Тот рухнул как подкошенный.
— Черепно-мозговая. Не женское это дело, но раз такие мужчины пошли… — с сожалением произнесла я и, остановив проезжавшее мимо ресторана такси, бодро запрыгнула туда, увлекая за собой охреневшего от быстроты разворачивающихся батальных действий Воронцова. — Поехали!
— Куда?
— Куда-нибудь вперед, дорогой! Потом решим!
— А-а, — понимающе протянул тот.
Сзади прогремел взрыв Борисовой ругани, а затем звучный бас бандита потонул в визге шин — и растворился в шуме смыкающегося за нашими спинами огромного города…
Глава 2 Сомнения тети Милы
Несколько минут мы проехали в полной тишине. Мне даже казалось, что я слышу стук сердца, не только собственного, но и сердца Воронцова. Он был бледен, на висках выступили мелкие бисеринки пота, а тонкие длинные пальцы, гибкие, как у пианиста, конвульсивно переплетались и сжимались, словно издыхающие в агонии змеи.
Только когда мы проехали несколько кварталов от злополучного ресторана, он заговорил:
— Я уже думал, что все… Гитлер капут.
— А что это за Борис такой? Ведет себя, как будто он по меньшей мере хозяин этого ресторана.
— Да если бы, — выдохнул Воронцов. — Скотина… А этого Кабана ты здорово приложила… как это тебе удалось?
— Да, здорово. Придется немного в больничке поваляться, — отозвалась я.
— Но как тебе это удалось? Ты же на него не смотрела, а меня буквально выдернула из-под его кулака… Я даже вздохнуть не успел, а ты его уже вырубила. Как это? — Он пытливо уставился на меня и снова, как тогда в ресторане, стал похож на ученика одиннадцатого класса, который просит учительницу растолковать ему, скажем, закон Бойля — Мариотта.
Я загадочно улыбнулась и ответила сакраментальным:
— Много будешь знать, скоро состаришься.
— Куда везти-то? — спросил водитель. — На этот раз более точно определитесь, а?
— Да, конечно, — сказала я, взглянув на по-прежнему бледного, но тем не менее уже немного успокоившегося Сашу, — поедем поточнее. Как ты смотришь на то, чтобы заехать ко мне на чашечку кофе с коньяком, Саша?
И, не дожидаясь ответа Воронцова, продиктовала улицу и дом, в котором жила одна из моих подруг, Наташа Калиниченко. В данный момент она была то ли в Чехии, то ли в Германии и оставила мне ключи. Правда, она сорвалась из Питера при странных обстоятельствах: уехала, не сказав, когда вернется и куда направляется.
…Первый раз за последние два года я сама, первая, предложила мужчине зайти ко мне в гости. Последний раз это было с Костей Куриловым, но с тем мы к тому моменту были знакомы (дай бог памяти) уже не меньше недели, а с Сашей Воронцовым мы познакомились только сегодня.
Так странно и глупо… я уже отвыкла думать о себе таким образом, но, по всей видимости, этот человек с почти мальчишеской внешностью, невысокий и хрупкий, сумел поднять со дна твоей души, Женя Охотникова, что-то такое, что замутило твои обычные жизненные критерии… как поднимается ил со дна тихого холодного водоема, и становится страшно, потому что размывается и скрывается дно и подергиваются зеленоватой дымкой берега.
Но достаточно красивых слов в духе Джона Голсуорси: я просто-напросто влюбилась. Мгновенно. Глупо. Со второго взгляда.
Потому что с первого Саша Воронцов показался мне вполне заурядным человеком.
…Он и сейчас не выказывал ничего незаурядного, а прилипшая ко лбу мокрая прядь волос создавала почти жалкое впечатление. Но мне — тем не менее — бросался в глаза только его точеный профиль и высокая линия чуть выпуклого лба. Лба человека светлого, умного и непосредственного.
Услышав мое предложение, он медленно повернулся, и в больших, чуть замутненных волнением зеленовато-голубых глазах появилась благодарная улыбка. Она же чуть тронула его губы, когда он сказал:
— Спасибо… конечно, если приглашаешь.
Тем более что тебе, Саша Воронцов, по всей видимости, совсем не хочется сегодня переступать порог собственной квартиры — после такого-то инцидента…
* * *
— Это глупо.
Я повернулась на локте и, не обращая внимания на то, что простынка свалилась с моей ничем не прикрытой груди, спросила:
— Что — глупо?
— Глупо то, что я тебя… даже не знаю, как сказать… боюсь, что ли.
— Нормальное чувство, — улыбнулась я, — как дипломированный психолог могу сказать тебе, что боязнь часто переходит в пограничное чувство бережливого отношения к женщине, что, в свою очередь, коррелируется с любовью. Одним словом, можешь считать, что все твои страхи взаимоперетекаемы с подсознательными инстинктами, эманирующими в процессе…
— Стоп, стоп! — прервал он меня, не замечая моей лукавой улыбки. — Ты что, Женя, решила мне окончательно извилины заплести?
— Извини. Это была шутка. Такие вот у меня глупые шутки, милый.
— Ничего себе — глупые…
— Ладно. Хочешь кофе?
— Нет, спасибо, Женечка. Ты лучше вот что… ты сейчас говорила про то, что ты дипломированный психолог. А кто ты на самом деле? Я же видел, как ты двигаешься.
Я пожала плечами:
— Ну как тебе сказать, Саша? Я думаю, что тебе это покажется странным, но я… я по профессии — телохранитель. Те-ло-хра-ни-тель, — повторила я по слогам, увидев, как вытянулось его лицо, — и храню я не только собственное тело, но и жирненькие тушки клиентов, которые желают уберечься от неприятностей.
— Почему жирненькие? — машинально спросил Воронцов, окидывая каким-то замороженным взглядом стены и потолок спальни.
Я потянулась всем телом, как сытая и довольная жизнью холеная кошка, и промурлыкала:
— Почему жирненькие? Да потому, что стоят мои услуги недешево. Женщина-телохранитель высокого класса — это, мой дорогой, раритетный товар.
Кажется, он не особо поверил мне. По крайней мере, до Воронцова просто сразу не дошло, что я, Женя Охотникова, — телохранитель. По всей видимости, его представление о телохранителе вписывалось в стандартный стереотип здоровенного детины с громадными плечищами, мускулами даже на ушах и носу и с единственной извилиной, да и то прямой. В заднице.
— Н-да, — наконец протянул он, — значит, ты это самое… владеешь какими-нибудь единоборствами?
— Ну да, — беспечно ответила я, — черный пояс по карате плюс спецподготовка. А что, ты думал, что все эти спецагенты Никиты только в кино бывают?
— Я не знаю.
— Между прочим, с некоторых пор у бизнесменов стало престижно нанимать женщину-телохранителя, — сказала я. — Скажем, идет с тобой такая хрупкая куколка, все принимают ее за выходной вариант любовницы… представительский класс. Как «Линкольн». А это оказывается не «Линкольн», а просто-таки боевая машина пехоты или того хуже — ракетный комплекс «С-300». Многие уже попадались на такую уловку.
— А что же… специальные курсы телохранителей заканчивала, что ли? — осторожно спросил Саша.
Я широко улыбнулась:
— Курсы телохранителей? Ну ты сказал. Ты бы еще сказал бы: курсы киллеров или курсы шпионов. Как говорится, я бы в киллеры пошел, пусть меня научат.
…Откровенно говоря, моей учебы в закрытом Ворошиловском институте, курируемом наиболее засекреченными в коридорах власти силовыми структурами и выпускающем кадры для разведки, — так вот, обучения в нем за глаза хватило бы, чтобы приравнять себя и к высококлассному киллеру, и к дипломированному психологу, историку, переводчику и еще десятку специальностей.
Если же присовокупить сюда трехлетнюю стажировку в элитном спецотряде «Сигма», пребывание в котором было тяжелейшим испытанием даже после Ворошиловки, то в тот же перечень можно включить профессии каскадера, телохранителя, тренера по ряду единоборств, а равно и профессионального снайпера, легкоатлета и автогонщика.
И все это с массой эзотерических примочек и технологий под расхожим ярлыком «секрет фирмы».
— Ладно, — сказал Саша с преувеличенной и откровенно фальшивой бодростью, — неважно, какая там у тебя профессия и какими там еще единоборствами ты владеешь, но…
Он осекся и потом, чтобы как-то заполнить возникшую тягостную паузу, выскользнул из постели и побежал на кухню: вероятно, готовить кофе.
Я осталась одна и в не очень приятном раздумье: почему мужчины, узнав о моей профессии, начинали нервничать и комплексовать? Вероятно, сознавали, что при ссоре я вполне могу сделать из них отбивную котлету. Некоторые даже позволяли себе недостойные выходки и называли меня не иначе как «мужеподобным существом, которому лишь бы кого замочить». Я — мужеподобное существо с кровожадными наклонностями? Видит бог, никогда такого не было. Более того, никто и никогда не нашел бы в моей внешности и внерабочем поведении хоть какой-то мужской штрих. Хрупкая стройная фигура, нежное лицо, завлекательная улыбка и мелодичный голос — ну чего этим недовольным надо? Глупцы. Только глупцы могли сказать что-то бестактное. Вот тот же Курилов был совершенно равнодушен к моим, как он выражался не без доли веселого цинизма, «бойцовым статям». Правда, он, следуя в этом моей тетушке, не упускал случая намекнуть, что я занимаюсь не женским делом и что сильная половина человечества меня не похвалит.
Сам же он смотрел на все это сквозь пальцы, потому что был специалистом столь же высокого класса, что и я.
О Воронцове этого сказать было нельзя. Нет, быть может, он и был спецом в своей области, даже наверняка, потому что плохого парикмахера в элитный салон не возьмут… но я поняла, как неловко он себя почувствовал.
— Брошу к чертовой матери! — неожиданно для самой себя вслух сказала я и подумала, что рано или поздно мне придется выбирать между моей профессией и любимым человеком.
Кто бы он ни был.
…«Мужеподобное существо»! Это надо же такое сказать!
— Ты что-то сказала? — спросил Воронцов, входя в комнату с подносом, на котором были две чашечки кофе.
— Нет… ничего. Ого… Как ты разобрался, где там кофе лежит, где сахар и где кофемолка? Я сама насилу в Наташкином бардаке сориентировалась… правда, только на вторую неделю проживания.
— А эта Наташка, она кто тебе? — посмотрев прямо мне в глаза, спросил Воронцов.
— Подруга.
— Близкая?
— Ну, если квартиру оставила…
— Это не показатель, — неожиданно жестко прервал меня Воронцов, но потом, заметив мой недоуменный взгляд, быстро добавил: — Прости… я, кажется, немного нервничаю после всех этих передряг.
— Хорошо, — сказала я, откидываясь на спину, — знаешь что, Воронцов: выкладывай-ка все о твоих отношениях с этими ребятами.
— Зачем? — тихо спросил он.
— Может быть, я тебе чем-нибудь помогу.
— Зачем тебе лишние проблемы? При твоей работе у тебя их и без того должно быть немало. К тому же… к тому же ты не просто так живешь в Питере, так?
— Так, — кивнула я, — но я уже свой заказ выполнила и теперь могу быть свободна. Конечно, не мешало бы ехать домой, но… но ради тебя могу задержаться.
— Ты думаешь?
— Я уверена.
Заметив мой недоверчивый взгляд, он быстро поцеловал меня куда-то в висок и коротко рассмеялся:
— Не волнуйся, Женя, у меня все будет хорошо. Я тебе обещаю. Более того…
— Что — более того?
— Более того, я гарантирую тебе то, что со мной ничего не случится. Знаешь, каким образом?
Я заинтригованно подняла на него глаза: в тоне Воронцова, приглушенном и с нарочито сгущенной таинственностью, мне почудились новые, еще не столь явные, но несомненно искренние нотки подлинной нежности.
— Каким?
— Мы поедем с тобой на море. Скоро. Через пару недель. Хочешь?
— А куда — на море?
— Нет, ты не уточняй, ты просто скажи — хочешь? Только не надо говорить: вы понимаете, Алексан Николаич, я так мало вас знаю… просто скажи — да или нет.
Я ответила настолько серьезно, насколько вообще могла при таких обстоятельствах:
— Да.
* * *
Тетушка Мила долго осматривала меня по приезде домой. Когда мы зашли в прихожую, она начала крутить меня перед зеркалом, словно здесь, в квартире, надеялась разглядеть то, что не сумела увидеть при солнечном свете.
— Да… похудела ты, Женька, — наконец констатировала она. — Влюбилась, что ли, в кого?
— Да, — ответила я.
Этот простой ответ произвел на тетушку эффект разряда шаровой молнии. Дело в том, что она долгое время безуспешно пыталась образумить меня и наставить на путь истинный, так как считала мои занятия откровенно не женскими. И с некоторых пор попытки тетушки Милы достучаться до моего сознания, запрограмированного на отторжение ее каждодневной речи о неженскости моего хлопотного ремесла бодигарда и частного детектива, стали иметь некоторый успех. Не знаю, сыграла ли тут свою роль накопившаяся за многие месяцы психологическая усталость или же в самом деле я преодолела некую критическую возрастную точку, после которой выброс адреналина в кровь был уже не тот и хотелось заняться чем-то более спокойным. Но тем не менее тетя Мила еще никогда не слышала от меня такого простого и естественного «да» на вопрос «А не влюбилась ли ты, Женька?».
Она наморщила лоб, очевидно, старательно вникая в смысл сказанного, и спросила:
— Что, действительно?
— Ну да, — весело сказала я. — А что, я неживая, что ли? И вообще, тетушка… я ужасно хочу это самое…
— Замуж?
— Обедать! «Замуж»! Какое тут замуж после поезда…
— А кто он?
— А по правде, я и сама не знаю, кто он.
Тетя Мила недоуменно подняла брови:
— Как это — «не знаю, кто он»?
— Какой-то парикмахер.
— Парикмахер?
— А что, мне нужно непременно выходить замуж за толстого самодовольного банкира, который сам не знает, сколько у него денег? Нет, спасибо, на этих граждан, да и на их счастливых жен, я уже насмотрелась.
— Парикмахер! — трагическим тоном повторила тетушка. Наверно, точно так же она произнесла бы «сантехник» или «слесарь». Или вообще «бомж» — высшая марка. — Как его хоть зовут-то… твоего парикмахера?
— Саша. Александр.
— Хоть имя хорошее… — с насмешившим меня фатализмом пессимиста — a la ослик Иа из мультфильма про Винни-Пуха — вздохнула тетя Мила.
* * *
«Мой парикмахер» позвонил через час после того, как я, пообедав, растянулась на диване перед моим домашним кинотеатром и поставила экстремальный американский фильм «Пуля». С Микки Рурком в роли отмороженного еврейского зэка-маргинала из Нью-Йорка, прочно сидящего на игле и рамсующего с ниггерами и латиносами.
— Как ты доехала? — спросил он. — Нормально?
— Да, хорошо. Проводник даже отпускать не хотел, так усиленно за мной ухаживал. Чай бесплатно приносил и хотел постельное белье впарить халявно.
Саша рассмеялся:
— Ну и жаргончик у тебя, Женя! Вот что… я взял два билета Петербург — Адлер. Поезд проходит через ваш Тарасов.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
