А пирогами между тем все же пахло. Казалось, все стены пропитались этим манящим запахом. Ехидный голос подсознания посоветовал наплевать на обещания какому-то попу. Он-то сам наверняка во все посты так трескает, что за ушами трещит. Я задавила в себе этот противный голос. Обещание не будет нарушено ни при каких условиях.
В доказательство крепости своего характера я решила заглянуть в шкафчик. Посмотрю на пироги, и ничего со мной не сделается.
Аккуратно отворив дверцы, я заглянула: пироги как пироги, ничего особенного. Пять штук. Они лежали каждый на своем блюде, три из них надрезаны, и была видна начинка: в одном — порозовевшая малина, в другом — истекающие густым соком ягоды вишни, а в третьем — кусочки яблок, застывшие в прозрачном желе.
— Не очень-то они мне и нужны, — сказала я себе, сглотнув слюну. — Да я могу на них часами смотреть и не притронусь. В «Ворошиловке» я сносила такое, что какой-то пост по сравнению с этим — детский лепет.
Мои глаза были прикованы к отрезанному от яблочного пирога куску, лежавшему тут же на блюде. Для тренировки силы воли я взяла его и, приблизив к носу, втянула кисло-сладкий яблочный аромат раз, другой.
Уши уловили едва слышный шелест ткани в коридоре, словно бесплотный дух крался ко мне. Свободной рукой инстинктивно схватилась за нож и начала поворачиваться к двери. Вдруг тишину разорвал отчаянный крик:
— Нет, Женя, не смей этого делать!
Вздрогнув, я уронила пирог на пол. Тетя Мила подскочила ко мне и захлопнула дверцы шкафчика с сердитым шепотом:
— Я не позволю тебе нарушить пост. В кои-то веки собралась причаститься, а чуть-чуть потерпеть не можешь?
— Я все могу и не собиралась ничего такого делать, — буркнула я в ответ. — Ты зачем так кричала? Соседи небось уже милицию вызывают, решили, что я прирезала тебя ради жилплощади.
— Они вызовут, от них дождешься, только музыку врубают так, что стены дрожат, — проворчала тетя, подхватила кусок пирога с пола и отправила его в мусорное ведро. — А ты, Женя, больше не думай сюда пробираться, я буду следить.
— Она будет за мной следить! — хмыкнула я. — Только посмотрите на нее. Тетя, я умею себя контролировать. Не занимайся ерундой. Спи спокойно и ни о чем не думай.
Проворчав себе что-то под нос, тетя пошла в свою комнату, я — в свою. Легла на кровать, укрылась простыней, но сон не приходил. Даже самогипноз не помогал. Из-за проклятых пирогов я не могла сконцентрироваться. Да что ж это за наваждение такое! Перевернулась на один бок, на другой, на живот, снова на спину. Открыла глаза и тяжело вздохнула. Навязчивые мысли о еде не покидали. Запах пирогов, казалось, проник даже в мою комнату. Открытые глаза смотрели в потолок, на котором в свете уличных фонарей на стене формировались различные тени, в основном овальной формы, очень похожие на… Я зажмурилась, затем вскочила и ринулась на кухню.
Плевать на все. Священник ничего не узнает. Навру ему завтра да и все…
С этими мыслями я ворвалась на кухню, схватила со стойки нож и напала на пирог, который тетя по неизвестным причинам оставила на столе. Секунд тридцать — и от него остались только крошки на тарелке. Чувствуя, как едва не лопается мой желудок, я с нетипичной для себя жадностью впихивала в измазанный начинкой рот последний кусок, и тут на кухню вбежала тетя. Глаза ее округлились. Страшно закричав, она кинулась ко мне. Я с пирогом метнулась в угол и доела его в одно мгновение.
— Женя! Что ты натворила! Это же был пирог для соседей сверху! — закричала тетя Мила.
Я обернулась и, чтоб пирог не полез из меня обратно, с набитым ртом проговорила:
— Обойдутся твои соседи. С чего им вдруг такая честь? Ты же сама говорила, что они сводят тебя с ума музыкой.
— Вот поэтому я в этот пирог положила «Крысина», — с горечью бросила тетя и печально спросила: — Где я теперь нового яда найду среди ночи?
— Тетя, — прохрипела я, пошатнувшись, схватила тетю Милу за плечи слабеющими руками и сползла на пол.
Мир перед глазами мерк, силы уходили. В животе начались страшные рези, характерные для отравления крысиным ядом. Тетя что-то говорила, но я не слышала. Свалившись окончательно на пол, возвела я на нее глаза, протянула руку и попыталась закричать, чтоб тетя Мила вызвала «Скорую», хотя и ежу понятно: при такой дозе ей не успеть. Сказать ничего не получалось. Губы словно заледенели и не слушались. Я напрягла последние силы и, крича, проснулась. Перед лицом темный силуэт склонившегося надо мной человека. Тут же я вскочила и вывернула руки, тянувшиеся к моему горлу.
— Женя, что ты делаешь? — жалобно пискнул нападавший голосом тети Милы. Я включила ночник и увидела, что действительно скрутила собственную тетю. Резкие пробуждения посреди ночи не способствовали улучшению мыслительных процессов, поэтому я тупо спросила:
— Ты что тут делаешь посреди ночи?
Тетя вырвалась и, разминая вывернутую руку, с обидой в голосе бросила:
— Ты кричала во сне и металась. Я не могла заснуть. Вот решила встать и разбудить тебя, потому что слушать эти стоны посреди темноты просто невозможно. Пришлось нарушить твой запрет не подходить к тебе, когда ты спишь.
— Фу, ладно, фиг с ним, с запретом, — махнула я рукой, вытирая испарину со лба. — Теть, ты не поверишь, какой мне только что кошмар приснился.
— Отчего не поверю, — хмуро буркнула тетя. — При твоей работе подобные кошмары объяснимы. Боюсь и представить, как ты, когда выйдешь замуж, будешь спать с мужем в супружеской кровати. Он у тебя, наверное, будет постоянно битым, с вывернутыми руками и ногами. Захочет тебя поцеловать, а ты ему шею свернешь.
— А я его предупрежу, чтобы во сне не целовал, — бодро ответила я, меряя шагами комнату. — Тебя же, тетя, я не убила.
— Большое спасибо за твое великодушие, — проворчала тетя. — Жень, давай я тебе дам хорошего снотворного?
Я посмотрела на часы, показывавшие половину четвертого, и решительно покачала головой:
— Нет, тетя, я справлюсь сама и без всякой химии.
Тетя пожала плечами и пошла в свою комнату. Я легла, а через несколько секунд уже смотрела следующий сон, ненамного лучше предыдущего. И так до утра. В шесть подъем. Десятикилометровая пробежка и комплекс силовых упражнений, душ, а после на своем «Фольксвагене» я рванула к церкви.
2
Поднимающееся на горизонте солнце окрасило белокаменные стены церкви в розовые тона. Двухэтажное прямоугольное основание с арочными окнами подклета с гульбищем, над ним следующий уровень крестообразной формы, выше восьмиугольник с арочными окнами, завершенный узорчатым кокошником, далее восьмигранный шатер, увенчанный позолоченной главой в виде луковицы с крестом. Над входом в церковь навес, поддерживаемый невысокими прямоугольными колоннами. Справа от основного здания церкви массивная шатровая колокольня, связанная с церковью галереей. Она упиралась в перекресток дорог. На другом фланге уравновешивал композицию легкий стройный шатер, оканчивающийся барабаном, который укрывал купол с крестом. При свете дня церковь выглядела монументально. Несмотря на облупившуюся краску и осыпавшуюся штукатурку, древние стены словно излучали силу.
Вдоль ветхой чугунной ограды росли ели. Я двинулась мимо них к деревянным воротам, чувствуя, что мне нужно во двор, а не в храм. Краем глаза я заметила нищих, оккупировавших пространство у крыльца. Почти всех их я видела раньше, колеся по городу. Например, мужчина, изображавший безногого ветерана Чечни с табличкой на груди, ранее был жертвой Чернобыля и стоял в районе детского парка в Тарасове, еще раньше он был слепым музыкантом и в паре с другим слепым играл на гитаре в переходе вокзала. Его напарник был тут же, но изображал эпилептика-паралитика. Старушка с табличкой погорелицы кочевала по городу весь год. Теперь перебралась в Карасев, сменив табличку. Сейчас она вроде бы искала средства на операцию для внука, больного лейкемией. Дальше сидел дед с большой окладистой бородой в черных очках слепого. На груди у него висело более десятка орденов и медалей, а в руках табличка: «Ветеран войны», однако в базе данных МВД на него имелось толстое досье, и на войне он вовсе не был. Сидел в это время за убийство и разбой. Фамилия у него еще такая запоминающаяся — Мудель. Я когда на нее наткнулась, глазам не поверила.
Окинув взглядом весь этот сброд, я собиралась пройти мимо к воротам во двор, но меня остановил говор двух женщин, подступивших к храму. Одна у другой шепотом спрашивала мелочь, чтобы подать нищим, иначе они вроде разозлятся. Женщины прошли вперед, кинули монеты в шапки и коробки нищих, но в ответ вместо благодарности услышали лишь недовольный рев, а изображавший эпилептика вдобавок обматерил женщин, считая, что раз он играет роль больного, то ему все можно.
Я замедлила ход. Дождалась, когда женщины скроются за дверью, и подошла к нищим.
— Подайте Христа ради, — жалобно протянул «ветеран войны», поднимая глаза к небу и потряхивая картонной коробкой.
— Давай, мать твою, — нагло проорал эпилептик, натужно дергаясь, — давай, сволочь, иначе черти в аду тебя будут поджаривать на сковородке.
Сделав вид, что ищу кошелек, я огляделась. Нищие подались вперед в предвкушении поживы. Однако я достала из сумки пустую руку и, пожав плечами, извиняющимся голосом бросила:
— Извините, забыла кошелек в другом кармане.
Лица просителей исказила неподдельная ненависть.
— Сука, гореть тебе в аду, — выкрикнул эпилептик.
На это я простерла к ним вперед руку, как пророк, и воскликнула:
— Убогие, калеки и просто придурки, призываю вас — исцелитесь! — Затем достала из сумки муляж гранаты и перед их глазами вырвала чеку, прикрывая гранату так, чтоб ее не увидели прохожие со стороны улицы.
Исцеление нищих было мгновенным и буйным. У безногого появились ноги. Глухонемой завопил благим матом, обретя голос. Слепой прозрел. Вся шайка с воем кинулась врассыпную. Я проводила их взглядом, пряча гранату в сумку, и увидела пожилую женщину, застывшую с открытым ртом на дорожке перед церковью.
— Видели, как я их излечила?
— Так они же не болели, — пробормотала женщина, троекратно перекрестившись.
— Тьфу ты, только силу зря тратила, — воскликнула я с деланой досадой и пошла к воротам.
Мне открыл высокий белобрысый мужчина с ненормальным взглядом и блуждающей улыбкой. Он рассматривал меня своими серыми подслеповатыми глазами, и улыбка то появлялась, то исчезала на его лице, точно кто-то невидимый дергал за уголки его пухлых, неровных, как бы изломанных губ.
— Благослови вас Господь, — радостно сказал мужчина, после секундного колебания и вновь улыбнулся.
Сообразив, что у него не все дома, я мягко ответила:
— Пусть Он и тебя благословит. Ты пропустишь меня? Мне надо найти отца Василия.
— Да входите. — Мужчина улыбнулся еще шире и посторонился.
Я вошла и увидела своего вчерашнего знакомого. Отец Василий разговаривал со стариком у невысокого здания внутри двора. Заметив меня, отец Василий размашисто зашагал в мою сторону. Я двинулась навстречу. Ненормальный, глупо улыбаясь, засеменил рядом.
— Здравствуйте, Евгения. Очень рад, что вы пришли вовремя, — поприветствовал меня священник и представил мне улыбчивого мужчину: — Это Иван. Мы его так сами нарекли, потому что не знаем истинного имени. Он его и сам не помнит. Я как-то шел, и он, грязный и оборванный, попросил у меня милостыню. Сказал, что не ел несколько дней. Денег у меня не было, и я привел его сюда. Мы его накормили, помыли, переодели и оставили при храме. Хоть бог не вложил в его голову достаточно ума, зато дал в избытке силы и усердия. На территории храма есть небольшое подсобное хозяйство, вот Иван там и трудится. Не боится никакой работы. Все, что ни попросишь, сделает. Молодец. — Обращаясь к ненормальному, отец Василий ласково сказал: — Ваня, это Евгения. Она спасла меня вчера от лихих людей.
Иван посмотрел на меня с детским восторгом, спросив:
— Ты ангел, что ли? Такая красивая, как на картинке в церкви на стене, только волосы коричневые, а у того ангела белые.
— К большому сожалению, я далеко не ангел. И не из-за цвета волос, — ответила я, не зная, что ему еще можно сказать. — Что, хочешь, чтоб я покрасилась? Думаешь, светлые волосы мне подойдут больше?
— Не, не надо. Оставайся с такими — ты все равно ангел, — заверил меня Иван с серьезным видом. — Я видел на иконе святую и с коричневыми волосами.
— Ваня, а кролики-то, поди, голодные, — напомнил моему собеседнику отец Василий. Упоминание о кроликах вызвало у Ивана сильное волнение. Он предложил мне составить ему компанию, но я вежливо отказалась, а отец Василий пояснил причину моего отказа: — У Евгении сегодня причастие, первое за много лет. Сейчас она должна исповедаться. Потом она, конечно, посмотрит твоих кроликов.
— А-а-а, — протянул Иван с пониманием, сосредоточенно ковыряя в носу пальцем. — Но я потом на службу приду, и вы мне свечку дадите.
— Обязательно дам, — пообещал отец Василий, подталкивая мужчину в спину. — Иди и помни, что со свечами надо быть осторожнее, чтоб не получилось, как тогда.
— Я буду очень осторожен, — с жаром пообещал Иван.
Он ушел, а я спросила у священника, что он имел в виду, говоря: «Будет как тогда».
— Пойдемте в храм, — предложил отец Василий.
Медленно ступая со мной в ногу, он с печальной улыбкой поведал, как Иван недавно во время литургии поджег нечаянно свечкой костюм одному богатому человеку. Тот первый раз пришел в церковь и устроил настоящий скандал из-за своего прожженного пиджака. Пришлось пострадавшего выводить из церкви почти силой, так как он не желал успокаиваться, смущал прихожан. Этот человек позже подал на церковь в суд, заявив, что коли дурачок живет при церкви, то церковь должна платить за его дела.
Слушая священника, я отметила про себя, что странный, должно быть, был господин, раз не постеснялся устроить скандал в церкви из-за какого-то пиджака.
Перед исповедью отец Василий спросил, постилась ли я?
— Да, — простонала я, вспомнив вчерашний вечер. — Думала, это будет намного легче.
Потом пришлось признать, что я не умею правильно креститься. Отец Василий с усердием взялся за мое обучение:
— Три пальца — большой, указательный и средний соединяются вместе и знаменуют собой Святую Троицу; безымянный и мизинец — пригибаются к ладони и знаменуют то, что Сын Божий принял на Себя естество человеческое.
Я узнала много нового и подивилась, насколько все сложно.
— Путь к Богу тернист, — заметил отец Василий и предложил начать.
После исповеди я в числе других исповедовавшихся прихожан присутствовала на богослужении. Священнодействие началось с благословения отца настоятеля:
— Благословенно Царствие Отца и Сына и Святого духа, ныне и присно и во веки веков, — прозвучал его сильный чистый голос под сводами храма.
Я с интересом следила за действиями священнослужителей у престола. Приношение даров, затем перенесение их на престол, целование мира и возношение даров с молитвой благодарения и воспоминания.
Старухи, стоявшие рядом со мной, шептались о какой-то похищенной из церкви иконе. Им было не до благоговейного размышления и постижения всех благ, даруемых в евхаристии. На них сердито зашикали, и старушки замолчали.
Я получила причастие и почувствовала себя просветленной. Из души будто ушел какой-то груз. Словами этого не опишешь, но мне стало ясно, что посетить храм я должна была сразу после ухода из КГБ.
— С миром изыдем! — зычно призвал священник прихожан. Все зашевелились и со вздохами двинулись к выходу.
Старухи, что разговаривали о краже иконы, шли в толпе прихожан впереди меня.
Я вышла вслед за ними из храма и спросила, о какой иконе они говорили.
Старухи вначале перепугались, потом не выдержали и, воровато озираясь, рассказали, что из храма украли икону Богоматери. Поговаривали, что это кто-то из своих, но кто конкретно, так и не установили до сих пор.
— Такое раньше тут бывало? — спросила я задумавшись.
— Нет, что вы! — в один голос воскликнули старухи. По их словам, церковь Преображения лучшая во всей области. Особенно им нравился отец Василий, который всегда выслушает, поможет и советом, и делом и который все таинства, выезжая на дом к больным, совершает бесплатно.
Оставив старух, я вошла назад в церковь. Отец Василий разговаривал с настоятелем церкви отцом Афанасием. Настоятель, невысокий седовласый старец с белоснежной бородой и мудрыми карими глазами, был явно чем-то недоволен.
— Надеюсь, вы разрешите неприятности с ней самостоятельно. Огласка очень нежелательна, — донеслись до меня негромкие слова настоятеля.
Он глянул на меня, и я поняла, что разговор шел обо мне. Отвернувшись, отец Афанасий, шаркая и прихрамывая, двинулся к выходу. Я же подошла к отцу Василию.
— Начальство недовольно моим присутствием? — спросила я.
— Да, Евгения Максимовна, мирян не принято вмешивать в наши дела, — признался священник. — Однако отец Афанасий не представляет сути проблем. Я служил в спецназе, поэтому знаю, что лишь вы нам поможете. Вы профессионал, не станете болтать направо и налево.
Мы вышли во двор и медленно побрели вдоль ряда хозяйственных построек.
— Отец Василий, — начала я, — вчера вы обмолвились, что покушения на вас неслучайны. Кто же, по вашему мнению, их инициатор?
— Лихие люди, — вздохнул отец Василий с печалью в глазах.
— Это слишком абстрактная формулировка, нельзя ли точнее, — попросила я. — Кому вы могли перейти дорогу?
— Мне на ум приходит лишь один человек, способный на такое зло, — ответил священник с расстановкой. — У выезда из Тарасова расположен Свято-Петропавловский храм. Его настоятель отец Глеб позорит свой сан и православную церковь делами, от которых просто волосы дыбом встают. Прихожане бегут из его прихода. Несколько женщин, живущих по соседству с домом отца Глеба, рассказали, что у него там чуть ли не притон. Я провел небольшое расследование и убедился, что они говорят правду. Удалось узнать, что отец Глеб раньше сидел за разбой, потом как-то проник в духовную семинарию, выучился и в короткий срок получил рукоположение и храм в свое подчинение. Я написал недавно обо всех его подвигах в епархию, чтоб епископ принял меры, но ответа пока нет, а отец Глеб как-то разузнал про мою жалобу, подъехал на улице и пригрозил, что если я еще раз пойду против него, то мне заткнут рот и похоронят. Видели нищих перед церковью? Их посадили люди отца Глеба, чтоб они своим поведением отвращали от нас людей. Мы уж этих бесноватых гнали и в милицию обращались, но ничего не помогает. Если б не мой обет, я бы их наглые рожи… — Устыдившись своего порыва, отец Василий запнулся.
— То есть вы не будете по ним скучать, если они вдруг исчезнут? — спросила я.
— Евгения, я, кажется, говорил о своем отношении к насилию? — напомнил отец Василий.
— Никакого насилия, просто добрая милая шутка, — улыбнулась я, — они сами собрались чего-то и ушли. Юмора не понимают, наверно.
— Ладно, — махнул рукой отец Василий, — буду молиться, чтоб они не вернулись.
— Прослежу, чтоб ваши молитвы были услышаны, — пробормотала я себе под нос.
— Что вы сказали? — спросил настороженно отец Василий.
— Ничего. Скажите лучше, вы в милиции, когда обращались по поводу покушений, рассказывали им о своих подозрениях про отца Глеба? — уточнила я.
— Конечно, нет, — ответил отец Василий. — Я же точно не знаю, он нанял тех отморозков или нет.
— И вы не хотите огласки подвигов отца Глеба, насколько мне стало понятно из слов настоятеля? — предположила я.
Отец Василий, смутившись, проговорил, не глядя на меня:
— Нет, настоятель имел в виду совсем другое дело. Оно не связано с покушениями на меня.
— Вы говорите о краже иконы? — спросила я.
— А откуда вы узнали про икону? — воззрился на меня священник.
— Батюшка, шила в мешке не утаишь, — ласково сказала я ему и похлопала по плечу. — Я слышала, как ваши прихожане судачат об этом во время службы. Что за икона — ценная?
— Да в том-то и дело, что нет, — тяжело вздохнул отец Василий. — Мы относили ее в музей проконсультироваться, и нам там сразу сказали, что это копия. Кому она могла понадобиться? Самое плохое, что мы с настоятелем подозреваем, сделал сие кто-то из своих, так как кража произошла после вечерни, когда во храме не было никого из прихожан. Я не могу представить, кто это мог быть. Подобное мне кажется просто невозможным. Кто мог взять себе на душу столь отвратительное деяние?
В этот момент я услышала, как кто-то рядом с чувством насвистывает «Мурку». Немного диковинный мотивчик для церковного подворья. Повернувшись, я посмотрела на свистуна — то был худой, заморенный, растрепанный старик в тельняшке, драных джинсовых шортах до колена и шлепанцах на босу ногу. Его кожа во множестве мест синела наколками. Наколотые перстни на пальцах, воровские обереги на руках и ногах в виде цепей, свечей, крестов и игральных карт, купола, проглядывавшие из-под тельняшки, — все свидетельствовало о том, что передо мной сиделец со стажем. Не обращая на нас внимания, старик строгал что-то из дерева у стены хозблока.
Я толкнула в бок отца Василия и указала глазами на бывшего уголовника:
— Этот человек что, тоже у вас здесь обитает?
— Да, это Александр, недавно вышел из исправительного учреждения, и мы его приютили, — улыбнулся отец Василий беззаботно, — ему некуда было идти. Я не мог его оставить без помощи, ведь это бы вернуло его обратно за решетку. Надо было поддержать, не дать оступиться снова. Работает при храме сторожем и по хозяйству помогает. Руки у него золотые.
От слов священника у меня так челюсть и отвисла. Кое-как собравшись с мыслями, я понизила голос и проговорила:
— Батюшка, а знаете ли вы, что ваш подопечный закоренелый рецидивист? Я разбираюсь в наколках и могу сказать, что Александр большую часть жизни провел за решеткой.
— Да, я знаю. Александр рассказывал о своей жизни, — спокойно ответил отец Василий. — Из-за своих ошибок он просидел в местах лишения свободы двадцать девять лет. Теперь он совсем другой человек. Он полностью раскаялся и начал здесь новую жизнь.
— Вот как, — восхитилась я, затем ехидно спросила: — А вы не спрашивали, где он находился в момент кражи?
— Нет, я не мог оскорбить его недоверием, — ответил отец Василий.
— Настоятель же вам расследование как бы поручил. Как же вы его проводите? — спросила я удивленно.
— Денно и нощно молюсь за человека, похитившего икону, чтобы он нашел в себе силы признаться, вернуть похищенное и покаяться, — заявил священник торжественно.
— Мне кажется, батюшка, одних молитв для проведения расследования недостаточно, — намекнула я.
— Я опросил всех, в том числе и многих прихожан, не видели ли они кого-нибудь, кто интересовался иконой, и не знают ли они, кто это мог сделать, — терпеливо пояснил отец Василий. — Однако я не собираюсь задавать такие вопросы, которые могут посеять в душах людей сомнения или подозрения. Вор должен сам осознать всю тяжесть своего поступка и прийти к покаянию.
— Что ж, надеюсь, у вас получится, — ответила я, но в моих словах не было убежденности.
Не спеша мы приблизились к Александру. Он оторвался от своей доски, которую строгал, и посмотрел на нас с хитрым прищуром. Внешность у рецидивиста была не самая располагающая. Крупный сломанный нос, маленькие карие глаза с затаенным ожиданием чего-то, редкие рыжеватые брови, взлохмаченные волосы, тонкие, синеватого цвета губы, с горькой складкой по уголкам, смуглая, дубленная сибирскими морозами, ветрами и иссеченная морщинами кожа. Улыбнувшись, Александр показал отсутствие передних зубов.
— Здорово, батя, — прозвучал его хрипловатый, грубый голос. — Откуда взял такую красавицу?
— Бог привел, — ответил отец Василий и представил меня ему, сообщив о роде занятий и богоугодной миссии, кою я буду выполнять. Скрытность не являлась одной из черт характера священника, мне же не пришло в голову его предупредить заранее, чтоб он не рассказывал обо мне каждому встречному и поперечному.
— Значит, Женя, а я Саша, — ухмыльнулся «тертый» прихожанин. — Каким же макаром вы нам поможете, гражданочка? Вас батя, что, в натуре на отмазку взял? — И, взглянув на священника, поправился: — Я хотел сказать: для защиты нанял. Может, я чего не догоняю?
— Да, я телохранитель отца Василия, — ответила я.
Александр посмотрел на меня понимающе, а отец Василий вновь упомянул о золотых руках Александра.
— Да на зоне еще не тому научат, — сплюнул сквозь зубы бывший зэк, показал доску, что строгал, и пояснил, что это будет детская кроватка для одной из прихожанок. — Разрисую, лаком сверху.
— Рисовать любишь? — зацепилась я. — Наверно, и картины нравятся, видел, какие в церкви иконы? Классно нарисованы. Да?
— Даешь набой, что я церковь оказачил? — спросил враждебно Александр. — Так я не крыса, чтоб у своих, поняла, дешевизна? Мне тут харч и кабину дали и отнеслись как к человеку. Я тут нужен.
— Все, братья и сестры, успокоились и разошлись, — встрял между нами отец Василий. Он схватил меня за локоть и оттащил в сторону, сердито отчитывая: — Не смейте больше, Евгения Максимовна, заводить такие разговоры. Я не хочу, чтоб Александр сорвался. Его душа вся изранена. Даже намек способен вывести его из равновесия. Он всю жизнь жил по волчьим законам и не скоро от них отойдет. Не провоцируйте его.
— Это все, конечно, понятно, — кивнула я, высвободив локоть, — но поймите, батюшка, он самый вероятный подозреваемый в краже. Вор не разбирается в искусстве, иначе бы не украл грубую подделку. Сами же говорили, что в музее сразу определили на глазок, что это всего лишь копия. Александр не выглядит искусствоведом, склонен к антисоциальным поступкам, в уголовной среде у него полно связей, чтобы сбыть краденую икону, а главное, вы по своей доброте сделали его сторожем — по-моему, очень неудачное решение, учитывая срок, проведенный вашим подопечным за решеткой.
— Это не Александр, — упрямо возразил священник. — Я ему верю, а вера творит чудеса, она способна преображать.
— Вам виднее, — согласилась я нехотя. — С иконой мы разберемся позднее. Сейчас первоочередное — покушения на вас. Вернемся к этому. Одного подозреваемого мы уже определили — отец Глеб. Теперь подумайте еще, кто может вам желать зла. — Спиной я почувствовала взгляд, обернулась и увидела Ивана с его неизменной блаженной улыбкой. Подошел так тихо, что я заметила его только, когда он вышел из-за угла.
— Я покормил кроликов, — сообщил Иван гордо.
— Молодец, ступай к себе в комнату и помолись, как я учил, — сказал ему батюшка.
Иван поморщился и жалобно попросил отца Василия:
— Можно я с вами немножко постою?
— Ну, постой, — согласился отец Василий отстраненно и сказал мне, отвечая на заданный вопрос: — Две недели назад у меня тут случай был. Шел я по улице и увидел, как бритоголовые избивают семью таджиков. Кажется, некоторые из парней, что напали вчера на меня, были в их числе. Помнится, я подошел к ним и призвал остановиться. Они испугались, хотя превосходили меня числом, погрозили-погрозили и ушли. Что, если это они мне мстят?
— Очень может быть, — кивнула я, — припоминайте еще.
— Ворожея есть недалеко отсюда, — проговорил священник медленно. — Лечит травами, православными молитвами, заговорами на воду, использует иконы, кресты, прикрывается именем Божьим. Много народу от нее пострадало. Больным со временем становилось только хуже. В травах она не разбирается, — это могу заявлять ответственно, так как сам с Алтая и мой отец занимался траволечением и многому меня научил. Я к ней ходил, пытался образумить, но у ворот меня перехватила охрана ворожеи. Они велели мне убираться и сказали, что ноги вырвут. Я их пристыдил, да что толку. Дьявол прочно поселился в их душах. Я ушел, однако регулярно стал проводить беседы с прихожанами, чтобы не допускали к себе всяких колдунов и псевдолекарей. Народ-то сейчас стал темным, духовно слабым. Думаю, до ворожеи могли дойти слухи о моих высказываниях, и она или те, кто за ней стоят, рассердились.
— Недурная версия, — признала я и локтем отпихнула надвинувшегося сзади Ивана. Своим прерывистым дыханием он неприятно холодил мне шею. Вот привязался!
— Ой, она дерется! — обиженно воскликнул Иван, отпрыгнув.
— Евгения, — укоризненно покачал головой отец Василий.
Я открыла рот, чтобы высказать все, что думаю о придурке, но в этот момент Иван дал мне пинка и, хохоча, бросился бежать. Я со звериным рыком рванулась за ним, однако отец Василий с проворством бывшего спецназовца схватил меня за руку и остановил:
— Евгения, он же не ведает, что творит. Сущее дитя. Оставьте свою ярость.
Я остановилась, расслабила напряженные мышцы и кротко улыбнулась:
— Хорошо, батюшка, мне стыдно за мой порыв, — а сама подумала, что, если потом при случае проучу придурка, меня за это в ад не сошлют.
— Что вы собираетесь делать? — спросил отец Василий. — Я относительно моего дела. Хотелось бы знать ваши шаги наперед, потому как у меня опасения, что может свершиться насилие.
— Никакого насилия, — заверила я горячо. — Соберу сведения, выясню, кто на вас наехал, а вы уж потом решайте, что делать. Пока буду вас охранять. Поскольку все нападения были совершены вне стен церкви, то думаю, что здесь вы в относительной безопасности. Сопровождение вам потребуется лишь в поездках за пределы этого двора. Куда вы обычно ездите?
— Я не езжу, у меня нет машины, — ответил священник. — По разным надобностям я навещаю прихожан и передвигаюсь исключительно своим ходом.
— С вашими пешими прогулками придется заканчивать, — произнесла я твердо, — сейчас это опасно.
— Но я не могу отказать в помощи людям! — воскликнул отец Василий. — Некоторые из прихожан больны и не в состоянии посещать церковь. Я их навещаю. Кому-то надо исповедаться. Некоторые при начале строительства просят освятить место или дом после определенных негативных событий, или с кем-то просто надо побеседовать, вразумить, поставить на путь истинный.
