Сценарий «Шербет»

      — Мне позвонили и сказали, что благодаря тебе угроблена машина стоимостью в триста тысяч! Какого черта, Януш?
      — Я полагал, что машина застрахована…
      — Естественно, иначе бы я уже читала некролог на твоей могилке. Но когда ты меня просил о содействии, кажется, речь не шла о колумбийском траффике? Ты не предупреждал, что схватился один на один с картелем!
      — Клео, у меня неплохая идея! Я сейчас подскочу и все-все расскажу как на духу, а ты за это…
      — И тебе хватает наглости? Я за твои бредни еще что-то обязана?! А кстати, откуда ты знаешь, где я нахожусь?
      — Новости смотрю.
      — Вот сукины дети!
      — Клео, хочу облегчить суровую долю твоих ребят. Этот парень с пробитой головой — еще один наш клиент. Эта штучка, которую вы нашли, скраббер, она нужна для того, чтобы расплавить чип прямо на радужке…
      Госпожа подполковник молчит секунд десять, невероятно долго для нее. Я успеваю завести машину на рельс и взлетаю над озябшим городом.
      — Черт подери, Януш… Так это правда, что под вас копают московские федералы? До меня дошли слухи, что убийством вашего перформера… как ее?
      — Харвик, Милена Харвик.
      — Да, точно… Ее убийством занимается специальная бригада, прилетевшая из столицы. Как ты понимаешь, они свои результаты наружу не выносят, но ходят всякие сплетни…
      — Например?
      — Например, что Сибиренко и компания очень хотели бы представить гибель несчастной девочки как обычную бытовуху, а на самом деле это следствие безумия, в которое впал один из клиентов.
      — Но это бред… Ее заказчика и рядом не было…
      — Тем не менее он сбежал.
      — Черт… Об этом тоже шепчутся?
      — Мало того, Януш. Шепчутся и о том, что сбежавший заказчик нашел подпольную студию, снял там запись собственного стрима и передал ее какому-то там дознавателю, из команды Сибиренко… — Клементина глядит не моргая.
      — Интересная версия… — Я кидаю козырь. — Ну, я тоже что-то слышал. Говорят, на той матрице не было ничего интересного…
      — Как я могу судить, если не видела?
      — Зато ты получишь снимки сегодняшних убийц, если мы поспешим… — Кажется, я беру на себя слишком много, но выхода нет. — Клео, федералы уже едут. Они очень спешат, наверняка хотят сделать как лучше и поскорее раскрыть преступление, но в запарке можно ведь и напутать… Они заберут труп для детального освидетельствования, потом, возможно, вернут… Но одно неверное движение, и вместо аккуратной матрицы с записью образуется оплавленный комок…
      Госпожа подполковник шевелит квадратной челюстью:
      — Ты уверен, что… напутать так легко?
      — Это не мое мнение. Пропусти наших ребят к трупу, они ничего не тронут, запустят ему лазер в глаз, это на полминуты…
      — А если не пропущу? — Хмурая физиономия Багровой вплывает в скрин. — Януш, под меня и так копают…
      Внезапно мне становится наплевать на этикет.
      — Ты сама знаешь, чем все закончится, останешься снова полной дурой. Они приедут и заберут все, а вас отстранят. Они выжгут ему глазной принт и вернут никому не нужное туловище.
      — Во-первых, на сей раз они ничего не отберут. — Клео недобро усмехается. — Потому что я заполучила одну важную бумажку… Как думаешь, за чьей подписью? Зама генпрокурора по надзору за следствием… Пусть попробуют сунуться, им придется звонить в Москву. А во-вторых… Ты полагаешь, на этом туловище мало интересного? Ты знаешь, что наш супергерой умер с дилдо в заднице?
      Я замолкаю на полуслове.
      — Вот и я о том же, — пыхтит «комиссарша». — Даже если бы у нашего приятеля вообще не было головы, на его жопе наверняка найдется немало интересного.
      — Клео, если они захотят, то вернут вам покойника в стерильном виде, обработав его за пять минут. Потому что у них есть техника, которая вам не положена.
      — А вам положена?
      — Клео, не будь формалисткой…
      — Полонский, ваша гражданская лавочка, согласно годовой лицензии, получила права лишь на ограниченную эксплуатацию стационарного комплекта декодировки, или как он там правильно называется. Стационарного! Полевое оборудование — это жесткая прерогатива Серого дома, никто не имеет права вынуть из человека информацию «на ходу», и неважно, зачем человеку встроена камера. А ты мне на что намекаешь? Что якобы у ваших техников в руках аппаратура, за которую могут упечь лет на десять?
      — Клео, они даже не будут искать убийц, потому что им нужно совсем другое. Я не знаю, что им нужно, Клео, но только не убийцы… А потом они дадут очередную пресс-конференцию, на которой о скраббере ни слова не скажут. Они скромно похвалят себя и в сто первый раз поставят вопрос о передаче убойного отдела в ведение их конторы. Раньше их меньше всего интересовало, кто кому проломил по пьяни башку, но за три последних года многое изменилось, верно? Я это на себе ощутил, они подмяли все. Вода камень точит, Клео! Тебя будут сношать на совещаниях за низкую раскрываемость, и в конце концов губернатор сдастся. Если ты сейчас пропустишь ребят с аппаратурой, то федералы не тронут труп, вот увидишь…
      — Ты хуже банного листа, — ворчит Клементина. — Тут вокруг топчется масса всяких придурков, где мне искать ваших садистов?
      Через четыре минуты я на месте, а еще спустя минуту получаю запаянную капсулу с чужой памятью. Дождь льет как из ведра, потом купол закрывают и становится потише. Офис Юханова находился на двенадцатом этаже, там горят все окна, и все четыре лифта беспрерывно носятся вверх и вниз. На проезжей части собралась толпа зевак, движение перекрыто, потому что за линией флажков, одно за другим, садятся аэротакси. От сопел с визгом разлетается дорожная грязь и вскипает в лужах вода. Я старательно запоминаю номера, но потом вижу лица пилотов и понимаю, что занимаюсь мартышкиным трудом. У этих владельцев достаточный выбор номеров.
      Потом я созваниваюсь с Гириным. Карлович говорит, что я соня и с таким соней, как я, работать невозможно. На самом деле это означает, что ребята выполнили свою задачу — очистили принт — и без помпы отбыли восвояси. За ними уже установлена слежка, и Гирину это совсем не нравится. Наши техники не какие-то болваны без образования, через коллег в дружественных органах они засекли, что машины после посещения офиса Юханова обзавелись дополнительными электронными устройствами. Проще говоря, кто-то подвесил парням «жуков». Минуту назад Гирину позвонил сам Сибиренко и спросил, какого черта мы занимаемся самодеятельностью. Он не сказал ничего конкретного, но, по отзыву Георгия Карловича, кипел невероятно.
      — Будь осторожен, дружочек, — сказал мне Карлович.
      Мне совсем не понравилось такое напутствие, впервые Гирин побеспокоился о моем здоровье.
      C Клео я договорился заранее, как мне войти в здание незаметно, у одного из черных входов меня ждет старый знакомый Бекетов. Мы пожимаем руки, лейтенант сегодня в кепке и просторном плаще. Я пытаюсь проскользнуть внутрь, но подручный Клементины перегораживает проход.
      — Ты чего? — удивляюсь я и только тут замечаю черные круги вокруг его глаз. — Не узнал, что ли? Меня «комиссарша» ждет.
      — Такой порядок ввели, — цедит Бекетов, не выпуская мою правую руку. — Я-то тебя, может, и узнал, но никому нельзя верить…
      Он так и не отпускает меня, прислушивается, пока его скрин считывает данные с моей ладони; только затем лейтенант кивает и пропускает внутрь.
      — Что случилось? Да бог с ней, с проверкой, я имею в виду, что у тебя случилось?
      Бекетов отводит взгляд, затем шумно всхлипывает. Маячки санитарной машины перелистывают краски на его мокром лице. Мы никогда не были с Бекетовым особенно близки, но мне почему-то кажется важным задержаться еще на минутку возле него.
      — Брата посадят…
      — Как — брата? Твоего брата?
      Бекетов кивает и лезет в карман за платком.
      — Подожди-ка. — Я лихорадочно вспоминаю, кто есть кто. — Так он же у тебя журналист, вроде честный парень…
      — Честнее некуда… Этот идиот выступил в каком-то ток-шоу, где возразил против «Акта от девятого января»… Он ничего не делал, Януш, ни к чему не призывал, понятно? Он всего лишь выразил мнение… — Бекетов шумно сморкается.
      Мне все понятно, и мне искренне жаль его брата, но ничего нельзя поделать. «Акт от девятого января» подразумевает непременную презумпцию вины гетеро в случае даже недоказанного оскорбления в адрес гомо. Или что-то в этом роде, но суть дела не меняется. У документа есть более громоздкое юридически верное название, и принят он бог знает когда, однако упорно не растворяется в кислоте времен.
      — Он никого не оскорблял, понятно? — Бекетов скребет мне по груди влажными ладонями. Он, видимо, давно стоял тут, в темноте, отправленный в дозор Клементиной, и успел окончательно раскиснуть. — Мой брат никого не оскорблял, он всего лишь сказал, что сочувствует некоторым гетеросексуальным парам, проживающим в определенных районах, вот и все…
      Сто раз следует подумать, прежде чем публично выражать симпатии гетеросексуалам. Публично никому выражать симпатии нельзя, это старая очевидная истина. Мне нечего посоветовать лейтенанту. Все, что я могу, — это задать глупый вопрос:
      — Ты не пробовал попросить о помощи Багрову? Лучше бы я ее фамилии не упоминал.
      — Ты что, Полонский? Змеюка будет только рада… Ладно, двигай наверх, только не на этом лифте, а на крайнем, там мы проверили…
      Все это немного смахивает на детскую игру в шпионов. Если бы не вчерашняя бойня в «Ирисе». Если бы не смерть Милены Харвик. Если бы не наш мертвый заказчик на двенадцатом этаже.
      Наверху суматоха, заплаканные лица секретарш, непонятно, кто их сюда вытащил. Нелепые ограждения, через которые все бродят взад-вперед, ползающие по ковру киберы-криминалисты, жужжание скринов, гул «стрекоз», десятки голосов одновременно.
      Я не иду к убитому, не хочу я на него смотреть. Я стою в глубине коридора, за оцеплением, и смотрю, как Клео отбивается от пауков. Пауки притворились корректными, ухоженными мужчинами в добротных костюмах. Их переполняет злоба, они машут ручонками и угрожают, но укусить и высосать из Багровой кровь они пока не могут. Они уже сделали все, на что способны, — отняли скраббер, наследили и испортили настроение моему шефу. Как я и предсказывал, без принта Юханова труп им неинтересен. Втайне я надеялся, что ошибусь. Говорил одно, а верил в другое. Сомнения пропали, они толпой грузятся в лифт, и это почему-то пугает меня больше, чем предстоящая обратная дорога на студию, наедине с принтом мертвеца.
      Серому дому плевать на убийство, им нужно что-то другое.
      — Я слушаю. — Клементина запирается со мной в гардеробной.
      Я вдыхаю побольше воздуха и исповедуюсь. Это довольно непросто — утаить служебные тайны и в то же время исполнить обещанное. Когда я рассказываю о событиях в «Ирисе», Клео качает головой и хмурится. Затем мне приходится упомянуть о Ксане. О ней говорить тяжелее всего, рот словно заполняется вязкой кашей. Клементина следит за мной искоса, затем отлипает от стенки и начинает ходить взад-вперед.
      — Я бы уволилась. — Она протягивает мне капсулу со свеженьким чипом.
      — Что? — До меня не сразу доходит смысл ее слов.
      Я ожидал, что Клео попросит больше информации, потребует от меня свидетельских показаний, но она повторяет эти четыре холодных слова:
      — Я бы уволилась, Полонский.
      Я снова набираю в грудь воздуха, но постыдно молчу. Мне хочется припомнить очень многое. Например, какие перспективы у офицера, которого уволили из Управы по указанию с самого верха. Когда даже не понадобилось искать компромат, достаточно было сократить штат отдела на одну единицу. Мне хочется припомнить, как все молчали и отводили глаза, а те же люди теперь при встрече норовят пожать руки и заявляют о своей солидарности. Мне хочется сказать ей, что подвести Гирина я всегда успею, и вернуться в старую клетуху на нищенское пособие я успею тоже. Я пока не много успел на новом поприще, но два поощрения уже заработал, перекрыл канал утечки расходных материалов из канцелярии и вычислил шестерых сотрудников, занимавшихся виртуальной ерундой на рабочем месте. А еще я составил по приказу шефа Экспертного совета четыре докладные записки, составил и отправил наверх. Понятия не имею, как отреагируют начальники, но отработал я кропотливо и доложил с максимальной жесткостью.
      Все, как просил Гирин, с точки зрения профессионала. О возможных утечках информации из верхних этажей наших зданий в летнее время, когда окна нараспашку, с учетом новейших «дальних» микрофонов.
      Об угрозе проникновения «червей» через отопительную систему.
      О моем видении проблемы «лишних» людей внутри фирмы, то есть об изменении правил пребывания на территории посетителей и журналистов.
      И, наконец, о нестандартных способах утечки информации. Последнее поручение оказалось самым щепетильным, потому что к «нестандартным» способам утечки относятся постельная и кухонная болтовня. Я был готов заняться промышленным шпионажем в пользу компании, но не готовил себя к шпионажу за нашими сотрудниками. Однако я раздобыл необходимую технику, выбрал шесть человек из тех, кто, по данным анкетирования, показался мне наиболее болтливым, и потратил на них две недели. После чего отправил доклад шефу, и троих из этих шестерых сняли уже на следующий день. Если быть честным до конца, я бы уволил пятерых из этой шестерки и провел полномасштабную чистку.
      Они трепались не только с родственниками на собственных кухнях, но и в авто, и даже в пивном баре, где прослушивается каждый столик! Но самое неприятное открытие состояло в том, что в трех квартирах наших сотрудников я обнаружил чужих «жуков» и даже «червя». Летающих камер не было, они дороговаты и неэффективны в замкнутых помещениях, зато «жуки» пахали вовсю. А те, кто их установил, даже не приняли особых мер предосторожности, просто понадеялись, что «домовые» старых моделей не вычислят момент передачи.
      — Что нам делать? — Я выложил перед шефом снимки с крупными планами «насекомых». — Они ведь нас тоже засекли…
      — Не трогай, пусть себе… Я доложу на совете, придется раскошелиться на опознаватели для каждого сотрудника. Или раз в неделю проводить рейды, вычищать сотни домов… — Он чертыхнулся и поскреб нос.
      — Как вы думаете, это конкуренты?
      — Предпочитаю не муссировать эту тему.
      А я провел два дня в раздумьях и пришел к выводу, что бригадой «зачистки» и штрафами тут не отделаешься. Для того, чтобы закрытая инфа не уходила, нужна принципиально новая схема отношений, нужна круговая порука, или, если угодно, подобие масонской ложи. «Шербет» стоит столько, что парни с московских «кнопок» удавятся, чтобы заполучить его.
      Мы должны быть жесткими, мы должны уволить всех сомнительных.
      Я так об этом Гирину и заявил, не потому что люблю работу фискала, а потому что услышал в чужих кухнях слишком много лишнего. Эти люди — инженеры, операторы, дизайнеры, всевозможные рабочие — совершенно не признавали понятия «служебной тайны». То есть они расписывались, поступая на работу, и тут же забывали об этом. Конечно, таких было меньшинство, иначе фирма давно бы развалилась, но это «меньшинство» имело допуск… Гирин прочитал докладную, почесал жирный подбородок и ушел совещаться. Потом вышел и сказал, что нас засудят собственные служащие, если мы используем записи их кулуарных разговоров в качестве доказательства. Гирин напомнил мне, кто у нас в государстве имеет право прослушивать и просматривать все, и что остальных «любителей» однозначно ждут штрафы и тюрьма. Однако дознавателю коллективное «спасибо» и прибавка к жалованью, меры будут приняты…
      Я тогда вернулся к себе, не чувствуя ни малейшего удовлетворения от проделанной работы, открыл в кабинете сейф и перекинул из него на стол четыре продолговатых пакета с неизрасходованными «стрекозами ». Я не скажу об этом Клементине, ей незачем знать, где и за сколько я раздобыл «стрекоз» и «жуков», Гирин оплатил все из особого нецелевого фонда. Чудеса техники следовало вернуть, их обязательно надлежало вернуть, поскольку даже пассивное владение аппаратурой дальнего слежения означает тюремный срок, но я их не вернул.
      Я послал их вдогонку за Ксаной, и теперь проклинаю собственную подозрительность…
      Ничего этого Клементине я не говорю, я прячу капсулу и тем же путем выхожу в сырую темноту. Назад я возвращаюсь под проливным дождем. Два часа ночи, почти все купола над центром города распахнуты, и потоки воды врываются в пересохшие улицы. Я прокручиваю в голове сегодняшний вечер и не могу себе простить, что так и не переговорил с Гириным начистоту. Чем дольше я умалчиваю о результатах «собственного» дознания, тем сложнее будет потом выкрутиться. Я твержу себе, что не имел права умолчать о Ксане и событиях в «Ирисе», тем более скрывать от человека, который платит мне деньги. Я казню себя и уже почти готов набрать номер Карловича, как вдруг пиликает частный вызов.
      Когда я вижу, кто это звонит, мне почему-то начинает казаться, что домой я сегодня не попаду.
      Это Коко.
      — Сверни на Обводный, — вместо приветствия выпаливает она, — спустись на платную магистраль, поезжай до вокзала. Там брось машину и поднимайся к выезду со стоянки. Просто стой в тамбуре, я тебя заберу!
      — Откуда ты… — Я хочу ей сказать, что не могу постоянно плясать под чужую дудку и что как раз сегодня по горло сыт гонками и конспирацией, но чертовка уже отключилась.
      Ксана меня убьет.

15. КОКО

      Коко шуршит одеждой, отжимает мокрые волосы. Она совсем не похожа на безумцев, которые носятся по ночным проспектам в поиске дождя, но вымокла насквозь. Единственное вразумительное объяснение этому — Коко совсем недавно была за пределами города и довольно долго пробыла вне машины и вне купола.
      То есть она ночью в одиночестве посещала зону риска, куда без чрезвычайной надобности не отправится и вооруженный мужчина. Полонский думает, что у хозяйки «ситроена», в котором он сейчас находится, больше секретов, чем у дюжины профессиональных детективов.
      Пока мужчина на противоположном сиденье деликатно углублялся в сеть, блондинка выкурила пару сигарет, выпила две рюмки коньяка и закидала ковер излишками гардероба. Полонский смотрит вниз, его ноги по щиколотку засыпаны розовыми, сиреневыми и пятнисто-леопардовыми тряпками.
      — Что уставился?
      Для ее хрупкого сложения голос удивительно низкий и хриплый. У Полонского проскальзывает мысль, что Коко недавно прошла «мейкап» в угоду пристрастиям Марианны. Она стаскивает через голову свитер, на секунду отворачивается. На спине лиловые следы от плетки.
      — Ты же не пинк? — внезапно озаряет его. — Ты же притворяешься?
      Коко хохочет, красиво запрокидывая подбородок. Хохочет и расстегивает боковую молнию на шортах. Издалека кажется, что на пальцах самые обычные ногти. Теперь Полонский убежден, что женщина прошла «мейкап», он вспоминает, как об этом вскользь упоминала госпожа подполковник. Марианна держит при себе исключительно тоненьких, изящных блондинок, очень гибких и очень… как бы это помягче сформулировать… очень растянутых, и с высоким порогом боли. У Коко излишне тяжелая грудь для миниатюрной талии и слишком торчат соски. В сосках и пупке дырочки от хэви-принта, и на фоне загара заметен светлый треугольник. Она таскала цепь между грудями и промежностью, нарочно загорала с этой цепью…
      — Так ты на контракте? — До Януша внезапно доходит смысл ее превращений.
      — А как ты думал? — Девушка моется, склонившись над раковиной, раскачивает задом. — Ты думал, я позволю мамочке лупить меня бесплатно?
      — Я не думал, что бесплатно, но…
      — Ты думал, что белобрысая дурочка позволяет лупить себя по заднице за пару конфетных оберток?
      Если бы Марианна была такой тупой, она просто купила бы ваше персональное шоу. Она получила бы ангелочка гораздо смазливее меня, и ангелочек смотрел бы ей в рот день и ночь. Ведь именно так обещают ваши сраные рекламки, а, котик?
      Девушка затягивает себя в «питонью кожу», с удовлетворением проводит помадой по губам и приступает к выбору вечернего скрабстила. Она останавливает выбор на китайских «Огнях дракона», закатывает в капсулы на висках новую обойму и делает пробный пуск.
      Полонский зажмуривается: такое ощущение, что в салоне взорвался ящик с петардами. Коко хлопает в ладоши, хохочет и сучит ногами. Похоже, девушку не особо заботит отсутствие нижнего белья. Сетчатая кожа начинается у нее на затылке и спускается до бедер, едва прикрывая пупок, а зубчатые голенища сапог почти упираются в пах.
      Полонский давно не сомневается, что малышка Коко совсем не так проста, как показалась на первый взгляд. Дознавателя уже не заботит ее нагота; он впервые встретил человека, заключившего контракт на свободное сожительство. Он слышал о подобных договорных отношениях, но ни разу не читал текст. Вероятно, в тексте договора должно быть указано, сколько раз и с какой интенсивностью можно избивать свою младшую подругу…
      Коко в третий раз меняет одежду и обувь, наносит макияж, но в зеркало следит за его лицом.
      — Так Марианна подумывала купить перформера? — небрежно спрашивает Януш. — А мне показалось, что «наши сраные рекламки» ее совсем не привлекают…
      — Мамочка не любит тех, кто не умеет думать.
      — Ах, вот как?
      — Ваши рекламки твердят, что вы продаете любовь! — Коко подкрашивает ресницы, сидя по-турецки на ковре. — Мамочке не нужна любовь, ей нужны специалисты.
      — И по каким вопросам ты специализируешься?
      — Ты зря точишь зуб, котик! Например, я умею разговаривать с грубыми девочками и мальчиками.
      — Тебе так не терпится меня поддеть? Тогда не называй нашу продукцию «сраной»! Сколько раз повторять, что я не сценарист и даже не техник!
      — Выпей! — Коко протягивает полную рюмку.
      — Я не хочу.
      — Выпей, иначе не буду говорить. Ты напряжен, как пружина.
      Стоит дознавателю выпить коньяк, девушка немедленно наливает ему вторую порцию.
      — Ты не боишься Марианну?
      — Это моя работа — бояться мамочку, — ухмыляется она. — Ты косишь под дурня или приехал из тайги? Я получаю бабки за то, что правильно боюсь…
      — Что случилось в «Ирисе»? Я тревожился за тебя…
      — Не смеши меня, котик. Тревожился он… Донна просила передать, что оторвет тебе все, что болтается, если еще раз встретит. Кроме той девчонки погибли две сотрудницы донны и две «амазонки» из внештатной охраны.
      — Кто это был? Кто на нас напал?
      — Ты не поверишь, котик. Но об этом потом.
      — Кажется, ты кого-то ранила?..
      — Одного ранила, одного убила. Про убитого можешь не спрашивать, это полный ноль. Уверена, что за парнем не придут родственники, но если отправить тело в морг, он исчезнет на второй день.
      Коко отправляет в рот конфету. Полонский тщетно ищет на ее лице следы раскаяния, но девушка ведет себя, как профессиональный наемник.
      — Кто ты такая, Коко?
      — Я? Маленькая шлюшка, а что? — Она показывает растекшуюся конфету на кончике языка.
      — Я перевел еще пять тысяч, как ты просила.
      — Да, в финансовом отношении к тебе нет претензий.
      Звучит двусмысленно, но Полонский дает себе слово не заводиться. «Ситроен» выныривает на поверхность в районе порта. Януш плохо знает этот район, но Коко ведет машину совершенно уверенно. Раза четыре сворачивает в темные, внешне не отличимые друг от друга переулки, останавливается перед невзрачными серыми воротами. Впрочем, посреди ночи все кажется серым.
      Коко выходит из машины и стучит в ворота. Полонский не может поверить своим глазам, но все происходит не во сне. Девушка действительно не пользуется принтами, а стучит кулаком, и внутри отзываются на ее стук. Затем машина заезжает во мрак.
      — Еще выпей!
      Возле губ оказывается рюмка. Кажется, это уже третья за вечер.
      — Что за дурь ты подмешала в спиртное?
      — Тебе надо расслабиться.
      — Ты не имела права!..
      — Скинь куртку и всю начинку, — говорит Коко. — Мы пройдем через магнитный тамбур, только там сможем спокойно поговорить.
      Янушу приходится оставить в каком-то шкафчике оружие и всю электронику. В последний раз обернувшись в сторону гаража, он видит двоих мужчин, методично обшаривающих днище «ситроена». Перед дверью в коридор дознаватель долго прицеливается, чтобы перебросить ногу через порог. Порог внезапно вырастает до размеров серьезного препятствия, узкий коридор освещен далекой лампочкой и раскачивается из стороны в сторону, как подвесной мост.
      — Теперь можно говорить? — Полонский оглядывает узкую комнату без окон, он старается тщательно выговаривать слова. — Я не спросил тебя, погиб ли кто-то из посетительниц.
      — Хрен их знает…— Коко наливает себе еще коньяку. Нашел, о чем переживать, котик… Есть вещи поважнее. Сядь, откинься…
      Она мягко толкает его на софу, после чего задумчиво бродит по комнате, зажигает свечи. Полонский не делает попыток подняться, он чувствует, что даже глазами шевелить непросто.
      — Слушай, я отыскала еще двоих, кто общался с вашей рыжей подружкой. По отзывам, эта телка почти наверняка «би», обе девушки с ней переспали, но обе не смогли сказать ничего определенного. Неизвестно, где она живет и чем занимается, даже назвалась разными именами. Короче, дело гнилое, мы потеряли человечка, который мог нам помочь…— Коко смотрит на собеседника очень пристально, но фразу так и не заканчивает.
      — Что ты хочешь сказать?
      — Хочу сказать, что найти рыжую нам может только твоя жена.
      — Не трогай Ксану, она тут ни при чем…
      — Послушай, котик, а почему бы тебе самому не спросить свою Ксану? Почему ты не хочешь ее спросить? Отвечай мне! — Коко вдруг оказывается прямо перед ним. Она садится на корточки, берет дознавателя обеими руками за затылок, прохладными пальцами массирует ему виски. В ее глазах нет ни грана насмешки, как нет и сочувствия. Она похожа на биолога, собравшегося препарировать необычную лягушку. Остатки ускользающего сознания подсказывают Полонскому, что убивать его не собираются.
      Коко что-то нужно, и это «что-то» не слишком связано с порученной ей работой.
      — Что ты мне подсыпала?
      Последняя фраза дается ему с нечеловеческим усилием. Януш уверен, что Коко начнет спорить, но девушка только качает головой. Такое ощущение, что она что-то или кого-то ждет.
      — От-ве-чай, — по слогам негромко скандирует блондинка. — Почему ты не спросишь свою жену, с кем она общается?
      — Я… я не знаю… — давит из себя Януш. — Не трогай меня, отстань…
      — Почему ты не заставишь ее включать маяк? Ты отпускаешь свою женщину одну в кабаки?
      — Я… Она не спрашивает…
      — Где твой брачный контракт?
      — Не… не знаю…
      — Где живет Ксана? Назови ее адрес!
      Дознаватель чувствует, что еще парочка вопросов, и с ним случится нечто непоправимое. Его начнет тошнить, выворачивать наизнанку, и остановить этот процесс будет невозможно, пока в организме не закончится жидкость. Он видит себя, каким он станет, как бы со стороны. Плоская, иссохшая мумия, вросшая в диван, забытая в недрах неизвестно кому принадлежащего гаража.
      Как ни странно, Коко больше не настаивает. Она поднимается, допивает алкоголь и начинает медленно раздеваться.
      Внезапно для себя самого Януш всхлипывает. Жар приливает к вискам, сердце колотится так, будто совсем недавно пробежал стометровку. Полонский поднимает руку, сгибает в локте и бесконечно долго рассматривает ладонь. Ощущение такое, что собственные пальцы находятся за сто километров, а ног он вообще не чувствует. Ноги где-то отдельно, голова тоже отдельно от тела, он даже не понимает, мягко ли ему лежать на софе. Коко заперла дверь, выключила свет и сменила обои. Теперь стены комнаты — это волнующиеся морские глубины, а по углам в напольных подсвечниках горят толстые свечи, на четыре фитиля каждая.
      У Коко в руке крохотная капсула-шприц. Укол не причиняет боли, а спустя несколько секунд Полонский чувствует себя гораздо лучше. Он по-прежнему лежит, развалясь, и тело категорически отказывается повиноваться, но голова стала ясной, как никогда. Все печали и недомогания остались позади, впереди только работа и красивая женщина.
      Очень красивая женщина.
      Коко производит легкое движение бедрами, шорты падают к ее ногам. Теперь из одежды на ней только полупрозрачные туфли и мини-корсет с ложной шнуровкой. Корсет на глазах меняется, приобретая леопардовую окраску. Бушующее по стенам комнаты море приобретает глубокие ультрамариновые тона. Мужчина и женщина словно погружаются все дальше в глубину. Свечи трепещут по углам, облизывая бронзовую кожу Коко жаркими лиловыми язычками.
      — Не волнуйся, милый. Больше не стану тебя обижать.
      Полонский отводит глаза, насколько это возможно. Он старается не скрипеть зубами от ярости, понимая, что просить о пощаде бессмысленно. Он клянется себе, что достанет проклятую нимфоманку и сделает из нее рагу.
      Коко переворачивает мягкую сумку, та тоже выглядит, как кусок леопардовой шкуры. На пол высыпается груда предметов женского гардероба.
      Она передразнивает Ксану. До Полонского только сейчас доходит. Эта дрянь и раньше неоднократно передразнивала его жену, но он старался не обращать внимания. Откуда-то она все знает, копирует жесты и мимику. Уперев пятку в потолок, Коко непринужденно раскатывает по лодыжке эластик сапога. Снаружи весьма впечатляет, будто сетчатый питон сжимается и расслабляется на ноге. Коко вставляет в рот сигарету и принимается за второй сапог. Отброшенные туфли мерцают, как осколки горного хрусталя.
      Полонский клянется себе, что никогда в жизни не возьмет в рот спиртного. Он старается не смотреть, но зрачки сами фокусируются на оголившейся женской фигуре.
      Коко беззвучно смеется. Она приподнимается на секунду и шершавым языком проводит дознавателю от подбородка до лба. Мужчина чувствует широкую влажную дорожку на своем лице, слюна Коко отдает коньяком, ванильной конфетой и таким же ванильным табаком. Девушка не торопясь отползает назад, на ковер, и Полонский замечает блеск металла в ее промежности. Перед тем как сердце снова сбивается с ритма, перед тем как липкая испарина ужаса покрывает его лоб, Полонский успевает обозвать себя дураком. Потому что он с самого начала не заметил то, чего как профи не должен был пропустить. Это простительно старой кокаинистке Марианне Фор, но не ему…