну, но по честному. Большая доля досталась юристу, чуть меньше – Мишке. Толян получил довольно приличную сумму, хотя прямого участие в операции и не принимал. После этого доцент со своими деньгами исчез, и больше Мишка его никогда не видел. А еще через какое-то время Мишка предложил вложить всю выручку в покупку могучего в прошлом, а на тот момент полумертвого, автогиганта. Толян согласился. Все дела по управлению новыми владениями Мишка взял на себя, а Толяну досталась та сфера, с которой он справлялся лучше всего – он возглавил Мишкину Службу безопасности. Именно в первый год своего стремительного взлета с должности сборщика деталей на заводе до руководителя крупнейшей (после госструктур, разумеется) Службы безопасности в стране Анатолий Бортковский сделал себе первую и единственную татуировку на совеем плотном теле. По моде того времени на работу он ходил в турецких пиджаках зеленого или малинового цвета, а в миру появлялся в фирменном спортивном костюме и золотой цепью на шее.
      Дела у предприятия шли в гору, во многом благодаря и усилиям, теперь уже, господина Бортковского. Анатолий Ефимович не стеснял себя в средствах, а в кабинете повесил портрет Дзержинского. Сначала он собирался создать что-то на подобие галереи, в которую должны были войти помимо дерзкого поляка еще целый ряд личностей вроде Ежова, Ягоды и Берии, но Мишка ценой невероятных усилий все же его отговорил. Толян побунтовал, но, признавая в Мишке начальника, отступил и ограничился "железным Феликсом".
      А потом случилось страшное. Мишку убили.
      Историю последних дней жизни лучшего друга Бортковский слушал сидя ранним утром в гостиной Мишкиной дачи. Рассказывал ее парень лет двадцати, которого звали ни то Руслан, ни то Рустам.
      Руслан, так на самом деле звали этого персонажа, познакомился с Мишкой на вернисаже. Хозяин автомобильного гиганта был натурой тонкой и коллекционировал живопись. Излюбленным местом его визитов был вернисаж на Крымском Валу, где порой ему попадались дивные полотна, которые он скупал по двойной цене, ибо в душе чувствовал себя меценатом. Мишка бродил среди картин никому неизвестных художников и вспоминал свою безвестность. Ему всегда хотелось писать самому, но боги обделили его этим даром, а потому Мишке оставалось лишь восхищаться чужим творчеством.
      Было воскресенье. Дел у Мишки было невпроворот, ног по традиции он припарковался недалеко от Дома художников и направился в сторону картинных рядов. Многих там он уже прекрасно знал – здоровался за руку, называл по именам. Некоторых видел впервые.
      Руслан пришел со своими картинами в то воскресенье в первый раз. Довольно долго он морально настраивал себя на этот решительный шаг, все ни как не мог собраться с мыслями, а потом плюнул на все и просто привез кипу своих работ, чтобы выставить их на всеобщее обозрение. Приехал он буквально за полчаса до Мишкиного прихода и к тому моменту, когда бизнесмен подошел к его закутку, он как раз заканчивал расставлять последние произведения. Рисовал Руслан в основном пейзажи, но не был чужд и портретной живописи. В представленной им экспозиции присутствовало несколько полотен, где были изображены его знакомые, а кое-где и незнакомые, что, впрочем, никак не отражалось на технике исполнения.
      Мишка прошел все ряды, где с прошлой недели почти ничего не изменилось. Он и не ожидал увидеть ничего нового, так как прекрасно понимал, что великое не терпит суеты. Ну, разве можно за неделю написать что-нибудь стоящее! Здесь же художники собрались, а не никосы сафроновы! Он ходил сюда, скорее, ради атмосферы, которой не мог найти в мире бизнеса. Банально, конечно, но он попал именно в ту ситуацию, которой больше всего боялся: достиг огромных высот, но потерял самое ценное – чувство свободы… Бизнес отнимал так много времени, что на душу не оставалось почти ничего. А душа у Мишки была. И самое ужасное, что сам это он прекрасно понимал. И доставляло ему это столько хлопот, что порой он был готов продать свою душу, даже за дешево, хоть первому встречному. Но в последнее время на жизненном пути ему все больше встречались люди, которым Мишкина душа была не нужна даже даром, так как и своей то у них не было. Все это Мишку расстраивало, да иногда так, что хоть волком вой. Вот и тянуло его к простым людям, безо всяких там машин, заводов и заоблачных счетов. Просто к людям, с которыми можно было поговорить.
      – Привет, Михаил! – слышалось то там, то тут.
      – Привет! – разлеталось в ответ.
      И Мишка был счастлив. Счастлив как ребенок, получивший на Новый год желанную игрушку. И ничего Мишке больше было не нужно в этой жизни – только бы наступали эти воскресенья!
      Он было уже собирался разворачиваться, чтобы идти назад, как неожиданно его взгляд наткнулся на юношу, пристраивающего в тесном уголке, выделенном ему с барского плеча завсегдатых, довольно интересную картину. Но Мишкин взгляд, скользнув по произведению искусства, остановился на молодом человеке. И тут надо сделать небольшую ремарку. Дело в том, что случай в военкомате, когда Мишкины губы впервые коснулись губ лучшего друга, полностью переменили его сознание.
      Девочки и раньше не очень-то его интересовали. Нет, конечно, он с кем-то встречался, цветочки покупал, но все время ощущал при этом некий дискомфорт, недосказанность некую. Девичьи поцелую не давали простора его фантазии – он просто целовался, совершал физиологический контакт, но не больше. Большего ему, почему-то, никогда не хотелось. Как не заставлял он себя мечтать о той или иной Даше, Маше или Наташе, ничего у него не получалось. Зато неплохо ему удавалось фантазировать совсем на иные темы…
      О, сколько бессонных ночей провел Михаил, терзаясь своим тайным страхом!
      С приходом совершеннолетия Мишкина половая ориентация сформировалась окончательно и бесповоротно – он был влюблен, и любовью его был милый аспирант, преподававший у них в университете какой-то второстепенный предмет. К этому времени Мишка уже так устал бороться сам с собой, что решил на все махнуть рукой и позволить событиям развиваться по одному им ведомому сценарию. Конечно, любовь не сложилась. Аспирант оказался обручен с одной замечательной девушкой, которая то и дело появлялась перед его парами с провизией, которую аспирант жадно поглощал на переменах.
      Тем временем парень закончил расстановку картин и, наконец, повернулся к Мишке лицом. И лучше бы он не делал этого опрометчивого шага, ибо в сердце бизнесмена в тот миг родилась любовь. И Михаил решил действовать. Он подошел к молодому человеку, поздоровался, представился. Выяснилось, что юношу зовут Русланом и что он – молодой, начинающий художник. Мишка довольно долго ходил вдоль руслановых картин, рассматривал и, а потом предложил Руслану поехать с ним:
      – Не хочешь прокатиться со мной? На дачу.
      Никаких особо важных дел у Руслана в тот день не было, а потому он согласился, но ближе к вечеру – днем он намеревался все же продать хоть что-нибудь из своих творений. Естественно, первым покупателем в тот день стал Мишка. За цену в три раза выше, чем называл Руслан, он купил у него одно из полотен, на котором была изображена довольно привлекательная особа во всей своей обезоруживающей наготе.
      Руслан был польщен. Мишка был счастлив.
      Они договорились, что часам к пяти вечера за Русланам приедет машина, которая и отвезет на дачу, который сам хозяин в разговорной речи именовал просто "Мишкин домик".
      Как планировали, так все и произошло. К пяти вечера Руслан упаковал свои картины и, не успел он затянуть последнее полотно в плотный чехол, как перед ним выросла фигура здоровенного амбала, попросившего его следовать за ним. Руслана усадили в огромных размеров автомобиль, марку которого он затруднился определить, и повезли в неизвестном направлении на высокой скорости. Уже через полчаса они въезжали в ворота "Мишкиного домика", который на практике оказался настоящей фазендой сеньора Леонсио. Необъятная территория дачного участка была отделана в разных стилях, что придавало всему происходящему здесь весьма пикантный колорит.
      Сам дом был выстроен в традиционном европейском стиле – белые стены, коричневая отделка, черепичная крыша. Помимо него на территории было еще несколько построек в традиционно русском исполнении, этакие теремки, японский сад камней с небольшими водопадиками, а совсем в глубине, где-то на линии горизонта, возвышался настоящий памятник архитектуры – встроенная, видимо, еще в девятнадцатом веке усадьба, подпираемая массивными колоннами у входа.
      Не успела машина подъехать к главному дому, как на пороге показался и сам хозяин.
      Мишка выглядел неотразимо – костюм идеально облегал его прекрасно сложенную фигуру, до блеска начищенные ботинки отражали лучи заходящего солнца. Мишка легко сбежал по ступенькам вниз и открыл дверцу автомобиля, приглашая Руслана выйти наружу. Руслан, чуть разморенный от поездки, выполз из машины и первым делом закурил, ибо в машине он этого сделать так и не решился. Никотин подействовал на него благодатно, и он окончательно пришел в себя. Пока Руслан оглядывался по сторонам, периодически издавая звуки, которые можно было интерпретировать только в одном ключе, а именно как выражение высшей стадии восхищения, Михаил попрощался с шофером и отправил его отдыхать. Амбал сел в машину и скрылся за воротами дачи, которые были вделаны в трехметровый забор, окружающий всю территорию. Именно в этот момент Руслана посетило первое тревожное чувство, объяснение которому он не нашел. Просто как-то неприятно стало у него на душе, когда ворота автоматически сомкнулись, и он остался стоять один на один с практически неизвестным ему человеком. Но весь Мишкин облик, его манеры настраивали на успокаивающий лад. Каждым своим словом, каждым жестом он будто бы говорил: волноваться не стоит, надо просто расслабиться. И Руслан поддавался его чарам и расслаблялся.
      А потом пили чай прямо на улице, где был поставлен широченный стол. Женщина среднего возраста принесла самовар, из которого клубами валил пар, и поставила его в самый центр стола. Потом она же стала заставлять стол различной снедью.
      Руслан, который за весь день съел лишь один хот-дог, купленный у метро, с жадностью набросился на предложенные ему угощения. Мишка же умильно наблюдал за ним и почти ничего не ел. Они говорили об искусстве, вспоминали имена великих.
      Темнело.
      Когда последний лучик солнца ускользнул тонкой полоской по деревянному столу, рука Михаила в первый раз оказалась на руслановом колене. Все постепенно вставало на свои места. Михаил мягко улыбнулся и тихо сказал:
      – Уже так темно, а на улице так небезопасно. Оставайся.
      Особый вес его словам придал все тот же трехметровый забор, мрачно нависающий над погружающейся во тьму фазендой.
      Оставаться Руслану совсем не хотелось, тем более, что рука хозяина дачи продолжала покоиться на его остром колене. Но отговариваться было, как он решил для себя, бесполезно, да и опасно. Мало ли что можно ждать от зарвавшегося нувориши! В те минуты Руслан ругал себя последними словами – за то, что поехал, за то, что не сказал никому на вернисаже, куда его увозят, за то, что оказался в такой идиотской ситуации.
      – Да, пожалуй, останусь, – произнес Руслан покорным голосом.
      – Вот и правильно,- резюмировал Мишка.
      После чая они переместились в дом, по которому была проведена своеобразная экскурсия. Конечной точкой этого шествия стала спальня, в которой предстояло ночевать Руслану. С ужасом гость увидел, что на двери нет никакого замка, что делает его беззащитным перед натиском голубого дачника. Но Руслан, будучи натурой цельной, страха своего не показал, а лишь поблагодарил Мишку, заявив ему, что устал и не прочь уже отдохнуть.
      Как только дверь за Михаилом закрылась, Руслан погасил свет, разделся и забрался в постель. Но, испытав чувство некоторой неудовлетворенности, встал и направился в ванную, которая прилегала прямо к спальне. Там он принял душ, почистил зубы и даже зачем-то подушился. Никакого разумного объяснения своим поступкам ему найти не удавалось, но про себя Руслан решил, что разумнее будет проделать все эти процедуры.
      До четырех утра несчастный пролежал без сна, ибо боялся сомкнуть глаза и пропустить голубую атаку на свою плоть. Но, к великому удивлению Руслана, ничего ровным счетом не произошло. Как заснул, он не помнил, но проснулся в отличном настроении и абсолютно один. На всякий случай Руслан осмотрел свое тело на предмет следов домогательства, но никаких признаков насилия не нашел, а потому оделся и вышел из своей комнаты.
      Мишка встретил его внизу, сидя в кресле-качалке с трубкой в зубах. Он был одет в восточный, расшитый золотыми нитками, халат, который фривольно спадал по его бледным ногам, оголяя худосочные ляжки. Он улыбнулся, предложил Руслану кофе, а потом и остаться. Видя растерянность своего нового знакомого, который так вскружил ему голову, Михаил пустился в пространные разговоры и нелепые уверения, что не имеет намерений причинить Руслану вреда, в том числе и сексуального характера. В своем монологе Мишка полностью открылся. Он заявил, что действительно голубой до глубины души, но Руслан для него не объект вожделения, а лишь недосягаемый образ, который ему по возможности хотелось бы удержать.