Дворняги, друзья мои...

Оказалось, что это были весьма приветливые люди, и разговаривали мы почти не повышая голоса. Факты истязания животных они решительно отрицали, а то, что кошек и собак приходится вылавливать… Ну что поделаешь! Есть специальное постановление горисполкома, и его приходится выполнять самым примитивным способом. Главное – в городе нет профессиональных собаколовов. Вот и приходится обязывать работников домоуправления – слесарей и монтёров – ловить собак.

– А что, – присовокупил В.Н. Шнипов, – и вы бы их ловили, если бы вам приказали.

Я с трудом сдержал улыбку, мысленно представив себе шоковое состояние моих знакомых, которые вдруг увидели Наума Григорьевича Шафера, гоняющегося за уличным псом с проволочной петлей в руках.

…Трудно, ох, как трудно работать новоиспечённым собаколовам. Нет сноровки – вот и получаются накладочки. А жильцы домов, вместо того чтобы помогать выполнять постановление горисполкома, ведут себя безобразно, оскорбляют людей при выполнении служебных обязанностей. Были даже случаи избиения собаколовов. Естественно, слесари и монтёры после таких акций наотрез отказываются исполнять свои побочные обязанности. Приходится их уговаривать, и притом весьма настойчиво. А тут ещё санэпидемстанция подводит: присылает машину с открытым кузовом. Вот и начинают распространяться разные сплетни об истязании животных. А газета «Звезда Прииртышья», вместо того чтобы пресечь сплетни, сама распространяет их, печатая сомнительные письма читателей…

Тут бы мне впору и расчувствоваться – люди работают в поте лица, занимаются профилактикой заразных болезней, а им мешают, клевещут. Но я не расчувствовался – и в следующий раз пришёл в домоуправление вместе с Е. М. Амреновой и ученицей Ларисой Уваркиной. Теперь беседа «за круглым столом» не получилась. В кабинете главного инженера собрались работники домоуправления и среди них – «свидетельница», которая «ничего не видела, ничего не слышала, а живёт в этом доме, где якобы мучили животных». Когда Лариса начала рассказывать о том, что невольно увидела собственными глазами, её несколько раз прерывали: дескать, как не стыдно тебе врать, а ещё пионерка, сознайся уж, что это взрослые тебя подучили так говорить… Началась невообразимая перепалка между двумя сторонами со всевозможными взаимными обвинениями. Пожалуй, не стоит сейчас вдаваться в подробности. Возможно, что Е.М. Амренова действительно кое-где сгустила краски, а Лариса в силу своей детской впечатлительности излишне обострённо восприняла то, что увидела. Возможно, в конце концов, что работники домоуправления во многом правы, отвергая обвинения в жестокости. Дело сейчас в другом: даже самые ярые ненавистники животных стыдятся открыто провозглашать свои взгляды. Это хороший симптом!

Но всё же живуч мещанин, и умеет он приспосабливаться к любым кодексам так, что формально к нему и не придерёшься. Жила во дворе одного из домов по улице Бебеля большая добродушная дворняга Динка. Она была всеобщей любимицей, и ребята построили для неё будку. Когда Динка принесла восьмерых щенят, у будки началось дежурство. За «кормящей матерью» ухаживали, приносили вовремя еду. Ребята, возвращаясь из школы, первым делом заглядывали в будку, оставляли Динке остатки из школьного буфета, а потом уже шли домой. Взрослые тоже довольно снисходительно относились к собаке и не запрещали своим детям ухаживать за ней. Но нашёлся человек, которому не понравилось, что во дворе живёт собака. Это был некто Прокопьев, пенсионер. Нет, он не стал открыто проповедовать свои «антисобачьи» взгляды. Он стал перед соседями произносить проникновенные речи о детях, продолжателях наших дел и стремлений, о детях, которых необходимо беречь от случайных заразных заболеваний, чтобы они росли радостными и счастливыми. Нетрудно догадаться, чем закончились все эти речи. К будке подъехал «собачий» фургон… Но здесь мне хочется рассказать об одном замечательном человеке, проявившем подлинное благородство души. В тот момент, когда собаколовы бросали в мешок слепых щенят, мимо будки проходил режиссёр Павлодарского театра Геннадий Александрович Офенгейм. Он уговорил собаколовов отдать ему щенят вместе с матерью.

– Первый раз видим такую смирную собаку, – сказал один из собаколовов. – На неё и петли не надо. Мы хотели её голыми руками бросить в машину.

И вот Геннадий Александрович привёл к себе в дом большую дворнягу с восьмью щенками. А надо сказать, что в квартире жил свой, «законный» пёс – дракхарт Фреди, да ещё кот Тимофей. И вот в течение целого месяца в квартире Геннадия Александровича проживали одиннадцать животных, а его жена и сын ухаживали за ними, убирали комнату от нечистот. Когда щенята подросли и окрепли, о них позаботились артисты театра. Они взяли щенков с собой на гастроли по области и распределяли среди жителей сёл. А Динка, к всеобщей радости ребят, вернулась живой и невредимой в свою будку. Но увы, у этой истории всё же грустная концовка. Пенсионер Прокопьев добился-таки своего. Когда Геннадий Александрович уехал на работу в город Кизел Пермской области, Динка лишилась своего главного защитника. Её быстро «ликвидировали», а будку – уничтожили. Вот и всё…

Благополучный и самодовольный мещанин не в состоянии понять человека, видящего в животных своих «меньших братьев». И если он сам держит на цепи собаку, то лишь с утилитарной целью – чтобы дом сторожила. Разумеется, что к порогу этого дома он её никогда не подпустит. «А ещё интеллигент», – ворчит мещанин, узнав, что его сосед содержит собаку в квартире.

Мне посчастливилось познакомиться с прекрасным артистом, мастером художественного слова Ильёй Яковлевичем Дальским. В каком бы городе он ни гастролировал, всегда и всюду в течение 12 лет с ним неизменно были две его собачки – Кнопочка и Пиф. Не стоит рассказывать, как ему удавалось «прописывать» их в гостиницах. Здесь важен аргумент, которым оперировал он и его жена Екатерина Осиповна:

– Это члены нашей семьи!

Прежде я задавал себе вопрос: почему, например, собака не сходит с ума от многолетнего сидения на цепи – ведь кроме двора и высокого забора, она ничего не видит? Позже я прочитал такие слова в эссе Метерлинка «Наш друг – собака»: «С несомневающейся уверенностью, без принуждения, с удивительною простотою, она, считая нас лучше и могущественнее всего существующего, изменяет ради нас всему животному миру, к которому принадлежит, и без всякого угрызения совести отвергает свой вид, родных, свою мать и своих детёнышей».

Нет, никогда не понять мещанину, годами не спускающего собаку с цепи, что она привязана к человеку другой цепью – духовной. И если собака выдерживает такую страшную психологическую нагрузку, то только потому, что смысл своей жизни она видит в служении. Как бы скверно ни обращался хозяин с собакой – избивал бы и плохо кормил – всё выдержит, всё простит ему дворняга, потому что весь смысл её жизни – в служении. И трагедия бездомной собаки не в том, что она бродит голодная, а в том, что ей некому служить. К сожалению, не все защитники животных понимают это. Вот, например, совсем недавно я прочитал в казахстанской молодёжной газете «Ленинская смена» небольшую заметку читателя И. Парфёнова об алма-атинских мещанах, получивших новые квартиры и бросивших на произвол судьбы собак, верно служивших им. Автор описывает, как собаки бродят «меж развалин и новых домов, выискивая, чем бы утолить голод», а по ночам «раздаётся тоскливый вой», лишающий людей покоя. Автор полон сочувствия к оставленным животным, и лишь одного обстоятельства он не учёл: собаки по ночам воют не от голода, а от тоски по хозяину, который, по словам Джека Лондона, является для них единственным Повелителем, Кумиром, Богом… Вот уже почти полгода прошло с тех пор, как я прочитал книжку Владимира Гусева «Сказки и были Зелёного моря», а не могу забыть мимолётно рассказанную историю про Шарика, которого прогнали за то, что он был добр, и вот этот Шарик часами лежит на огороде и издали смотрит на свою конуру, где живёт теперь новый пёс… Каждый ли из нас может возвыситься, чтобы суметь отрешиться от своего легкомысленного верхоглядства и обрести способность понимать духовный мир животного и глубину его страданий?

Вероятно, кое-кто из читателей улыбнётся, читая эти строки. «Духовный мир», «глубина страданий» – не наивно ли употреблять такие понятия по отношению к животным? В связи с этим позволю себе сделать довольно большую выписку из труда Николая Гавриловича Чернышевского «Антропологический принцип в философии»:

«Говорят…, будто бы у животных нет тех чувств, которые называются возвышенными, бескорыстными, идеальными. Надобно ли замечать совершенную несообразность такого мнения с общеизвестными фактами? Привязанность собаки вошла в пословицу; лошадь проникнута честолюбием до того, что когда разгорячится, обгоняя другую лошадь, то уже не нуждается в хлысте и шпорах, а только в удилах: она готова надорвать себя, бежать до того, чтобы упасть замертво, лишь бы обогнать соперницу. Нам говорят, будто бы животные знают только кровное родство, а не знают родства, основанного на возвышенном чувстве благорасположения. Но наседка, высидевшая цыплят из яиц, снесённых другою курицею, не имеет с этими цыплятами никакого кровного родства: ни одна частичка из её организма не находится в составе организма этих цыплят. Однако же мы видим, что в заботливости курицы о цыплятах не бывает никакого различия от того обстоятельства, свои или чужие яйца высидела наседка. На чём же основана её заботливость о цыплятах, высиженных ею из яиц другой курицы? На том факте, что она высидела их, на том факте, что она помогает им делаться курами и петухами, хорошими, здоровыми петухами и курами. Она любит их, как нянька, как гувернантка, воспитательница, благодетельница их. Она любит их потому, что положила в них часть своего нравственного существа – не материального существа, нет, в них она любит результаты своей заботливости, своей доброты, своего благоразумия, своей опытности в куриных делах; это – отношение чисто нравственное».

Каким же высочайшим интеллектом надо обладать, чтобы не побояться всерьёз убеждать читателя, что духовные проявления свойственны не только собаке и лошади, но и обыкновенной курице! А ведь давно замечено, что чем человек ниже в своих нравственных качествах, тем безумнее и злей он относится к животным… На прохожего тявкнула подворотная собачка. Прохожий поднимает камень и бросает ей вслед. Но собачка побежала прочь – зачем же ей кидать вдогонку камень? А дело в том, что прохожий «оскорбился» – самолюбие задето. Вот вам классический образец поведения человека, страдающего «комплексом неполноценности».

Почти каждый, кто пишет статью в защиту животных, ссылается на стихи Сергея Есенина – на его знаменитую «Песнь о собаке» или на не менее знаменитые строки из другого стихотворения:… «и зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове». Мне же хочется напомнить сейчас читателю строки поэта, которые обычно цитируются реже других:

Суки-сёстры и братья-кобели,

Вы, как я, у людей в загоне…

Не знаю, был ли знаком Есенин с работой Чернышевского, о которой только что шла речь. Но в этих двух строчках мысль Чернышевского доведена до кульминации: поэт открыто провозглашает своё родство с «меньшими братьями» – родство духовной близости и родство общей судьбы. Те, кому довелось побывать в алма-атинской художественной галерее имени Т. Г. Шевченко, вероятно, надолго запомнят прекрасную картину Марка Порунина «Есенин», развивающую именно эту тему: рядом с задумчиво просветлённым поэтом сидит печальная собака, разделяющая его одиночество… И как отзвук мироощущения Есенина, звучит концовка стихотворения нашего современника Евгения Евтушенко «На смерть собаки»:

В переселенье наших душ

не обмануть природу ложью:

кто трусом был – тот будет уж,

кто подлецом – тот будет вошью.

Но, на руках тебя держа,

я по тебе недаром плачу –

ведь только добрая душа

переселяется в собачью.

И даже в небе тут как тут,

ушами прядая во мраке,

где вряд ли ангелы нас ждут, —

нас ждут умершие собаки.

Ты будешь ждать меня, мой брат,

по всем законам постоянства

у райских врат, у входа в ад,

как на похмелье после пьянства.

Когда душою отлечу

на небеса, счастливый втайне,

мне дайте в руки не свечу –

кость для моей собаки дайте.

Вообще – тему родства с животным миром не обошёл почти ни один из крупнейших художников слова русской и мировой литературы. И когда в печати появляется произведение противоположного направления, оно вызывает чувство неловкости за автора, ибо автор – пусть даже невольно – ставит себя вне всяких гуманистических традиций, демонстрируя ограниченность своего душевного мира.

Передо мной повесть Э. Габбасова «Засуха», опубликованная в 10-ом и 11-ом номерах журнала «Простор» за 1975 год. Я не собираюсь давать ей оценку в целом – скажу лишь, что автор достаточно убедительно раскрывает психологию людей, работающих в сельском хозяйстве. Но вот автор описывает, как один из героев повести – Люботуров – приезжает в Москву. Он останавливается у своих родственников. Садятся ужинать. И здесь настроение Люботурова портится: дочь родственника принялась кормить собаку. Он спрашивает, сколько мяса поедает собака в день. Ему отвечают: полкило. Дальше цитирую: «Люботуров едва не поперхнулся. Полкило мяса этой твари! Он ещё днём, мотаясь в поисках ночлега, заметил обилие собак в Москве. Их водили по тротуару, возили в метро, да и у родственников, в ожидании ужина, он прошёл на балкон и видел, как на поводу прогуливали собак.

– Что-то много собак в Москве, – заметил Люботуров.

– Модно их сейчас держать, – ответил родственник. – Одна семья из тридцати-сорока, наверно, держит собаку.

Люботуров расстроился. Он наскоро поел и сразу же лёг спать, Но сон не шёл. Сколько же собак в Москве? Подсчитал – около ста тысяч. Цифра показалась ему фантастической. Он сбросил половину. Так сколько же мяса поедают они в день? Цифра получилась мрачная: годовая сдача мяса нескольких совхозов уходила на пропитание тварей».

Нет, автор не хочет сказать, что его положительный герой не любит животных. Люботуров, уверяет нас автор, любил ласточек, беркутов, даже волков. Но самое главное – он, оказывается, любил чабанских собак. Как вы думаете: за что? «Чабанские собаки сами добывали себе пропитание, да ещё и людям служили… Но держать собаку ради потехи – это уж слишком». Бедный Люботуров! Бедный автор! Они увлеклись «голым» практицизмом и даже не подозревают, что помимо людей, содержащих собак ради потехи и моды, есть люди (и их большинство), общающиеся с природой и животными из чисто духовных потребностей – потому что без этого общения окружающий мир воспринимается ими «стерильно», неполноценно. И вот перед ними – автором и героем – возник образ идеальной собаки: и людям служит, и пищу себе добывает самостоятельно! Полное единомыслие с хозяином Бобика: ночью пёс сидит на цепи и охраняет, а днём бегает в поисках пищи! Полное совпадение с демагогическими рассуждениями павлодарского пенсионера: Прокопьев проявлял «заботу» о детях, а Люботуров – о мясопоставке…

А в мясопоставке ли дело? Неужели автор всерьёз полагает, что собаки отбирают мясо у людей? Может быть, источник раздражения героя кроется в другом месте? Почитаем повесть дальше. Перед сном собаке помыли лапы, подержали под душем. «Когда Люботурову предложили принять душ – он сам помышлял об этом, – с омерзением отказался. Этот очеловеченный пёс приносил ему неисчислимые страдания» (выделено мною – Н.Ш.).

Вот где наш автор полностью самообнажился! Не случайно перед этим он дважды употребляет слово «тварь» – вместе со своим героем он находится во власти мещанских представлений и ощущений, вместе со своим героем он бессилен возвыситься, чтобы понять, почему люди чувствуют себя счастливыми, очеловечивая природу и её обитателей…

Должен сказать, что повесть «Засуха» – это почти уникальное явление в художественной литературе, не делающее чести многоуважаемому журналу «Простор». Мне попадались заметки некоторых ретивых газетчиков, обвиняющих работников домоуправления в недостаточно интенсивных действиях по части истребления собак. Но антисобачья тема в художественной литературе – это для меня явление совершенно новое и, признаться, дикое.

Во втором номере «Нашего современника» за нынешний год опубликован страшный рассказ Петра Краснова «Шатохи». Мне кажется, что этот рассказ необходимо издать миллионным тиражом. Чтобы он ударил в сердце каждого, кто виновен перед нашими «меньшими братьями». Чтобы человек понял, насколько опустошена его душа, если в убийстве он находит развлечение.

Совместимо ли убийство с развлечением? Я отлично сознаю, что любительская охота на зверей и птиц существует с давних времён, и она не противоречит общественной морали. Сам я никогда не возьму в руки охотничьего ружья, так как твёрдо убеждён, что разумнейший вид охоты – это охота с фотоаппаратом или с магнитофоном. Но это, как говорится, моё личное мнение, которое при мне и останется. Мне сейчас хочется обратить внимание на другое. Иногда в печати появляются сентиментальные рассказы или очерки мемуарного характера о «гуманных» охотниках. От подобных очерков разит на версту фарисейством. Вот совершенно свежий пример. Только что в издательстве «Молодая гвардия» вышел очередной, одиннадцатый, номер альманаха «Прометей». В нём помещены воспоминания Джона Фолкнера о своём великом брате – американском писателе Уильяме Фолкнере. Хочу процитировать лишь один абзац: «Охоту и природу Билл полюбил с самого детства. Он рос очень добрым мальчиком, никогда не убивал животных ради забавы, строго придерживался старинного охотничьего правила – не оставлять в лесу подранков. Если ему случалось подбить птицу, скажем, повредить ей крыло, он прерывал охоту до тех пор, покуда мы не находили жертву и не избавляли её от мучений. Однажды в сумерках мы так и не сумели найти подранка, и Билл вернулся в лес на следующее утро, чтобы разыскать несчастную птицу».

Эти умилительные воспоминания напомнили мне старинную притчу о человеке, заботившемся о том, чтобы «гуманно» связывали телят, которых везли на бойню. Конечно, я не могу забыть, что Уильям Фолкнер написал одну из самых человечных и потрясающих книг нашего века – «Свет в августе». Но его «забота» о подранках мне так же непонятна, как непонятен жестокий охотничий азарт Хемингуэя и его увлечение отвратительнейшим кровавым зрелищем – корридой.

Короче говоря, сентиментальные рассуждения о «гуманном» отношении к уничтожаемому в тысячу раз вреднее любых воинственных деклараций, ибо воинственность всегда видна, а сентиментальная гуманность порождает туман, прикрывающий лицемерие и фальшь.

Нам нужны сейчас острые, проблемные, нелицеприятные статьи об отношении к природе и домашним животным. Причём не только популярного характера, но, пожалуй, даже и с философским уклоном – так, как это сделал много лет назад Морис Метерлинк в упомянутом выше эссе «Наш друг – собака». В этом заключён особый смысл. Ведь большинство людей причиняют зло животным не обдуманно, а в силу инерции, невольно отдавая дань «общепринятым» нормам поведения, то есть не ведают, что творят. И уж коли мы называем животных нашими «меньшими братьями», то здесь требуется и соответствующее нравственно-философское обоснование. И тех людей, которые сознательно мучают и убивают животных, мы должны судить по высшим законам нравственности – как мучителей и убийц наших братьев. И не стесняться называть преступника по имени, отчеству и фамилии. Журнал «Юность», поместив во втором номере статью о садистских поступках школьников, напрасно скрыл фамилию учительницы биологии, которая их защищала: уж её-то нечего было оберегать от общественного позора. Да, гармоническое развитие человеческой личности немыслимо без духовного контакта с нашими «меньшими братьями», и тот, кто отвергает этот контакт, рискует прожить жизнь убого.

…Я заканчиваю свою статью в ожидании возвращения Бобика. В 8 часов утра он, как всегда, поехал на 19-ую линию. Весь его ритуал – поездка на автобусе и возвращение пешком – занимает у него часа три. Этот ритуал мог бы длиться не так долго, если Бобик догадался бы, что и возвращаться можно тоже на автобусе. Но Бобик всё-таки собака, а не человек, и догадаться об этом не может. И третий год я каждое утро волнуюсь за него: а вдруг он угодит в собачью облаву? Ведь характер у него странный: вместо того чтобы убежать, он способен сам погнаться за собаколовом, чтобы облаять его. Время на исходе, и если и на этот раз всё обошлось благополучно, то сейчас, вероятно, он пересекает трамвайную линию где-то на углу улиц Лермонтова и Первомайской. И минут через десять у подъезда раздастся его звонкий заливистый лай: «Я пришёл! Целый и невредимый! Откройте дверь!»

1977 г.

Человечность мнимая и подлинная

Достоевский как-то заметил, что лицемерие в некотором отношении – хороший признак: это есть дань, которую зло отдаёт добру.

Честное слово, ревнители «малой экологии» могут гордиться своими (пусть тоже малыми) достижениями… Вы заметили как изменился стиль писаний ненавистников наших «меньших братьев»? Если раньше иной ретивый «защитник» гигиены и тишины призывал чуть ли не к поголовному истреблению городских собак и кошек, то теперь, призывая, в сущности, к тому же, вынужден оговариваться: «Вообще-то я люблю животных, но…» Или: «Конечно, кошки и собаки – это наши четвероногие друзья, однако…»

Вот и в нынешней дискуссии А. Власенко осваивает новый стиль. Своё выступление («Советская культура», 31 августа) он начинает так: «Оговорюсь сразу, я не против собак и кошек, а против людей, поставивших собак в неестественные условия жизни». Ну а затем… Затем автор выражает искреннее недоумение, почему Ю. Шведова считает безнравственным сдирать шкуры с тех самых кошек и собак: ведь сдираем же мы шкуры с овец, лошадей, коров – и никто нас ни в чём не обвиняет.

Здесь можно было бы напомнить А. Власенко, что подобные явления, хотя они и оправданы исторически, всё-таки никогда не украшали человечество, и не случайно известный писатель-фантаст И. Ефремов в одном из своих последних романов высказал такую мысль: подлинная нравственность восторжествует на Земле лишь тогда, когда человечество изобретёт пищу, исключающую необходимость пролития крови «меньших братьев». Причём мысль эта никак не сопряжена с вегетарианской проповедью Л.Толстого – Ефремов мечтал о выдающихся моральных качествах человеческой личности будущей коммунистической эпохи.

Повторяю: можно было бы напомнить… Но, наверное, бесполезно. И вот почему. Не всё поддаётся аргументированному объяснению. Есть вещи, которые невозможно постигнуть при помощи одного разума – требуется обязательное «подключение» живого непосредственного чувства. Ну а если человек умён, но бесчувствен? Можно ли предъявлять к нему претензии? Чего нет – того нет… Как объяснить глухому, что Сороковая симфония Моцарта прекрасна? Никакое «усилие убеждения» здесь не поможет.

Алкаш, заманивающий доверчивую дворовую собаку, чтобы продать её шкуру и купить бутылку водки, омерзителен, но не страшен: он ведь не теоретизирует, а просто действует по велению своих низких инстинктов. Страшен рафинированный бесчувственный интеллектуал, который теоретизирует: он блестяще владеет приёмами формальной логики и легко докажет, что если собака – «духовная потребность» человека, то пушкинский Троекуров – самый душевный человек… Спасибо, что А. Власенко назвал лишь Троекурова. Он мог бы упомянуть и Гитлера: у «бесноватого фюрера», как известно, тоже была собака, и «он её любил».

Практическая цель – вот о чём размышляет образованный «теоретик», вот к чему он апеллирует. Если от собаки нет практической выгоды, – зачем её держать в квартире и кормить? Ах да, «духовная потребность»… А. Власенко предлагает называть вещи своими именами: «рассеивание скуки», «забава». Вот, дескать, в лучшем случае функции квартирных собак.

Сказать по правде, мне жаль человека, живущего по законам голого практицизма. В нём не зазвенят струны души, когда, скажем, сидя за письменным столом, он вдруг почувствует, как что-то мягкое, тёплое и влажное ткнулось ему в колено, – это подошла собака, которой захотелось исповедально пообщаться с хозяином. Способен ли такой человек заметить собачью улыбку? А ведь в собачьей улыбке Метерлинк ощутил целый комплекс проявлений: «внимательную услужливость, неподкупную невинность, преданную покорность, безграничную благодарность и полное самоотвержение». Что ж, неужели и Метерлинка следует отнести к категории «горе-любителей животных», над которыми так лихо иронизирует А. Власенко?

Обратите внимание: скрещивая копья с любителями животных, ненавистники «меньших братьев» постоянно твердят о своей любви к человеку, сетуют, что собакам уделяется больше внимания, чем людям. Но за громкими словами о любви к человеку подчас скрывается элементарный эгоизм, беспокойство о своём личном комфорте. Не такова ли заметка В. Каленюка, помещённая рядом с выступлением А. Власенко? В. Каленюк скорбит, что Ю. Шведова в статье «Собачья жизнь кота Васьки» уподобилась авторам, которые «ни слова не сказали о самом главном – о человеке». Он и не заметил, что статья до последнего слова написана с той особой простотой, за которой легко улавливается страстная защита человеческого в человеке. Но что поделаешь? Есть читатели, которые хорошо понимают язык деклараций, – к серьёзным доверительным беседам по существу дела они не привыкли.

4 сентября 1985 г.

Горький плод дилетантства

История эта настолько меня потрясла, что вот уже третий день не могу прийти в себя. Я знал, что дилетантизм граничит с поверхностным взглядом на предмет, которым занимаешься. Но никогда не предполагал, что поверхностность в свою очередь граничит с идиотизмом – будь ты хоть семи пядей во лбу…

Тяжёлая цепь приковала меня к письменному столу. Должен исповедаться – от начала до конца.

… Итак, позавчера,3 августа 1987 года, в десять часов вечера, мне позвонил по телефону Александр Петрович Бойко, парторг завода железо-бетонных изделий, мой хороший знакомый:

– Наум Григорьевич, вот какая ситуация. В 12-ти километрах от города, в конце 34-го автобусного маршрута, недалеко от дач, вот уже две недели лежит большая овчарка. Как только подходит автобус, она вскакивает и напряжённо выискивает кого-то среди пассажиров. Взгляд её такой глубокий, что становится не по себе. Не найдя того, кто ей нужен, она снова ложится и кладёт голову на вытянутые лапы. Видимо, её кто-то бросил. Думаю, не дачник какой-нибудь, иначе она слонялась бы около дач, а не лежала на остановке. Скорей всего её привезли из города и бросили. Собака отощала, неизвестно, чем питается в голой степи, но главное – она страдает от жажды: там нет ни речки, ни ручейка. Никому не даётся в руки. Тут её целым семейством пытались заманить – ничего не получилось… Звоню вам, потому что знаю, как вы относитесь к собакам. Наверняка что-нибудь придумаете… как облегчить её судьбу…

Много ли нужно, чтобы вывести меня из равновесия? Едва положив трубку, я тут же набираю номер Феликса Ароновича Тарасуло, члена Клуба собаководства, с которым обычно решаю все мои собачьи дела. Он мой постоянный консультант по повадкам и болезням собак.

Феликс Аронович мгновенно реагирует:

– Нельзя допустить, чтобы собака погибла. Подождите немного, я сейчас свяжусь с начальницей Клуба и тут же перезвоню…

Жду, не отходя от телефона. Через 5–7 минут звонок:

– Она, оказывается, знает об этом, ей дети рассказали.

– И ничего не предприняла? – кричу я. – Сколько дней она об этом знает?

– Ну и вопрос вы задаёте. Не стану же я её спрашивать, мерзавка она или нет. Она говорит: я, мол, в отпуске.

– В отпуске?!

– Я ей отвечаю: мы с Наумом Григорьевичем тоже в отпуске, тем не менее… В общем, это произвело на неё впечатление. Она согласилась поехать с нами.

Дело осложнилось тем, что у моей десятимесячной Лады, перенесшей чумку, появилось осложнение на лёгких, и я два раза в день (в 9 часов утра и в 4 часа дня) езжу с ней в ветлечебницу на уколы. Мы договорились так: чтобы сэкономить время, я сразу же после утреннего укола, не заезжая домой, еду с Ладой на вокзал, там мы встречаемся к 10-ти часам, дожидаемся 34-го автобуса и едем до конечной остановки.

На вокзал мы с Ладой прибыли раньше условленного времени, а потом подошёл Тарасуло. Он сказал, что начальница не придёт, так как решила самостоятельно добраться до места на 18-ом автобусе.

– Помилуйте, Феликс Аронович, – сказал я, – ведь 18-ый идёт в совершенно другую сторону.

– Не знаю, она меня уверяла, что у этих двух автобусов одинаковые маршруты.

– По-моему, она просто не захотела поехать.

– Может быть. Но ничего страшного, справимся и без неё. Подумаешь, крупное мероприятие…

Автобус подошёл, и мы поехали. Феликс Аронович держал в руках поводок, ошейник, намордник и кусочек сыра, завёрнутый в бумагу. У меня в портфеле была колбаса, бутылка воды и чашка. Настроение моё испортилось. Мне казалось, что без начальницы Клуба собаководства наше мероприятие будет обречено на сплошную импровизацию дилетантов, а тут требуется профессиональный подход к делу. Правда, Феликс Аронович – член Клуба, но по профессии он школьный учитель, преподаёт литературу. В общем, мы с ним коллеги. Я мысленно утешал себя, что Феликс Аронович имеет большую «собачью» практику: возглавляет судейство на выставках, консультирует меня. Что ж: поставлю всё это ему в заслугу и буду подчиняться его указаниям. Всю дорогу (автобус шёл минут 20) мы говорили о посторонних делах, преимущественно о пресловутой «Памяти», возрождающей черносотенные традиции в нашем быту.

Автобус подошёл к конечной остановке. Ещё не сойдя с него, мы заметили собаку. Это была выразительная картина. Собака лежала в позе, о которой говорил мне А. П. Бойко по телефону: положив голову на вытянутые передние лапы… Я взглянул на Феликса Ароновича: понял ли, почувствовал ли он её состояние?

– Обычная поза собаки, которая ждёт хозяина, – спокойно сказал он. – Какой негодяй! – добавил он с гневом.